Глава Пятнадцатая

В полном молчании Блэксорн встал на ноги.

– Исповедуйся, мой сын, говори побыстрей.

– … Я не думаю… Я… – Блэксорн с трудом понял, что он говорит по‑английски, плотно сжал губы и пошел. Монах встал, думая, что он говорил по‑голландски или по‑немецки, схватил его за руку и захромал вместе с ним.

– Быстро, сеньор. Я дам вам отпущение грехов. Быстрее, ради вашей бессмертной души. Говорите быстро, только то, в чем сеньор признается перед Богом – обо всем в прошлом и настоящем…

Они приближались теперь уже к железным воротам, монах держал Блэксорна с удивительной силой.

– Говорите! Святая Дева наблюдает за вами!

Блэксорн вырвал руку и хрипло сказал по‑испански: «Идите с Богом, отец».

Дверь захлопнулась.

День был невероятно холодный и яркий, облака метались из стороны а сторону под легким юго‑восточным ветром. Он глубоко вдыхал чистый, удивительно вкусный воздух, и кровь быстрее побежала по жилам. Радость жизни охватила его. Во дворе перед чиновниками, тюремщиками с пиками и группой самураев стояло несколько обнаженных заключенных. Чиновник был одет в темное кимоно и накидку с накрахмаленными, похожими на крылья плечами, на нем была маленькая черная шляпа. Он стоял перед первым заключенным и зачитывал ему приговор по тонкому бумажному свитку. Когда он заканчивал, человек отправлялся за маленькой группой своих тюремщиков к большим воротам. Блэксорн был последним. В отличие от других ему оставили набедренную повязку, хлопчатобумажное кимоно и ременные сандалии на ногах. И его охранниками были самураи.

Он решил бежать при выходе из ворот, но когда приблизился к порогу, самураи еще плотнее окружили его и полностью блокировали. Ворот они достигли вместе. На них глазела большая толпа чистых и щеголевато одетых людей с малиновыми, желтыми и золотистыми зонтиками от солнца. Один человек уже был привязан к кресту, и крест поднят вертикально. У каждого креста ждали два «эта» – палача; их длинные пики блестели на солнце.

Блэксорн замедлил шаг. Самураи подошли совсем близко, торопя его. Он оцепенело подумал, что лучше умереть сразу, быстро, поэтому примерился выхватить ближайший меч. Но это ему не удалось, так как самураи повернули от арены и пошли по периметру площади, направляясь на улицы, которые вели в город и замок.

Блэксорн затаил дыхание, напряженно ожидая, чтобы наконец удостовериться. Они прошли через толпу, которая отступила назад, кланяясь, вышли на улицу, и теперь все уже было наверняка.

Блэксорн почувствовал себя заново родившимся.

Когда он смог заговорить, он спросил: «Куда мы идем?» – не беспокоясь о том, что его слова не будут поняты или что они были произнесены по‑английски. Блэксорн чувствовал себя очень легко. Его ноги едва касались земли, ремешки сандалий не терли, непривычное прикосновение кимоно было приятным. «Фактически я чувствую себя очень хорошо, – подумал он, – Может быть, немного прохладно, но так бывало только на юте корабля!»

– Ей‑богу, как прекрасно снова поговорить по‑английски, – сказал он самураю. – Боже мой, я думал, я уже мертвец; Это ушла моя восьмая жизнь. Вы понимаете это, старина? Теперь я только один, который остался в живых. Ну, ничего! Кормчие имеют по десять жизней, по крайней мере так говорил Альбан Карадок. – Самурай, казалось, становился все недовольней от звуков незнакомой речи.

«Держи себя в руках, – сказал он себе. – Не делай их более раздражительными, чем они есть на самом деле».

Теперь он заметил, что все самураи были серыми. Люди Ишидо. Он спросил отца Алвито об имени человека, который противостоял Торанаге. Алвито сказал «Ишидо». Это было как раз перед тем, как он приказал встать и уйти. Все ли серые – люди Ишидо? Все ли коричневые – люди Торанаги?

– Куда мы идем? Туда? – Он показал на замок, который нависал над городом. – Туда, хай?

– Хай, – командир самураев кивнул своей круглой головой. У него была седеющая борода.

«Что хочет от меня Ишидо?» – спросил себя Блэксорн.

Предводитель самураев повернул на другую улицу, все дальше уходя от гавани. Потом он увидел его – небольшой португальский бриг, его голубой с белым флаг развевался на ветру. Десять пушек на главной палубе, считая кормовые и носовые двадцатифунтовые орудия.

«Эразмус» легко бы справился с ним, – сказал себе Блэксорн. – А что с моей командой? Что они делают, оказавшись опять в деревне? Ей‑богу, мне хотелось бы видеть их. Я был так рад, когда расстался с ними в тот день и вернулся обратно в свой дом, где были Онна и хозяин дома – как его имя? А, да. Мура‑сан. А что с той девушкой, которая оказалась в моей постели на полу, и с той, ангельски красивой, которая разговаривала с Оми‑сан в тот день? А с тем, кто оказался тогда в котле?»

Но зачем вспоминать этот вздор? Это ослабляет мозг. «Тебе нужно иметь очень сильную голову, чтобы жить в море», – говорил Альбан Карадок. Бедный Альбан.

Альбан Карадок всегда казался таким огромным, похожим на Бога, все видящим, все знающим, и так в течение многих лет. Но он умер в страхе. Это произошло на седьмой день сражения с Непобедимой Армадой. Блэксорн командовал стотонным кочем с гафельными парусами, вышедшим из Портсмута с грузом оружия, пороха, ядер и продуктов для боевых галеонов Дрейка. Выйдя из Дувра, те совершали набеги и громили вражеский флот, который стремился в сторону Дюнкерка, где затаились испанские легионы, ждущие переправы, чтобы завоевать Англию. Огромный испанский флот был разбросан штормами и более воинственными, более быстрыми, более маневренными военными кораблями, которые построили Дрейк и Ховард.

Блэксорн участвовал в стремительной атаке рядом с флагманским кораблем адмирала Говарда «Ренаун», когда ветер внезапно переменился и стал штормовым; шквалы его были ужасны, и нужно было решать, пробиваться ли против ветра, чтобы спастись от бортового залпа крупного галеона «Санта‑Круз», бывшего перед ним, или уходить по ветру, через вражескую эскадру, остаток кораблей Ховарда, уже почти повернувших, расположенных дальше к северу.

– Давай на север по ветру! – кричал Альбан Карадок. Он был на корабле вторым после капитана. Альбан Карадок настаивал на вступлении в бой, хотя он и не имел права находиться на борту, за исключением того, что был англичанином, а все англичане обязаны быть на борту в это самое трудное время своей истории.

– Стоп! – приказал Блэксорн и повернул румпель к югу, направляясь в центр вражеской флотилии, зная, что другой путь приведет их под пушки галеона, который возвышался сейчас над ними.

Поэтому они и направились на юг, по ветру, мимо галеонов. Канонада с трех палуб «Санта‑Круз» прошла над их головами, не причинив им вреда, он тоже сделал два залпа всеми бортами, но это оказалось блошиными укусами для такого огромного судна, и они пронеслись через центр вражеской эскадры. Галеоны по бокам не хотели стрелять, так как боялись попасть друг в друга, поэтому пушки молчали. Его корабль проскользнул и уже спасся бы, когда пушечный огонь с трех палуб «Мадре‑де‑Диос» обрушился на них. Обе их мачты улетели, как стрелы, люди запутались в такелаже. Исчезла половина главной палубы правого борта, повсюду лежали мертвые и умирающие.

Он увидел Альбана Карадока, лежащего у разбитой вдребезги пушки, такого невероятно маленького без ног. Он успокаивал старого моряка, глаза которого почти отделились от головы, тот душераздирающе кричал. «О, Боже мой, я не хочу умирать, не хочу умирать, помогите мне, помогите мне, помогите мне… О, Боже, больно, помогите!» Блэксорн знал то единственное, что он может сделать для Альбана Карадока. Он поднял лежащую рядом с ним пику и с силой опустил ее.

Потом, много недель спустя, он сказал Фелисите, что ее отец погиб. Он сказал ей только, что Альбан Карадок был убит мгновенно. Но не сказал, что на его руках кровь, которую никогда не смоешь…

Блэксорн и самураи шли теперь по широкой улице под сильным ветром. Лавок на улице не было, только дома бок о бок, каждый со своим садиком и высокими заборами; дома, заборы и сама дорога – все поразительно чистое.

Эта чистота была удивительна для Блэксорна, потому что в Лондоне и других городах Англии, как и в Европе, отбросы и содержимое ночных горшков выкидывалось прямо на улицы, чтобы их убрали мусорщики, и лежали до тех пор, пока не начинали мешать пешеходам, повозкам и лошадям. Только тогда большая часть городов приступала к уборке. Основными уборщиками Лондона были большие стада свиней, которые ночами бродили по главным улицам города. Масса крыс, стаи собак и кошек и пожары не очищали Лондон. И мухи тоже.

Но Осака была совсем другой. «Как они добиваются этого? – спрашивал он себя. – Никаких выгребных ям, куч конского навоза, ни выбоин от колес, ни грязи, ни отбросов. Только твердо утоптанная земля, подметенная и чистая. Стены деревянные и дома деревянные, чистые и опрятные. И где толпы нищих калек, которые заполняют каждый город у христиан? И группы бандитов и буйных молодых людей, которые обязательно прячутся в укромных местах?»

Люди, мимо которых они проходили, вежливо кланялись, некоторые вставали на колени. Носильщики торопились с паланкинами или одноместными носилками. Группы самураев – серые, ни разу он не увидел коричневых – небрежно прогуливались по улицам.

Они проходили по улице, где были сплошь расположены магазины, когда у него отказали ноги. Он тяжело повалился и приземлился на четвереньки.

Самураи помогли ему встать, но через мгновение силы совсем оставили его и он не смог идти.

– Гомен насай, дозо га матсу – извините, подождите, пожалуйста, – сказал он, ноги его свело судорогами. Он потер скрюченные мышцы икр и поблагодарил про себя отца Доминго за бесценные вещи, которым обучил его этот человек.

Главный из самураев поглядел на него и что‑то произнес.

– Гомен насай, нихон го га ханазе‑масен – извините, я не говорю по‑японски, – повторил Блэксорн медленно, но четко: – Дозо, га матсу.

– А! Со десу, Анджин‑сан. Вакаримасу, – сказал начальник, поняв его. Он отдал короткую команду, и один из самураев куда‑то убежал. Через некоторое время Блэксорн встал, попытался идти, хромая, но главный самурай сказал «Ие» и сделал знак подождать.

Самурай скоро вернулся обратно с четырьмя полуобнаженными носильщиками и носилками. Блэксорну показали, как сесть в них и держаться за ремень, свисающий с центрального шеста.

Группа опять тронулась в путь. Скоро Блэксорн почувствовал, что к нему вернулись силы, и он предпочел бы идти, но он знал, что все еще слаб. «Я должен немного отдохнуть, – подумал он, – У меня нет никаких сил. Мне нужно вымыться и поесть настоящей пищи».

Теперь они поднимались по широким ступеням, которые соединяли одну улицу с другой и вели в новый район, который окаймлялся лесом с высокими деревьями и проложенными в нем тропинками. Блэксорну понравилось, что они покинули улицы и шли по хорошо ухоженной мягкой земле между деревьями.

Когда они уже зашли далеко в лес, из‑за поворота появилась еще одна группа из тридцати с лишним одетых в серое самураев. После обычного обмена приветствиями между командирами групп все взгляды обратились на Блэксорна. Последовал поток вопросов и ответов, и после того, как эта группа собралась уходить, их вожак спокойно вытащил меч и зарубил вожака самураев, сопровождавших Блэксорна. Одновременно новая группа напала на остальных. Нападение было столь внезапным и так хорошо спланированным, что все десять серых погибли почти в одно мгновение. Никому не хватило времени даже вытащить меч.

Носильщики испуганно упали на колени, прижали лбы к траве. Блэксорн стоял рядом с ними. Вожак самураев, плотный мужчина с большим животом, направил часовых в оба конца тропинки. Остальные подбирали мечи погибших. В это время самураи не обращали на Блэксорна никакого внимания, пока он не собрался уходить. Немедленно раздалась резкая команда вожака, которая ясно показала, что он должен оставаться на своем месте.

По следующей команде все эти новые самураи сняли свои серые форменные кимоно. Под ними была пестрая коллекция лохмотьев и старых кимоно. Все натянули маски, которые уже висели у них на шеях. Один самурай подобрал всю серую форму и исчез с нею в кустах.

«Они, наверное, бандиты, – подумал Блэксорн. – Зачем еще эти маски? Что они хотят от меня?»

Бандиты спокойно разговаривали между собой, наблюдая за ним и вытирая свои мечи об одежду мертвых самураев.

– Анджин‑сан? Хай? – Глаза вожака над тряпичной маской были круглые, черные и пронзительные.

– Хай, – ответил Блэксорн, по коже у него побежали мурашки.

Человек указал на землю, явно приказывая ему не двигаться. «Вакаримас ка?»

– Хай.

Они огляделись. Потом один из часовых, стоявших в отдалении, на нем больше не было серой формы, но он был в маске, – на мгновение вышел из кустов в ста шагах от них. Он помахал рукой и снова исчез.

Самураи немедленно окружили Блэксорна, готовясь покинуть это место. Командир разбойников посмотрел на носильщиков, которые дрожали, как собаки перед жестоким хозяином, и еще глубже вдавили головы в траву.

Тогда вожак разбойников пролаял приказ. Четверка, не веря себе, медленно подняла головы. Опять та же самая команда, они поклонились до земли и выпрямились, потом как один встали и исчезли в кустах.

Бандит презрительно улыбнулся и сделал Блэксорну знак идти обратно в город.

Он беспомощно поплелся за ними. Способа убежать не было.

Они были почти на краю леса, когда вдруг остановились. Впереди раздался шум, и еще одна партия из тридцати самураев окружила поворот дороги. Коричневые и серые, коричневые впереди, их вожак в паланкине, несколько вьючных лошадей около него. Они немедленно остановились. Обе группы двигались в боевых рядах, враждебно следя друг за другом, между ними было около семидесяти шагов. Вожак бандитов вышел вперед, встал между ними, его движения были резкими, он сердито закричал на другого самурая, показывая на Блэксорна и туда, где произошла схватка. Он выхватил свой меч и, угрожая, высоко поднял его, очевидно, требуя, чтобы другой отряд уступил им дорогу.

Все его люди выхватили мечи из ножен. По приказу один из бандитов встал сзади Блэксорна, поднял меч и приготовился. Вожак опять запротестовал.

Какое‑то время ничего не происходило, потом Блэксорн увидел, что из паланкина выходит человек, и мгновенно узнал его. Это был Касиги Ябу. Ябу крикнул что‑то в ответ вожаку, но тот угрожающе замахал мечом, приказывая им уйти с дороги. Когда его тирада кончилась, Ябу отдал короткий приказ и испустил боевой клич; слегка хромая, он бросился в битву, высоко подняв меч; его люди последовали за ним – серые были недалеко.

Блэксорн не успел бы спастись от удара меча, который рассек бы его пополам, но удар запоздал, вожак бандитов повернулся и бросился в кусты, его люди побежали за ним.

Коричневые и серые быстро оказались около Блэксорна, который встал на ноги. Несколько самураев погнались за бандитами, другие побежали по дорожке, остальные заняли оборонительную позицию вокруг него. Ябу остановился у границы кустарника, властно прокричал несколько приказов, потом медленно вернулся – его хромота стала более заметна.

– Со десу, Анджин‑сан, – сказал он, тяжело дыша после такого напряжения.

– Со десу, Касиги Ябу‑сан, – ответил Блэксорн, используя ту же самую фразу, которая обозначает что‑то вроде «хорошо», или «действительно», или «это верно». Он показал в направлении, куда бежали бандиты.

– Домо, – вежливо поклонившись, как равный равному, ответил он и заговорил снова, благодаря про себя Фриара Доминго. – Гомен насаи, нихон го га ханасе‑масен – «Извините, я не могу говорить по‑японски».

– Хай, – ответил Ябу, нисколько не удивленный, и добавил что‑то, чего Блэксорн не понял.

– Тсуаки га имасу ка? – спросил Блэксорн. – У вас нет переводчика?

– Ие, Анджин‑сан. Гомен насаи.

Блэксорн почувствовал, что ему немного легче. Теперь он мог общаться напрямую. Его словарный запас был бедноват, но это было начало.

«Э, мне нужен переводчик, – подумал Ябу с воодушевлением. – Клянусь Буддой!»

Мне хотелось бы знать, что случилось, когда вы встретили Торанагу, Анджин‑сан, какие вопросы он задавал и что вы отвечали, что вы сказали ему о деревне, ружьях и грузе, корабле и галере, и о Родригесе. Мне хотелось бы знать все, что было сказано, и как это было сказано, и куда вас отправили, и почему вы здесь. Тогда у меня появится идея о том, что было на уме Торанаги, как и о чем он думает. Тогда я мог бы придумать, что сказать ему сегодня. На данный момент я беспомощен.

Почему Торанага захотел увидеть вас, именно вас, сразу как вы прибыли, а не меня? Почему от него не было ни слова, ни приказа с того момента, как мы причалили, и до сегодняшнего дня, кроме обычных, вежливых приветствий и фразы «Я очень хочу повидаться с вами как можно скорее»? Почему он послал за мной сегодня? Почему наша встреча дважды откладывалась? Не из‑за того ли, что вы сказали? Или из‑за Хиро‑Мацу? Или это нормальная отсрочка, вызванная другими неотложными делами?

О, да, Торанага, перед тобой почти неразрешимая проблема. Влияние Ишидо распространяется со скоростью пожара. А ты уже знаешь о предательстве господина Оноши? Ты знаешь, что Ишидо предлагал мне голову Икавы Джикья и его провинцию, если я присоединюсь к нему?

Почему ты собрался именно сегодня послать за мной? Какой добрый ками направил меня сюда, чтобы спасти жизнь Анджин‑сана, не только в насмешку надо мной, потому что я не могу разговаривать непосредственно с ним или даже через кого‑нибудь еще, чтобы найти ключ к твоему секрету? Почему ты заключил его в тюрьму для смертников? Почему Ишидо хочет освободить его из тюрьмы? Почему бандиты пытались захватить его для выкупа? Выкуп от кого? И почему Анджин‑сан еще живой? Этот бандит легко мог разрубить его надвое.

Ябу заметил глубоко врезавшиеся морщины, которых не было на лице Блэксорна, когда он впервые встретился с ним. «Он похож на голодного, – подумал Ябу. – Он словно дикая собака. Но нет никого из его стаи, где же вожак этой стаи, а? О, да, кормчий, я дал бы тысячу коку за надежного переводчика, прямо сейчас.

Я собираюсь стать твоим хозяином. Ты будешь строить мне корабли и учить моих людей. Я должен как‑то уладить дело с Торанагой. Если не смогу, это уже не будет иметь значения. В следующей своей жизни я буду лучше подготовлен».

– Хорошая собака! – сказал Ябу вслух Блэксорну и слегка улыбнулся. – Все, что нужно, это твердая рука, несколько костей и немного плетей. Сначала я передам тебя господину Торанаге – после того, как вымою в бане. От тебя воняет, господин кормчий!

Блэксорн не понял этих слов, но почувствовал в его голосе дружелюбие и увидел улыбку Ябу. Он улыбнулся в ответ.

– Вакаримасен. – Я не понял.

– Хай, Анджин‑сан.

Дайме отвернулся и взглянул на бандитов. Он сложил руки рупором и крикнул. Мгновенно все коричневые вернулись к нему. Командир самураев в сером стоял в центре дорожки. Он также позвал преследовавших. Никто из бандитов не вернулся.

Когда командир серых подошел к Ябу, они долго спорили, указывали на город и замок, между ними явно не было согласия.

Наконец Ябу переубедил его, держа руку на мече, и сделал Блэксорну знак войти в паланкин.

– Ие, – сказал командир.

Они опять стали в боевую стоику, серые и коричневые нервно задвигались.

– Анджин‑сан десу шанджин Торанага‑сама…

Блэксорн схватывал то одно, то другое слово. «Ватакуси» означает «я», «хитачи» – «мы», «сандзин» – «заключенный». И потом, он помнил, что говорил Родригес, поэтому он покачал головой и резко прервал их: «Сандзин ие! Ватакуси ва, Анджин‑сан!»

Оба уставились на него.

Блэксорн нарушил молчание и добавил на ломаном японском, зная, что его слова грамматически неправильны и звучат по‑детски, но надеясь, что они будут поняты. «Я друг. Не пленный. Поймите, пожалуйста. Друг. Так что извините, друг хочет в баню. Баню, понятно? Устал. Голоден. Баня». Он показал на главную башню замка. «Идти туда! Сейчас, пожалуйста. Во‑первых, господин Торанага, во‑вторых, господин Ишидо. Идти сейчас!»

И с напускной властностью в голосе на последнем «има» он неуклюже залез в паланкин и лег на подушки так, что его ноги как палки торчали далеко наружу.

Тогда Ябу засмеялся, и все присоединились к нему.

– Ах, так! Анджин‑сама! – сказал Ябу с насмешливым поклоном.

– Ие, Ябу‑сама. Анджин‑сан, – поправил его удовлетворенно Блэксорн. – Да, ты негодяй. Я знаю теперь кое‑что. Но я ничего не забыл про тебя. И скоро я приду на твою могилу.

Глава Шестнадцатая

– Может быть, лучше было бы посоветоваться со мной, прежде чем забирать у меня моего пленного, господин Ишидо, – сказал Торанага.

– Чужеземец был в обычной тюрьме вместе с обычными преступниками. Естественно, я считал, что вы больше им не интересуетесь, иначе бы я не забрал его оттуда. Конечно, я не собирался вмешиваться в ваши личные дела, – Ишидо был внешне спокоен и уважителен, но внутри весь кипел. Он знал, что по неосторожности попал в ловушку. Это было верно, что он должен был первым спросить Торанагу. Этого требовала обычная вежливость. Это бы вовсе ничего не значило, если бы чужеземец был в его власти, в его доме, он просто передал бы чужестранца, если бы этого попросил Торанага. Но несколько его людей были захвачены и с позором убиты, и то, что дайме Ябу и люди Торанага захватили чужеземца, отобрав его у людей Ишидо, полностью меняло положение. Он потерял лицо, в то время как вся стратегия уничтожения Торанага была направлена на то, чтобы поставить его в такое положение.

– Я еще раз приношу вам свои извинения.

Торанага глянул на Хиро‑Мацу; извинения звучали для их ушей как самая прекрасная музыка. Оба знали, сколько крови стоило это Ишидо. Они были в большой комнате для аудиенций. По предварительному соглашению присутствовало только по пять телохранителей со стороны каждого из противников, все они были очень надежны. Остальные ждали снаружи. Ябу также ждал снаружи. И чужеземец, которого основательно почистили. Хорошо, подумал Торанага, чувствуя глубокое удовлетворение. Он бегло поразмыслил о Ябу и решил не встречаться с ним сегодня вовсе, но продолжать играть с ним, как кошка с мышкой. Поэтому он попросил Хиро‑Мацу отправить того и опять повернулся к Ишидо.

– Конечно, ваши извинения принимаются. К счастью, никакого вреда нанесено не было.

– Тогда я смогу представить чужеземца наследнику, как только он будет доставлен?

– Я пришлю его, как только кончу с ним.

– Могу я спросить, когда это будет? Наследник ждет его этим утром.

– Нам следует быть очень осторожными с этим, вам и мне, не так ли? Яэмону только семь лет. Я уверен, что семилетний мальчик может запастись терпением. Не правда ли? Терпение – это форма дисциплины и требует практики. Не так ли? Я объясню ему это недоразумение сам. Я дам ему этим утром еще один урок плавания.

– Да?

– Да. Вам также следовало бы научиться плавать, господин Ишидо. Это превосходное упражнение и может быть очень полезным во время войны. Все мои самураи умеют плавать. Я настаиваю, чтобы все учились этому искусству.

– Я использую их время для тренировок в стрельбе из лука, фехтовании, верховой езде и стрельбе из ружей.

– Я добавляю сюда поэзию, владение пером, аранжировку цветов, чайную церемонию. Самурай должен быть хорошо сведущ в искусствах мира, чтобы быть сильным в искусстве войны.

– Большинство моих людей уже более чем искусны в этих вещах, – сказал Ишидо, сознавая, что сам он пишет плохо и его познания ограниченны. – Самураи рождены для войны. Я хорошо разбираюсь в военном искусстве. В настоящий момент этого достаточно. Этого и повиновения воле господина.

– Урок плавания Яэмона проводится в час лошади^[1]. – Вы не хотели бы присоединиться к нашем уроку?

– Спасибо, нет. Я слишком стар, чтобы менять свои привычки, – сказал Ишидо с намеком.

– Я слышал, ваш командир охраны получил приказ совершить сеппуку.

– Конечно. Бандитов следовало поймать. По крайней мере одного из них следовало взять живым. Тогда мы бы нашли остальных.

– Я удивлен, что такой отряд мог действовать так близко от замка.

– Согласен. Может быть, чужестранец сможет описать их нам.

– Что может знать чужеземец? – Торанага засмеялся. – Что касается бандитов, они были ронины, не так ли? Таких много среди ваших людей. Расследование может дать интересные результаты, правда?

– Расследование проводится. И во многих направлениях. – Ишидо пропустил скрытую насмешку о ронинах, не имеющих господина, почти отверженных наемных самураях, которые тысячами собрались под знаменем наследника, когда Ишидо пустил слух, что он по поручению наследника и его матери принимает их к себе и, что невероятно, прощает и забывает их провинности и их прошлое, а со временем оплатит их преданность с щедростью, свойственной Тайко. Ишидо знал, что это блестящий ход. Это дало ему огромное количество подготовленных людей, это гарантировало их верность, так как ронины знали, что другого такого шанса у них не будет, это привело в его лагерь всех недовольных, многие из которых стали ронинами из‑за войн Торанаги и его союзников. И последнее – это отодвинуло опасность увеличения числа бандитов: почти единственный путь, приемлемый для самурая, которому не повезло, – это стать монахом или бандитом.

– Я многого не понимаю в этой истории с засадой, – сказал Ишидо, его голос был полон яда. – Да. Почему, например, бандиты пытались схватить этого чужеземца, чтобы получить за него выкуп? В городе много других, гораздо более ценных людей, ведь именно об этом говорил бандит? Он хотел выкупа. Выкуп от кого? Чего стоит этот чужеземец? Ничего. И как они узнали, где он был? Это только вчера я дал приказ привести его к наследнику, думая, что это развлечет мальчика. Очень любопытно.

– Очень, – сказал Торанага.

– Потом это совпадение, когда господин Ябу оказался рядом и с вашими, и с моими людьми в одно и то же время. Очень любопытно.

– Очень. Конечно, он оказался там потому, что я послал за ним, а ваши люди были там, потому что мы договорились – по вашему предложению, – что это будет хорошая политика и способ начать залечивать разногласия между нами, если ваши люди будут сопровождать моих повсюду, пока я нахожусь здесь с официальным визитом.

– Странно также, что бандиты, которые были достаточно смелы и хорошо организованы, чтобы убить первую десятку без борьбы, действовали как корейцы, когда туда прибыли наши люди. Обе стороны были хорошо подобраны, одинаково вооружены. Почему бандиты не сражались или не взяли с собой варвара сразу же в горы и не глупо ли было оставаться на главной дороге к замку? Очень любопытно.

– Очень. Я, конечно, возьму завтра с собой двойную охрану, когда поеду на охоту с ловчими птицами. Неприятно знать, что бандиты так близко к крепости. Может быть, вам тоже хотелось бы поохотиться? Выпустите одного из ваших ястребов против моих? Я буду охотиться на холмах с северной стороны замка.

– Спасибо, нет. Завтра я буду занят. Может быть, послезавтра? Я прикажу двадцати тысячам человек прочесать все леса, рощи и поляны вокруг Осаки. Через десять дней на протяжении двадцати ри не останется ни одного бандита. Это я вам могу обещать.

Торанага знал, что Ишидо использует бандитов как повод, чтобы увеличить количество своих ловушек в окрестностях. Если он говорит двадцать, это значит тысяч пятьдесят. «Вход в ловушку закрывается, – сказал он себе. – Почему так быстро? Какое новое предательство произошло? Почему Ишидо так уверен?»

– Хорошо. Тогда послезавтра, господин Ишидо – Вы не будете направлять своих людей в мои охотничьи места? Я бы не хотел, чтобы они помешали охоте, – добавил он с намеком.

– Конечно. А чужестранец?

– Он есть и всегда был моей собственностью. И его корабль. Но вы можете взять его, когда я кончу с ним. А потом вы сможете отправить его на казнь, если захотите.

– Спасибо. Да, я так и сделаю. – Ишидо сложил свой веер и спрятал его в рукав. – Он не представляет никакой ценности. Почему я пришел навестить вас, – о, кстати, я слышал, что госпожа, моя мать, находится в монастыре Джоджи.

– Да? Я думал, что для сезона, когда любуются цветущей сакурой, уже поздновато. Конечно, они хороши и после расцвета?

– Мы никогда не можем ничего сказать про стариков, у них своя голова, и они по‑другому смотрят на вещи, не так ли? Но у нее неважно со здоровьем. Я беспокоюсь о ней. Ей надо быть очень осторожной, она легко простужается.

– То же самое с моей матерью. Надо следить за здоровьем стариков. – Торанага отметил про себя, что надо послать срочное письмо, напомнить аббату, чтобы он тщательно следил за здоровьем старухи. Если она умрет в монастыре, впечатление будет ужасное. Он должен будет стыдиться перед всей империей. Все дайме поймут, что в сложной игре за власть он использовал беспомощную старуху, женщину, мать своего врага, как заложницу и не оправдал возлагаемой на него ответственности. Взятие заложника действительно было опасной игрой. Ишидо почти ослеп от ярости, когда узнал, что его мать, почитаемая им, была в замке Торанаги в Нагое. Полетели головы. Он немедленно привел в действие планы войны с Торанагой и принял важное решение – произвести осаду Нагои и уничтожить дайме Кацамаки, на чьем попечении она была это время, и началась война заложниками. Наконец было послано частное письмо аббату через посредников, что, если она не будет выпущена из монастыря невредимой через двадцать четыре часа, Нага, единственный сын Торанаги, которого можно было захватить, и любая из его женщин, которых можно будет взять в плен, отправятся в деревню прокаженных, где их будут кормить, поить и дадут ему одну из их проституток. Ишидо знал, что, пока его мать находится во власти Торанаги, он должен ходить с большой осторожностью. Но он дал также понять, что, если его мать не будет отпущена, он ввергнет империю в ад.

– Как госпожа, ваша мать, господин Торанага? – вежливо спросил он.

– У нее все очень хорошо, благодарю вас, – Торанага позволил себе показать, как он счастлив при мысли о своей матери и о бессильной ярости Ишидо. – Она замечательно выглядит для своих семидесяти четырех лет. Я только надеюсь, что и я буду так же силен в ее возрасте.

«Тебе пятьдесят восемь, Торанага, но ты никогда не достигнешь пятидесяти девяти», – мысленно пообещал себе Ишидо.

– Пожалуйста, передайте ей мои самые наилучшие пожелания долгой счастливой жизни. Спасибо и извините, что я был так навязчив. – Он поклонился с величайшей вежливостью и потом, с трудом удерживая все возрастающую радость, добавил:

– О, да, важная вещь, из‑за которой я хотел повидать вас: последнее официальное собрание регентов откладывается. Мы не встретимся сегодня вечером.

Торанага продолжал сохранять улыбку на лице, но внутри он окаменел.

– О? Почему?

– Господин Кийяма болен. Господин Судзияма и господин Оноши согласились с отсрочкой. Я тоже. Несколько дней не играют роли, не так ли, при таком важном решении?

– Мы можем провести встречу без господина Кийяма.

– Мы согласились с тем, что нам не следует делать этого, – Глаза Ишидо насмехались.

– Официально?

– Вот наши четыре голоса с печатями.

Торанага закипал. Любая отсрочка представляла для него огромную опасность. Мог ли он обменять мать Ишидо на согласие на немедленную встречу? Нет, потому что потребовалось бы слишком много времени на отправку приказов и он потерял бы большое преимущество из‑за пустяка.

– Когда будет проведена встреча?

– Я так понял, что господин Кийяма поправится к завтрашнему дню или, может быть, на следующий день.

– Хорошо. Я пришлю моего личного врача осмотреть его.

– Я уверен, что он примет его. Но его личный врач запрещает ему принимать посетителей. Болезнь может быть заразной, не так ли?

– А что за болезнь?

– Не знаю, мой господин. Это все, что мне сказали.

– Доктор – иностранец?

– Да. Я так понял, что это главный врач христиан. Христианский доктор‑священник для дайме‑христианина. Наши недостаточно хороши для такого важного дайме, – сказал Ишидо с насмешкой. Беспокойство Торанага увеличилось. Если бы доктор был японец, он бы мог сделать многое. Но с христианским доктором – несомненно, иезуитским священником – идти против одного из них или даже пересекаться с одним из них – это могло объединить всех христиан‑дайме, а он не мог допустить такого риска. Он знал, что его дружба с Тсукку‑сан не поможет ему в борьбе с христианскими дайме, Оноши или Кийяма. В интересах христиан было выступать единым фронтом. Скорее он должен сблизиться с ними, христианскими священниками, определить их положение, чтобы установить цену их сотрудничеству. «Если Ишидо действительно объединился с Оноши и Кийяма – и все христиане‑дайме пойдут за этими двумя, если они действуют все вместе, тогда я изолирован, – подумал он. – Тогда мне остается один путь – выполнить план „Малиновое небо“.

– Я навещу господина Кийяма послезавтра, – сказал он, называя крайний срок.

– А зараза? Я никогда бы не простил себе, если бы с вами что‑нибудь случилось, пока вы здесь, в Осаке, мой господин. Вы наш гость. Я вынужден настаивать, чтобы вы не ходили.

– Вы можете успокоиться, мой господин Ишидо. Зараза, которая свалит меня, еще не появилась на свет, не так ли? Вы забыли предсказание провидца. – В китайском посольстве, которое приезжало к Тайко восемь лет назад, пытаясь развязать японско‑корейско‑китайскуто войну, был известный астролог. Этот китаец предсказал много вещей, которые впоследствии подтвердились. На одном из роскошных официальных ужинов Тайко просил предсказателя определить время смерти нескольких своих советников. Астролог предсказал, что Торанага умрет от меча в среднем возрасте. Ишидо, известный завоеватель Кореи, или Чозена, как называли эту страну китайцы, – умрет без болезней, старым человеком, его ноги твердо стоят на земле, он самый известный человек своего времени. Но сам Тайко умрет в своей постели, уважаемым, почитаемым, в старости, оставив здорового сына. Это так обрадовало Тайко, который был еще бездетным, что он решил отпустить посольство обратно в Китай, а не убивать их, как собирался сначала, за их оскорбления в первые встречи. Вместо того чтобы торговаться за мир китайский император через свое посольство только получил предложение «называть его королем государства Ва», как китайцы называли Японию. Поэтому он послал их домой живыми, а не в маленьких ящиках, которые уже приготовил, и возобновил войну против Кореи и Китая.

– Нет, господин Торанага, я не забыл, – сказал Ишидо, очень хорошо помня все это. – Но зараза может быть очень обременительной. Вы можете заболеть сифилисом, как ваш сын Небару, извините, или стать прокаженным, как господин Оноши. Он еще молод, но так страдает. О да, он так страдает.

Торанага был моментально выведен из равновесия. Он очень хорошо знал вред, причиняемый этими болезнями. Небару, его старший из оставшихся в живых сын, получил эту болезнь, когда ему было семнадцать лет – десять лет назад, – и все усилия докторов – японских, китайских, корейских и христианских – не вылечили болезнь, которая уже отразилась на нем, хотя и не убила. «Если я захвачу всю власть, может быть, – пообещал себе Торанага, – я смогу вылечить эту болезнь. Неужели это действительно идет от женщин? Как женщины получают ее? Как это можно лечить? Бедный Небару, если бы не сифилис, ты был бы моим наследником, потому что ты лучший солдат, лучший правитель, чем Судара, и очень умный. Ты должен был сделать много плохого в своей прежней жизни, чтобы нести такую большую ношу в этой».

– Клянусь Буддой, я не хотел бы никому такого, – сказал он.

– Согласен с вами, – сказал Ишидо, зная, что Торанага пожелал бы обе болезни ему, если бы только мог. Он поклонился и ушел.

Торанага нарушил молчание:

– Ну?

Хиро‑Мацу сказал:

– Если вы останетесь или уедете сейчас, все равно – плохо, потому что вы преданы и изолированы, ваше величество. Если вы останетесь на встречу – встречи не будет целую неделю, Ишидо мобилизует свои войска вокруг Осаки, и вы никогда не уедете отсюда, что бы ни случилось с госпожой Ошибой в Эдо. Очевидно, что вы преданы и что четыре регента будут решать против вас. В Совете они проголосуют четырьмя голосами против одного, обвинив вас в государственной измене. Если вы уедете, они издадут любой указ, который пожелает Ишидо. Вы связаны тем, что решение будет поддерживаться четырьмя голосами против одного. Вы не сможете сказать как регент ни одного слова против.

– Я согласен.

Наступило молчание.

Хиро‑Мацу ждал с растущим беспокойством.

– Что вы собираетесь делать?

– Сначала я собираюсь пойти поплавать, – сказал Торанага с удивительной веселостью. – Потом я посмотрю на чужеземца.

Женщина спокойно шла через личный сад Торанага в замке, направляясь к маленькой хижине с соломенной крышей, которая так уютно расположилась на полянке среди кленов. Ее шелковое кимоно и оби были самыми простыми и тем не менее самыми элегантными из тех, что могли сделать самые искусные мастера в Китае. Ее волосы по самой последней в Киото моде были собраны высоко и скреплены вместе длинными серебряными шпильками. Цветной зонтик защищал от солнца ее нежную кожу. Она была тоненькая, всего пяти футов ростом, но очень пропорционально сложена. На шее она носила тонкую золотую цепочку, на которой висело маленькое золотое распятие.

Кири ждала на веранде хижины. Она сидела в тени, ее ягодицы нависали над подушкой. Кири следила, как женщина шла по каменным ступеням, которые были так аккуратно выложены во мху, что казалось, они росли из него.

– Вы более красивы, молоды, чем когда‑либо, Тода Марико‑сан, – сказала Кири без ревности, отвечая на поклон.

– Я бы хотела, чтобы так оно и было, Киритсубо‑сан, – ответила Марико улыбаясь. Она села на колени на кушетку, машинально расправляя кимоно.

– Это правда. Когда мы встречались в последний раз? Два‑три года назад? Вы совсем не изменились за те двадцать лет, что я вас знаю. Должно быть, прошло двадцать лет, как мы впервые встретились. Вы помните? Это было на празднике, который устроил господин Города. Вам было четырнадцать, вы только что вышли замуж и были очень красивы.

– И напугана.

– Нет, что вы, не напуганы.

– Это было шестнадцать лет назад, Киритсубо‑сан, не двадцать. Да, я помню это очень хорошо. «Слишком хорошо, – подумала она с болью в сердце. – Это был день, когда мой брат прошептал мне, что по его предположению наш уважаемый отец собирается отомстить своему законному господину диктатору Городе и убить его. Своего законного господина!»

– О да, Кири‑сан, я помню этот день, и год, и этот час. Это было начало всего этого ужаса. Я никогда не давала никому повода подумать, что я заранее знала о том, что должно было случиться. Я никогда не предупреждала ни своего мужа, ни Хиро‑Мацу, его отца, – оба они преданные вассалы своего господина, – что предательство готовилось одним из его самых важных генералов. Хуже того, я не предупредила Городу, своего законного господина. Так я нарушила свои обязанности по отношению к своему господину, к своему мужу, к его семье, которые после моего замужества стали моей единственной семьей. О, Мадонна, прости мне мой грех, помоги мне очиститься. Я продолжала молчать, чтобы защитить своего любимого отца, который обесчестил себя на тысячу лет. О, мой Боже, о, Иисус Назаретянин, спаси этого грешника от вечного проклятия…

– Это было шестнадцать лет назад, – спокойно сказала Марико.

– В тот год я вынашивала ребенка господина Торанаги, – сказала Кири и подумала, что если бы господин Города не был подло предан и убит отцом Марико, господин Торанага никогда бы не должен был сражаться в битве у Нагакуде, она никогда бы не простудилась там и ее ребенок не был бы недоношен. «Может быть, – сказала она себе. – А может быть, и нет. Это была просто карма, моя карма, все, что случилось, не так ли?»

– Ах, Марико‑сан, – сказала она без злобы, – это было так давно, как будто в другой жизни. Но вы без возраста. Почему я не могу иметь вашу фигуру и красивые волосы и ходить так изящно? – Кири засмеялась. – Ответ простой: потому что я слишком много ем!

– Ну и что из того? Вы пользуетесь расположением господина Торанаги, не так ли? Так что вы вполне удовлетворены. Вы мудры и добросердечны и вполне довольны собой.

– Я бы хотела быть изящной и тем не менее способной много есть и быть любимой, – сказала Кири. – Но вы? Вы недовольны собой?

– Я только инструмент моего господина Бунтаро, на котором он играет. Если господин, мой муж, счастлив, тогда, конечно, я счастлива. Его радость – моя радость. То же самое и с вами, – сказала Марико.

«Да. Но не то же самое, – подумала Кири и тронула свой веер, золотистый шелк которого поймал послеполуденное солнце. – Я так рада, что я не вы, Марико, со всей вашей красотой и блеском, мужеством и знаниями. Нет! Я не могла бы вынести ни одного дня брака с этим ненавистным, безобразным, невежественным, грубым человеком, пусть даже оставшись одна в семнадцать лет. Он так не похож на своего отца, господина Хиро‑Мацу. Тот замечательный человек. Но Бунтаро? Как отцы могут иметь таких ужасных сыновей? Я хочу иметь сына, о, как хочу! Но вы, Марико, как вы можете терпеть такое плохое обращение все эти годы? Как вы вынесли ваши несчастья? Кажется невозможным, чтобы на вашем лице не было от них ни одной тени или хотя бы в вашей душе».

– Вы удивительная женщина, Тода Бунтаро Марико‑сан, – сказала она вслух.

– Благодарю вас, Киритсубо Топшко‑сан. О, Кири‑сан, так хорошо снова встретить вас.

– И вас. Как ваш сын?

– Красивый‑красивый. Сарудзи теперь пятнадцать лет, можете представить? Высокий и сильный и очень похож на своего отца, господин Хиро‑Мацу дал ему свой надел земли, и вы знаете, что он собирается жениться?

– Нет. На ком?

– Она внучка господина Кийяма. Господин Торанага так хорошо все устроил. Очень хорошая партия для нашей семьи. Я только хочу, чтобы сама девушка была более внимательна к моему сыну, более достойна его. Вы знаете, она… – Марико засмеялась немного застенчиво. – Ну, это звучит у меня как у каждой свекрови. Но я думаю, вы согласитесь, что она еще недостаточно подготовлена.

– У вас будет время для этого.

– О, я надеюсь, что это так. Мне повезло, что у меня не было свекрови. Я не знаю, что я должна делать.

– Вы получите ее ребенком и подготовите ее, как готовите всю свою семью. Не так ли?

– О, я хочу, чтобы все так и было. – Руки Марико‑сан без движения лежали на колене. Она наблюдала за стаей стрекоз, пока те не улетели. – Мой муж направил меня сюда. Господин Торанага хочет меня видеть?

– Да. Он хочет, чтобы вы переводили для него.

Марико вздрогнула.

– Кого?

– Нового чужестранца.

– О, а что же отец Тсукку‑сан? Он болен?

– Нет. – Кири играла веером. – Я думаю, нам остается только гадать, почему господин Торанага хочет, чтобы здесь были вы, а не священник, как при первом разговоре. Почему это, Марико‑сан, мы должны хранить все деньги, платить по счетам, обучать наших слуг, покупать всю еду и товары для дома – даже в большинстве случаев одежду для наших господ, – но они никогда не говорят нам фактически ничего, не так ли?

– Может быть, из‑за нашей догадливости.

– Возможно. – Взгляд Кири был ровен и дружелюбен, – Но я думаю, что это будет носить очень личный характер. Так что вы поклянитесь своим христианским Богом, что не разгласите тайну этой встречи. Никому.

День, казалось, терял свою теплоту.

– Конечно, – с трудом сказала Марико. Она ясно поняла:

Кири имеет в виду, что она не должна говорить ничего ни мужу, ни отцу, ни священнику. Если ее муж приказал ей прийти сюда, очевидно по требованию господина Торанаги, то можно ли, чтобы ее долг перед сувереном, господином Торанагой, превысил долг перед священником? А почему переводчиком должна быть она, а не отец Тсукку‑сан? Она поняла, что снова против своей воли втянута в своего рода политическую интригу, которая испортит ей жизнь, и снова хотела, чтобы ее семья не была древней и не носила фамилию Фудзимото, чтобы она никогда не рождалась со способностями к языкам, которые позволяли ей выучить почти невозможные португальский и латинский языки, и чтобы она никогда не рождалась вовсе. «Но тогда, – подумала она, – я бы никогда не увидела моего сына, не узнала о младенце Христе, о его вере или о вечной жизни».

«Это твоя карма, Марико, – сказала она себе печально, – просто карма».

– Очень хорошо, Кири‑сан. – После этого она добавила, предчувствуя нехорошее: – Я клянусь моим господом Богом, что я не разглашу ничего из сказанного здесь сегодня или в любое время, когда я буду переводить для моего суверена.

– Мне думается также, что вам придется скрывать ваши собственные чувства, чтобы переводить точно то, что сказано. Этот новый чужестранец странный человек и говорит необычные вещи. Я уверена, что мой господин выбрал вас из всех возможных кандидатур по особым причинам.

– Я буду делать то, что скажет господин Торанага. Он никогда не должен опасаться за мою преданность.

– В этом никогда не возникало сомнений, госпожа. Я имею в виду, что вы не причините вреда.

Прошел весенний дождь, покрыл каплями лепестки, мох и листья и кончился, сделав все еще более красивым.

– Я просила бы вас об одолжении, Марико‑сан. Вы не будете так любезны спрятать ваше распятие под кимоно? Пальцы Марико протестующе взметнулись.

– Почему? Господин Торанага никогда не возражал против моего перехода в эту веру, также и господин Хиро‑Мацу, глава нашего клана! И мой муж позволяет мне держать и носить его.

– Да, но распятия приводят этого чужеземца в бешенство, а мой господин Торанага не хочет, чтобы он был таким, он хочет, чтобы он был спокоен.

Блэксорн никогда не видел таких маленьких людей.

– Конничи ва, – сказал он. – Конничи, Торанага‑сама.

Он поклонился, словно придворный, кивнул мальчику, который стоял на коленях, широко открыв глаза, сбоку от Торанаги, и полной женщине, которая была за ним. Они все располагались на веранде, окружающей маленький домик. Домик состоял из одной маленькой комнаты с деревенскими ширмами и тесаными балками под соломенной крышей и кухонного уголка сзади. Он был поставлен на сваях из дереза и поднят на фут или около того над ковром из чистого белого песка. Это был церемониальный чайный дом для проведения чайной церемонии «ча‑но‑йу» и построен за большие деньги из редких материалов только для этой цели, хотя иногда, поскольку эти дома были изолированы, стояли на отдельных полянках, их использовали для свиданий и тайных разговоров.

Блэксорн подобрал кимоно и сел на подушку, которая лежала на песке ниже и перед ними.

– Гомен насай, Торанага‑сама, шхон го га ханазе‑масея. Тсуаки го имаси ка?

– Я ваш переводчик, сеньор, – сказала Марико сразу, на почти безупречном португальском. – Но вы говорите по‑японски?

– Нет, сеньорита, только несколько слов или фраз. – Блэксорн был захвачен врасплох. Он ожидал, что переводчиком будет отец Алвито, а Торанагу будет сопровождать самурай и, может быть, дайме Ябу. Но самураев поблизости не было, хотя вокруг сада их было множество.

– Мой господин Торанага спрашивает: может быть, вы предпочитаете говорить по‑латыни?

– Как пожелаете, сеньорита, – Как любой цивилизованный человек, Блэксорн мог читать, писать и говорить по‑латыни, потому что латынь была единственным языком, на котором проходили обучение все цивилизованные люда.

«Кто эта женщина? Где она научилась такому хорошему португальскому? И латыни! Где еще, кроме как у иезуитов, – подумал он, – В одной из их школ. О, они так хитры! Первое, что они делают, – это строят школы.»

Всего только семьдесят лет назад Игнатий Лойола организовал Общество Иисуса, и теперь их школы, лучшие в христианском мире, распространились по всему свету, и их влияние возводило на трон или низвергало королей. Они имели влияние на Папу. Они заколебались немного во время Реформации и теперь отвоевывали обратно огромные территории для своей церкви.

– Тогда будем говорить по‑португальски, – сказала она. – Мой хозяин хочет знать, где вы научились «нескольким словам и фразам»?

– Там в тюрьме был монах, сеньорита, францисканский монах, и он учил меня. Таким словам, как «пища, друг, ванна, идти, прийти, истинный, фальшивый, здесь, там, я, вы, пожалуйста, спасибо, хотеть, не хотеть, заключенный, да, нет», и так далее. Это только начало, к сожалению. Не будете ли вы так любезны сказать господину Торанаге, что я сейчас лучше подготовлен отвечать на его вопросы, помогать ему и более чем рад тому, что вышел из тюрьмы. За это я ему благодарен.

Блэксорн смотрел, как она повернулась и заговорила с Торанагой. Он знал, что ему следует говорить просто, желательно короткими предложениями и быть осторожнее, потому что, в отличие от священника, который переводил синхронно, эта женщина ждала, пока он кончит, потом давала конспективное изложение сказанного им или версию того, что было сказано, – обычная проблема всех, кроме самых опытных переводчиков, хотя даже они, как это было с иезуитом, позволяли своим личным пристрастиям влиять на то, что было сказано, вольно или невольно. Ванна с массажем, еда и два часа сна освежили его. Банная прислуга, все – женщины, крупные и сильные, массировали его кулаками и мыли голову, заплели волосы в плотную косичку, а парикмахер подстриг ему бороду. Ему дали чистую набедренную повязку и кимоно, пояс и таби с ременными тапочками. Футон, на котором он спал, был такой же чистый, как и комната. Казалось, что все это ему снится, и, просыпаясь после крепкого сна без сновидений, он гадал сначала, что же было сном, настоящее или тюрьма.

Он нетерпеливо ждал, надеясь, что его снова приведут к Торанаге, планируя, что сказать и что открыть из тайного, как перехитрить отца Алвито и как возвыситься над ним. И над Торанагой. Поскольку теперь, после всего, что рассказал ему монах Доминго о португальцах, японских политиках и торговле, он твердо знал, что может помочь Торанаге, который в свою очередь легко может дать ему богатства, о которых он мечтает.

И теперь, избавленный от необходимости противостоять священнику, он чувствовал себя еще более уверенно. Ему нужны только небольшая удача и терпение.

Торанага внимательно слушал похожую на куклу переводчицу.

Блэксорн подумал: «Я мог бы поднять ее одной рукой, а если бы я обхватил ладонями ее талию, мои пальцы бы сомкнулись. Сколько ей лет? Прекрасна! Замужем? Обручального кольца нет. О, это интересно. Она не носит никаких драгоценностей. Кроме серебряных булавок в волосах. Других женщин здесь нет, только эта толстуха».

Он напряг свою память. Две другие женщины в деревне не носили драгоценностей, и он не видел ничего на женщинах в доме Муры. Почему?

И кто эта толстая женщина? Жена Торанаги? Или нянька этого мальчика? Этот парнишка сын Торанаги? Или, может быть, внук? Фриар Доминго говорил, что японцы имеют только одну жену одновременно, но столько наложниц – официальных любовниц, сколько пожелают.

Была ли переводчица Торанаги его любовницей?

Каково было бы с такой женщиной в постели? Боюсь, я бы сломал ее. Нет, она бы не сломалась. Женщины в Англии почти такие же маленькие. Но не похожи на нее.

Мальчик был маленький и прямой, круглоглазый, густые черные волосы заплетены в короткую косичку, макушка не выбрита. Любопытство его казалось безмерным.

Не задумываясь Блэксорн подмигнул. Мальчик подпрыгнул, потом засмеялся, прервал Марико, показал на Блэксорна и заговорил, его терпеливо выслушали, и никто не поторопил. Когда он кончил, Торанага коротко сказал что‑то Блэксорну.

– Господин Торанага спрашивает, почему вы сделали это, сеньор?

– О, просто чтобы повеселить паренька. Он ребенок, как и все дети, а дети в моей стране обычно смеются, когда так сделаешь. Мой сын должен быть примерно такого же возраста. Ему семь лет.

– Наследнику семь лет, – сказала Марико после паузы, потом перевела, что он сказал.

– Наследник? Это значит, что этот мальчик единственный сын господина Торанаги? – спросил Блэксорн.

– Господин Торанага приказал мне сказать, что сейчас вы должны ограничиться только ответами на вопросы. – Потом она добавила: – Я уверена, если вы будете терпеливы, Блэксорн, вам будет предоставлена возможность в конце спросить о том, что вам интересно.

– Очень хорошо.

– Поскольку ваше имя трудно произносить, сеньор, ведь у нас нет многих звуков, которые вы употребляете, могу ли я для господина Торанаги использовать ваше японское имя, Анджин‑сан?

– Конечно. – Блэксорн собирался спросить ее, но вспомнил предупреждение и решил быть терпеливым.

– Спасибо. Мой господин спрашивает, есть ли у вас другие дети.

– Дочь. Она родилась как раз перед тем, как я покинул свой дом в Англии. Так что теперь ей около двух лет.

– У вас одна жена или несколько?

– Одна. У нас такой обычай. Как у португальцев и испанцев. Мы не имеем наложниц – официальных наложниц.

– Это ваша первая жена, сеньор?

– Да.

– Скажите, пожалуйста, сколько вам лет?

– Тридцать шесть.

– Где в Англии вы живете?

– На окраине Чатема. Это небольшой порт около Лондона.

– Лондон – ваша столица?

– Да.

– Он спрашивает, на каких языках вы говорите?

– Английский, португальский, испанский, голландский и, конечно, латынь.

– Что значит «голландский»?

– Это язык, на котором говорят в Европе, в Нидерландах. Он очень похож на немецкий.

Она нахмурилась.

– Голландский – язык варваров? Немецкий тоже?

– Обе эти страны – некатолические, – сказал он осторожно.

– Извините меня, это не то же самое, что язычники?

– Нет, сеньорита. Христианство разделяется на две самостоятельные и заметно различающиеся религии. Католицизм и протестантство. Есть две версии христианства. В Японии католическая секта. В настоящее время обе секты очень враждебны друг другу, – Он отметил ее удивление и почувствовал нетерпение Торанаги, не участвующего в разговоре. – «Будь осторожен, – предупредил он себя, – Она, конечно, католичка. Переходи к примерам, И будь проще».

– Может быть, господин Торанага не желает обсуждать религиозные вопросы, сеньорита, поскольку отчасти мы говорили о них на нашей первой встрече?

– Вы протестантский христианин?

– Да.

– А католические христиане ваши враги?

– Да, большинство считает меня еретиком и врагом.

Она поколебалась, обернулась к Торанаге и подробно все ему объяснила.

Вокруг, по периметру сада, было много часовых. Все на довольно большом расстоянии, все коричневые. Потом Блэксорн заметил десять серых, сидящих плотной группой в тени, не спуская глаз с мальчика. «Что все это значит?» – ломал он голову.

Торанага вел перекрестный допрос Марико, потом заговорил прямо с Блэксорном.

– Мой господин желает знать о вас и вашей семье, – начала Марико. – О вашей стране, ее королеве и прежних правителях, привычках, обычаях, истории и обо всех других странах, особенно Португалии и Испании. Все о мире, в котором вы живете. О ваших кораблях, оружии, пище, торговле. О ваших войнах и сражениях, и как управлять кораблем, и как вы ведете свой корабль, и что случается в пути. Он хочет понять… извините меня, почему вы смеетесь?

– Только потому, сеньорита, что это, видимо, все, что я знаю.

– Это точно то, что хочет мой хозяин. «Точно» – правильное слово?

– Да, сеньорита. Могу ли я сделать комплимент вашему португальскому языку – он безупречен.

Ее веер слегка вздрогнул.

– Спасибо, сеньор. Да, мой хозяин хочет узнать правду обо всем – и о фактах, и о вашем к ним отношении.

– Я буду рад рассказать ему. Но это может занять некоторое время.

– Мой хозяин говорит, что время у него есть.

Блэксорн взглянул на Торанагу.

– Вакаримасу.

– Вы извините меня, сеньор, но мой господин приказал мне сказать, что ваш акцент не совсем правильный.

Марико показала ему, как это произносить, он повторил и поблагодарил ее.

– Я сеньора Марико Бунтаро, не сеньорита.

– Да, сеньора, – Блэксорн взглянул на Торанагу. – С чего бы он хотел, чтобы я начал?

Она спросила его. Мимолетная улыбка прошла по властному лицу Торанаги.

– Господин говорит: «С начала».

Блэксорн знал, что это была еще одна проверка. С чего, из всех бесконечных вариантов, ему следовало бы начать? Кому он должен был рассказывать? Торанаге, мальчику или женщинам? Очевидно, если присутствует только один мужчина, надо рассказывать Торанаге. Почему здесь эта женщина и мальчик? Это должно что‑то значить.

Он решил сосредоточиться на мальчике и женщине.

– В древние времена моей страной правил великий король, который имел волшебную саблю по имени Экскалибур. Его королева была самой красивой женщиной на земле. Его главный советник был колдун Мерлин, а имя короля было Артур, – начал он уверенно, пересказывая легенду, которую так хорошо рассказывал обычно его отец в далеком туманном детстве – Столица короля Артура называлась Камелот. Это было счастливое время, когда не было войн, собирались хорошие урожаи и… – Внезапно он понял, какую огромную ошибку он делает. Сутью всего рассказа была история Джиневры и Ланселота, распутной королевы и преданного вассала, о Мордреде, незаконном сыне короля Артура, который в результате предательства втягивается в войну с отцом, и об отце, который в битве убивает своего сына, только для того, чтобы самому быть смертельно раненным сыном. О, Боже, как он мог быть так глуп? Разве Торанага не похож на великого короля? Разве это не его женщина?

Разве это не его сын?

– Вы больны, сеньор?

– Нет, нет, я прошу прощения, это было только…

– Вы говорили, сеньор, об этом короле и о хорошем урожае?

– Да. Это… как в большинстве стран, наше прошлое скрыто в тумане и легендах, большинство из которых не имеют значения, – сказал он неубедительно, пытаясь выиграть время. Она смотрела на него в недоумении. Глаза Торанаги стали строже, а мальчик зевнул.

– Вы рассказываете, сеньор?

– Да… О да! – Его охватило воодушевление. – Может быть, самое лучшее, что я могу сделать, – это нарисовать карту мира, сеньора, как мы его знаем, – сказал он в спешке. – Вам не хотелось бы, чтобы я сделал это?

Она перевела это, и он увидел проблеск интереса у Торанаги и никакой реакции у женщины или мальчика. Как они связаны между собой?

– Мой хозяин говорит – да. Я пошлю за бумагой.

– Спасибо. Но это займет всего один момент. Позднее, если вы дадите мне чертежные принадлежности, я могу начертить точную карту.

Блэксорн встал со своей подушки и опустился на колени.

Пальцем он начал чертить на песке грубую карту, вверх ногами, чтобы они могли лучше видеть.

– Земля круглая, как апельсин, но эта карта похожа на кожу, вырезанную в виде эллипса, с севера до юга, в плоском виде, сжатой вверху и внизу. Голландец по фамилии Меркатор изобрел такой способ изображения ровно двадцать лет назад. Это первая точная карта мира. Мы можем даже плавать по ней – или по его глобусу. – Он смело набросал континенты. – Это север и юг, восток и запад. Япония – здесь, моя страна – на другой стороне мира, там. Это все неизвестно и не исследовано… – Его рука очертила территорию в Северной Америке к северу от линии, проходящей через Мексику до Ньюфаундленда, все в Южной Америке, кроме Перу и узкой полосы побережья вокруг континента, потом все к северу и востоку от Норвегии, все восточнее Московии, всю Азию, всю внутреннюю Африку, весь юг Явы и кончик Южной Америки. – Мы знаем побережье, но еще мало. Внутренние части Африки, Америки и Азии почти полностью остаются загадкой – он остановился, чтобы дать ей возможность перевести.

Теперь она переводила более легко, и он чувствовал, что их интерес возрастает. Мальчик зашевелился и придвинулся ближе.

– Наследник хочет знать, где мы на этой карте.

– Здесь. Это Китай, я думаю. Я не знаю, как далеко мы находимся от берега. У меня заняло два года, чтобы плыть отсюда досюда. – Торанага и толстая женщина вытянули шеи, чтобы лучше разглядеть.

– Наследник спрашивает, почему мы такие маленькие на вашей карте?

– Это только масштаб, сеньора. На этом континенте, от Ньюфаундленда до Мексики, почти тысяча лиг, каждая из них равна трем милям. Отсюда до Эдо около сотни лиг.

Наступило молчание, потом они заговорили между собой.

– Господин Торанага хочет, чтобы вы показали ему на карте, как вы пришли в Японию.

– Этим путем. Вот Магелланов пролив – или проход – здесь, на оконечности Южной Америки. Он назван так по имени португальского навигатора, который открыл его восемьдесят лет назад. С тех пор португальцы и испанцы держали этот путь в тайне, исключительно для своего пользования. Мы были первые чужаки, прошедшие через пролив. У меня была одна из их секретных карт, но даже при этом я все‑таки должен был ждать целых шесть месяцев, чтобы пройти, потому что дули встречные ветры.

Она переводила то, что он говорил. Торанага смотрел на него, не веря его словам.

– Мой господин говорит, что вы ошибаетесь. Все португальцы пришли с юга. Это их путь, единственный путь.

– Да. Это верно, что португальцы предпочитают этот путь – через мыс Доброй Надежды – так мы называем его, – потому что у них есть дюжины крепостей вдоль всех этих берегов – в Африке, в Индии и на островах Пряностей, чтобы получать там продукты и зимовать. И их галеоны – военные корабли – захватили все морские пути и патрулируют их. Однако испанцы используют пролив Магеллана, чтобы проходить в свои тихоокеанские американские колонии и на Филиппины, или они пересекают материк здесь, в узком перешейке у Панамы, чтобы пройти сушей вместо месяцев плавания по морю. Для нас было безопасней плыть через пролив Магеллана, иначе мы должны были бы пройти через ряд вражеских крепостей. Пожалуйста, скажите господину Торанаге, что теперь я знаю расположение многих из них. Кстати, большинство использует японские войска, – подчеркнул он. – Монах, который многое рассказал мне в тюрьме, был испанец и враждебно относился к португальцам и всем иезуитам.

