УПП

Цитата момента



Сколько детей не воспитывай, все равно будут похожи на папу с мамой…
Ура!

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



В 45 лет я обнаружила, что завораживаю многих мужчин, они после первого же разговора в меня влюбляются. Муж-то давно мне это говорил, но я всё не верила. События заставили поверить…

Светлана Ермакова. Из мини-книги «Записки стареющей женщины»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/d4097/
Белое море

Анатолий Гармаев

Глава четырнадцатая. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Каждый стремится кем-то стать. Примеры людей, оставивших след в истории человечества, вдохновляют. Если полководцем, то великим, если поэтом, то известным, ученым – гениальным, артистом — талантливым. Каждый хочет ощущать себя нужным. Иначе уходит почва из-под ног, теряется смысл жизни. Возникает вопрос: нужен — кому? Стране, человечеству или хотя бы кому-нибудь.

А если не нужен никому?..

Тогда наступают тяжелейшие дни, часы жизни. Только одно в эти трудные минуты не осознается человеком. А именно: вся горечь и тяжесть ощущений, переживаемых им, есть результат его собственного отношения к себе и к людям, а вовсе не стечение обстоятельств, не рок, не судьба. В самом деле, ощущение своей ненужности — парадоксальная ситуация. В мире, где десятки людей почти в каждом доме страдают от недостатка человеческого тепла, где в каждую минуту нужна людям очень прозаическая и вполне реальная помощь, находится человек, который ощущает себя никому не нужным.

Это неправда! В самом близком его окружении, среди родных и знакомых найдется не менее десятка человек, которым нужна помощь: физическая, материальная, душевная — какая угодно, но нужна. Ощущение «не нужен никому» — личное, субъективное, это самоощущение, но никак не ощущение действительной реальности. Это симптом болезни, которая существует у людей. Имя этой болезни — САМОСТЬ.

Самость – это стремление везде и во всем получить, для себя получить. Ощущение «никому не нужен» — не потому, что вокруг нет нуждающихся в моей помощи. Здесь работает другое: я не переживаю ответного благодарения, заботы и тепла со стороны тех, кому помогаю и хочу помогать. Именно этот обратный поток признания и есть настоящая цель, настоящее желание и мое требование к людям. При этом необязательно, чтобы признание было явным. Важно мое ощущение — я признан! С этой уверенностью важно пребывать в самом себе всегда.

Так в человеке воздвигается самодостаточность, или гордость за самого себя, которая превращается во внутреннего идола. Этот идол хочет, чтобы человек ему поклонялся и дорожил им, как самим собою. По оскудении этого поклонения самому себе человек ищет поддержки со стороны – чтобы поклонялись ему другие и признали его своим идолом, своей ценностью. Он хочет, чтобы другие начали дорожить отношениями с ним. При этом его самость взаимно дорожит их отношением к нему, и эту взаимность он очень ценит. Ценит настолько, что при ее нарушении переживает всерьез – обижается, унывает, сердится.

Быть признанным людьми — это и есть один из вариантов стремления стать кем-то в своих или в чьих-то глазах, в оценке себя или кого-то. Если самооценка достаточна, человеку ничье мнение уже не нужно. А если самооценка хромает, тогда он собирает мнение людей. Ради этого он будет и вежлив, и красив в одежде, и обходителен, и тактичен, будет и деловым, и талантливым, и знающим, и умеющим, и помогающим, и добрым, и многим-многим другим. Вспомните, как во время домашней ссоры вдруг раздается звонок в дверь и появляются гости… Откуда-то находятся силы обрести приветливость, которой минуту назад в общении с родными и в помине не было.

Формы, в которых людское мнение или признание нужны самости, образуют богатый спектр проявлений: от очень грубых до крайне утонченных.

Первое. Это торжественные здравицы, затем реплики одобрения, комплименты, возгласы удивления, почтения, уважения, благодарения, теплота приятия, ответная душевность, ответная любовь… Если каких-то проявлений ответности не будет, наступает ощущение ненужности.

Второе. Стремление получить или иметь вещь — это слишком грубое проявление самости. Менее грубым является стремление иметь или получить результат – проект машины или здания, новый сорт урожая, открытие, статью, готовый фильм, картину, музыкальное произведение. Ради собственной славы или ради довольства собою.

