4. Стремление к инверсии как попытка защиты
Пациентка Б. В., двадцати четырех лет, является самым младшим ребенком в семье больного табесом и с пяти лет страдает навязчивыми явлениями. Еще год назад она испытывала заметные затруднения в речи. Она запиналась, тщетно подыскивала слова и при этом постоянно испытывала чувство, будто во время разговора за ней наблюдают. Поэтому, пока ей так жилось, она избегала любого общества, выглядела очень подавленной и не могла получать удовольствия от занятий, к которым стремилась, чтобы получить дальнейшее образование. Ее мать, нервная, вечно недовольная и жадная женщина, пыталась отвлечь ее от мрачных мыслей и избавить от затруднений в речи, обращаясь с дочерью строго, а иногда и прибегая к лечению у специалиста по нервным болезням. Но поскольку это не принесло успеха, она отправила дочь к родственникам в Вену, и по возвращении домой затруднения в речи дочери исчезли полностью. Как только девушка обменивалась с кем-либо парой слов, ей постоянно казалось, что собеседнику неприятны и тягостны и ее общество, и ее персона. Эти навязчивые представления, занимавшие пациентку и дома, и когда она была одна, всякий раз вновь повергали ее в мрачное настроение, так что она, как и прежде, избегала любого общества*. Навязчивые мысли имели для нее такое же значение, как и прежний дефект речи, — они давали ей возможность уклониться от общества.
________________
* Параноидный характер (вина другого человека) проявляется более отчетливо.
Я часто прибегаю к испытанному методу — использую первые сообщения пациентки для того, чтобы составить примерное представление о том, чего она добивается с помощью своего недуга. Эту картину надо формировать по образу фикции — по образу «как если бы», в твердой уверенности, что последующий анализ добавит к ней дополнительные штрихи. При этом необходимо в соответствии с собственным опытом ответить на вопрос, какую картину мог бы или должен был бы обнаружить заболевший человек в своем нормальном состоянии. Таким образом появляется необходимая отправная точка для сравнения и возможность оценить отклонение от нормы и социальный вред болезни. При этом постоянно обнаруживается, что именно та картина, которую можно было ожидать в норме, в силу каких-то причин пугает пациента и он старается ее избежать.
В нашем случае нетрудно было догадаться: то, от чего девушка стремится защититься, — это нормальное отношение к мужчине. Было бы большим заблуждением предполагать, что благодаря такой констатации загадка уже разрешена, хотя на основании моих предыдущих психологических работ можно заранее предвидеть главный мотив этого уклонения — страх перед мужчиной, боязнь потерпеть поражение. Надежда же на излечение основывается на раскрытии особого рода неправильного развития, которое должно быть аннулировано путем педагогического вмешательства. Такое педагогическое вмешательство начинается с отношения пациента к врачу, которое непременно должно отражать все фазы социальной установки больного. Это тоже должно предполагаться заранее, поскольку в противном случае список проявлений пациента будет неполным и легко можно пропустить важные установки больного по отношению к врачу.
Уже первые сообщения подтверждают и дополняют эти предположения. Пациентка утверждает, что всегда была здоровым, жизнелюбивым ребенком и во всем превосходила своих товарищей. Из пестрого обилия своих воспоминаний она выделяет следующее.
Когда ей было восемь лет, ее старшая сестра вышла замуж. Муж сестры очень беспокоился о своей репутации и внешних приличиях и выговаривал пациентке за то, что она общалась с бедными и плохо воспитанными детьми. Да и вообще к ней многие придирались. Она вспоминает об одном школьном учителе, который несправедливо с ней обходился, из-за него она часто бывала сильно обиженной.
Когда пациентке было восемнадцать лет, в ее окружении появился молодой студент, за которым увивались все ее подруги. Только ей одной была неприятна его самоуверенность, и между ними нередко возникали бурные стычки. Ее отношение к нему резко ухудшилось из-за того, что студент всячески ее обижал и ущемлял, и поэтому она все больше и больше избегала бывать в обществе. Однажды он передал через девушку, испытывавшую к ней неприязнь, что он ее раскусил: она всего лишь играет роль, а на самом деле совсем другая. Это столь поверхностное и несущественное замечание повергло мою пациентку в состояние чрезвычайной неуверенности в себе*. Девушка постоянно размышляла над его словами и из-за этого была крайне рассеянной в общении с другими людьми. Когда она вступала в беседу, в ее мыслях неизменно возникал студент со своим замечанием, и это мешало ей вести себя непринужденно в любом обществе. Пациентка нервничала, взвешивала каждое свое слово и поэтому часто запиналась во время разговора. Таким образом оказалось, что для ее лучше всего находиться в одиночестве, что для нее означало замкнуться в обществе своей сварливой матери, в котором, однако, она тоже не нашла покоя. Девушка часто лечилась у врачей, и лечение всякий раз завершалось безрезультатно. Очень важно иметь в виду точку зрения ее матери, которая невзирая ни на что постоянно заявляла, что у ее дочери все это «воображение», и если бы она только захотела, то давно могла бы стать совсем другой. Материнская критика всегда вызывала у дочери раздражение, и в ответ на это она говорила, что мать не понимает, что с ней происходит.