Блэксорн заметил мгновенную реакцию у нее на лице, и, когда она перевела, на лице Торанаги. «Дай ей время и говори попроще», – предупредил он себя.

– Японские войска? Вы имеете в виду самураев?

– Их следовало бы назвать ронины, я думаю.

– Вы сказали «секретная карта»? Мой господин хочет знать, как вы получили ее.

– Человек по имени Питер Суйдерхоф, из Голландии, был личным секретарем Примата Гоа – это титул главного католического священника в Гоа – столице португальской Индии. Вы знаете, конечно, что португальцы пытались силой завоевать этот континент. Как личный секретарь этого архиепископа, который был также португальским вице‑королем в то время, он просматривал все документы. Через много лет он получил несколько корабельных журналов и карт и скопировал их. Они открыли ему секреты пути через Магелланов пролив и вокруг мыса Доброй Надежды, а также отмелей и рифов от Гоа до Японии через Макао. У меня было описание Магелланова пролива. Оно было вместе с моими документами, которых я лишился вместе с кораблем. Они необходимы мне и могут иметь огромное значение и для господина Торанаги.

– Мой господин говорит, что он отдал приказ найти их. Продолжайте, пожалуйста.

– Когда Суйдерхоф вернулся в Голландию, он продал эти бумаги торговой Восточно‑Индийской компании, которой была выдана монополия на исследования Дальнего Востока.

Она холодно посмотрела на него:

– Этот человек был платный шпион?

– Ему было заплачено за эти карты. Да. Это их обычай, это они так награждают человека. Не титулом или землей, только деньгами. Голландия – республика. Конечно, сеньора, моя страна и наш союзник, Голландия, находятся в состоянии войны с Испанией и Португалией, и она продолжается уже годы. Вы понимаете, сеньора, на войне жизненно важно открыть секреты врагов.

Марико повернулась и долго переводила.

– Мой господин спрашивает, почему этот архиепископ нанял врага?

– Про Питера Суйдерхофа говорят, что архиепископ, иезуит, был заинтересован только в торговле. Суйдерхоф удвоил их доходы, так как он был «хранителем». Он был исключительно искусен в торговле – голландцы обычно превосходят в этом португальцев, – поэтому его документы проверялись не очень внимательно. Много людей также имеют голубые глаза и светлые волосы, немцы и другие европейские народы, и они католики, – Блэксорн подождал, пока она переведет, потом добавил осторожно: – Он был главный шпион Голландии в Азии, солдат этой страны, и устроил несколько своих людей на португальские суда. Пожалуйста, скажите господину Торанаге, что без торговли с Японией Португальская Индия не сможет долго прожить.

Торанага смотрел на карту, пока Марико говорила. С его стороны реакции на ее слова не было. Блэксорн усомнился, все ли она перевела.

– Мой господин хотел бы детальную карту мира, на бумаге, как можно скорее, со всеми отмеченными на ней португальскими базами и числом ронинов в каждой. Он говорит, пожалуйста, продолжайте.

Блэксорн знал, что он сделал колоссальный шаг вперед. Но мальчик зевал, поэтому он решил изменить линию поведения, преследуя ту же цель.

– Наш мир не всегда такой, каким он кажется. Например, южнее этой линии, мы называем ее экватором, сезоны обратны тем, что у нас. Когда у нас лето, там зима, когда у нас тепло, они мерзнут.

– Почему это?

– Я не знаю, но это действительно так. Теперь путь в Японию лежит через эти два южных прохода. Мы, англичане, надеемся найти северный путь, либо на северо‑восток мимо Сибири, либо на северо‑запад вдоль Америки. Я доходил на север до этих мест. Вся земля там покрыта вечным льдом и снегом, и там так холодно большую часть года, что если вы не носите меховых рукавиц, ваши пальцы очень быстро замерзнут. Людей, которые живут там, называют лапландцами. Их одежды сделаны из кожи с мехом. Мужчины охотятся, а женщины делают всю остальную работу. Частью женской работы является изготовление всей этой одежды. Чтобы сделать ее, они должны много раз разжевать кожу, размягчить ее, прежде чем они смогут ее шить.

Марико громко рассмеялась.

Блэксорн улыбнулся вместе с ней, чувствуя себя теперь более уверенно.

– Это правда, сеньора. Это хонто.

– Сорева хонто десу ка? – нетерпеливо спросил Торанага, – Что – верно?

Сквозь смех она перевела ему, что он сказал. Они также начали смеяться.

– Я жил среди них почти год. Мы были захвачены льдами и должны были ждать, когда он оттает. Их пища – это рыба, тюлени, иногда белые медведи и киты, которых они едят сырыми. Их величайшим деликатесом является сырая китовая ворвань.

– О, полно вам, Анджин‑сан!

– Это правда. И они живут в маленьких круглых домах, сделанных целиком из снега, и никогда не моются.

– Что? Никогда? – вспыхнула она.

Он покачал головой и решил не рассказывать ей, что бани были редкостью и в Англии, даже большей редкостью, чем в Испании и Португалии, где был более теплый климат.

Она перевела последнюю фразу. Торанага покачал головой, явно не веря.

– Мой господин говорит, что вы слишком преувеличиваете. Никто не может прожить без мытья. Даже дикари.

– Это правда – хонто, – сказал он спокойно и поднял руку. – Я клянусь Иисусом из Назарета и моей душой, я клянусь, что это правда.

Она наблюдала за ним в молчании.

– Все?

– Да. Господин Торанага хотел правды. Зачем мне лгать? Моя жизнь в его руках. Легко доказать правду – нет, если честно говорить – доказать то, что я сказал, очень трудно: вам нужно поехать туда и посмотреть самим. Конечно, португальцы и испанцы, мои враги, не поддержат меня. Но господин Торанага просил рассказать ему правду. Он может верить тому, что я сказал.

Марико задумалась на мгновение. Потом она тщательно перевела все, что он сказал. Наконец:

– Господин Торанага говорит, это невероятно, чтобы кто‑нибудь мог жить без мытья.

– Да. Но там холодные страны. Их привычки отличаются от ваших и от моих. Например, в моей стране все считают, что ванны опасны для здоровья. Моя бабушка, Грэнни Джекоба, говорила: «Ванна – когда ты рождаешься, и другая, когда тебя кладут на стол, чтобы посмотреть на тебя через жемчужные ворота».

– В это очень трудно поверить.

– В некоторые из ваших обычаев тоже очень трудно поверить. Но это правда, что я чаще бывал в бане за короткое пребывание в вашей стране, чем за многие годы до этого. Я охотно допускаю, что я лучше себя чувствую после них. – Он ухмыльнулся. – Я больше не считаю, что ванны опасны. Так что я выиграл, приехав сюда, не правда ли?

После паузы Марико сказала:

– Да, – и перевела.

Кири сказала:

– Он удивителен, удивителен, да?

– Каково ваше мнение о нем, Марико‑сан? – спросил Торанага.

– Я допускаю, что он говорит правду или верит, что говорит правду. Очевидно, что он, наверное, может быть очень полезен для вас, мой господин. У нас так мало сведений о том, что находится за пределами нашей страны. Это важно для вас? Я не знаю. Но это почти так же, как если бы он спустился со звезд или вышел из моря. Если он враг португальцам и испанцам, тогда его информация, если ей можно доверять, может быть важной для ваших интересов, да?

– Я согласна, – сказала Кири.

– А что вы думаете, Яэмон‑сама?

– Я, дядя? О, я думаю, он безобразен: мне не нравятся его золотистые волосы и кошачьи глаза, и он вовсе не похож на человека, – сказал мальчик, задыхаясь. – Я рад, что рожден не чужестранцем, как он, а самураем, как мой отец. Можно, мы пойдем еще поплаваем?

– Завтра, Яэмон, – сказал Торанага, раздраженный тем, что не может напрямую разговаривать с кормчим.

Пока они переговаривались между собой, Блэксорн решил, что пришло время уходить. Тут Марико опять повернулась х нему.

– Мой хозяин спрашивает, почему вы плыли на север?

– Я был кормчим корабля. Мы пытались найти северо‑восточный проход, сеньора. Я знаю, что многие вещи, о которых я вам рассказываю, будут звучать смешно, – начал он. – Например, семьдесят лет назад короли Испании и Португалии подписали важный договор, который разделил владения в Новом Свете, весь неоткрытый мир, между ними. Так как ваша страна попадает на португальскую половину, официально ваша страна принадлежит Португалии, господин Торанага, все вы, этот замок и все в нем отданы Португалии.

– О, пожалуйста, Анджин‑сан, извините меня, но это же вздор!

– Я согласен, что их высокомерие невероятно. Но это правда. – Она тут же стала переводить, и Торанага издевательски засмеялся.

– Господин Торанага говорит, что он также мог бы разделить небеса между ним самим и императором Китая, не так ли?

– Пожалуйста, объясните господину Торанаге, что это не одно и то же, – сказал Блэксорн, сознавая, что находится в опасной ситуации, – Это написано в официальных документах, которые дают такому королю право объявить любую открытую землю, если она некатолическая, своей собственностью, низложить существующее правительство и заменить его католическим управлением. – На карте он провел линию с севера на юг, которая разделила Бразилию. – Все, что к востоку от этой линии, – португальское, все, что к западу, – испанское. Педро Кабрал открыл Бразилию в 1500 году, поэтому теперь Португалия владеет Бразилией, подавила туземную культуру и официальных властителей и стала богатой страной благодаря золоту и серебру, взятым из шахт и награбленным в туземных храмах. Все остальное в Америке, открытое к настоящему времени, – владения Испании: Мексика, Перу, почти весь этот Южный континент. Они уничтожили народности инков, уничтожили их культуру и поработили сотни тысяч жителей. Конкистадоры имеют современное оружие, туземцы – нет. С конкистадорами пришли священники. Скоро некоторые вожди были обращены в христианство, завоеватели стали пользоваться враждой между ними. Принц пошел на принца, и королевства были захвачены по кускам. Теперь Испания – богатейшая страна в нашем мире, благодаря золоту и серебру инков и Мексики, которые они награбили и отправили к себе в Испанию.

Марико сразу сосредоточилась. Она быстро уловила значение сообщенных Блэксорном сведений. Торанага тоже.

– Мой хозяин говорит, что это очень важный разговор. Как они могли взять себе такие права?

– Они не взяли, – мрачно сказал Блэксорн. – Папа дал им эти права, он наместник Христа на земле. В ответ на распространение слова Божьего.

– Я не верю в это, – воскликнула она.

– Пожалуйста, переведите, что я сказал, сеньора. Это хонто.

Она повиновалась и долго говорила, явно неуверенно. Потом:

– Мой хозяин говорит, вы просто пытаетесь настроить его против своих врагов. Это верно? Речь идет о вашей жизни, сеньор.

– Папа Александр VI провел первую разделительную линию в 1493 году, – начал Блэксорн, благодаря про себя Альбана Карадока, который вложил в него столько фактов, когда он был молод, и отца Доминго за его информацию о японской гордости и ключи к японскому образу мышления. – В 1506 году папа Джулиус II санкционировал изменения к договору тордесилласа, подписанному Испанией и Португалией в 1494 году, который изменил немного линию границы. Пала Климентай VII санкционировал договор в Сарагоссе в 1520 году, почти 70 лет назад, который установил здесь еще одну границу. – Его палец провел по песку линию меридиана, которая отрезала южную оконечность Японии. – Это дает Португалии исключительное право на вашу страну, все эти страны, от Японии, Китая до Африки, – так, как я сказал. Исключительное право эксплуатировать всех – любыми способами в обмен на распространение католицизма. – Он снова подождал, и женщина поколебалась в нерешительности, он смог почувствовать растущее раздражение Торанаги, когда ему пришлось ждать ее перевода.

Марико вынудила себя заговорить и повторила то, что он ей сказал. Потом она опять слушала Блэксорна, и ей было неприятно то, что она слышала. Разве это действительно возможно? Как мог Его Святейшество сказать такое? Отдать нашу страну Португалии? Это должно быть ложью. Но кормчий клянется господом нашим Иисусом.

– Кормчий говорит, господин, – начала она, – в то время, когда Его Святейшеством папой были приняты эти решения, весь их мир, даже страна Анджин‑сана была католической. Раскола еще не было – он не произошел, поскольку эти решения папы были, конечно, объединяющими все нации. Даже при этом, добавляет он, что хотя португальцы имели исключительное право эксплуатировать Японию, Испания и Португалия непрерывно ссорились из‑за права владения, так как наша торговля с Китаем давала большие прибыли.

– А каково твое мнение, Кири‑сан? – спросил Торанага, так же шокированный, как и другие. Только мальчик остался равнодушным и играл своим веером.

– Он считает, что он говорит правду, – сказала Кири. – Да, я думаю, это так. Но как проверить это – или хотя бы часть?

– Как проверить это, Марико‑сан? – спросил Торанага, более всех пораженный тем, как Марико реагировала на то, что было сказано, но довольный тем, что согласился использовать ее как переводчицу.

– Я бы спросила отца Тсукки‑сана, – сказала она. – Потом я бы также послала какого‑нибудь доверенного вассала в их страны, чтобы проверить все это. Может быть, с Анджин‑саном.

Кири сказала:

– Если священник не подтвердит эти заявления, это не обязательно будет означать, что Анджин‑сан лжет, не так ли? – Кири была рада, что она предложила взять Марико как переводчицу, когда Торанага искал замену Тсукку‑сану. Она знала, что Марико была надежным человеком и что после того, как она поклялась своим иностранным Богом, будет молчать под самым серьезным допросом своего христианского священника. «Чем меньше знают эти дьяволы, тем лучше, – думала Кири. – А как много знает этот чужестранец!»

Кири заметила, что мальчик зевает, и была рада этому. «Чем меньше поймет ребенок, тем лучше», – сказала она себе. Потом она спросила:

– А почему бы не послать за главой христианских священников и не спросить его об этих фактах? Посмотрим, что он скажет. Их лица открыты, и они почти не умеют хитрить.

Торанага кивнул, его глаза остановились на Марико.

– Откуда ты знаешь о северных чужеземцах, Марико‑сан, когда говорила, что приказы папы будут выполняться?

– Без сомнения.

– Его приказы исполняются, как если бы это был голос Бога?

– Да.

– Даже здесь, нашими христианами?

– Я думаю, да.

– И даже тобой?

– Да, господин. Если будет прямой приказ от Его Святейшества мне лично. Да, ради спасения моей души. – Ее взгляд был тверд, – Но до этого я буду повиноваться только моему законному господину, главе нашего рода или моему мужу. Я японка, христианка – да, но прежде всего я самурай.

– Я думаю, тогда будет хорошо, если Его Святейшество останется далеко от наших берегов. – Торанага на мгновение задумался. Потом он решил, что делать с чужеземцем, Анджин‑саном.

– Скажи ему… – он остановился. Все глаза устремились на тропинку и приближающуюся по ней пожилую женщину. Она была одета в накидку с капюшоном, которые носят буддийские монахи. С ней было четверо в серой форме. Они остановились, и она подошла уже одна.

Глава Семнадцатая

Все низко поклонились. Торанага заметил, что чужеземец подражал им и не встал, не посмотрел на нее, как сделали бы все чужеземцы, за исключением Тсукку‑сана, как это принято у них. «Кормчий быстро обучается», – подумал он, все еще ошеломленный тем, что услышал. Десять тысяч вопросов роились в голове, но, согласно своим правилам, он временно отключился от них, чтобы сконцентрироваться на непосредственной опасности.

Кири поторопилась отдать старой женщине свою подушку и помогла ей сесть, потом стала на колени около нее, готовая услужить.

– Спасибо, Киритсубо‑сан, – сказала старуха, отвечая на ее поклон. Ее имя было Ёдоко. Она была вдовой Тайко, а теперь, после его смерти, – буддийской монахиней, – Извините, что я пришла без приглашения и помешала вам, господин Торанага.

– Вы никогда не бываете незваной или нежеланной, Ёдоко‑сама.

– Спасибо, спасибо. – Она взглянула на Блэксорна и прищурилась, чтобы лучше разглядеть. – Но я думаю, что я все‑таки помешала. Не могу разглядеть – кто это? Он чужеземец? Мои глаза становятся все хуже и хуже. Это не Тсукку‑сан, да?

– Нет. Это новый чужеземец, – сказал Торанага.

– Ах, так! – Ёдоко посмотрела с более близкого расстояния. – Пожалуйста, скажите ему, что я плохо вижу, отсюда и эта моя невежливость.

Марико выполнила ее просьбу.

– Он говорит, что в его стране многие люди страдают близорукостью, Ёдоко‑сама, но они носят очки. Он спросил, есть ли они у нас. Я сказала, что да, некоторые из нас имеют очки – достали их у южных чужеземцев. Что вы носили очки, но теперь нет.

– Да. Я предпочитаю туман, который окружает меня. Да, мне не нравится многое из того, что я вижу теперь. – Ёдоко отвернулась и посмотрела на мальчика, сделав вид, что только что увидела его. – О! Мой сын! Так вот ты где. Я тебя ищу. Как хорошо, что я встретила Квампаку! – Она почтительно поклонилась.

– Спасибо, Первая мама. – Яэмон просиял и поклонился в ответ. – О, если бы ты послушала этого варвара! Он нарисовал нам карту мира и рассказал смешные истории про людей, которые не моются! Никогда в жизни! И они живут в снежных домах и носят шкуры, как дьявольские ками.

Старая госпожа фыркнула.

– Чем меньше они приходят сюда, тем лучше, я думаю, сын мой. Я никогда не понимала их, и они всегда отвратительно пахли. Я никогда не понимала, как господин Тайко, твой отец, мог их терпеть. Но он был мужчиной, и ты мужчина, и ты более терпеливый, чем низменные женщины. У тебя хороший учитель, Яэмон‑сама. – Ее старческие глаза метнулись к Торанаге. – Господин Торанага – самый терпеливый человек в империи.

– Терпение важно для мужчины, необходимо для вождя, – сказал Торанага. – И жажда знаний также хорошее качество, да, Яэмон‑сама? А знания приходят и из незнакомых мест.

– Да, дядя. О, да, – сказал Яэмон. – Он прав, не так ли, Первая мама?

– Да, да, я согласна. Но я рада, что я женщина и не должна беспокоиться о таких вещах, не правда ли? – Ёдоко обняла мальчика, который перебрался к ней поближе, – Да, мой сын. Почему я здесь? Я пришла за Квампаку. Потому что поздно, Квампаку пора есть и делать письменные задания.

– Я не люблю письменные задания, и я хотел поплавать!

Торанага сказал с напускной важностью:

– Когда я был в твоем в возрасте, я тоже ненавидел письменные работы. Но потом, когда мне было уже двадцать лет, я должен был бросить воевать и вернулся в школу. Я ненавидел это еще больше.

– Вернулся в школу, дядя? После того как ушел из нее? О, как ужасно!

– Вождь должен уметь хорошо писать, Яэмон‑сама. Не только понятно, но и красиво, а Квампаку – лучше кого бы то ни было. Как еще можно писать Его Императорскому Высочеству или великим дайме? Вождь должен уметь делать много трудных вещей!

– Да, дядя. Очень трудно быть Квампаку, – Яэмон важно нахмурился. – Я думаю, я сделаю уроки сейчас, а не тогда, когда мне будет двадцать, потому что тогда у меня будут более важные государственные дела.

Они все были очень горды им.

– Ты очень умный, сын мой, – сказала Ёдоко.

– Да, Первая мама. Я мудр, как мой отец, как говорит моя мать. Когда она вернется домой?

Ёдоко подняла глаза на Торанагу.

– Скоро.

– Надеюсь, что очень скоро, – сказал Торанага. Он знал, что Ёдоко прислал за мальчиком Ишидо. Торанага привел мальчика и его охрану прямо в сад, чтобы еще больше разозлить своего врага. А также чтобы показать мальчику иностранного кормчего и тем самым лишить Ишидо этого удовольствия.

– Очень тяжело быть ответственной за моего сына, – сказала Ёдоко. – Было бы очень хорошо, если бы госпожа Ошиба была здесь, в Осаке, снова дома, тогда бы я могла вернуться в храм, правда? Как она и как госпожа Дзендзико?

– Они обе в добром здравии, – сказал ей Торанага, ликуя в душе. Девять лет назад Тайко, в неожиданном приступе дружеских чувств, предложил ему жениться на госпоже Дзендзико, младшей сестре госпожи Ошибы, его любимой супруги.

– Тогда наши дома навеки объединятся, правда? – сказал Тайко.

– Да, господин. Я повинуюсь, хотя я и не заслужил такой чести, – ответил Торанага с почтением. Он хотел породниться с Тайко, но он знал, что хотя Едою, жена Тайко, может это и одобрить, его супруга, Ошиба, ненавидит его и использует все свое огромное влияние на Тайко, чтобы воспрепятствовать их женитьбе. Было бы разумней избежать женитьбы на сестре Ошибы еще и потому, что это давало ей огромную власть над ним, не последним здесь было и то, что она получила бы доступ к его состоянию. Но если бы она была отдана замуж за его сына, Судару, тогда Торанага как верховный правитель рода сохранил бы полностью свою власть. Потребовалось все его искусство, чтобы свести дело к женитьбе Судару на Дзендзико, и теперь, когда это произошло, Дзендзико имеет для него огромное значение как защита от Ошибы, потому что та обожает свою сестру.

– Моя невестка еще не разродилась, ожидалось, что роды начнутся вчера, но я думаю, что, как только опасность пройдет, госпожа Ошиба немедленно вернется.

– После трех девочек Дзендзико пора бы подарить вам внука, не так ли? Я буду молиться о его рождении.

– Благодарю вас, – сказал Торанага; она, как всегда, нравилась ему, он знал, о чем она думает, хотя он не представлял ничего, кроме опасности, ее дому.

– Я слышала, ваша госпожа Сазуко беременна?

– Да. Я очень счастлив, – Торанага почувствовал, как у него стало радостно на душе при мыслях о своей последней наложнице, ее молодости, силе и теплоте. «Я надеюсь, у нас будет сын, – сказал он себе. – Да, это было бы очень хорошо. Семнадцать лет – хороший возраст для того, чтобы родить первого ребенка, тем более если имеешь такое здоровье, как у нее. Да, я очень счастлив».

– Будда благословляет вас. – Ёдоко почувствовала укол зависти. Казалось нечестным, что Торанага имеет пять взрослых сыновей и четыре дочери и уже пять внуков, да еще ребенок Сазуко, который скоро появится на свет, да и при нескольких наложницах в доме он может иметь еще много сыновей, ему еще предстоит прожить много полноценных лет. А все ее надежды были сконцентрированы на этом единственном семилетнем ребенке, ее ребенке наравне с Ошибой. «Да, он также и мой сын, – подумала она, – Как я ненавидела Ошибу вначале…» Она увидела, что все смотрят на нее, и вздрогнула:

– Да?

Яэмон нахмурился:

– Я спросил, можем ли мы пойти делать уроки, Первая мама? Я два раза тебя спросил.

– Извини, сын мой, я отвлеклась. Вот что случается, когда стареешь. Да, тогда пошли. – Кири помогла ей встать, Яэмон побежал впереди. Серые уже встали, один из них поймал его и заботливо посадил себе на плечи. Четверо самураев, которые сопровождали Ёдоко, ждали отдельно.

– Пройдитесь со мной немного, господин Торанага, пожалуйста. Мне нужно опереться на чью‑нибудь сильную руку.

Торанага с удивительной живостью вскочил на ноги. Она взяла его за руку, но не оперлась на нее. «Да, мне нужна сильная рука, Яэмону тоже. Да и стране».

– Я всегда готов служить вам, – сказал Торанага.

Когда они удалились от остальных, она спокойно сказала:

– Становитесь единовластным регентом. Возьмите власть и правьте сами. До тех пор, пока Яэмон не вырастет.

– Завещание Тайко запрещает это, даже если бы я этого и хотел, чего на самом деле нет. Ограничения, которые он наложил в завещании, исключают захват власти одним регентом. Я не стремлюсь к единовластию. Я никогда не стану единственным регентом.

– Тора‑чан, – сказала она, используя кличку, которую дал ему Тайко много лет назад, – у нас мало секретов, у вас и у меня. Вы можете сделать это, если пожелаете. Я говорю и за госпожу Ошибу. Возьмите власть до конца своей жизни. Станьте сегуном и делайте…

– Госпожа, то, что вы говорите – это предательство. Я не стремлюсь стать сегуном.

– Конечно, но, пожалуйста, послушайте меня последний раз. Станьте сегуном, сделайте Яэмона единственным наследником – вашим единственным наследником. Он может быть сегуном после вас. Разве это не его генеалогическая линия? Фудзимото – через госпожу Ошибу назад до ее деда Городы и через него еще дальше в древность? Фудзимото!

Торанага посмотрел на нее.

– Вы думаете, дайме согласятся с таким заявлением или что Его Высочество Сын Неба может утвердить назначение?

– Нет. Не для самого Яэмона. Но если бы вы были сегуном сначала и усыновили его, то могли бы убедить их, всех их. Мы поддержим вас, госпожа Ошиба и я.

– Она согласна с этим? – спросил удивленный Торанага.

– Нет. Мы никогда не обсуждали этого. Это моя идея. Но она согласится. Я отвечаю за нее. Заранее.

– Это невозможно, госпожа.

– Вы можете управлять Ишидо и всеми ими. Вы всегда можете. Я боюсь, Тора‑чан, того, что я слышала. Слухи о войне, о разделении на две группы и начале новых темных веков. Когда война начнется, она будет идти вечно и поглотит Яэмона.

– Да, я тоже так же считаю. Да, если она начнется, она будет последняя и навсегда.

– Тогда возьмите власть! Делайте что хотите, с кем хотите, как хотите. Яэмон хороший мальчик. Я знаю, вы любите его. У него ум отца, и с вашим обучением мы все только выиграем. Он должен получить свое наследство.

– Я не возражаю против него или его преемников. Сколько раз я это должен говорить?

– Наследник будет уничтожен, если вы его активно не поддержите.

– Я поддерживаю его! – сказал Торанага. – Всеми мерами. В этом я согласен с Тайко, вашим последним мужем. Ёдоко вздохнула и плотнее запахнулась в свой плащ.

– Эти старые кости простужены. Так много тайн, войн, предательств, смертей и побед, Тора‑чан. Я только женщина и очень одинокая. Я рада, что я посвятила себя теперь Будде и своей следующей жизни. Но в этой я должна защитить моего сына и сказать вам эти вещи. Я надеюсь, вы простите мне мою дерзость.

– Я всегда радуюсь вашим советам и ищу их.

– Спасибо, – Ее спина немного распрямилась, – Послушайте, пока я жива, ни наследник, ни госпожа Ошиба не пойдут против вас.

– Да.

– Вы учтете мое предложение?

– Последняя воля моего хозяина запрещает это. Я не могу идти против моих священных клятв регента.

Они шли в молчании. Потом Ёдоко вздохнула:

– Почему не взять ее в жены?

Торанага остановился на дорожке.

– Ошибу?

– Почему нет? Она вполне достойна как политический выбор. Совершенный выбор для вас. Она красива, молода, крепка, ее родственные связи самые удачные – часть Фудзимото, часть Миновара, она полна солнца и очень жизнерадостна. У вас нет сейчас официальной жены – так почему нет? Это решит проблему преемственности и предотвратит раскол в стране. От нее у вас наверняка будут еще сыновья. Яэмон будет наследовать титул у вас, потом его сыновья или другие ее сыновья. Вы можете стать сегуном. Вы будете иметь власть над страной и власть отца, так что вы можете подготовить Яэмона к вашему пути. Вы формально усыновите его, и он будет таким же вашим сыном, как любой из ваших. Почему вам не жениться на госпоже Ошибе?

«Потому что она дикая кошка, вероломная тигрица с лицом и телом богини, которая думает, что она императрица, и ведет себя как императрица, – сказал себе Торанага, – Ты никогда не сможешь доверять ей в постели. Она словно иголка у тебя в глазу, когда ты спишь, а она должна бы ласкать тебя. О, нет, не ее! Даже если бы я женился на ней только ради ее имени, на что бы она никогда не согласилась. О, нет! Это невозможно! По всем возможным причинам, не последней из которых является то, что она ненавидит меня и ждет моего поражения, моего и моего дома, все время с тех пор, как она родила первый раз, одиннадцать лет назад.

Даже тогда, в семнадцать лет, она пожертвовала собой, чтобы погубить меня. Да, такая мягкая внешне, как первый созревший персик летом, и такая же душистая. Но внутри – это сталь, как у боевого меча; у нее мозг шахматиста, она пускает в ход все свое обаяние, вскоре сведшее с ума Тайко и отвратившее от него всех остальных. Да, она сразу покорила Тайко, когда ей было пятнадцать, когда он впервые официально получил ее. Да, и не забывай, что на самом деле это она соблазнила его, а не он ее, хотя он очень верил в себя. Да, даже в пятнадцать Ошиба знала, чего она хочет и как этого добиться. Потом случилось чудо, давшее наконец сына Тайко, чудо у нее одной из всех женщин, которых он имел в своей жизни. Скольких женщин он имел? По крайней мере сто. Его горностай оросил своим радостным соком больше небесных сводов, чем десять обычных мужчин! Да. И эти женщины всех возрастов и каст, обычные жены или наложницы, от принцессы Фудзимото до куртизанки четвертого класса. Но ни одна из них не забеременела, хотя позже, когда он их выгонял, расторгал брак или они снова выходили замуж после его смерти, они имели детей от других мужчин. Ни одна, кроме госпожи Ошибы.

Но она родила ему сына, когда Тайко было пятьдесят три года, бедное маленькое существо, так быстро заболевшее и умершее. Тайко рвал на себе одежды, чуть не сошел с ума от горя, проклинал себя, но не ее. Потом, спустя четыре года, она чудесным образом снова родила, удивительно, но снова сына, и на этот раз удивительным образом здорового, ей тогда был двадцать один год. Ошиба Бесподобная называл ее Тайко.

Отец ли Тайко Яэмону или нет? О, я много бы отдал, чтобы знать правду. Узнаем ли мы когда‑нибудь? Возможно, нет, но чтобы ни было, я проверять не буду ни тот, ни другой вариант.

Странно, что Тайко, такой проницательный во всем остальном, лишался этого качества относительно Ошибы, любя ее и Яэмона до безумия. Странно, что из всех женщин именно она должна была стать матерью его наследника, она, чей отец, отчим и мать погибли из‑за Тайко.

Была ли она достаточно умна, чтобы переспать с другим мужчиной, зачать от него, потом уничтожить его, чтобы обезопасить себя? И не один раз, а дважды?

Могла ли она быть так вероломна? О, да.

Жениться на Ошибе? Никогда».

– Я польщен тем, что вы сделали мне такое предложение, – ответил Торанага.

– Вы мужчина, Тора‑чан. Вы легко можете управиться с такой женщиной. Вы единственный мужчина в империи, который может это, правда? Она удивительная партия для вас. Посмотрите, как она сейчас борется за интересы своего сына, а она только беззащитная женщина. Она достойная жена для вас.

– Я не думаю, что она когда‑нибудь думала об этом.

– А если думала?

– Я бы хотел знать это. Тайно. Да, это была бы безмерная честь для меня.

– Многие люди считают, что только вы стоите между Яэмоном и его будущим.

– Многие люди глупы.

– Да. Но не вы, Торанага‑сама. И не госпожа Ошиба.

«И не вы, моя госпожа», – подумал он.

Глава Восемнадцатая

В самое темное время ночи через стену в сад проник убийца. Его почти не было видно. Он носил тесно облегающую тело черную одежду, его таби были черного цвета, черный капюшон и черная маска скрывали голову. Это был человек небольшого роста, он бесшумно пробежал к каменному укреплению внутри сада и остановился около самой отвесной стены. В пятидесяти ярдах от него двое коричневых охраняли главную дверь. Очень ловко убийца забросил обмотанный тряпками крюк с тонкой шелковой веревкой. Крюк зацепился за каменный карниз амбразуры. Он поднялся по веревке, протиснулся через щель амбразуры и исчез внутри.

Коридор был пустынный, он освещался свечами. Убийца бесшумно спустился вниз, открыл наружную дверь и вышел на зубчатую стену. Еще один искусный бросок, быстрое короткое карабканье, и он оказался в коридоре наверху. Часовые, которые стояли на углах зубчатой стены, не услышали его, хотя и были настороже.

Когда мимо проходили часовые в коричневой униформе, он плотно вжался в нишу в каменной стене. После этого убийца проскользнул по переходу. У угла он остановился. Молча огляделся. Дальняя дверь охранялась самураем. Пламя свечей колебалось в тишине. Часовой сидел, скрестив ноги, он зевнул, облокотился о стену и вытянулся. Его глаза на минуту закрылись. Убийца мгновенно кинулся вперед. Беззвучно. Он сделал петлю из шелковой веревки, которая все еще была у него в руках, уронил ее на шею часового и резко дернул. Пальцы часового еще пытались схватить и оттянуть удавку, но он уже умирал. Короткий удар ножом между ребер, нанесенный с искусством хирурга, – и часовой перестал двигаться.

Убийца открыл дверь. Комната для аудиенций была пуста, внутренние двери не охранялись. Он втащил труп внутрь и опять закрыл дверь. Без колебаний он пересек комнату и выбрал левую внутреннюю дверь. Она была сделана из дерева и хорошо укреплена. В его правую руку скользнул изогнутый нож. Он мягко, тихонько постучал.

– «…В дни императора Ширакавы…» – сказал он первую часть пароля.

С другой стороны двери донесся лязг стали, вынимаемой из ножен, и ответ:

– «…Жил мудрец по имени Инракуджи…»

– «…Который написал тридцать пятую сутру». У меня срочные послания для господина Торанаги.

Дверь распахнулась, и убийца нанес удар. Нож взметнулся вверх, вонзился в горло первого самурая точно ниже подбородка, так же быстро был вынут и молниеносно поразил в горло второго часового. Слабый поворот – и нож тут же вынимается снова. Оба человека умерли еще на ногах. Убийца подхватил одного и дал ему мягко опуститься на землю. Другой упал, но бесшумно. Кровь хлынула на пол, их тела забились в предсмертных конвульсиях.

Человек заторопился вниз по этому внутреннему переходу. Он был плохо освещен. В это время открылись седзи. Он замер, медленно оглядываясь кругом.

Кири удивленно смотрела на него, стоя в десяти шагах. В ее руках был поднос.

Он заметил, что две чашки на подносе были чистые, пища в них не тронута. Из чайника шел пар. Сбоку потрескивала свеча. Тут поднос упал, рука скользнула из‑под оби и появилась с кинжалом, рот у нее открывался, но не издавал ни звука, и он сразу бросился в угол. Открылась дальняя дверь, и выглянул заспанный самурай.

Убийца бросился к нему и прорвал седзи справа, куда он и стремился. Кири закричала, поднялась тревога, и он уверенно побежал в темноте, через эту переднюю, мимо просыпающихся женщин и их служанок, во внутренний коридор в дальнем конце дома.

Здесь была тьма кромешная, но он ощупью двигался вперед, безошибочно находя нужную дверь в начинающейся суматохе. Он открыл дверь и прыгнул на человека, лежавшего на футоне. Но его рука, державшая нож, была зажата, словно тисками, и теперь он был вынужден схватиться врукопашную на полу. Он дрался очень умело, вырвался, опять ударил ножом, но промахнулся, запутавшись в одеяле. Убийца откинул одеяло и бросился на человека, держа нож для смертельного удара. Но человек повернулся с неожиданной ловкостью и сильно пнул его в пах ногой. Боль взорвалась в убийце, в то время как его жертва отскочила на безопасное расстояние.

К этому времени в дверях уже столпились самураи, некоторые из них были с фонарями, и Нага, в одной только набедренной повязке, с взъерошенными волосами, прыгнул между ним и Блэксорном, высоко подняв меч.

– Сдавайся!

Убийца отскочил назад, крикнул: «Наму Амида Бутсу – во имя Будды Амида!» – повернул нож к себе и обеими руками ткнул его себе ниже подбородка. Хлынула кровь, и он опустился на колени. Нага сразу нанес удар. Его меч вихрем описал дугу, и голова свободно покатилась по полу.

В молчании Нага поднял голову и сорвал маску. Лицо было обычным, глаза еще мигали. Он подержал голову: волосы были уложены как у самурая, с узелком на макушке.

– Кто‑нибудь знает его?

Никто не ответил. Нага плюнул в лицо, сердито бросил голову одному из своих самураев, сорвал с убийцы одежду, поднял его правую руку и нашел то, что искал. Маленькая татуировка – китайское изображение Амиды, особого Будды, было вытравлено под мышкой.

– Кто командир стражи?

– Я, господин, – человек был смертельно бледен.

Нага прыгнул на него, остальные расступились. Командир часовых не сделал попытки уклониться от яростного удара меча, который отрубил ему голову, часть плеча и одну руку…

– Хайябуса‑сан, прикажи всем самураям этого караула спуститься во двор, – сказал Нага одному из начальников. – Удвой караулы для новой страхи. Убери отсюда тела. Все остальные… – Он остановился, так как к двери подошла Кири, все еще с кинжалом в руке. Она взглянула на труп, потом на Блэксорна.

– Анджин‑сан не пострадал? – спросила она. Нага взглянул на человека, который возвышался над ним, тяжело дыша. На нем не было видно ни ран, ни крови. Просто заспанный человек, который едва не был убит. Белое лицо, но без внешних признаков страха.

– Ты не пострадал, кормчий?

– Я не понимаю.

Нага подошел и стянул с него ночное кимоно, чтобы посмотреть, не ранен ли кормчий.

– А, теперь понял. Нет. Не ранен, – услышал он слова гиганта и увидел, как он качает головой.

– Хорошо, – сказал он. – Кажется, он не пострадал, Киритсубо‑сан.

Он увидел, как Анджин‑сан показывает на труп и что‑то говорит.

– Я не понимаю вас, – ответил Нага. – Анджин‑сан, вы останетесь здесь, – и сказал одному из своих людей: – Принеси ему пищи и воды, если он захочет.

– У этого убийцы была татуировка Амиды, да? – спросила Кири.

– Да, госпожа Киритсубо.

– Дьяволы, дьяволы.

– Да.

Нага поклонился ей, потом посмотрел на одного из испуганных самураев.

– Пойдешь со мной. Возьми голову! – Он ушел, думая, как бы рассказать об этом отцу. О, Будда, благодарю тебя за то, что ты охраняешь моего отца!

– Он был роннин, – коротко сказал Торанага, – Ты никогда не проследишь, откуда он, Хиро‑Мацу‑сан.

– Да. Но отвечает за это Ишидо. У него хватило низости сделать это, да? Ниндзя. Использовать эти отбросы, наемных убийц. Пожалуйста, я прошу вас, позвольте мне прямо сейчас вызвать наши войска. Я прекращу это раз и навсегда.

– Нет, – Торанага обернулся в сторону Наги. – Ты уверен, что Анджин‑сан не пострадал?

– Нет, господин.

– Хиро‑Мацу‑сан! Ты понизишь в должности всех часовых из этого караула за невыполнение ими своих обязанностей. Им запрещено совершать сеппуку. Им приказано нести свой позор перед всеми моими солдатами как людям самого низкого класса. Мертвых часовых протащите за ноги через замок и весь город до места казни. Пусть их едят собаки.

После этого он посмотрел на своего сына, Нагу. До этого вечером пришло срочное сообщение из монастыря Джоджи в Нагое об угрозе Ишидо относительно Наги. Торанага сразу приказал сыну не выходить из дома и окружил его стражей вместе с другими членами семьи в Осаке – Кири и Сазуко, которые тоже усиленно охранялись. В послании от аббата добавлялось, что он считает разумным освободить сразу же мать Ишидо и отослать ее обратно в город с ее служанками.

– Я не осмеливаюсь рисковать жизнью ваших славных сыновей таким глупым образом. К сожалению, ее здоровье ухудшилось. Она простужена. Лучше, чтобы она умерла в своем собственном доме, а не здесь.

– Нага‑сан, ты в равной мере ответствен за то, что убийца проник сюда, – сказал Торанага, его голос был холоден и горек. – Каждый самурай ответствен, независимо от того, был ли он на страже, спал или проснулся. У тебя отбирается половина твоего годового дохода.

– Да, господин, – ответил юноша, удивленный, что ему позволено все сохранить, в том числе и голову, – Пожалуйста, понизьте меня в должности тоже, – сказал он, – Я не могу жить с таким позором. Я не заслуживаю ничего, кроме презрения, за мою провинность, господин.

– Если бы я хотел понизить тебя в звании, я бы так и сделал. Тебе приказывается немедленно выехать в Эдо. Ты уедешь с двадцатью людьми сегодня же ночью и сообщишь все своему брату. Ты будешь там в кратчайшее время! Иди! – Нага поклонился и вышел, побледнев. Хиро‑Мацу Торанага сказал так же грубо: – Увеличь в четыре раза мою охрану. Отмени мою охоту сегодня и завтра. В день после встречи регентов я покидаю Осаку. Ты сделаешь все приготовления, и до этого времени я останусь здесь. Я не буду встречаться ни с кем без приглашения. Ни с кем.

Он махнул рукой, отпуская всех и будучи в плохом настроении.

– Все могут идти. Хиро‑Мацу, ты останешься. Комната опустела.

Хиро‑Мацу был рад, что его будут наказывать один на один, так как из всех из них он, как командир охраны, был виноват больше всех.

– Мне нет прошения, господин. Никакого.

Торанага задумался. Гнева больше не было заметно.

– Если бы ты хотел нанять секретным образом кого‑то из секты Амиды Тонга, как бы ты нашел этих людей? Как бы ты вышел на них?

– Я не знаю, господин.

– Кто должен знать?

– Касиги Ябу.

Торанага выглянул в амбразуру. Слабые признаки рассвета смешивались с темнотой ночи на востоке.

– Приведи его сюда на рассвете.

– Вы думаете, он виноват?

Торанага не ответил, он снова о чем‑то размышлял.

Старый солдат наконец не выдержал молчания:

– Пожалуйста, господин, позвольте мне уйти. Я так виноват!

– Такую попытку почти невозможно предотвратить, – сказал Торанага.

– Да. Но нам следовало поймать его снаружи, а не около вас.

– Я согласен. Но я не считаю вас ответственным.

– Я считаю себя виноватым. Вот что я должен сказать, господин, так как я отвечаю за вашу безопасность, пока вы не вернетесь в Эдо. На вас еще будут покушения, все наши агенты сообщают о передвижениях войск. Ишидо мобилизуется.

– Да, – сказал Торанага небрежно, – После Ябу я хочу поговорить с Тсукку‑сан, потом с Марико‑сан. Удвой охрану Анджин‑сана.

– Ночью пришли сообщения, что господин Оноши поставил сто тысяч человек на ремонт укреплений на Кюсю, – сказал Хиро‑Мацу, поглощенный тревогами о безопасности Торанаги.

– Я спрошу его об этом, когда мы встретимся.

Терпение Хиро‑Мацу лопнуло.

– Я совсем не понимаю вас. Я должен сказать вам, что вы глупо рискуете. Да, глупо. Я не беспокоюсь о том, отрубите ли вы мне голову за то, что я вам говорю, но это правда. Если Кийяма и Оноши проголосуют вместе с Ишидо, вам будет предъявлено обвинение! Вы мертвец – вы рискуете здесь всем, и вы погибли! Уезжайте, пока можете! По крайней мере вы сохраните голову на плечах!

– Я пока еще вне опасности.

– Разве это нападение сегодня ночью для вас ничего не значит? Если вы не поменяете комнату, вы уже мертвец.

– Да, может быть, но, может быть, и нет, – сказал Торанага. – Сегодня ночью и в прошлую ночь у моих дверей было много часовых. И вы также были на страже. Ни один убийца не мог оказаться около меня. Даже этот, хотя он был хорошо подготовлен. Он знал дорогу, даже пароль, не так ли? Кири‑сан сказала, что слышала, как он называл его. Так что я думаю, что он знал, в какой я комнате. Но я был ему не нужен. Ему был нужен Анджин‑сан.

– Чужеземец?

– Да.

Торанага считал, что для чужеземца после всех необычных происшествий этого утра все еще сохраняется опасность. Очевидно, что Анджин‑сан был слишком опасен для кого‑то, чтобы оставить его в живых. Но Торанага не предполагал, что нападение осуществят так быстро и в его личном жилище. «Кто предал меня?» Он отбросил возможность утечки информации через Кири или Марико. «Но замки и сады всегда имеют места для подслушивания, – подумал он. – Я в центре вражеской крепости, и там, где у меня один шпион, Ишидо и другие будут иметь их двадцать. Может быть, это был просто шпион».

– Удвой охрану Анджин‑сана. Он мне дороже десяти тысяч других людей.

После ухода госпожи Ёдоко в то утро он вернулся в сад чайного домика и сразу заметил внутреннюю слабость Анджин‑сана, чересчур яркие глаза и измученный вид. Поэтому он подавил свое собственное возбуждение и почти захватившую его потребность расспрашивать дальше и отпустил его, сказав, что завтра они продолжат. Анджин‑сан был отдан на попечение Кири с наказом отвести его к доктору, чтобы восстановить его силы, дать ему пищу чужеземцев, если он захочет, и даже пустить его в спальню, которой пользовался сам Торанага.

– Дай ему все, что ты сочтешь нужным, Кири‑сан, – сказал он ей тайком. – Он нужен мне трудоспособным, очень быстро, в разуме и теле.

После этого Анджин‑сан попросил, чтобы выпустили из тюрьмы монаха сегодня же, так как он стар и болен. Торанага ответил, что подумает, и отпустил чужеземца, не сказав, что сразу же приказал самураям сходить в тюрьму и привести монаха, который, может быть, одинаково нужен и ему, и Ишидо.

Торанага давно знал об этом священнике, который был испанцем и враждовал с португальцами. Но человек был в тюрьме по приказу Тайко, и он был заключенным Тайко, поэтому Торанага не имея права ни на кого в Осаке. Он умышленно отправил Анджин‑сана в тюрьму не только, чтобы притвориться перед Ишидо, что незнакомец не имеет никакого значения, но и в надежде, что любознательный кормчий получит от монаха какие‑нибудь сведения.

Первая неудачная попытка убить Анджин‑сана в камере была отбита, и сразу же вокруг него была выставлена защита. Торанага наградил своего вассала, шпиона Миникуя, носильщика – ката, безопасно выручив его из тюрьмы и дав ему четырех своих хата и наследственное право работать носильщиками на Токкайдской дороге – крупной дороге по переноске грузов, которая соединяет Эдо и Осаку, между второй и третьей станциями, которые находились на территории Торанаги около Эдо, и тайно отослал его из Осаки в первый же день. В последующие дни другие его шпионы послали сообщения, что варвары подружились, монах говорит, а Анджин‑сан задает вопросы и слушает. Тот факт, что Ишидо, возможно, тоже имеет шпионов в камере, не беспокоил их. Анджин‑сан защищен и в безопасности. Потом Ишидо неожиданно попытался похитить его под влиянием своих союзников.

Торанага вспомнил об удовольствии, которое получили он и Хиро‑Мацу, когда планировали мгновенное «нападение» – бандиты‑ронины были одной из небольших отдельных групп его собственных отборных самураев, которые втайне содержались в Осаке и вокруг нее, а также время появления Ябу, который не подозревая действовал как «спасатель». Они вместе посмеялись, зная, что еще раз использовали Ябу как марионетку, чтобы утереть нос Ишидо его собственным дерьмом.

Все шло хорошо. До сегодняшнего дня.

Сегодня самурай, посланный за монахом, вернулся ни с чем.

– Священник мертв, – сказал он. – Когда назвали его имя, он не вышел, господин Торанага. Я пошел за ним, но он был мертв. Заключенные вокруг него сказали, что, когда тюремщик выкликнул его имя, он еще был в агонии. Он был мертв, когда я перевернул его. Пожалуйста, извините меня, вы послали меня за ним, а я не смог выполнить ваш приказ. Я не знал, нужна ли вам будет его голова или голова вместе с телом, учитывая, что он чужеземец, поэтому я принес тело с головой. Некоторые из преступников были обращены им в христианство. Они хотели задержать труп у них и пытались это сделать, поэтому мне пришлось убить несколько человек и принести труп сюда. Он воняет и весь во вшах, но я положил его на дворе, господин.

«Почему умер монах?» – Торанага спрашивал себя снова и снова. Потом он заметил, что Хиро‑Мацу вопрошающе смотрит на него.

– Да?

– Я только спросил, кто хотел бы смерти кормчего.

– Христиане.

Касиги Ябу шел за Хиро‑Мацу по коридору, не чувствуя великолепие рассвета. Чувствовался приятный соленый запах бриза – это напомнило ему его родной город Мисиму. Он был рад, что наконец должен встретиться с Торанагой и ожидание кончилось. Он вымылся и оделся с большой тщательностью. Написал последние письма жене и матери, его завещание было запечатано и оставлено на случай, если его разговор с Торанагой окончится неудачно для него. Сегодня он носил клинок Мурасамы в прошедших несколько сражений ножнах.

Они повернули в другой коридор, потом Хиро‑Мацу неожиданно открыл усиленную железом дверь и прошел по каменным ступеням во внутреннюю центральную башню этой части укреплений. Здесь было много часовых на посту, и Ябу почувствовал опасность.

Лестницы, закругляясь, вели наверх и кончались на легко защищаемом удобном для обороны редуте. Часовые открыли железную дверь. Он вышел на зубчатую стену. «Хиро‑Мацу сказал, чтобы меня сбросили, или мне прикажут прыгнуть самому?» – спросил он себя без страха.

К его удивлению, Торанага был там и, что невероятно, встал, чтобы приветствовать его с радостным уважением, чего он не имел права ожидать, так как Торанага был господин Восьми Провинций, тогда как он был только господином Изу. Подушки были разложены очень заботливо. Под шелковой салфеткой стоял чайник. Богато одетая девушка с квадратным лицом, не очень красивая, низко поклонилась. Ее имя было Сазуко, она была седьмая официальная наложница Торанага, самая молодая, на позднем сроке беременности.

– Как приятно видеть вас, Касиги Ябу‑сан. Извините, что заставил вас ждать.

Теперь Ябу был уверен, что Торанага решил отрубить ему голову, так или иначе, так как, по общему мнению, ваш враг никогда не бывает более вежлив, чем когда планирует или уже спланировал ваше убийство. Он снял оба своих меча, положил их на каменные плиты, позволил увести себя от них и усадить на почетное место.

– Я думал, вам будет интересно полюбоваться рассветом, Ябу‑сан. Мне кажется, что вид здесь исключительный – даже лучше, чем с главной башни наследника. Не так ли?

– Да, красиво, – сказал Ябу без заминки, он никогда не был в замке на такой высоте до этого момента, замечание Торанаги о «наследнике», он был уверен, означает, что его тайные сношения с Ишидо известны. – Я горжусь, что мне позволено разделить это зрелище с вами.

Перед ними был спящий город, гавань, и острова Авайи тянулись к западу; на востоке береговая линия понижалась, здесь освещение неба усиливалось и пятнами окрашивало облака в малиновый цвет.

– Это моя госпожа Сазуко. Сазуко, это мой союзник, известный господин Касиги Ябу из Изу, дайме, который привез нам чужестранца и корабль с сокровищами! – Она поклонилась и произнесла обычные слова приветствия. Он тоже поклонился, а она снова ответила на его поклон. Сазуко предложила чашку чаю первому Ябу, но он вежливо отклонил эту честь, начиная ритуал, и просил ее отдать чашку Торанаге, который отказался и настаивал, чтобы ее принял Ябу. В конце концов, продолжая ритуал, он, как почетный гость, позволил убедить себя. Хиро‑Мацу взял вторую чашку, его грубые пальцы с трудом держали фарфор, другая рука обхватывала рукоятку меча, лежащего на колене. Торанага взял третью чашку и выпил свой зеленый чай, после чего они все вместе обратились к природе и наблюдали за рассветом. В молчании неба.

Закричали чайки. Послышался шум города. Рождался день.

Госпожа Сазуко вздохнула, ее глаза наполнились слезами.

– Мне начинает казаться, что я – богиня, поднявшаяся так высоко в поисках такой красоты, правда? Так печально, что все это проходит навсегда, господин. Так печально, да?

– Да, – сказал Торанага.

Когда солнце было на полпути над горизонтом, она поклонилась и ушла. К удивлению Ябу, охрана также оставила их. Теперь они были одни. Втроем.

– Я рад, что получил от вас такой подарок, Ябу‑сан. Это было очень великодушно, весь корабль и все его содержимое, – сказал Торанага.

– Что бы я ни имел, все это ваше, – сказал Ябу, на которого еще сильно действовал рассвет. «Я бы хотел, чтобы у меня еще было время, – подумал он. – Как элегантно Торанага сделал это! Сделать мне такой подарок в конце». – Благодарю вас за этот рассвет.

– Да, – сказал Торанага, – это мой подарок. Я рад, что он доставил вам такое же удовольствие, какое я получил от вашего. Наступило молчание.

– Ябу‑сан. Что вы знаете о секте Амиды Тонга?

– Только то, что знает большинство людей. Это секретное общество десяти: ячейки из десяти человек – вожак и девять, никогда не более, последователей в одном районе, женщин и мужчин. Они клянутся самыми святыми и секретными клятвами господину Будде Амида, проповеднику Вечной Любви, в послушании, чистоте и смерти, проводят свою жизнь в подготовке к тому, чтобы стать совершенным орудием одного убийства, чтобы убить только по приказу своего руководителя, и если они терпят при этом неудачу – не сумеют убить выбранного человека, будь то мужчина, женщина или ребенок, – то сразу отдают свою собственную жизнь. Они религиозные фанатики, которые уверены, что они будут идти прямо из своей жизни в царство Будды. Ни один из них не был пойман живым, – Ябу знал о покушении на жизнь Торанага. К этому времени знала уже вся Осака и все знали, что господин Кванто, хозяин Восьми Провинций, заперся надежно в клетке из стали, – Они убивают редко, секретность у них абсолютная. Нет никакого шанса им отомстить, потому что никто не знает, кто они, где живут или где тренируются.

– Если бы вы хотели их нанять, как бы вы вышли на них?

– Я бы шепнул кому‑нибудь в трех местах – в Хейнанском монастыре, у ворот гробницы Амиды и в монастыре Джоджи. В течение десяти дней, если вас сочтут приемлемым заказчиком, на вас выйдут через посредников. Это все так засекречено и умно устроено, что если вы даже захотите их выдать или поймать, то все равно не сможете. На десятый день они запросят деньги, серебряные. Количество зависит от человека, которого нужно убить. Они не торгуются, вы платите то, что они запросят сразу. Они гарантируют только, что один из членов их организации попытается убить нужного вам человека в течение десяти дней. Существует легенда, что, если покушение проходит удачно, убийца возвращается в храм и там, в ходе большой церемонии, он совершает ритуальное самоубийство.

– Вы думаете, что мы никогда не найдем тех, кто заплатил за сегодняшнее покушение?

– Вы думаете, может быть другое?

– Может быть. А может быть, и нет. Они заключают соглашение на одно покушение, не так ли? Но вы благоразумно увеличили вашу охрану – как среди ваших самураев, так и среди ваших женщин. Женщины из секты Амиды учатся пользоваться ядами, а также ножом и удавкой, как говорят.

– Вы когда‑нибудь нанимали их?

– Нет.

– А ваш отец?

– Я не знаю, не наверняка. Мне говорили, что Тайко просил его однажды связаться с ними.

– Покушение было успешным?

– Все, что делал Тайко, удавалось. Так или иначе, Ябу почувствовал, что кто‑то стоит за ним, и предположил, что это тайно вернулась стража. Он прикинул расстояние до своих мечей. «Попытаться убить Торанагу? – спросил он себя снова. – Я решился, а теперь не знаю. Я изменился. Почему?»

– Что бы вы заплатили им за мою голову? – спросил его Торанага.

– Во всей Азии недостаточно серебра, чтобы соблазнить меня нанять их на такое дело.

– А что бы должен был заплатить кто‑то другой?

– Двадцать тысяч коку, пятьдесят тысяч, сто, может быть, и больше, я не знаю.

– Вы бы заплатили сто тысяч коку, чтобы стать сегуном? Ваша родословная восходит к Такасиме, не так ли?

Ябу сказал гордо:

– Я бы не заплатил ничего. Деньги – грязь – игрушка для женщин, чтобы играть с дерьмовыми купцами или для них. Но если бы было возможно невозможное, то я бы отдал собственную жизнь и жизнь жены, матери и всех детей, за исключением моего единственного сына, а также всех моих самураев в Изу и всех их женщин и детей, чтобы побыть сегуном один день.

– А что бы ты отдал за Восемь Провинций?

– Все то же, кроме жизни моей жены, матери и сына.

– А за провинцию Суруга?

– Ничего, – сказал Ябу с презрением. – Икава Джикья ничего не стоит. Если я не получу его голову и все его потомство в этой жизни, я сделаю это в другой.

– А если бы я отдал его тебе? И всех Суруга – и, может быть, следующую провинцию, Тотоми, тоже?

Ябу внезапно устал от этой игры в кошки‑мышки и разговора об Амиде.

– Вы решили взять мою голову, господин Торанага, – очень хорошо, я готов. Я благодарю вас за рассвет. Но я не хочу портить такое благородство дальнейшим разговором, так давайте приступим к делу.

– Но я не решил взять вашу голову, Ябу‑сан, – сказал Торанага. – Откуда у вас такая мысль? Враг влил вам яд в уши? Может быть, Ишидо? Разве вы не мой самый тесный союзник? Вы думаете, я бы остался с вами здесь, без охраны, если бы я думал, что вы мне враг?

Ябу медленно повернулся. Он думал, что увидит самурая, стоящего за ним, с мечом наготове. Но там никого не было. Он оглянулся на Торанагу.

– Я не понял.

– Я пригласил вас сюда, чтобы мы могли поговорить с глазу на глаз. И полюбоваться на восход. Вам хотелось бы управлять провинциями Изу, Суруга и Тотоми – если я не проиграю эту войну?

– Да. Очень, – сказал Ябу, его надежды снова ожили.

– Вы будете моим вассалом? Признаете меня как своего господина?

Ябу не колебался.

– Никогда, – сказал он. – Как союзника – да. Как моего руководителя – да. Всегда меньшего, чем вы – да. Моя жизнь и все, чем я обладаю, – ваше. Но Изу – мое. Я дайме Изу, и я никогда не отдам власть над Изу никому. Я поклялся отцу, Тайко, который подтвердил право владения, сначала моему отцу, потом мне. Тайко подтвердил, что Изу – мое и моих потомков навсегда. Он был наш суверен, и я поклялся никогда не иметь другого, пока его наследник не достигнет совершеннолетия.

Хиро‑Мацу слегка покрутил мечом в руке. «Почему Торанага не даст мне покончить с этим раз и навсегда? Ведь уже договорились. Зачем все эти утомительные разговоры? Я болен, и мне нужно в уборную, я хочу лечь».

Торанага почесал в паху.

– Что Ишидо предлагал вам?

– Голову Джикьи в тот момент, когда вы падете. И его провинцию.

– В обмен на что?

– Поддержку, когда начнется война. Атаковать ваш южный фланг.

– Вы согласились?

– Вы знаете, что я выше этого.

Шпионы Торанага в доме Ишидо сообщили, что велись переговоры о том, что в случае измены последует убийство его трех сыновей: Небару, Судару и Нага.

– Больше ничего? Только поддержку?

– Любыми средствами, которые будут в моем распоряжении, – сказал Ябу осторожно.

– Включая убийство?

– Я намеревался вести войну, когда она начнется, всеми моими силами. Для моего союза. В любом случае я мог гарантировать его успех. Нам нужен один регент, пока Яэмон несовершеннолетний. Война между вами и Ишидо неизбежна. Это единственный способ развития событий.

Ябу пытался понять, что на уме у Торанаги. Он презирал нерешительность Торанага, зная, что он сам был лучше, что Торанага нуждается в его поддержке, что в конце концов он победит его. «Но что делать тем временем? – спрашивал он себя и хотел, чтобы Юрико, его жена, была здесь вместе с ним. Она знала самый правильный путь».

– Я могу быть очень ценным для вас. Я могу помочь вам стать единственным регентом, – сказал он, решив вести игру.

– Почему я должен хотеть быть одним регентом?

– Когда Ишидо нападет, я могу помочь вам победить его. Когда он нарушит мир, – сказал Ябу.

– Как?

Он рассказал им свой план с ружьями.

– Полк из пятисот самураев с ружьями? – взорвался Хиро‑Мацу.

– Да. Подумайте об огневой мощи. Все отборные воины, обученные действовать как один человек. Двадцать пушек, также собранных вместе.

– Это плохой план. Отвратительный, – сказал Хиро‑Мацу. – Вы не сможете держать все это в тайне. Если мы начнем, враг начнет тоже. И этому ужасу никогда не будет конца. Во всем этом нет ни чести, ни будущего.

– Разве в этой грядущей войне будем участвовать только мы, господин Хиро‑Мацу? – ответил Ябу. – Разве мы не заботимся о безопасности господина Торанага? Разве это не обязанность его союзников и вассалов?

– Да.

– Все, что должен сделать господин Торанага, – это выиграть одно большое сражение. Это даст ему головы всех его врагов – и власть. Я говорю, что такая стратегия принесет ему победу.

– А я говорю – нет. Это плохой план и подлый.

Ябу повернулся к Торанаге.

– Новая эра требует переосмысления понятия чести.

Морская чайка парила у них над головами.

– Что сказал о вашем плане Ишидо? – спросил Торанага.

– Я не обсуждал с ним этого.

– Почему? Если вы считаете, что ваш план ценен для меня, он одинаково важен и для него. Может быть, даже больше.

– Вы подарили мне рассвет. Вы не крестьянин, как Ишидо. Вы самый мудрый, самый опытный вождь в империи.

«Какова же настоящая причина? – спрашивал себя Торанага. – Или он сказал и Ишидо то же самое?»

– Если этот план выполнять, то половина людей будет ваша, а половина моя?

– Согласен. Я буду командовать ими.

– А мой человек будет вашим заместителем.

– Согласен. Мне нужен Анджин‑сан, чтобы обучать моих людей обращаться с ружьями и пушками.

– Но он останется моей собственностью на все время, и вы будете беречь его так же, как и наследника? Вы будете полностью отвечать за него и обращаться с ним точно так, как я скажу?

– Согласен.

Торанага какой‑то момент наблюдал за розовыми облаками. «Этот план – чистый вздор, – подумал он. – Я сам объявлю план „Малиновое небо“ и нанесу удар по Киото всеми моими войсками. Сто тысяч против десятикратного превосходства».

– Кто будет переводчиком? Я не могу навсегда отдать Тода Марико‑сан.

– На несколько недель, господин? Я вижу, что чужеземец усваивает наш язык.

– Это займет годы. Единственные чужеземцы, которые когда‑либо овладевали языком, – это христианские священники, не так ли? Они тратят на это годы. Тсукку‑сан провел здесь тридцать лет, правда? Он не научился говорить достаточно быстро, тем более мы не выучим их противные языки.

– Да. Но я обещаю вам, этот Анджин‑сан выучится очень быстро, – Ябу рассказал им план, предложенный ему Оми, так, как если бы это была его собственная идея.