Третье. Более тонкое стремление: приобрести особо ценимые человеческие качества: талантливость, гениальность, музыкальность, спортивность, ясновидение.

Четвертое. И самая тонкая сфера стремления самости — сфера человеческих откликов. Последние и есть фундаментальное основание первых трех видов стремлений. Именно ради этого последнего первые три и существуют, как внутренние двигатели человеческой активности…

Сегодня можно встретить немало людей, для которых потеряли смысл три первые вида стремлений. Им не нужны вещи, не нужны результаты работ, не нужны человеческие качества. Потребность в человеческом отклике становится единственной потребностью. И если она не удовлетворяется, человек впадает в состояние ощущения своей ненужности никому.

Для самости всё, что окружающий мир ей может дать и не дает, воспринимается как бремя безысходности, потери смысла жизни. Из разливающейся жалости к себе самой она приходит к мысли о скорой кончине, ибо кажется невозможным перенести эту жалость к себе и это страдание.

Чувство одиночества, переживаемое самостью, и есть самое безобразное чувство именно потому, что оно переживается в состоянии окруженности людьми, среди призывов о помощи. До какой же степени зацикленности на самом себе нужно дойти, чтобы в наше время всеобщего душевного смятения и просьб о помощи переживать чувство одиночества?! Возможно ли смотреть на страдания людей и ощущать, что их нет?!

Ни страдания нет, ни просьб о помощи нет, ни людей нет — нет откликов с их стороны! Мне плохо, потому что, занятые собой, они не бросаются мне на помощь, не окружают меня заботой, признанием, не кружатся вокруг меня. А мне это нужно, нужно!

Неправда. Это нужно не мне, а моей самости, которая ни о чем другом не способна беспокоиться, кроме как о себе самой.

Увы, в огромной запутанности нашего времени проявления самости этим не ограничиваются. Есть еще одно, парадоксальное проявление самости — страдание за народ, человечество, эпоху.

Так, где самость довольна собою, она обходится вообще без людей или, живя среди людей, она в них вовсе не нуждается. Она пользуется ими, когда это нужно. Доминантное чувство такой души – одинокость. С холодным расчетом такой человек идет сквозь людей, беря от жизни свое.

Самость, привыкшая в мечтах строить планы и целые картины уже осуществляющейся реализации себя в мире или во мнениях людей, строит развернутые картины будущего. А чтобы эти картины не были детскими фантазиями, она начинает разворачивать их логическое обоснование. Через это обоснование она находит новые закономерности и этим дополняет или меняет картину будущего.

Вдохновенное творение образа будущего происходит в каждом. Одни пишут книги, другие включаются в дискуссии, разговоры, третьи строят грандиозные планы по спасению человечества, четвертые творят тихо, для себя. А затем происходит самое будничное и обыденное: созданный или создаваемый, осознанный или ощущаемый образ будущего сравнивается с реальной действительностью. Из этого сопоставления становится ясным, чего же не хватает сегодня.

В сопоставлении с прекрасным сочиненным образом будущего сегодняшняя реальность оказывается убогой. Кто не испытывал ощущений, когда сердце сжимается от непонятного чувства тоски, от жалости к себе, рожденному сейчас, а не веком позже? А в ком-то разворачивается большее: жалость к человечеству, жалость к эпохе…

В стремлении кем-то стать человек отождествляет себя с признанными историей и ближайшим окружением идеями добра, прогресса, мирного творчества. Возникает желание принести людям добро, мир… Человек начинает проявлять себя в активном действии. Рождается дело, ради которого он готов забыть свой дом, семью. Активность вне семьи становится главным, семья и все близкие превращаются в помеху. Черствость и холодность к близким сочетаются с активной целеустремленностью в деле. Работа над собой «ради людей» соседствует с небрежностью и жестокостью к родным. Страдание и переживание за целое общество переживается одновременно с чувством отягощенности и неприязни по отношению к семье, мелкими заботами, отрывающими от центрального дела.

Стоп. Может быть, здесь тоже ошибка, всеоправдывающая иллюзия самости? Страдать за других людей и не чувствовать страдания самых близких — членов моей семьи. Как возможно такое? В чем страдание за других вне семьи весомее страдания за саму семью?

