Анатолий Гармаев
Глава девятая. ЧУВСТВО ВИНЫ
Виноватым быть не хочется. Мы всем существом своим бежим от этого и по самолюбию своему сопротивляемся каждому случаю навязывания нам вины.
Я сходил в магазин и купил торт. Большой и прекрасный. Дорогой, правда. Но, в конце концов, могу же я устроить своей семье праздник.
— Почему обязательно за такие деньги? Неужели нельзя было купить простой?
— Выходит, по-твоему, я виноват?
— А кто же виноват? Неужели я?
— Я же хотел, как лучше. Пойми ты это.
— Значит, я хочу хуже. Скупая, не даю лакомств, не хочу, чтобы все наелись. А ты подумал, что Танюшке надо покупать туфли и зимнее пальто?
— Знаешь, если так мелочиться…
Я начал раздражаться, действительно, финансовое состояние семьи в последние месяцы было не лучшим, но признать себя виновным в том, что хотел принести праздник в дом — это было уж слишком. Лишь на мгновение промелькнули мысли о том, что праздник я нес не себе, а жене и детям, значит, должен был принести то, что будет принято ими как праздник, но не то, что сам понимаю под праздником и что требую теперь принимать и радоваться. Если они не радуются, значит, была ошибка, значит, не праздником я был занят в заботе о них, а покупал торт в заботе о себе, чтобы предстать перед ними этаким дарителем радости, потому и не услышал наперед главной заботы жены — не о торте она думала, о пальто и туфлях. Я же, честно говоря, уж давно забыл, что такая проблема у нас существует.
В мимолетном озарении пронеслось всё это в голове и немедленно вызвало боль. Предчувствие вины горько начало сжимать всё в груди. Захотелось разом освободиться от этого, появилось раздражение. Боль и горечь немедленно трансформировались в отторжение и теперь вся сила рожденных переживаний обрушилась на неё. Всем существом своим я стал видеть её виновницей разгорающейся ссоры, именно в этом мне хотелось теперь её уличить, показать ей, развернуть перед нею всю мелочность ее характера, всю… я даже стал задыхаться от интенсивности желания низвести её, отыскивая разом все пороки, какие только могут подойти к такому случаю.
В свою очередь, она с той же силой предалась стремлению показать мне, на примере случившегося, всю мою расточительность, вредную беззаботность, граничащую с равнодушием, черствость и невнимание. В результате, планируемый мною праздник, не успев состояться, превратился в крупный скандал.
Принять вину на себя, значит — предстать в глазах другого в низведенном положении. Одно предчувствие такой ситуации рождает немедленный поток оправдания, с помощью которого мы пытаемся сохранить свое положение на определенном уровне.
Удивительно, но каждая подобная ситуация отчетливо проявляет в нас постоянное стремление быть в глазах другого правым. Если же глаза другого начинают видеть обратное, мы прилагаем все усилия, чтобы их призма изменила свое положение в нужную нам сторону. Поэтому там, где объяснение не помогает, мы начинаем оперировать обидными для собеседника словами, подавляющими другого гневными эмоциями. Лишь бы перестроить всё на свой лад.
Осознается ли эта сторона в каждом происходящем скандале? Понимается ли, что чувство собственной невиновности возводится нами в главное условие благополучия и душевного равновесия, ограждается плотной стеной оправданий и поддерживается агрессивностью, всегда готовой к отпору.
Аргументы оправдания настолько развиты в каждом человеке, что мы перестаем замечать тонкости оправдывающегося "я". После оправдания нам становится спокойно и комфортно. Что при этом создается только иллюзия благополучия, этого наше сознание не улавливает.
В стремлении любыми путями достигнуть своего результата, я постоянно обращен к окружающим. В их словах, в их улыбке, в их взгляде я ищу и улавливаю мнение о себе самом. Это отражение самого себя в зеркале человеческих отношений становится ведущим способом самосознания. Увы, не замечается, что вместо сознания себя я живу в постоянном людском мнении о себе. Поэтому признание людей становится одновременно и оправданностью перед собой.