– Это может быть слишком опасно.

– Это заставит его быстро выучить язык, не так ли? И потом он приручен.

После паузы Торанага спросил:

– Как вы сможете держать подготовку в тайне?

– Изу – полуостров, там прекрасно можно сохранить все в секрете. Я обоснуюсь около Анджиро, южнее и в стороне от Мишимы и границы для большей безопасности.

– Хорошо. Мы сразу же устроим сообщение с помощью голубиной почты между Анджиро и Осакой и Эдо.

– Превосходно. Мне нужно только пять или шесть месяцев.

– Нам повезет, если у нас будет шесть дней! – фыркнул Хиро‑Мацу, – Вы говорите, что ваша тайная шпионская сеть распалась, Ябу‑сан? Конечно, вы получали донесения? Разве Ишидо не мобилизуется? Оноши не мобилизуется? Разве мы не заперты здесь?

Ябу не ответил.

– Ну? – спросил Торанага. Ябу сказал:

– Отчеты показывают, что все это происходит, и даже более того. Если шесть дней, то шесть дней, и такова, значит, карма. Но я верю, вы много умнее, чтобы так попасться здесь в ловушку. Или быть втянутым в войну так быстро.

– Если я соглашусь с вашим планом, вы согласитесь считать меня своим вождем?

– Да. И когда вы победите, я буду считать за честь принять Сурагу и Тотоми навечно в свои владения.

– Тотоми будет зависеть от успеха вашего плана.

– Согласен.

– Вы будете повиноваться мне? При всей вашей гордости?

– Да. Клянусь Бусидо, властелином Буддой, жизнью моей матери и моим потомством.

– Хорошо, – сказал Торанага. – Давайте помочимся в знак заключения договора.

Он подошел к краю зубчатой стены, наступил на край амбразуры, потом на сам парапет. В семидесяти футах под ними находился внутренний садик. Хиро‑Мацу затаил дыхание, пораженный бравадой своего хозяина. Он видел, как тот повернулся и жестом пригласил Ябу встать рядом. Ябу повиновался. Малейшее прикосновение могло привести к тому, что они, кувыркаясь, полетят навстречу смерти.

Торанага отвел в сторону кимоно и набедренную повязку, Ябу сделал то же. Они вместе помочились и смешали свою мочу, следя, как она летит в садик под ними.

– Последний договор, который я скреплял таким образом, был с самим Тайко, – сказал Торанага, очень обрадованный тем, что опустошил свой мочевой пузырь. – Это было, когда он решил дать мне Кванто, Восемь Провинций в мое владение. Конечно, в это время враждебный ему Ходзе еще владел ими, так что сначала я должен был завоевать их. Там была последняя оставшаяся оппозиция. Я, конечно, также должен был отдать свои наследственные владения в Имагаве, Овари и Изу сразу же из уважения. Даже при этом я согласился, и мы помочились в честь этого договора. – Он удобно стоял на парапете, широко расставив ноги, расправляя набедренную повязку, как если бы стоял у себя в саду, не возвышаясь, как орел, на такой высоте, – Это была хорошая сделка для нас обоих. Мы захватили Ходзе и отрубили пять тысяч голов в течение года. Уничтожили их и все их отродье. Может быть, вы и правы, Касиги Ябу‑сан. Может быть, вы можете помочь мне, как я помог Тайко. Без меня Тайко никогда бы не стал Тайко.

– Я могу помочь вам стать единовластным регентом, Торанага‑сама. Но не сегуном.

– Конечно. Это та единственная честь, к которой я не стремлюсь, как бы ни утверждали это мои враги, – Торанага спрыгнул на безопасное место на каменных ступенях. Он оглянулся назад на Ябу, который все еще стоял на узком парапете, поправляя свой пояс. Ему до боли хотелось дать ему пинка за его высокомерие. Вместо этого он сел и громко выпустил ветры. – Вот так‑то лучше. Как твой мочевой пузырь. Железный Кулак?

– Измучен, господин, очень измучен. – Старик отошел в сторону и с благодарностью опорожнил мочевой пузырь через зубчатую стену, но не там, где стояли Торанага и Ябу. Он был очень рад, что не скрепил договор с Ябу тоже. «Этим договором я никогда не буду гордиться. Никогда».

– Ябу‑сан, все это должно держаться в секрете. Я думаю, вам следует уехать в течение двух‑трех дней, – сказал Торанага.

– Да. С ружьями и чужеземцем, Торанага‑сама?

– Да. Вы поедете морем, – Торанага посмотрел на Хиро‑Мацу, – Приготовьте галеру.

– Корабль готов. Ружья и порох все еще в трюмах, – ответил Хиро‑Мацу, его лицо выражало неодобрение.

– Хорошо.

«Ты сделаешь это, – хотел крикнуть Ябу. – Ты получишь ружья, Анджин‑сана, все. Ты получишь свои шесть месяцев. Торанага ни за что не начнет войну сразу. Даже если Ишидо убьет его через несколько дней, ты все равно получишь все. О, Будда, сохрани Торанагу, пока я не выйду в море.»

– Спасибо, – сказал он, его искренность была неподдельна, – Вы никогда не имели более верного союзника.

Когда Ябу ушел, Хиро‑Мацу повернулся к Торанаге.

– Это плохой план. Мне стыдно за этот ваш договор. Я стыжусь, что с моим советом так мало считаются. Очевидно, я перестал быть вам полезен и очень устал. Это маленькое надутое дерьмо, этот дайме знает, что он обращается с вами как с марионеткой. У него даже хватило наглости носить меч Мурасамы в вашем присутствии.

– Я заметил, – сказал Торанага.

– Я думаю, боги заколдовали вас, господин. Вы открыто допускаете такое оскорбление и позволяете Ишидо позорить вас перед всеми нами. Вы препятствуете мне и всем нам защищать вас. Вы отказываете моей внучке, жене самурая, в чести и спокойной смерти. Вы потеряли власть над Советом, ваши враги командуют вами, и вы скрепляете мочой важный договор, самый позорный из всех, о которых я когда‑либо слышал, и делаете это с человеком, который замешан в бесчестье, отравлении и измене, как до этого его отец. – Хиро‑Мацу трясло от гнева. Торанага не отвечал, просто спокойно смотрел на него, как будто он ничего не говорил. – Клянусь всеми ками, живыми и мертвыми, вы околдованы. – Хиро‑Мацу взорвался: – Я спрашиваю вас – и кричу, и оскорбляю вас, а вы только смотрите на меня! Или вы, или я сошли с ума. Я прошу разрешения совершить сеппуку или, если вы не позволите, я обрею себе голову и стану монахом – все, что угодно, только позвольте мне уйти.

– Вы ничего такого не сделаете. Но пошлете за чужеземным священником, Тсукку‑саном.

Глава Девятнадцатая

Отец Алвито спустился с холма во главе своей обычной свиты новообращенных монахов‑иезуитов. Все они были одеты как буддийские священники, если не считать повешенных на поясе четок и распятия. Новообращенных было сорок человек, все законнорожденные сыновья самураев‑христиан, это были студенты семинарии, которые сопровождали его в Осаку. Юноши были на хороших лошадях под чепраками и вели себя дисциплинированно, как свита любого дайме.

Отец Алвито ехал резвой рысью, задумавшись под теплым солнцем, через парки, городские улицы, направляясь к миссии иезуитов, большому каменному дому, построенному в европейском стиле, который стоял около причалов и возвышался над тесно стоящими дворовыми постройками, складами и магазинами, где торговали или обменивали осакские шелка.

Кортеж простучал копытами через высокие железные ворота в каменных стенах и, оказавшись в мощеном центральном дворе, остановился около главной двери. Слуги уже ждали, чтобы помочь спешиться отцу Алвито. Он соскользнул с седла и бросил им поводья. Шпоры процокали по камням, по крытому переходу к главному зданию. Он завернул за угол, прошел мимо небольшой часовни и через арки во внутренний двор, где были фонтан и уютный садик. Дверь в прихожую была открыта. Алвито отогнал от себя тревогу, успокоился и вошел.

– Он один? – спросил Алвито.

– Нет, нет, он не один, Мартин, – сказал отец Солди. Это был маленький, добродушный, с оспинами уроженец Неаполя, почти тридцать лет бывший секретарем отца‑инспектора. В Азии он провел двадцать пять лет. – У Его Святейшества адмирал Феррьера. Да, и с ними павлин. Но Его Святейшество сказал, чтобы вы сразу заходили. Что‑нибудь случилось, Мартин?

– Ничего.

Солди что‑то промычал и вернулся к затачиванию гусиного пера.

– Ничего, – сказал мудрый отец. – Ну, я скоро узнаю достаточно.

– Да, – сказал Алвито, любивший старика. Потом он подошел к дальней двери.

В камине горел огонь, освещая прекрасную старинную мебель, потемневшую от времени, хорошо отполированную и ухоженную. Небольшая картина Тинторетто «Мадонна с младенцем», которую отец‑инспектор привез с собой из Рима, и которая всегда радовала Алвито, висела над камином.

– Вы опять встречались с англичанином? – окликнул его отец Солди.

Алвито не ответил, он стучался в дверь.

– Войдите.

Карло дель Аква, отец‑инспектор Азии, личный представитель главы ордена иезуитов, самый главный иезуит и, таким образом, самый важный человек в Азии, был также и самым высоким: шести футов трех дюймов и соответствующей комплекции. Его одеяние было оранжевого цвета, крест изысканной красоты. У него была выбрита тонзура, волосы седые. Ему исполнился шестьдесят один год; по рождению он был неаполитанец.

– А, Мартин, входите, входите. Немного вина? – сказал он, говоря по‑португальски с итальянской плавностью речи. – Вы видели англичанина?

– Нет, Ваше Святейшество, только Торанагу.

– Дело плохо?

– Да.

– Немного вина?

– Спасибо.

– Как плохо? – спросил Феррьера. У огня на обитом кожей стуле с высокой спинкой сидел капитан «Нао дель Трато», Черного Корабля этого года, худой, легкий и очень грозный. Ему было около тридцати пяти лет.

– Я думаю, очень плохо, капитан. Например, Торанага сказал, что торговля этого года может подождать.

– Очевидно, что торговля не может ждать, да и я тоже, – сказал Феррьера. – Я отплываю, когда начнется прилив.

– У вас нет таможенных разрешений. Боюсь, вам придется подождать.

– Я думал, все было оговорено месяцы тому назад, – Феррьера снова начал проклинать японские правила, которые требовали, чтобы все перевозки грузов, даже их собственные, имели разрешения на въезд и выезд. – Мы связаны глупыми правилами туземцев. Вы говорили, что эта встреча будет только формальностью – сбором документов.

– Так и должно было быть, но я ошибся. Может быть, мне лучше объяснить…

– Я должен немедленно вернуться в Макао, чтобы приготовить Черный Корабль. Мы уже отгрузили лучших шелков на миллион дукатов на февральскую ярмарку в Кантоне и повезем по крайней мере сто тысяч унций китайского золота. Я думаю, я ясно сказал, что каждое пенни торговцев в Макао и отцов города, которое можно было одолжить, вложено в это важнейшее дело года. И каждое ваше пенни.

– Мы так же, как и вы, осознаем важность этого дела, – наставительно сказал дель Аква.

– Извините, капитан, но Торанага – президент регентского совета, и принято являться к нему, – сказал Алвито, – Он не говорил о наших разрешениях или торговле в этом году, он не одобряет убийств.

– Кто не одобряет, отец? – спросил Феррьера.

– Что имеет в виду Торанага, Мартин? – спросил дель Аква. – Это какая‑то хитрость? Убийство? Какое это имеет отношение к нам?

– Он сказал: «Почему вы, христиане, хотите убить моего пленника, кормчего?»

– Что?

– Торанага считает, что покушение прошлой ночью было сделано на англичанина, а не на него. Он также говорит, что было другое покушение в тюрьме, – Алвито не сводил глаз с солдата.

– В чем вы обвиняете меня, отец? – сказал Феррьера. – Покушение на убийство? Я? В Осакском замке? Я первый раз в Японии!

– Вы отрицаете, что вам что‑либо известно?

– Я не отрицаю, что чем раньше умрет этот еретик, тем лучше, – холодно сказал Феррьера. – Если англичане и голландцы начнут распространять свою мерзость в Азии, нам будет много неприятностей. Всем нам.

– У нас уже неприятности, – сказал Алвито. – Торанага начал говорить, что он понял у англичанина, какие невероятные доходы получаются от португальской монополии на торговлю с Китаем, что португальцы чрезвычайно завышают цену на шелка, которые только они могут покупать в Китае, расплачиваясь единственным товаром, который китайцы принимают в обмен, – японским серебром, которое португальцы покупают по смехотворно низким ценам. Торанага сказал: «Поскольку отношения между Китаем и Японией враждебные и прямая торговля между нами запрещена, а португальцы одни имеют разрешение на торговлю, на обвинение в „злоупотреблениях“ должно быть отвечено португальцами и письменно.» Он «приглашает» вас, Ваше Святейшество, дать отчет регентам об обменном курсе – шелк на шелк, шелк на серебро, золото на серебро. Он добавил, что он, конечно, не возражает, если мы получаем большие прибыли за счет Китая.

– Вы, конечно, откажетесь от такого возмутительного требования, – сказал Феррьера.

– Это очень трудно.

– Тогда дайте фальшивый отчет.

– Это создает опасность для всей нашей позиции, которая основывается на доверии, – сказал дель Аква.

– Вы можете доверять японцам? Конечно, нет. Наши доходы должны оставаться в тайне. Ох, этот проклятый Богом еретик!

– Я, к сожалению, должен сказать вам. что Блэксорн, кажется, особенно хорошо информирован. – Алвито непроизвольно посмотрел на дель Акву, его настороженность исчезла на мгновение.

Отец‑инспектор ничего не сказал.

– Что еще говорил японец? – спросил Феррьера, делая вид, что не видел, как они обменялись взглядами, желая знать все, что они знают.

– Торанага просил меня дать ему завтра к полудню карту земного шара, показывающую линии раздела между Португалией и Испанией, имена пап, которые утвердили эти договоры, и их даты. В течение трех дней он «требует» письменное объяснение всем нашим «завоеваниям» в Новом Свете и «чисто в моих собственных интересах» – это были его точные слова, – количество золота и серебра, вывезенного – он фактически использовал слова Блэксорна, – «награбленных», – в Испанию и Португалию из Нового Света. Он также требует другую карту, показывающую границы империй – Испании и Португалии сто лет назад и сегодня, вместе с точным положением основных баз от Малакки до Гоа – он назвал их все точно по порядку; они были выписаны на листке бумаги, – а также количество японских наемников, используемых нами на каждой из наших баз.

Дель Аква и Феррьера пришли в смятение.

– От этого необходимо отказаться наотрез, – прокричал солдат.

– Вы не можете отказать Торанаге, – сказал дель Аква.

– Я думаю, Ваше Преосвященство, вы слишком полагаетесь на его значение, – сказал Феррьера. – Мне кажется, что этот Торанага только еще один деспот среди многих, еще один из убийц‑язычников, которого не стоит бояться. Откажите ему. Без нашего Черного Корабля рухнет вся их экономика. Они носят наши шелка, которые мы привозим из Китая. Без этого шелка у них не будет кимоно. Они должны вести торговлю с нами. Я говорю, да сдохни он от сифилиса. Мы можем торговать с христианскими правителями, как их там зовут? – Оноши и Кийяма – и другими христианскими правителями на Кюсю. В конце концов, там Нагасаки, мы там в силе, и вся торговля происходит там.

– Мы не можем, адмирал, – сказал дель Аква. – Вы первый раз в Японии, поэтому у вас нет никаких представлений о наших проблемах здесь. Да, они нуждаются в нас, но мы в них нуждаемся еще больше. Без расположения к нам со стороны Торанаги и Ишидо мы потеряем влияние на христианских правителей. Мы потеряем Нагасаки и все, что мы создали за пятьдесят лет. Это вы поторопились с покушением на этого еретика‑кормчего?

– Я открыто сказал Родригесу и всем тем, кто мог слышать меня с самого начала, что англичанин был опасным пиратом, который влияет на всех, с кем он вступает в контакт, которого надо убрать любым возможным способом. Вы сказали то же самое, но другими словами, Ваше Преосвященство. Вы тоже, отец Алвито. Не к тому ли пришло и наше совещание с Оноши и Кийямой два дня назад? Вы не говорили, что этот пират был опасен?

– Да. Но…

– Отец, извините меня, но иногда работу Бога приходится делать солдатам, и у них получается лучше. Я должен сказать вам, что я был очень зол на Родригеса, который не инсценировал «несчастный случай» во время шторма. Он должен был знать это лучше всех нас! Ей‑богу, смотрите, что этот дьявольский англичанин сделал с самим Родригесом! Бедный глупец благодарен ему за спасение его жизни, когда это самый простой трюк, чтобы завоевать его расположение. Разве Родригеса не обманули, когда он позволил еретику‑кормчему занять его место на юте, что, конечно, чуть не привело к гибели? Что касается покушения в замке, кто знает, что случилось? Этот японский трюк должен был быть заказан туземцами. Когда я буду планировать его убийство, вы можете быть уверены, что его уберут.

Алвито потягивал вино.

– Торанага сказал, что он послал Блэксорна в Изу.

– Полуостров на востоке? – спросил Феррьера.

– Да.

– По суше или морем?

– На корабле.

– Хорошо. Тогда я с сожалением должен вам сказать, что в море в ужасный шторм все они могут погибнуть. Алвито холодно произнес:

– И я вынужден вам сказать, капитан, что Торанага сказал, – я передаю вам его точные слова: «Я поставлю вокруг кормчего личную охрану, Тсукку‑сан, и если с ним произойдет какое‑либо несчастье, оно будет расследовано всеми моими силами и силами всех регентов, и если случайно ответственными за это окажутся христиане или кто‑то, хотя бы отдаленно связанный с христианами, возможно, будут пересмотрены указы об изгнании, и очень возможно, что все христианские церкви, школы, места отдыха будут немедленно закрыты».

Дель Аква сказал:

– Упаси Бог, чтобы это случилось.

– Блеф, – сказал Феррьера.

– Нет, вы не правы, адмирал. Торанага умен, как Макиавелли, и вероломен, как царь гуннов Аттила. – Алвито оглянулся на дель Аква. – Нас легко обвинить, если что‑то случится с англичанином.

– Да.

– Может быть, нам стоит обратиться к источнику наших проблем? – прямо сказал Феррьера. – Удалить Торанагу.

– Не время для шуток, – сказал отец‑инспектор.

– То, что прекрасно работало в Индии, Малайе, Бразилии, Перу, Мексике, Африке, на нашем материке и вообще везде, сработает и здесь. Я сам так делал в Малахке и Гоа дюжину раз с помощью японских наемников, а у меня никогда не было вашего влияния и ваших знании. Мы используем правителей‑христиан. Мы поможем одному из них удалить Торанагу, если он представляет собой опасность. Будет достаточно несколько сот конкистадоров. Разделяй и властвуй. Я свяжусь с Кийямой. Отец Алвито, если вы будете переводчиком…

– Вы не можете равнять японцев с индийцами или другими безграмотными дикарями типа инков. Вы не сможете разделять и властвовать над ними. Японцы не похожи на другие нации. Совсем не похожи, – устало сказал дель Аква. – Я должен официально просить вас, адмирал, не вмешиваться во внутреннюю политику этой страны.

– Я согласен. Пожалуйста, забудьте, что я сказал. Неделикатно и наивно быть таким открытым. К счастью, штормы обычны в это время года.

– Если будет шторм, все в руках Бога. Но вы не атакуете этого кормчего.

– О?

– Нет. И не прикажете кому‑либо сделать это.

– Я должен уничтожать врагов моего короля. Англичане – враждебная нация. Паразит, пират, еретик. Если я решу, что его надо уничтожить, это моя работа. Я адмирал Черного Корабля этого года, – следовательно, губернатор Макао этого года с вице‑королевскими полномочиями в этих водах на этот год, и если я хочу уничтожить его, или Торанагу, или еще кого‑нибудь, я это сделаю.

– Тогда вы сделаете это вопреки моим приказам и, следовательно, рискуете немедленным отлучением от церкви.

– Это вне вашей юрисдикции. Это светский вопрос, а не духовный.

– Положение церкви здесь, к сожалению, так связано с политикой и с торговлей шелком, что все затрагивает безопасность церкви. И пока я живу, клянусь моей надеждой на спасение, никто здесь не будет подвергать опасности будущее матери‑церкви!

– Спасибо, что вы так откровенно высказались, Ваше Преосвященство. Я поставлю себе цель стать более сведущим в японских делах.

– Думаю, что вы так и сделаете для нашей общей пользы. Христианство здесь терпят только потому, что все дайме абсолютно уверены, что если они выгонят нас и искоренят нашу веру, Черные Корабли никогда не вернутся обратно. Мы, иезуиты, чего‑то добиваемся здесь и имеем влияние только потому, что мы одни говорим по‑японски и по‑португальски и можем переводить и представительствовать от их имени в торговых делах. К сожалению для веры, они не верят по‑настоящему. Я уверен, что торговля будет продолжаться независимо от нашего положения и положения церкви, так как португальские торговцы более заинтересованы в своих собственных интересах, чем в служении нашему Господу.

– Может быть, собственные интересы церковников, которые хотят заставить нас – даже до того, чтобы просить у его преосвященства официальных полномочий, – вынудить нас плавать в любые порты, куда они решат, и торговать с любым дайме, которого они предпочтут независимо от опасностей, также очевидны!

– Вы забываетесь, адмирал!

– Я не забываю, что Черный Корабль последнего года пропал со всеми людьми между Японией и Малаккой с двумястами тоннами золота на борту и слитками серебра на пятьсот тысяч крусадо, после того как был без необходимости задержан до сезона плохой погоды по вашему личному требованию. Или что эта катастрофа почти разорила всех отсюда до Гоа.

– Это было необходимо из‑за смерти Тайко и внутренней политики, связанной с передачей власти.

– Я не забыл, как вы просили три года назад вице‑короля Гоа посылать Черный Корабль только в те порты, в которые вы решили. Но он отменил этот приказ как грубое вмешательство в его дела.

– Это был способ повлиять на Тайко, ввергнуть его в экономический кризис в разгар его глупой войны с Кореей и Китаем, за пытки, которые он учинил в Нагасаки, за его безумную атаку на церковь и указы об изгнании, которые он опубликовал, выдворяя нас всех из Японии. Если бы вы сотрудничали с нами, выполняли наши советы, вся Япония стала бы христианской через одно поколение! Что важнее – торговля или спасение душ?

– Мой ответ – спасение душ. Но так как вы просветили меня о японских делах, дайте мне изложить японский вопрос в правильной перспективе. Только серебро Японии дает доступ к китайскому шелку и китайскому золоту. Громадные доходы, которые мы здесь получаем, переправляем затем в Малакку и Гоа и оттуда в Лиссабон, обеспечивают поддержку всех владений в Азии, всех фортов, всех миссий, всех экспедиций, всех миссионеров, всех открытий и покрывают траты на большинство, если не на все события, происходящие в Европе, не дают еретикам победить нас и не пускают их в Азию, которая дала бы им все средства, необходимые, чтобы погубить нас и нашу веру на родине. Что более важно, отец, – испанское, португальское и итальянское христианство или японское христианство?

Дель Аква посмотрел вниз на солдата.

– Раз и навсегда предупреждаю: никогда не вмешивайтесь здесь во внутреннюю политику!

Из огня выпал уголек и затрещал на ковре. Феррьера, оказавшийся ближе всех, отпихнул его ногой в безопасное место.

– И если я соглашусь, что вы предлагаете делать с еретиком? Или Торанагой?

Дель Аква сел, считая, что он выиграл.

– В настоящий момент я не знаю. Но даже думать об удалении Торанаги смешно. Он очень симпатизирует нам и очень приветствует расширение торговли, – его голос стал более уничтожающим, – и, следовательно, увеличение ваших доходов.

– И ваших доходов, – сказал Феррьера, возвращая удар.

– Наши доходы идут на работу для нашего Господа Бога. Как вы хорошо знаете – Дель Аква устало налил еще вина, предложил его успокаивающим жестом.

– Ну, Феррьера, давайте не будем ссориться из‑за этого. Это дело еретика – ужасно, да. Но ссоры бесполезны. Нам нужен ваш совет, и ваш ум, и ваша сила. Вы можете поверить мне, Торанага необходим нам. Без его сдерживания других регентов вся эта страна вернется опять к анархии.

– Да, это верно, – сказал Алвито. – Но я не понимаю, почему он еще в замке и согласился отложить совещание. Невероятно, чтобы его перехитрили. Он, конечно, должен знать, что Осака заперта лучше, чем ревнивый крестоносец запирает пояс целомудрия. Он должен был уже уехать.

Феррьера сказал:

– Если это важно, зачем поддерживать Оноши и Кийяму? Разве эти двое не объединились с Ишидо против него? Почему вы им не отсоветуете? Это обсуждалось только два дня назад.

– Они сказали нам о своем решении, адмирал. Мы не обсуждали его.

– Тогда, может быть, вам и следовало бы это сделать. Ваше Преосвященство. Если это так важно, почему не запретить им это? Под страхом смерти.

Дель Аква вздохнул:

– Хотел бы я, чтобы это было так просто. Такие вещи в Японии не делаются. Они ненавидят вмешательство в их внутренние дела. Даже предложение с вашей стороны должно быть сделано с чрезвычайной деликатностью.

Феррьера осушил свой серебряный кубок и налил еще вина, успокоился, зная, что он нуждается в иезуитах, что без них как переводчиков он беспомощен. «Ты должен успешно провести плавание, – сказал он себе, – Ты служил и потел одиннадцать лет на службе у короля и двадцать раз заслужил за преданную службу самый богатый приз, который он в силах дать, – командование ежегодным Черным Кораблем на один год и десятую часть, которую дает это звание, десятую часть всего шелка, всего золота, всего серебра и всех доходов от каждой сделки. Ты разбогатеешь сейчас на всю жизнь, на тридцать жизней, если они у тебя будут, и все от одного плавания. Если ты его выдержишь».

Рука Феррьеры опустилась на ручку рапиры, на серебряный крест, который образовывал участок серебряной филиграни.

– Клянусь кровью Христа, мой Черный Корабль вовремя отплывет из Макао в Нагасаки и потом, с самым дорогим грузом, который был когда‑либо на корабле в истории, он в ноябре с муссонами отправится на юг в Гоа и оттуда домой! Христос мне судья, я собираюсь это сделать.

И он добавил про себя: «Даже если я должен буду для этого сжечь всю Японию, и все Макао, и весь Китай, клянусь Мадонной!»

– Наши молитвы с вами, конечно, – ответил дель Аква, имея это в виду. – Мы знаем о важности вашего плавания.

– Тогда что вы предлагаете? Без таможенных документов и разрешения на торговлю я не могу. Мы не можем избежать регентов? Может быть, есть другой путь?

Дель Аква покачал головой.

– Мартин? Ты наш торговый эксперт.

– Извините, но это невозможно, – сказал Алвито. Он слушал с еле сдерживаемым негодованием. «Плохо воспитанный, высокомерный, безродный кретин, – думал он, потом тут же: – О, Боже, дай мне терпения, так как без этого человека и других таких же церковь здесь погибнет». – Я уверен, что в течение дня или двух, адмирал, все будет оформлено. Неделя в крайнем случае. У Торанаги в настоящий момент очень серьезные проблемы. Все будет хорошо, я уверен.

– Я подожду неделю, но не больше. – Скрытая угроза в тоне Феррьеры была пугающей. – Мне хотелось бы добраться до этого еретика. Я бы вырвал из него правду. Торанага не говорил ничего о предполагаемом приходе эскадры? Вражеской эскадры?

– Нет.

– Мне хотелось бы знать истинное положение вещей, потому что при возвращении мой корабль будет барахтаться, как жирная свинья, в его трюмах будет набито больше шелку, чем когда‑либо раньше посылалось за один раз. Мы будем на одном из самых больших кораблей в мире, но я буду без эскорта, так что если хоть один вражеский фрегат застанет нас в море – или эта голландская проститутка, «Эразмус», – мы окажемся в его руках. Он без какого‑либо труда заставит меня спустить португальский флаг. Англичанину лучше бы не быть на своем корабле в море, с его ружьями, пушками и залпами всем бортом.

– И веро и соламенте веро, – пробормотал дель Аква.

Феррьера допил свое вино.

– Когда Блэксорна отправляют в Изу?

– Торанага этого не сказал, – ответил Алвито. – У меня создалось впечатление, что скоро.

– Сегодня?

– Я не знаю. Теперь регенты встретятся через четыре дня. Я решил, что после этого.

Дель Аква сказал со значением:

– Блэксорна трогать нельзя. Ни его, ни Торанагу.

Феррьера встал.

– Я вернусь на корабль. Вы поужинаете с нами? Вы оба? Вечером? Есть прекрасный каплун, мясо и вино с Мадейры, даже немного свежего хлеба.

– Спасибо, вы очень любезны. – Дель Аква несколько оживился. – Да, немного хорошей еды не помешало бы. Вы очень добры.

– Вы будете сразу же информированы, как только я что‑то узнаю от Торанаги, адмирал, – сказал Алвито.

– Спасибо.

Когда Феррьера ушел и отец‑инспектор удостоверился, что его и Алвито не подслушивают, он сказал тревожно:

– Мартин, что еще говорит Торанага?

– Он хотел объяснения, в письменном виде, об инциденте со стрельбой из ружей и по поводу просьбы о присылке конкистадоров.

– Мама миа…

– Торанага был дружелюбен, даже мягок, но… но я никогда не видел его таким раньше.

– Что точно он сказал?

– Я понимаю так, Тсукку‑сан, что предыдущий глава ордена христиан, отец да Кунха, написал губернаторам Макао, Гоа и испанскому вице‑королю в Маниле, дону Диско‑и‑Вивера в июле 1558 года по вашему летосчислению, письмо с просьбой прислать несколько сотен испанских солдат с огнестрельным оружием, чтобы поддержать дайме‑христиан в мятеже, который главный христианский священник пытался устроить против их законного сюзерена, моего покойного господина Тайко. Кто были эти дайме? Это правда, что солдат не послали, но в Нагасаки было тайно переправлено из Макао большое количество ружей с вашими христианскими клеймами? Верно ли, что потом он тайно захватил эти ружья, когда вернулся в Японию во второй раз как посол из Гоа, в марте или апреле 1590 года по вашему летосчислению, и тайно переправил их из Нагасаки на португальском корабле «Санта‑Круз» обратно в Макао? – Алвито вытер пот с рук.

– Он сказал что‑нибудь еще?

– Ничего важного, Ваше Преосвященство. У меня не было возможности объясниться – он сразу же отпустил меня. Расставание было вежливым, но все‑таки он меня выставил.

– От кого этот проклятый англичанин получил свою информацию? Хотел бы я это знать?

– Эти даты и имена. Вы не ошибаетесь? Он произнес их именно так?

– Нет, Ваше Преосвященство. Имена были написаны на кусочке бумаги. Он показал его мне.

– Почерк Блэксорна?

– Нет. Имена были воспроизведены фонетически на японском, в виде хирагана.

– Мы должны установить, кто переводил для Торанаги. Этот переводчик очень хороший. Конечно, никто из наших? Это не может быть брат Мануэль, нет? – спросил он с горечью, называя христианское имя Масаману Дзиро. Дзиро был сын самурая‑христианина, который с детства воспитывался иезуитами и, будучи умным и преданным, был выбран для поступления в семинарию, чтобы подготовиться на настоящего священника четырех обетов, таких среди японцев еще не было. Дзиро был в обществе двадцать лет, потом, совершенно неожиданно, он оставил его перед посвящением в духовный сан и теперь стал неистовым противником церкви.

– Нет. Мануэль все еще на Кюсю, может быть, он веки вечные будет гореть в аду. Он все еще яростный враг Торанаги, он никогда не будет помогать ему. К счастью, он никогда не участвовал ни в каких политических делах. Переводчицей была госпожа Мария, – сказал Алвито, используя христианское имя Тода Марико.

– Вам это сказал Торанага?

– Нет, Ваше Преосвященство. Но я случайно узнал, что она посещала замок и ее видели с англичанином.

– Вы уверены?

– Наша информация абсолютно точна.

– Хорошо, – сказал дель Аква. – Может быть, Бог поможет нам одним из своих неисповедимых способов. Пошлите за ней сейчас же.

– Я уже видел ее. Я постарался сделать это как бы случайно. Она была великолепна, как всегда, почтительна, благочестива, как всегда, но решительно все опровергла заранее, прежде чем я получил возможность спросить ее. Конечно, империя очень скрытная страна, отец, и некоторые вещи по обычаю должны оставаться в тайне. В Португалии и в обществе иезуитов то же самое, не так ли?

– Вы ее исповедник?

– Да. Но она не сказала больше ничего.

– Почему?

– Очевидно, она была предупреждена, и ей было запрещено обсуждать, что случилось и о чем говорилось. Я знаю их слишком хорошо. В этом влияние Торанаги больше, чем наше.

– Ее вера так слаба? Наша подготовка этой женщины оказалась такой незначительной? Конечно, нет. Она такая же преданная и такая же хорошая христианка, как многие женщины, которых я встречал. Однажды она станет монахиней – может быть, даже первой японской настоятельницей монастыря.

– Да. Но она ничего не скажет сейчас.

– Церковь находится в опасности. Это важно, может быть, слишком важно, – сказал дель Аква. – Она должна понимать это. Она слишком умна, чтобы не понимать этого.

– Я прошу вас не подвергать ее веру такому испытанию. Мы должны простить это. Она предупредила меня. Она сказала это так ясно, как если бы написала.

– Может быть, стоит устроить ей испытание. Для ее собственного спасения.

– Это вам решать, приказывать или не приказывать. Но я боюсь, что она должна повиноваться Торанаге, а не нам.

– Я буду думать о Марии. Да, – сказал дель Аква. Он опустил глаза вниз, к камину, тяжесть его кабинета давила на него. Бедная Мария! Этот проклятый еретик! Как нам избежать ловушки? Как нам скрыть правду о ружьях? Как мог игумен и вице‑губернатор, такой, как да Кунха, который был так хорошо подготовлен, имел такой опыт, семь лет практической работы в Макао и Японии, – как мог он сделать такую ужасную ошибку?

– Как? – спросил он пламя.

«Я могу ответить», – сказал он себе. Это слишком легко. Вы запаниковали, или вы забыли о божьей славе, или переполнились гордостью и высокомерием, или ошеломлены. А кто бы выдержал в таких условиях? Быть принятым на закате Тайко с особой благосклонностью, на триумфальной встрече, с помпой и всеми церемониями – почти как акт раскаяния со стороны Тайко, который явно был на пути к переходу в христианство. А потом быть разбуженным в середине той же самой ночи указами Тайко, заявляющими, что все религиозные ордена должны быть высланы из Японии в течение двадцати дней под страхом смерти, никогда не возвращаться в страну и, что еще хуже, все новообращенные в стране должны сразу же отречься, или они подлежат высылке или смертной казни.

Движимый отчаянием, игумен дал дикий совет дайме‑христианам на острове Кюсю – Оноши, Мисахи, Кийяме и Хариме в Нагасаки – поднять восстание, чтобы спасти церковь, и написал безумное письмо, прося прислать конкистадоров, чтобы устроить переворот.

Огонь трещал и плясал на железной решетке. «Да, все верно, – подумал дель Аква. – Если бы только я знал, если бы да Кунха сначала проконсультировался со мной. Но как он мог? Шесть месяцев шло письмо в Гоа, и может быть, еще шесть месяцев шел ответ. Да Кунха написал немедленно, но он был игумен, и это он должен был сразу же справиться с этим несчастьем».

Хотя дель Аква отправился немедленно после получения письма, с поспешно приготовленными мандатами от вице‑короля Гоа, потребовалось несколько месяцев, чтобы доплыть до Макао и там узнать, что да Кунха мертв и всем святым отцам запрещено появляться в Японии под страхом смерти.

Но ружья уже привезли.

Потом, через десять недель, пришли известия, что церкви в Японии уничтожены не были, что Тайко не ввел в действие свои новые законы. Было сожжено только пятьдесят церквей. Был уничтожен только Тахайяма. И просочилось известие, что, хотя указы официально останутся в силе, Тайко готовится разрешить оставить все как есть при условии, что святые отцы будут менее ревностны в своих крещениях новообращенных, что новообращенных будет поменьше и что они хорошо будут себя вести, без шумных общественных молений или демонстраций и без сжигания буддийских церквей фанатиками.

Потом, когда тяжелые испытания, казалось, пришли к концу, дель Аква вспомнил, что ружья для игумена да Кунха доставлены всего несколько недель назад и что они все еще лежат на складе иезуитов в Нагасаки.

Последовало еще несколько недель бешеных усилий, пока ружья не были тайно переправлены обратно в Макао – да, с моей печатью на этот раз, напомнил себе дель Аква, надеясь, что тайна похоронена навеки. Но такие тайны никогда не оставляют вас в мире, как бы вы этого ни хотели и ни молились об этом.

Как много знает этот еретик?

Более чем час Его Преосвященство сидел без движения в своем кожаном кресле с высокой спинкой, глядя невидящими глазами в огонь. Алвито терпеливо ждал около книжного шкафа, сложив руки на коленях. Солнечные лучи ушли с серебряного распятия на стене за спиной отца‑инспектора. На одной боковой стене висела маленькая картина, написанная маслом венецианским художником Тицианом, которую дель Аква купил молодым в Падуе, куда отец послал его учиться юриспруденции. Другая стена была уставлена его библиями и другими книгами на латыни, португальском, итальянском и испанском и оттисками печатного станка общества, работающего в Нагасаки, который он заказал и привез сюда за огромную цену из Гоа десять лет назад. Две полки японских книг и брошюр: церковные книги и катехизисы всех сортов, переведенные с помощью тяжкого труда на японский язык иезуитами, работы, переведенные с японского на латынь, чтобы помочь японским последователям христианства выучить этот язык, и, наконец, две небольшие книжечки, которые не имели цены: первая португальско‑японская грамматика, итог всей жизни отца Санчо Альвареса, отпечатанная шесть лет назад, и ее спутник, бесподобный португальско‑латинско‑японский словарь, отпечатанный в прошлом году романскими буквами и шрифтом хирагана. Эта работа началась двадцать лет назад по его приказу, первый словарь японских слов, когда‑либо составлявшийся.

Отец Алвито поднял книгу и любовно погладил ее. Он знал, что это было уникальное произведение искусства. Восемнадцать лет он сам составлял такую книгу, и она еще не была готова. Но его книга должна быть словарем с примечаниями, намного более детальными – почти введение в японский язык и в Японию, и он знал без лишнего тщеславия, что, если он сможет ее закончить, это будет произведение мастера, сравнимое с работой отца Альвареса, что если его имя когда и вспомнят, то это будет связано с его книгой и отцом‑инспектором, который был единственным отцом, которого он знал.

– Ты хочешь покинуть Португалию, мой сын, и присоединиться к служащим Богу? – спросил его главный иезуит в первый день, когда они встретились.

– О да, пожалуйста, отец, – ответил он, подняв к нему голову и отчаянно этого желая.

– Сколько тебе лет, сын мой?

– Не знаю, отче, может быть, десять, может быть, одиннадцать, но я могу читать и писать, священник научил меня, я один, у меня нет родных, я ничего не имею…

Дель Аква взял его в Гоа, оттуда в Нагасаки, где он вступил в семинарию общества Иисуса, – самый молодой европеец в Азии, наконец‑то нашедший свое пристанище. Потом обнаружился чудесный дар к языкам и он приобрел репутацию хорошего переводчика и торгового советника, первого при Хариме Тадао, дайме надела Хизен на Кюсю, где лежит Нагасаки, а через какое‑то время – и при самом Тайко. Он был посвящен в духовный сан и позже даже добился привилегий четвертого обета. Это был специальный обет над обычными обетами нищеты, воздержания и послушания, разрешаемый только элите иезуитов, обет послушания лично папе, – быть его личным оружием для работы во славу Бога, идти туда, куда укажет лично папа, и делать что захочет лично он, стать, как основатель общества баскский солдат Лойола, посвященным, одним из членов режимной воинствующей экклесии, одним из обученных, специальных тайных солдат Бога у его избранника на земле викария Христа.

«Мне так повезло, – подумал Алвито. – О, Боже, помоги мне выдержать».

Наконец дель Аква встал, расправил затекшие члены и подошел к окну. Солнце отражалось от позолоченных черепиц, от устремленной ввысь центральной башни замка, странно элегантного здания, выпячивающего свою прочность. «Замок дьявола, – подумал он. – Сколько времени он простоит, напоминая каждому одного из нас? Только пятнадцать – нет, семнадцать лет назад Тайко назначил четыреста тысяч солдат строить и рыть и обескровил страну, чтобы оплатить все это, этот памятник ему, и через два коротких года Осакский замок был построен. Невероятный человек! Невероятный народ! И вот он стоит, неприступный. Исключая перст Божий, который он может усмирить в один момент, если пожелает. О, Боже, помоги мне выполнить твою волю».

– Ну, Мартин, у нас, кажется, появилась работа. – Дель Аква начал ходить взад‑вперед, голос его стал твердым, как и его походка. – Об английском кормчем: если мы не защитим его, он будет убит, и мы рискуем потерять расположение Торанаги. Если мы сможем защитить его, он скоро повесится сам. Но можем ли мы ждать? Его существование угрожает нам, и не стоит говорить, как много вреда он может принести до этого счастливого дня. Или мы можем помочь Торанаге удалить его. Или, наконец, мы можем обратить его в свою веру.

Алвито вспыхнул:

– Что?

– Он умен, очень много знает о католицизме. Разве большинство англичан не католики в своей душе? Ответ – да, если их король или королева католики, и нет, если он или она протестанты. Англичане очень безразличны в вопросах религии. Они фанатично настроены против нас в данный момент, но это не из‑за Армады ли? Может быть, Блэксорн может быть обращен в нашу религию. Это было бы идеальным решением вопроса, к славе Божьей, и спасло бы его еретическую душу от проклятия, к которому он идет.

Дальше Торанага. Мы дадим ему карты, какие он хочет. Объясним о «сферах влияния». Разве эти демаркационные линии не были проведены, чтобы разделить влияние португальцев и их испанских друзей? Скажи ему, что по другим важным вопросам я лично буду считать за честь подготовить их для него и передам ему как можно скорее. Поскольку я должен буду проверить эти факты в Макао, не будет ли он любезен дать достаточно большую отсрочку? И тут же, на одном дыхании скажи: ты рад сообщить ему, что Черный Корабль отплывет на три недели раньше с самым большим грузом шелка и золота, которые когда‑либо перевозили, что наша часть груза и… – Он задумался на мгновение. – И по крайней мере тридцать процентов всего груза будут проданы через лично назначенного Торанагой купца.

– Ваше Преосвященство, адмирал не обрадуется раннему выходу, и ему не понравится…

– Вашей обязанностью будет немедленно получить от Торанаги документы на отплытие Феррьеры. Ступайте и навестите его сразу же, передайте ему мой ответ. Пусть он поразится нашей оперативности, разве это не одно из качеств, которыми он восхищается. Получив документ на выход, Феррьера простит небольшое отклонение во времени – раннее прибытие в сезоне, а что касается купца, какое дело адмиралу до этих туземцев? Он все равно получит свою долю прибыли.

– Но господа Оноши, Кийяма и Харима обычно делят между собой комиссионные за совершение сделок.

– Я не знаю, согласятся ли они.

– Тогда решите эту проблему. На таких условиях Торанага согласится на отсрочку.

– Единственная концессия, в которой он нуждается, – это власть, влияние и деньги. Что мы можем дать ему? Мы не можем отдать ему дайме‑христиан. Мы…

– Да, – сказал Алвито.

– Даже если бы мы могли повлиять, я не знаю, чего бы мы хотели. Оноши и Кийяма злейшие враги, но они объединились против Торанага, потому что уверены, что он уничтожит церковь – и их, – если он когда‑нибудь получит контроль над Советом.

– Торанага поддержит церковь. Наш реальный враг – Ишидо.

– Я не разделяю вашей уверенности, Мартин. Мы не должны забывать, что так как Оноши и Кийяма христиане, все их сторонники христиане, а их десятки тысяч. Мы не можем обидеть их. Единственная уступка, которую мы можем дать Торанаге, это что‑то связанное с торговлей. Он фанатик торговли, но он никогда не будет заниматься ею сам. Так что уступка, которую я предлагаю, может склонить его дать отсрочку, которую мы можем, видимо, продлить до постоянной. Вы знаете, как японцы любят эту форму решения – положить большое бревно, которое обе стороны как бы не замечают, не так ли?

– На мой взгляд, политически неразумно господам Оноши и Кийяме идти сейчас против Торанаги. Они должны следовать старой поговорке о поддержании линии отступления открытой, правда? Я могу предложить им предоставление Торанаге двадцати пяти процентов – тогда каждый будет иметь равные доли – Оноши, Кийяма, Харима и Торанага, это будет небольшой уступкой для смягчения влияния их «временного» объединения с Ишидо против него.

– Тогда Ишидо будет не доверять им и возненавидит нас даже больше, чем когда он обнаружит это.

– Ишидо и теперь безмерно ненавидит нас. Ишидо не доверяет им больше, чем они не доверяют ему, а мы не знаем еще, почему они приняли его сторону. При согласии между Оноши и Кийямой мы можем формально сделать предложение, как если бы это была только наша идея сохранять беспристрастность между Ишидо и Торанагой. Мы можем тайно сообщить Торанаге об их великодушии.

Дель Аква рассмотрел все достоинства и недостатки этого плана.

– Превосходно, – сказал он наконец. – Давайте действовать. Теперь с этим еретиком. Отдайте его морские журналы сегодня же Торанаге. Сразу же пойдите к Торанаге. Скажите ему, что они были присланы нам секретно.

– Как я должен объяснить ему отсрочку в их возвращении?

– Вы и не должны. Просто скажите правду: они были доставлены Родригесом, но никто из нас не понял, что в запечатанном пакете лежат пропавшие бумаги. Действительно, мы не открывали их два дня. Их просто забыли в суматохе с этим еретиком. Журналы доказывают, что Блэксорн был пиратом, вором и убийцей. Его собственные слова раз и навсегда откроют, кто он такой и что его наверняка ждет правосудие. Скажите Торанаге правду – что Мура дал их отцу Себастьяну, как на самом деле и произошло, который послал их нам, зная, что нам известно, что с ними делать. Это обезопасит Муру, отца Себастьяна, всех. Мы сообщим Муре голубиной почтой, что произошло. Я уверен, Торанага поймет, что мы всеми силами соблюдали его интересы, а не Ябу. Он знает, что Ябу заключил соглашение с Ишидо?

– Я сказал вполне определенно. Ваше Преосвященство. Но ходят слухи, что Торанага и Ябу теперь подружились.

– Я не доверяю этому сатанинскому отродью.

– Я уверен, что Торанага тоже. Никто не сделал больше заговоров против него, чем Ябу.

Их неожиданно отвлекли звуки, сопровождающие ссору за дверью. Дверь открылась, и монах с накинутым капюшоном вошел босиком в комнату, отмахиваясь от отца Солди.

– Благословение Иисуса Христа на вас, – сказал он, его голос прерывался от злости. – Он может простить вам ваши грехи.

– Брат Перес, что вы здесь делаете? – взорвался дель Алвито.

– Я пришел в эту помойную яму Земли, чтобы снова нести этим неверным слово Божье.

– Но вы попадете под действие указа, запрещающего вам возвращаться сюда под угрозой немедленной смертной казни за организацию мятежа. Вы чудом избежали казни в Нагасаки, и вам было предписано…

– Это была Божья воля, и мерзкий языческий указ мертвого маньяка ничего не может сделать со мной, – сказал монах. Это был низенький, худой испанец с длинной неопрятной бородой. – Я здесь, чтобы продолжить дело Божье, – Он взглянул на отца Алвито. – Как торговля, отец?

– К счастью для Испании, очень хорошо, – холодно ответил Алвито.

– Я не трачу время на подсчет доходов, отец. Я трачу его на свою паству.

– Это похвально, – резко сказал дель Аква. – Но тратьте его там, где указал папа, – за пределами Японии. Это исключительно наша провинция. И это португальская, а не испанская территория. Должен ли я напомнить вам, что три папы приказали всем верующим всех исповеданий покинуть Японию, кроме нас? Король Филипп также издал такой указ.

– Поберегите свои легкие, Ваше Преосвященство. Дело Бога выше земных приказов. Я вернулся, и я распахну двери церквей и буду призывать толпы народа подняться против безбожников.

– Сколько раз вас можно предупреждать? Вы не можете вести себя в Японии как в протекторате инков, населенном дикарями из джунглей, у которых не было ни истории, ни культуры. Я запрещаю вам проповедовать и настаиваю, чтобы вы повиновались указам Его Святейшества.

– Мы будем обращать неверных. Слушайте, Ваше Преосвященство, в Маниле еще сотня моих братьев, ждущих отправки сюда, все добрые испанцы, и много наших славных конкистадоров, готовых защищать нас, если потребуется. Мы открыто проповедуем и открыто носим нашу одежду, не прячемся в идолопоклоннические шелковые брюки, как иезуит

– Вы не должны агитировать против властей, или вы разрушите мать‑церковь!

– Я заявляю вам в лицо, что мы вернемся в Японию и останемся здесь. Мы будем проповедовать миру, несмотря на вас – несмотря ни на какого прелата, епископа, короля или даже папу, во славу Бога! – Монах хлопнул дверью, уходя.

Покраснев от ярости, дель Аква налил стакан мадеры. Несколько капель вина пролились на полированную поверхность его стола. «Эти испанцы погубят нас всех». Дель Аква медленно выпил, пытаясь успокоиться. Наконец он сказал:

– Мартин, пошли наших людей проследить за ним. И тебе лучше предупредить Кийяму и Оноши сразу же. Не стоит говорить, что случится, если этот глупец станет появляться на публике.

– Да, Ваше Преосвященство, – У двери Алвито заколебался, – Сначала Блэксорн, теперь Перес. Это слишком много для совпадения. Может быть, испанцы в Маниле знали о Блэксорне и пустили его сюда, чтобы досадить нам.

– Может быть, но, может быть, и нет. – Дель Аква допил свой стакан и аккуратно поставил его. – В любом случае, с помощью Бога и усердия, ни одному из них не удастся повредить святой матери‑церкви – чего бы это ни стоило.

Глава Двадцатая

«Пусть я стану проклятым испанцем, если это не жизнь!» Блэксорн лежал, испытывая ангельское блаженство, лицом вниз на толстом футоне, частично закутанный в хлопчатобумажное кимоно, опираясь головой на руки. Девушка перебирала пальцами по его спине, трогая иногда его мускулы, смягчая его кожу и душу, заставляя его чуть ли не мурлыкать от удовольствия. Другая девушка наливала саке в тонкую фарфоровую чашку. Третья ждала, держа лаковый поднос с бамбуковой корзиной, наполненной сушеной рыбой по‑португальски, еще одной бутылкой саке и палочками для еды.

– Нан дес ка, Анджин‑сан? – Что это, почтенный кормчий, что вы сказали?

– Я не могу сказать этого на нихон‑го, Рако‑сан. – Он улыбнулся девушке, которая предложила саке. Вместо этого он указал на чашку. – Как это называется? Намае ка?

– Сабазуки. – Она произнесла это три раза, после чего другая девушка, Аза, предложила рыбы, но он покачал головой. – Ё, домо. – Он не знал, как сказать: «Я уже сыт», поэтому попытался сказать: «Я больше не голоден».

– А! Има хара хетте ва орани, – объяснила Аза, поправляя его. Он произнес фразу несколько раз, и они все засмеялись над его произношением, но в конце концов он добился, что это зазвучало правильно.

«Я никогда не выучу этот язык», – подумал он. Ничто не связывало эти звуки ни с английским, ни даже с латынью или португальским.

– Анджин‑сан? – Аза опять предложила ему поднос. Он покачал головой и с серьезным видом положил руку на живот, но взял саке и выпил. Соно, девушка, которая массировала ему спину, остановилась, тогда он взял ее руку, положил на шею и сделал вид, что стонет от удовольствия. Она сразу поняла и продолжила массаж.

Каждый раз, когда он допивал чашку, ее немедленно наполняли снова. «Давай полегче, – подумал он, – это же третья бутылка, и я уже чувствую тепло в пальцах на ногах».

Эти три девушки, Аза, Соно и Рако, пришли на рассвете, принесли зеленый чай, про который Фриар Доминго сказал ему, что китайцы называют его иногда тьии и это национальный напиток в Китае и Японии. Его сон после случая с покушением был очень плохим, но горячий пикантный напиток начал восстанавливать его силы. Они принесли небольшие скатанные горячие полотенца, слегка ароматизированные. Поскольку он не знал, что делать с ними, Рако, старшая из девушек, показала, как пользоваться ими, на собственном лице и руках.

После этого они проводили его вместе со стражей из четырех самураев в парные бани в дальнем конце этой части замка и передали его банщикам. Четыре стражника стоически потели, пока он мылся, ему подстригли бороду, волосы вымыли и уложили.

После этого он почувствовал себя чудесным образом обновленным. Ему дали новое, длиной до колен, кимоно из хлопка, новые таби, девушки снова ожидали его. Они провели его в другую комнату, где были Кири и Марико. Марико сказала, что господин Торанага решил послать Анджин‑сана в одну из своих провинций, чтобы он там поправился, и что господин Торанага очень доволен им, и что ему не о чем беспокоиться, так как теперь он на попечении слуг господина Торанага. Будет ли Анджин‑сан любезен также начать готовить карты с материалами, которые она должна передать? Скоро будут другие встречи с хозяином, и хозяин сообщил, что скоро она – Марико‑сан – будет предоставлена Анджин‑сану для ответов на вопросы, которые могут у него возникнуть. Господин Торанага очень заинтересован в том, чтобы Блэксорн узнал побольше о Японии, так как сам он стремится побольше узнать о том, что находится за границами Японии, о навигации и путях плавания в океане. Затем Блэксорна провели к доктору. В отличие от самураев, его волосы были коротко острижены и без косички.

Блэксорн не любил докторов и боялся их. Но этот доктор был другой: очень вежливый и невероятно чистый. Европейские доктора были в первую очередь цирюльниками – неотесанными, кишащими вшами и грязными, как все остальные. Этот доктор трогал пациента очень аккуратно, вежливо держал руку Блэксорна, щупая пульс, глядел в его глаза, рот и уши, мягко похлопал по спине, коленям, пяткам, все это в спокойной манере. Все, что мог европейский доктор, – это посмотреть на ваш язык, спросить: «Где болит?» – выпустить из вас кровь, чтобы вместе с нею вышла вся зараза, и дать вам дикое количество рвотного, чтобы очистить от грязи ваши внутренности.

Блэксорн ненавидел кровопускания и промывание желудка, и каждый раз от таких процедур ему становилось еще хуже, чем прежде. Но этот доктор не держал скальпеля или таза для кровопускания, вокруг него не было того противного запаха лекарств, который обычно окружал докторов, поэтому его сердце стало биться медленнее, и он немного расслабился.

Пальцы доктора коснулись шрамов на бедре Блэксорна. Тот издал звук выстрела – много лет назад сквозь его плоть прошла пуля. Доктор сказал: «Ах со десу?» – и кивнул. Еще немного прикосновений, глубоких, но безболезненных, в паху и в области желудка. Наконец доктор заговорил с Рако, она кивнула, поклонилась и поблагодарила его.

– Иси бан? – спросил Блэксорн, желая знать, все ли нормально.

– Хай, Анджин‑сан.

– Хонто ка?

– Хонто.

Какое полезное слово «хонто». «Это верно? Да, это верно», – подумал Блэксорн. «Домо» – доктор‑сан.

– До итасимасите, – сказал доктор, кланяясь. – Заходите еще, не думайте о той ране.

Блэксорн поклонился в ответ. Девушки отвели его дальше, и это было до того, как он лежал на футонах, в расстегнутом хлопчатобумажном кимоно, девушка Соно гладила его по спине, он вспоминал, как он стоял голый перед девушками и самураем, и что он этого не заметил и не чувствовал стыда.

– Нан дес ка, Анджин‑сан? – спросила Рако. «В чем дело, уважаемый кормчий? Почему вы смеетесь?» Ее белые зубы сверкали, а брови были выщипаны и подведены в виде дуги. Свои черные волосы она носила высоко подобранными, на ней было кимоно в розовых цветах, с серо‑зеленым поясом.

«Потому что я счастлив, Рако‑сан. Но как сказать это тебе? Как я могу сказать, что я смеюсь потому, что я счастлив и сбросил всю тяжесть с души, впервые с тех пор, как оставил дом. Потому что моя спина чувствует себя прекрасно – все мои чувства и все во мне прекрасно. Потому что я поговорил с Торанагой и потому что я сделал полных три залпа одним бортом в проклятых Богом иезуитов и шесть залпов еще в этих сифилитичных португальцев!» Тут он вскочил, плотно завязал свое кимоно и начал танцевать матросский танец, напевая матросскую песню, чтобы поддержать темп.

Рако и другие девушки очень возбудились. Седзи тут же открылись, и теперь еще и стража удивлялась на него. Блэксорн танцевал и громко пел до тех пор, пока не обессилел, тогда он расхохотался и рухнул. Девушки захлопали, Рако попыталась повторить, но не смогла, ее волочащееся кимоно мешало. Другие встали и уговаривали его показать им, как это делается, он попытался, три девушки стояли в ряд, следя за его ногами, придерживая кимоно. Но они не смогли, и скоро все стали болтать, хихикать и передразнивать друг друга.

Стража внезапно стала очень серьезной и низко поклонилась. В дверях показался Торанага, с боков у него стояли Марико и Кири и его обычная охрана. Девушки все стали на колени, положили руки на пол плашмя и поклонились, но смех еще не покинул их лиц, не было на них и страха. Блэксорн тоже вежливо поклонился, не так низко, как женщины.

– Коннити ва, Торанага‑сама, – сказал Блэксорн.

– Коннити ва, Анджин‑сан, – ответил Торанага. Потом он задал вопрос.

– Мой хозяин спрашивает, что вы делали, сеньор? – сказала Марико.

– Просто танцевал, Марико‑сан, – сказал Блэксорн, чувствуя себя глупо. – Это матросский сольный танец. Его танцуют моряки и поют шанти – песни – при этом. Я был просто счастлив – может быть, из‑за саке. Извините, надеюсь, я не огорчил Торанагу‑сама.

Она перевела.

– Мой хозяин говорит, что он хотел бы посмотреть танец и послушать песню.

– Сейчас?

– Конечно, сейчас.

Торанага сразу же сел, скрестив ноги, его маленькая свита разместилась в разных местах комнаты; все они ожидающе смотрели на Блэксорна.

«Ну, глупец, – сказал себе Блэксорн. – Вот что бывает, когда расслабишься. Теперь ты должен дать представление, а ты же знаешь, что голос у тебя хуже некуда, а танец твой неуклюж».

Тем не менее он поплотнее повязал пояс кимоно и начал с удовольствием скакать, поворачиваться, лягаться, вертеться, подпрыгивать, – его голос отдавал страстью.

Все молчали.

– Мой хозяин говорит, что он никогда не видел ничего подобного за всю свою жизнь.

– Аригато годзиемасита! – сказал Блэксорн, потея частично от усилий, частично от смущения. Тут Торанага снял свои мечи, отложил их в сторону, подоткнул кимоно повыше за пояс и встал рядом с ним.

– Господин Торанага хочет станцевать ваш танец, – сказала Марико.

– Да?

– Он просит научить его.

И Блэксорн начал. Он показал основной шаг, потом повторил его снова и снова. Торанага быстро овладел им. Блэксорн был удивлен ловкостью пузатого, с большим задом пожилого человека.

После этого Блэксорн снова начал петь и танцевать, и Торанага присоединился к нему, сначала робко, подбадриваемый зрителями. Потом Торанага сбросил свое кимоно, сложил руки и начал танцевать с той же живостью, что и Блэксорн, который сбросил свое кимоно, запел громче и подобрал темп, почти преодолев гротескность того, чем они занимались, но постаравшись свести все к шутке. Наконец Блэксорн сделал своего рода скачок, прыжок и, подпрыгнув на месте, остановился. Он захлопал в ладоши и поклонился Торанаге, все остальные тоже захлопали своему хозяину, который был очень счастлив.

Торанага сел на центре комнаты, его дыхание было очень спокойным. Рако тут же поспешила к нему с веером, другие подбежали с его кимоно. Но Торанага отбросил свое кимоно в сторону Блэксорна и взял его простое кимоно.

Марико сказала:

– Мой хозяин говорит, что он был бы рад, если бы вы приняли это как подарок, – Она добавила:

– У нас считается большой честью, если человеку дают даже старое кимоно его суверена.

– Аригато годзиемасита, Торанага‑сама. – Блэксорн низко поклонился, потом сказал Марико: – Да, я понимаю, какая честь мне оказана, Марико‑сан. Пожалуйста, поблагодарите господина Торанагу по всем правилам, так как я, к несчастью, не знаю их еще, и скажите ему, что я буду хранить его подарок, и даже более того, что я очень ценю то, что он сделал для меня, протанцевав со мной наш танец.

Торанага был обрадован даже еще больше. С поклонами Кири и девушки‑служанки помогли Блэксорну надеть кимоно их хозяина и показали, как завязать пояс. Кимоно было коричневого цвета с пятью красными крестами, пояс из белого шелка.

– Господин Торанага говорит, что он доволен танцем. Когда‑нибудь он, возможно, покажет вам некоторые из наших танцев. Ему хотелось бы, чтобы вы как можно быстрее научились говорить по‑японски.

«Мне бы тоже хотелось этого. Но гораздо больше, – подумал Блэксорн, – я бы хотел надеть свое платье, поесть нашей пищи в своей каюте, на моем собственном корабле с заряженными пушками, и когда пистолеты за поясом и когда ют наклоняется под тяжестью парусов…»

– Вы не могли бы спросить господина Торанагу, когда я смогу вернуться на свой корабль?

– Сеньор?

– На свой корабль, сеньора. Пожалуйста, спросите его, когда я смогу получить обратно свой корабль. И мою команду тоже. Весь наш груз забрали – там было двадцать тысяч монет в восьми сейфах. Я уверен, что он понял, что мы купцы, и, хотя мы пользуемся его гостеприимством, мы хотели бы торговать товарами, которые мы привезли, и потом уплыть к себе домой. Это займет еще восемнадцать месяцев.

– Мой хозяин говорит, что вам нет нужды беспокоиться. Все будет сделано как можно скорее. Вы сначала должны оправиться. Вы выезжаете вечером.

– Простите, я не совсем понял, сеньора.

– Господин Торанага говорит, что вы должны выехать в сумерках, сеньор. Что‑нибудь не так?

– Нет, нет, вовсе нет, Марико‑сан. Но час или около того назад вы говорили, что я должен выехать через несколько дней.

– Да, но теперь он говорит, что вы выедете сегодня вечером, – Она перевела все это Торанаге, который что‑то снова возразил.