Если честно всмотреться в себя, ответ находится быстро и просто. Всё дело в идее, с которой отождествляется ценность человека. Стремление соответствовать этой ценности, через это быть признанным людьми, заставляет человека служить тому, что является признанным. И если наиболее признанной идеей является идея помощи другим — то служение этой идее признается единственно верной. Сегодня для какой-то части недавно ставших верующими людей такой идеей может стать идея служения Богу.

Не сострадание людям первично в этом служении идее, а стремление быть признанным ими. И помощь людям становится лишь средством к такому признанию. «Вы выказываете себя праведниками пред людьми, но Бог знает сердца ваши, ибо что высоко у людей, то мерзость пред Богом» (Лк. 16, 15). Равно, как недавно уверовавшего человека может подвигать не любовь к Богу, а потребность самореализации. Работа над собой, духовное совершенствование становится только средством достижения причастности к Истине. Через отторжение от себя всех помех в виде семьи, родителей, детей, друзей человек идет к некоторому «высшему состоянию», к сожалению, нередко — тщеславия ради.

Отождествление себя с идеей, в особенности с идеей высокой и чистой, становится ловушкой, потому что появляется сострадание идее и уходит из поля сердечного зрения сострадание конкретным людям. Тогда сердце закрыто. А действующим началом в человеке остаются рассудок и связанные с ним эмоции. Никакого сердечного зрения нет и в помине. «Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собою» (Ис. 5, 21).

Самость, устремленная вдаль, всё ближнее воспринимает как помеху на пути к цели. Здесь открывается второй вариант стремления стать кем-то. Его причина, его происхождение – гордость, т.е. чувство достаточности себя. Перед собой, перед людьми, перед Богом. Самодостаточность в себе и перед собой есть превозношение над Совестью. При этом голос последней становится незначимым. Более того, голос совести требует поступков, унизительных для гордости: признать в себе ничтожность, несостоятельность, греховность, признать, что причина способностей не есть сам человек, более того, что в решении жизненных проблем он, человек, не может найти лучшего, чем то, что подскажет ему совесть. Но он не хочет подсказок совести. Она ему противна, неудобна. Он идет мимо нее, попирает ее, отмахивается от нее, снисходительно посмеивается над ней.

Самодостаточность перед людьми проявляется в чувстве превосходства над ними, в чванстве, в желании высмеять человека, пошутить над ним, в иронии, сарказме, пренебрежении, брезгливости, в использовании его в своих интересах, в насилии, надменности, унижении, властолюбии, снисходительности, в чувстве, что "люди мне обязаны", виновны передо мной, недостаточности их заботливости, внимания, чуткости, услужливости, жертвенности, в отсутствии у них подобострастия, превозношения, почитания, уважения в требовании к ним явить все последнее и явить немедленно. Иначе будут ярость, каприз, истерика, обида, раздражение, досада, месть, к тому же с чувством собственной правоты, уверенности в своих действиях, права на людей, будто у самих людей вообще никаких прав нет.

Самодостаточность духовная проявляется в человеке ненавистью и яростью в отношении всего святого: храмов, икон, церковных книг, особенно в отношении живых проявлений веры, Богослужения, молитв, поста, внешнего вида христиан, поступков смирения, терпения, кротости, достоинства, великодушия, строгости. Проявляется самодостаточность духовная и в атеизме, осознании и ощущении материальности, недуховности мира, отсюда — в желании власти над миром; в неверии, сомнении, в искании себе подобных властелинов в других галактиках или мистических пространствах, в занятии йогой, медитацией, саморазвитием, самосовершенствованием, в мечтательности, в занятиях своей судьбой, астрологическом высчитывании событий, лет, гадании, ворожбе, в постоянной потребности поддержания своего физического здоровья, в нечувствии Бога и одновременно с этим в страстном увлечении магией, коммерцией, наукой, техникой, экономикой, политикой, и множеством других занятий, вовлекающих человека в кипучую деятельность вавилонского столпотворения.