Мы ищем именно те группы, в которых нас принимают, в которых мы можем быть такими, какими мы есть. А если попадаются люди, которые нас осмеивают, негативно относятся к нам, мы ищем способ, как бы убежать от них. Невольно каждый из нас начинает формировать вокруг себя определенный мир людей, определенную, себе удобную группу, определенный круг общения.
В семье же помимо бесед и разговоров существует целый ряд обязанностей, через которые складываются между супругами, существуют деятельные, построенные на разделении, ответственности, отношения друг с другом. Здесь слова о помощи друг другу перестают иметь значение. Здесь единственным критерием становится сама помощь, проявленная в конкретном поступке и действии. В результате само представление о признании в семье трансформируется. Оно облекается в конкретные формы взаимоподдержки. Стирка, уборка, ремонт в квартире, приготовление пищи, покупка в магазинах продуктов и вещей — все становится областью проявления помощи друг другу. Если такого деятельного признания и участия друг в друге в семье нет, супруги начинают испытывать чувство тоски и одиночества. Появляется желание убежать из болезненной обстановки. Но нельзя же из-за этого расторгать брак. И тогда супруги пытаются это деятельное признание внедрить друг в друга волевым способом. Начинаются упреки, взаимные обиды, ссоры и скандалы.
Если круг внесемейного общения мы выбираем сами — вольны прекратить отношения с одними людьми и наладить их с другими, — то семья столь же просто распадаться и вновь возникать не может. Этим и вызвана напряженность отношений в семье.
Если однажды все окружающие покидают нас, мы теряемся. Что-то произошло? Что? Поиск ответа часто идет в одном направлении. Либо на фоне гнева, ярости и злобы все люди объявляются бездушными, черствыми, бессердечными, либо появляется ощущение собственной никомуненужности, брошенности людьми. Это чувство одиночества, которое одновременно есть и обвинение всех в том же равнодушии. Совершенно так же воспринимается и разлад с товарищем или другом. Не я виноват, а он. Он совершил безобразный поступок. Знать его не хочу. Не я виноват, что у нас идут ссоры с женой, а она, потому что не может совладать с собой, не желает работать, перестраиваться, не думает о любви. Не я виноват, что у нас нелады с ребенком. Это он упрямый, гадкий, отвратительный…
Я раздражаюсь, гневаюсь, не принимаю, мучаюсь. Жить в таких эмоциях и полагать, что я есть единственная причина их появления, кажется нелепым и странным. Как это — в ярости увидеть, до какой степени я себя разъярил. В ярости я могу видеть лишь, что меня разъярили другие. Ничего больше. Поэтому сила ярости целиком направлена на другого. Сила обиды низводит другого. Сила досады отторгает другого.
Но отбушевал ураган, пролетел. Наступила тишина, апатия и расслабление. Одновременно появилось чувство вины перед другим. За то, что не сдержал себя, сорвался, в первые минуты появления раздражения уже знал, что началось и чем это обычно заканчивается, мог остановить, но не остановил. И только вкрадчивый голос из самых глубин сознания беспокойно пробивается и шепчет:
— Не во всем же я виноват, да, допустил, да, позволил родиться озлоблению. Но начал ведь всё же не я, это она поставила ведро прямо на ходу, (или — это он не вымыл посуду, или — она не сделала уроки, он — двойку получил).
После одной из таких ссор ухожу из дома. Клокочут эмоции, приходят энергичные решения:
— Так дальше нельзя. Нужны решительные шаги или расстаться, или пресечь раз и навсегда подобные ссоры. Если пресекать, как?