– Мой хозяин говорит, что лучше и удобней для вас выехать сегодня вечером. Не стоит беспокоиться, Анджин‑сан, о вас позаботятся особо. Он посылает госпожу Киритсубо в Эдо, чтобы приготовить там все к его возвращению, вы едете с ней.

– Пожалуйста, поблагодарите его от моего имени. Могу я спросить, нельзя ли освободить Фриара Доминго? Этот человек обладает большими знаниями.

Она перевела.

– Мой хозяин говорит: этот человек мертв, он послал за ним сразу после того, как вы вчера попросили об этом, но тот уже был мертв.

Блэксорн ужаснулся.

– Как он умер?

– Мой хозяин говорит, что он умер, когда его вызвала стража.

– О! Бедняга.

– Мой хозяин говорит, что смерть и жизнь – это одно и то же. Душа священника будет ждать сорокового дня и потом возродится снова. Зачем печалиться? Это неизменный закон природы, – Она о чем‑то заговорила, но передумала, только добавила: – Буддисты считают, что мы имеем много рождений или воплощений, Анджин‑сан. До тех пор, пока мы наконец не станем совершенными и не достигнем нирваны – неба.

Блэксорн на миг отбросил свою печаль и сосредоточился на Торанаге и присутствующих.

– Можно ли мне спросить его, как моя команда? – Он остановился, так как Торанага отвел взгляд. Молодой самурай поспешно вошел в комнату, поклонился Торанаге и ждал.

Торанага сказал:

– Нан дза?

Блэксорн ничего не понял из разговора, кроме того, что ему показалось, что он разобрал прозвище отца Алвито «Тсукку». Он заметил, что глаза Торанаги скользнули по нему, заметил тень улыбки и подумал, не послал ли Торанага за священником из‑за того, что он рассказал Торанаге. «Надеюсь, что это так и что Алвито в дерьме по самые ноздри. Он это или не он?» Блэксорн решил не спрашивать Торанагу, хотя ему и очень этого хотелось.

– Каре ни матсу йони, – коротко сказал Торанага.

– Джиойи. – Самурай поклонился и быстро ушел.

Торанага повернулся к Блэксорну:

– Нан дза, Анджин‑сан?

– Вы что‑то говорили, капитан? – спросила Марико. – О вашей команде?

– Да. Не мог бы Торанага‑сама взять их под свою защиту тоже? Проследить, чтобы о них заботились? Их тоже пошлют в Эдо?

Она спросила Торанагу. Торанага заткнул мечи за пояс своего короткого кимоно.

– Мой хозяин говорит, конечно, распоряжения об этом уже сделаны. Вам не стоит о них беспокоиться. И о вашем корабле тоже.

Торанага встал. Все начали кланяться, но Блэксорн неожиданно вмешался:

– Одна последняя вещь. – Он остановился и обругал себя, поняв, что он был невежлив. Торанага явно закончил беседу, они все начали раскланиваться, но были остановлены словами Блэксорна, и теперь все были в замешательстве, не зная, закончить ли поклоны, или подождать, или начинать кланяться снова.

– Нан дза, Анджин‑сан? – голос Торанаги был резок и недружелюбен, поэтому он также был мгновенно выведен из равновесия.

– Гомен насай, извините, Торанага‑сама. Я не хотел вас обидеть. Я только хотел спросить, будет ли госпоже Марико позволено поговорить со мной до того, как я уеду? Это поможет мне.

Она спросила Торанагу.

Торанага только буркнул что‑то властно‑утвердительно и ушел, сопровождаемый Кири и личной охраной.

«Обидчивые вы все, негодяи, – подумал Блэксорн про себя. – Боже мой, ты должен здесь быть аккуратней». Он вытер лоб рукавом и тут же заметил огорчение на лице Марико. Рако торопливо предложила маленький носовой платочек, которые они, казалось, держат наготове в неистощимых количествах засунутыми за оби. Потом он понял, что на нем кимоно «хозяина» и что, очевидно, нельзя вытирать вспотевший лоб рукавом хозяина; ей‑богу, ты совершил еще одно богохульство! Я никогда не научусь, разве что на небе!

– Анджин‑сан? – Рако предлагала саке. Он поблагодарил ее и выпил. Она тут же наполнила чашку. Он заметил, что у всех на лбу блестит пот.

– Гомен насаи, – сказал он им всем, извиняясь, взял чашку и в шутку предложил ее Марико. – Я не знаю, вежливо это или нет, но вам не хотелось бы саке? Это можно? Или я должен разбить себе голову о пол?

Она засмеялась.

– О, да, это достаточно вежливо, и не надо, не разбивайте голову. Не надо извиняться передо мной, капитан. Мужчина не должен извиняться перед женщиной. Что бы он ни сделал, все правильно. По крайней мере в это верим мы, женщины. – Она объяснила, что она говорит, девушкам, и она кивнули очень серьезно, но их глаза смеялись. – Вы не могли узнать, Анджин‑сан, – продолжала Марико, потом сделала маленький глоток саке и вернула чашку, – Спасибо, но я больше не хочу саке, спасибо вам. Саке сразу бьет мне в голову и в колени. Но вы быстро учитесь – это, наверное, очень трудно для вас. Не беспокойтесь, господин Торанага сказал мне, что он нашел ваши способности исключительными. Он никогда бы не дал вам свое кимоно, если бы он не был очень доволен вами.

– Он послал за Тсукку‑саном?

– Отцом Алвито?

– Да.

– Вам следовало бы спросить его самого, капитан. Мне он ничего не говорил. В этих вопросах он очень умен, тогда как женщина не имеет ума или знаний в политических вопросах.

– Ах, со десу ка? Я хочу, чтобы все наши женщины были равно мудры.

Марико обмахивалась веером, удобно сидя на коленях, подобрав под себя ноги.

– Ваш танец был превосходен, Анджин‑сан. Ваши дамы танцуют так же?

– Нет, только мужчины. Это мужской танец. Танец моряков.

– Поскольку вы хотели задать мне вопросы, можно сначала я вас спрошу?

– Конечно.

– Какая у вас жена?

– Ей двадцать девять лет. Высокая по сравнению с вами. По нашим меркам, во мне шесть футов два дюйма, у нее около пяти футов восьми дюймов, у вас около пяти футов, так что она на голову выше, чем вы, и так же больше во всем – я имею в виду пропорционально. Ее волосы цвета… – Он указал на полированные чистые кедровые брусья, и все глаза повернулись в их сторону, потом вернулись к нему… – Вот такого цвета. Белокурые с красноватым оттенком. Глаза у нее голубые, более голубые, чем мои, голубовато‑зеленые. Она носит длинные волосы, в основном распущенными.

Марико перевела это другим, и все они вздохнули, глядя на кедровые брусья, потом снова на него, самураи‑часовые так же внимательно слушали. Следующий вопрос задала Рако.

– Рако‑саи спрашивает, у нее такое же тело, как у нас?

– Да. Но ягодицы у нее больше и более выпуклые, талия длиннее и… ну, наши женщины вообще более округлые и имеют более тяжелые груди.

– И все ваши женщины – и мужчины – настолько выше, чем мы?

– В целом да. Но некоторые у нас такие же маленькие, как и вы. Я думаю, что ваша миниатюрность восхитительна. Очень приятна.

Аза спросила что‑то, и интерес у всех усилился.

– Аза спрашивает: в смысле секса – как ваши женщины по сравнению с нашими?

– Извините, не понимаю?

– О, пожалуйста, извините меня. Секс в интимном смысле. Секс – наше выражение для физического соединения мужчины и женщины. Это более вежливо, чем блуд, правда?

Блэксорн справился со своим смущением и сказал:

– Я имел… э… я имел только один… э… опыт секса здесь. Это было… э… в деревне – и я не помню всего этого слишком ясно, потому что… э‑э… я был так истощен нашим путешествием, что наполовину спал, наполовину бодрствовал. Но, как мне показалось, это было вполне удовлетворительно.

Марико нахмурилась.

– Вы любили только один раз с тех пор, как приплыли сюда?

– Да.

– Вы должны чувствовать себя очень скованным, да? Одна из этих женщин будет рада отдаться вам, Анджин‑сан. Или все они, если вы пожелаете.

– Что?

– Конечно. Если вы не хотите никого из них, не надо беспокоиться, они, конечно, не будут обижены. Только скажите мне, какого типа женщину вы хотели бы, и мы распорядимся.

– Спасибо, – сказал Блэксорн. – Но не теперь.

– Вы уверены? Пожалуйста, извините меня, но Киритсубо‑сан дала четкие инструкции о том, чтобы ваше здоровье было сохранено и улучшено. Как можно быть здоровым без секса? Это очень важно для мужчины, правда? О, конечно, да.

– Спасибо, но, может быть, позднее.

– У вас много времени. Я с удовольствием зайду позднее. У нас будет масса времени для разговоров, если вы пожелаете. Вы еще имеете четыре стика времени, – сказала она ободряюще. – Вам не надо уезжать до захода солнца.

– Спасибо. Но не теперь, – сказал Блэксорн, пораженный прямотой и отсутствием деликатности в этом предложении.

– Им действительно будет приятно угодить вам, Анджин‑сан. О! Может быть, вы предпочитаете мальчиков!

– Что?

– Мальчика. Это очень просто, если это то, чего вы хотите, – Ее улыбка была бесхитростна, ее голос деловит.

– Что это значит? Вы серьезно предлагаете мне мальчика?

– Ну да, Анджин‑сан. В чем дело? Я только сказала, что мы пришлем сюда мальчика, если вы хотите этого.

– Я не хочу этого! – Блэксорн почувствовал, как кровь прилила к лицу. – Разве я похож на проклятого Богом содомита?

Его слова разнеслись по комнате. Все уставились на него ошеломленно. Марико низко поклонилась, держа голову у пола.

– Пожалуйста, простите меня, я сделала ужасную ошибку. О, я обидела, тогда как пыталась только сделать приятное. Я никогда не разговаривала с иностранцами, кроме как со святыми отцами, поэтому я не могла узнать ваших… ваших интимных обычаев. Меня никогда им не учили, Анджин‑сан, – отцы не обсуждали их. Здесь несколько человек иногда хотят мальчиков – священники время от времени имеют мальчиков, наши и некоторые из ваших – я по глупости предположила, что ваши обычаи такие же, как и наши.

– Я не священник, и это не наш обычай.

Командир самураев Казу Оан наблюдал за всем этим с неудовольствием. Ему были поручены безопасность чужеземца и его здоровье, и он видел своими собственными глазами невероятное благорасположение, которое господин Торанага выказывал Анджин‑сану, а теперь Анджин‑сан был в ярости.

– В чем дело? – спросил он вызывающе, так как было очевидно, что глупая женщина сказала что‑то, что обидело его очень важного подопечного.

Марико объяснила, что она сказала и что ответил Анджин‑сан.

– Я правда не понимаю, что так обидело его, Оан‑сан, – сказала она ему.

Оан недоверчиво поскреб свою голову.

– Он стал похож на сумасшедшего быка только потому, что вы предложили ему мальчика?

– Да.

– Тогда извините, но, может быть, вы были невежливы? Может быть, вы сказали что‑то не то?

– О нет, Оан‑сан. Я совершенно уверена. Я чувствовала себя ужасно. Я совершенно точно провинилась.

– Здесь должно быть что‑то еще. Что?

– Нет, Оан‑сан. Только это.

– Я никогда не пойму этих чужеземцев, – сердито сказал Оан. – Ради всех нас, пожалуйста, успокойте его, Марико‑сан. Видимо, это потому, что он так долго не имел женщину.

– Вы, – он приказал Соно, – вы дайте еще саке, горячего саке и горячих полотенец! Вы, Рако, погладьте шею этому дьяволу. – Служанки бросились выполнять его указания. Внезапно он сказал:

– Хотел бы я знать, не потому ли это, что он импотент. Его история о приключении в деревне была достаточно туманная, правда? Может быть, бедняга взбесился потому, что он действительно импотент и вы затронули больное место?

– Извините, но я так не думаю. Доктор сказал, что он очень силен.

– Если бы он был импотент – это бы все объясняло, правда? Этого мне было бы достаточно, чтобы я раскричался тоже. Да! Спросите его.

Марико немедленно сделала, как он приказал, и Оан ужаснулся, когда кровь снова бросилась чужеземцу в лицо, и поток омерзительно звучащей чужеземной речи заполнил комнату.

– Он… он сказал «нет», – Марико перешла почти на шепот.

– И все это означало только «нет»?

– Они… они используют много разных длинных проклятий, когда возбуждены.

Оан начал потеть от беспокойства, так как он отвечал за чужеземца.

– Успокойте его!

Еще один самурай, более старый, сказал с надеждой:

– Оан‑сан, может быть, он из тех, кому нравятся собаки, а? Мы слышали странные истории в Корее о поедающих чеснок. Да, они любили собак и… Я вспоминаю теперь, да, собак и уток. Может быть, эти золотоголовые похожи на тех, поедающих чеснок, они так же пахнут, правда? Может быть, он хочет утку?

Оан сказал:

– Марико‑сан, спроси его! Нет, может быть, лучше не надо. Пусть успокоится…

Он замолчал. Из дальнего угла приближался Хиро‑Мацу.

– Привет, – сказал он отрывисто, пытаясь удержать свой голос от дрожи, потому что старый Железный Кулак, и в лучших обстоятельствах помешанный на дисциплине, в последнюю неделю стал похож на тигра с ошпаренным задом, а сегодня был еще хуже. Десять человек были понижены в звании за неопрятность, вся ночная стража с позором маршировала по замку, двум самураям было предложено совершить сеппуку, так как они опоздали на вахту, а четыре ночных уборщика были сброшены с зубчатой стены, так как рассыпали часть мусорного ящика в саду замка.

– Как он ведет себя, Марико‑сан? – услышал Оан возбужденный вопрос Железного Кулака. Он был уверен, что глупая женщина, которая вызвала все это беспокойство, собирается выболтать всю правду, которая наверняка снимет с них головы. К своему облегчению, он услышал, как она говорит:

– Да, господин. Все прекрасно, спасибо.

– Вам приказано отправляться к Киритсубо‑сан.

– Да, господин.

Когда Хиро‑Мацу пошел дальше со своим патрулем, Марико задумалась, зачем ее отправляют, только ли для того, чтобы переводить разговоры Кири с чужеземцем во время плавания? Едут ли другие женщины Торанаги? Госпожа Сазуко? Не опасно ли для Сазуко плыть теперь морем? Я должна ехать одна с Кири, или мой муж едет тоже? Если он останется – а его обязанность быть с его господином – кто будет присматривать за его домом? Почему мы должны плыть на корабле? Наверняка токайдская дорога еще безопасна. Ишидо не помешает нам? Да, он мог бы – если учесть нашу ценность как заложников, госпожу Сазуко, Киритсубо и остальных. Вот поэтому нас и посылают морем?

Марико никогда не любила море. Даже от одного его вида она чувствовала себя больной. «Но если я должна поехать, я поеду, и там все кончится. Карма». Она перенеслась в мыслях от неизбежного к сиюминутным проблемам с этим непонятным иностранцем, который не вызывал у нее ничего, кроме огорчения.

Когда Железный Кулак исчез за углом, Оан поднял голову, и все они вздохнули. Аза торопливо шла по коридору с саке, Соно сразу за ней с горячими полотенцами.

Все наблюдали за тем, как обслуживали чужеземца. Они видели недовольное выражение его лица и то, как он принял саке и горячие полотенца с холодной благодарностью.

– Оан‑сан, почему не послать одну из женщин за уткой? – прошептал старый самурай. – Мы просто положим ее около него. Если он захочет, все будет прекрасно, если нет, он сделает вид, что не видит ее.

Марико покачала головой:

– Наверное, нам не надо так рисковать. Мне кажется, Оан‑сан, этот тип чужеземцев испытывает отвращение к разговорам о сексе, да? Он первый из таких, пришедший сюда, так что мы должны найти к нему подход.

– Я тоже так думаю, – сказал Оан. – Он был совершенно спокоен, пока не упомянули об этом, – Он сердито взглянул на Азу.

– Извините, Оан‑сан. Вы совершенно правы, это была полностью моя вина, – сказала Аза сразу же, кланяясь почти до полу.

– Да. Я пошлю отчет об этом деле Киритсубо‑сан.

– Ой!

– Я действительно думаю, что госпоже также следует сказать, чтобы были осторожней, обсуждая с ним интимные вопросы, – сказала Марико дипломатично. Вы очень мудры, Оан‑сан. Но, может быть, Аза оказалась смышленой и избавила госпожу Киритсубо и даже господина Торанагу от ужасного неудобства! Просто подумайте, что бы случилось, если бы Киритсубо‑сан сама задала этот вопрос вчера при господине Торанаге! Если бы чужеземец действовал так же и перед ним…

Оан вздрогнул:

– Пролилась бы кровь! Вы совершенно правы, Марико‑сан, Азу следует поблагодарить. Я объясню Киритсубо‑сан, как ей повезло.

Марико предложила Блэксорну еще саке.

– Нет, благодарю вас.

– Я еще раз приношу свои извинения за мою глупость. Вы хотели у меня что‑то спросить?

Блэксорн видел, как они говорили между собой, досадуя, что не может понять их, злясь, что не может обругать их за оскорбления или стукнуть этих часовых головами.

– Да. Вы сказали, что содомия здесь – это нормально?

– О, извините меня, может быть, мы обсудим какие‑нибудь другие вещи, пожалуйста?

– Конечно, сеньора. Но сначала давайте кончим эту тему. Содомия здесь считается нормальным, вы сказали?

– Все, что с сексом, нормально, – сказала она вызывающе, раздраженная его невоспитанностью и очевидной глупостью, вспомнив, что Торанага сказал ей, что она должна сообщать ему о вещах, не связанных с политикой, но потом пересказать ему все, о чем они говорили. Она также не терпела от него никакого вздора, так как он был все еще чужеземцем, возможно, пиратом и формально на него распространялся смертный приговор, который в настоящее время был временно отменен, к удовольствию Торанаги. – Сношение совершенно нормально. И если мужчина собирается им заниматься с другим мужчиной или мальчиком, какое кому дело до этого, кроме них самих? Какой от этого вред им или другим – или мне, или вам! Никому!

«Что это я, – подумала она, – глупая пария без мозгов! Глупая торговка откровенничает с каким‑то чужеземцем! Нет. Я из касты самураев! Да, это так, Марико, но ты также очень глупа! Ты женщина и должна обращаться с ним, как с любым человеком, которому надо льстить, соглашаться с ним, подлизываться к нему. Ты забыла о своих приемах. Почему он заставляет тебя вести себя с ним как двенадцатилетнюю девочку?» Она умышленно смягчила свой тон.

– Но если вы думаете…

– Содомия‑это ужасный грех, дьявольский, проклятая Богом мерзость, и те негодяи, кто занимается этим – отбросы земли! – Блэксорн не слушал ее, все еще страдая от оскорбления, что она поверила тому, что он может быть одним из них.

«Христова кровь, как она могла? Успокойся, – сказал он себе. – Ты говоришь, как изъеденный сифилисом фанатичный пуританин‑кальвинист! И почему ты так уж настроен против них? Не потому ли, что они всегда есть на корабле, что большинство моряков испробовали этот путь, поскольку как еще они могли остаться в здравом уме, проводя столько месяцев в море? Не потому ли, что ты сам был соблазнен и ненавидел себя за соблазн? Не потому ли, что, когда ты был молод, тебе самому пришлось защищаться и однажды тебя повалили и чуть не изнасиловали, но ты вырвался и убил одного из этих негодяев, нож попал в горло, тебе было двенадцать, и это была первая смерть в твоем длинном списке смертей?»

– Это Богом проклятый грех – и абсолютно против законов Бога и человека!

– Конечно, это слова христианина, которые применимы к другим вещам! – ответила она ледяным тоном, вопреки себе, охваченная желанием сказать грубость. – Грех? В чем здесь грех?

– Вам следовало бы знать. Вы католичка, не так ли? Вы были обращены иезуитами?

– Святой отец научил меня говорить по‑латыни и по‑португальски и писать на этих языках. Я не понимаю, что вы подразумеваете под приверженностью к католичеству, но я христианка, и уже почти десять лет, и нет, они ни разу не говорили с нами о физической близости. Я никогда не читала ваших книг о сексе – только религиозные книги. Секс – грех? Как это может быть? Как может что‑то, что дает людям радость, быть грешным?

– Спросите отца Алвито!

«Не думаю, чтобы я решилась», – подумала она в смятении.

– Но мне приказали не обсуждать ничего, что здесь говорится, ни с кем, кроме Кири и моего господина Торанаги. Я просила Бога и Мадонну помочь мне, но они мне не ответили. Я только знаю, что с тех пор, как вы пришли сюда, не было ничего, кроме горя. Если это грех, как вы говорите, почему так много наших священников занимаются этим и всегда занимались? Некоторые буддийские секты даже рекомендуют это как одну из форм молитвы. Надо ограничивать себя только в сезон дождей. Священники не дьяволы, не все из них. И некоторые из святых отцов, как известно, наслаждаются сексом и таким путем тоже. Разве они дьяволы? Конечно, нет! Почему они должны быть лишены обычного удовольствия, если им запрещено иметь дело с женщинами? Глупо говорить, что все связанное с сексом – грех и проклято Богом!

– Содомия отвратительна, против всех законов! Спросите вашего духовника!

«Ты сам отвратителен – ты, – хотелось крикнуть Марико. – Как осмеливаешься ты быть таким грубым и как можешь быть таким глупым! Против Бога? Ты говоришь? Что за глупость! Против твоего дьявольского Бога, может быть. Ты заявляешь, что ты христианин. Нет, ты явный лжец и мошенник. Может быть, ты и знаешь необычные вещи и бывал в диковинных местах, но ты не христианин и богохульствуешь. Ты послан Сатаной? Грехи? Какая ерунда!

Ты говоришь так торжественно о нормальных вещах и ведешь себя как сумасшедший. Ты выводишь из себя святых отцов, расстраиваешь Торанагу, вызываешь раздор между нами, расшатываешь нашу веру и мучаешь нас сомнениями в том, что верно, а что нет, зная, что мы не можем немедленно доказать тебе свою правоту.

Я хочу сказать тебе, что я презираю и тебя, и всех варваров. Да, варвары вокруг меня. Не они ли ненавидели моего отца, потому что он не доверял им и открыто просил диктатора Городу выбросить их всех с нашей земли? Разве не чужеземцы отравили ядом мозг диктатора, так что он стал ненавидеть моего отца, своего самого верного генерала, человека, который помогал ему даже больше, чем генерал Накамура или господин Торанага? Разве не чужеземцы стали причиной того, что диктатор оскорбил моего отца, что свело его с ума, заставив поступать необдуманно и стать таким образом причиной всех моих несчастий?

Да, они сделали все это, и даже больше того. Но они также принесли бесподобное слово Божье и в темные часы моей нужды, когда я вернулась из ужасной ссылки в еще более ужасную жизнь, отец‑инспектор показал мне путь, открыл мне глаза и душу и крестил меня. Этот путь дал мне силы выдержать, наполнил мое сердце безграничным миром, освободил меня от вечных мук и осчастливил меня обещанием вечного спасения.

Что бы ни случилось, я в руках Бога. О, Мадонна, дай мне мир и помоги этому бедному грешнику преодолеть твоего врага».

– Извините меня за мою грубость, – сказала она. – Вы правы, что рассердились. Я только глупая женщина. Пожалуйста, будьте терпеливы и простите меня, Анджин‑сан.

Гнев Блэксорна сразу стал стихать. Какой мужчина мог долго сердиться на женщину, если она открыто признается, что она была не права, а он прав?

– Я тоже прошу прощения, Марико‑сан, – сказал он, немного смягчаясь, – но у нас предположить, что мужчина гомосексуалист, педераст, содомит, – это самое сильное из оскорблений.

«Тогда вы все инфантильны, глупы, так же как подлы, грубы и невоспитанны, но что можно ожидать от чужеземцев», – сказала она себе и произнесла с покаянным видом:

– Конечно, вы правы… Я не имела в виду ничего плохого, пожалуйста, примите мои извинения. О, да, – вздохнула она; ее голос был так медоточив, что даже ее муж сразу успокоился бы, несмотря на самое плохое свое настроение, – о, да, это была полностью моя ошибка.

Солнце уже достигло горизонта, а отец Алвито все еще ждал в комнате для аудиенции, журналы оттягивали ему руки.

«Проклятый Блэксорн», – думал он.

Первый раз этот Торанага заставил его ждать, первый раз за годы он не ждал никого из дайме, даже Тайко. За последние восемь лет правления Тайко предоставил ему невероятную привилегию немедленного доступа, и так же сделал Торанага. Но у Тайко эта привилегия была заслужена его влиянием в Японии и его дальновидностью в делах. Его знание внутренних скрытых причин событий в международной торговле помогало увеличить еще больше невероятно большое состояние Тайко. Хотя Тайко был почти неграмотен, его способности к языкам были огромны, его знание политики безмерно. Так Алвито посчастливилось сесть в ногах у деспота, чтобы учить и учиться и, если на то будет воля Божья, обращать в свою веру. Это была особая работа, которой он дотошно овладевал под руководством дель Аква, который давал ему лучших учителей из среды иезуитов и португальских купцов, торговавших в Азии. Алвито стал наперсником Тайко, одним из четырех человек – и единственным иностранцем, – которые когда‑либо видели помещения с личными сокровищами Тайко.

В нескольких сотнях шагов была главная башня замка, хранилище. Она возвышалась на семь этажей, защищенная множеством стен, дверей и укреплений. На четвертом этаже было семь комнат с железными дверями. Каждая была забита золотыми слитками и ящиками с золотыми монетами. Этажом выше были комнаты с серебром, лопающиеся от слитков и ящиков с монетами. И еще этажом выше были редкие шелка и керамика, а также мечи и другое вооружение – сокровища империи.

«В нашем современном исчислении, – думал Алвито, – стоимость всего этого должна быть по крайней мере пятьдесят миллионов дукатов, больше, чем годовой доход всей Испанской империи, Португальской империи и Европы, взятых вместе. Самое большое личное состояние на земном шаре в наличных».

«Разве это не самое большое достижение? – размышлял он, – Разве тот, кто контролирует Осакский замок, не контролирует все это немыслимое состояние? И это состояние, соответственно, разве не дает ему власти над всей страной? Не была ли Осака сделана неприступной только для того, чтобы защитить это богатство? Не была ли страна залита кровью, чтобы построить замок в Осаке, сделать его недоступным, чтобы защитить золото, чтобы надежно хранить его до того времени, когда вырастет Яэмон?

Имея сотую часть этих сокровищ, мы могли бы построить собор в каждом городе, церковь в каждом поселке, миссию в каждой деревне по всей стране. Если бы мы только могли получить его, чтобы использовать во славу Бога!»

Тайко любил власть. И он любил золото за ту власть, которую оно дает над людьми. Сокровища собирались по крохам в течение шестнадцати лет абсолютной власти, из огромных обязательных подарков всех дайме, которые по обычаю ожидались от них ежегодно, и от его собственных владений. По праву завоевателя Тайко лично владел четвертой частью всей земли. Его личный годовой доход был более пяти миллионов коку. И потому, что он был Господин Всей Японии с мандатом императора, теоретически он владел всеми доходами всех поместий. Он никому не платил налогов. Но все дайме, все самураи, все крестьяне, все ремесленники, все купцы, все грабители, все парии, все чужеземцы, даже «эта», платили налоги добровольно, в большом количестве. Для собственной безопасности.

«Пока состояние недоступно и Осака неприступна, – сказал себе Алвито, – фактически опекун Яэмона, Паемон, будет править до той поры, пока он не вырастет, несмотря на Торанагу, Ишидо или еще кого‑нибудь.

Жаль, что Тайко умер. При всех его недостатках мы знали этого дьявола и могли ладить с ним. Жаль на самом деле, что был убит Города, так как он был нашим настоящим другом. Но он мертв, так же как и Тайко, и теперь нам надо покорять новых язычников – Торанагу и Ишидо».

Алвито вспомнил ночь, когда умирал Тайко. Его пригласил Тайко, чтобы провести ночь перед смертью – он вместе с Ёдоко, женой Тайко, госпожой Ошибой, его наложницей и матерью наследника. Они долго смотрели и ждали в спокойствии этой бесконечной летней ночи.

Потом началась агония и подошла к концу.

– Его дух уходит. Теперь он в руках Бога, – сказал он тихо, когда убедился в этом. Он перекрестил и благословил тело.

– Может быть, Будда возьмет к себе моего господина и быстро воскресит его, так что он возьмет Империю обратно в свои руки еще раз, – сказала Ёдоко, тихо плача. Это была миловидная женщина, из рода аристократов‑самураев, которая была его верной женой и советчицей сорок четыре года из своих пятидесяти девяти лет. Она закрыла глаза и придала телу достойный вид, что было ее привилегией, печально поклонилась три раза и оставила его и госпожу Ошибу.

Смерть была легкой. Тайко болел несколько месяцев, и конец ожидался этим вечером. Несколько часов назад он открыл глаза, улыбнулся Ошибе и Ёдоко и прошептал – его голос был подобен нити:

– Слушайте, это мое предсмертное стихотворение.

Как капля я рожден,
Как капля я исчезну,
Осакский замок и все,
что я достиг, –
Лишь только сон…
В таком же точно сне.
Пред шагом в эту бездну.

Последняя улыбка, такая нежная, этого деспота им – женщинам и ему.

– Берегите моего сына, вы все. – И после этого его глаза закрылись навеки.

Отец Алвито вспомнил, как он был тронут последним стихотворением, таким типичным для Тайко. Когда он был приглашен, то надеялся, что на пороге смерти властелин Японии одумается и примет истинную веру и причастие, над которыми он смеялся столько раз. Но этого не случилось. «Ты навсегда потерял царство Божие, бедняга», – печально пробормотал иезуит, так как всегда восхищался Тайко как военным и политическим гением.

– А что, если ваше царство Божие – это задний проход дикаря? – спросила госпожа Ошиба.

– Что? – Он не был уверен, что правильно расслышал, обиженный ее неожиданной и неприличной недоброжелательностью. Он знал госпожу Ошибу почти двенадцать лет, с тех пор как ей исполнилось пятнадцать, когда Тайко впервые взял ее в наложницы и она была послушной и сверхуслужливой, едва произносящей слова, всегда радостно улыбающейся и счастливой. Но сейчас!

– Я сказала: «А что, если ваше царство Божие находится в заднем проходе дикарей?»

– Помилуй вас Бог! Ваш властелин умер всего несколько минут назад.

– Мой властелин умер, так что и ваше влияние на него закончилось. Не так ли? Он хотел, чтобы вы присутствовали, очень хорошо, – это было его право. Но теперь он в Великой Пустоте и больше не командует. Теперь командую я. Священник, вы воняете, вы всегда воняли, и ваша вонь переходит в воздух. Сейчас же покиньте мой замок и оставьте нас с нашим горем!

Спокойный свет свечи вдруг метнулся по ее лицу. Она была одна из самых красивых женщин в стране. Непроизвольно он сделал движение крестом, как бы защищаясь от овладевшего ею дьявола.

Смех ее был холоден.

– Уходите, священник, и никогда не возвращайтесь. Ваши дни сочтены!

– Не более, чем ваши. Я в руках Бога, госпожа. Лучше бы вы подумали о нем. Вечное спасение может быть и вашим, если вы поверите.

– Что? Вы в руках Бога? Христианского Бога, да? Вы – может быть. А может, и нет. Что вы будете делать, священник, если когда вы умрете, то узнаете, что там нет никакого бога, что нет преисподней и ваше вечное спасение только сон во сие?

– Я верю! Я верю в Бога, и в воскресение, и в Святого Духа, – сказал он вслух. – Христианские обещания верны. Они сбудутся, сбудутся – я верю!

– Да? Тсукку‑сан?

Какое‑то время он слушал японскую речь и не понимал ее. В дверном проходе стоял Торанага, окруженный стражей. Отец Алвито поклонился, приходя в себя, с потной спиной и лицом.

– Прошу простить, что пришел без приглашения. Я просто полуночник. Я вспомнил, что мне посчастливилось быть свидетелем многих вещей в Японии. Кажется, что вся моя жизнь прошла здесь и больше нигде.

– Вам повезло, Тсукку‑сан.

Торанага устало подошел к помосту и сел на простую подушку. Охрана молча расположилась вокруг него, образовав защитную стенку.

– Вы приехали сюда на третий год Тенчо, не так ли?

– Нет, господин, это был четвертый год, год Крысы, – ответил он, пользуясь их календарем, на запоминание которого у него ушли месяцы. Все годы отсчитывались от определенного года, выбранного правящим императором. Катастрофа или доброе предзнаменование могли закончить или начать новую эру по его прихоти. Ученым приказывалось выбрать название для новой эры с особенно благоприятными предзнаменованиями из древних китайских книг, эта эра могла длиться год или пятьдесят лет. Тенчо означало «Праведность неба». Предыдущий год был годом больших приливов, когда погибло двести тысяч человек. И каждому году было дано имя и номер – одна и та же последовательность, как и у часов дня: Заяц, Дракон, Змея, Лошадь, Козел, Обезьяна, Петух, Собака, Кабан, Крыса, Бык и Тигр. Первый год Тенчо упал на год Петуха, так это и продолжалось, и 1575 год был годом Крысы в четвертый год Тенчо.

– Много всего произошло за это время, не правда ли, старина?

– Да, господин.

– Да, возвышение и смерть Городы. Возвышение Тайко и его смерть. А теперь? – Слова отражались от стен.

– Все в руках бесконечности, – Алвито использовал слово, которое одинаково могло означать и Бога, и Будду.

– Ни господин Города, ни господин Тайко не верили ни в каких‑либо богов, ни в вечность.

– Разве Будда не сказал, что есть много путей в нирвану, господин?

– О, Тсукка‑сан, вы мудрый человек. Как это можно быть таким молодым и таким мудрым?

– Я искренне хочу, чтобы так и было, господин. Тогда я мог бы больше помогать.

– Вы хотели видеть меня?

– Да. Я думал, это достаточно важно, чтобы прийти без приглашения.

Алвито вынул журналы Блэксорна и положил их на пол перед ним, дав объяснение, которое предложил ему дель Аква. Он видел, как лицо Торанага окаменело, и был рад этому.

– Доказательства его пиратства?

– Да, господин. В журналах даже есть точные слова их приказов, где говорится: «При необходимости приставать к берегу силой и заявлять свои права на любую достигнутую или открытую территорию». Если хотите, я могу сделать точный перевод всех соответствующих мест.

– Сделайте весь перевод. Быстро, – сказал Торанага.

– Там есть и еще кое‑что, что отец‑инспектор считает нужным сообщить вам.

Алвито рассказал Торанаге все о картах, и отчетах, и о Черном Корабле, как они договорились, и был обрадован, увидев положительную реакцию.

– Превосходно, – сказал Торанага. – Вы уверены, что Черный Корабль выйдет так рано? Абсолютно уверены?

– Да, – твердо сказал отец Алвито. – О, Боже, пусть все произойдет, как мы хотим!

– Хорошо. Скажите вашему сеньору, что я хочу прочитать его отчеты. Да. Я думаю, ему потребуется несколько месяцев, чтобы получить точные факты?

– Он сказал, что он приготовит отчеты как можно скорее. Мы пришлем вам карты, как вы хотели. Нельзя ли будет капитан‑генералу побыстрее получить таможенные документы? Это будет очень ценно, если Черный Корабль придет пораньше, господин Торанага.

– Вы гарантируете, что корабль придет рано?

– Ни один человек не может гарантировать ветры и шторма в океане. Но корабль рано выйдет из Макао.

– Вы получите их до захода солнца. Что‑нибудь еще? Меня не будет три дня до тех пор, пока не будет вынесено решение на Собрании регентов.

– Нет, господин. Благодарю вас. Я молюсь, чтобы вечность хранила вас, как всегда, – Алвито поклонился и ждал, когда его отпустят, но вместо этого Торанага отпустил своих охранников. Впервые Алвито видел, чтобы дайме был без своей свиты.

– Подойдите и сядьте здесь, Тсукку‑сан, – Торанага показал место на помосте около себя.

Алвито никогда раньше не приглашали на помост. Это знак доверия или приговор?

– Война приближается, – сказал Торанага.

– Да, – ответил иезуит и подумал, что война никогда не кончится.

– Христиане господа Оноши и Кийяма непонятно почему идут против моей воли.

– Я не могу отвечать ни за кого из дайме, господин.

– Ходят плохие слухи, не так ли? О них и других дайме‑христианах.

– Мудрые люди всегда держат в сердце интересы империи.

– Да. Но тем временем против моей воли империя разделяется на два лагеря – мой и Ишидо. И поэтому все интересы в империи лежат по ту или другую сторону. Середины нет. Где лежат интересы христиан?

– На стороне мира. Христианство – религия, господин, вне политическая идеология.

– Ваш святой отец – глава вашей церкви здесь. Я слышал, вы заявили – вы можете говорить от имени папы.

– Нам запрещено вмешиваться в ваши политические дела, господин.

– Вы думаете, Ишидо симпатизирует вам? – голос Торанаги стал строже. – Он вообще против вашей религии. Я всегда выказывал вам свою симпатию. Ишидо хочет сразу же применить законы Тайко об изгнании и закрыть страну в целом для всех иностранцев. Я хочу расширить торговлю.

– Мы не контролируем никого из дайме‑христиан.

– А как мне повлиять на них?

– Я мало что могу посоветовать вам.

– Вы знаете достаточно, старина, чтобы понять, что если Кийяма и Оноши пойдут против меня вместе с Ишидо и остальными из их компании, все остальные дайме‑христиане вскоре последуют за ними, тогда против каждого моего воина встанет по двадцать человек.

– Если начнется война, я буду молиться за вашу победу.

– Мне потребуется что‑то большее, чем молитвы, если против одного моего человека встанет двадцать.

– А нет способа избежать войны? Она никогда не кончится, если однажды начнется.

– Я тоже так считаю. Тогда потеряют все – и мы, и чужеземцы, и христианская церковь. Но если все дайме‑христиане пойдут сейчас со мной – открыто, – тогда войны не будет. Амбиции Ишидо будут постоянно обуздываться. Даже если он поднимет свое знамя и восстанет, регенты могут уничтожить его, как вредителей с рисовых всходов.

Алвито чувствовал, что вокруг его шеи захлестывается петля.

– Мы здесь только для того, чтобы распространять слово Божье. А не вмешиваться в вашу политическую жизнь, господин.

– Ваш предыдущий руководитель предлагал Тайко помощь дайме‑христиан Кюсю, перед тем как мы покорили эту часть империи.

– С его стороны это была ошибка. Он не имел разрешения церкви или от самих дайме.

– Он предлагал отдать Тайко корабли, португальские корабли, чтобы перевезти наши войска на Кюсю, предлагал португальских солдат с ружьями, чтобы помочь нам. Даже против Кореи и против Китая.

– Опять, господин, он делал это ошибочно, без всякого разрешения.

– Скоро каждый должен будет выбрать, Тсукку‑сан. Да. Очень скоро.

Алвито физически почувствовал, что ему угрожают.

– Я всегда готов служить вам.

– Если я проиграю, вы умрете вместе со мной? Вы совершите джешпи – вы последуете за мной, или пойдете со мной на смерть, как верный слуга?

– Моя жизнь в руках Бога. И смерть тоже.

– Ах, да. Вашего христианского Бога! – Торанага слегка передвинул свои мечи. После этого он наклонился вперед. – Оноши и Кийяма перейдут на мою сторону в течение сорока дней, и Совет регентов отменит указы Тайко.

«Как далеко я могу зайти? – беспомощно спрашивал себя Алвито. – Как далеко?»

– Мы не можем влиять на них, как вы думаете.

– Может быть, ваш руководитель может приказать им. Прикажите им! Ишидо выдаст вас и их. Я знаю, почему он так сделает. Такова воля госпожи Ошибы. Разве она уже не настраивает наследника против вас?

«Да», – хотел крикнуть Алвито. Но Оноши и Кийяма тайно получили клятвенное обязательство Ишидо в письменном виде, назначающее их воспитателями наследника, один из них будет христианин. И Оноши, и Кийяма поклялись священной клятвой, что они убеждены, что вы предадите церковь, сразу как только уничтожите Ишидо.

– Отец‑инспектор не может приказать им, господин. Это было бы непростительным вмешательством в ваши политические дела.

– Оноши и Кийяма прибудут через сорок дней, указы Тайко аннулируются и больше никаких грязных священников. Регенты запретят им появляться в Японии.

– Что?

– Только вы и ваши священники. Никого больше – вонючих, попрошайничающих в черных одеждах – босоногих волосатиков! Тех, которые выкрикивают глупые угрозы и ничего не делают, кроме явных несчастий. Вы сможете иметь все их головы – если захотите – всех тех, кто здесь.

Все существо Алвито кричало об осторожности. Никогда Торанага не говорил так открыто. Один неверный шаг – и ты обидишь его и сделаешь его навсегда врагом церкви.

Подумать только, что предлагает Торанага! Исключительное право для церкви по всей империи! Единственная вещь, которая гарантирует чистоту церкви и ее безопасность, пока она набирает силу. Единственная вещь, которая не имеет цены. Единственная вещь, которой никто не может дать – даже папа! Никто – за исключением Торанаги. При открытой поддержке Кийямы и Оноши Торанага мог разгромить Ишидо и управлять Советом регентов.

Отец Алвито никогда не думал, что Торанага может быть таким откровенным. Или предложить так много. Могли ли Оноши и Кийяма перекинуться обратно? Эти двое ненавидели друг друга. По причинам, которые знали только они, они объединились против Торанага. Почему? Что заставит их предать Ишидо?

– Я недостаточно подготовлен, чтобы ответить на ваш вопрос, господин, или говорить о таких вещах, не правда ли? Я только говорю, что наша цель – спасать души, – сказал он.

– Я слышал, мой сын Нага заинтересовался вашей христианской верой.

«Угрожает ли Торанага или предлагает? – спросил себя Алвито. – Если он предлагает разрешить Наге принять их веру, – что за удачный это был бы ход; или он говорит: „Если мы не будем сотрудничать, я прикажу ему прекратить“?»

– Господин, ваш сын один из многих благородных людей, которые обращаются к религии.

Алвито внезапно понял всю огромность дилеммы, которую поставил перед ним Торанага. «Он пойман в ловушку – он манипулирует нами», – подумал он радостно. Он должен попытаться! «Что бы мы ни захотели, он должен дать нам, если мы хотим манипулировать им. Наконец, он открыто признал, что дайме‑христиане удерживают равновесие власти! Все, что мы захотим! Что еще нам надо? Ничего, за исключением…»

Он умышленно опустил свои глаза на журналы, которые он положил перед Торанагой. Он видел, как его рука протянулась и надежно упрятала их в рукав кимоно.

– Ах да, Тсукку‑сан, – сказал Торанага, его голос был мрачным и усталым, – Там новый чужеземец – пират. Враг вашей страны. Они скоро приплывут сюда, в большом количестве, не так ли? Они могут быть приняты хорошо – или же плохо. Как этот пират. Правда?

Отец Алвито понял, что они имели все. Попросить, что ли, голову на серебряном блюде, как голову Иоанна Крестителя, чтобы скрепить эту сделку? Или попросить разрешения построить собор в Эдо или в Осакском замке? В первый раз в своей жизни он чувствовал себя барахтающимся, не способным управлять собой при достижении власти.

«Мы не хотим больше того, что предложено! Я хочу, чтобы я мог сейчас же заключить сделку! Если бы это зависело только от меня одного, я бы рискнул. Я знаю Торанагу, и я бы поставил на него. Я бы согласился попытаться и поклялся бы священной клятвой. Да, я бы казнил Оноши или Кийяму, если бы они не согласились, чтобы выиграть это преимущество для матери‑церкви. Две души против десятков тысяч, сотен тысяч, миллионов. Это честно! Я бы сказал – да, да, да, во славу Господа Бога. Но я не могу ничего решить, как вы знаете, я только посланец, и часть моего сообщения…»

– Мне нужна помощь, Тсукку‑сан. Она нужна мне теперь.

– Все, что я могу сделать, я сделаю, Торанага‑сама. Я вам обещаю.

Тогда Торанага сказал окончательно:

– Я буду ждать сорок дней. Да. Сорок дней.

Алвито поклонился. Он заметил, что Торанага в ответ поклонился ниже и более официально, чем раньше, почти как если бы он кланялся самому Тайко. Священник встал покачиваясь, вышел из комнаты, в коридоре его шаг стал быстрее. Он торопился.

Торанага наблюдал за иезуитом из амбразуры, видел, как он далеко внизу пересек сад. Край седзи опять приоткрылся, но он обругал самурая и приказал страже под страхом смерти оставить его одного. Его глаза напряженно следили за Алвито через крепостные ворота, во дворе и так до тех пор, пока священник не затерялся в лабиринте зданий в замке.

Затем, в уединенной тишине, Торанага начал улыбаться. Потом он подобрал свое кимоно и начал танцевать. Это был матросский танец, которому его научил Блэксорн.

Глава Двадцать Первая

Сразу же после наступления сумерек Кири, тяжело переваливаясь, спустилась по ступенькам, сопровождаемая двумя служанками. Она направилась к носилкам с зашторенными окошками, стоявшим около садового домика. Большой плащ закрывал ее дорожное кимоно и делал ее еще более толстой, огромная, с широкими полями шляпа была завязана под подбородком.

Госпожа Сазуко терпеливо ждала ее на веранде, она была заметно беременна, Марико стояла около нее. Блэксорн прислонился к стене у крепостных ворот. На нем было коричневое кимоно с поясом, носки таби и военная обувь. На переднем дворе, за воротами, плотным строем стоял эскорт из шестидесяти хорошо вооруженных самураев, каждый третий был с факелом. Перед этими солдатами Ябу разговаривал с Бунтаро, мужем Марико, – низеньким, толстым мужчиной, почти не имевшим шеи. Оба были в кольчугах с луками и колчанами через плечо, а Бунтаро надел еще рогатый стальной военный шлем. Носильщики паланкина и грузовые носильщики в полной тишине терпеливо сидели на корточках около многочисленного багажа.

Слабый бриз принес обещание лета, но, кроме Блэксорна, этого никто не заметил, и даже он ощущал напряжение, охватившее их всех. Он к тому же остро ощущал, что он единственный был без оружия.

Кири взобралась на веранду. – Вам не следует ждать на холоде, Сазуко‑сан. Вы можете простудиться! Сейчас необходимо помнить о ребенке. Эти весенние вечера все еще полны сырости.

– Мне не холодно, Кири‑сан. Вечер приятный, для меня это только удовольствие.

– Все нормально?

– О, да. Все в порядке.

– Я бы не хотела уезжать. Я ненавижу отъезды.

– Нет нужды беспокоиться, – сказала Марико успокаивающе, присоединяясь к ним. На ней была простая шляпа с широкими полями, но они были более яркие там, где у Кири они были темные. – Радуйтесь, что возвращаетесь в Эдо. Наш господин через несколько дней последует за нами.

– Кто знает, что будет завтра, Марико‑сан?

– Все будущее в руках Бога.

– Завтра будет приятный день, и если нет, то нет! – сказала Сазуко. – Кто думает о завтра? Сегодня хорошо. Вы красивы, и нам будет не хватать вас, Кири‑сан, и вас, Марико‑сан! – Она глянула в сторону ворот, отвлеченная тем, что Бунтаро сердито кричал на одного из самураев, который уронил факел.

Ябу, старший над Бунтаро, номинально был командиром. Он увидел, что пришла Кири, и прошествовал обратно через ворота. Бунтаро шел с ним.

– О, господин Ябу, господин Бунтаро, – сказала Кири с суетливым поклоном. – Извините, что заставила вас ждать. Господин Торанага собирался спуститься, но потом решил не ходить. «Вы можете ехать», – сказал он. Пожалуйста, извините, меня.

– Не стоит извиняться. – Ябу хотел покинуть замок как можно скорее. Покинуть Осаку и вернуться в Изу. Он все еще с трудом верил, что уезжает живым, с чужеземцем, с ружьями, со всем остальным. Он послал срочные послания голубиной почтой своей жене в Эдо, чтобы быть уверенным, что все будет приготовлено в Мишиме, его столице, и Оми – в деревню Анджиро. – Вы готовы?

В глазах Кири заблестели слезы.

– Только дайте мне перевести дух, и я спущусь к носилкам. О, я хочу, чтобы мне можно было не уезжать! – Она огляделась кругом, ища Блэксорна, и наконец увидела его в тени, – Кто отвечает за Анджин‑сана? Пока мы не погрузимся на корабль?

Бунтаро раздраженно сказал:

– Я приказал ему идти около носилок моей жены. Если она не сможет с ним управиться, то я смогу.

– Может быть, господин Ябу, вам следовало бы сопровождать госпожу Сазуко?

– Стража!

Предупреждающий крик раздался с переднего двора. Бунтаро и Ябу поспешили через крепостную дверь, тогда как все мужчины толпой кинулись за ними, остальные кинулись из внутренних помещений.

Ишидо спускался по проходу между стенами замка во главе двухсот самураев в серой форме. Он остановился на переднем дворе перед воротами, и, хотя никто с той или другой стороны не проявлял враждебности и ни у кого не было в руках меча или лука со стрелами, все были готовы к бою.

Ишидо поклонился с большим искусством.

– Прекрасный вечер, господин Ябу.

– Да, действительно.

Ишидо небрежно кивнул Бунтаро, который также был небрежен, отвечая с минимально допустимой вежливостью. Оба были любимыми генералами у Тайко. Бунтаро командовал одним из полков в Корее, когда Ишидо был главнокомандующим. Каждый обвинял другого в измене. Только личное вмешательство Тайко предотвратило кровопролитие и кровную месть.

Ишидо рассматривал коричневых. Потом его глаза обнаружили Блэксорна. Он заметил, что человек полупоклонился, и кивнул в ответ. Сквозь ворота он мог видеть трех женщин и еще одни носилки. Его глаза опять остановились на Ябу.

– Кажется, что вы собрались на бой, Ябу‑сан, а не просто в почетный эскорт госпожи Киритсубо.

– Хиро‑Мацу отдал приказы из‑за убийства Амиды…

Ябу остановился, так как Бунтаро воинственно протопал вперед и стал своими огромными ногами в центре ворот.

– Мы всегда готовы к битве, с оружием или без него. Мы можем стоять против любых десяти в одиночку и против пятидесяти поедающих чеснок. Мы никогда не поворачиваемся спиной и не бегаем, как сопливые трусы, оставляя наших товарищей на погибель!

Улыбка Ишидо была наполнена презрением, его голос звучал раздраженно.

– Да? Может быть, ты скоро будешь иметь возможность – встать против настоящего мужчины, а не этих поедающих чеснок!

– Как скоро? Почему не сегодня вечером? Почему не здесь?

Ябу осторожно встал между ними. Он тоже был в Корее и знал, что правда была на стороне обоих и что никому нельзя было доверять, Бунтаро еще меньше, чем Ишидо.

– Не сегодня, потому что мы среди друзей, Бунтаро‑сан, – сказал он умиротворяюще, отчаянно желая избежать схватки, которая бы навсегда заперла их в этом замке, – Мы среди друзей, Бунтаро‑сан.

– Каких друзей? Я знаю друзей – и я знаю врагов! – Бунтаро повернулся обратно к Ишидо. – Где мужчина – тот настоящий мужчина, о котором вы говорили, Ишидо‑сан? А? Или просто мужчина? Дайте мне его – пусть они все выползают из своих нор и становятся передо мной – Тода Бунтаро, господином Сакуры, – если кто‑нибудь из них имеет мужество!

Все приготовились.

Ишидо зло оглянулся назад.

Ябу сказал:

– Сейчас не время, Бунтаро‑сан. Друзья или вра…

– Друзья? Где? В этой навозной куче? – Бунтаро плюнул в пыль.

Рука одного из людей в серой форме метнулась к рукоятке меча, десять коричневых сделали то же, пятьдесят серых задержались только на долю секунды, и теперь все они ждали, когда меч Ишидо подаст сигнал к атаке.

В это время из тени сада вышел Хиро‑Мацу, прошел через ворота в передний двор, свой боевой меч он держал в руках, наполовину вынув из ножен.

– Друзей можно найти и в навозе, сын мой, – сказал он спокойно. Руки выпустили рукоятки мечей. Самураи на противоположных стенах – серые и коричневые – ослабили натяжение тетивы. – Мы имеем друзей во всем этом замке. Во всей Осаке. Наш господин Торанага все время говорит нам об этом, – Он стоял как скала перед своим единственным оставшимся в живых сыном, видел жажду крови в его глазах. В тот момент, когда был замечен подходящий Ишидо, Хиро‑Мацу занял боевую позицию у внутренних ворот. Потом, когда миновала первая опасность, он со спокойствием кошки отошел в тень. Теперь он смотрел в глаза Бунтаро. – Разве это не так, сын мой?

С огромным усилием Бунтаро кивнул и отступил на шаг. Но он все еще закрывал путь в сад.

Хиро‑Мацу обратил свое внимание на Ишидо.

– Мы не ожидали вас сегодня вечером, Ишидо‑сан.

– Я пришел засвидетельствовать свое почтение госпоже Киритсубо. Мне не сообщали до последних минут, что кто‑то уезжает.

– Мой сын прав. Нам следовало поинтересоваться, среди друзей ли мы? Или мы заложники, которые должны просить о милости?

– Нет. Но господин Торанага и я согласовали протокол на время его визита. Должно быть дано уведомление за день о прибытии и отъезде высоких гостей, чтобы я мог засвидетельствовать соответствующие чувства.

– Решение господина Торанаги было внезапным. Он не считал, что отправка одной из его женщин в Эдо – достаточно важное дело, чтобы докучать вам, – ответил Хиро‑Мацу. – Да, господин Торанага только готовится к своему отъезду.

– Это решено?

– Да. В день, когда будет принято решение на встрече регентов. Вы будете информированы о точном времени согласно протоколу.

– Хорошо. Конечно, встреча может быть опять отложена. Господину Кийяме становится даже хуже.

– Отложена? Или не состоится?

– Я только упомянул о том, что это может быть. Мы надеемся иметь удовольствие видеть господина Торанагу долгое время, не так ли? Он поедет со мной завтра на охоту?

– Я потребовал, чтобы он отменил все охоты до собрания. Я не считаю это безопасным. Я не считаю, что какое‑либо из этих мест дальше можно считать надежным. Если грязный убийца так легко может пройти через кордон ваших часовых, как легко измена может настичь нас за его стенами?

Ишидо пропустил это оскорбление. Он знал это, и оскорбления еще больше разгорячили его людей, но это ему еще не было нужно. Он был рад вмешательству Хиро‑Мацу, так как сам он почти потерял контроль над собою. Мысль о голове Бунтаро в пыли, о его раздробленных зубах захватила его.

– Как вы хорошо знаете, все командовавшие охраной в ту ночь уже отправились в Великую Пустоту. К несчастью, члены секты Амиды имеют свои законы. Но они скоро будут уничтожены. Регентов будут просить разделаться с ними раз и навсегда. Теперь, может быть, я могу высказать свои чувства Киритсубо‑сан?

Ишидо вышел вперед. Его личные телохранители в серой форме шли за ним. Они все вздрогнули и остановились. Бунтаро держал стрелу наготове, и хотя она была направлена в землю, лук был натянут до предела.

– Серым запрещено проходить через эти ворота. Это согласовано в протоколе!

– Я управляющий Осакским замком и командир охраны наследника! У меня есть право ходить куда угодно!

Хиро‑Мацу еще раз овладел ситуацией.

– Верно, вы командир охраны наследника и вы имеете право ходить куда вам захочется. Но через эти ворота с вами может пройти только пять человек сопровождения. Разве это не согласовано с вами и моим хозяином на время его пребывания здесь?

– Пять или пятьдесят, не имеет значения! Это оскорбление…

– Оскорбление? Мой сын не имел в виду оскорбить вас. Он следует приказам, согласованным его сеньором и вами. Пять человек. Пять! – Слово было приказом, и Хиро‑Мацу, повернувшись спиной к Ишидо, посмотрел на своего сына, – Господин Ишидо оказывает нам честь, желая выказать свое уважение госпоже Киритсубо.

Меч старика был на два дюйма вынут из ножен, и никто не знал, обрушится ли он на Ишидо, если начнется схватка, или на голову его сына, если он направит стрелу. Все знали, что между отцом и сыном не было никакой показухи, только взаимное уважение к злобному характеру друг друга.

– Ну, мой сын, что ты скажешь командиру охраны наследника?

Пот стекал по лицу Бунтаро. Через мгновение он сделал шаг в сторону и ослабил натяжение лука, но держал его наготове.

Много раз Ишидо видел Бунтаро в списке соревнующихся в стрельбе из лука. В двухстах шагах от цели он выпускал стрелу и, пока она летела до цели, – следующие пять. Все они попадали в одну точку. Он был бы счастлив приказать атаковать и уничтожить и этих двух, отца и сына, и остальных. Но он знал, что будет актом глупости начать с них, а не с Торанаги и в любом случае может быть, что, когда начнется настоящая война, удастся соблазнить Хиро‑Мацу покинуть Торанагу и воевать вместе с ним. Госпожа Ошиба сказала, что она найдет подход к старому Железному Кулаку, когда наступит время. Она клялась, что он никогда не оставит наследника, что она склонит к себе Железного Кулака, отвратит его от Торанаги, может быть, даже устроит так, что он убьет своего хозяина и таким образом избежит конфликта. «Какая тайна, что именно, какие сведения позволяли ей думать, что она одержит верх над ним?» – снова и снова спрашивал себя Ишидо. Он приказал госпоже Ошибе уехать из Эдо, если это удастся, до встречи регентов. Ее жизнь не будет стоить зерна риса после отставки Торанаги, на которую согласились все остальные регенты. Отставка и немедленно сеппука, насильственно, если будет нужно. Если она спасется, хорошо. Если нет, неважно. Наследник будет править через восемь лет.

Он вошел через ворота в сад, Хиро‑Мацу и Ябу сопровождали его. За ними шли пятеро охранников. Он вежливо поклонился и пожелал счастья Киритсубо. Затем, удовлетворенный, что все идет как надо, повернулся и ушел со своими людьми.

Хиро‑Мацу облегченно вздохнул.

– Теперь вам лучше трогаться, Ябу‑сан. Этот рисовый червяк больше не причинит нам беспокойства.

– Да. Сразу же.

Кири вытирала платком пот с бровей.

– Это дьявольский ками! Я боюсь за нашего хозяина. – У нее потекли слезы. – Я не хочу уезжать!

– Господину Торанаге ничего не повредит, я обещаю вам, госпожа – сказал Хиро‑Мацу. – Вы должны ехать. Сейчас!

Кири попыталась подавить свои рыдания и распустила плотную вуаль, которая свисала с полей ее широкой шляпы.

– О, Ябу‑сама, вы будете сопровождать госпожу Сазуко в замке? Пожалуйста!

– Конечно.

Госпожа Сазуко поклонилась и торопливо ушла. Ябу пошел за ней. Женщина побежала вверх по ступеням. Она уже почти поднялась наверх, поскользнулась и упала.

– Ребенок! – крикнула Кири. – Она не пострадала? Все глаза устремились на распростертую на земле женщину. Марико кинулась к ней, но первым к ней подскочил Ябу. Он поднял ее. Сазуко была больше напугана, но не ушиблась.

– Со мной все в порядке, – сказала она, немного задыхаясь. – Не беспокойтесь, со мной совершенно все в порядке. Это было так глупо с моей стороны.

Убедившись, что она не пострадала, Ябу вернулся на передний двор, готовясь к немедленному отправлению.

Марико вернулась к воротам, очень обрадованная. Блэксорн скучал в саду.

– Что здесь? – спросила она.

– Ничего, – ответил он после паузы. – Что там кричала госпожа Киритсубо?

– Ребенок! Она не пострадала. Госпожа Сазуко беременна, – объяснила она. – Мы все боялись, что падение может повредить ей.

– Ребенок Торанаги‑сама?

– Да, – сказала Марико, оглядываясь на носилки. Кири сидела внутри за прозрачными занавесками, вуаль на ней была опущена. «Бедная женщина, – подумала Марико, зная, что она только пытается скрыть свои слезы. – Я бы так же была напугана, если бы расставалась со своим господином, будь я на ее месте».

Ее глаза обратились к Сазуко, которая еще раз махнула им с верхней ступеньки, а потом вошла внутрь. Железная дверь лязгнула – за ней. «Это звучит как похоронный звон, – подумала Марико. – Увидим ли мы их снова?»

– Что хотел Ишидо? – спросил Блэксорн.

– Он был – я не знаю точного слова. Он осматривал – проводил инспекцию без предупреждения.

– Почему?

– Он комендант замка, – сказала она, не желая упоминать настоящую причину.

Ябу выкрикивал команды в голове колонны, и она тронулась. Марико вошла в свой паланкин, оставив занавески полуоткрытыми. Бунтаро знаками показал Блэксорну, чтобы он шел сбоку. Тот повиновался.

Все ждали, когда пройдет паланкин Кири. Блэксорн смотрел на еле видную закутанную фигуру, слышал сдавленные рыдания. Сбоку шли две испуганные служанки, Аза и Соно. Потом он оглянулся в последний раз. Хиро‑Мацу стоял один у маленького садового домика, опираясь на свой меч. Теперь садик был скрыт от его глаз, так как самураи закрыли огромные крепостные ворота. Большой деревянный брус лег на свое место. Охраны на переднем дворе не было. Все стояли на зубчатой стене.

– Что происходит? – спросил Блэксорн.

– Простите, что вы сказали, Анджин‑сан?

– Это выглядит так, как будто мы под наблюдением. Коричневые против серых. Ожидаются какие‑то неприятности? Большие неприятности?

– О, извините. Это обычное дело – закрывать двери на ночь, – сказала Марико.

Он пошел рядом с ней, когда ее паланкин тронулся, Бунтаро и остаток арьергарда заняли свое место сзади него. Блэксорн следил за паланкином впереди, колеблющейся походкой носильщиков и туманной фигурой за занавесками. Он чувствовал себя очень тревожно, хотя и пытался успокоиться. Когда Киритсубо внезапно вскрикнула, он на мгновение посмотрел на нее. Все смотрели на лежащую на лестнице женщину. Он тоже хотел взглянуть туда же, но увидел, что Киритсубо внезапно бросилась в маленький домик. На мгновение он подумал, что ему изменяют глаза, так как ночью ее темный плащ и темное кимоно, шляпка и темная вуаль делали ее почти невидимой. Он видел, как фигура на мгновение исчезла, потом появилась снова, кинулась в паланкин – и там рывком задернули шторы. На мгновение их глаза встретились. Это был Торанага.

Глава Двадцать Вторая

Маленький кортеж, окружающий два паланкина, медленно двигался через лабиринт замка и бесконечные проверки. Каждый раз были формальные поклоны, документы дотошно проверялись заново, новый командир и группа сопровождающих серых проходили и пропускали их. На каждом посту Блэксорн следил с растущим дурным предчувствием, как капитан охраны подходит поближе, чтобы внимательно рассмотреть через задернутые занавески паланкина Киритсубо. Каждый раз человек кланялся еле видимой фигуре, слушал сдавленные рыдания и через какое‑то время давал знак, чтобы они проходили.