Только сокровенный человек в нас ищет конкретного человека, потому что сострадание реальному человеку, а не "людям вообще", и есть настоящее сострадание. Именно оно есть то великое, от Бога даруемое человеку свойство, через которое и в котором открывается человеческое сострадающее сердце. Это сердце сострадает ближнему, ищет Христа, узнает Его как свое спасение. Из многих предлагаемых сегодня путей духовного самосовершенствования в виде махатм, учителей, пророков, духов, богов, космических энергий оно находит именно Его и прилепляется к Нему, уверенное в своем выборе не только по убеждению, но и по ощущению своей души.

В Нем, во Христе, такое сердце находит утешение. Будучи искуплено Кровью и страданиями Господа, оно поднимается из власти греха в эту возможность страдать вместе с ближним о горнем, печалиться о Боге своем и входить в земные заботы и скорби, печали и радости тех людей, кои уже есть в постоянном окружении человека. Он их не искал, но они Промыслом Божиим собраны вокруг него и даны ему для попечения.

Сердце открывается не обращенностью вообще и не служением идее, а в сочувствии конкретному человеку, прежде всего самому близкому: жене, мужу, детям, родителям. Самое трудное — сострадание близким. Не одному (любимому), а всем, и в равной мере. Идти к Богу, а в себе – к сокровенному человеку и на пути выбирать легкие тропы, — значит, никогда не прийти к Нему.

Сегодня семья представляет собой одну из возможностей настоящей работы в себе. Познавший гибельное положение своей души, познает и сострадание ближнему. Познавший сострадание ближнему, познает сострадание к каждому человеку. Тогда сердце охватывает внутренним зрением не только боль, тоску и печаль близкого человека, но в нем и через него боль, тоску и печаль любимого человека. При этом сострадание, которое даруется человеку Иисусом Христом в Таинстве Покаяния и Причащения, вовсе не означает слияния с бедою ближнего. Действие его иное. Оно растворяет страдание, утешает боль, превращает скорбь в благодарность, горе переводит в терпение, уныние возводит в смирение, гнев обращает в покаяние.

Никакое отождествление с идеей не дает такой глубины действия. Рассудок — орудие самости — в стремлении к признанию обречен на бесконечное повторение ошибок, центральная из которых — способ достижения цели. Этот способ — борьба с самостью другого, потому что самость ни с чем другим взаимодействовать не может. Она не знает сокровенного мира другого человека и уже одним наличием себя снимает возможность проявления и раскрытия сокровенного в другом. И поэтому там, где встречаются два самоутверждающихся человека, беседа переходит в спор, рассказ переходит в переубеждение другого, место сотрудничества занимает соперничество, эмоции радости вымещаются эмоциями зависти или чувством униженности, чувством уязвленного самолюбия. Поиск истины при этом оказывается невозможен, помощь друг другу в обнаружении и избавлении от негативных проявлений выливается во взаимообвинение. Способ проявления самости в сути своей един. Это самоутверждение, которое образует богатый спектр активных действий, начиная с мирных и заканчивая немирным соперничеством.

«Душа человека, — говорил Макарий Египетский, — дело великое и чудное. При создании ее такою сотворил Бог, что в естество ее не было вложено порока, напротив, сотворил ее по образу добродетели Духа, вложил в нее законы добродетелей, рассудительность, ведение, благоразумие, веру, любовь, волю, владычественный ум, воцарил в ней и иную великую утонченность, соделал ее удобоподвижною, легкокрылою, неутомимую, даровал приходить ей и уходить в одно мгновение и мыслею служить Ему, когда хочет Дух. Одним словом, создал ее такою, чтоб соделаться ей невестою и сообщницею Его, чтоб и Ему быть в единении с нею, и ей быть с Ним в единый дух, как сказано: «Прилепляйся же Господеви, един дух есть с Господем» (1Кор. 6, 17)»

В этот-то истинный образ души своей жаждет восстановится человек, обретший Христа своим Богом.

Поэтому-то сокровенная душа человека, восстанавливаемая спасительным действием на нее Христа в Таинствах Церкви, отрицательных эмоций не знает. Не знает она и эмоции страсти и азарта. Возмущение духа – единственное, что по внешним проявлениям можно принять за негативные эмоции, но по сути оно таковым не является.