Проигрывается множество вариантов. Например, как я не появляюсь сегодня дома. Как исчезаю совсем — нигде нельзя найти меня — и появляюсь только через неделю. Пусть поищет, пусть побегает… Как пишу короткую записку, из которой нельзя разобрать, что я собираюсь делать дальше, но которая вселяет неслыханную тревогу и беспокойство. Я даже придумываю текст, отбираю фразы — покороче и посильнее, мысли возвращаются к ссоре. Вижу, как нелепо отвечал, как попадал мимо цели. А нужно было бы вот как, чтобы раз и навсегда, раз и навсегда… Вспоминаются сцены из романа «Три мушкетера». Как “Миледи“ могла ответить королеве так, что та хваталась за сердце! А Д'Артаньян! Как точно он парировал каждый возглас своих противников, заставляя их приходить в глубокое смущение. У меня так не получилось. А нужно было бы так. Особенно в этом месте ссоры. И уже слышу фразу, неотразимую по силе и точности попадания, вижу ситуацию, наслаждаюсь её развитием…
Так весь вечер, ночь и весь следующий день. И вдруг к концу дня ситуация начала разворачиваться своей неожиданной стороной. Что я делаю, чем занимаюсь? Столько часов подряд с полной выкладкой всех сил, эмоций и рассудка низвожу другого, тщательно, с наслаждением разыгрывая ситуации, в которых целью ставлю растерянность, смущение, боль и унижение другого, а над всем этим — собственную победу, свое превосходство, свою правоту.
Если моими словами вызвано его неудовольствие, значит, мною не услышано то, чего он хотел, чего ждал от меня, значит, сделано без согласования с ним или просто плохо. Вместо того, чтобы в начале ссоры остановиться и остановить другого признанием своей вины, я допустил упрямую настойчивость, противостояние ради превосходства, ради утверждения себя.
В одном озарении подобного рода открывается весь безобразный вид происходящего. Появляется боль за другого и становится собственной болью, снять которую возможно лишь одним способом — сняв боль другого. Залпом возникает и поглощает всё сознание движение немедленно вернуться, извиниться, попросить прощения, наговорить много хороших и добрых слов, рассказать всё, что было после того, как закрылась за мною дверь, во всем признаться, за все просить прощения. Движение это настолько сильное, что забываешь все предыдущие планы мщения. Вместо этих планов идешь обратно и говоришь другому слова, идущие от сердца. Выплескиваешь море тепла, нежности, осознания виновности перед другим. В этом движении раскаяния наступает непередаваемое состояние единства с другим и простоты общения с ним. Всё неприятное и грязное в жизни словно смывается чистой волной. Наступает тишина, счастливая, высветленная доброй радостью.
Или бывает по-другому. В пылу такой же агонии ссоры выбегаю из дома и, не помня себя, бегу по улицам. Очнулся, когда оказался перед дверьми храма. Все перемешалось в душе – горе, возмущение, чувство вины и чувство греха – и над всем этим сильное желание омыться от всей случившейся скверны. Сзади вдруг голос. Батюшка. Называет меня по имени, спрашивает:
— Что случилось?
— Поссорился.
— Ну… надо покаяться.
— Примите меня.
На Исповеди покаяние, смывая все нагромождения себялюбия, возмущения и требований справедливости к себе, потоком хлынуло в словах раскаяния и просьб о прощении, теплыми слезами омыло душу. Светло стало на сердце. Благодарность Богу и батюшке, ясное чувство чистоты в душе и чувство обновления жизни пришло просто и, казалось, теперь навсегда. В таком настроении начинаешь истинно понимать то чувство, которое как огнем, как молнией изнутри осветило ссору иным светом, которое сделало возможным осознание единственно моей виновности во всей ситуации, осознание не рассудком, а сердцем.
Увы, как сдержанность чувств и ложная стыдливость перед другим, так и неумение в покаянии искать примирения с Богом, а затем с супругом или супругой, нередко мешают чистоте и искренности супружеских отношений. Светлое чувство раскаяния не выплескивается наружу, а выстаивается, выдерживается в суетливом метании. Проходит ночь. Утром поднимаешься и ищешь момента, когда бы сказать. Но не получается. Уже и вдох сделал, и первое слово на языке было, но перехватило дух, и сдержался порыв. А может быть не стоит? Вроде бы утро началось мирно. Пройдет время — и всё сотрется, забудется, главное произошло — я внутри себя раскаялся, чувствую себя виноватым. Теперь важно не повторять в будущем ошибок, не давать воли своему самоутверждению. Может быть, на этом всё и закончить, и забыть? Тем более другой уже собрался на работу, махнул рукой и убежал. Ну и ладно! И гора с плеч!