«Кто еще знает? – отчаянно спрашивал себя Блэксорн. – Служанки должны знать – это подтверждается тем, что они очень напуганы. Хиро‑Мацу, конечно, должен знать, госпожа Сазуко, отвлекающая всех, абсолютно наверняка. Марико? Не думаю. Может ли ему доверять Торанага? Этот короткошеий маньяк Бунтаро? Видимо, нет.

Очевидно, это очень засекреченная попытка тайного бегства. Но зачем Торанаге рисковать своей жизнью за пределами замка? Разве не безопасней внутри? Почему такая секретность? От кого он бежит? От Ишидо? Убийц? Или от кого‑то еще в замке? Возможно, от всех них, – подумал Блэксорн, желая, чтобы они безопасно добрались до галеры и вышли в море. – Если Торанагу обнаружат, дело будет совсем плохо, бой будет идти смертельный, и пощады просить и давать не будут. Я безоружен, и, даже если бы я имел пару пистолетов или двадцать орудий и сотню отчаянных ребят, серые бы смяли нас. Мне некуда бежать и негде спрятаться. Ты вляпался в дерьмо!»

– Вы устали, Анджин‑сан? – участливо спросила Марико. – Если вы устали, я пойду пешком, а вы можете проехаться в паланкине.

– Спасибо, – ответил он угрюмо, ему не хватало его сапог, ременные шлепанцы все еще были непривычны. – С ногами у меня все в порядке. Я просто хотел, чтобы мы уже были в безопасности, на море, только и всего.

– А в море безопасно?

– Иногда, сеньора. Нечасто. – Блэксорн едва слышал ее. Он думал: «Боже мой, надеюсь, я не помешаю Торанаге уйти. Это было бы ужасно! Насколько проще было бы, если бы я не видел его. Мне не повезло, это один из тех несчастных случаев, когда можно разрушить хорошо подготовленный план. Старуха Киритсубо хорошая актриса, и эта молодая тоже. Только потому, что я не понял, что она кричала, я не поддался на эту уловку. Очень не повезло, что я так ясно увидел Торанагу – в парике, накрашенного, в кимоно и плаще, как у Киритсубо, но тем не менее Торанагу»,

На следующем пункте проверки капитан серых подошел ближе, чем раньше, служанки кланялись со слезами и стояли на дороге, не собираясь уступить, как будто просто остановились. Капитан всмотрелся в Блэксорна и отошел. После внимательного рассматривания он заговорил с Марико, которая покачала головой и что‑то ответила. Мужчина что‑то буркнул и вернулся к Ябу, отдал документы и махнул рукой в знак того, что процессия может двигаться дальше.

– Что он сказал? – спросил Блэксорн.

– Он интересовался, откуда мы, где наш дом.

– Но вы покачали головой. Что же вы ответили?

– О, извините, он сказал – он спросил, не были ли отдаленные предки ваших людей связаны с ками – духом, который живет на севере, на окраинах Китая. До недавнего времени мы думали, что Китай был только еще одной цивилизованной страной на свете, за исключением Японии. Китай такой большой, что он сам похож на целый мир, – сказала она и закрыла на этом тему. На самом деле капитан спросил ее, не думает ли она, что этот чужеземец был потомком Харутвакари, ками, который присматривает за кошками, добавив, что он воняет, как хорек в течке, как, по его предположению, должен вонять ками.

Она ответила, что она так не думает, внутренне стыдясь грубости капитана, так как Анджин‑сан не имел запаха, характерного для Тсукку‑сана, отца‑инспектора или других варваров.

Его запах теперь был почти незаметен.

Блэксорн знал, что она не сказала ему правды. «Я бы хотел разговаривать на их тарабарском языке, – подумал он. – Я бы хотел убраться с этого проклятого острова, назад на „Эразмус“, с нормальной командой и большим запасом пищи, грога, пороха, – зарядов, продать товары и плыть опять домой. Когда это будет? Торанага сказал, скоро. Можно ли ему доверять? Как он доставил корабль в Эдо? На буксире? Или его привел португалец? Хотел бы я знать как португалец, не загноилась ли у него нога? Хотелось бы знать, собирается ли он жить с двумя ногами или одной, если его не доконает ампутация, или он близок к смерти. Боже мой, защити меня от ран и докторов. И от священников».

Еще одна проверка. Блэксорн не мог никак понять, как они все могут оставаться такими вежливыми и терпеливыми, все время кланяться, и позволять брать документы, и получать их обратно, всегда улыбаться без признаков раздражения с чьей‑либо стороны. Они так отличаются от нас.

Он взглянул в лицо Марико, частично скрытое вуалью и широкой шляпой. Он подумал, что она выглядит очень хорошенькой и он рад, что так вышел из себя из‑за ее ошибки. «По крайней мере, я больше не буду иметь дела с этим вздором, – сказал он себе. – Вот кровавые мерзавцы!»

После того как он принял утром ее извинения, он стал расспрашивать ее об Эдо и японских обычаях, об Ишидо и о замке. Темы секса он избегал. Она отвечала подробно, но избегала каких‑либо политических объяснений, – ее ответы были информативны, но безобидны. Скоро она и служанки ушли, чтобы подготовиться к отъезду, и он остался один с самураями на страже.

Его раздражало такое количество людей вокруг. «Все время кто‑нибудь около тебя, – подумал он. – Их слишком много. Они похожи на муравьев. Мне хотелось бы для контраста покоя за закрытой дубовой дверью, причем запор с моей стороны, а не с их. Я не могу дождаться, когда попаду на борт, потом на воздух, потом на море, даже на эту выматывающую всю душу галеру, похожую на брюхо свиньи».

Сейчас, когда он шел через Осакский замок, он понял, что увидит Торанагу на своей территории, в море, где он сам был на коне. «У нас будет достаточно времени поговорить, Марико будет переводить, и я все устрою. Торговые соглашения, корабль, возвращение нашего серебра, цены, если он захочет купить мушкеты и порох. Я составлю соглашение о возвращении на следующий год с полным грузом шелка. Ужасная история произошла с Доминго, но я использую его информацию для добрых дел. Я возьму „Эразмус“ и поплыву к реке Перл в Кантоне и прорву португальскую и китайскую блокаду. Верните мне мой корабль, и я разбогатею! Стану богаче, чем Дрейк! Когда я вернусь домой, я позову всех морских волков от Плимута до Зейдер‑Зее, и мы возьмем в свои руки торговлю со всей Азией. Там, где Дрейк только подпалил Филиппу бороду, я отрежу ему яйца. Без шелка Макао погибнет. Без Макао умрет Малакка, затем Гоа! Мы можем свернуть Португальскую империю, как ковер. „Вы хотите торговать с Индией, ваше величество? Азией? Африкой? Японией? Так вы можете получить их через пять лет!“

«Входите, сэр Джон!»

Да, рыцарский титул легко достижим, наконец. И, может быть, даже больше. Капитаны и мореплаватели становятся адмиралами, рыцарями, лордами, даже графами. Единственный путь для англичанина, человека из народа, к безопасности, истинной безопасности положения в королевстве – это через милость королевы, через служение ей. И путь к ее расположению был один – привезти ей сокровища, помочь заплатить за войну против вонючей Испании и этого негодяя папы».

«За три года я совершу три путешествия, – мечтал Блэксорн. – О, я теперь знаю о муссонах и штормах, но „Эразмус“ пойдет в крутой бейдевинд, и мы возьмем меньше груза. Минуточку… а почему не сделать это все как следует и забыть о небольшом грузе? Почему не захватить Черный Корабль этого года? Тогда у нас будет все!

Как?

Легко – если он не имеет эскорта и мы захватим его неожиданно. Но у меня мало народу. Подожди‑ка, в Нагасаки есть моряки! Разве не там все португальцы? Разве Доминго не говорил, что Нагасаки почти как португальский порт? Родригес говорил то же самое! Разве на их кораблях нет моряков, которых вынудили или силой заставили пойти в рейс, которые всегда готовы сбежать с корабля для того, чтобы быстро получить прибыль, независимо от того, с каким капитаном и под каким флагом? Имея наше серебро, я смогу нанять команду. Уверен, что смогу. Мне не нужны три года. Достаточно будет и двух. Еще два года со своим судном и командой, потом домой. Я буду богат и знаменит. И мы расстанемся, море и я, наконец. Навсегда.

Главное – Торанага. Как вести себя с ним?»

Они прошли еще один пункт проверки и повернули за угол.

Впереди была последняя решетка и соответственно последние ворота замка, а за ними последний подъемный мост и последний ров с водой. В дальнем конце была боевая башня. Многочисленные факелы превращали ночь в день, но с красным освещением.

Тут из тени выступил Ишидо.

Коричневые увидели его почти в тот же самый момент. Их захлестнула враждебность. Бунтаро почти прыгнул на Блэксорна, пробираясь ближе к голове колонны.

– Этот негодяй накличет беду, – сказал Блэксорн.

– Да, сеньор? Извините, вы что‑то сказали?

– Я сказал только, что Ишидо, кажется, злит вашего мужа, очень злит.

Она не ответила.

Ябу остановился. С безразличным видом он протянул пропуск капитану у ворот и обратил внимание на Ишидо.

– Я не ожидал снова увидеть вас. Ваша охрана очень строга.

– Спасибо, – сказал Ишидо, следя за Бунтаро и закрытым паланкином за ним.

– Достаточно было один раз проверить наши документы, – сказал Бунтаро, его оружие зловеще звякало. – Самое большое дважды. Что мы – военный отряд? Это оскорбительно.

– Ничего оскорбительного, Бунтаро‑сан. Из‑за того покушения я приказал усилить охрану. – Ишидо мельком взглянул на Блэксорна и задумался в очередной раз, отпустить ли его или задержать, как того хотели Оноши и Кийяма. Потом он снова посмотрел на Бунтаро. «Падаль, – подумал он. – Скоро твоя голова будет висеть на колу. Как могла такая прелестная женщина, как Марико, выйти замуж за обезьяну вроде тебя?»

Новый капитан скрупулезно проверял каждого, убеждаясь, что все соответствуют списку.

– Все в порядке, Ябу‑сама, – сказал он, когда вернулся к началу колонны. – Пропуск вам больше не нужен. Мы оставили его у себя.

– Хорошо, – сказал Ябу и повернулся к Ишидо. – Мы скоро встретимся.

Ишидо вынул из рукава свиток пергамента.

– Я хотел спросить госпожу Киритсубо, не возьмет ли она это с собой в Эдо. Для моей племянницы. Видимо, я не скоро попаду в Эдо.

– Конечно, – Ябу протянул руку.

– Не беспокойтесь, Ябу‑сан. Я спрошу ее. – Ишидо направился в сторону паланкина.

Служанки подобострастно перехватили его. Аза протянула руку.

– Могу я взять ваше послание, господин. Моя хо…

– Нет.

К удивлению Ишидо и всех вокруг, девушки не уступили ему дорогу.

– Но моя хозя…

– Отойдите! – прорычал Бунтаро. Обе служанки отступили с рабской покорностью, очень испуганные.

Ишидо наклонился к занавескам.

– Киритсубо‑сан, я хотел бы знать, не будете ли вы так добры передать мое письмо в Эдо? Моей племяннице?

Между рыданиями почувствовалось легкое замешательство, и фигура утвердительно кивнула.

– Спасибо, – Ишидо протянул тонкий свиток пергамента к занавеске.

Рыдания прекратились. Блэксорн понял, что Торанага в ловушке. Вежливость требовала, чтобы Торанага взял свиток, и ему нужно было протянуть руку.

Все ждали, когда протянется рука.

– Киритсубо‑сан?

Рука все еще не показывалась. Тогда Ишидо сделал быстрый шаг вперед, отдернул в сторону занавеску, и в то же самое мгновение Блэксорн подскочил и начал прыгать вверх‑вниз, как сумасшедший. Ишидо и остальные повернулись к нему, ошарашенные.

В какой‑то момент Торанага был хорошо виден за спиной у Ишидо. Блэксорн подумал, что Торанага еще может сойти за Киритсубо в двадцати шагах, но здесь, в пяти, это невозможно, даже если лицо и скрыто вуалью. И в ту бесконечную секунду, когда Торанага еще не задернул занавеску, Блэксорн понял, что Ябу узнал его, Марико – наверняка, возможно, и Бунтаро и, вероятно, кое‑кто из самураев. Он бросился вперед, схватил свиток и втиснул его через щель в занавесках, после чего повернулся, бормоча:

– В моей стране считается плохой приметой для принца самому отдавать послания, как обычному простолюдину… плохая примета…

Все это случилось так неожиданно и быстро, что Ишидо не успел вытащить меч, а Блэксорн уже кланялся и буйствовал перед ним, как сумасшедший чертик из ящика; тут Ишидо среагировал и взмахнул мечом, целясь в горло.

Отчаянные глаза Блэксорна нашли Марико.

– Ради Бога, помогите, плохая примета… плохая примета!

Она вскрикнула. Лезвие меча остановилось на волосок от шеи. Марико кинулась объяснять, о чем говорит Блэксорн. Ишидо опустил меч, секунду вслушивался, разбираясь в ее яростной скороговорке, потом закричал с нарастающей злобой и ударил Блэксорна в лицо тыльной поверхностью руки.

Блэксорн пришел в неистовство. Он поднял свои громадные кулаки и бросился на Ишидо.

Если бы Ябу не был так быстр, что успел схватить Ишидо за руку с мечом, голова Блэксорна уже катилась бы в пыли. Бунтаро, долей секунды позже, схватил Блэксорна, который уже протягивал руки к горлу Ишидо. Потребовалось четверо коричневых самураев, чтобы оттащить его от Ишидо, после чего Бунтаро оглушил его, стукнув сзади по шее. Серые бросились на защиту своего хозяина, но коричневые уже окружили Блэксорна и паланкины и через минуту все отступили; Марико и служанки умышленно вопили и причитали, помогая создать еще больший хаос и неразбериху.

Ябу начал умиротворять Ишидо, Марико со слезами повторяла снова и снова в сильной полуистерике, что сумасшедший чужеземец считает, что он только пытался спасти великого полководца, которого он принял за принца, от плохого ками.

– И у них, совсем как у нас, считается самым страшным оскорблением трогать их лица, это и привело его моментально в такое бешенство. Он ничего не понимающий чужеземец, но он дайме в своей стране, и он только пытался помочь вам, господин!

Ишидо выругался и ударил ногой Блэксорна, который только еще приходил в себя. Блэксорн с большим удовлетворением слушал весь этот гвалт. Глаза его прояснялись. Серые окружали их, по двадцать человек на одного, мечи были обнажены, но пока никто не погиб и все дисциплинированно ждали приказа.

Блэксорн заметил, что все внимание сфокусировалось на нем. Но теперь он знал, что у него есть союзники.

Ишидо опять повернулся к нему и подошел ближе, что‑то крича. Он чувствовал, что коричневые крепче уцепились за него, и знал, что сейчас его ударят, но на этот раз, вместо того, чтобы попытаться освободиться от их рук, как они этого ожидали, он стал падать, потом внезапно выпрямился, вырвался, безумно смеясь, и начал петь, изображая волынку и плясать свой матросский танец. Монах Доминго сказал ему, что в Японии все верят, что сумасшествие вызвано только ками и таким образом сумасшедшие, как все дети и старики, не отвечают за себя и имеют иногда особые привилегии. Поэтому он скакал как безумный, иногда напевая так, чтобы его поняла Марико:

«Помогите… Мне нужна помощь, ради Бога… я долго не могу…» – отчаянно изображая сумасшедшего, зная, что это единственный способ спастись.

– Он сумасшедший, он одержимый! – крикнула Марико, сразу поняв игру Блэксорна.

– Да, – сказал Ябу, все еще пытаясь оправиться от шока после того, как увидел Торанагу, и не зная, играет ли Анджин‑сан или действительно сошел с ума.

Марико была на грани срыва. Она не знала, что делать. «Анджин‑сан спас господина Торанагу, но как он узнал?» – бессмысленно повторяла она про себя.

В лице Блэксорна не было ни кровинки, если не считать кровавых полос от ударов. Он прыгал и прыгал, отчаянно желая, чтобы кто‑нибудь ему помог, но никто ему не помогал. Тогда, отчаянно проклиная Ябу и Бунтаро как безродных трусов и Марико как глупую суку, он внезапно прекратил свой дикий танец, поклонился Ишидо, как дергающаяся марионетка, и полупошел, полузатанцевал к воротам. «За мной, идите за мной!» – кричал он, его голос почти прервался, он пытался идти, как дудочник из сказки Браунинга.

Серые преградили ему путь. Он закричал на них с наигранной яростью и властно приказал им уйти с дороги, немедленно переключившись на истерический смех.

Ишидо схватил лук и стрелы. Серые рассыпались в разные стороны. Блэксорн был уже почти в воротах. Он повернулся к бухте, зная, что бежать было некуда. В отчаянии он снова начал свой бешеный танец.

– Он сумасшедший, сумасшедший пес! Сумасшедших собак нужно кончать! – Голос Ишидо был полон ярости. Он достал стрелу и прицелился.

Марико сразу кинулась вперед из своего безопасного места у паланкина Торанаги и пошла в сторону Блэксорна.

– Не беспокойтесь, господин Ишидо, – крикнула она. – Не стоит беспокоиться, это мгновенное сумасшествие, может быть, вы мне разрешите… – Подойдя ближе, она увидела, как устал Блэксорн, его сумасшедшую улыбку и испугалась неожиданно для себя. – Я могу помочь теперь, Анджин‑сан, – торопливо сказала она. – Мы должны попробовать выйти отсюда. Я провожу вас. Не беспокойтесь, он нас не застрелит. Только перестаньте прыгать.

Блэксорн сразу остановился, повернулся и спокойно пошел на мост. Она шла на шаг сзади него, как и положено по обычаю, ожидая, что сзади полетят стрелы, слыша их.

Тысячи глаз следили за гигантом‑сумасшедшим и хрупкой женщиной на мосту, уходящими от них.

Ябу почувствовал, что возвращается к жизни.

– Если вы хотите его убить, позвольте это сделать мне, Ишидо‑сама. Не подобает вам лишать его жизни. Генерал не убивает собственными руками. Убивать вместо него должны другие. – Он подошел ближе и понизил голос: – Пусть он живет. Безумие нашло на него после вашего удара. Он дайме в своей стране, и вдруг такой удар, – так говорит Марико‑сан, правда? Доверьтесь мне, он ценен нам живым.

– Что?

– Он более ценен нам живым. Поверьте мне. Мы можем покончить с ним в любой момент. Но он нужен нам живым.

Ишидо прочитал на лице Ябу безрассудство и правду. Он опустил лук.

– Очень хорошо. Но однажды он потребуется и мне живым. Я повешу его за пятки над ямой.

Ябу сглотнул и сделал полупоклон. Он нервно махнул кортежу, чтобы он трогался, боясь, что Ишидо вспомнит про паланкин «Киритсубо».

Бунтаро, притворяясь услужливым, взял инициативу в свои руки и дал команду двигаться. Он не задавался вопросом, как это Торанага волшебным образом появился, как ками, среди них, только понял, что его хозяин в опасности и почти беззащитен. Он видел, что Ишидо не спускает глаз с Марико и Анджин‑сана, но и при этом он вежливо поклонился ему и встал сзади паланкина Торанаги, чтобы защитить своего хозяина от стрелы, если здесь начнется бой.

Колонна теперь приближалась к воротам. Ябу занял место стражника сзади. В любой момент он ожидал, что кортеж остановят. «Наверняка кто‑нибудь из серых видел Торанагу, – подумал он. – Сколько времени пройдет, прежде чем они сообщат об этом Ишидо? Не думает ли он, что я участвую в попытке бегства? Не погубит ли это меня?»

На полпути через мост Марико на мгновение оглянулась.

– Они идут за нами, Анджин‑сан, оба паланкина прошли через ворота и сейчас уже на мосту!

Блэксорн не ответил и не обернулся. Он прилагал все усилия, чтобы держаться прямо. Он потерял сандалии, его лицо горело от удара, и в голове стучало от боли. Последние стражники пропустили его через опускную решетку и дальше. Они также разрешили пройти и Марико не останавливая ее. А потом прошли и паланкины.

Блэксорн направился вниз с пологого холма, прошел поляну и дальний мост. Только оказавшись в роще, не просматриваемой из замка, он опустился на землю.

Глава Двадцать Третья

– Анджин‑сан, Анджин‑сан!

В полубессознательном состоянии он позволил Марико помочь ему выпить саке. Колонна остановилась, коричневые тесно стояли вокруг паланкина с зашторенными окнами, сопровождающие их серые стояли впереди и сзади. Бунтаро крикнул одной из служанок, она немедленно достала бутылку из грузовой корзины, приказал своей личной страже не подпускать никого к паланкину Киритсубо‑сан и заторопился к Марико.

– С Анджин‑саном все в порядке?

– Да, да, думаю, что да, – ответила Марико. Ябу присоединился к ним.

Стараясь избавиться от капитана серых, Ябу сказал небрежно:

– Мы можем пойти, капитан. Оставим здесь несколько человек и Марико‑сан. Когда чужеземец придет в себя, она и остальные смогут пойти за нами.

– При всем моем к вам уважении, Ябу‑сан, мы должны подождать. Мне поручено передать вас всех на галеру в целости и сохранности. Всех вместе, – сказал ему капитан.

Они все посмотрели на Блэксорна, поперхнувшегося вином.

– Спасибо, – проворчал он. – Мы в безопасности? Кто еще знает, что…

– Мы в безопасности! – умышленно прервала она его. За ней стоял капитан, и она не доверяла ему. – Анджин‑сан, вы теперь в безопасности, и нет нужды беспокоиться. Понимаете? У вас был своего рода припадок. Только поглядите вокруг – вы в безопасности!

Блэксорн сделал как она велела. Он увидел капитана и серых и понял. Теперь к нему быстро возвращались силы, ему помогло вино.

– Извините, сеньора. Это была просто паника. Я, видимо, старею: часто теряю рассудок и никогда потом не могу вспомнить, что случилось. Разговор на португальском утомителен, правда? – Он перешел на латынь. – Они не поймут?

– Наверняка.

– Этот язык легче?

– Возможно, – сказала она, обрадовавшись, что он понял, что нужна осторожность, даже используя латынь, которая была для японцев почти непонимаемым и невыучиваемым языком, за исключением нескольких человек в империи.

Их обучали иезуиты, и большинство из них готовилось к карьере священника. Она была единственной женщиной во всем их мире, которая могла говорить, и читать, и писать по‑португальски и на латыни.

– Оба языка трудны, в каждом своя опасность.

– Кто еще знает об «опасности»?

– Мой муж и тот, кто руководит нами.

– Вы уверены?

– Все указывает на это.

Капитан серых беспокойно задвигался и что‑то сказал Марико.

– Он спрашивает, здоров ли ты, не пострадали ли руки и ноги. Я сказала, что нет. Они тебя вылечат.

– Да, – сказал он, переходя на португальский язык. – У меня часто бывают приступы. Если кто‑нибудь ударяет меня по лицу, я схожу с ума. Извините. Никогда не помню, что при этом происходит. Это перст Божий. – Он увидел, что капитан сосредоточенно смотрит на их губы, и подумал: «Попался, негодяй, бьюсь об заклад, ты понимаешь португальский!»

Соно, служанка, наклонилась к занавеске паланкина. Она послушала и вернулась к Марико.

– Извините, Марико‑сан, но моя хозяйка спрашивает, если этому сумасшедшему лучше, может, мы пойдем дальше? Она спрашивает, не дадите ли вы ему свой паланкин, а то моя хозяйка беспокоится, успеем ли мы до прилива. Все эти беспокойства с сумасшедшим еще больше ее расстроили. Но, зная, что сумасшедшие только наказаны богами, она будет молиться за возвращение ему здоровья и лично даст лекарства, чтобы вылечить его, сразу как только мы окажемся на борту. Марико перевела.

– Да. Я уже поправился. – Блэксорн встал и зашатался.

Ябу прокричал команду.

– Ябу‑сан говорит, что вы поедете в паланкине, Анджин‑сан. – Марико улыбнулась, когда он начал протестовать. – Я действительно очень сильна, и вам не стоит беспокоиться, я пойду около вас, и вы можете поговорить, если вам захочется.

Он позволил им отнести себя в паланкин. Они сразу же тронулись дальше. Качающийся паланкин успокаивал, и он утомленно откинулся на спину. Дождавшись, пока капитан серых ушел во главу колонны, он прошептал на латыни, предупреждая ее:

– Этот центурион понимает какой‑то другой язык.

– Да. И я думаю, что кое‑что на латыни тоже, – ответила она шепотом так же спокойно. Минуту она шла молча. – Если говорить серьезно, то вы смелый человек. Благодарю вас за то, что вы спасли его.

– Вы еще более смелы.

– Нет, Господь Бог поставил меня на эту стезю и позволил мне быть немного полезной. Я еще раз благодарю вас.

Город ночью был прекрасен. В богатых домах было много цветных фонарей, масляных ламп и свечей, висящих над воротами и в садах, седзи просвечивали восхитительными цветами. Даже бедные дома были приукрашены просвечивающими седзи. Фонари освещали путь пешеходов, и носильщиков, и самураев, едущих верхом.

– Мы сжигаем в наших лампах в домах масло, а также используем свечи, но с наступлением ночи многие ложатся спать, – объяснила Марико, пока они двигались по городским улицам, извилистым и неровным; пешеходы кланялись, а очень бедные стояли на коленях, пока они не проходили; море блестело в лунном свете.

– У нас то же самое. Как вы готовите? На дровах? – К Блэксорну быстро возвращались силы, и его ноги больше не казались мягкими, как желе. Она отказалась сесть обратно в паланкин, поэтому он лежал там, наслаждаясь свежим воздухом и разговором.

– Мы пользуемся жаровнями с древесным углем. Мы не употребляем такую пищу, как вы, поэтому наша готовка более простая. Просто рис и немного рыбы, в основном сырой или сваренной на древесном угле, с острым соусом и маринованными овощами, может быть, немного супу. Без мяса, мясо – никогда. Мы умеренные люди, мы должны быть такими, так как у нас мало земли, может быть, только пятую часть ее можно возделывать, и нас очень много. У нас считается достоинством быть умеренным даже в пище, которую мы съедаем.

– Вы смелая. Я благодарю вас. Стрелы не полетели потому, что вы защищали меня своей спиной.

– Нет, капитан. Это произошло по воле Бога.

– Вы смелая и красивая.

С минуту она шла молча. «Никто и никогда не называл меня раньше красивой, никто, – подумала она, – Я не смелая и не красивая, мечи красивы, честь красива».

– Мужество красиво, и вы имеете его в избытке.

Марико не ответила. Она вспоминала это утро и все дьявольские слова и дьявольские мысли. Как человек может быть таким смелым и таким глупым, таким мягким и таким жестоким, таким сердечным и таким отвратительным – все в одно и то же время? Анджин‑сан был безгранично смел, когда отвлекал внимание Ишидо от паланкина, очень умен, когда притворялся сумасшедшим, и таким образом вытащил Торанагу из этой западни. Как умно со стороны Торанаги скрыться таким образом! «Но будь осторожна, Марико, – предупреждала она себя. – Думай о Торанаге, а не об этом незнакомце. Помни, что он дьявол, и останови эту влажную теплоту в бедрах, которой у тебя раньше никогда не появлялось, об этой теплоте говорят куртизанки, ее описывают иллюстрированные порнографические книжки».

– А, – сказала она. – Мужество красиво, и вы имеете его в избытке. – Тут она опять перешла на португальский. – Латынь такой утомительный язык.

– Вы учили его в школе?

– Нет, Анджин‑сан, это было позднее. После замужества я жила далеко на севере довольно долгое время. Я была одна, если не считать служанок и крестьян, и единственные книги, которые у меня были, это на португальском и латыни – грамматика и религиозные книги, а также Библия. За изучением языков очень быстро проходит время, оно хорошо занимало ум. Я была очень счастлива.

– А где был ваш муж?

– На войне.

– Сколько времени вы были одна?

– Мы говорим, что время не имеет единой меры, это время может быть как заморозок, или молния, или слеза, или осада, или шторм, или заход солнца, или даже как скала.

– Это очень умно сказано, – заметил он. Потом добавил: – Ваш португальский очень хорош, сеньора. И ваша латынь. Лучше, чем у меня.

– У вас медоточивый язык, Анджин‑сан!

– Это хонто!

– «Хонто» хорошее слово. Хонто – это то, что однажды в деревню забрел святой отец. Мы были похожи на две потерявшиеся души. Он оставался четыре года и очень помог мне. Я рада, что я могу свободно говорить, – сказала она без жеманства. – Мой отец хотел, чтобы я выучила языки. Он считал, что мы должны знать дьявола, с которым нам придется иметь дело.

– Он был мудрый человек.

– Нет. Не мудрый.

– Почему?

– Когда‑нибудь я расскажу вам его историю. Она печальная.

– Почему вы были одна целую скалу времени?

– Почему вы не отдыхаете? Нам еще предстоит долгий путь.

– Вы хотите в паланкин? – Он снова собрался встать, но она покачала головой.

– Нет, спасибо. Пожалуйста, оставайтесь где сидите. Мне нравится идти пешком.

– Хорошо. Но вы не хотите больше поговорить?

– Если вам хочется, мы можем поговорить. Что бы вы хотели узнать?

– Почему вы были одна целую скалу времени?

– Меня отослал мой муж. Мое присутствие раздражало его. Он имел полное право так сделать. Он оказал мне честь, не разведясь со мной. Потом он оказал мне даже еще большую честь, приняв обратно меня и моего сына. – Марико взглянула на него. – Моему сыну уже пятнадцать лет. Я уже старая дама.

– Я не верю вам, сеньора.

– Это хонто.

– Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж?

– Много, Анджин‑сан. Очень много. Мы говорим: возраст подобен заморозку, или осаде, или заходу солнца, иногда даже скале, – Она засмеялась.

«В ней все так изящно», – подумал он, зачарованный ею.

– О, почтенная госпожа, старость выглядит миловидно,

– Женщин, Анджин‑сан, большой возраст никогда не красит.

– Вы мудры так же, как и красивы. – Латынь пришла легко, и хотя она звучала более формально и более возвышенно, но была и более интимна. «Следи за собой», – подумал он.

«Никто не называл меня красивой раньше, – повторила она про себя. – Я хотела бы, чтобы это было правдой».

– Здесь не принято обращать внимание на женщин, принадлежащих другим мужчинам, – сказала она. – Наши обычаи очень строги. Например, если замужнюю женщину застанут наедине с мужчиной в комнате с закрытой дверью – тем более, если они одни ведут интимную беседу, – по закону ее муж, или его брат, или его отец имеют право сразу же убить ее. Если девушка незамужняя, отец может в любой момент сделать с ней все, что захочет.

– Это нечестно и нецивилизованно, – сказал он, но минуту спустя пожалел об этом.

– Мы считаем себя вполне цивилизованными, Анджин‑сан. – Марико была рада, что ее обидели, так как это разрушало охватившее ее очарование этим человеком и рассеивало всю возникшую между ними теплоту, – Наши законы очень мудры. Есть достаточно много женщин, свободных и незанятых, которые встречаются повсюду, чтобы мужчина мог выбрать себе любую. Это, правда, защита для женщин. Обязанности жены – только по отношению к мужу. Будьте терпеливым, вы еще увидите, как мы цивилизованны и развиты. У женщин свое место, у мужчин свое. Мужчина может иметь только одну законную жену одновременно и, конечно, много наложниц, но женщины у нас имеют намного больше свободы, чем испанские или португальские дамы – судя по тому, что мне рассказывали. Мы можем свободно ходить, куда захотим и когда захотим. Мы можем оставить наших мужей, и если захотим, – развестись с ними. Мы можем отказаться выйти замуж, если захотим. Мы владеем собственным состоянием и имуществом, нашими телами и нашим духом. Мы имеем большие полномочия, если захотим. Кто следит за вашим состоянием, за деньгами в вашем доме?

– Я, естественно.

– Здесь жена присматривает за всем. Деньги для самурая ничто. Настоящий мужчина их презирает. Я веду все дела моего мужа. Он принимает все решения. Я только выполняю его желания и оплачиваю его счета. Это оставляет его абсолютно свободным для выполнения долга перед господином, что является его единственной обязанностью. О да, Анджин‑сан, вы должны быть очень терпеливы, прежде чем сможете начать критиковать.

– Это была не критика, сеньора. Просто мы верим в священность жизни: никто не может так просто убить человека, без решения законного суда – суда по законам королевы.

Она не позволила себе смягчиться.

– Вы говорите много вещей, которые я не понимаю, Анджин‑сан. Разве вы не сказали «нечестно и нецивилизованно»?

– Да.

– Тогда это как раз и есть критика, не так ли? Господин Торанага просил меня сказать вам, что нехорошо критиковать не зная. Вы должны помнить о нашей цивилизации, нашей культуре, которым уже тысячи лет. Три тысячи из них подтверждены документами. О да, мы древний народ. Такой же древний, как тот, что населяет Китай. На сколько веков назад уходит ваша культура?

– Не так на много, сеньора.

– Наш император, Го‑Нидзи, сто седьмой представитель одной непрерывной династии, прямо восходит к Джимму‑Тенно, первому обитателю земли, который был потомком пяти поколений земных духов и перед ними семи поколений небесных духов, которые произошли от Ку‑Куни‑токо‑таси‑нох‑Микото – самого первого духа, который появился, когда небо откололось от небес. Даже Китай не может сказать, что у него такая история. Сколько поколений нынешние ваши короли правят вами?

– Наша королева третья из династии Тюдоров, сеньора. Но она старая и бездетная, так что эта династия прекращается.

– Сто семь поколений до богов, Анджин‑сан, – гордо повторила она.

– Если вы верите в это, как вы можете при этом говорить, что вы католичка? – Он увидел, как она вскинула голову, потом пожала плечами.

– Я только десять лет христианка и, следовательно, новичок, хотя и верю в христианского Бога, в Бога‑отца, и Сына, и Святого Духа, всем своим сердцем, но наш император выше всего. Да, я христианка, но прежде всего я японка.

«Не ключ ли это ко всем вам? Что прежде всего вы японцы? – спросил он себя. Он смотрел на нее, удивленный тем, что она сказала. – Их обычаи безумны! Деньги ничего не значат для настоящего мужчины? Это объясняет, почему Торанага был так презрителен, когда я упомянул о деньгах при первой встрече. Сто семь поколений? Невозможно! Немедленная смерть только за то, что ты без всяких задних мыслей побыл в закрытой комнате с женщиной? Это варварство – открытое приглашение к убийству. Они защищают и восхищаются убийцей! Разве это не то, что сказал Родригес? А то, что сделал Оми‑сан? Разве он не так убил того крестьянина? Клянусь кровью Христа, я не думал об Оми все эти дни. И о деревне, и о погребе, и как я стоял перед ним на коленях. Забыть его, послушаться ее, быть терпеливым, как она сказала, расспрашивать ее, так как она поможет найти, чем можно привлечь Торанагу для исполнения твоего плана. Теперь Торанага абсолютно у тебя в долгу. Ты спас его. Он знает это, все знают это. Разве она не благодарила тебя за его спасение, не за свое?»

Колонна двигалась к морю через город. Он заметил, как шагает Ябу, и моментально вспомнил крики Пьетерсуна. «Всему свое время», – пробормотал он, больше для себя.

– Да, – говорила Марико. – Вам, должно быть, очень трудно. Наш мир так отличается от вашего. Очень отличается, но очень мудро устроен. – Она смутно видела фигуру Торанаги в паланкине и снова поблагодарила Бога за его спасение. Как объяснить чужеземцу, как поблагодарить его за мужество? Торанага приказал ей объясниться, но как?

– Позвольте мне рассказать вам свою историю, Анджин‑сан. Когда я была молодой, мой отец был генералом у дайме по имени Города. В то время господин Города был не великим диктатором, а дайме, все еще борющимся за власть. Мой отец пригласил этого Городу и его главных вассалов на пиршество. У него никогда не было так, чтобы не было денег для покупки продуктов, саке, лаковой посуды и татами, которых требовал такой визит согласно обычаю. Если вы думаете, что моя мать была плохо воспитана, то это не так. Каждая крупинка доходов моего отца шла на его вассальных самураев, и хотя официально ему полагалось содержать всего лишь четыре тысячи самураев, ужимаясь, экономя и манипулируя, мать добивалась того, что он выставлял на войну пять тысяч триста воинов, к славе своего сеньора. Мы, его семья, – мать, наложницы отца, братья и сестры, – питались очень скудно. Но что из того? Мой отец и его люди имели самое лучшее оружие и самых хороших лошадей и самое лучшее отдавали их хозяину.

Да, для этого пиршества денег не хватало, поэтому моя мать поехала к мастерам по парикам в Киото и продала свои волосы. Я помню, что они, как расплавленная черная лава, свисали до копчика. Но она продала их. Парикмахеры тут же срезали все волосы, а ей дали дешевый парик, и она купила все необходимое и спасла честь моего отца. Ее обязанностью было оплачивать счета, и она платила. Она выполнила свои обязанности. Для нас наш долг очень важен.

– А что сказал он, ваш отец, когда обнаружил это?

– Что он мог сказать, кроме как поблагодарить ее? Ее обязанность была найти деньги. Спасти его честь.

– Она, видимо, очень любила его.

– Любовь – христианское слово, Анджин‑сан. Любовь – христианское понятие, христианский идеал. У нас нет слова «любовь» в вашем понимании. Обязанность, верность, честь, уважение, желание, эти слова и мысли – это то, что есть у нас и в чем мы нуждаемся. – Она взглянула на него и вопреки своим желаниям снова представила тот момент, когда он спас Торанагу, а вместе с ним и ее мужа. «Никогда не забуду, что они попались там в ловушку и погибли бы, если бы не этот человек».

Она убедилась, что вокруг никого нет.

– Почему вы это сделали?

– Не знаю. Может быть, потому… – Он остановился. Так много можно было бы сказать. «Может быть, потому, что Торанага был беспомощен, а я не хотел, чтобы меня изрубили на куски… Потому, что, если бы его обнаружили, нас бы всех в этой суматохе захватили. Потому что я знал то, чего не знал никто, кроме меня, и я должен был вести эту игру… Потому, что я не хотел умереть – слишком много нужно сделать, чтобы я мог потерять жизнь, а Торанага единственный, кто может вернуть мне корабль и свободу».

Вместо этого он ответил по‑латыни:

– Отдайте Цезарю Цезарево.

– А, – сказала она и добавила на том же языке: – А, вот это и я пыталась выразить. Цезарю – Цезарево, а Богу – Богово. То же с нами. Бог есть Бог, и наш император – от Бога. И Цезарь есть Цезарь, и его надо почитать как Цезаря. Ты мудр. Иногда мне кажется, что ты понимаешь больше, чем говоришь.

«А ты не делаешь того, чего клялся никогда не делать? – спросил себя Блэксорн. – Ты не играешь в лицемера? И да, и нет. Я им ничем не обязан. Я пленник. Они украли мой корабль и мои товары, убили одного моего человека. Они варвары – ну, часть из них варвары, а остальные католики. Я ничем не обязан варварам и католикам. Но тебе хотелось бы лечь с ней в постель, и ты говорил ей комплименты, не так ли? А впрочем, к черту всякие мысли!»

Теперь море было уже гораздо ближе, в полумиле. Он мог видеть много кораблей, среди них был и португальский фрегат с ходовыми огнями. Он был идеальной добычей. «С двадцатью отчаянными ребятами я бы мог захватить его». Он повернулся к Марико. Странная женщина со странной семьей. Чем она провинилась перед Бунтаро – этим павианом? Как она могла лечь с ним в постель или выйти за него замуж? Что такое «печаль»?

– Сеньора, – сказал он, придав своему голосу нежность, – ваша мать, должно быть, редкая женщина. Совершить такое!

– Да. Но за то, что она сделала, она будет жить вечно. Теперь она – легенда. Она была самураем, как мой отец был самураем.

– Я думал, что самураем может быть только мужчина.

– О нет, Анджин‑сан. Мужчины и женщины одинаково самураи, воины с ответственностью перед своим господином. Моя мать была настоящим самураем, ее ответственность перед мужем была выше всего.

– Она теперь в вашем доме?

– Нет. Ни она, ни мой отец, никто из моих братьев, сестер или еще кто из семьи… Я последняя в моем роду.

– Это был несчастный случай?

Марико внезапно почувствовала усталость. «Я устала говорить по‑латыни и на этом мерзко звучащем португальском языке и устала быть учителем, – сказала она себе. – Я не учитель. Я только женщина, которая знает свои обязанности и хочет мирно их выполнять. Я не хочу больше этой теплоты в лоне и этого мужчину, который так сильно выводит меня из равновесия. Я не хочу его».

– В некотором роде это была катастрофа, Анджин‑сан. Когда‑нибудь я расскажу вам о ней. – Она немного ускорила шаг и отошла от него, ближе к другому паланкину. Обе служанки нервно улыбнулись ей.

– Нам еще далеко, Марико‑сан? – спросила Соно.

– Надеюсь, что не очень, – ответила она успокаивающе. Командир серых внезапно появился из темноты с другой стороны паланкина. Она прикинула, что из того, что она сказала Анджин‑сану, он смог подслушать.

– Вам не хочется сесть в паланкин, Марико‑сан? Вы не устали? – спросил он.

– Нет, нет, спасибо. – Она умышленно замедлила шаг, отвлекая его от паланкина Торанаги. – Я вовсе не устала.

– Как себя ведет чужеземец? Он не надоел вам?

– О нет, он вроде бы успокоился.

– О чем вы говорили?

– О разных вещах. Я пыталась объяснить ему наши законы и обычаи. – Она обернулась в сторону главной башни замка, которая высилась над ними на фоне неба, – Господин Торанага просил меня попытаться вразумить его.

– Ах да, господин Торанага, – капитан взглянул на замок, потом снова на Блэксорна. – Почему господин Торанага так заинтересован в нем, госпожа?

– Я не знаю. Думаю, что из‑за его необычности. Они завернули за угол, вышли на другую улицу с домами за садовыми стенами. Народу кругом было мало. С другой стороны были верфи и море. Мачты вырастали над домами, воздух был насыщен запахом морских водорослей.

– А о чем вы еще говорили?

– У них есть очень странные идеи. Они все время думают о деньгах.

– Говорят, у них весь народ состоит только из пиратов‑торговцев. Среди них нет самураев. А что от него хочет господин Торанага?

– Извините, но я не знаю.

– Ходят слухи, что он христианин, он говорит, что он христианин. Это так?

– Но он не такой христианин, как мы. Вы христианин, капитан?

– Мой хозяин христианин, поэтому и я христианин. Мой хозяин господин Кийяма.

– Я имею честь хорошо его знать. Он оказал моему мужу честь, обручив одну из своих внучек с моим сыном.

– Да, я знаю, госпожа Тода.

– Господину Кийяме теперь лучше? Я так поняла, что доктора не позволяют ему ни с кем видеться?

– Я не видел его уже неделю. Никто из нас. Может быть, это китайский сифилис. Спаси его, Боже, от этого и прокляни всех китайцев! – Он зло посмотрел в сторону Блэксорна. – Доктора говорят, что чужеземцы принесли эту заразу в Китай, в Макао и оттуда к нашим берегам.

– Мы все в руках Бога, – сказала она по‑латыни.

– Ита, амен, – ответил по‑латыни капитан – и выдал себя.

Блэксорн тоже заметил этот его промах, увидел вспышку гнева на лице капитана и услышал, как он что‑то сквозь зубы говорит Марико. Он вышел из паланкина и подошел к ним сзади.

– Если ты говоришь по‑латыни, центурион, тогда было бы очень любезно с твоей стороны немного поговорить и со мной. Я хочу побольше узнать о твоей великой стране.

– Да, я могу говорить на этом языке, иностранец.

– Это не мой язык, центурион, но это язык церкви и всех образованных людей в мире. Ты хорошо говоришь на нем. Как и когда ты научился?

Кортеж обогнал их, и все самураи, и серые и коричневые, следили за ними. Бунтаро, шедший около паланкина Торанаги, остановился и повернулся. Капитан поколебался, потом зашагал дальше, и Марико обрадовалась, что Блэксорн присоединился к ним. Они молча шли какое‑то время.

– Центурион бегло говорит по‑латыни, очень хорошо, не так ли? – сказал Марико Блэксорн.

– Да, действительно. Ты учил его в семинарии, центурион?

– Ты тоже, иностранец, – сказал капитан с холодком, не обращая на нее внимания, он не любил вспоминать семинарию в Макао, куда его ребенком отправили по распоряжению Кийямы учиться языкам. – Теперь, когда мы говорим напрямую, скажи мне откровенно, почему ты спросил у этой госпожи: «Кто еще знает…» Кто еще знает что?

– Я не могу вспомнить. Я отвлекся.

– А, отвлекся? Да? Тогда почему ты сказал: «Цезарю – Цезарево»?

– Это была только шутка. Я обсуждал с этой госпожой, кто сочиняет эти истории с картинками, которые иногда трудно понять.

– Да, тут надо многое понять. Что погнало тебя, сумасшедшего, к воротам? И почему ты так быстро оправился от припадка?

– Это произошло с Божьей помощью.

Они шли около паланкина; капитан был взбешен тем, что он так легко попался. Его предупреждал господин Кийяма, его хозяин, что эта женщина очень умна: «Не забывай, что она несет в себе эту склонность к измене, а пират – это отродье сатаны. Следи, слушай и запоминай. Может быть, она выдаст себя и в дальнейшем станет свидетелем против Торанаги перед регентами. Убей пирата в тот момент, когда начнется стычка с засадой».

Стрелы вылетели из ночи, и первая же из них вонзилась в горло капитану. Чувствуя, как его легкие наполняются кровью, а смерть надвигается на него, он в последний момент с удивлением подумал, почему засада оказалась здесь, а не на следующей улице, ближе к верфи, и почему атака была направлена на них, а не на пирата.

Другая стрела попала в стойку паланкина в дюйме от головы Блэксорна. Две стрелы пронзили закрытые занавеси паланкина Киритсубо впереди, а другая попала служанке Азе в грудь. Когда она вскрикнула, носильщики бросили паланкины и присели в темноте. Блэксорн повернулся кругом, ища укрытия, увлекая Марико за собой под опрокинувшийся паланкин, серые и коричневые рассыпались. Град стрел накрыл оба паланкина. Одна воткнулась в землю, где только что была Марико. Бунтаро закрывал паланкин Торанаги всем своим телом, как только мог, стрела ударила его со спины в кожаные доспехи, усиленные кольчугой и бамбуком. После того как град стрел прекратился, он кинулся вперед и сорвал занавески. В грудь и бок Торанаги вонзились две стрелы, но он не был ранен и вытаскивал их из панциря, который носил под кимоно. Потом он сорвал широкополую шляпу и парик. Бунтаро осмотрелся вокруг, ища противника, весь настороже, держа стрелу наготове, пока Торанага не выпутался из занавесок и, вытащив меч из‑под одеяла, не вскочил на ноги. Марико пыталась помочь Торанаге, но Блэксорн оттолкнул ее назад с предупреждающим криком, так как стрелы вновь осыпали оба паланкина, убив двух коричневых и одного серого. Еще одна прошла так близко от Блэксорна, что содрала ему кожу со щеки. Следующая пришпилила его кимоно к земле. Служанка Соно суетилась около другой девушки, корчащейся от боли, но мужественно сдерживающей рыдания. Тут Ябу закричал и махнул рукой, отдавая приказ. На одной из черепичных крыш с трудом просматривалось несколько фигур. Последний залп стрел, со свистом вылетевших из темноты, был направлен на паланкины. Бунтаро и остальные коричневые закрыли собой Торанагу. Один из коричневых погиб. Древко прошло через шов в доспехах Бунтаро, и он зарычал от боли. Ябу, коричневые и серые уже были около стены, но нападавшие исчезли в темноте, и, хотя дюжина коричневых и серых бросилась за угол, чтобы достать их, всем было ясно, что это бесполезно. Блэксорн поднялся на ноги и помог встать Марико. Она дрожала, была в шоке, но невредима.

– Спасибо, – сказала она и заторопилась к Торанаге, чтобы помочь ему не попасться на глаза серым. Бунтаро кричал, приказывая своим людям удвоить факелы около паланкина. Тут один из серых сказал: «Торанага!» – и, хотя это было сказано негромко, его услышали все.

В мерцающем свете факелов грим, нанесенный Торанаге, с потеками пота выглядел карикатурно.

Один из офицеров серых торопливо поклонился. Здесь, как ни странно, находился враг его хозяина, свободный, за пределами стен замка.

– Подождите здесь, господин Торанага. Ты, – он указал на одного из своих людей, – сообщи господину Ишидо немедленно. – Самурай тут же убежал.

– Остановите его, – спокойно сказал Торанага. Бунтаро выпустил две стрелы. Гонец упал замертво. Офицер выхватил свой двуручный меч и бросился к Торанаге с устрашающим боевым кличем, но Бунтаро уже был наготове и парировал удар. Серые и коричневые одновременно выхватили свои мечи, сбились в кучу и кинулись в бой. На улице образовался водоворот сражающихся людей. Бунтаро и офицер серых оказались хорошими фехтовальщиками, они делали ложные выпады и обменивались ударами. Внезапно один из серых прорвался через охрану Торанаги и бросился на него, но Марико тут же подняла факел, кинулась вперед и ткнула им в лицо офицера. Бунтаро разрубил своего противника пополам, повернулся, ударом меча сбил в сторону другого и разрубил еще одного, который пытался достать Торанагу, в то время, как Марико стрелой кинулась назад, уже держа меч в руках, – ее глаза не отрывались от Торанаги и Бунтаро, его безобразного телохранителя.

Четверо серых, держась плотной кучкой, бросились на Блэксорна, который как прикованный стоял около своего паланкина. Он беспомощно смотрел, как они приближаются. Ябу с другими коричневыми бросились наперехват, сражаясь, как черти. Блэксорн отпрыгнул, схватил факел и, вращая его, как булаву, моментально расстроил всю атаку. Ябу убил одного, ранил другого, и тут четверо коричневых кинулись, отгоняя оставшихся двух серых. Не мешкая, Ябу и раненый коричневый еще раз бросились в атаку, защищая Торанагу. Блэксорн кинулся вперед, поднял длинный полумеч‑полупику и подбежал ближе к Торанаге. Тот один стоял среди этой шумной битвы, не трогаясь с места и даже не вынув меча из ножен.

Серые бились с удивительной отвагой. Четверо из них объединились для самоубийственной атаки на Торанагу. Коричневые отбили ее и перехватили инициативу. Серые перегруппировались и атаковали еще раз. После этого старший офицер отдал приказ троим отправиться за помощью, а остальным прикрывать это отступление. Трое серых вырвались из схватки, и, хотя их преследовали, а Бунтаро даже застрелил одного, двое серых смогли скрыться.

Остальные погибли.

Глава Двадцать Четвёртая

Они торопливо шли по пустынным окраинным улицам, направляясь к гавани и галере. Их было десять – Торанага, который их вел, Ябу, Марико, Блэксорн и шесть самураев. Остальные под началом Бунтаро отправились с паланкинами и багажом по обычной дороге с приказом идти на галеру. Тело служанки Азы лежало в одном из паланкинов. В момент затишья во время схватки Блэксорн извлек из нее кусок стрелы с зазубренным наконечником. Торанага видел, как хлынула черная кровь, когда она пришла в себя, и следил, недоумевая, как кормчий пытается ей помочь, вместо того чтобы дать ей спокойно умереть с чувством собственного достоинства, а затем – как осторожно кормчий укладывал ее в паланкин. Девушка вела себя очень мужественно, совсем не стонала, только смотрела на него, пока не наступила смерть. Торанага оставил ее как приманку в паланкине с зашторенными окнами, в другой паланкин также как приманка был положен еще один раненый.

Из пятидесяти коричневых, которые находились в эскорте, пятнадцать были убиты и одиннадцать смертельно ранены. Одиннадцать быстро и с почетом отправились в Великую Пустоту, – трое покончили с собой собственноручно, восьмерым помог Бунтаро по их требованию. После этого Бунтаро собрал оставшихся вокруг закрытых паланкинов и они отправились. В пыли лежало сорок восемь серых.

Торанага знал, что он не защищен и это опасно, но был доволен. «Все шло хорошо, – думал он, учитывая все превратности случая. – Как интересна жизнь! Сначала я думал, какое плохое предзнаменование, что кормчий увидел, как я поменялся местами с Кири. Потом кормчий спас меня и вел себя как безумный, очень правдоподобно, и благодаря ему мы спаслись от Ишидо. Я не учитывал, что Ишидо может оказаться у главных ворот, думал, только в главном дворе. Это была моя неосторожность. Почему Ишидо оказался там? Не похоже на Ишидо быть таким осторожным. Кто ему это посоветовал? Кийяма? Оноши? Или Ёдоко? Женщин, которые так практичны, можно было подозревать в такой изощренности».

Это был хороший план – тайное бегство, – и он разрабатывался несколько недель, так как было очевидно, что Ишидо попытается удержать его в замке, настроить против него остальных регентов обещаниями, умышленно принесет в жертву заложника в Эдо – госпожу Ошибу, и использует любые средства, чтобы удержать его под стражей до последнего Совета регентов, где он будет загнан в угол, обвинен и умерщвлен.

– Но вам предъявят обвинение! – сказал Хиро‑Мацу, когда Торанага послал за ним, сразу после захода солнца прошлым вечером, чтобы объяснить, что он попытается сделать и почему он, Торанага, колеблется. – Даже если вы спасетесь, регенты так же легко обвинят вас за вашей спиной, как если бы это было в вашем присутствии. Вы будете обязаны совершить сеппуку, когда они прикажут это, а они обязательно прикажут.

– Да, – сказал Торанага, – как президент Совета регентов я обязан сделать это, если четверо проголосуют против меня. Но здесь, – он вынул свиток пергамента из рукава, – здесь мое формальное заявление о выходе из состава Совета регентов. Вы передадите это Ишидо, когда станет известно о моем отъезде.

– Что?

– Если я откажусь от должности, я больше не буду связан своей клятвой регента. Не так ли? Тайко никогда не запрещал мне отказаться от регентства, правда? Отдайте Ишидо также и это. – Он протянул Хиро‑Мацу клеймо – официальную печать его президентской канцелярии.

– Но теперь вы полностью изолированы. Вы обречены!

– Вы не правы. Послушайте, завещание Тайко установило Совет из пяти регентов. Теперь осталось четыре. Для того чтобы снова стать законным органом, прежде чем они смогут выполнять указ императора, они должны выбрать или назначить нового члена Совета, правда? Ишидо, Кийяма, Оноши и Суджийяма должны согласиться, так? Ведь новый регент должен подходить им всем? Конечно! Теперь, старина, с кем на земле согласятся разделить власть эти враги? А? И пока они будут спорить, решения не будет и…

– Мы приготовимся к войне, вы больше не будете связаны и сможете здесь капнуть меду, там пролить немного желчи – и эти мерзавцы сожрут сами себя! – поспешно сказал Хиро‑Мацу. – Ах, Йоши Торанага‑нох‑Миновара, вы настоящий мужчина. Я съем свой зад, если вы не самый мудрый на земле!

«Да, это был хороший план, – подумал Торанага. – И все они хорошо сыграли свои роли: Хиро‑Мацу, Кири и моя любимая Сазуко. А теперь они намертво заперты в замке и останутся там или будут отпущены. Я думаю, им никогда не позволят уехать. Мне будет жаль потерять их».

Он безошибочно вел свой отряд, шаг был быстр, но размерен, так шагал он на охоте и при необходимости мог непрерывно держать этот темп в течение двух дней и ночи. На нем все еще была дорожная одежда и кимоно Кири, но они были подтянуты, его военные краги выглядели нелепо.

Они пересекли еще одну пустынную улицу и начали спускаться по аллее. Он знал, что тревожное сообщение скоро достигнет Ишидо и начнется очень серьезная охота.

«Времени достаточно, – сказал он про себя. – Да, это был хороший план. Но я не ожидал засады. Это стоит мне трех дней безопасности. Кири была уверена, что она сможет три дня скрывать этот обман. Но теперь все обнаружилось, и я не смогу проскользнуть на корабль и выйти в море. На кого была устроена засада? На меня или на кормчего? Конечно, на кормчего. Но разве стрелы не летели в оба паланкина? Да, но лучники были далеко, и им было трудно разобрать, кто где, поэтому было разумнее и безопаснее расстрелять оба паланкина, просто на всякий случай.

Кто приказал устроить это нападение, Кийяма или Оноши? Или португальцы? Или священники‑христиане?»

Торанага повернулся, чтобы проверить, где кормчий. Он увидел, что тот не выглядел усталым, как и женщина, шедшая рядом с ним, хотя обоим и досталось. На горизонте он видел огромную приземистую громаду замка и напоминающий фаллос силуэт главной башни. «Сегодня уже второй раз я был здесь на волосок от гибели, – подумал он, – Действительно ли замок собирается покарать меня? Тайко достаточно часто говорил мне: „Пока жив Осакский замок, мой род не прекратится, и ты, Торанага Миновара, получишь эпитафию на его стенах. Осака погубит тебя, мой верный слуга!“ – И вечно свистящий насмешливый смех, который выводил из себя».

Жив ли Тайко в Яэмоне? Так или нет. Яэмон – его законный наследник.

Торанага с трудом отвел глаза от замка, повернул за другой угол и скользнул в лабиринт аллей. Вскоре он остановился у стареньких ворот; На столбах была изображена рыба. Он постучался условным стуком, дверь сразу же открылась. Через мгновение ему уже кланялся непричесанный самурай:

– Господин?

– Соберите ваших людей и следуйте за мной, – сказал Торанага и вышел.

– С радостью.

Этот самурай не носил форменного кимоно коричневых, только пестрые лохмотья ронина, но он входил в один из секретных специальных отрядов отборных самураев, которые Торанага тайком переправил в Осаку на случай непредвиденных событий. Пятнадцать человек, одинаково одетых и одинаково хорошо вооруженных, тронулись за ним следом и быстро занимали места в охранении спереди и сзади, а другие в это время побежали поднимать по тревоге остальные отряды. Вскоре с Торанагой уже было пятьдесят человек. Еще сто человек прикрывали его с флангов. Другая тысяча должна была приготовиться к рассвету, если в них возникнет необходимость. Он расслабился и замедлил шаг, чувствуя, что кормчий и женщина слишком быстро устанут. Они были нужны ему сильными.

Торанага стоял в тени склада и рассматривал пристань, галеру и берег в зоне прилива. Ябу и самурай стояли около него. Другие собрались плотной толпой в ста шагах дальше по аллее.

Подразделение из ста серых ожидало около входа на галеру, в нескольких сотнях шагов от них, с другой стороны утоптанной пустой площади, это исключало возможность внезапной атаки. Сама галера была дальше, пришвартованная у столбов каменного мола, который на сотню ярдов тянулся в море. Весла были закреплены на бортах, на палубе можно было с трудом разобрать нескольких моряков и воинов.

– Это наши или нет? – спокойно спросил Торанага.

– Слишком далеко, чтобы сказать наверняка, – ответил Ябу.

Прилив был высокий. За галерой подходили и уходили рыбачьи лодки, фонари на них зажигались для плавания и как приманка для рыбы. К северу, дальше по берегу, располагались ряды вытащенных на берег рыбацких судов разного размера, с ними возились несколько рыбаков. В пятистах шагах к югу, около другого каменного мола, стоял португальский фрегат «Санта‑Тереза». При свете факелов толпы носильщиков торопливо загружали его тюками и бочонками. Около них в небрежных позах располагалась еще одна группа самураев. Это было нормально, так как все португальские и другие иностранные корабли в порту согласно закону загружались под постоянным наблюдением. Только в Нагасаки португальские корабли могли свободно загружаться и разгружаться.

«Если охрана здесь будет усилена, мы сможем спать спокойней, – сказал себе Торанага. – Да, но сможем ли мы запереть их и тем не менее во все больших количествах вести торговлю с Китаем? Чужеземцы с юга поймали нас в одну ловушку, из которой мы не выберемся, пока дайме‑христиане управляют Кюсю, и священники еще нужны. Лучшее, что мы можем сделать, – это поступать как Тайко. Понемногу уступать им, притворяясь, что собираемся все отобрать, пытаться блефовать, зная, что без торговли с Китаем нам не прожить».

– С вашего разрешения, господин, я бы атаковал немедленно, – прошептал самурай.

– Я против этого, – сказал Ябу, – мы не знаем, наши ли люди на борту… И здесь кругом может быть спрятана тысяча человек. Эти люди, – он указал на серых около португальского корабля, – они поднимут тревогу. Мы не сможем захватить корабль и выйти в море до того, как они блокируют нас. Нам нужно в десять раз больше народу, чем у нас есть сейчас.

– Господин генерал Ишидо скоро узнает обо всем, – сказал самурай, – тогда вся Осака наполнится врагами, которые слетятся на новое поле битвы. У меня сто пятьдесят человек с теми, что на флангах. Этого будет достаточно.

– Не для полной уверенности. Нет, если наши моряки не готовы сесть на весла. Лучше устроить тревогу, чтобы отвлечь серых – и всех тех, кто сидит в засаде. Этих тоже. – Ябу снова указал на людей около фрегата.

– Какую тревогу? – спросил Торанага.

– Поджечь улицу.

– Это невозможно! – запротестовал самурай в ужасе. Поджог был преступлением, наказуемым публичным сжиганием семьи виновного человека, всех ее поколений. Наказание согласно законам было самым жестоким, потому что пожар был самой большой опасностью в любой деревне, поселке или городе империи. Дерево и бумага были их единственными строительными материалами, за исключением черепицы на некоторых крышах. Каждый дом, каждый сарай, каждый навес и каждый дворец представляли собой повышенную пожарную опасность.

– Мы не можем поджечь улицу!

– Что важнее, – спросил Ябу, – разрушение нескольких улиц или смерть нашего хозяина?

– Огонь распространится, Ябу‑сан. Мы не можем сжечь всю Осаку. Здесь живет целый миллион народу – и больше.

Мертвенно‑бледный, самурай повернулся к Торанаге.

– Господин, я сделаю все, что вы скажете. Вы хотите, чтобы я это сделал?

Торанага только поглядел на Ябу.

Дайме только презрительно ткнул пальцем в сторону города.

– Два года назад он сгорел наполовину, а посмотрите на него сейчас. Пять лет назад был великий пожар. Сколько сотен тысяч пропало тогда? Ну и что? Они же просто лавочники, торгаши, ремесленники и «эта». Это не деревня, заселенная крестьянами.

Торанага долго молчал, определяя направление ветра. Он был слабый и не смог бы раздуть сильного пламени. Может быть. Но пламя легко могло стать наказанием, которое уничтожило бы весь город. За исключением замка. «Ах, если бы оно могло уничтожить только замок, я бы не колебался ни минуты».

Он повернулся на каблуках и подошел к остальным.