Сокровенная душа к земным целям не стремится, поэтому ее страдания освящены состраданием к ближним во обращение устремлений их души к Горнему, Небесному. Здесь, на земле, человек ищет правды Христовой, во Христе устроения своего сердца, чувств, воли и ума. Он верой и опытом знает, что источник этой правды не в нем, но в горнем. Поэтому, обретаясь в горнем, ищет, как сохранить себя в нем. Тогда открывают ему святые отцы Церкви состояние души, и это знание он хранит. Состояние это — смирение и сокрушение сердца, покаяние. Поэтому всегда в молитве покаянной, смиренной, в сокрушении сердца человек просит о милости к себе.

То, что открывается в этом состоянии душе, не есть озарение, но освящение ее. Если озарение соединяется с восторгом, радостью яркой и громкой, то освящение соединяется с благодарностью и радостью благоговейной, тихой. Первая — эмоциональная, вторая – духовная. Это полное присутствие здесь и теперь, или ныне и присно. Полное присутствие есть неизъяснимая наполненность жизнью. Никакое чувство жизни, которое испытывает самость, в какой бы полноте она его ни ощущала, не может идти в малое сравнение с чувством жизни сокровенного человека. «И то не приходило на сердце человеку, что Бог уготовил любящим Его».

Самость никогда не выходит за пределы своего разумения, своих представлений, своих ценностей, своего опыта, своего ощущения времени. Неспособность, неготовность включаться в движение туда, где с каждым мгновением происходит выход за границы, и есть ограниченность самости.

Сокровенный человек открыт движению. Поэтому полнота присутствия — это соединение со Христом и через то обретение мира вновь, заново. Тогда время перестает быть только линейной величиной.

Всякое движение самости есть суета, заключающаяся в бесконечном подтягивании себя за уши к воображаемой цели — будущему.

Всякое движение сокровенного человека есть жизнь, в которой будущее творится здесь и теперь, не через воображение и построение проектов, а через само действие. Через сегодняшнюю работу, встречи, помощь, которые сами по себе уже сегодня содержат движение, содержат завтрашнее как возможность и одновременно содержат определенность, внутреннюю определенность завтрашнего. Завтра уже начинается сегодня. Уже вершится. А поэтому настоящее становится не умозрительной устремленностью в будущее и открывает возможность бесконечно полного присутствия в нем. При этом нет необходимости воображать наперед.

Созданное всегда окажется богаче всякого воображаемого. Такое созидание возможно, потому что сокровенный человек в каждое мгновение своего действия есть живая гармония с Богом. А живое есть сейчас, не завтра. И быть сейчас, значит быть во вневременьи, когда будущее, прошлое и настоящее присутствуют в одном, как в миге. Наверное, поэтому живущие в миге умудренно неспешны, просты и несуетливы. В вечности торопиться некуда.

Прийти к сокровенному человеку через все преграды самости — вот задача. И нужно отличать два момента: движение к сокровенному и действие в согласии с сокровенным. Движение — это труд души по обретению себя. Действие — это явление уже обретенного, души, очищенной в своей Божественной начальности, когда образ Божий являет себя, душа уподобляется Богу.

В движении присутствует элемент преодоления себя сегодняшнего.

В действии происходит благодатное соприсутствие и активное проявление сокровенного человека — "Я поступаю так, потому что иначе не могу".

В действии фундаментом уверенности, силы и устремленности становится продолжающееся и живущее благодатью, оживляемое и освящаемое чувство совести.

В движении будут вспышки жалости к себе, страдания за себя, выливающиеся в неожиданный упадок сил: «Не могу», «Зачем это надо?», «Надоело». В дальнейшем появляется новое — когда каждое общение, каждая работа, каждый миг наедине с собой становятся обретением сил к новому общению, новой работе, к новому присутствию наедине с собой и с Богом.

В действии же присутствует полное, глубокое чувство неисчерпаемости в себе Божьего. Это чувство спокойной силы, надежной устойчивости и неиссякаемой доброты, расположенности к миру. Тогда чувство беспредельной благодарности становится моим чувством.

В движении необходима поддержка со стороны ближайшего круга людей и, отсюда — поиск таких людей. В это время возможно чувство слабости в поиске себя и разливающееся отсюда чувство одинокости — признак естественной неустойчивости и неукрепленности. Люди со сходным устремлением помогут укреплению в вере и обретению того источника, из которого они питаются душевно и духовно. Тогда, орошаемые благодатью Святого Духа, оживают они в возможности протянуть друг другу руки, чтобы утешить, поддержать, в необходимом случае обличить и строго указать, а где-то от неправды удержать, трудиться ради ближнего, любить его, благословлять.