Но если не проговорить свое раскаяние с другим, то пройдет время, ссора повторится в тех же подробностях, в тех же деталях. Станет понятно, что раскаяния не было. Если бы было, то были бы сданы позиции самости, позиции эго, через примирение обрелась бы общая позиция. Было лишь рассудочное осознание раскаяния. Оно не было допущено до сердца, заколебалось, засуетилось в неуверенности, сдержался первый порыв к примирению. Если раскаяние не было выведено в действие признания вины перед другим и затем в покаяние перед Богом, значит, его не было. Вместо этого в уголках души, где хранится тайное, появляется память еще об одном факте нераскрытой, спрятанной вины. Но там, где одна вина, там сознание разрешит и вторую. Ссора повторится и будет повторяться до тех пор, пока человек не переживет всю глубину чувства раскаяния, которое не оставляет ни малейшего следа от движений самоутверждения, этого истинного виновника всякого обострения отношений. Сердечным огнем боли за другого раскаяние выжигает всякое стремление добиться превосходства. Чувство вины и греха обращают к другому и к Богу, ставят на колени, рождают слезы, просьбу, мольбу. В эти минуты нет чувства унижения, не задевается самолюбие и не возникает мыслей о собственном достоинстве. Всего этого нет, потому что нет самоутверждения. Оно сожжено покаянием, искренним раскаянием.
В примирении с Богом, в разрешении от греха, из сокровенных глубин сердца льется нежность, ласка, виноватость, добрая сила, утверждающая другого, устремленная к другому, излучаемая ради другого. В эти минуты возникает переживание бесконечности себя и той любви, той щедрой преданности другому, которая переполняет душу, дает веру и бережность отношения.
Это чувство и есть чувство веры и пробужденной совести. Оно не зависит от мнения окружающих, не ориентируется на авторитеты, не ищет поддержки в других. Оно поднимает человека в единственно верном порыве и навсегда лишает его способности совершать поступки, осужденные ими. Там, где рассудочное "я" начинает искушать человека, подбрасывая его сознанию множество мыслей, оправдывающих безнравственные действия, вера и совесть мучают его, укрепляют перед искушением, останавливают худые намерения.
Читая книги, обращаясь к живым примерам, мы невольно ищем поступки, которые совершаются в согласии с верою и совестью. Ищем, чтобы знать, какие они, поступки, высветленные их светом. В истинном устремлении к чистоте жизни — дел и мыслей — мы открываем для себя качества совестливого и верующего человека и чувствуем, как захватывает иногда дух от высокой чистоты совершаемых такими людьми поступков. Быть честным до такой степени — возможно ли? Быть правдивым до такой степени — возможно ли? Быть преданным не себе, а людям до такой степени — возможно ли?
Возможно. Об этом говорят встречи с людьми. Обычные встречи с обычными людьми, часто на первый взгляд ничем не примечательными. Но, вглядываясь в них, начинаешь с какого-то времени видеть их удивительные качества, тогда приходит вера и в свои силы. Рождается устремление самому стать таким. Начинается работа. Просматривается каждый свой поступок, изучаются свои желания, мысли. Действие теперь не может быть совершено прежде, чем сопоставится в сознании с идеалом поступков.
Серьезным препятствием этой работе становится оправдывающая деятельность прежнего сознания. Оно не желает признавать себя виновным, несовершенным, слабым или малым. Оно старательно не замечает, как и где ведет себя безнравственно. Тогда знания о поведении верующих и совестливых людей однажды рождают яркую картину сопоставления себя несовершенного с идеальным образом. В это мгновение сознания себя, внутреннему взору открывается эгоистическое содержание собственных действий. Оно переживается как раскаяние, как чувство вины перед другим и перед собою одновременно. Это явственное переживание возможного себя другого — чистого, правдивого, преданного людям. Это момент пробуждения веры и совести, момент, когда открывается человеку возможность собственной чистоты.