– Марико‑сан, возьмите шесть самураев и кормчего и идите на галеру. Притворитесь, что вы почти в панике. Скажите серым, что на вас была устроена засада – бандитами или ронинами, вы не уверены, кем именно. Скажите им, где это случилось, что вы были спешно посланы вперед командиром сопровождающих вас серых, чтобы позвать на помощь, что битва все еще продолжается, что вы думаете, что Киритсубо убита или ранена, – пожалуйста, поторопитесь. Если вы их убедите в этом, большинство их уйдет отсюда.

– Я вас поняла, господин.

– Затем, независимо от того, что будут делать серые, поднимайтесь на борт вместе с кормчим. Если наши моряки там и корабль цел и надежен, возвращайтесь к сходням и притворитесь, что падаете в обморок. Это сигнал нам. Сделайте это точно в начале лестницы. – Торанага посмотрел на Блэксорна. – Скажите ему, что вы собираетесь делать, но не упоминайте, что вы собираетесь падать в обморок. – Он отвернулся, чтобы отдать приказы остальным своим людям и специальные секретные инструкции шести самураям.

Когда Торанага кончил, Ябу отвлек его в сторону.

– Зачем посылать чужеземца? Разве не безопаснее оставить его здесь? Безопаснее для вас?

– Безопаснее для него, Ябу‑сан, но не для меня. Он полезная приманка.

– Поджигание улицы будет даже безопаснее.

– Да. – Торанага подумал, что лучше иметь Ябу на своей стороне, чем на стороне Ишидо. Я рад, что не заставил его вчера прыгать с башни.

– Господин?

– Да, Марико‑сан?

– Извините, но Анджин‑сан спрашивает, что делать, если корабль занят врагами?

– Скажите ему, что необязательно ему идти с вами, если он недостаточно силен.

Блэксорн едва сдержался, когда она передала ему, что сказал Торанага.

– Скажите господину Торанаге, что его план нехорош для вас, что вам следует остаться здесь. Если все будет хорошо, я дам сигнал.

– Я не могу сделать этого, Анджин‑сан, это не то, что приказал наш хозяин, – твердо сказала Марико. – Любой план, который он придумывает, отличается большой мудростью.

Блэксорн понял, что спорить не о чем. «Боже, покарай их за это кровожадное, ослиное высокомерие, – подумал он. – Но, ей‑богу, каково мужество! И у него, и у этой женщины».

Он следил за ней, стоящей у засады с боевым мечом такой длины, что он был почти вровень с ней, готовой сражаться насмерть за Торанагу. Он увидел, как она умело пользуется мечом, и хотя нападавшего убил Бунтаро, она облегчила ему задачу, заставив того отступить. На ее кимоно еще была кровь, оно было разорвано в нескольких местах, грязь была и на лице.

– Где вы так научились пользоваться мечом? – спросил он, пока они бежали к доку.

– Вам следует знать, что все женщины‑самураи очень рано учатся владеть ножом, чтобы защищать свою честь и честь их господ, – сказала она сухо и показала ему, как она прячет свой стилет, готовый к немедленному действию, – но некоторые из нас, немногие, учатся владеть еще мечом и пикой, Анджин‑сан. Некоторые отцы считают, что их дочери, так же как и сыновья, должны быть готовы к битве за своих хозяев. Конечно, некоторые женщины более воинственны, чем другие, и рады, когда идут на битву вместе со своими мужьями и отцами. Мои отец и мать решили, что я должна уметь владеть мечом и пикой.

– Если бы не подвернулся тот капитан серых, первая стрела попала бы прямо в вас, – сказал он.

– В вас, Анджин‑сан, – уверенно поправила она его, – но вы спасли меня, оттащив в безопасное место.

Теперь, глядя на нее, он знал, что ему не хочется, чтобы с ней что‑нибудь случилось.

– Давайте я пойду с самураями, Марико‑сан, а вы оставайтесь здесь. Пожалуйста.

– Это невозможно, Анджин‑сан.

– Тогда мне нужен нож. Лучше дайте мне два. Она передала это требование Торанаге, который согласился. Блэксорн засунул один под пояс, внутрь кимоно. Другой он привязал, вниз рукояткой, к руке под рукавом, использовав для этого полоску шелка, оторванного от обшлага кимоно.

– Мой хозяин спрашивает, все ли англичане носят ножи тайком в рукавах, как вы?

– Нет. Но большинство моряков делают именно так.

– Это необычно – не как у португальцев, – сказала она.

– Лучшее место для запасного ножа – в сапоге. Тогда вы можете нанести хороший удар очень быстро. Если это необходимо.

Она перевела его слова, и Блэксорн заметил, как Торанага и Ябу внимательно поглядели на него, и понял, что им не понравилось то, что он вооружается. «Хорошо бы, – подумал он, – мне удалось остаться вооруженным».

Он опять стал думать о Торанаге. После того, как нападение из засады было отбито и серые перебиты, Торанага через Марико перед всеми коричневыми поблагодарил его за «верность». И больше ничего, ни обещаний, ни соглашений, ни наград. Но Блэксорн знал, что это придет позднее. Старый монах сказал ему, что верность была единственной вещью, за которую они награждали. «Верность и обязанность, сеньор, – говорил он. – Это их культ, это бусидо. Там, где мы отдаем наши жизни за Бога и его сына Иисуса и Марию, Матерь Божью, эти животные жертвуют собой за жизнь своих хозяев и умирают как собаки. Помните, сеньор, ради спасения своей души они животные».

«Они не животные, – подумал Блэксорн. – И многое из того, что ты сказал, отец, неправда и преувеличение фанатика».

Он сказал Марико:

– Мне нужно знать сигнал – если корабль свободен или если нет.

Она опять перевела Торанаге, на этот раз все было спокойно.

– Господин Торанага говорит, что один из наших солдат сделает это.

– Я считаю, что это трусость – посылать женщину выполнять мужскую работу.

– Пожалуйста, будьте терпеливыми с нами, Анджин‑сан. Нет различий между мужчиной и женщиной. Женщины такие же самураи. В этом плане женщина может быть много лучше, чем мужчина.

Торанага коротко спросил ее о чем‑то.

– Вы готовы, Анджин‑сан? Мы сейчас выходим.

– План плохой и опасный, и я устал быть проклятой священной ощипанной уткой, но я готов.

Она засмеялась, поклонилась Торанаге и побежала. Блэксорн и шесть самураев побежали вслед за ней.

Она бежала очень быстро, и он не смог догнать ее до поворота, когда они завернули за угол и попали на открытое пространство. В тот же миг, как они появились, серые заметили их и бросились вперед. Вскоре они были окружены. Марико лихорадочно затараторила с самураями и серыми. Потом он тоже добавил к этому галдежу, пыхтя, смесь из португальских, английских и немецких слов, жестами прося их поторопиться, и схватился за трап, ему не было необходимости притворяться, что он задыхается. Он пытался рассмотреть, что происходит внутри корабля, но ничего не видел достаточно отчетливо, только многочисленные головы, появляющиеся у планшира. Он мог видеть бритые макушки многочисленных самураев и не менее многочисленных моряков. Цвета кимоно различить ему не удавалось.

Сзади один из серых быстро заговорил с ним, он повернулся, объясняя, что не понимает, – идите туда, быстро, назад по улице, где продолжается эта проклятая битва. «Вакаримас ка? Убери отсюда к черту свой зад с поджатым хвостом! Вакаримас ка? Там бой идет!»

Марико с безумным видом что‑то рассказывала командиру серых. Офицер отошел назад к кораблю и прокричал приказы. Сразу же более сотни самураев, все серые, начали выскакивать из корабля. Он послал нескольких человек к северу вдоль берега, чтобы встретить раненых и помочь им при необходимости. Один был спешно послан за помощью от серых около португальской галеры. Оставив десять человек охранять сходни, он быстрым шагом повел остальных по улице, которая, извиваясь, шла от дока и поднималась вверх в город.

Марико подошла к Блэксорну.

– Как вам кажется, с кораблем все в порядке? – спросила она.

– Он на плаву.

С большим усилием Блэксорн уцепился за канаты сходней и подтянулся на палубу. Марико последовала за ним. За нею поднялись двое коричневых.

Моряки, толпившиеся у прохода через планшир, уступили им дорогу. Четверо серых охраняли ют, еще двое были на палубе полуюта. Все они были вооружены луками со стрелами и мечами.

Марико расспросила одного из моряков. Тот ответил ей с большой любезностью.

– Это все моряки, нанятые, чтобы доставить Киритсубо‑сан в Эдо, – сказала она Блэксорну.

– Спросите его… – Блэксорн замолчал, так как он вдруг узнал низенького приземистого моряка, которого он сделал капитаном на галере после шторма, – Конбанва, капитан‑сан! (Добрый вечер! )

– Конбанва, Анджин‑сан. Ватаси ие, капитан‑сан, има, – ответил моряк с ухмылкой, качая головой. Он указал на гибкого моряка с серо‑стальной торчащей косичкой, который один стоял на юте, – Имасу капитан‑сан!

– Ах, со дес? Хэллоу, капитан‑сан! – крикнул Блэксорн и поклонился, потом сказал, понизив голос: – Марико‑сан, проверьте, есть ли еще серые на борту в трюме.

Прежде чем она успела что‑либо сказать, капитан ответил на поклон и прокричал что‑то моряку. Тот кивнул и ответил очень подробно. Некоторые из матросов что‑то согласно прокричали. Капитан и все остальные на борту были поражены.

– Ах, со дес, Анджин‑сан. – После этого капитан крикнул: – Кейрей! (Что значит – салют!) – Все на борту, кроме самурая, приветственно поклонились Блэксорну.

Марико сказала:

– Этот моряк говорит капитану, что вы спасли корабль во время шторма, Анджин‑сан. Вы не рассказали нам о шторме и вашем плавании.

– Там нечего рассказывать. Просто был еще один шторм. Пожалуйста, поблагодарите капитана и скажите, что я счастлив снова оказаться на борту. Спросите его, готовы ли мы отплыть сразу же, как прибудут остальные. – И тихонько добавил: – Проверьте, есть ли еще серые в трюме.

Она сделала, как он приказал.

Подошел капитан, и она расспросила его, а потом, сопоставив все намеки капитана о важности пребывания Блэксорна на борту, она поклонилась Блэксорну:

– Анджин‑сан, он благодарит вас за спасение его корабля и говорит, что они готовы, – добавив тихонько: – Об остальном он не знает.

Блэксорн взглянул на берег. Признаков Бунтаро или колонны на севере не было. Самурай, посланный бегом на юг по направлению к «Святой Терезе», все еще был в сотне ярдов от своей цели, пока еще не замеченный.

– Что теперь? – сказал он, когда уже не смог больше ждать. Она спросила себя: «Корабль в безопасности? Решай».

– Этот человек скоро доберется до места, – сказал он, глядя на фрегат.

– Что? Он показал:

– Это – самурай!

– Так что самурай? Извините, я не могу разобрать на таком расстоянии, Анджин‑сан. Я вижу все, что на корабле, кроме серых перед ним – они как в тумане. Кто этот человек?

Он объяснил, добавив по‑латыни:

– Теперь он всего в пятидесяти шагах. Его хорошо видно. Нам очень нужна помощь. Кто даст знак? В таком положении его нужно подать как можно быстрее.

– А мой муж, его нигде не видно? – спросила она по‑португальски.

Он покачал головой.

«Шестнадцать серых стоят между моим господином и его спасением, – сказала она себе – О Мадонна, защити его!»

Потом, доверившись Богу, но опасаясь, что она принимает неверное решение, она прошла к началу лестницы и сделала вид, что упала в обморок.

Блэксорн не был предупрежден об этом. Он увидел, что ее голова ударилась о деревянные ступеньки. Моряки начали собираться около нее, серые подходили от пристани и с палуб, Блэксорн подбежал к ней. Он поднял ее и понес обратно, на ют.

– Принесите немного воды… воды, хай?

Моряки уставились на него, не понимая. Он отчаянно искал в уме японское слово. Старый монах говорил ему пятьдесят раз. «Боже, да как же это?»

– О, мизу, мизу, хай?

– Ах, мизу! Хай, Анджин‑сан. – Человек кинулся за водой. Внезапно раздался тревожный крик.

На берегу из аллеи выбежали тридцать самураев Торанаги, переодетые ронинами. Серые, которые устремились с корабля на берег, столпились у сходней. Те, которые находились на палубе полуюта и на юте, вытягивали шею, стараясь лучше разглядеть. Неожиданно один из них начал выкрикивать приказы. Лучники приготовили луки. Все самураи, и коричневые, и серые внизу, выхватили свои мечи, и большая их часть метнулась в гавань.

– Бандиты! – крикнул один из коричневых. Сразу же двое из коричневых на палубе разделились, один из них бросился вперед, другой на корму. Четверо на берегу бросились вперед, смешавшись с ожидающими серыми.

– Стойте!

Переодетые ронинами самураи Торанаги бросились в атаку. Стрела попала в грудь одного из них, и он тяжело упал на землю. Тут же коричневые убили серого лучника и напали на другого, но этот самурай оказался проворнее, и они скрестили мечи, серый кричал, предупреждая остальных об измене. Коричневый на юте ранил одного из серых, но трое других быстро расправились с ним и побежали к сходням, моряки рассыпались кто куда. Самураи на нижней палубе отчаянно сражались, зная, что они преданы и что в любой момент они тоже будут смяты нападающими. Командир серых на палубе, крупный плотный мужчина с седой бородой, бросился на Блэксорна и Марико.

– Убейте предателей! – проревел он и напал на них с боевым кличем.

Блэксорн видел, что все они глядят вниз на Марико, все еще лежащую в обмороке, стремясь убить ее, и знал, что если он не сделает что‑нибудь как можно быстрей, скоро они оба будут мертвы и что от моряков помощи ждать нечего, потому что только самурай может сражаться с самураем.

Блэксорн вытащил нож, зажал его в руке и, с силой метнув, попал в горло самураю. Два других бросились на Блэксорна, высоко подняв боевые мечи. Он сжал второй нож и стал около Марико, зная, что не сможет бросить ее беззащитной. Углом глаза он видел, что битва у сходней почти выиграна. На мостках внизу держались еще только трое серых, они не давали захватить корабль. Если он сможет остаться в живых меньше чем минуту, он будет спасен и она будет спасена. Убить их, убить негодяев!

Он скорее почувствовал, чем увидел, что меч тянется к его горлу, и отскочил в сторону. Один из серых устремился за ним, другой остановился над лежащей Марико, подняв меч. В этот момент Блэксорн увидел, что Марико приходит в сознание. Она бросилась к ногам ничего не подозревающего человека, свалив его на палубу. Затем, подобравшись к убитому серому, выхватила меч, все еще сжатый в его руке, с криком бросилась на стражника. Сваленный ею серый вскочил на ноги и, яростно взвыв, пошел на нее. Она отступила и храбро отбивалась мечом, но Блэксорн знал, что она погибла, так как мужчина был слишком силен. Каким‑то чудом Блэксорн избежал смерти во время очередной атаки своего противника, оттолкнул его ногой и бросил нож в нападавшего на Марико. Он попал в спину, не дав ему точно ударить мечом, после чего Блэксорн оказался на юте, в безвыходном положении, так как один серый шел за ним по пятам, а – другой, который только что вышел победителем из схватки на полуюте, бежал к нему по палубе. Он прыгнул к планширу, пытаясь спастись в море, но поскользнулся на залитой кровью палубе.

Марико посмотрела вверх, побледнев, на огромного самурая, который, шатаясь, все еще блокировал ее в углу, – жизнь быстро покидала его, но все‑таки недостаточно быстро. Она нанесла ему удар со всей своей силой, но он парировал его и, захватив ее меч, вырвал его из рук. Он собрал все свои силы и нанес удар, когда одетые ронинами самураи ворвались на сходни через мертвых серых. Один напал на противника Марико, другой выстрелил из лука в сторону юта.

Стрела вонзилась в спину серого, он потерял равновесие, и его меч скользнул за спиной Блэксорна по планширу. Блэксорн пытался отползти в сторону, но самурай схватил его, бросил на палубу и потянулся к глазам Блэксорна. Другая стрела ударила серого в плечо, и он выронил меч, закричал от боли и злости, тщетно пытаясь выдернуть древко. Третья стрела заставила его скорчиться. Кровь хлынула изо рта, он задыхался, глаза его стекленели, но он тянулся к Блэксорну и упал на него в тот момент, когда последний из серых подбежал, пытаясь нанести смертельный удар коротким мечом. Он занес его над совершенно беспомощным Блэксорном, но дружеская рука перехватила меч. Голова противника отделилась от шеи, вверх брызнул фонтан крови. Оба трупа с Блэксорна сняли и подняли его вверх, поставив на ноги. Вытирая кровь с лица, он с трудом разглядел, что Марико распростерта на палубе, вокруг нее суетится одетый как роннин самурай. Он оттолкнул своих помощников, спотыкаясь, побрел по направлению к ней, но колени его согнулись, и он рухнул на палубу.

Глава Двадцать Пятая

Потребовалось добрых десять минут, чтобы Блэксорн собрался с силами и мог стоять без посторонней помощи. Тем временем самурай, наряженный как ронин, расправился с тяжело раненными и выбросил в море трупы. Погибло шестеро коричневых и все серые. Они прибрались на корабле и приготовили его к немедленному отплытию, послав моряков на весла и поставив других в ожидании команды поднимать якоря. Количество факелов удвоили, нескольких самураев послали на разведку к северу вдоль берега, чтобы перехватить Бунтаро. Большое количество людей Торанаги отправили к югу, в сторону каменного волнолома, расположенного в двухстах шагах, где они заняли хорошую оборонительную позицию, защищаясь от сотни серых с фрегата, которые, увидев атаку, быстро приближались.

Когда все на берегу было проверено и перепроверено, командир сложил руки рупором и прокричал в сторону берега. Из ночной тьмы тут же появились новые самураи, одетые как ронины, ими командовал Ябу, они образовали две шеренги, загораживающие проход с южной и северной сторон. Потом появился Торанага и в одиночку медленно пошел к сходням. Он снял женское кимоно и черный дорожный плащ и смыл весь грим. Теперь на нем были доспехи, поверх них простое коричневое кимоно, за пояс были заткнуты мечи. Пространство за ним было загорожено остатками его охраны, вся фаланга мерной поступью направилась к гавани.

«Негодяй, – подумал Блэксорн. – Ты жестокий, хладнокровный, бессердечный негодяй, но в тебе есть величие, – без сомнения».

Перед этим он видел, как Марико несли вниз, ей помогала молодая женщина, и он предположил, что она ранена, но несильно, потому что всех сильно раненных самураев тут же убивали, если они не могли сделать этого сами, а она была самураем.

Руки у него были очень слабы, но он взялся за штурвал и подтянулся вверх, – ему помог один из моряков; слабый бриз разогнал тошноту, он почувствовал себя лучше. Шатаясь, все еще плохо соображая, он смотрел, что делает Торанага.

В главной башне замка вспыхнул свет, оттуда донеслись слабые звуки набата. Потом со стен замка вдруг полетели в небо огни сигнальные огни.

«Боже мой, они, должно быть, получили сообщение, видимо, узнали о бегстве Торанага!»

В тишине он видел, как Торанага оглянулся назад и вверх. Огни засветились по всему городу. Без лишней спешки Торанага повернулся и поднялся на борт.

Ветер с севера донес отдаленные крики. Бунтаро! Это должен быть он с остатками колонны. Блэксорн всматривался в темноту вдали, но не мог ничего рассмотреть. На севере расстояние между атакующими серыми и защищающимися коричневыми быстро сокращалось. Он прикинул соотношение сил. В данный момент примерно поровну. Но сколько времени это будет продолжаться?

«Кейрей!» Все на борту встали на колени и низко поклонились, как только Торанага вступил на палубу. Торанага сделал знак Ябу, который сопровождал его. Ябу тут же отдал команду, приказывая отчаливать. Пятьдесят самураев из фаланги подбежали к сходням, заняли оборонительную позицию, лицом к берегу, приготовив луки.

Блэксорн почувствовал, что кто‑то тянет его за рукав.

– Анджин‑сан!

– Хай?

Он посмотрел вниз на лицо капитана. Тот разразился потоком слов, указывая на штурвал. Блэксорн понял, что капитан думает, что он будет вести судно, и спрашивает разрешения отдать концы.

– Хай, капитан‑сан, – ответил он, – отчаливай! Исоги! – «Да очень быстро», – сказал он себе, удивляясь, как он так легко запомнил это слово.

Галера отошла от пристани, подгоняемая ветром, лодочники гребли очень хорошо. Тут Блэксорн увидел, что серые достигли волнолома и началась суматошная схватка. В этот момент из темноты за рядами стоящих у берега лодок выскочили трое мужчин и девушка, на бегу отбивающиеся от девяти серых. Блэксорн узнал Бунтаро и служанку Соно.

Бунтаро руководил отступлением к пристани, его меч был окровавлен, стрелы торчали из доспехов на груди и спине. Девушка была вооружена пикой, ее шатало, она задыхалась. Один из коричневых остановился, чтобы прикрыть отступление, но серые тут же смяли его. Бунтаро подбежал к ступеням, девушка с последним коричневым держались около него, но тут он повернулся и, как дикий бык, обрушился на серых. Первые двое свалились с десятифутовой пристани, один сломал позвоночник о камни внизу, другой падал с ужасным воплем, его правая рука была отрублена. Серые какой‑то момент помешкали, дав время девушке направить на них копье, но все на берегу знали, что это только жест. Последний коричневый последовал за своим хозяином, очертя голову бросившись на врага. Серые зарубили его, потом кинулись всей кучей.

Лучники с корабля стреляли залпами, убив или покалечив всех атакующих серых, кроме двух человек. Меч отскочил от шлема Бунтаро, ударив его по броне на плече. Бунтаро ударил противника по шее ниже подбородка своей рукой в доспехах, сломав ему шею, и оттолкнул его от себя. Этот человек умер.

Девушка теперь была на коленях, пытаясь отдышаться. Бунтаро не терял времени, чтобы удостовериться, что все серые мертвы, – он просто отрубал им головы одним мастерским ударом и, когда совсем уверился, что пристань безопасна, повернулся к морю и махнул Торанаге рукой, обессиленный, но счастливый. Торанага ответил, тоже очень довольный.

Корабль был в двадцати ярдах от пристани, расстояние до него увеличивалось.

– Капитан‑сан, – позвал Блэксорн, жестами давая понять, что дело срочное, – вернитесь к пристани! Исоги!

Капитан послушно прокричал команды. Весла сразу замерли и начали грести в обратную сторону. Ябу тут же поспешил на ют и с жаром заговорил с капитаном. Приказ был ясен.

Корабль не вернулся.

– Ради Бога, ведь еще масса времени. Смотрите! – Блэксорн показал на пустую вытоптанную площадку и волнолом, где ронины удерживали серых перед входом на пристань.

Но Ябу покачал головой.

Расстояние уже увеличилось до тридцати ярдов, и в мозгу Блэксорна все кричало: «Да что же с вами, ведь там Бунтаро, ее муж!»

– Вы не можете дать ему погибнуть, ведь он один из вас, – крикнул он Ябу и всему кораблю. – Ему! Бунтаро! – Он повернулся к капитану: – Вернись туда! Исоги!

Но на этот раз капитан беспомощно замотал головой и остался на прежнем курсе, а главный над гребцами продолжал отбивать ритм на большом барабане.

Блэксорн кинулся к Торанаге, который стоял спиной к нему, разглядывая берег и пристань. На пути у кормчего сразу же встали четыре телохранителя, подняв мечи. Он окликнул его:

– Торанага‑сама! Дозо! Прикажите кораблю вернуться! Туда! Дозо! Пожалуйста! Вернитесь!

– Ие, Анджин‑сан. – Торанага сразу же указал на факелы в замке и у волнолома и окончательно отвернулся от него.

– Ну, вы, дерьмовые трусы… – начал Блэксорн и замолчал. Он бросился к планширу и наклонился над ним, – Вплавь! – закричал он, показывая им жестами. – Плывите же, ради Бога!

Бунтаро понял. Он поднял девушку на ноги и заговорил с ней, почти столкнув ее к краю причала, но она закричала и кинулась перед ним на колени. Очевидно, она не могла плавать.

Блэксорн в отчаянии кинул взгляд на палубу. Не было времени спускать лодку. Слишком далеко, чтобы бросить веревку. Не хватит сил, чтобы доплыть туда и обратно. Нет спасательных жилетов. Как к последнему средству, он подбежал к ближайшим гребцам, по двое гребущим одним веслом, и остановил их. Все весла с левого борта сразу же сбились с ритма, весло стало задевать за весло. Галера неуклюже замедлила ход, барабан перестал выбивать ритм, и Блэксорн показал гребцам, чего он хотел.

Два самурая направились к нему, чтобы остановить, но Торанага приказал им отойти и не вмешиваться.

Блэксорн вместе с четырьмя моряками бросил весло, как дротик, с одного борта галеры. Оно пролетело какое‑то расстояние, потом аккуратно легло на воду и по инерции подплыло к пристани.

В это время со стороны волнолома раздался победный клич. Из города к серым спешило подкрепление, и, хотя переодетые ронинами самураи еще сдерживали атакующих, их поражение было только вопросом времени.

– Ну, – кричал Блэксорн. – Исоги‑и‑и‑и!

Бунтаро поднял девушку, показал на весло и на корабль. Она слабо поклонилась. Бунтаро отвернулся от нее и стал следить за сражением, его огромные ноги твердо стояли на пристани.

Девушка что‑то прокричала, обращаясь к кораблю. Ей ответил женский голос, и она прыгнула в воду. Вынырнув, она подплыла, молотя руками и ногами по воде, к веслу и ухватилась за него. Весло легко выдержало ее вес, и она поплыла к кораблю. Девушка удержалась, когда ее накрыла небольшая волна, и подплывала к галере. Но вдруг ее охватил страх, она ослабила хватку, и весло выскользнуло из ее рук. Какое‑то бесконечное мгновение она барахталась, потом скрылась под водой. И больше не появилась.

Теперь на пристани остался один Бунтаро, он стоял, наблюдая, как то разгорается, то снова затихает сражение. С юга на помощь шло все увеличивающееся подкрепление серых, среди них несколько конников, и он знал, что скоро весь волнолом будет затоплен морем людей. Он внимательно посмотрел на север, запад и юг. Потом повернулся спиной к битве и пошел к дальнему концу пристани. Галера была в безопасности в семидесяти ярдах от ее наиболее выдающихся в море причалов. Все рыбацкие лодки ушли далеко от места битвы и ждали на максимально возможном удалении с обеих сторон гавани, их ходовые огни светились в темноте, словно многочисленные кошачьи глаза.

Достигнув конца пристани, Бунтаро снял свой шлем, лук с колчаном и верхние доспехи, положив их рядом с ножнами. Обнаженные боевой и короткий мечи он положил рядом отдельно. Потом, раздевшись по пояс, он поднял свое вооружение и выбросил его в море. Боевой меч он рассматривал с особой любовью, потом метнул его со всей силой далеко на глубину. Тот погрузился в воду с громким плеском.

Он церемонно поклонился галере, Торанаге, который сразу же прошел на ют, откуда ему было лучше видно, и поклонился в ответ.

Бунтаро стал на колени, твердо упер короткий меч в камень перед собой, – лунный свет коротко блеснул на лезвии – и сидел неподвижно, словно молясь, лицом к галере.

– Чего он ждет, – пробормотал Блэксорн, галера была жутко неподвижна без боя барабана, – Почему он не прыгает и не плывет?

– Он готовится совершить сеппуку.

Марико стояла рядом, опираясь на молодую женщину.

– Боже мой, Марико, с вами все нормально?

– Нормально, – сказала она, едва слыша его, ее лицо было измучено, но не менее прекрасно.

Он увидел свежую повязку на ее левой руке около плеча, рукав там был оторван, и рука покоилась на перевязи, сделанной из материала, оторванного от ее кимоно. Повязка была в крови, капли ее стекали вниз по руке.

– Я так рад… – тут только до него дошло, о чем она говорила. – Сеппуку? Он собирается убить себя? Почему? У него масса времени, чтобы добраться сюда! Если он не может плавать, смотрите – вот весло, которое легко может выдержать его. Там, около пристани, видите? Вам не видно?

– Да, мой муж умеет плавать, Анджин‑сан, – сказала она. – Все, что должны делать офицеры господина Торанаги, он может. Но он решил не плыть.

– Ради Бога, почему?

Внезапный дикий звук донесся с берега, выстрелило несколько мушкетов, стена обороны была пробита, несколько самураев в одежде ронинов упали замертво, но вскоре вновь разгорелись отдельные схватки. На этот раз авангард противника задержали и отбросили назад.

– Скажите ему, пусть плывет!

– Он не поплывет, Анджин‑сан. Он готовится умереть.

– Если он хочет умереть, то объясните мне, ради Бога, почему он не идет туда? – Блэксорн пальцем показал в сторону боя. – Почему он не поможет своим людям? Если он хочет умереть, почему он не умрет в бою, как мужчина?

Марико не отводила своих глаз от пристани, опираясь на молодую женщину.

– Потому что он может быть захвачен в плен, и если он поплывет, он тоже может быть захвачен в плен, и тогда враг будет показывать его простым людям, стыдить его, делать другие ужасные вещи. Самурай не может быть захвачен в плен и остаться самураем. Это самый большой позор – быть захваченным в плен врагом, – поэтому мой муж собирается сделать то, что должен сделать мужчина, самурай. Самурай умирает с достоинством. Что самураю жизнь? Ничто. Вся жизнь – страдание, не так ли? Это его право и обязанность умереть с честью, перед свидетелями.

– Что за глупая жертва, – сказал Блэксорн сквозь зубы.

– Будьте терпимее к нам, Анджин‑сан.

– Терпимее к чему? К новому вранью? Почему вы не доверяете мне? Разве я не заслужил этого? Вы лжете мне, не так ли? Вы притворились, что упали в обморок, а это был сигнал. Разве не так? Я спрашивал вас, а вы мне солгали.

– Мне приказали… это было приказано, чтобы защитить вас. Конечно, я вам доверяю.

– Вы лжете, – сказал он, зная, что он не прав, но не заботясь об этом, ненавидя этот вздор о жизни и смерти и страстно желая покоя и сна, тоскуя без привычной пищи и питья, своего корабля и своей семьи. – Вы все животные, – сказал он по‑английски, зная, что это не так, и отошел в сторону.

– Что он сказал, Марико‑сан? – спросила молодая женщина, с трудом скрывая свое раздражение. Она была на полголовы выше Марико, шире в кости, с квадратным лицом и маленькими острыми зубами. Это была Усаги Фудзико, племянница Марико, ей было девятнадцать лет. Марико объяснила ей.

– Что за ужасный человек! Что за отвратительные манеры! Противный, правда? Как вы можете терпеть его около себя?

– Потому что он спас честь нашего господина. Без его отваги, я уверена, господин Торанага был бы схвачен – мы все были бы схвачены. – Обе женщины вздрогнули.

– Боги спасли нас от такого позора! – Фудзико взглянула на Блэксорна, который, облокотившись на планшир, смотрел на берег. Она какое‑то время рассматривала его. «Он смотрится, как золотая обезьяна с голубыми глазами – словно создан, чтобы пугать детей. Ужасно, правда?» – Фудзико вздрогнула и отвернулась от него, опять повернувшись к Бунтаро. Через какое‑то время она сказала:

– Я завидую вашему мужу, Марико‑сан.

– Да, – печально сказала Марико, – но я хотела бы, чтобы был кто‑нибудь еще, чтобы помочь ему.

По обычаю при совершении сеппуку всегда помогает второй самурай, он помещается немного сзади стоящего на коленях человека и отрубает ему голову одним ударом, до того, как агония становится невыносимой и неконтролируемой и так унижает человека в этот высокий момент его жизни. Без помощника достойно умереть могут немногие.

– Карма, – сказала Фудзико.

– Да. Я очень его жалею. Единственная вещь, которой он боялся, – не иметь помощника в этот момент.

– Нам повезло больше, чем мужчинам, правда?

Женщины‑самураи совершали сеппуку, вонзая нож в горло, и, следовательно, им не нужен был помощник.

– Да, – сказала Марико.

Ветер донес до них стоны и боевые кличи, отвлекая внимание. Оборона на волноломе снова была нарушена. Небольшой отряд из пятидесяти самураев Торанаги, одетых как ронины, прибежал с севера в качестве подкрепления, среди них было несколько конников. Прорыв снова был ликвидирован с помощью яростной атаки, не было отдано или захвачено ни пяди земли с той или другой стороны, но атакующие были отброшены, и какое‑то время было выиграно.

«Время для чего? – горько подумал Блэксорн. – Торанага уже в безопасности. Он отплыл. Он предал вас всех».

Опять загремел барабан.

Весла ударили в воду, нос наклонился и стал резать волны, опять появилась струя за кормой. На стенах замка вверху еще горели сигнальные огни. Почти весь город проснулся.

Главные силы серых обрушились на волнорез. Глаза Блэксорна вновь обратились к Бунтаро. «Ты несчастный негодяй, – сказал он по‑английски, – ты несчастный, глупый негодяй!»

Он повернулся и спустился вниз по коридору на главную палубу, направляясь к носу корабля, чтобы проверить, не попадут ли они на мель. Никто, кроме Фудзико и капитана, не заметил, что он ушел с юта.

Гребцы работали веслами очень слаженно, и корабль набирал скорость. Море было тихим, ветер был очень легким. Блэксорн ощутил вкус соли и обрадовался ему. Потом он заметил корабли, сгрудившиеся у выхода из гавани в половине лиги впереди. Это были, конечно, рыбацкие суда, но они были набиты самураями.

– Мы в ловушке, – громко закричал он, зная, что в любом случае это могли быть только враги.

По судну прошло какое‑то движение. Все, кто следил за битвой на берегу, одновременно вздрогнули.

Блэксорн оглянулся. Серые спокойно очищали волнолом от коричневых, другие в это время неторопливо направились на пристань к Бунтаро, но четверо конников – коричневые – галопом неслись по площадке перед пристанью с северной стороны, с ними была пятая лошадь, которую вел в поводу их командир. Этот человек простучал копытами по широким каменным ступеням пристани вместе с запасной лошадью и помчался по ней, а остальные трое бросились на приближающихся серых. Бунтаро тоже оглянулся, но остался на коленях, и, когда человек подъехал к нему сзади, он отмахнулся, взял нож в обе руки, направив лезвие на себя. Торанага тут же сложил руки рупором и закричал:

– Бунтаро‑сан! Уезжай с ними – попытайся спастись! Крик пронесся над волнами и несколько раз был повторен, пока Бунтаро явственно не услышал его. Он поколебался, пораженный, со все еще направленным себе в живот ножом. Снова раздался крик, настойчивый и повелительный.

С усилием Бунтаро переключился от смерти к жизни и холодно обдумал возможность попытки спастись, как ему приказывали. Риск был велик. «Лучше умереть здесь, – сказал он себе. – Разве Торанага не знает этого? Здесь почетная смерть. Там почти наверняка плен. Куда бежать? Триста ри, весь путь до Эдо? Да тебя наверняка схватят!»

Он почувствовал силу в руке, увидел, как у его обнаженного живота ждет уверенно, без дрожи в руке направленный кинжал, и страстно желал приближения освобождающей его смерти, которая наконец искупит все: позор отца, стоящего на коленях перед знаменем Торанаги, когда они должны были хранить верность Яэмону, наследнику Тайко, которому они присягали, позор уничтожения стольких людей, которые честно служили делу Тайко против узурпатора Торанаги, позор женщины, Марико, и ее единственного сына, глубоко испорченных, сын из‑за его матери, а она из‑за своего отца, чудовищного убийцы, Акечи Дзинсая. И позора от сознания того, что из‑за них навеки осквернено его собственное имя.

«Сколько тысяч мук я вынес из‑за нее?»

Его душа молила о прощении. Сейчас это было так близко, так легко и так почетно. Следующая жизнь будет гораздо лучше, как она могла быть хуже?

Но при всем при этом он опустил нож и повиновался, снова бросив себя в пучину этой жизни. Его сюзерен приказал ему терпеть дальнейшие страдания и решил не давать ему пока этой попытки. Что еще есть для самурая, кроме выполнения приказов?

Он вскочил, бросился в седло, сжал пятками конские бока и вместе с другим всадником ускакал. Другие всадники, одетые ронинами, выскочили из ночи, чтобы прикрыть их отступление и уничтожить командиров серых. Вскоре они тоже исчезли, за ними поскакало несколько серых на лошадях.

Корабль взорвался смехом.

Торанага, ликуя, стучал кулаком по планширу, Ябу и самураи ревели. Даже Марико смеялась.

– Один убежал, а что с остальными мертвыми? – кричал Блэксорн в ярости. – Посмотрите на берег – там, должно быть, три, четыре сотни трупов. Посмотрите на них, ради Бога!

Но его голос не был слышен за смехом.

Потом с носа раздался тревожный крик впередсмотрящего, И смех исчез.

Глава Двадцать Шестая

Торанага спросил спокойно:

– Можем мы пробиться через них, капитан? – Он следил за группой рыбацких лодок, в пятистах ярдах впереди, и соблазнительным проходом, который был оставлен между лодками.

– Нет, господин.

– Нам больше нечего делать, – сказал Ябу. – У нас нет выбора.

Он посмотрел назад на толпу серых, которые ждали на берегу и пристани, ветер доносил еле слышимые насмешки и оскорбления.

Торанага и Ябу стояли теперь на полуюте. Барабан молчал, и галера покачивалась на легкой волне. Все на борту ждали, что он решит. Они знали, что надежно заперты в гавани. Опасность на берегу, опасность впереди, ждать тоже опасно. Сеть будет смыкаться все туже и туже, а потом их возьмут в плен. Если потребуется, Ишидо будет ждать несколько дней.

Ябу весь кипел: «Если бы мы сразу кинулись из гавани, мы бы уже прорвались, а не ждали, теряя бесполезно время, этого Бунтаро, мы бы теперь были в безопасности в море, – говорил он себе. – Торанага теряет разум. Ишидо поверит, что я предал его. Я ничего не смогу делать, если мы не прорвемся сейчас, и даже тогда я должен буду воевать на стороне Торанаги против Ишидо. Я ничего не смогу. сделать. Кроме как принести Ишидо голову Торанаги. А что? Это сделает меня регентом и даст мне Кванто, не так ли? А потом, через шесть месяцев, с мушкетами, вооружив самураев, почему это не даст мне президентства в Совете регентов? Чем не удача! Уничтожить Ишидо и стать верховным главнокомандующим при наследнике, протектором и комендантом Осакского замка, генералом, распоряжающимся всеми богатствами главной башни, с властью над всей империей во время несовершеннолетия Яэмона и потом вторым после Яэмона. Почему бы и нет? Или даже самая большая удача. Уничтожить Яэмона и после этого стать сегуном. И все за одну голову и при добром расположении богов!»

– Прикажи атаковать посты! – скомандовал наконец Торанага.

Когда Ябу отдал приказания и самураи начали готовиться, Торанага переключил свое внимание на чужеземца, который все еще маячил у полуюта, где он остановился, когда была поднята тревога, облокотившись на короткую грот‑мачту.

«Хотел бы я понять его, – подумал Торанага, – то такой смелый, то такой слабый. То очень нужный, то такой бесполезный. В какой‑то момент убийца, в какой‑то. – трус. То послушный, то очень опасный. Он и мужчина, и женщина. Янь и Инь. Он противоречив и непредсказуем».

Торанага внимательно наблюдал за ним во время бегства из замка, потом во время засады и после нее. От Марико, капитана и других он слышал, что произошло во время схватки на борту. Он был свидетелем удивительных вспышек гнева несколько минут назад, и потом, когда Бунтаро ускакал, он слышал крики и видел вполглаза отвращение на его лице, а затем, когда все смеялись, только злость.

А почему не смех, когда враг поражен? Почему не смех, когда нужно выплеснуть горе, когда карма вмешивается в красивую смерть настоящего самурая, когда карма приводит к бесполезной смерти красивую девушку? Разве не только через смех мы становимся наравне с богами и таким образом можем вынести жизнь и преодолеть весь ее ужас, потери и страдания на этой земле? Как сегодня ночью, наблюдая за всеми этими смелыми людьми, встретившими свою судьбу здесь, на этом берегу, этой мягкой ночью, через карму, распорядившуюся тысячами жизней или только одной.

Разве не только через смех мы остаемся людьми?

Почему кормчий не поймет, что он тоже направляется кармой, как и я, как мы все, как даже этот Иисус Христос. Если все, что про него говорится, – правда, это только его карма заставила его умереть на кресте, как обычного преступника, в бесчестье, вместе с другими преступниками, на горе, как об этом рассказывал чужеземный священник.

Все карма.

Как дико прибивать человека к куску дерева и ждать, пока он умрет. Они хуже, чем китайцы, которые наслаждаются пытками.

– Спроси его, Ябу‑сан! – сказал Торанага.

– Господин?

– Спроси его, что делать. Кормчего… Разве это не морское сражение? Разве ты не говорил мне, что кормчий – гений на море? Хорошо, давай проверим, прав ли ты. Пусть он докажет это.

Рот Ябу был сжат в плотную жесткую линию. Торанага мог чувствовать его страх, и это забавляло его.

– Марико‑сан, – пролаял Ябу, – спросите кормчего, как выбраться – как пробиться через эти корабли?

Марико послушно отошла от планшира, девушка все еще поддерживала ее.

– Нет, со мной все нормально, Фудзико‑сан, – сказала она, – спасибо.

Фудзико отпустила ее и неодобрительно смотрела на Блэксорна.

Ответ Блэксорна был коротким.

– Он говорит – пушками, Ябу‑сан, – сказала Марико.

– Скажите ему, что он должен придумать что‑нибудь получше, если он хочет сохранить голову!

– Мы должны быть терпеливыми с ним, Ябу‑сан, – прервал его Торанага, – Марико‑сан, скажите ему вежливо: «К сожалению, у нас нет пушек. Нет ли другого способа выбраться? По земле невозможно». Точно переведите, что он ответит. Точно.

Марико так и сделала.

– Извините, господин, но он говорит «нет». Только это:

«Нет». Невежливо.

Торанага сдвинул пояс и поскреб болячку под доспехами.

– Ну тогда, – сказал ин добродушно, – раз Анджин‑сан – говорит, пушки, а он знает, что говорит, тогда пушки есть. Капитан, давай туда! – Его жесткий мозолистый палец со злобой нацелился на португальский фрегат. – Приготовь людей, Ябу‑сан. Если эти южные чужеземцы не одолжат мне пушку, тогда ты заставишь их. Правильно?

– С большим удовольствием, – послушно сказал Ябу.

– Ты был прав, он гений.

– Но выход нашли вы, Торанага‑сан.

– Легко найти решение, давая ответы, не так ли? А что решить с Осакским замком, союзник?

– Это не одно и то же. В этом Тайко был очень силен.

– Да. А что за решение было изменить им?

– Конечно, позорная смерть. Но я не понимаю, почему вы спрашиваете меня об этом.

– Просто пришла такая мысль – союзник, – Торанага взглянул на Блэксорна. – Да, он умен. Мне очень нужны умные люди. Марико‑сан, эти чужеземцы отдадут мне свои пушки?

– Конечно. Почему бы им не отдать? Она не привыкла, чтобы ее не слушались. Сейчас она все еще беспокоилась о Бунтаро. Было бы намного лучше позволить ему умереть там. Зачем рисковать его честью? Она ломала голову, почему в самый последний момент Торанага приказал Бунтаро уходить по суше. Торанага мог так же легко приказать ему плыть к кораблю. Это было бы намного безопасней, и для этого было достаточно много времени. Он мог даже приказать это, когда Бунтаро только пробился к пристани. Зачем ждать? В глубине ее души что‑то самое секретное подсказало ей, что ее господин имел веские причины ждать и потом отдать такой приказ.

– А если не отдадут? Вы готовы убивать христиан, Марико‑сан? – спросил Торанага. – Разве это не самое невозможное по их законам: не убий?

– Да, это так. Но для вас, господин, мы с радостью пойдем в ад, мой муж, мой сын и я.

– Да, вы настоящий самурай, и я не забуду, что вы подняли меч, чтобы защитить меня.

– Пожалуйста, не благодарите меня. Если я в самой незначительной мере помогла, то это была моя обязанность. Если кого‑то и нужно вспомнить, так это моего мужа или моего сына. Они для меня очень много значат.

– В настоящий момент вы для меня более ценны. Вы можете даже быть еще более ценной.

– Скажите как, господин. И все будет сделано.

– Отбросьте этого иностранного Бога.

– Господин? – Ее лицо окаменело.

– Отбросьте своего Бога. У вас слишком много обязанностей.

– Вы имеете в виду стать отступницей, господин? Отказаться от христианства?

– Да, если вы не сможете отправить этого Бога туда, где ему надлежит быть, – на задворках вашей души, не на главное его место.

– Пожалуйста, извините меня, господин, – сказала она, колеблясь, – но моя религия никогда не вставала в противоречие с моей верностью вам. Я всегда считала религию моим личным делом, все время. Чем я провинилась перед вами?

– Пока еще нет. Но можете.

– Скажите мне, что я должна делать, чтобы угодить вам.

– Христиане могут стать моими врагами, не так ли?

– Ваши враги – мои враги, господин.

– Священники сейчас противостоят мне. Они могут приказать всем христианам воевать со мной.

– Они не могут, господин. Они мирные люди.

– А если они продолжают противостоять мне? Если христиане воюют со мной?

– Вы никогда не должны сомневаться в моей верности. Никогда.

– Это Анджин‑сан может говорить правду, а у ваших священников лживые языки.

– Есть хорошие священники и плохие священники, господин. Но вы мой сюзерен.

– Очень хорошо, Марико‑сан, – сказал Торанага. – Я учту это. Вам приказано подружиться с этим чужеземцем, научиться всему, что он знает, сообщать обо всем, что он говорит, научиться думать как он, не «исповедоваться» в том, что вы делаете, с подозрением относиться ко всем священникам, сообщать обо всем, что спрашивают священники или что они говорят. Ваш Бог должен приспосабливаться быть где‑то еще – между всем – или не быть вовсе.

Марико отбросила прядь волос от глаз.

– Я могу делать все это, господин, и все‑таки оставаться христианкой. Я клянусь вам в этом.

– Хорошо. Поклянись в этом вашим христианским Богом.

– Перед Богом клянусь вам в этом.

– Хорошо. – Торанага повернулся и позвал: – Фудзико‑сан!

– Да, господин?

– С вами есть кто‑нибудь из служанок?

– Да, господин, две.

– Отдайте одну Марико‑сан. Пошлите другую за зеленым чаем.

– Там есть саке, если хотите. Чай. Зеленый. Ябу‑сан, вам саке или зеленый чай?

– Чай, пожалуйста.

– Принесите саке для Анджин‑сана.

Свет упал на маленькое золотое распятие, висевшее на шее у Марико. Она увидела, что Торанага внимательно смотрит на него.

– Вы… вы хотите, чтобы я не носила его, господин? Снять его?

– Нет, – ответил он, – пусть оно напоминает вам о клятве. Они все следили за фрегатом. Торанага почувствовал, что кто‑то смотрит на него, и оглянулся. Он увидел жесткое лицо, холодные голубые глаза и почувствовал ненависть – нет, не ненависть, подозрение. «Как смеет чужеземец подозревать меня?» – подумал он.

– Спросите Анджин‑сана, почему он сразу не сказал, что там, на корабле чужеземцев, есть много пушек? Взять их, чтобы выйти из ловушки?

Марико перевела. Блэксорн ответил.

– Он говорит… – Марико колебалась, потом торопливо проговорила: – Пожалуйста, извините меня, он говорит, хорошо бы ему пользоваться своей головой.

Торанага рассмеялся:

– Поблагодарите его за его голову. Это самое правильное. Я надеюсь, она останется у него на плечах. Скажите ему, что теперь мы равны.

– Он говорит: «Нет, мы не равны, Торанага‑сама. Но дайте мне мой корабль и команду, и я очищу весь океан. От любых врагов».

– Марико‑сан, вы думаете, он имеет в виду, что мы такие же, как все – испанцы и южные чужеземцы? – Вопрос был задан беспечно.

Бриз опять бросил прядь волос ей в глаза. Она устало откинула их назад.

– Не знаю, извините меня. Может быть, так, может быть, нет. Хотите, я спрошу его? Извините, но он… он очень странный. Я боюсь, я не понимаю его. Не во всем.

– У нас масса времени. Да. Со временем он объяснится с нами.

Блэксорн видел, как фрегат спокойно поднял якоря сразу после того, как сопровождавшие его серые в спешке высадились на берег, следил, как они спустили баркас, который быстро отбуксировал корабль от места стоянки у пристани на течение. Теперь корабль находился в нескольких кабельтовых от берега на глубокой воде, в безопасности, легкий носовой якорь спокойно держал его на месте, бортом к берегу. Это был обычный маневр европейских кораблей во вражеских или иностранных портах, где с берега могла угрожать опасность. Он знал также, что там не было и не должно было быть суетного движения на палубе, к этому моменту все пушки были заряжены, мушкеты приготовлены, шрапнель, ядра и цепные заряды лежали в изобилии, абордажные сабли ждали в своих стойках, а вооруженные люди наверху на вантах. Глаза следят за горизонтом по всем направлениям. Галера была замечена в тот момент, как изменила свой курс. Два тридцатифунтовых кормовых орудия, направленных прямо на них, были уже готовы к стрельбе. Португальские артиллеристы – самые лучшие в мире после англичан.

«И они все знают про Торанагу, – сказал он себе с горечью, – потому что они умны и потому что они расспросили своих носильщиков или серых о том, из‑за чего весь этот переполох. Или к этому времени проклятые иезуиты, которые знают все, послали им сообщение о бегстве Торанаги и обо мне».

Он почувствовал, как зашевелились его короткие волосы.

– Любая из этих пушек может отправить нас в преисподнюю. Да, но мы в безопасности, так как на борту с нами Торанага. Благодарим Бога за Торанагу. Марико сказала:

– Мой хозяин спрашивает, каков у вас обычай, когда вы хотите подойти к военному кораблю?

– Если у нас есть пушки, мы салютуем. Или можно просигнализировать флажками, прося разрешения встать рядом.

– Мой господин спрашивает, а если у вас нет флажков?

Хотя они еще были вне пределов досягаемости пушечного выстрела, у Блэксорна было такое ощущение, как если бы он уже лез в один из пороховых бочонков, хотя пушечные порты еще были закрыты. Корабль имел восемь пушек с одной стороны на главной палубе, две на корме и две на носу. «Эразмус» мог бы захватить его, – подумал он про себя, – без сомнения, если бы я имел нужную команду. Мне бы хотелось захватить этот корабль… Проснись, прекрати эти мечтания, мы не на борту «Эразмуса», а этот собачий порох, галера и этот португальский корабль единственная наша надежда. Под ее пушками мы в безопасности. Дай Бог удачи Торанаге».

– Скажите капитану, пусть повесит на мачте флаг Торанаги. Этого будет достаточно, сеньора. Это будет выглядеть обычным и объяснит им, кто на борту, но я думаю, что они уже знают, кто здесь.

Флаг был поднят очень быстро. Все на галере, казалось, почувствовали себя уверенней. Блэксорн отметил это изменение. Даже он стал чувствовать себя лучше, оказавшись под флагом.

– Мой хозяин говорит: как сказать им, что мы хотим стать рядом с ними?

– Скажите ему, что без сигнальных флагов он имеет две возможности: ждать за пределами досягаемости пушечного выстрела и послать депутацию на борт к ним в маленькой лодке или идти прямо до тех пор, пока можно будет говорить с борта на борт.

– Мой господин спрашивает, что вы посоветуете?

– Идти прямо к ним. Нет причин для осторожности. Господин Торанага на борту. Он самый важный дайме в империи. Конечно, они помогут нам, – и, о Боже мой!

– Сеньор!

Но он не ответил, тогда она быстро перевела то, что он сказал, выслушала следующий вопрос Торанаги.

– Мой господин спрашивает, фрегат будет что?.. Пожалуйста, объясните вашу мысль и почему вы остановились?

– Я внезапно понял, что он сейчас в состоянии войны с Ишидо. Разве не так? Так что фрегат может быть не склонен помочь ему.

– Конечно, они помогут нам.

– Нет. Кто сейчас нужнее португальцам, господин Торанага или Ишидо? Если они считают, что Ишидо, они одним выстрелом отправят нас в преисподнюю.

– Не может быть, чтобы португальцы стреляли по японскому кораблю, – сразу же возразила Марико.

– Поверьте мне, выстрелят, сеньора. И держу пари, что фрегат не даст нам стать рядом с ним. Я бы не дал, если бы я был на нем кормчим. Боже мой! – Блэксорн посмотрел на корабль.

Серые, издеваясь, ушли с пристани и рассеялись по суше параллельно берегу. «Теперь шансов нет», – подумал он.

Рыбацкие лодки зловеще перекрывали выход из гавани. Шансов там никаких не было.

– Скажите Торанаге, что есть только одна надежда выбраться из гавани. Это надежда на шторм. Может быть, мы проскочим там, где не смогут рыбацкие лодки. Тогда мы сможем проскользнуть через выход из гавани.

Торанага задал вопрос капитану, который долго что‑то отвечал, потом Марико спросила у Блэксорна:

– Мой господин спрашивает: «Вы думаете, будет шторм?»

– Мой нос говорит, что да. Но не сегодня. Дня через два или три. Сможем ли мы прождать так долго?

– Ваш нос говорит? Разве у шторма есть запах?»

– Нет, сеньора, просто такое выражение.

Торанага подумал. Потом он ответил:

– Мы подходим к ним на такое расстояние, чтобы можно было поговорить, Анджин‑сан.

– Тогда скажите ему, чтобы заходил прямо с кормы. Таким образом, у них будут самые плохие условия для прицеливания. Скажите ему, что они преданы, – я знаю, как серьезно они относятся к измене, когда затрагиваются их интересы. Они хуже, чем голландцы! Если этот корабль поможет Торанаге спастись, Ишидо выгонит отсюда всех португальцев, а они этим не рискнут.

– Мой господин говорит, что скоро мы узнаем ответ.

– Мы голые, сеньора. У нас нет никаких шансов против этих пушек. Если корабль враждебен по отношению к нам – даже если просто нейтрален, – считайте, что мы потоплены.

– Мой господин говорит, да, но это будет ваша обязанность уговорить их проявить любезность.

– Как я могу это сделать? Я их враг.

– Мой хозяин говорит, на войне и в мирное время хороший враг может быть более ценен, чем хороший союзник. Он говорит, вы знаете, что у них в голове, – вы придумаете, как их убедить.

– Единственный надежный путь – сила.

– Хорошо. Я согласен, говорит мой господин, – пожалуйста, скажите мне, как атаковать этот корабль?

– Что?

– Он говорит: «Хорошо, я согласен. Как бы вы напали на этот корабль, как бы вы захватили его? Мне нужны их пушки». Простите, я непонятно говорю?

– Я опять повторяю, я собираюсь разнести ее вдребезги, – заявил адмирал Феррьера.

– Нет, – ответил дель Аква, наблюдая за галерой с юта.

– Артиллерист, она уже в пределах пушечного выстрела?

– Нет, дон Феррьера, – сказал главный артиллерист, – еще нет.

– Зачем она идет к нам, если не с враждебными намерениями, Ваше Преосвященство? Почему она просто не уходит? Дело понятное.

Фрегат был слишком далеко от входа в гавань, поэтому никто на борту не видел приготовившихся к нападению рыбачьих лодок.

– Мы ничем не рискуем. Ваше Преосвященство, и выигрываем все, – сказал Феррьера, – мы делаем вид, что мы не знаем, что на борту Торанага. Мы думаем, что это бандиты – бандиты, которых ведет пират‑еретик, которые собираются напасть на нас. Не беспокойтесь, будет легко спровоцировать их, когда они окажутся на расстоянии выстрела.

– Нет, – приказал дель Аква.

Отец Алвито повернулся спиной к планширу.

– Галера подняла флаг Торанаги, адмирал.

– Фальшивый флаг! – сардонически добавил Феррьера. – Это старый морской трюк. Мы не видим Торанаги. Может быть, его и нет на борту.

– Нет.

– Боже мой, война будет катастрофой. Это повредит, если не расстроит плавание Черного Корабля в этом году. Я не могу допустить этого! Я не могу, чтобы что‑то помешало этому!

– Наши финансовые дела в еще худшем положении, чем ваши, адмирал, – бросил дель Аква, – если мы не будем торговать в этом году, церковь обанкротится, вам понятно? Мы три года не получали ничего из Гоа и Лиссабона, и потеря доходов за прошлый год… Боже, дай мне терпения! Я лучше вас знаю, чем мы рискуем. Ответ – нет!

Родригес сидел, мучаясь болями, в кресле, положив ногу в лубках на мягкий табурет, который удобно стоял около нактоуза.

– Адмирал прав, Ваше Преосвященство. Зачем он подходит к нам, если не с целью нападения? Почему не уходит, а? Ваше Преосвященство, мы очень рискуем.

– Да, и это военное решение, – сказал Феррьера. Алвито резко повернулся к нему.

– Нет, это должен решить Его Преосвященство, адмирал. Мы не должны вредить Торанаге. Мы должны помочь ему.

Родригес сказал:

– Вы мне дюжину раз говорили, что, если когда‑нибудь начнется война, она будет длиться очень долго. Война началась, не так ли? Мы видим ее начало. Она наносит вред торговле. Со смертью Торанаги война окончится, и все наши интересы будут в безопасности. Я говорю, нужно ударить по кораблю и отправить его в преисподнюю.

– Мы даже избавимся от этого еретика, – добавил Феррьера, следя за Родригесом. – Мы прекратим войну во славу Бога, и еще один еретик попадет в ад на муки вечные.

– Это будет незаконное вмешательство в их политику, – ответил дель Аква, избегая разговора о настоящей причине.

– Мы вмешиваемся все время. Общество Иисуса известно этим. Мы не простые жестокосердные крестьяне!

– Я и не предполагал иначе. Но пока я на борту, вы не потопите этот корабль.

– Тогда будьте добры сойти на берег.

– Чем скорее этот архиубийца погибнет, тем лучше. Ваше Преосвященство, – предположил Родригес. – Он или Ишидо, какая разница? Они оба язычники, и вы не можете доверять ни кому из них. Адмирал прав, мы никогда не получим снова такой возможности. А что с Черным Кораблем?

Родригес был взят кормчим с условием оплаты в пятнадцатую часть прибыли. Настоящий кормчий Черного Корабля умер от сифилиса в Макао три месяца назад, и Родригес был взят со своего собственного корабля, «Санта‑Тереза», и поставлен на новый пост, к его большой радости.

– Сифилис был официальной причиной, – мрачно напомнил себе Родригес, – хотя многие говорили, что тот кормчий был убит ножом в спину при драке с ронином во время скандала в публичном доме. Боже мой, это такая удача! И ничто не должно помешать этому!

– Я полностью принимаю на себя всю ответственность, – сказал Феррьера. – Это военное решение. Мы втянуты в войну между туземцами. Мой корабль в опасности. – Он повернулся к главному артиллеристу. – Мы уже в пределах пушечного выстрела?

– Ну, дон Феррьера, это зависит от того, что вы хотите, – главный артиллерист подул на конец фитиля, от чего он покраснел и заискрился. – Я мог бы попасть сейчас ей в нос или корму или попасть в середину галеры, в зависимости от того, что вы хотите. Но если вы хотите попасть в человека, определенного человека, тогда для более прицельного выстрела надо еще немного подождать.

– Я хочу, чтобы вы попали в Торанагу. И этого еретика.

– Вы имеете в виду англичанина, кормчего?

– Да.

– Кто‑нибудь должен показать мне японца. Кормчего я, несомненно, узнаю.

Родригес сказал:

– Если кормчий погибнет при выстреле по Торанаге и это прекратит войну, тогда я тоже за это, адмирал. В других случаях его нужно оставить в живых.

– Он еретик, враг нашей страны, мерзавец, он уже причинил больше неприятностей, чем гнездо гадюк.

– Я уже говорил вам, что, во‑первых, англичанин кормчий, в‑последних, он кормчий один из лучших в мире.

– Кормчие имеют какие‑то особые преимущества? Даже еретики?

– Да, клянусь Богом. Мы используем его, как они используют нас. Это великое расточительство, если мы убьем такого опытного кормчего. Без кормчего нет этой вонючей империи, нет торговли и нет ничего. Без меня, ей‑богу, нет ни Черного Корабля, ни доходов, ни пути домой, так что мое мнение чертовски важно.

С верхушки мачты донесся крик:

– Эй, на юте, галера меняет курс!

Галера направлялась на них, но теперь она забирала на несколько румбов влево, глубже в гавань. Родригес тут же закричал:

– Тревога! Правый борт, смотреть в оба! Эй, на парусах! Внимание! Поднять якорь!

Все на корабле сразу бросились выполнять его приказания.

– Что случилось, Родригес?

– Я не знаю, адмирал, но нам надо выйти в открытое море. Эта толстопузая проститутка заходит нам с подветренной стороны.

– Ну и что? Мы можем потопить их в любой момент, – сказал Феррьера, – нам еще надо погрузить на борт товары, и святым отцам надо бы вернуться в Осаку.

– Да. Но ни одно вражеское судно не зайдет мне с наветренной стороны. Оно может обойти кругом и напасть на нас со стороны носа, где у нас только одна пушка.

Феррьера презрительно рассмеялся.

– У нас двадцать пушек на борту! А у них ни одной! Ты думаешь, этот корабль с грязными языческими свиньями осмелится попробовать атаковать нас? Ты просто не в своем уме!

– Да, адмирал, поэтому я все еще и плаваю. «Санта‑Тереза» выходит в море!

Паруса освободили, и ветер начал наполнять их, рангоут потрескивал. Обе смены были на палубе у боевых постов. Фрегат тронулся, но его ход был еще очень медленный.

– Ну, давай, сука, – торопил Родригес.

– Мы готовы, дон Феррьера, – сказал главный артиллерист. – Я вижу его через прицел. Но долго у меня это не получится. Который там Торанага? Укажите мне его!

На борту галеры не было факелов; единственным освещением был лунный свет. Галера все еще была со стороны кормы, в ста ярдах, но повернулась теперь влево и направлялась к дальнему берегу, весла двигались в одном и том же темпе.

– Это кормчий? Высокий мужчина на юте?

– Да, – сказал Родригес.

– Мануэль и Педрито! Возьмите на прицел его и полуют! – Ближайший к ним артиллерист сделал небольшие поправки в наводке. – Который из них Торанага? Быстро! Хелмсмен, два деления вправо!

– Есть два деления вправо, артиллерист!

Помня о песчаном дне и отмелях вокруг, Родригес следил за вантами, готовый в любую секунду отдать управление кораблем главному артиллеристу, который, по обычаю, вел судно во время стрельбы всем бортом.

– Эй, пушки на правом борту, – крикнул артиллерист. – Как только мы выстрелим, мы дадим кораблю уйти из‑под ветра. Готовьтесь стрелять всем бортом!

Артиллерийская команда выполнила приказание, все они смотрели на офицеров на юте. И священников.

– Ради Бога, дон Феррьера, кто из них Торанага?

– Кто же из них Торанага, отец? – Феррьера никогда не видел его до этого.