В действии нет чувства одинокости. Есть бесконечная щедрость к людям. Не формирование для себя кругов общения и не привязка к уже укрепившимся и пришедшим к действию, а выход к страждущим встречным. При этом благодать в сердце — центральное чувство.

Движение — это работа, тяжелая и трудная работа над собой.

Действие — это дыхание жизни, наполненное внутренним спокойствием и тихой (потому что глубокой) радостью.

Движение — это усилие.

Действие — это простота.

Движение и действие — не две ступени. Напротив, они совершаются одновременно. Сначала всё больше движения и мало действия. Затем всё больше действия, но всё тоньше и потому всё заметнее движения.

Движение не имеет последней точки, ибо оно — устремление к беспредельному Богу.

Действие уже есть дыхание беспредельного.

Движение начинается и остается в стремлении услышать другого. Нельзя помочь, не зная — в чем, не слыша – где?

Как же человеку себя найти, если он Бога еще не искал? Откуда взять образ помощи другим, если не знаю образа Божией помощи в себе? Как же оказывать помощь в устроении жизни человека, если не знаю об устроении души его? Как же пойду к душе его, если ничего не знаю о душе своей? Как же идти к душе своей, если сам занимаюсь пороками и осуждаю несовершенство других?

Если эта работа совершается, начинаешь ловить себя на том, что мнение о сказанном составляешь задолго до того, как человек закончит говорить, твердо держишься составленного мнения и нетерпеливо подгоняешь, чтобы закончил говорить, потому что юлой зудит желание подарить ему свою мысль, свое толкование, свое видение.

Ловишь себя на том, что в стремлении помочь занят собственной помощью ему, но не его состоянием в эти минуты. И лишь когда ему станет плохо от моей помощи, тогда я, возможно, замечу его самого. И понимаешь, что в возникшем споре или взаимопререкании не можешь остановиться, потому что остановить пререкание можно лишь согласием с собеседником, независимо от того, прав он или не прав. Однако в стремлении себя утвердить не соглашаешься даже на временное поражение ради того, чтобы, изменив атмосферу, прийти к сотрудничеству, к осознанию того, что в проявленной слабости – великая сила. К сознанию того, что уступчивость – не унижение, а душевная щедрость, к тому, что в дарении своей терпеливости другим заключается начало любви.

В движении мы учимся принимать другого таким, каков он есть, ибо только тогда и становится возможной помощь ему. Тогда не раздражение от его поступков, речей, внешности будет двигать мною, а ясное понимание инаковости другого. Есть иное в человеке! Я иду к нему!

В движении человек открывается на людей, потому что однажды вдруг становится понятным значение закрытости. Если встречного человека я загоняю в рамки определения (вешаю ярлык), с этого момента он закрыт для меня. Он для меня перестал быть движущимся, перестал быть тем, кто через ошибки становится другим, через себя сегодняшнего идет к себе завтрашнему. Он теперь для меня статичен, и его ошибки — и есть он сам! Теперь он навсегда таков, каков сейчас! Во мне формируется явственное и отчетливое отношение к нему, изменять которое я не собираюсь. Я судья, но не сотрудник. Я со своим приговором, со своей предвзятостью, со своим определением… При этом встреча с другим оказывается невозможной, ибо я не знаю Бога, Его любви, Его оправдания, Его милости, Его прощения…

Самость в каждом человеке видит лишь его качество, и потому сегодняшнее в другом становится для нее окончательным на долгое время.

Сокровенный человек слышит, сердцем схватывает движение другого от сегодня к завтра, и в этом движении становится ему сотрудником (со-трудником, со-молитвенником). Он идет рядом, чтобы быть в помощь другому в единой обращенности к Богу. Не менять других, а с другими быть, сопребывать с ними во Христе Иисусе, в единстве устремлений к Богу, в святости Духа Утешителя, в соборном разуме и в апостольской ревности о правде устроения Церкви Христовой на земле.



Страница сформирована за 0.73 сек
SQL запросов: 175