Глубина раскаяния приходит не сразу. Потребуются месяцы и годы искреннего устремления к чистой Евангельской жизни. Первые слабые порывы раскаяния будут нуждаться в поддержке. Появится необходимость волевым действием унять, остановить уловки рассудка, препятствующие открытому признанию своей вины. Тонкий луч совести, сжигающий самоутверждение и дыхание веры, обращающей к заповедям, будут укрепляться в этой работе над собой и однажды приведут к всплеску глубокого искреннего раскаяния, которое поднимется из глубин души, сметая все построения самоутвержденного сознания и утверждая раз и навсегда сердечную чистоту.
Однажды такой всплеск сметет до основания склонность ко лжи. Правдивость станет свойством человека. В другой раз движение совести утвердит в человеке бескорыстие, в третий — оно уничтожит в нем искушения добиться благополучия в жизни, используя нечестные приемы приобретения…
Чистое сознание не может поступать безнравственно. В нем нет того, что становится причиной безнравственного поведения. Движение к такому состоянию идет через множество проступков, над сознанием которых человек работает сам и призывает других помочь ему.
Если через групповое общение в человеке рождается, как регулятор поступков, чувство стыда, то в устремленности к себе совестливому приходит регулятор больший — чувство совести. Стыд рождается в механизме соотнесения себя с мнением окружающих. Поэтому это чувство сдерживает человека до тех пор, пока поступки, совершаемые им, наблюдаются людьми или могут быть каким-то образом обнаружены ими. Когда же человек остается наедине с собой или попадает в среду людей, совершающих то же, он перестает стыдиться, потому что не перед кем. Регулятором поведения в этом случае может быть только одно – совесть и вера.
Пробужденностъ совести и веры свойственна далеко не каждому. Движение к ней — это и есть восстановление человеческого в человеке, и без специальной устремленности к этой работе такое восстановление невозможно. Падение приходит очень быстро и почти всегда незаметно. Более того, словесная оправданность для себя образа жизни, ведущего к падению, всегда опережает, облегчая путь скольжения вниз. Лишь изредка наступит вдруг острая тоска по чему-то большему, что в жизни растрачено или пропущено. На самом деле, это тоска не по чему-то большему, а тоска, печаль по тому большему, что скрыто в самом человеке, припорошено бытовой суетой и погоней за материальным и общественным благополучием. Это тоска сокровенного в человеке. Оно ищет свободы, открытого стремления к людям и настоящей любви к ним. Оно зовет человека к работе над собой, толкает его на поиск путей восстановления в себе человеческого.
Если чувство стыда сжимает человека, бросает его прочь от людей, рождает стремление спрятаться, не показываться им на глаза, то чувство совести или вины перед другим, поддержанное и усиленное верою, раскрывает его навстречу другому, наполняет бескорыстием и преданностью. Первое утверждает в человеке занятость собой, второе обращает к людям. Первое рождает боль за себя, второе — боль за того, перед кем виноват человек. В первом случае человек сопротивляется чувству вины, во втором — открывается ему навстречу.
— Есть ли совестливые и подлинно верующие люди вокруг нас?
— Нет, — говорит рассудочное "я". Открытая совесть, а тем более искренняя и чистая вера — качества караемые. Они не выдерживают конкуренции. Они слишком скромны, чтобы дарить её обладателю успех в жизни, слишком правдивы, чтобы вести к быстрым результатам, слишком бережны, чтобы добиваться победы над другими. Я не хочу быть таким, поэтому совесть и вера в той их мере, как это требуется, мне не нужны. Я могу о них поговорить, написать статью, книгу, но заниматься ими всерьез, возрождать в себе — извините.
Совесть… Со-весть… Весть от Бога в человеке. Слышу ли я эту весть? Обращаюсь ли за советом к ней?
Поверить в себя, значит поверить однажды в свою сокровенную чистоту, в способность жить, выверяя каждый свой поступок вестью от Бога, откликаясь на Его зов со-вестью и верою, то есть стремлением поступать в согласии с Ним.