Родригес ясно видел Торанагу на баке в кольце самураев, но он не хотел показывать его. «Пусть это сделают священники, – подумал он, – Ну, святой отец, сыграй роль Иуды. Почему мы всегда должны делать всю грязную работу, я не собираюсь помогать этому сукину сыну даже на ломаный грош».

Оба священника молчали.

– Быстро, ну кто же из них Торанага? – спросил опять артиллерист.

Родригес нетерпеливо показал на Торанагу.

– Там, на полуюте. Маленький, толстый негодяй среди этих негодяев‑язычников.

– Я вижу его, сеньор кормчий.

Артиллерийская команда сделала последние приготовления.

Феррьера взял фитиль из рук артиллериста.

– Вы нацелились на еретика?

– Да, адмирал, вы готовы? Я махну рукой, это сигнал к выстрелу!

– Хорошо.

– Стой, не убивай! – Это был дель Аква. Феррьера повернулся к нему:

– Они все язычники и еретики!

– Среди них есть христиане, и даже если они не были бы…

– Не обращайте на него внимания, артиллерист! – бросил адмирал. – Мы выстрелим, когда вы будете готовы!

Дель Аква подошел к пушке и встал перед ней. Его туловище возвышалось над ютом и вооруженными моряками, которые лежали в засаде. Его рука была на распятии.

– Я говорю: стой, не убивай!

– Мы убиваем все время, отец, – сказал Феррьера.

– Я знаю, но я стыжусь этого и прошу прощения у Бога, – Дель Аква никогда до этого не был на юте военного корабля с пушками, у которых вставлены запалы, с заряженными мушкетами и пальцами на спусковых крючках, готовых нести смерть. – Пока я здесь, убийства не будет, и я не прощу убийства из засады!

– А если они атакуют нас? Попытаются захватить корабль? – Я буду просить Бога помочь нам победить их!

– Какая разница, сейчас или чуть позже?

Дель Аква не ответил. «Ты не убьешь, – подумал он. – Торанага обещал все, а Ишидо ничего».

– Что делать, адмирал? Сейчас самое время! – крикнул главный артиллерист. – Сейчас!

Феррьера с горечью повернулся спиной к священникам, бросил фитиль и подошел к поручням.

– Приготовьтесь отразить атаку, – прокричал он, – Если они без разрешения подплывут на пятьдесят ярдов, вам всем будет приказано стрелять, что бы ни говорили священники!

Родригес также был разъярен, но он знал, что он, так же как и адмирал, был бессилен против священника. Сказано – не убий. «Боже мой, а вы сами? – хотел крикнуть он им. – А как же аутодафе? А инквизиция? А как же ваши священники, которые выносили приговоры: „виновен“, „колдунья“, „сатана“, „еретик“? Вспомните две тысячи ведьм, сожженных в одной только Португалии в тот год, когда я отплыл в Азию? А почти в каждой деревне и городе в Португалии и доминионах, куда приезжали и рыскали Божьи Каратели, как гордо называли себя эти инквизиторы в капюшонах, запах горящего мяса тянулся за ними следом?»

Он отбросил свой страх и ненависть и сосредоточился на галере. Он мог теперь хорошо рассмотреть Блэксорна и думал:

«Эх, англичанин, хорошо видеть тебя стоящим там и ведущим судно, такого высокого и самоуверенного. Я боялся, тебя казнят, и рад, что ты спасся, но даже если тебе так повезло и ты не имеешь на борту ни одной маленькой пушки, то я отправлю тебя в преисподнюю, что бы ни говорили эти священники. О, Мадонна, защити меня от всех плохих священников».

– Эй, на «Санта‑Терезе»!

– Эй, англичанин!

– Это ты, Родригес?

– Ага!

– Как твоя нога?

– А, черт бы ее побрал!

Родригес очень обрадовался, услышав добродушный смех, донесшийся через разделявшее их море.

В течение получаса два судна маневрировали, выбирая подходящую позицию, гоняясь друг за другом, поворачиваясь и уходя, галера пыталась зайти с наветренной стороны и прижать фрегат к подветренному берегу, фрегат пытался выйти на свободное пространство, чтобы иметь возможность уйти из гавани, если ему это потребуется. Но никто не мог получить значительного преимущества, а во время этой погони те, кто был на борту фрегата, наконец увидели рыбацкие лодки, сгрудившиеся у входа в гавань, и поняли, что это значит.

– Вот почему он идет на нас! Ему нужна защита!

– Тем больше причин для нас утопить его сейчас, когда он в ловушке. Ишидо будет вечно нам благодарен, – сказал Феррьера.

Но дель Аква оставался непреклонным.

– Торанага намного важнее. Я настаиваю на том, что сначала мы должны поговорить с Торанагой. Вы всегда сможете потопить его. У него нет пушек. Даже я знаю, что только пушками можно победить пушки.

Так Родригес позволил развиваться этому безвыходному положению, давая им время для передышки. Оба корабля были в центре гавани, недостижимые для рыбачьих лодок и друг друга, фрегат подрагивал на ветру, готовый в любой момент сорваться с места, галера, с поднятыми на палубу веслами, дрейфовала рядом в пределах слышимости. Это произошло только тогда, когда Родригес увидел, что галера подняла весла и повернулась боком к его пушкам; тут он стал под ветер, позволяя галере подойти в пределы голосовой связи, а сам приготовился к следующей серии действий. «Спасибо Богу, благословенному Иисусу, Деве Марии и Иосифу за то, что у нас есть пушки, а у этого мерзавца их нет, – подумал Родригес снова. – Англичанин слишком умен».

– Но хорошо, когда против тебя выступает профессионал. Намного безопасней. При этом никто не делает глупых ошибок и никто не причиняет зла без необходимости.

– Можно подняться на борт?

– Кому, англичанин?

– Господину Торанаге, его переводчице и телохранителям.

Феррьера сказал спокойно:

– Без охраны.

Алвито сказал:

– Он должен прийти с кем‑нибудь. Это вопрос престижа.

– Черт с ним, с престижем. Без телохранителей.

– Я бы не хотел, чтобы на борт поднимались самураи. – согласился Родригес.

– Может быть, вы согласны пропустить пятерых? – спросил Алвито. – Только его личная охрана? Вы же понимаете суть дела, Родригес.

Родригес подумал и кивнул.

– Пять человек будет нормально, адмирал. Мы выделим пять человек, как вашу «личную охрану» с парой пистолетов на каждого. Отец, вы продумайте все детали. Лучше, если отец продумает все детали, адмирал, он знает как. Ну, отец, давайте, но рассказывайте нам, что там говорится.

Алвито подошел к планширу и крикнул:

– Вы ничего не добьетесь своей ложью! Готовьте свои души к адским мукам – вы и ваши бандиты. У вас десять минут, потом адмирал будет стрелять и отправит вас на вечные муки!

– Мы плаваем под флагом господина Торанаги, клянусь Богом!

– Это фальшивый флаг, пират!

Феррьера сделал шаг вперед:

– Что за игру вы ведете, отец?

– Пожалуйста, наберитесь терпения, адмирал, – сказал Алвито. – Это только для проформы. Иначе Торанага навсегда обидится, что мы оскорбили его флаг, который мы видим. Ведь это Торанага – он не простой дайме! Может быть, вам лучше вспомнить, что он лично имеет больше войска, чем король Испании!

Ветер завывал в такелаже, шпангоуты нервно поскрипывали. На юте вскоре загорелись факелы, и стало хорошо видно Торанагу. По волнам разнесся его голос.

– Тсукку‑сан! Как осмелился ты убегать от моей галеры! Здесь нет пиратов – только те, что там у входа в гавань на рыбачьих лодках. Я хочу немедленно подойти к борту!

Алвито закричал в ответ по‑японски, разыгрывая удивление:

– Но, господин Торанага, простите, у нас не было и мысли, что это вы! Мы думали, что это только ловкий трюк. Серые сказали, что бандиты‑ронины силой захватили галеру! Мы думали, бандиты с английским пиратом плавают под фальшивым флагом. Я немедленно поднимусь к вам.

– Нет. Я сейчас же подойду к вам.

– Прошу вас, господин Торанага, позволить мне подняться к вам, чтобы сопровождать вас. Мой господин, отец‑инспектор, здесь вместе с адмиралом. Они настаивают, чтобы мы исправили ошибку. Пожалуйста, примите наши извинения! – Алвито снова перешел на португальский и громко прокричал боцману: «Спусти баркас!» – И опять Торанаге по‑японски: – Баркас будет спущен сейчас же, мой господин.

Родригес слушал, как глумлив голос Алвито, и думал о том, насколько труднее иметь дело с японцами, чем с китайцами. Китайцы понимают искусство торговли, компромисса и уступок, вознаграждений. Но японцы наполнены гордостью, а когда гордость мужчины оскорбляется – для любого японца, не обязательно даже самурая, – смерть является лишь малой ценой, заплаченной за оскорбление. «Ну, идите, давайте кончать», – хотелось крикнуть ему.

– Адмирал, я сейчас же отправлюсь к ним, – говорил отец Алвито. – Ваше Преосвященство, если вы тоже поедете, это очень поможет ублаготворить его.

– Я согласен.

– Это не опасно? – спросил Феррьера. – Вас двоих могут использовать как заложников.

Дель Аква сказал:

– В тот момент, когда появятся признаки измены, я прикажу вам, именем Божьим, уничтожить этот корабль и всех, кто на нем плавает, независимо от того, будем ли мы на борту или нет.

Он спустился на ют, оттуда на главную палубу, прошел сзади пушек, – складки его одеяния величественно развевались. В начале трапа он оглянулся и изобразил руками крест. После этого он застучал сапогами по трапу, спускаясь к баркасу.

Боцман отчалил. Все моряки были вооружены пистолетами, под сиденьем боцмана был припрятан бочонок пороха.

Феррьера облокотился на планшир и тихо сказал:

– Ваше преосвященство, привезите с собой еретика.

– Что? Что вы сказали? – Дель Акве нравилось играть с адмиралом, чье постоянное высокомерие смертельно оскорбляло его, так как он, конечно, давно решил захватить Блэксорна и достаточно хорошо слышал. «Какая глупость», – подумал он.

– Привезите с собой еретика, а? – опять сказал Феррьера. С юта Родригес слышал глухое: «Да, адмирал», – и подумал: «Какое злодейство ты задумал, Феррьера?»

Он с трудом повернулся в кресле, его лицо побледнело. Боль в ноге была изматывающей, чтобы терпеть ее, от него требовалось очень много усилий. Кости срастались хорошо, и, слава Мадонне, рана была чистой. Но трещина оставалась трещиной и даже малейшее качание судна было тяжелым испытанием. Он глотнул грогу из сильно опорожненного морского меха, свисающего с колышка на нактоузе. Феррьера наблюдал за ним.

– Ваша нога еще болит?

– Все нормально, – грог ослабил боль.

– Будет ли все нормально для того, чтобы проплыть отсюда до Макао?

– Да. И все время воевать с морем. И вернуться летом, если вы это имеете в виду.

– Да, это то, что я имею в виду, кормчий. – Губы опять сложились в насмешливую улыбку. – Мне нужен здоровый кормчий.

– Я здоров. Нога хорошо заживает. – Родригес отключился от боли. – Англичанин не поднимется на борт по доброй воле. Я не думаю, что он придет.

– Сто гиней за то, что вы не правы.

– Это больше, чем я зарабатываю за год.

– Сможете заплатить после того, как мы прибудем в Лиссабон, из доходов от Черного Корабля.

– Согласен. Ничто не заставит его подняться на борт добровольно. Я стану на сто гиней богаче, ей‑богу!

– Беднее! Вы забыли, что иезуиты хотят, чтобы он попал сюда, больше, чем я.

– Почему они хотят этого?

Феррьера оценивающе посмотрел на него и не ответил, все так же криво улыбаясь. Потом, поддразнивая его, сказал:

– Я выведу Торанагу из гавани, если он отдаст мне еретика.

– Я рад, что я ваш союзник и необходим вам и Черному Кораблю, – сказал Родригес. – Я бы не хотел быть вашим врагом.

– А я рад, что мы понимаем друг друга, кормчий. Наконец.

– Я требую вывести меня из гавани. Мне нужно сделать это быстро, – сказал Торанага через переводчика Алвито дель Акве; кроме них, присутствовали еще Марико и Ябу. Торанага стоял на полуюте, дель Аква – на главной палубе, ниже его, рядом с ним, – Алвито, но и при этом их глаза были на одном уровне. – Или, если вам так удобней, ваш боевой корабль может убрать эти рыбачьи лодки с моего пути.

– Простите меня, но это будет недопустимый враждебный акт, который вы бы не могли – не могли рекомендовать фрегату, господин Торанага, – сказал дель Аква, разговаривая непосредственно с ним, – он считал, что Алвито переводит синхронно, как всегда. – Это невозможно – открытый акт военных действий.

– Тогда что вы предлагаете?

– Пожалуйста, давайте поднимемся на фрегат. Спросим адмирала. Он примет решение теперь, когда мы знаем ваше желание. Он военный человек, мы нет.

– Приведите его сюда.

– Вам было бы быстрее это сделать, господин. Не говоря, конечно, о чести, которую вы окажете нам.

Торанага знал, что это правда. Несколько мгновений назад они видели, как с южного берега отплыло еще несколько лодок с лучниками, и, хотя в данный момент они были в безопасности, было ясно, что в течение часа выход из гавани будет перекрыт неприятелем.

И он знал, что выбора у него нет.

– Извините, господин, – объяснил ему Анджин‑сан ранее, во время неудачной погони, – я не могу приблизиться к фрегату, Родригес слишком искусный кормчий. Я могу прекратить его бегство, если ветер будет держаться, но я не могу загнать его в ловушку, если он не сделает ошибки. Мы должны договориться.

– А он допустит ошибку, и ветер продержится? – спросил Торанага через Марико. Она ответила:

– Анджин‑сан говорит, что мудрый человек никогда не держит пари относительно ветра, если это не ветер торговли и вы не в море. Мы здесь в такой гавани, где горы вызывают завихрения воздуха и его потоки. А кормчий Родригес не допустит ошибки.

Торанага видел, как два этих кормчих применяли всякие свои уловки друг против друга, и знал, без сомнения, что оба они были мастера в своем деле. И он пришел к осознанию того, что ни он, ни его земли и ни сама империя не будут в безопасности, если не заполучат для себя современные корабли чужеземцев и с помощью этих кораблей – контроль над своими морями. Эта мысль поразила его.

– Но как я могу договариваться с ними? Чем можно извинить то, что они так открыто проявили враждебность по отношению ко мне? Теперь моя обязанность похоронить их за оскорбления моей чести.

Тогда Анджин‑сан объяснил ему уловку с фальшивыми флагами: как все корабли используют эту хитрость, чтобы сблизиться с врагом или попытаться избежать его, и Торанага был очень обрадован тем, что может быть такое спасающее его честь решение этой проблемы. Теперь Алвито говорил:

– Я думаю, нам следует сразу же отправиться, сэр.

– Очень хорошо, – согласился Торанага. – Ябу‑сан, примите командование кораблем. Марико‑сан, скажите Анджин‑сану, чтобы он оставался на юте за штурвалом, тогда вы пойдете со мной.

– Да, господин.

По размеру баркаса Торанаге стало ясно, что с ним сможет отправиться только пять телохранителей, что тоже ожидалось, и окончательный план был прост: если он не сможет убедить их, чтобы фрегат помог, тогда он и его телохранители убьют адмирала, их кормчего и священников и запрутся в одной из кабин. Одновременно галера нападет на фрегат с носа, как предложил Анджин‑сан, и все вместе они попытаются взять фрегат штурмом. Возьмут ли они его, нет ли, в любом случае все решится очень быстро.

– Это хороший план, Ябу‑сан, – сказал он.

– Пожалуйста, разрешите мне пойти вместо вас на переговоры.

– Они не согласятся.

– Очень хорошо, но сразу же, как только мы выберемся из этой западни, выселите всех чужестранцев из нашей империи. Если вы так сделаете, вы привлечете на свою сторону больше дайме, чем потеряете.

– Я подумаю об этом, – сказал Торанага, зная, что это вздор, что он должен привлечь на свою сторону дайме‑христиан Оноши и Кийяму и, следовательно, других дайме, или, не выполнив своих обязательств, он будет съеден. – Почему Ябу хочет попасть на фрегат? Какую измену он замышляет, если им не помогут?

– Господин, – говорил тем временем Алвито дель Акве, – можно, я приглашу Анджин‑сана сопровождать нас?

– Зачем?

– Мне кажется, что он может захотеть поприветствовать своего коллегу кормчего Родригеса. Этот человек сломал ногу и не может прийти сюда. Родригесу хотелось бы снова повидать его, поблагодарить за спасение, если вы не возражаете.

Торанага не видел причины, почему бы Анджин‑сану не следовало идти. Человек был под его защитой, следовательно, ему нечего было опасаться.

– Если он этого хочет, очень хорошо. Марико‑сан, проводите Тсукку‑сана.

Марико поклонилась. Она знала, что ее работа состояла в том, чтобы слушать и сообщать об услышанном, следить за тем, чтобы все, что сказано, было правильно сообщено, без искажений. Она чувствовала себя лучше, ее прическа и макияж были в полном порядке, свежее кимоно было одолжено у госпожи Фудзико, левая рука покоилась в удобной перевязи. Один из матросов, ученик лекаря, перевязал ее рану. Порез в верхней части предплечья не затронул сухожилия, сама рана была чистой. Ванна помогла бы ей еще больше, но на галере условий для этого не было.

Она и Алвито вместе вернулись на ют. Он увидел нож за поясом у Блэксорна и то, как ладно сидело на нем это грязное кимоно. «Насколько он завоевал доверие Торанаги?» – спросил он сам себя.

– Хорошая встреча, кормчий Блэксорн.

– Убирайся к дьяволу, отец! – любезно ответил Блэксорн.

– Может быть, мы еще и встретимся там, Анджин‑сан. Может быть, мы там будем. Торанага сказал, что вы можете подняться на борт фрегата.

– Это его приказ?

– Если вы пожелаете, – сказал он.

– Я не хочу.

– Родригесу хотелось бы снова поблагодарить вас и повидаться с вами.

– Передайте ему мое почтение и скажите, что я говорю, что я увижу его в аду. Или здесь.

– Его нога не позволит ему этого.

– Как у него с ногой?

– Заживает. С вашей помощью и при милосердии Божием, через несколько недель, если Бог того пожелает, он будет ходить, хотя и будет всегда хромать.

– Передайте ему, что я желаю ему всего хорошего. Вам лучше идти, отец, время уходит.

– Родригесу хотелось бы повидать вас. Там есть грог и прекрасный жареный каплун со свежей зеленью и подливкой, свежий хлеб и масло. Будет жаль, кормчий, если пропадет такая еда.

– Что?

– Есть мягкий белый хлеб, кормчий, морские сухари, масло и коровий бок. Свежие апельсины из Гоа и даже галлон вина из Мадейры, чтобы запить все это, или бренди, если вы его предпочитаете. А также и пиво. Потом каплун из Макао, горячий и сочный. Наш адмирал – эпикуреец.

– Черт бы вас побрал!

– Он и возьмет, когда это будет угодно ему. Я только сказал о том, что существует на самом деле.

– Что значит «эпикуреец»? – спросила Марико.

– Это человек, который наслаждается пищей и красивым столом, сеньора Мария, – сказал Алвито, называя ее христианским именем. Он заметил, как неожиданно изменилось лицо Блэксорна. Он почти мог видеть, как заработали слюнные железы, и почувствовал его боль в бушующем желудке. Сегодня вечером, когда он увидел подготовку к ужину в большой каюте, блеск серебра, белые скатерти и стулья, настоящие кожаные стулья, почувствовал запах свежего хлеба, и масла, и сочного мяса, он сам ощутил слабость от голода, а он отнюдь не страдал без пищи или от непривычной японской кухни.

«Как просто поймать человека, – сказал он себе, – все, что вам надо, – это знать правильную приманку».

– Прощайте, кормчий! – Алвито повернулся и пошел к трапу. Блэксорн пошел за ним.

– В чем дело, англичанин? – спросил Родригес.

– Где еда? Тогда мы сможем поговорить. Сначала еда, которую вы обещали, – сказал Блэксорн, покачиваясь на главной палубе.

– Пожалуйста, пойдемте со мной, – сказал Алвито.

– Куда вы ведете его, отец?

– Конечно, в большую каюту. Блэксорн может поесть, пока господин Торанага и адмирал побеседуют.

– Нет. Он может поесть в моей каюте.

– Легче, конечно, пойти туда, где есть пища.

– Боцман! Проследи, чтобы кормчему принесли все сразу же – все, что он захочет, – в мою каюту, все со стола. Англичанин, ты хочешь грога, вина или пива?

– Сначала пива, потом грога.

– Боцман, проследи за этим и отведи его вниз. И послушай, Писаро, дай ему из моего шкафа одежду и сапоги, все, что нужно. И оставайся с ним, пока я не позову тебя.

Блэксорн молча пошел за Писаро, боцманом, большим и сильным мужчиной, вниз по коридору. Алвито пошел было обратно к дель Акве и Торанаге, которые разговаривали через Марико около лестницы, но Родригес остановил его:

– Отец! На минутку. Что вы сказали ему?

– Только что вам хотелось бы повидать его и что у нас на борту много еды.

– Но вы не предлагали ему поесть?

– Нет, Родригес, я не говорил этого. Но вам не хотелось бы предложить поесть кормчему, если он голоден?

– Этот бедняга не голоден, он голодает. Если он поест в таком состоянии, он будет блевать, как обожравшийся волк, потом он будет вопить, как перепившаяся проститутка. Теперь, мне не хотелось бы, чтобы один из нас, даже еретик, ел как животное и вопил как дикий зверь перед Торанагой, понимаете, отец? Не перед этим ссаным сукиным сыном – особенно таким, чистеньким, как промежность сифилитичной проститутки!

– Вы должны научиться быть сдержанным на язык, сын мой, – сказал Алвито. – Он отправит вас в ад. Вам лучше тысячу раз прочитать «Аве, Мария» и поститься два дня. Только на хлебе и воде. Епитимья напомнит вам о его милосердии.

– Спасибо, отец, я так и сделаю. С радостью. И если бы я мог встать на колени, я бы поцеловал крест. Да, отец, этот бедный грешник благодарит вас за ваше Богом данное терпение. Я должен придерживать свой язык.

Феррьера вышел из коридора:

– Родригес, вы спуститесь?

– Я останусь на палубе, пока эта сучья галера будет стоять здесь, адмирал. Если я потребуюсь, я буду здесь, – Алвито собрался уходить, Родригес заметил Марико. – Подождите минуту, отец. Кто эта женщина?

– Донна Мария Тода. Одна из переводчиц Торанаги.

Родригес присвистнул:

– Она хорошенькая?

– Очень хорошенькая.

– Глупо было позволять ей подняться на борт. Почему вы говорите «Тода»? Она одна из наложниц старого Тода Хиро‑Мацу?

– Нет. Она жена его сына.

– Глупо было приводить ее на борт. – Родригес подозвал одного из матросов. – Скажи всем, что на корабле женщина, говорящая по‑португальски.

– Да, сеньор.

Моряк заторопился уходить, и Родригес снова повернулся к отцу Алвито.

Священник ни в коей мере не был запуган очевидным гневом.

– Госпожа Мария говорит также по‑латыни – и так же хорошо. Что‑нибудь еще, кормчий?

– Нет, спасибо. Может быть, мне лучше пойти прочитать «Аве, Мария»?

– Да, конечно.

Священник перекрестился и ушел. Родригес сплюнул в шпигат, и один из рулевых вздрогнул и перекрестился.

– Ступай прибей себя к мачте за свою гнилую крайнюю плоть, – прошипел Родригес.

– Да, кормчий, извините, сеньор. Но я нервничаю около этого святого отца. Я не имел в виду ничего плохого.

Юноша увидел, что через горлышко песочных часов прошли последние зерна песка, и перевернул их.

– В полчаса спустись вниз, возьми это проклятое ведро с водой и щетку, уберись у меня в каюте. Скажи боцману, пусть приведет англичанина наверх, и вычисти мою каюту. И для тебя будет лучше, если ты хорошо приберешься в каюте, а то я вытащу у тебя кишки себе для подвязок. И пока ты будешь делать это, читай «Аве, Мария» для спасения своей Богом проклятой души.

– Да, сеньор кормчий, – тихо сказал юноша. Родригес был фанатик, помешанный на чистоте, и его каюта была похожа на корабельный Святой Грааль. Все должно было быть без единого пятнышка, независимо от погоды.

Глава Двадцать Седьмая

– Но ведь должен быть какой‑то выход, адмирал, – терпеливо сказал дель Аква.

– Вы хотите совершить открытый акт войны против дружественной нации?

– Конечно, нет. Каждый находившийся в кают‑компании понимал, что они оказались в одной ловушке. Любой открытый акт прямо ставил их с Торанагой против Ишидо, чего они хотели избежать, на случай если вдруг в конце концов победителем станет Ишидо. В настоящее время Ишидо контролировал Осаку, столицу Киото и большинство регентов. А теперь, через дайме Оноши и Кийяму, Ишидо контролировал большую часть южного острова Кюсю, порт Нагасаки, главный центр всей торговли, и, таким образом, всю торговлю и Черный Корабль этого года.

Торанага сказал через отца Алвито:

– Какие трудности? Я только хочу, чтобы вы освободили от пиратов выход из гавани, не так ли?

Торанага неудобно сидел на почетном месте – стуле с высокой спинкой за большим столом. Алвито сидел рядом с ним, адмирал напротив, дель Аква сбоку от адмирала. Марико стояла за Торанагой, телохранители‑самураи ждали около дверей, напротив вооруженных моряков. Все европейцы понимали, что, хотя Алвито и переводил все, что говорилось в комнате, Марико присутствовала для того, чтобы между ними ничего не говорилось открыто против интересов ее господина и чтобы перевод был полный и точный.

Дель Аква наклонился вперед.

– Может быть, господин, вы можете направить на берег посланника господину Ишидо. Может быть, выход лежит в торговле. Мы могли бы предложить этот корабль как нейтральное место для переговоров. Может быть, таким путем мы могли бы предотвратить войну.

Торанага презрительно рассмеялся:

– Какая война? Мы не воюем, Ишидо и я.

– Но, господин, мы видели битву на берегу.

– Не будьте наивными! Кого убили? Несколько нищих ронинов. Кто кого атаковал? Только ронины, бандиты и несколько фанатиков.

– А во время засады? Мы поняли, что коричневые сражались с серыми.

– Бандиты атаковали нас всех, и серых, и коричневых. Мои люди сражались только для того, чтобы защитить меня. В ночных стычках ошибки бывают часто. Если коричневые убили серых или серые коричневых, это досадная ошибка. Что такое несколько человек для любого из нас? Ничего. Мы не на войне.

Торанага заметил их недоверие, поэтому добавил:

– Скажите им, Тсукку‑сан, что в Японии войны ведут армии. Эти нелепые стычки и попытки политических убийств только пробы, которые заканчиваются, если не удаются. Война началась не сегодня вечером. Она началась, когда умер Тайко. Даже до этого, когда он умирал, не оставляя взрослого сына‑наследника. Может быть, даже до этого, когда Города, главный правитель, был убит. Сегодняшний вечер не имеет значения.

Никто из вас не понимает нашего государства или нашей политики. Как вы можете понять? Конечно, Ишидо пытается убить меня. Так же как и многие другие дайме. Они делали так в прошлом и будут делать в будущем. Кийяма и Оноши – оба и друзья и враги. Поймите, если бы я был убит, это бы упростило все для Ишидо, настоящего моего врага, но только на какой‑то момент. Я сейчас в ловушке, и если ему повезет, то он получит только временное преимущество. Если мне удастся выбраться, ловушки больше никогда не будет. Но поймите меня правильно, все вы, что моя смерть не отодвинет войны и не предотвратит дальнейшие конфликты. Конфликтов не будет, только если умрет Ишидо. А сейчас нет открытой войны, ни с кем. – Он поудобнее устроился на стуле, – ему не нравился запах пищи, приготовленной на масле, и немытых тел. – Но у нас возникла срочная проблема. Мне нужны ваши пушки. Они нужны мне сейчас. Пираты перекрыли мне выход из гавани. Я говорил до этого Тсукку‑сану, что скоро каждый должен будет выбрать, на чьей он стороне. Где сейчас окажетесь вы, ваш руководитель и вся христианская церковь? А мои португальские друзья со мною или против меня?

Дель Аква сказал:

– Вы можете быть уверены, господин Торанага, мы все поддерживаем ваши интересы.

– Хорошо. Тогда сразу же разгоните пиратов.

– Это был бы акт войны, и в этом нет никакой выгоды для нас.

– Может быть, мы могли бы как‑то сторговаться? А? – сказал Феррьера.

Алвито не перевел этого, но вместо этого сказал:

– Адмирал говорит, мы только пытаемся избежать вмешательства в вашу политику, господин Торанага, мы торговцы.

Марико сказала Торанаге по‑японски:

– Простите, господин, это неправильный перевод. Это не то, что он сказал.

Алвито вздохнул:

– Я только заменил некоторые слова, господин. Адмирал не соблюдает некоторых правил приличия, так как он иностранец. Он не понимает по‑японски.

– А вы соблюдаете, Тсукку‑сан? – спросил Торанага.

– Я пытаюсь, господин.

– Что на самом деле он сказал?

Алвито перевел.

После паузы Торанага сказал:

– Анджин‑сан сказал мне, что португальцы были очень заинтересованы в торговле, но в торговле они не знают правил хорошего тона и не понимают юмора. Я понимаю и приму ваши объяснения, Тсукку‑сан. Но с этого момента, пожалуйста, переводите все точно как говорится.

– Да, господин.

– Скажите адмиралу следующее; «Когда конфликт разрешится, я расширю торговлю. Я хорошо отношусь к торговле. Ишидо – нет».

Дель Аква отметил перемену и надеялся, что Алвито загладил глупость Феррьеры.

– Мы не политики, господин, мы верующие и представляем веру и верующих… Мы поддерживаем ваши интересы. Да.

– Я согласен. Я рассмотрю. – Алвито перестал переводить, его лицо осветилось, и он на момент позволил Торанаге опередить его. – Извините, Ваше Преосвященство, но господин Торанага сказал: «Я рассмотрю вашу просьбу построить церковь, большую церковь в Эдо, как доказательство моего доверия к вашим интересам».

Много лет, с того момента, как Торанага стал господином Восьми Провинций дель Аква прилагал все усилия, чтобы получить такое разрешение. И получить от него это разрешение сейчас для третьего по величине города империи было бесценной уступкой со стороны Торанага. Отец‑инспектор знал, что пришло время решить проблему пушек.

– Поблагодарите его, Мартин Тсукку‑сан, – сказал он, пользуясь условной фразой, которую он предварительно согласовал с Алвито, договариваясь о том, как себя вести Алвито, такому поборнику веры, – и скажите, что мы всегда будем к его услугам. О, да, и спросите его, что он имел в виду, говоря о соборе, – добавил он для адмирала.

– Может быть, я могу говорить напрямую, господин, одну минуту, – начал Алвито говорить Торанаге, – мой господин благодарит вас и говорит, что то, о чем вы просили, видимо, возможно. Он всегда старается помочь вам.

– Стараться – абстрактное слово и недостаточное.

– Да, господин. – Алвито взглянул на телохранителей, которые, конечно, слушали, не подавая вида. – Но я помню, что вы раньше говорили: иногда бывает разумным стать абстрактным.

Торанага сразу понял его. Он махнул рукой, отпуская свою стражу.

– Подождите снаружи, вы все.

Они неохотно повиновались. Алвито повернулся к Феррьере:

– Нам пока не нужны ваши часовые, адмирал. Когда самураи ушли, Феррьера отпустил своих людей и взглянул на Марико. На поясе у него были пистолеты, а еще один он держал в сапоге. Алвито сказал Торанаге:

– Может быть, господин, вам бы хотелось, чтобы госпожа Марико присела?

Торанага снова понял, что он хотел сказать. Он подумал с мгновение, потом коротко кивнул и сказал не оборачиваясь:

– Марико‑сан, возьмите одного из моих телохранителей и найдите Анджин‑сана. Оставайтесь с ним, пока я не пришлю за вами.

– Да, господин.

Дверь за ней закрылась.

Теперь они остались одни. Их было четверо.

Феррьера сказал:

– Что предлагается? Что он предлагает?

– Будьте терпеливы, адмирал, – ответил дель Аква; его пальцы дрожали на кресте – он молился об успехе.

– Господин, – начал говорить Алвито Торанаге, – господин, мой повелитель говорит, что все, что вы просите, он попытается сделать в течение сорока дней. Он пошлет секретной почтой ваши слова об успехах в этом деле. Я буду курьером, с вашего позволения.

– А если он не добьется?

– Это произойдет не из‑за нежелания помочь, а из‑за намерения обдумать. Он дает вам свое слово.

– Перед христианским Богом?

– Да, перед Богом.

– Хорошо. Я сделаю это в письменном виде. Со своей печатью.

– Иногда полные соглашения, деликатные соглашения не следует сводить к письменным, господин.

– Вы хотите сказать, что, если я не дам письменного согласия, вы тоже не дадите?

– Я только напоминаю вам, что вы сами говорили, что самурайская честь более важна, чем кусок бумаги. Отец‑инспектор дает вам свое слово перед Богом, свое слово чести, как это делает самурай. Ваша честь очень много значит для отца‑инспектора. Я только подумал, что он будет расстроен, если вы ему не поверите. Вы хотите, чтобы я просил его что‑то подписать?

Торанага, помолчав, наконец сказал:

– Очень хорошо. Его слово перед Иисусом Христом, да? Его слово перед Богом?

– Я даю его по поручению отца‑инспектора. Он клянется на святом кресте, что попытается.

– И вы тоже, Тсукку‑сан?

– Я тоже дал вам свое слово, перед моим Богом, на святом кресте, что я буду делать все, чем я смогу помочь ему убедить господ Оноши и Кийяму быть вашими союзниками.

– В свою очередь я сделаю то, что я обещал раньше. На сорок первый день вы можете заложить камень в самый большой христианский собор в империи.

– А можно будет эту землю, господин, выделить нам сейчас же?

– Как только я прибуду в Эдо. А теперь? Что с пиратами? Вы прогоните их сразу же, сейчас?

– Если бы вы имели пушки, вы могли бы сами справиться с этим, господин?

– Конечно, Тсукку‑сан.

– Прошу прощения за такую дотошность, господин, но мы должны выработать план. Пушки не принадлежат нам. Пожалуйста, дайте мне минуту времени, – Алвито повернулся к дель Акве. – С собором все улажено. Ваше Преосвященство. – Потом он добавил для Феррьеры, начиная выполнять согласованный план: – Вам следует радоваться тому, что вы не потопили его, адмирал. Господин Торанага спрашивает, не возьмете ли вы десять тысяч дукатов золотом, когда поедете на Черном Корабле в Гоа, чтобы вложить их в золотой рынок в Индии. Мы были бы рады помочь в сделке с помощью наших источников там, поместив это золото для вас. Господин Торанага говорит, половина доходов – ваша.

И Алвито, и дель Аква считали, что ко времени, когда Черный Корабль вернется через шесть месяцев, либо Торанага будет снова президентом Совета регентов и, следовательно, более чем рад, что проведена такая выгодная сделка, либо он будет мертв.

– Вы будете иметь чистой прибыли четыре тысячи дукатов. Без всякого риска.

– А что взамен? Это больше, чем вся ваша годовая субсидия короля Испании всему обществу иезуитов в Азии. В обмен на что?

– Господин Торанага говорит, пираты не дают ему выйти из гавани. Ему лучше знать, пираты это или нет.

Феррьера ответил тем же самым деловитым тоном, что они оба знают только: это будет на выгоду Торанаге.

– Это плохой совет – поверить этому человеку. У его врагов все выигрышные карты. Христиане‑дайме против него. Наверняка два самых главных, я слышал это собственными ушами. Говорят, этот японец – реальный враг. Я верю им, а не этому безродному кретину.

– Я уверен, господин Торанага знает лучше нас, кто пираты, а кто нет, – невозмутимо сказал ему дель Аква, зная, какое будет решение, как знал это и Алвито. – Я думаю, вы не возражаете, чтобы господин Торанага сам имел дело с пиратами?

– Конечно, нет.

– У вас на борту много свободных пушек, – сказал отец‑инспектор. – Почему не дать их ему тайком? Продайте на самом деле. Вы продаете оружие все время. Он покупает оружие. Четыре пушки будет более чем достаточно. Будет легко перегрузить их с помощью баркаса, с запасом пороха и зарядов, опять украдкой. Тогда это дело будет решено.

Феррьера вздохнул.

– Пушки, Ваше Преосвященство, бесполезны на борту галеры. У нее нет пушечных портов, нет пушечного такелажа, нет пушечных пиллерсов. Они не смогут воспользоваться пушками, даже если бы у них были артиллеристы, которых у них нет.

Оба священника были поражены.

– Бесполезны?

– Абсолютно.

– Но, конечно, дон Феррьера, они могут приспособить…

– Эта галера непригодна для применения пушек без переделки, которая займет по крайней мере неделю.

– Что такое? – спросил Торанага подозрительно: что‑то не то, однако они пытаются это от него скрыть.

– В чем дело, спрашивает Торанага, – сказал Алвито. Дель Алвито знал, что почва уходит у них из‑под ног.

– Адмирал, пожалуйста, помогите нам. Пожалуйста. Я прямо прошу вас. Мы получили большие уступки для дела нашей веры. Вы должны поверить мне, и вы должны доверять нам. Вы должны помочь господину Торанаге как‑то выбраться из гавани, Я прошу вас от имени церкви. Один собор является огромной уступкой делу веры. Пожалуйста.

Феррьера не позволил себе показать радости такой победы. Мысленно он даже добавил себе значительности своему голосу: «Так как вы просите помочь от имени церкви, Ваше Преосвященство, я, конечно, сделаю все, что вы просите. Я выведу его из этой западни. Но в свою очередь я хочу, чтобы меня назначили адмиралом Черного Корабля на следующий год независимо от того, будет ли удачным этот год или нет».

– Это личное распоряжение короля Испании, его одного. Я не могу назначить на этот пост. Далее: я принимаю ваше предложение относительно золота, но я хочу, чтобы вы гарантировали, что у меня не будет проблем с вице‑королем Гоа, или здесь, с золотом, или с Черным Кораблем.

– Вы осмеливаетесь использовать меня и церковь как гарантов?

– Это только деловое соглашение между нами и этой обезьяной.

– Он не обезьяна, адмирал. Вам лучше помнить это.

– Далее: пятнадцать процентов груза этого года вместо десяти.

– Это невозможно.

– Следующее: дать слово, Ваше Преосвященство, перед Богом сейчас, что ни вы, ни один из священников, находящихся в вашем подчинении, никогда не будут угрожать мне отлучением от церкви, если я совершу в будущем акт святотатства, каких еще не было. И далее, ваше слово, что вы и ваши святые отцы будут активно поддерживать и помогать этим двум Черным Кораблям, – также перед Богом.

– И что же еще, адмирал? Конечно, это не все? Наверняка есть что‑то еще?

– Последнее: мне нужен этот еретик.

Марико посмотрела вниз на Блэксорна из дверей каюты. Он лежал в полубессознательном состоянии на полу, пытаясь выблевать свои внутренности. Боцман облокотился на койку, с вожделением разглядывая ее, видны были пеньки его желтых зубов.

– Он отравлен или пьян? – спросила она Тотоми Кану, самурая, стоящего рядом с ней, безуспешно пытаясь закрыть свои ноздри от запаха пищи и рвоты, запаха этого уродливого моряка перед ней и от постоянного запаха трюмов, который пропитал весь корабль. – Похоже, что он был отравлен, да?

– Может быть, и отравлен, Марико‑сан. Посмотрите на эту мерзость! – Самурай брезгливо махнул рукой в сторону стола: деревянные тарелки с остатками искромсанных кусков ростбифа, зажаренного с кровью; половинка скелета бойцового цыпленка; наломанные куски хлеба и сыра; пролитое пиво и масло; блюдо холодного мяса с жирной подливкой и полуопустошенная бутылка бренди.

Никто из них никогда не видел раньше мяса на столе.

– Что вам надо? – спросил боцман. – Здесь нет обезьян, ва‑каримасу? В комнате нет обезьян‑сан! – Он поглядел на самурая и отмахнулся от него: – Уходи! Писс аут! – Его глаза обратились на Марико: – Как тебя зовут? Имя, а?

– Что говорит этот чужеземец, Марико‑сан? – спросил самурай.

Марико отвела свой зачарованный взгляд от стола и сосредоточилась на боцмане.

– Простите, сеньор, я не поняла вас. Что вы сказали?

– А? – рот боцмана открылся еще больше. Это был большой толстый мужчина, со слишком близко поставленными глазами и большими ушами, волосы торчали жалкими черными косичками. Распятье свисало с толстой шеи, за пояс было заткнуто два пистолета. – О, вы можете говорить по‑португальски? Японка, которая может говорить на хорошем португальском языке? Где вы научились говорить на цивилизованном языке?

– Меня научил христианский священник.

– Да будь я Богом проклятым сыном проститутки! Мадонна, этот цветок‑сан может говорить на нормальном языке!

Блэксорна опять вырвало, и он попытался встать с палубы.

– Вы не могли бы, пожалуйста, вы не могли бы положить его сюда? – Она показала на койку.

– Ага. Если эта обезьяна поможет.

– Кто? Извините, что вы сказали? Кто?

– Он. Этот джеп^[2]. Он.

Слова больно ранили ее, и она прилагала все свои усилия, чтобы оставаться спокойной. Марико сделала знак самураю.

– Кана‑сан, будь любезен, помоги этому чужеземцу. Анджин‑сана надо положить вот сюда.

– С удовольствием, госпожа.

Двое мужчин подняли Блэксорна, и он плюхнулся обратно в койку, с тяжелой головой, глупо гримасничая.

– Его нужно помыть, – сказала Марико по‑японски, все еще ошеломленная тем, как боцман назвал Кану.

– Да, Марико‑сан. Прикажите чужеземцу послать за слугами.

– Да. – Ее глаза недоверчиво покосились на стол. – Они действительно ели это?

Боцман посмотрел туда же. Он тут же наклонился над столом и оторвал ножку цыпленка, предложив ее Марико.

– Вы голодны? Вот, маленькая цветок‑сан, это хорошая вещь. Сегодня она свежая – действительно каплун из Макао.

Она покачала головой.

Медвежье лицо боцмана расплылось в ухмылке, и он ободряюще обмакнул ногу цыпленка в густую подливку и сунул ей под нос:

– Подливка делает его еще вкуснее. Ну, это достаточно приятная вещь, а теперь можно и поговорить. Никогда не удавалось это раньше. Ну, давай, это подкрепит тебя, чего тут считаться! Это каплун из Макао, я тебе сказал.

– Нет, нет, спасибо. Есть мясо… есть мясо запрещено. Это против наших законов – и против буддизма, и против синтоизма.

– Но в Нагасаки не так! – засмеялся боцман. – Многие джепы едят мясо все время. Они делают все, когда им это удается, и грог лакают. Вы христианка, не так ли? Ну, попробуй, маленькая донна. Как узнать, если не попробовать?

– Нет, нет, спасибо.

– Человек не может жить без мяса. Это настоящая еда. Делает вас сильным, так что вы можете прыгать, как горностай… Вот, – он предложил ножку цыпленка Кане, – хочешь?

Кана с отвращением покачал головой:

– Ие!

Боцман пожал плечами и небрежно отбросил ее обратно на стол.

– «Ие» так «ие». Что у вас с рукой? Повредили в бою?

– Да. Но несильно. – Марико подвигала ею немного, чтобы продемонстрировать это, и с трудом вытерпела боль.

– Бедняжка! Что вы здесь хотели, донна сеньорита, а?

– Повидать Ан… – встретиться с кормчим. За ним послал господин Торанага. Кормчий пьян?

– Да, это и пища. Бедняга слишком быстро ел и так же быстро пил. Выпил полбутылки одним глотком. Англичане все такие. Не могут переносить свой грог. – Его глаза внимательно рассматривали Марико. – Я никогда не видел такого маленького цветка, как ты. И никогда не разговаривал с джепом, который может говорить на нормальном языке.

– Вы всех японских дам и самураев называете джепами и обезьянами?

Морях коротко хохотнул.

– Эх, сеньорита, это сорвалось с языка. Это про обычных сводников и проституток в Нагасаки. Здесь нет ничего обидного. Я никогда не разговаривал с культурной сеньоритой, даже не знал, что такие бывают, ей‑богу.

– Я тоже, сеньор. Я никогда не разговаривала с цивилизованными португальцами раньше, только со святыми отцами. Мы японцы, не джепы, понятно? А обезьяны – это животные, правильно?

– Конечно. – Боцман показал свои выбитые зубы. – Вы говорите как донна. Да. Не обижайтесь, донна сеньорита.

Блэксорн начал что‑то бормотать. Она подошла к койке и осторожно потрясла его:

– Анджин‑сан! Анджин‑сан!

– Да‑да? – Блэксорн открыл глаза. – О, привет, я сожалею, я… – Но боль и закружившаяся комната заставили его лечь на место.

– Пожалуйста, пошлите за слугой, сеньор, его надо помыть.

– Есть рабы, но не для этого, донна сеньорита. Оставьте англичанина – что такое небольшая рвота для еретика?

– Нет слуг? – спросила она, пораженная.

– У нас есть рабы – черные негодяи, но они ленивы – им никто не доверяет мыть себя, – сказал он с кривой ухмылкой.

Марико знала, что у нее нет выбора. Господин Торанага может потребовать Анджин‑сана тотчас же, и это была ее обязанность.

– Тогда мне нужно немного воды, – сказала она, – помыть его.

– Есть бочка воды. На лестничной площадке внизу.

– Пожалуйста, принесите мне воды, сеньор.

– Пошлите его. – Боцман ткнул пальцем в Кану.

– Нет. Будьте любезны, сходите вы. Сейчас.

Боцман оглянулся на Блэксорна.

– Вы его возлюбленная?

– Что?

– Вы возлюбленная этого англичанина?

– Что такое возлюбленная, сеньор?

– Его женщина. Его подружка, понимаете, сеньорита, его девушка, этого кормчего, его любовница, возлюбленная.

– Нет, сеньор, нет. Я не его возлюбленная.

– Да? Тогда чья же? Этого оран… этого самурая? Или, может быть, этого князя, который только что поднялся на борт? Тора… что‑то, что‑то? Вы одна из его?..

– Нет.

– Ни одного из тех, что на борту?

Она покачала головой:

– Пожалуйста, принесите воды.

Боцман кивнул и вышел.

– Это самый безобразный, дурно пахнущий мужчина, которого я когда‑либо видел около себя, – сказал самурай. – Что он говорил?

– Он думал, что я одна из наложниц кормчего. Самурай направился к двери.

– Кана‑сан!

– Я требую права по поручению вашего мужа отомстить за это оскорбление. Сразу же! Как если бы вы прелюбодействовали с чужеземцем!

– Кана‑сан! Пожалуйста, закройте дверь.

– Вы Тода Марико‑сан! Как он осмелился оскорбить вас? За оскорбление должно быть отомщено!

– Оно будет отомщено, Кана‑сан, и я благодарю вас. Да. Я даю вам это право. Но мы здесь по приказу господина Торанаги. Пока он не даст своего одобрения, было бы неправильно, если бы вы сделали это.

Кана неохотно закрыл дверь.

– Я согласен. Но я официально прошу вас обратиться к господину Торанаге до того, как мы уедем отсюда.

– Да. Благодарю вас за то, что вы заботитесь о моей чести. «Что бы сделал Кана, если бы он знал все, о чем мы здесь говорили? – спросила она себя, ужаснувшись. – Что бы сделал господин Торанага? Или Хиро‑Мацу? Или мой муж? Обезьяны? О Мадонна, помоги мне продержаться и сохрани мой разум». Чтобы унять гнев Каны, она быстро переменила тему:

– Анджин‑сан выглядит таким беспомощным. Прямо как ребенок. Видимо, чужеземцы не могут пить вино из‑за желудка. Совсем как некоторые из наших мужчин.

– Да. Но это не из‑за вина. Не может быть. Это из‑за того, чтоб он съел.

Блэксорн тяжело завозился, приходя в сознание.

– У них нет слуг на корабле, Кана‑сан, так что я должна буду заменить одну из служанок Анджин‑сана. – Она начала неуклюже раздевать его, так как у нее еще болела рука.

– Ну‑ка, позвольте мне вам помочь. – Кана оказался более ловок. – Я привык делать это для моего отца, который часто страдал от саке.

– Для мужчины хорошо иногда напиться. Это освобождает его от всяческих дьявольских духов.

– Да, но мой отец часто сильно страдал на следующий день.

– Мой муж очень сильно потом болеет. По несколько дней.

Через минуту Кана сказал:

– Может быть, это сам Будда позволил господину Бунтаро спастись.

– Да, – Марико огляделась. – Я не понимаю, как они могут жить в такой грязи? Это хуже, чем у самых бедных наших людей. Я чуть не упала в обморок в той каюте от запаха.

– Это возмутительно. Я никогда не был на борту чужеземного корабля раньше.

– А я никогда не была раньше на море.

Открылась дверь, и боцман принес ведро. Он был шокирован тем, что Блэксорн лежит голый, и, выдернув одеяло из‑под койки, накрыл его.

– Он схватит смертельную простуду. Кроме того, стыдно делать это с человеком, даже с ним.

– Что?

– Ничего. Как ваше имя, донна сеньорита? – Его глаза сверкнули.

Марико не ответила. Она сбросила в сторону одеяло и дочиста обмыла Блэксорна, довольная, что можно что‑то делать, ненавидя каюту и вонючего боцмана, гадая, о чем говорят в другой каюте: «В безопасности ли мой господин?»

Кончив, она связала в узел кимоно и грязную набедренную повязку.

– Можно это постирать, сеньор?

– А?

– Это надо бы сразу выстирать. Может быть, вы послали бы за рабом, были бы так любезны?

– Это кучка ленивых негодяев, я вам уже сказал. Это займет неделю или даже больше. Выбросьте это, донна сеньорита, они никому не нужны. Наш кормчий Родригес сказал, чтобы я дал ему всю нужную одежду. Вот. – Он открыл шкаф, – Он сказал дать ему все отсюда.

– Я не знаю, как одевать мужчину во все это…

– Ему нужны будут рубашка, брюки, гульфик, носки и ботинки, куртка. – Боцман вынул их и показал ей. Потом с помощью самурая она начала одевать Блэксорна, все еще находящегося в полубессознательном состоянии.

– Как он носит это? – Она держала в руках гульфик в форме мешочка с привязанными к нему тесемками.

– Мадонна, он носит это впереди, вот так. – Боцман, смутившись, показал свой собственный. – Вы привязываете его по этому месту на брюки, как я показал. На его стручок.

Она изучающе посмотрела на боцмана. Он чувствовал ее взгляд и смешался.

Марико надела гульфик на Блэксорна и аккуратно уложила поудобней, вместе с самураем они провели тесемки между ног и завязали их вокруг талии. Она спокойно сказала самураю:

– Это самый нелепый способ одеваться, который я когда‑либо видела.

– Это, должно быть, очень неудобно, – ответил Кана, – а священники тоже их носят, Марико‑сан? Под своими рясами?

– Я не знаю.

Она отбросила прядь волос от глаз.

– Сеньор, теперь Анджин‑сан одет так, как надо?

– Ага, кроме ботинок. Они там вон. Но с ними можно подождать. – Боцман подошел к ней, и ее ноздри заложило от отвращения. Он понизил голос, став спиной к самураю: – Не хотите ли быстренько?

– Что?

– Я схожу по вас с ума, сеньорита, видите ли. Что вы скажете? Там, в соседней каюте, есть койка. Отправьте вашего друга наверх. Англичанин будет в отключке еще час. Я заплачу как обычно.

– Что?

– Вы заработаете монету, даже три, если вам нравится попрыгать, и вы сядете на лучший член отсюда до Лиссабона, а? Что вы скажете?

Самурай заметил ее ужас:

– В чем дело, Марико‑сан?

Марико оттолкнула боцмана назад, подальше от койки. Ее речь была прерывистой:

– Он… он сказал…

Кана мгновенно выхватил меч, но его взгляд натолкнулся на стволы двух заряженных пистолетов. Тем не менее он замахнулся для удара.

– Стойте, Кана‑сан! – Марико задыхалась. – Господин Торанага запретил всякие стычки до его приказа.

– Ну, обезьяна, иди, ты вонючий обоссанный дерьмовый дурак! Ты! Скажи этой обезьяне поднять свой меч или он будет безголовым сукиным сыном прежде, чем сможет пернуть!

Марико стояла в одном футе от боцмана. Ее правая рука все еще была засунута за пояс, ручка ее стилета все еще лежала у нее в ладони. Но она помнила свой долг и убрала руку.

– Кана‑сан, уберите меч. Пожалуйста. Мы должны выполнять приказания господина Торанаги. Мы должны повиноваться ему.

Громадным усилием Кана заставил себя сделать то, о чем она его просила.

– Я собираюсь отправить тебя в ад, джеп!

– Пожалуйста, извините его, сеньор, и меня тоже, – сказала Марико, пытаясь говорить как можно вежливей. – Это ошибка…

– Этот негодяй с обезьяньим лицом вытащил меч. Это не ошибка, ей‑богу!

– Пожалуйста, извините, сеньор, я очень сожалею. Боцман облизал губы.

– Я забуду об этом, если ты будешь хорошо себя вести, маленький цветок. Пошли с тобой в соседнюю каюту, скажи этой обезьяне, чтобы он оставался здесь, и я забуду об этом.

– Как ваше имя, сеньор?

– Пезаро, Мануэль Пезаро, а что?

– Ничего. Пожалуйста, извините нас за это недоразумение, сеньор Пезаро.

– Пошли в соседнюю каюту. Сейчас.

– Что здесь происходит? Что это… – Блэксорн не понимал, проснулся он уже или все еще в ночном кошмаре, но чувствовал опасность. – Что здесь происходит, скажите, ради Бога!

– Этот вонючий джеп бросился на меня!

– Это была ошибка, Анджин‑сан, – сказала Марико. – Я извинилась перед сеньором Пезаро.

– Марико? Это вы, Марико‑сан?

– Хай, Анджин‑сан. Хонто. Хонто.

Она подошла ближе. Пистолеты боцмана не спускались с Каны. Она была вынуждена задеть за него, проходя мимо, и ей потребовалось приложить еще больше усилий, чтобы не выхватить свой нож и не выпустить из него кишки. В этот момент открылась дверь. Молодой штурвальный вошел в каюту с ведром воды. Он удивленно глянул на пистолеты и выскочил обратно.

– Где Родригес? – сказал Блэксорн, пытаясь заставить работать свою голову.

– Наверху, где и следует быть хорошему кормчему, – сказал боцман, его голос звучал раздраженно, – Этот джеп хотел меня зарубить, ей‑богу!

– Помоги мне выйти на палубу, – Блэксорн ухватился за борта койки. Марико взяла его за руку, но не смогла поднять его.

Боцман махнул пистолетом на Кану.

– Скажи ему, чтобы он помог. Скажи ему, что если на небесах есть Бог, то он будет висеть на нок‑рее до конца вахты.

Первый помощник капитана Сантьяго отодвинулся от секретного отверстия в стенке кают‑компании, последнее «Ну, тогда все решено», сказанное дель Аквой, все еще звучало в его мозгу. Бесшумно он проскочил через темную каюту, вышел в коридор и тихонько закрыл дверь. Он был высокий, сухощавый мужчина с живым лицом, он носил напомаженную косу в виде свиного хвоста. Его одежда была опрятной, и, как и большинство моряков, он ходил босиком. В спешке он проскочил по коридору, бегом пересек главную палубу и взбежал на ют, где Родригес беседовал с Марико. Он извинился, наклонившись, прижался ртом к уху Родригеса и начал выкладывать все, что услышал и о чем был послан подслушивать, так, чтобы никто на юте не мог присоединиться к ним.

Блэксорн сидел на палубе на корме, облокотившись на планшир, голова его лежала на согнутом колене. Марико сидела с прямой спиной, повернувшись лицом к Родригесу, как это принято у японцев, а Кана, самурай, мрачно стоял сбоку. Вооруженные моряки толпились на палубах и расположились в «вороньем гнезде», наверху, еще двое – у штурвала. Корабль все еще был поставлен против ветра, воздух и ночь были чистыми, ореол вокруг луны был больше, дождь недавно кончился. В ста ярдах бортом к кораблю под прицелом его пушек стояла галера, весла были вытащены на палубу, кроме двух с каждой стороны, которые удерживали ее на месте; слабое приливное течение относило ее в сторону. Рыбацкие лодки, находившиеся в засаде с неприятельскими лучниками‑самураями, приблизились, но еще не нападали.

Марико следила за Родригесом и помощником капитана. Она не могла слышать, о чем они говорят, но даже если бы и могла, ее воспитание заставило бы ее предпочесть не вслушиваться. Интимность в бумажных домах была невозможна без вежливости и предупредительности, без интимности цивилизованная жизнь не могла бы существовать, поэтому всех японцев учили слышать и не мешать. Для общего блага.

Когда она пришла с Блэксорном на палубу, Родригес слушал, что говорил боцман и ее сбивчивое объяснение: это была ее ошибка, она неправильно поняла слова боцмана, и это заставило Кану обнажить меч, чтобы защитить ее честь. Боцман слушал, ухмыляясь, его пистолеты все еще были направлены в спину самурая.

– Я только спросил, не была ли она любовницей англичанина, ей‑богу, – она так спокойно умывала его и запихивала в гульфик его сокровища.

– Убери свои пистолеты, боцман.

– Он опасен, говорю я вам. Его надо связать!

– Я прослежу за ним. Иди на нос.

– Эта обезьяна убила бы меня, не будь я попроворней. Вздернуть его на нок‑рее! Мы сделаем это в Нагасаки!

– Мы не в Нагасаки – иди отсюда! Живо!

Когда боцман ушел, Родригес спросил:

– Что он сказал вам, сеньора? На самом деле?

– Это – ничего особенного. Извините.

– Я извиняюсь за высокомерие этого человека перед вами и перед самураем. Пожалуйста, передайте самураю, что я извиняюсь перед ним, прошу его прощения. И я официально прошу вас забыть все оскорбления, нанесенные боцманом. Вашему сюзерену или мне не поможет, если на борту произойдут неприятности. Я обещаю вам, что я разберусь с ним по‑своему и в удобное время.

Она поговорила с Каной, и под ее нажимом он наконец согласился.

– Кана‑сан говорит, что очень хорошо, но, если он когда‑нибудь увидит боцмана Пезаро на берегу, он отрубит ему голову.

– Это честно, ей‑богу. Да. Домо аригато, Кана‑сан, – сказал Родригес с улыбкой. – И домо аригато годзиемашита, Марико‑сан.

– Вы говорите по‑японски?

– О, нет, только слово или два. У меня жена в Нагасаки.

– О, вы давно в Японии?

– Это мое второе плавание сюда из Лиссабона. Я провел семь лет в этих водах, как говорят – сюда, туда, в Макао и в Гоа. – Родригес добавил: – Не обращайте внимания на этого боцмана – он – эта. Но Будда говорит, даже эта имеют право жить. Правда?

– Конечно, – сказала Марико, имя и лицо этого человека запомнились ей навсегда.

– Моя жена говорит немного на португальском, сейчас почти так же хорошо, как и вы. Вы христианка, конечно?

– Да.

– Моя жена новообращенная. Ее отец самурай, хотя и небогатый. Его сюзерен – господин Кийяма.

– Ей повезло иметь такого мужа, – вежливо сказала Марико, но про себя она подумала, содрогаясь: как можно выходить замуж и жить с чужеземцем? – Несмотря на свои хорошие манеры, она спросила: – А госпожа, ваша супруга, ест мясо, как то, что было в каюте?

– Нет, – ответил Родригес со смехом, его зубы были белые, красивые и крепкие. – И я в моем доме в Нагасаки не ем никакого мяса. В море ем и в Европе ем. Таков наш обычай. Тысячу лет назад, до прихода Будды, у вас тоже был такой обычай, правда? До Будды люди жили по Тао, Пути и ели мясо. Даже здесь, сеньора. Даже здесь. Теперь, конечно, мы знаем лучше, некоторые из нас, да?

Марико подумала об этом. Потом она сказала:

– Все португальцы называют нас обезьянами? И джепами? За нашими спинами?

Родригес потянул себя за серьгу, которую он носил в ухе.

– Вы же называете нас варварами? Даже нам в лицо? Мы культурные люди, по крайней мере мы так думаем, сеньора. В Индии, земле Будды, они называют японцев «восточными дьяволами» и не позволяют никуда приставать, если они вооружены. Вы называете индийцев «черными» и нелюдями. Как китайцы называют японцев? Как вы называете китайцев? Как вы называете корейцев? Поедающими чеснок?

– Я не думаю, что господин Торанага будет обрадован. Или господин Хиро‑Мацу, или даже отец вашей жены.

– Блаженный Иисус сказал: «Сначала выньте сучок из собственного глаза, прежде чем вытаскивать соломинку из моего».

Она снова задумалась о том, что первый помощник горячо шептал кормчему Родригесу: «Это верно, мы насмехаемся над другими людьми. Но мы же граждане земли Богов и выбраны богами. Мы одни, из всех народов, защищены божественным императором. Разве не мы, следовательно, совсем особые и выше всех других? А если мы японцы и христиане? Я не знаю. О, Мадонна, дай мне твое понимание. Этот кормчий Родригес такой же странный, как английский кормчий. Почему они такие особенные? Это их воспитание? Это ведь невероятно, то, что они делают, не так ли? Как могут они плыть вокруг Земли и идти по морю так легко, как мы это делаем по земле? Знает ли ответ жена Родригеса? Я бы хотела с ней встретиться и поговорить».

Помощник капитана еще больше понизил голос.

– Что он сказал? – воскликнул Родригес с невольным проклятием, и вопреки себе Марико попыталась прислушаться. Но она не смогла расслышать, что говорил помощник капитана. Потом она увидела, что они оба посмотрели на Блэксорна, и она последовала за ними взглядом, обеспокоенная их тревогой.

– Что еще случилось, Сантьяго? – осторожно спросил Родригес, опасаясь Марико.

Помощник капитана ответил ему шепотом, сложив руки рупором.

– Сколько времени они останутся внизу?

– Они еще будут пить за здоровье друг друга. И за сделку.

– Негодяи! – Родригес схватил помощника капитана за рубашку: – Ни слова об этом, ради Бога. Головой отвечаешь!

– Об этом не стоит и говорить, кормчий.

– Это всегда стоит напомнить, – Родригес посмотрел на Блэксорна. – Разбуди его!

Помощник капитана подошел и грубо растолкал его.

– В чем дело, а?

– Дай ему тумака!

Сантьяго отвесил ему пощечину.

– Боже мой, да я тебя… – Блэксорн вскочил на ноги, его лицо пылало, но он зашатался и упал.

– Черт бы тебя побрал, англичанин! – Родригес бешено ткнул пальцем в двух рулевых. – Бросьте его за борт!

– Что?

– Быстрей, Боже мой!

Пока двое моряков торопливо поднимали Блэксорна, Марико сказала:

– Кормчий Родригес, вы не должны…

Но прежде чем она или Кана смогли вмешаться, эти двое с силой бросили его за борт. Он пролетел двадцать футов и, хлопнувшись животом о воду, исчез в облаке брызг. Через мгновение он появился на поверхности ошарашенный, молотя руками по воде, – ледяной холод освежил его голову.

Родригес пытался выбраться из своего кресла:

– Мадонна, дайте мне руку!

Один из рулевых подбежал ему помочь, в то время как первый помощник капитана взял его рукой под мышку.

– Боже мой, будьте осторожны, помните о моей ноге, вы, дерьмоголовые увальни!

Ему помогли подойти х борту. Блэксорн все еще кашлял и плевался, но теперь, плывя к борту корабля, он выкрикивал проклятия тем, кто бросил его за борт.

– Два деления вправо! – приказал Родригес рулевым. Корабль немного ушел от ветра и удалился от Блэксорна. Он крикнул вниз:

– Остановите, к дьяволу, мой корабль! – Потом энергично приказывал своему первому помощнику: – Возьми баркас, вылови англичанина и отправь его на борт галеры. Быстро. Скажи ему… – Он понизил голос.

Марико была рада, что Блэксорн не утонул.

– Кормчий! Анджин‑сан находится под защитой Торанаги. Я требую, чтобы вы немедленно подняли его!

– Одну минуточку, Марико‑сан! – Родригес продолжал шептаться с Сантьяго, который кивал, потом умчался. – Извините, Марико‑сан, гомен кудасаи, но это было срочно. Англичанина нужно было разбудить. Я знал, что он умеет плавать. Он должен быть в форме, и быстро!

– Почему?

– Я его друг. Он когда‑нибудь говорил вам об этом?

– Да, но Англия и Португалия находятся в состоянии войны. И Испания.

– Да, но кормчие выше войны.

– Тогда кому же вы служите?

– Флагу.

– А не вашему королю?

– И да, и нет, сеньора. Я обязан англичанину жизнью. – Родригес следил за баркасом. – Держите на курсе, а теперь приводите к ветру, – приказал он рулевому.

– Да, сеньор.

Он подождал, проверяя и перепроверяя ветер, и мели, и дальний берег. Лотовой выкрикивал глубины.

– Извините, сеньора, что вы сказали? – Родригес глянул на нее на мгновение, потом отвернулся, чтобы проверить положение корабля и баркаса. Она тоже следила за баркасом. Люди, которые вытащили Блэксорна из моря, теперь быстро гребли к галере, работая веслами, сидя, а не стоя. Теперь Анджин‑сан был закрыт человеком, который сидел близко к нему, тем, который шептался с Родригесом.

– Что вы сказали ему, сеньор?

– Кому?

– Ему. Сеньору, которого вы послали с Анджин‑саном.

– Просто пожелать англичанину всего хорошего и успехов. – Ответ был невыразителен и безлик.

Она перевела Кане сказанное Родригесом. Когда Родригес увидел баркас рядом с галерой, он опять ожил:

– Святая Мария, Матерь Божья… Адмирал и иезуиты поднялись наверх. За ними шли Торанага и его телохранители.

– Родригес! Спусти баркас! Святые отцы собираются на берег, – сказал Феррьера.

– А потом?

– А потом мы выходим в море. Пойдем в Эдо.

– Почему туда? Мы собирались в Макао, – ответил Родригес, изображая невинность.

– Мы отвезем господина Торанагу в Эдо. Сначала.

– Мы? А что с галерой?

– Она останется или пробьется одна.

Родригес казался еще более удивленным и посмотрел на галеру, потом на Марико. Он увидел проклятие, отразившееся на ее лице.

– Матсу, – спокойно сказал ей кормчий.

– Я сказал – привет, Мария, отец. Я говорил госпоже, что это учит вас терпению.

Феррьера посмотрел на галеру:

– Что там делает наш баркас?

– Я отправил еретика обратно.

– Что вы сделали?

– Я отправил англичанина обратно. Что за вопрос, адмирал? Англичанин оскорбил меня, и я отправил этого пидора за борт. Мне следовало утопить его, но он умел плавать, поэтому я послал старшего помощника вытащить его и отвезти на его корабль, так как он, видимо, пользуется благосклонностью господина Торанаги. Что здесь такого?

– Привези его обратно сюда.

– Я пошлю вооруженную команду, адмирал. Что вам надо? Он ругался и призывал на нас геенну огненную. На этот раз он по доброй воле сюда не явится.

– Я хочу, чтобы он снова был на борту.

– Да что за проблемы? Разве вы не сказали, что галера останется и будет сражаться или делать что хочет? Так что англичанин по пояс в дерьме. Хорошо. Кому нужен этот пидор вообще‑то? Конечно, отцы предпочли бы, чтобы он скрылся с глаз. Да, святые отцы?

Дель Аква не ответил. Алвито тоже. Это нарушало план, изложенный Феррьерой и принятый ими и Торанагой: чтобы священники сразу же отправлялись на берег, чтобы уладить дело с Ишидо, Кийямой и Оноши, делая вид, что они поверили рассказу Торанаги о пиратах и не знали, что он «спасся» из замка. Тем временем фрегат пойдет к выходу из гавани, оставив галеру пробиваться сквозь рыбачьи лодки. Если будет открытая атака на фрегат, она будет отбита пушками и огнем на поражение.

– Но лодки не должны атаковать нас, – доказывал Феррьера, – они должны захватить галеру. Вашей задачей, Ваше Преосвященство, будет убедить Ишидо, что мы не имели другого выбора. В конце концов, Торанага президент Совета регентов. В конце концов, еретик должен остаться на борту.

Ни один из священников не спросил почему. А Феррьера не стал объяснять.

Отец‑инспектор положил свою мягкую руку на плечо адмирала и отвернулся от галеры.

– Может быть, это и к лучшему, что еретик там, – сказал он и подумал, как неисповедимы пути Господни.

«Нет! – хотелось крикнуть Феррьере. – Я хотел видеть, как он будет тонуть». Человек за бортом в море на рассвете – так легко, ни следов, ни свидетелей, так просто, несчастный случай, насколько он себе это представлял. И это было то, что заслужил Блэксорн. Адмирал также знал, как ужасна смерть в море для кормчего.

– Нан дза? – спросил Торанага.

Отец Алвито объяснил, что кормчий на галере и почему. Торанага повернулся к Марико, которая кивнула и подтвердила то, что раньше сказал Родригес.

Торанага подошел к борту и пристально посмотрел в темноту. С северного берега отплыло еще много рыбачьих лодок, скоро подойдут и другие… Он понимал, что Анджин‑сан создавал политические сложности, и это был простой способ, который дали ему боги, если он пожелает избавиться от Анджин‑сана. «Хочу ли я этого? Конечно, священники‑христиане будут безмерно рады, если Анджин‑сан исчезнет, – подумал он. – А также Оноши и Кийяма, которые так боялись этого человека, что кто‑то из них или они оба устроили эту попытку убить его. Откуда такой страх?

Это карма, что Анджин‑сан теперь на галере, а не в безопасности, здесь. Так ли? То, что Анджин‑сан будет отправлен на дно вместе с кораблем, вместе с Ябу и другими и с ружьями, – это также карма. Ружья я могу потерять, Ябу я могу потерять. Но Анджин‑сана? Да. Потому что у меня есть еще пока восемь этих чужеземных варваров в запасе. Может быть, их коллективное знание будет равно или больше того, что у этого одного человека. Очень важно как можно быстрее вернуться в Эдо, чтобы подготовиться к воине, которой никак не избежать. Кийяма и Оноши? Кто знает, поддержат ли они меня? Может быть, поддержат, может быть, нет. Но кусок земли и некоторые посулы ничто по сравнению с тем, что значат христиане, если они перейдут на мою сторону через сорок дней».

– Это карма, Тсукку‑сан. Не так ли?

– Да, господин. – Алвито посмотрел на адмирала, очень довольный. – Господин Торанага считает, что ничего не сделано. Это только воля Бога.

– Да?

На галере внезапно заработал барабан. Весла с силой ударили в воду.

– Что он делает, Боже мой? – заревел Феррьера. И когда они наблюдали за галерой, уходящей от них, с вершины мачты вдруг пополз флаг Торанаги. Родригес сказал:

– Похоже, что они извещают эти проклятые рыбацкие лодки в гавани, что господина Торанаги на борту больше нет.

– Что он собирается делать?

– Я не знаю.

– Не знаешь? – спросил Феррьера.

– Нет. Но если бы я был на его месте, я бы вышел в море и оставил нас в этой помойной яме или попытался так сделать. Англичанин теперь показывает на нас пальцем. Что будем делать?

– Тебе приказано идти в Эдо. – Адмирал хотел добавить: «Если ты протаранишь галеру – тем лучше», – но удержался, так как их разговор слушала Марико.

Священники, благодаря, отправлялись на берег в баркасе.

– Поднять все паруса! – крикнул Родригес. Его нога болела и сально пульсировала. – Зюид‑тень‑зюйд‑вест! Всем наверх!

– Сеньора, пожалуйста, скажите господину Торанаге, что ему лучше бы спуститься вниз. Это будет безопасней, – сказал Феррьера.

– Он благодарит и говорит, что останется здесь. Феррьера пожал плечами и подошел к краю полуюта.

– Зарядить все пушки. Шрапнелью! Приготовиться!

Глава Двадцать Восьмая

– Исоги! – кричал Блэксорн, заставляя старшего над гребцами увеличить темп. Он оглянулся назад на фрегат, который надвигался на них, идя в крутой байдевинд под всеми парусами, потом снова вперед, оценивая следующий галс, который они выполнят. Он решал, правильно ли рассудил, так как здесь было очень мало пространства для судов, совсем близко были утесы, так что от удачи до несчастья отделяло всего несколько ярдов. Из‑за ветра фрегат, чтобы приблизиться к входу в гавань, должен был делать галс, в то время как галера могла идти как ей заблагорассудится. Но фрегат имел преимущество в скорости. На последнем галсе Родригесу стало ясно, что галере лучше бы уйти с дороги, когда «Санта‑Терезе» требуется свободное пространство.

Ябу опять что‑то залопотал ему, но он не обратил внимания.

– Не понимаю, вакаримасен, Ябу‑сан! Слушай, Торанага‑сама сказал, ты, Анджин‑сан, ищи‑бан има! Я теперь главный капитан! Вакаримасу ка, Ябу‑сан? – Он указал курс по компасу японскому капитану, который показывал на фрегат всего в пятидесяти ярдах за кормой, быстро догонявший их на другом курсе, грозящем столкновением.

– Держи курс, ради Бога! – сказал Блэксорн. Бриз холодил его пропитанную морской водой одежду, – ему было неприятно, но это помогало проясниться голове. Он проверил небо. Вокруг яркой луны облаков не было, ветер был хороший. «Опасностей отсюда нет, – подумал он. – Боже, пусть луна светит, пока мы не проскочим».

– Эй, капитан! – позвал он по‑английски, зная, что это не имеет значения, говори он по‑английски, по‑португальски или по‑голландски, даже на латыни, так как он был один, – Пошли кого‑нибудь за саке! Саке! Вакаримас ка?

– Хай, Анджин‑сан.

Срочно послали моряка. Убегая, тот посмотрел через плечо, испуганный размером приближающегося фрегата и его скоростью. Блэксорн держал тот же курс, пытаясь вынудить фрегат повернуть, прежде чем он захватит все пространство с наветренной стороны. Но тот без колебаний шел прямо на него. В последнюю секунду фрегат отпрянул с его пути, а когда их бушприт почти навис над его кормой, он услышал приказ Родригеса:

– Держись на левом галсе! Пусть она идет прямо, и оставайся так!

Потом тот крикнул ему по‑испански:

– Твой рот у дьявола в заду, англичанин!

– Твоя мать побывала там раньше!

После этого фрегат отошел к дальнему берегу гавани, где он вынужден был повернуться, чтобы поймать ветер и идти галсом к этому берегу еще раз, чтобы снова повернуть, в последний раз, и попасть в выход из гавани.

В какой‑то миг галера была так близко, что могла почти коснуться их корабля. Родригес, Торанага, Марико и адмирал на юте даже отшатнулись. Потом фрегат умчался и их чуть не затянуло его кильватерной струей.

– Исоги, исоги, ради Бога!

Гребцы удвоили свои усилия. Блэксорн знаками потребовал увеличить количество гребцов, пока в резерве никого не осталось. Он должен был попасть к выходу из гавани раньше, чем фрегат, иначе они пропали.

Галера сокращала расстояние. Но фрегат тоже. В дальнем конце гавани он повернулся, словно танцор, и Блэксорн увидел, что Родригес поставил еще и топсели, и брамсели.

– Он такой же хитрый негодяй, как все эти португальцы!

Принесли саке, но у моряка его взяла молодая женщина, которая помогала Марико и случайно оказалась перед ним. Она мужественно оставалась на палубе, хотя было ясно, что это не ее стихия. У нее были сильные руки, волосы хорошо уложены, а кимоно очень дорогое, выбранное с большим вкусом и опрятное. Галера накренилась от удара волны. Девушка покачнулась и выронила чашку. Ее лицо не дрогнуло, но он увидел, что оно вспыхнуло от стыда.

– Пор нада, – сказал он, когда она стала поднимать ее. – Намае каи?

– Усата Фудзико, Анджин‑сан.

– Фудзико‑сан. Сюда, дайте‑ка это мне. Дозо, – Он протянул руку, взял бутылку и выпил прямо из нее, проглотив вино одним глотком, стремясь скорее согреть свое тело изнутри. Он сконцентрировал внимание на новом курсе, вокруг которого были мели, о них ему по приказу Родригеса рассказал Сантьяго. Он перепроверил пеленг на мыс, который давал им свободный, безопасный курс к выходу из гавани, допивая подогретое вино, гадая при этом, почему они дают его теплым, и в таких небольших количествах, и как умудряются его подогревать.

В голове у него теперь прояснилось, и он чувствовал себя достаточно сильным, – надо только соблюдать осторожность. Но он знал, что у него нет никаких резервов, чтобы выбраться, как и у его корабля.

– Саке, дозо, Фудзико‑сан. – Он протянул ей бутылку и забыл о ней.

На наветренном курсе фрегат шел слишком быстро и прошел в ста ярдах перед ним, курсом на берег. Он слышал ругань, несущуюся по ветру, и не ответил, сохраняя силы.

– Исоги, Боже мой! Мы погибли!

Возбуждение гонки и ощущение того, что он один и опять командует, – больше силой своей воли, чем по положению, – усиленное редким преимуществом того, что Ябу в его власти, наполнили его бесовским весельем. «Если не получится так, что корабль выскочит и мы вместе с ним, я выброшусь на скалы, чтобы только посмотреть, как ты утонешь, дерьмолицый Ябу! За старого Пьетерсуна!»

Но разве не Ябу спас Родригеса, когда ты не смог? Не он расправился с бандитами, когда ты попал в засаду? И он храбро вел себя сегодня вечером. Да он дерьмолицый, и это верно.

Ему снова предложили бутылочку саке.

– Дозо, – сказал он.

Фрегат резко остановился, развернулся в крутой байдевинд, и это сильно обрадовало его.

– Я бы не смог сделать лучше, – сказал он ветру, – Но если бы я был на их месте, я бы пробился через лодки, вышел в море и никогда не возвращался. Я бы увел корабль домой и оставил Японию японцам и этим противным португальцам.

Он заметил, что Ябу и капитан смотрят на него, но притворяются, что он им совершенно безразличен.

– Нужно захватить Черный Корабль и взять в добычу то, что он там везет. И отомстить, а, Ябу‑сан?

– Нан дес ка, Анджин‑сан? Нан дза?

– Иси‑бан! Первым! – ответил он, махнув рукой в сторону фрегата. Он осушил бутылочку. Фудзико тут же приняла ее.

– Саке, Анджин‑сан?

– Домо, ие!

Оба корабля теперь очень близко подошли к столпившимся рыбачьим лодкам, галера направлялась прямо в проход, который был специально оставлен между ними, фрегат выполнял последний галс и поворачивал к выходу из гавани. Ветер здесь посвежел, так как защищавшие гавань горы отодвинулись, открытое море было уже в полумиле впереди. Порывы ветра били в паруса фрегата, ванты хлопали, как пистолетные выстрелы, у носа в кильватере появилась пена.

Гребцы покрылись потом и явно устали. Один гребец свалился. Потом упал еще один. Пятьдесят с лишним самураев, переодетых ронинами, уже заняли боевые посты. Впереди, по обеим сторонам прохода, лучники в рыбацких лодках уже нацеливали свои луки. В большинстве лодок Блэксорн заметил небольшие жаровни, так что когда начнется стрельба из луков, то стрелы будут в основном зажигательными.

Он, как мог, приготовился к битве. Ябу понял, что предстоит схватка, и сразу же сообразил про зажигательные стрелы. Вокруг штурвала Блэксорн поставил защитные деревянные стенки. Он вскрыл несколько ящиков с мушкетами и поставил там тех, кто мог их заряжать, принес на ют несколько небольших мешков с порохом и приготовил запалы,

Когда Сантьяго, первый помощник капитана, подвозил его на баркасе на галеру, то сказал ему, что Родригес собирается помочь ему, если на то будет милость Божья.

– Мой кормчий говорит, скажи ему, что я бросил его за борт, чтобы он протрезвел, сеньор.

– Зачем?

– Потому, просил он передать вам, что на борту «Санта‑Терезы» было опасно, вам опасно.

– Чем опасно?

– Вы должны сами пробиваться, – сказал он вам, – если сможете. Но он поможет.

– Почему?

– Ради Святой Мадонны, придержите свой еретический язык и слушайте – у меня мало времени.

После этого первый помощник рассказал ему о мелях и пеленгах, пути через пролив и их плане. И дал ему два пистолета.

– Вы хорошо стреляете? – спрашивает мой кормчий.

– Плохо, – соврал он.

– Идите с Богом, – просил сказать вам мой кормчий напоследок.

– И он тоже, и вы?

– Что касается меня, я бы отправил тебя в ад!

– И твою сестру!

Блэксорн зарядил бочонки, на случай если начнут стрелять пушки и ему придется действовать без плана или если окажется, что план плохой, а также на случай нападения. Даже такой маленький бочонок, с зажженным запалом, подплывший к борту фрегата, потопит его так же точно, как и выстрел всем бортом из семидесяти пушек. «Неважно, что бочонок маленький, – подумал он, – важно, что в нем».

– Исоги, если хотите жить! – крикнул он и взялся за штурвал, благодаря Бога за Родригеса и за то, что светит яркая луна.

Здесь, на выходе, гавань сужалась до четырехсот ярдов. Глубина воды была большой почти от берега до берега, скальные массивы резко поднимались сразу от моря.

Пространство между затаившимися рыбацкими лодками составляло всего сто ярдов.

«Саита‑Тереза» попала теперь в сложное положение, ветер был позади траверза с правого борта, удобно, чтобы идти в кильватере, и они быстро догоняли. Блэксорн держался середины прохода и сделал Ябу знак приготовиться. Все ронины‑самураи согласно приказу сидели на корточках ниже планшира, невидимые, пока Блэксорн не отдаст команду, тогда каждый человек – с мушкетом или мечом – кинется к правому или левому борту – туда, куда потребуется. Ябу командовал. Японский капитан знал, что его гребцы гребут в темпе барабана, а старший из гребцов знал, что он должен слушаться Анджин‑сана. И Анджин‑сан один вел корабль.

Фрегат был в пятидесяти ярдах за кормой, в середине прохода, направляясь прямо на них, и стало очевидно, что они потребуют уступить себе середину прохода.

На борту фрегата Феррьера негромко сказал Родригесу:

– Протарань его.

Он смотрел на Марико, которая стояла шагах в десяти от него, у леера, рядом с Торанагой.

– Я не могу – не при Торанаге же и этой бабе!

– Сеньора! – окликнул ее Феррьера. – Сеньора, вам лучше спуститься вниз, вам и вашему господину. Там, на пушечной палубе, ему будет безопасней.

Марико перевела Торанаге, который немного подумал, потом спустился по трапу на пушечную палубу.

– Черт бы побрал мои глаза, – сказал главный артиллерист, не обращаясь ни к кому в частности, – Я бы не прочь дать залп всем бортом и потопить кого‑нибудь. Это проклятый год, мы не потопили ни одного проклятого пирата.

– Да. Эти обезьяны заслуживают хорошей бани. На юте Феррьера повторил:

– Протарань галеру, Родригес!

– Зачем убивать вашего врага, когда за вас это сделают другие?

– Мадонна! Ты совсем как священник! В тебе нет ни капли крови!

– Да, у меня нет настроения убивать, – ответил Родригес также на испанском, – а как ты? В тебе много бойцовской крови, да? А может быть, и испанской?

– Ты собираешься его протаранить или нет? – спросил Феррьера на португальском, близость смерти захватила его.

– Если она останется там, где сейчас, то да.

– Тогда, Мадонна, пусть она останется там, где есть.

– Что у тебя на уме насчет этого англичанина? Почему ты так разозлился, что его не было с нами на борту?

– Ты мне не нравишься, и я тебе не доверяю теперь, Родригес. Дважды ты становился, или казалось, что становился, против меня или нас, но с еретиком. Если где‑то в Азии найдется еще один подходящий кормчий, я спишу тебя на берег, Родригес, и уплыву с моим Черным Кораблем.

– Тогда ты утонешь. Над тобой веет запах смерти, и только я могу защитить тебя.

Феррьера суеверно перекрестился.

– Мадонна, у тебя такой мерзкий язык! Какое право ты имеешь так говорить со мной?

– Моя мать была цыганка и седьмой ребенок в семье, и я тоже.

– Врешь!

Родригес улыбнулся.

– Ах, мой адмирал, может быть, я и вру. – Он сложил руки рупором и закричал: – Приготовиться! – А затем обратился к рулевому: – Держи прямо за ней, и, если эта пузатая проститутка не уйдет в сторону, потопи ее!

Блэксорн твердо держал руль, ноги и руки у него болели. Старший над гребцами бил в барабан, гребцы делали последнее усилие.

Теперь фрегат был в двадцати ярдах за кормой, вот уже в пятнадцати, сейчас в десяти. Тогда Блэксорн круто повернул влево. Фрегат чуть не врезался в них, повернул за ними и оказался рядом. Блэксорн резко повернул вправо, чтобы идти параллельно фрегату, в десяти ярдах от него. Потом вместе, борт о борт, они приготовились идти сквозь два ряда врагов.

– Давай, давай, негодяи! – кричал Блэксорн, стремясь остаться точно сбоку, так как только здесь его прикрывали вся громада фрегата и его паруса. Несколько мушкетов выстрелило, потом залп зажигательных стрел обрушился на них, не нанеся серьезных повреждений, но несколько стрел по ошибке попали в нижние паруса фрегата, и там вспыхнул пожар.

Все командиры самураев в лодках в ужасе остановили своих лучников. Никто никогда не атаковал корабли южных чужеземцев до этого момента. Разве не они одни привозили шелка, которые делали терпимой любую летнюю жару и любой зимний холод и радостными каждую весну и осень? Разве не чужеземцы с юга защищены императорскими декретами? Не разозлит ли их поджог одного корабля так сильно, что они попросту никогда больше не приедут снова?

Когда стрельба прекратилась, Блэксорн начал расслабляться. Родригес тоже. План сработал. Родригес предположил, что под его прикрытием у галеры появится шанс, только шанс.

– Но мой кормчий говорит, вы должны приготовиться к неожиданностям, англичанин. – сказал ему Сантьяго.

– Оттолкни этого негодяя в сторону, – сказал Феррьера. – Черт возьми, я приказал тебе столкнуть его к обезьянам!

– Пять делений вправо! – поспешно приказал Родригес.

– Есть пять делений вправо! – откликнулся рулевой. Блэксорн услышал команду. Мгновенно он взял на пять градусов вправо и начал молиться. Если Родригес долго будет держаться этого курса, они врежутся в рыбацкие лодки и погибнут. Если он замедлит ход и окажется сзади фрегата, то вражеские лодки окружат и захватят его независимо от того, верят они или нет, что Торанага на борту. Он должен оставаться у борта фрегата.

– Пять делений вправо! – отдал приказ Родригес, как раз вовремя. Он не хотел, чтобы в него снова летели зажигательные стрелы; на палубе было слишком много пороха. – Ну, ты, сутенер, – пробормотал он, обращаясь к ветру, – давай дуй в мои паруса и вытащи нас отсюда ко всем чертям.

Блэксорн снова повернул на пять градусов вправо, чтобы удержаться в таком положении относительно фрегата, и два корабля неслись бок о бок, правый борт галеры почти касался веслами фрегата, весла левого борта почти опрокидывали рыбацкие лодки. Теперь капитан все понял, понял и старший над гребцами, и сами гребцы. Они вкладывали в весла последние силы. Ябу прокричал команду, и его ронины‑самураи бросили свои луки и кинулись помогать, сам Ябу тоже исчез внизу. Борт о борт. Оставалось пройти только несколько сот ярдов. Тут серые на нескольких рыбацких лодках, более смелые, чем остальные, выскочили вперед на их курс и бросили абордажные крюки. Нос галеры потопил эти лодки. Абордажные крюки были выброшены за борт до того, как они успели зацепиться. Самураи, державшие их, утонули. И ритм гребли на галере не изменился.

– Еще левее!

– Я остерегаюсь это делать, адмирал. Торанага не дурак и все видит, а там впереди риф!

Феррьера видел струи около последних рыбацких лодок. «Мадонна, загони его туда!»

– Два деления влево!

Фрегат снова повернул, и Блэксорн сделал то же самое. Оба корабля направились на скопление рыбацких лодок. Блэксорн тоже видел камни. Потонула еще одна лодка, на галеру обрушился еще один залп стрел. Он держал курс как мог дольше, потом закричал:

– Пять градусов вправо! – чтобы предупредить Родригеса, и повернул штурвал.

Родригес провел маневр и отошел в сторону. Но на этот раз он держал курс на сближение, что не входило в их план.

Блэксорн должен был мгновенно выбрать между бурунами и фрегатом. Он мысленно поблагодарил гребцов, которые все еще оставались у своих весел, команду и всех, кто был на борту, кто благодаря своей дисциплинированности дал ему право выбора. И он выбрал.

Он взял еще правее, вытащил пистолет и прицелился:

– Дай дорогу, ей‑богу! – крикнул он и спустил курок. Пуля взвизгнула на юте как раз между адмиралом и Родригесом. Когда адмирал шарахнулся от пули, Родригес поморщился:

– Ты, англичанин, сын безмозглой проститутки! Тебе повезло, и это был удачный выстрел, или ты целился, чтобы убить?

Он увидел второй пистолета руке у Блэксорна, и смотрящего на него Торанагу. Он не обратил внимания на Торанагу, как на не имеющего сейчас значения.

«Благословенная Матерь Божья, что же мне делать? Придерживаться плана или изменить его? Не лучше ли убить этого англичанина? Для общего блага? Скажи мне, да или нет? Ответь себе, Родригес, ради своей вечной души! Или ты не мужчина? Тогда слушай: за этим англичанином пойдут другие еретики, как вши, независимо от того, убить его или не убить. Я обязан ему жизнью, и я клялся, что во мне нет крови убийцы – я не убью кормчего».

– Право руля! – приказал он и дал дорогу галере.

– Мой господин спрашивает, почему вы чуть не протаранили его галеру?

– Это была только игра, сеньора, игра, в которую играют кормчие. Проверить нервы друг друга.

– А зачем стрелял кормчий?

– Тоже игра – проверить мои нервы. Скалы были слишком близко, и, может быть, я толкал англичанина на них. Мы друзья, правда?

– Мой господин говорит, что глупо играть в такие игры.

– Пожалуйста, принесите ему мои извинения. Важно лишь то, что он теперь в безопасности и галера тоже, и я этому очень рад. Пронто.

– Вы придумали это бегство, эту хитрость, вместе с Анджин‑саном?

– Так случилось, что он очень умен и точно определяет время. Луна освещала его путь, море благоприятствовало ему, и никто не допустил ошибок. Но почему неприятель не потопил его, я не знаю. На то была воля Господа.

– Воля Господа? – спросил Феррьера. Он смотрел на галеру у них за кормой и не поворачивался.

Они были достаточно далеко от выхода из гавани, в стороне от пути на Осаку, галера в нескольких кабельтовых сзади, не было видно ни одного корабля. Большинство весел на галере были на время подняты на борт, оставалось только несколько для спокойного хода, пока основная часть гребцов восстанавливала силы.

Родригес не обращал внимания на адмирала Феррьеру. Он был занят Торанагой. «Я рад, что мы на стороне Торанага», – сказал себе Родригес. Во время гонки он внимательно рассмотрел его, радуясь такой редкой возможности. Глаза Торанаги видели все, он наблюдал за артиллеристами и парусами, за стрелками с ненасытным любопытством, задавая через Марико вопросы морякам или помощнику капитана: «Зачем это? Как заряжается пушка? Сколько пороха? Как вы стреляете? Зачем эти канаты?»

– Мой хозяин говорит, может быть, это была просто карма. Вы знаете, что такое карма, кормчий?

– Да.

– Он благодарит вас за то, что воспользовался вашим судном. Теперь он вернется опять на свое собственное.

– Что? – Феррьера тут же повернулся к ним, – Мы прибудем в Эдо задолго до галеры. Мы будем рады, если господин Торанага останется на борту.

– Мой господин говорит, что вам больше не стоит беспокоиться. Он вернется на своем собственном корабле,

– Пожалуйста, попросите его остаться. Я рад его обществу.

– Господин Торанага благодарит вас, но желает сразу же перейти на свой корабль.

– Очень хорошо, делай, как он говорит, Родригес. Посигналь им и спусти баркас. – Феррьера был разочарован. Он хотел посмотреть Эдо и получше познакомиться с Торанагой, так как многое в его будущем было связано с ним. Он не верил в то, что Торанага говорил о способах избежать войны. «Мы на стороне этих обезьян против Ишидо, хотим мы этого или нет. И мне это не нравится». – Я буду жалеть, что лишусь общества господина Торанаги. – Феррьера вежливо поклонился. Торанага поклонился в ответ и что‑то коротко сказал.

– Мой хозяин благодарит вас.

Родригесу она добавила:

– Мой хозяин говорит, что он наградит вас за галеру, когда вы вернетесь с Черным Кораблем.

– Я не заслужил. Это была только моя обязанность. Простите, пожалуйста, что я не встаю со своего кресла – нога болит, вы понимаете? – ответил Родригес, кланяясь. – Идите с Богом, сеньора.

– Спасибо, кормчий. Вам того же.

Ощупью спускаясь по лестнице за Торанагой, она увидела, что боцман Пезаро командует баркасом. По коже у нее побежали мурашки, и ее чуть не вырвало. Она усилием воли удержала спазм, благодарная Торанаге за то, что он велел им всем покинуть этот корабль.

– Хорошей погоды и счастливого пути, – пожелал им Феррьера. Он помахал рукой, приветствие было возвращено, и после этого спустили баркас.

– Уйдешь вниз, только когда вернется баркас, а эта сучья галера скроется из виду, – приказал он главному артиллеристу.

На юте он остановился перед Родригесом и указал на галеру.

– Ты всю жизнь будешь жалеть, что оставил его живым.

– Это в руках Бога. Англичанин «приемлемый» кормчий, если вы сможете переступить через свою религию, мой адмирал.

– Я учел это.

– И?

– Чем скорее мы будем в Макао, тем лучше. Засеки время, Родригес. – Феррьера спустился вниз.

Нога Родригеса болезненно пульсировала. Он сделал глоток из меха для грога. «Феррьера может отправиться в ад, – сказал он себе. – Но, ради Бога, только после того, как мы доберемся до Лиссабона».

Ветер слегка изменил направление, облака достигли лунного нимба, недалеко шел дождь, рассвет испещрил небо. Он все внимание отдал своему кораблю, парусам и его положению. Полностью успокоившись, он посмотрел на баркас. И наконец на галеру.

Родригес выпил еще рому, довольный, что его план сработал так хорошо. Даже и пистолет выстрелил, что и решило все дело. И он был доволен своим решением.

«Я должен был это сделать. и я это сделал. Тем не менее, англичанин, – сказал он себе, – Адмирал прав. С тобой в рай пришла ересь».

Глава Двадцать Девятая

– Анджин‑сан?

– Хай? – Блэксорн выбирался из глубокого сна.

– Вот еда. И чай. Какой‑то момент он не мог вспомнить, кто он и где он. Потом узнал свою каюту на борту галеры. Столб света пронизывал темноту. Он чувствовал себя хорошо отдохнувшим. Барабанный бой не был слышен, и даже в глубоком сне его чувства подсказали ему, что якорь брошен и его корабль в безопасности, недалеко от берега, а море спокойно.

Он увидел служанку, несущую поднос, Марико рядом с ней – рука ее больше не на перевязи, – а он лежит в койке кормчего, той же самой, что и во время плавания с Родригесом из деревни Ааджиро в Осаку, и теперь она была почти такой же, кстати, как его собственная койка в каюте на «Эразмусе». «Эразмус»! Было бы прекрасно снова вернуться на него и повидаться с ребятами.

Он с наслаждением потянулся и взял чашку зеленого чая, предложенную Марико.

– Спасибо. Это прекрасно. Как ваша рука?

– Намного лучше, спасибо. – Марико согнула ее, чтобы показать, как она работает. – Ранена была только мякоть.

– Вы выглядите гораздо лучше, Марико‑сан.

– Да, мне теперь лучше.

Когда она на рассвете вернулась с Торанагой на судно, то была близка к обмороку.

– Лучше оставайтесь наверху, – сказал он ей, – Болезнь пройдет тогда быстрее.

– Мой господин спрашивает, почему выстрелил пистолет?

– Это была только шутка, игра двух кормчих, – сказал он ей.

– Мой хозяин выражает свое восхищение вашим искусством в морском деле.

– Нам повезло. Луна помогла. И команда была изумительная. Марико‑сан, вы не могли бы спросить капитана, знает ли он эти воды? Извините, но скажите Торанаге‑сама, что я не могу больше без сна. Или, может быть, мы можем лечь в дрейф на часок или около того? Я должен поспать.

Он смутно помнил, как она говорила ему, что Торанага сказал, что он может пойти вниз, так как капитан‑сан вполне может справиться, потому что они поплывут в прибрежных водах и не будут выходить в море.

Блэксорн опять потянулся и открыл иллюминатор каюты.

Скалистый берег был в двухстах ярдах с небольшим.

– Где мы?

– У берега провинции Тотоми, Анджин‑сан. Господин Торанага хотел поплавать и дать отдохнуть гребцам несколько часов. Завтра мы будем в Анджиро.

– Рыбацкой деревне? Это невозможно. Сейчас полдень, а на рассвете мы были на выходе из Осаки. Это невозможно!

– О, это было вчера, Анджин‑сан. Вы проспали день, ночь и еще половину дня, – ответила она, – Господин Торанага сказал, чтобы вам не мешали спать. Теперь он думает, что вам, чтобы окончательно проснуться, надо хорошо поплавать. После еды. Еда состояла из двух чашек риса и поджаренной на древесном угле рыбы с темным, уксусно‑сладким соусом, который, по ее словам, делали из перебродивших бобов.

– Спасибо – да, я хотел бы поплавать. Почти тридцать шесть часов? Неудивительно, что я так хорошо себя чувствую, – он с жадностью взял поднос у служанки. Но есть стал не сразу. – Почему она так испугана? – спросил он.

– Она не испугана, Анджин‑сан. Просто немного нервничает. Пожалуйста, извините ее. Она никогда не видела до этого так близко чужеземцев.

– Скажите ей, когда бывает полная луна, чужеземцы отращивают рога, а изо рта у них вылетает огонь, как у драконов.

Марико засмеялась.

– Конечно, я этого не скажу, – Она указала на стол. – Тут зубной порошок, щетка, вода и свежие полотенца. – Потом добавила по‑латыни: – Я рада, что вы уцелели, что касается нашего путешествия, то вы вели себя очень смело.

Их глаза встретились и на мгновение остались в таком положении. Она вежливо поклонилась. Служанка поклонилась. Дверь за ними закрылась.

«Не думай о ней, – приказал он себе. – Думай о Торанаге или Анджиро. Почему мы завтра останавливаемся в Анджиро? Высадить Ябу? Тем лучше! В Анджиро будет Оми. Так что с Оми? Почему не попросить у Торанаги голову Оми? Он должен мне одну или две награды. Или почему не попросить разрешить поединок с Оми‑сан? Как? На пистолетах или мечах? На мечах у меня нет шансов, а если взять пистолет, это будет убийство. Лучше ничего не делать и ждать. У тебя скоро будут шансы отомстить им обоим. Ты сейчас наслаждаешься милостями Торанаги. Будь терпелив. Спроси себя, что тебе от него нужно. Скоро мы будем в Эдо, так что у тебя не так много времени. А что с Торанагой?»

Блэксорн пользовался палочками для еды так, как он видел, ими пользуются заключенные в тюрьме, поднимая чашку с рисом ко рту и заталкивая слипшийся рис с края чашки в свой рот палочками. С кусками рыбы было труднее. Он был все еще недостаточно искусен, поэтому пользовался пальцами, радуясь, что ест один, зная, что есть пальцами перед Марико или Торанагой да и перед любым японцем было бы очень невежливо.

Когда был съеден последний кусочек, он все еще был голоден.

– Пойти взять еще пищи, – сказал он вслух. – Боже мой на небесах, как бы мне хотелось свежего хлеба, яичницы, масла и сыру…

Он вышел на палубу. Почти все были обнажены. Некоторые из мужчин обсыхали, другие принимали солнечные ванны, несколько человек стояли, перегнувшись через борт. В море около борта самураи и моряки плавали и плескались как дети.

– Коннити ва, Анджин‑сан.

– Коннити ва, Торанага‑сама, – сказал он. Торанага, совершенно голый, поднимался по лестнице, которая вела в воду.

– Соната ва едзимато ка? – сказал он, показывая на море, плеская водой себе на живот и плечи, разогревшись на ярком солнце.

– Хай, Торанага‑сама, домо, – Блэксорн отвечал, думая, что у него спрашивают, не хочет ли он поплавать.

Торанага опять указал на море и что‑то коротко сказал, потом подозвал Марико, чтобы та перевела. Марико спустилась с полуюта, закрывая голову малиновым зонтиком, ее домашнее белое хлопковое кимоно было небрежно подпоясано.

– Торанага‑сама говорит, что вы выглядите очень отдохнувшим, Анджин‑сан. Вода бодрячая.

– Бодрящая, – сказал он, вежливо поправив ее, – да.

– Ах, спасибо – бодрящая. Он говорит, поплавайте. Торанага небрежно наклонился над планширом, освобождаясь от воды в ушах с помощью маленького полотенца, а когда в левом ухе осталась вода, он опустил голову вниз и запрыгал на левой ноге, пока она не вылилась. Блэксорн заметил, что Торанага мускулист и подтянут, несмотря на свой живот. Чувствуя себя неловко, стесняясь Марико, он снимал рубашку, гульфик и брюки, пока не оказался совсем голым.

– Господин Торанага спрашивает, все ли англичане такие волосатые, как вы? Волосы такие белокурые?

– Некоторые да, – ответил он.

– Мы… наши мужчины не имеют волос на груди, руках. Не так много. Он говорит, что вы хорошо сложены.

– Он тоже. Пожалуйста, поблагодарите его. Блэксорн отошел от нее к началу трапа, стесняясь ее и молодой женщины, Фудзико, которая сидела на коленях на полуюте под желтым зонтиком; рядом с ней была служанка, также наблюдавшая за ним. Тогда, чувствуя, что он не сможет поддержать свое достоинство, если пойдет дальше, он нырнул с борта в бледно‑голубую воду. Это был прекрасный прыжок! Холод моря подействовал на него опьяняюще. Песчаное дно оказалось в трех саженях, – рядом с ним колыхались водоросли, многочисленные стаи рыб не боялись пловцов. У дна его погружение замедлилось, он перевернулся и поиграл с рыбкой, потом вынырнул и поплыл к берегу ленивым, легким, но очень быстрым оверармом, которому его научил Альбан Карадок.

Маленькая бухта была пустынной: много скал, узкая полоса гальки и никаких признаков жизни. Горы на тысячи футов поднимались в голубое бездонное небо.

Он лежал на камнях, загорая. К нему подплыли четыре самурая и расположились поблизости. Они улыбались и махали ему рукой. Когда он немного спустя поплыл обратно, самураи последовали за ним. Торанага все еще не хотел выпускать его из виду.

Он поднялся на палубу. Его платье исчезло. Фудзико и Марико с двумя служанками все еще сидели на палубе. Одна из служанок поклонилась и предложила ему маленькое полотенце, которое он взял и начал вытираться, отвернувшись к планширу.

«Успокойся, – приказал он себе. – Ты спокойно чувствуешь себя голым в запертой комнате с Фелиситой, не так ли? Это ты смущаешься только на публике, когда вокруг женщины – когда она здесь. Почему? Они не замечают обнаженности, и это, в общем, разумно. Ты в Японии. Ты должен делать так же, как они. Ты будешь похож на них и веди себя как король».

– Господин Торанага говорит, вы плаваете очень хорошо. Вы научите его такому же способу? – сказала Марико.

– Я буду рад, – сказал он и заставил себя повернуться и облокотиться, как облокачивался Торанага. Марико улыбалась над ним. «Она выглядит такой хорошенькой», – подумал он.

– А как вы ныряете в море? Мы никогда не видели этого раньше. Мы всегда прыгаем. Он хочет научиться нырять, как вы.

– Сейчас?

– Да. Пожалуйста.

– Я могу научить его – по крайней мере, я могу попытаться.

Служанка держала наготове кимоно для Блэксорна, он с благодарностью скользнул в него, завязав сразу пояс. Теперь, полностью успокоившись, он объяснил, как нырять, как поджимать голову между руками, распрямляться и выныривать, остерегаться удара животом о воду.

– Лучше начинать с низа лестницы и сначала как будто бы падать головой вниз, не прыгая и не разбегаясь. Мы так учим детей.

Торанага слушал и задавал вопросы, а потом, когда все понял, сказал через Марико:

– Хорошо. Я думаю, я понял.

Он поднялся на лестницу. Прежде чем Блэксорн смог остановить его, Торанага уже летел в воду в пятнадцати футах под ним. Живот шлепнул о воду с ужасным звуком. Никто не засмеялся. Торанага, отплевываясь, забрался на палубу и попытался снова. И опять он шлепнулся животом. Другим самураям тоже не повезло.

– Это нелегко, – сказал Блэксорн, – у меня ушло много времени, чтобы научиться. Давайте отдохнем и попробуем завтра снова.

– Господин Торанага говорит: «Завтра есть завтра. Сегодня я буду учиться нырять».

Блэксорн сбросил свое кимоно и показал снова. Самураи попробовали, как он. И опять у них не получилось. У Торанага тоже. Шесть раз. После очередной демонстрации ныряния Блэксорн взобрался к подножию лестницы и увидел среди остальных Марико, раздетую, готовящуюся прыгать. Ее тело было превосходно, повязка на предплечье свежая.

– Подождите, Марико! Лучше попробуйте отсюда. Для первого раза.

– Очень хорошо, Анджин‑сан.

Она спустилась к нему, миниатюрное распятие подчеркивало ее наготу. Он показал, как наклоняться и нырять в море, взяв ее за талию, повернул так, чтобы она вошла в воду головой.

Теперь Торанага попытался прыгнуть с уровня ватерлинии, и довольно успешно. Марико попробовала снова, и прикосновение ее кожи согрело его, он моментально последовал за ней, и прыгнул в воду, и командовал ныряльщиками, пока не охладился. Потом он снова взбежал на палубу и стал у планшира, показывая им смертельный прыжок, который казался ему более легким, зная, что для Торанага жизненно важно добиться успеха.

– Но вы держитесь прямо, хай? Как меч. Тогда у вас не может не получиться.

Прыжок получился чисто, он вышел из воды и стал ждать. Вышло несколько самураев, но Торанага махнул им, чтобы они отошли в сторону. Он крепко сцепил руки вверху, выпрямил позвоночник. Грудь и бедра у него покраснели от удара о воду. Как и показывал Блэксорн, он упал вперед. Голова первой вошла в воду, ноги немного закинуло, но все‑таки это был прыжок, и первый успешный прыжок у всей компании. Когда он вынырнул, его приветствовали одобрительным ревом. Он повторил снова, на этот раз намного лучше. За ним стали прыгать остальные мужчины, одни удачно, другие нет. После них попробовала Марико.

Блэксорн увидел тугие маленькие груди, тонкую талию, плоский живот и округлые ноги. Гримаса боли прошла по ее лицу, когда она подняла руки над головой. Но она держалась прямо, как стрела, и смело прыгнула, чисто войдя в воду. Кроме него, почти никто ничего не заметил.

– Это был прекрасный прыжок. Действительно прекрасный, – сказал он, подавая руку, чтобы помочь ей подняться на площадку у трапа. – Теперь вам стоит остановиться. У вас может открыться порез на руке.

– Да, спасибо, Анджин‑сан. – Она стояла рядим с ним, слегка касаясь его плеча, очень довольная собой. – Это редкое ощущение – падение вперед, в таком прямом положении можно побороть свой страх. Да, это действительно очень редкое ощущение, – Она поднялась наверх и надела кимоно, которое ей приготовила служанка Одевшись, она отправилась вниз, аккуратно вытирая лицо.

«Боже мой», – подумал он.

В тот же день на закате Торанага послал за Блэксорном. Он сидел на полуюте на чистых футонах около маленькой жаровни с древесными углями, сверху дымились кусочки ароматного дерева. Его использовали для благовоний и отпугивания налетающих к сумеркам комаров и москитов. Кимоно Торанаги было выглажено и вычищено, огромные крылообразные плечи накрахмаленной накидки придавали ему угрожающий вид. Ябу тоже был одет официально. Присутствовали также Марико и Фудзико. В охране молча сидели двадцать самураев. В специальных держателях горели факелы, галера все еще спокойно покачивалась, стоя на якоре в заливчике.

– Саке, Анджин‑сан?

– Домо, Торанага‑сама. – Блэксорн поклонился и принял от Фудзико маленькую чашечку, поднял ее, приветствуя Торанагу, и выпил. Чашка была немедленно налита снова. На Блэксорне было форменное кимоно коричневых, он чувствовал себя в нем легче и свободнее, чем в своей обычной одежде.

– Господин Торанага говорит, что мы останемся здесь на вечер. Завтра мы придем в Анджиро. Ему хотелось бы услышать еще о вашей стране и вообще о других странах.

– Конечно. Что бы ему хотелось узнать? Прекрасный вечер, не правда ли? – Блэксорн устроился поудобнее, остро ощущая ее женственность. Слишком ощущая. «Странно, я сейчас чувствую это сильнее, когда она одетая, чем когда она была голышом».

– Да, очень. Скоро будет жарко, Анджин‑сан. Лето – плохое время. – Она передала Торанаге то, что он сказал. – Мой господин говорит, что в Эдо много болот, москиты летом ужасны, но весна и осень красивы, – да, действительно сезоны рождения и смерти года очень красивы.

– В Англии климат умеренный. Плохие зимы могут быть только раз в семь лет. И лето тоже. Неурожаи примерно один раз в шесть лет, хотя иногда бывает два плохих года подряд.

– У нас тоже бывают неурожаи. Неурожайные годы всегда плохи. А как сейчас в вашей стране?

– За последние десять лет у нас три раза было плохие урожаи – не хватало солнца, чтобы созрело зерно. Но это в руках Всевышнего. Англия сейчас очень могущественна. Мы процветаем. Наш народ трудится очень много. Мы производим всю одежду, все оружие, большую часть шерсти в Европе. Немного шелка поступает из Франции, но качество его плохое, и его покупают только очень богатые.

Блэксорн решил не говорить им о чуме или бунтах и восстаниях, вызванных загораживанием общинных земель при переводе их в частную собственность и оттоком крестьян в города и поселки. Вместо этого он рассказал им о добрых королях и королевах, знаменитых ораторах и мудрых парламентариях и об успешных войнах.

– Господин Торанага хочет знать, чтобы окончательно убедиться. Вы говорите, что только морское могущество защищает вас от Испании и Португалии?

– Да. Только это. Владычество на наших морях обеспечивает нам свободу. Без превосходства на морях разве вы не будете беззащитны от нападений внешнего врага?

– Мой господин согласен с вами.

– А на вас были нападения тоже? – Блэксорн увидел, как она слегка нахмурилась, поворачиваясь к Торанаге, и напомнил себе, что надо ограничиваться ответами, а не вопросами.

Когда она опять заговорила, то была более серьезна.

– Господин Торанага говорит, что мне следует ответить на ваш вопрос, Анджин‑сан. Да, на нас дважды нападали. Более трехсот лет назад – это было в 1274 году по вашему летосчислению – монголы Кублайхана, который завоевал Китай и Корею, выступили против нас, когда мы отказались подчиняться их властям. Несколько тысяч человек высадились в Кюсю, но наши самураи смогли удержать их, и немного спустя они удалились. Но спустя семь лет они пришли снова. На этот раз нападение осуществлялось с помощью почти тысячи китайских и корейских судов с двумястами тысяч вражеского войска: монголы, китайцы, корейцы – в основном кавалерия. В истории Китая это были самые большие силы, которые они когда‑либо собирали для вторжения на чужую территорию. Мы оказались беспомощны против такого громадного войска, Анджин‑сан. Они опять начали высаживаться в бухте Хаката в Кюсю, но прежде чем они смогли развернуть все свои армии, с юга пришел большой ветер, тайфун, и уничтожил весь их флот и все, что было на нем. Тех, кто остался на берегу, быстро перебили. Это был камикадзе, божественный ветер, Анджин‑сан, – она сказала это с полной уверенностью, – камикадзе, посланный богами, чтобы защитить землю богов от иностранного вторжения. Монголы больше не вернулись, и примерно через восемьдесят лет правления их династия Чин была изгнана из Китая. – И Марико добавила с большим убеждением: – Боги снова защитили нас от них. Боги будут всегда защищать нас от вторжений. В конце концов, это же их земля, правда?

Блэксорн представил себе огромное число кораблей и людей, участвовавших во вторжении, испанская армада, – выступившая против Англии, показалась ему несерьезной.

– Нам тоже помогал шторм, сеньора, – сказал он с той же серьезностью. – Многие считают, что он был послан Богом – конечно, это было чудо, – и кто знает, может быть, так и было, – Он взглянул на жаровню, там потрескивали угли и плясало пламя. Потом он добавил: – Монголы почти поглотили нас всех в Европе тоже. – Он рассказал ей, как орды Чингисхана, внука Кублай‑хана, прошли почти до ворот Вены, прежде чем его нападение было остановлено и его погнали обратно. Следом за ним тянулись горы черепов – люди тогда верили, что Чингисхан и его солдаты были посланы Богом, чтобы наказать мир за его грехи.

– Господин Торанага говорит, что он был просто дикарем, который был очень хорош в военном деле.

– Да. Но при этом мы в Англии радуемся тому, что мы были на острове. Мы благодарим Бога за это, и за пролив, и за наши военные корабли. При том, что Китай так близок и так силен, если вы с Китаем в состоянии войны – я удивляюсь, что у вас нет большого военного флота. Вы не боитесь еще одного нападения?

Марико не ответила, но перевела Торанаге, что он сказал. Когда она кончила, Торанага заговорил с Ябу, который кивнул и что‑то ему ответил, также серьезно. Они вдвоем поговорили некоторое время. Марико ответила еще на один вопрос Торанаги, потом снова заговорила с Блэксорном.

– Чтобы контролировать ваши моря, сколько требуется кораблей?

– Я не знаю точно, но сейчас у королевы, наверное, сто пятьдесят линейных кораблей. Это корабли, специально построенные только для войны.

– Мой господин спрашивает, сколько кораблей в год строит ваша королева?

– От двадцати до тридцати военных кораблей, самых лучших и самых быстроходных в мире. Но корабли обычно строят частные компании купцов и затем их продают короне.

– Ради прибыли?

Блэксорн вспомнил мнение самураев о прибыли и деньгах.

– Королева великодушно платит больше того, что они стоят на самом деле, чтобы поощрить исследования и новые способы строительства. Без королевской милости это было бы почти невозможно. Например, «Эразмус», мой корабль, – нового класса, английский проект, построенный по лицензии в Голландии.

– А вы можете построить здесь такой корабль?

– Да. Если у меня будут плотники, переводчики и все материалы и время. Сначала я построю корабль поменьше. Я никогда не строил сам корабль полностью, так что сначала я должен попробовать… Конечно, – добавил он, пытаясь сдержать свое возбуждение, по мере того как он развивал эту идею, – конечно, если господин Торанага хочет корабль или несколько, может быть, можно будет наладить торговлю. Может быть, он сможет заказать несколько военных кораблей в Англии. Мы могли бы сплавать за ними отсюда – оснастить и вооружить их по его желанию.

Марико перевела. Интерес Торанаги увеличился. У Ябу тоже.

– Он спрашивает: могут наши моряки научиться плавать на таких кораблях?

– Конечно, дайте только время. Мы могли бы договориться, чтобы морские специалисты – или один из них – остались у вас на год. Потом он мог бы разработать для вас программу подготовки моряков. Через несколько лет вы бы могли иметь военно‑морской флот. Современный военно‑морской флот. Ничуть не хуже других.

Марико переводила некоторое время. Торанага спросил ее, чем‑то заинтересовавшись, потом Ябу.

– Ябу‑сан спрашивает: правда, ничем не хуже других?

– Да. Лучше, чем тот, что у испанцев. Или у португальцев. Воцарилось молчание. Торанага, очевидно, был увлечен этой идеей, хотя и пытался скрыть это.

– Мой господин спрашивает, вы уверены, что это можно будет устроить?

– Да.

– Сколько это займет времени?

– Два года мне плыть домой, два года строить корабль или корабли и два года плыть обратно. Половина стоимости должна быть уплачена вперед, остальное – при передаче кораблей.

Торанага задумчиво наклонился вперед и положил еще ароматических поленьев в жаровню. Все следили за ним и ждали. Потом он довольно долго говорил с Ябу. Марико не переводила, о чем был разговор. Блэксорн знал, что лучше не спрашивать, как ему ни хотелось принять участие в разговоре. Он наблюдал за ними всеми, даже за девушкой, Фудзико, которая также внимательно слушала, но ничего не мог понять. Он знал, что это была блестящая идея, которая могла принести огромный доход и гарантировала его безопасное возвращение в Англию.

– Анджин‑сан, сколько кораблей вы могли бы привести?

– Флотилия из пяти кораблей – это было бы самым лучшим. Можно предполагать, что мы потеряли бы один корабль в шторм, бурю или в результате нападения испанцев или португальцев – я уверен, что они будут очень стараться помешать вам завести свои военные суда. Через десять лет господин Торанага мог бы иметь флот из пятнадцати‑двадцати кораблей. – Он дал ей перевести это, потом медленно продолжал: – Первая флотилия могла бы доставить вам плотников, корабелов, артиллеристов, моряков и капитанов. Через десять‑пятнадцать лет Англия могла бы поставить вам, господин Торанага, тридцать современных военных кораблей, более чем достаточно, чтобы главенствовать в ваших внутренних водах. И к тому времени, если бы вы пожелали, вы могли бы, видимо, строить сами здесь корабли для их пополнения. Мы будем, – он хотел сказать «продавать», но потом заменил это слово, – моя королева почтет за честь помочь вам организовать ваш собственный военно‑морской флот, если вы пожелаете, мы обучим моряков и будем снабжать снаряжением.

«О, да, – подумал он ликующе, – конечно же, мы будем управлять им и снабжать его, Адмиралтейство и королева предложат вам прочный союз, выгодный вам и выгодный нам, – который частично будет и торговый. А потом вместе, друг Торанага, мы выгоним испанских и португальских собак из этих морей и будем владеть ими вечно. Это может быть самый большой торговый пакт, который когда‑либо завершала нация, – подумал он ликующе. – И с англо‑японским флотом, расчистившим эти моря, мы, англичане, будем управлять японо‑китайской шелковой торговлей. Это даст миллионы ежегодно!

Если я смогу протащить это, я поверну ход истории. У меня будут богатства и слава, о которых я и не мечтал. Я стану основателем династии. И стать основателем династии – это самая лучшая вещь, . которую может постараться сделать человек, даже если это ему и не удастся».

– Мой хозяин говорит, очень жаль, что вы не говорите на нашем языке.

– Да, но я уверен, что вы переводите прекрасно.

– Он говорит это не в порицание мне, Анджин‑сан, а просто как замечание. Это верно. Для моего господина было бы намного лучше говорить напрямую, как я могу говорить с вами.

– У вас есть словари, Марико‑сан? И грамматики – португальско‑японские или латино‑японские грамматики? Если бы господин Торанага мог помочь мне с книгами и учителями, я бы попытался выучить ваш язык.

– У нас нет таких книг.

– Но у иезуитов есть. Вы сами сказали.

– Ах! – она поговорила с Торанагой, и Блэксорн увидел, как у Ябу и Торанаги загорелись глаза, а по лицам расплылись улыбки.

– Мой господин говорит, вам надо помочь, Анджин‑сан.

По приказу Торанаги Фудзико дала Блэксорну и Ябу еще саке. Торанага пил только зеленый чай, как и Марико. Не удержавшись, Блэксорн спросил:

– Что он сказал на мое предложение? Каков его ответ?

– Анджин‑сан, лучше быть более терпеливым. Он ответит, когда ему захочется.

– Пожалуйста, спросите его сейчас. Марико неохотно повернулась к Торанаге:

– Пожалуйста, извините меня, господин, но Анджин‑сан с большим почтением спрашивает, что вы думаете о его плане. Он очень скромен и очень вежливо просит дать ответ.

– Он получит ответ в подходящее время. Марико сказала Блэксорну:

– Мой господин говорит, он рассмотрит ваш план и тщательно обдумает все, что вы сказали. Он просит вас быть терпеливым.

– Домо, Торанага‑сама.

– Сейчас я собираюсь лечь спать. Мы выплываем на рассвете. – Торанага встал. Все проводили его вниз, остался только Блэксорн. Блэксорн остался один с ночью.

При первых признаках рассвета Торанага выпустил четырех почтовых голубей, которые были присланы на корабль вместе с багажом, когда корабль готовился в плавание. Птицы дали два круга, потом разделились: два направились домой в Осаку, два – в Эдо. В шифрованном послании Киритсубо был приказ передать Хиро‑Мацу, чтобы они предприняли все попытки для того, чтобы сразу же мирно уехать из замка. Если этого им не дадут, они должны будут запереться в своих помещениях. В момент взлома двери они должны поджечь эту часть замка и совершить сеппуку.

Шифрованное письмо сыну Сударе в Эдо сообщало, что он сбежал, находится в безопасности, и содержало приказ продолжать секретные приготовления к войне.

– Выходите в море, капитан.

– Да, господин.

К полудню они пересекли границу между провинциями Тотоми и Изу и были напротив мыса Ито, самой южной точки полуострова Изу. Ветер был попутный, качка умеренная, единственный грот прибавлял скорости.

Потом, ближе к берегу, в глубоком канале между основным островом и маленькими скалистыми островками, когда они повернули к северу, на берегу раздался зловещий грохот.

Все весла остановились.

– Что это. Господи… – Глаза Блэксорна метнулись к берегу.

Внезапно через утесы проползла громадная трещина, и миллионы тонн горной породы лавиной обрушились в море. Вода, казалось, на момент вскипела. Небольшая волна дошла до галеры, потом вернулась. Лавина прекратилась. Снова грохот, теперь более низкий и раскатистый, но отдаленный. С утесов посыпались обломки. Все напряженно слушали и ждали, следя за грудью утеса. Крики чаек, шум прибоя и ветра. Потом Торанага сделал знак старшему среди гребцов, который сразу же поднял колотушку. Заработали весла. Жизнь на корабле опять стала нормальной.

– Что это? – спросил Блэксорн.

– Просто землетрясение. – Марико недоумевала: – У вас нет землетрясений?

– Нет. Никогда. Я не видел их раньше.

– О, у нас они бывают часто, Анджин‑сан. Это было ничего, просто маленькое. Главный центр удара был где‑то не здесь, даже, может быть, далеко в море. Или может быть, что он был как раз здесь, только слабый, вот и все. Вам повезло увидеть маленькое землетрясение.

– Это было так, как будто тряслась вся земля. Я могу поклясться, что я видел… Я слышал о землетрясениях. В Святой земле, в Турции, они иногда бывают. Боже мой! – Он судорожно вздохнул, его сердце все еще колотилось. – Я могу поклясться, что я видел, как качался весь утес.

– О, да, Анджин‑сан. Когда вы на земле, это самое ужасное чувство, которое бывает в мире. Оно бывает без предупреждения, Анджин‑сан. Землетрясения идут волнами – иногда боковыми, иногда вверх‑вниз, иногда быстро идут три или четыре удара. Иногда маленькое землетрясение сопровождается большими через день. Здесь нет определенной системы. Самое сильное землетрясение, в которое я попадала, было ночью, шесть лет назад, близ Осаки, на третий день месяца падающих листьев. Наш дом обрушился на нас, Анджин‑сан. Мы не пострадали, ни я, ни мой сын. Мы откопали себя. Удары продолжались в течение недели или больше, некоторые были сильными, некоторые – очень сильными. Новый замок Тайко в Фудзими был разрушен полностью. Сотни тысяч людей пропали в этом землетрясении и во время пожаров, которые начались после него. Это самая большая опасность, Анджин‑сан, – пожары, которые происходят после землетрясения. Наши города и поселки умирают так легко. Иногда сильные землетрясения происходят далеко в море, и есть легенда, что они вызывают рождение Больших Волн. Они бывают десяти или двадцати футов высотой. Это всегда без предупреждения и в разные сезоны. Большая Волна приходит из моря, обрушивается на наши берега и мчится через внутренние районы. Могут исчезнуть целые города. Несколько лет назад такой волной был частично разрушен Эдо.

– Это у вас обычное явление? Каждый год?

– О, да. Каждый год в этой Стране Богов у нас происходят землетрясения на суше. И пожары, и наводнения, и Большие Волны, и ужасные штормы – тайфуны. Природа очень жестоко относится к нам, – В уголках глаз у нее собрались слезы. – Может быть, именно поэтому мы так любим жизнь, Анджин‑сан. Видите ли, мы так живем. Смерть – часть нашего воздуха, моря, земли. Вам следует знать, Анджин‑сан, в этой Стране Слез смерть – часть нашей жизни.

Читайте далее: Часть третья

---

^[1] День и ночь у японцев делились на шесть равных частей. День начинался с часа зайца; с пяти до семи часов до полудня, потом час дракона, с семи до девяти часов до полудня. Часы змей, лошади, козы, обезьяны, петуха, собаки, кабана, быка следовали один за другим, и цикл заканчивался часом тигра – между тремя и пятью часами до полудня

 

^[2] Презрительная кличка японцев