Как по-другому можно вступить в диалог с Богом, если отбрасывать его вести? А ведь единственный способ Богу вступить в общение с нами — это Его вести, которые и переживаются нами как моменты совести и дыхание веры. Мы нередко суетимся в этой жизни и с тоской думаем, где же оно, наше сокровенное "я"? Как уловить его? Как прийти к нему?
А оно каждый день присутствует в нас в виде слабых огоньков этих весточек, которые есть малые и первое время очень слабые движения нашей веры и совести.
Прибавим к сказанному страничку из книги о. Петра Серегина «Шесть сотниц».
«Если мы будем любить людей без мысли о Боге, то любовь наша будет похотлива (с уклоном к животной), корыстна (ожидающей взаимности или отплаты), и такая любовь неизбежно окончится разочарованием или даже неприязнью и гневом.
Часто бывает и так, что если человек любит одного человека любовью недостойной, относясь к предмету любви, как к предмету удовольствия, стараясь этот предмет (человека) прикрепить к себе, тогда ненавидит кого-нибудь другого, иногда даже без причины. Так любовь несовершенная легко превращается в нашем сердце в гнев, лишает нас счастья, отравляет жизнь и не допускает к блаженству вечному. Для того, чтобы чувство любви в сердце нашем было наиболее чистым, продолжительным и святым, мы должны освободить сердце наше (усилием воли) от грубых страстных переживаний и гнева.
Будем любить людей нам близких, но не по слепой привязанности, а по Его заповеди «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга» (Ин. 13, 34) чисто, безкорыстно, во имя Его. Для этого от нас потребуется некоторое самоотвержение: с памятью о Нем мы должны прощать недостатки ближним нашим, стремиться послужить им, а не дожидаться, когда они нам служить будут. Сокращать, подавлять свое самолюбие с памятью о том, что мы дети (по вере) нашего Небесного Отца, Который есть вечная, всепрощающая любовь и Источник блаженства вечного. Это маленькое самоотвержение и раскроет сердце наше к познанию Его, и мы увидим Его. А когда наше сердце увидит Его, то испытает такую радость, которую не может дать ничто в мире.
Враг нашего спасения, наш мучитель и тиран знает это. Он, стремясь увлечь нас к вечному мучению и страданию, стремится обезверить нас, затем возбуждает в сердце нашем страстную похоть, затем засевает гнев и вражду, часто беспричинную. Мы не видим (к счастью) демонов, но узнаем их прикосновение к нашему сердцу. Как близость Бога к сердцу нашему приносит нам покой, любовь и радость, так влияние злобного духа тьмы приносит сердцу нашему тревогу, гнев, злобу, томление и печаль, которые при нашем невнимании к себе могут дойти до такой степени, что жизнь будет отравлена и не мила.
В этом и заключается великое богатство и преимущество нашей веры; веруя в Бога, мы себя считаем по благодати детьми Его. А разве дети Такого Отца, Который есть непостижимая и невыразимая любовь, могут ненавидеть друг друга? Разве могут они отвернуться от этого чудного источника любви и блаженства? Нет, чтобы быть нам не только детьми Его по благодати, но и наследниками блаженства вечного. В последней беседе Его Он указал нам этот путь: «Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей. Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви. Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна» (Ин. 15, 9-11). «Так и вы теперь имеете печаль; но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас» (Ин. 16, 22).
Итак, вот этот путь к вечной радости: любить ближних наших (всех) безкорыстно, самоотверженно, во имя Христа Спасителя нашего, возлюбившего всех нас прежде и предавшего Себя за нас.
Не дадим в сердце нашем места врагу блаженства нашего, сеящего неудовольствия и неприязнь. Отвратим сердце наше от смертоносного гнева и злобы, и в сердце нашем водворится мир, любовь, радость. И этой радости никто не отнимет от нас никогда, вечно.
Итак, позаботимся о том, чтобы вера наша не была напрасной, постараемся очистить сердце свое от всякой скверны тела и духа (низких страстей и гнева) и мир (глубокий покой) сохранит сердца наши во Христе Иисусе, вечной нашей Радости.
Начало зависит от воли нашей, а помощь Божия – всегда близка».