________________
* В напряженных отношениях с людьми это переживание было для нее весьма кстати. Воспоминание о нем закрепилось, поскольку благодаря ему она получила возможность установить для себя дистанцию в вопросах любви. В дистанции же она нуждалась, чтобы избежать зависимости, поражения. Для нее было унижением, когда требовалось «жертвовать» собой, «служить» другим, что-то им отдавать, то есть проявлять дух солидарности.
Так прошли четыре года, пока наконец не возникло решение отправить девушку, все реже появлявшуюся в обществе, одну к родственникам в Вену. Она провела там несколько недель и внешне здоровая, т. е. без признаков заикания, вернулась обратно. Но теперь она стала еще более замкнутой и молчаливой.
Вскоре после ее возвращения (а именно после бурной сцены со студентом, пытавшимся вновь унизить ее перед подругой) у нее опять появились навязчивые мысли.
Пациентка рассказала и о других своих воспоминаниях. Однажды тот же студент, чтобы отомстить одной девушке, устроил против нее заговор и добился того, что никто из молодых людей не приглашал ее во время танцев, из-за чего та в слезах покинула зал. Еще об одной девушке он высказался, что если бы он захотел, то она ради него стояла бы на голове. На мой вопрос, вызывает ли у нее студент антипатию, она без всякого давления ответила: да.
На следующем занятии она сообщила мне о сновидении, которое я хочу привести здесь вместе с его толкованием, чтобы показать взаимосвязь этих впечатлений.
«Я шла по улице впереди одного рабочего, который вел маленькую белокурую девочку». Тут пациентка, колеблясь, сказала, что не знает, каким образом пришла к подобным чувственным мыслям: «Отец непозволительным образом поднял на девочку руку. Я закричала ему: «Оставьте ребенка в покое!».
После дружеских уговоров она решается на следующее признание. Когда год назад, находясь в Вене, она была в театре, то во время спектакля увидела перед собой мужчину, совершавшего развратные действия со своей маленькой дочкой. Но этот человек не был рабочим. Примерно в это же время на прогулке ее кузен попытался залезть ей под юбку. Она дала ему отпор и закричала: «Оставьте меня в покое!».
Маленькая белокурая девочка — это она сама в детстве. Задолго до этого она прочитала в газете об одном рабочем, изнасиловавшем своего ребенка.
Исходным пунктом этого сновидения были мысли о болезни и смерти ее отца. Взбудораженная вопросом, заданным во время лечения, она спросила об этом свою мать и услышала, что отец умер от сухотки спинного мозга. На мой вопрос, известны ли ей причины этого заболевания, она ответила, что слышала будто болезнь возникает от «чрезмерной жизни». Я сообщил ей, что это неверно, хотя до последнего времени повсюду так считалось. Затем она поведала об отце, что тот прожил жизнь в праздности и, к бесконечной досаде матери, целыми днями просиживал в трактире или в кофейной. Когда он умер, пациентке было шесть лет. Три года назад ее первая сестра покончила с собой из-за того, что ее бросил жених.
В ответ на мой вопрос, почему во сне она идет впереди рабочего, ей пришло в голову, что «наверное, потому, что все эти события лежат позади нее». Кто такой «рабочий», пациентка объяснить не смогла, она знает лишь, что он был длинный, худой и плохо одетый. Верный своему предвзятому мнению, я напомнил ей о том, что она хочет быть впереди, выше мужчин, что муж сестры предостерегал ее от общения с плохо одетыми детьми, по-видимому, детьми рабочих, и, таким образом, это предостережение находит свое продолжение в сновидении, но уже с иной целью — а именно с тем, чтобы уберечь ее от общения с мужчинами. В ответ пациентка молчит. На вопрос, был ли отец таким же длинным и худым, как и рабочий в сновидении (напрашивающийся в связи с разговором об отце, а также из-за явно проявляющейся проблемы инцеста), следует утвердительный ответ.
Уже само по себе, но особенно наглядно в контексте психической ситуации пациентки, толкование сновидения обнаруживает явное предостережение относительно мужчин и вместе с тем подтверждает нашу рабочую гипотезу о том, что заболевание девушки должно служить тому, чтобы защитить ее от мужчин. Соответственно, и сон и болезнь представляются проявлением предосторожности, чем и обусловливается психогенный характер заболевания. На этом ядре невроза, равно как и сновидения, которое, на мой взгляд, является знаком предвосхищения с целью обеспечить себе личное превосходство и выгоды, я хочу остановиться более подробно, используя данный материал.
Нормальное человеческое мышление, а также его предпсихические (бессознательные) акты испытывают на себе давление защитной тенденции. Подобным же образом изображает психику Штейнтхаль — как органическую созидательную энергию, в высокой степени подчиняющуюся требованиям целесообразности. Авенариус и другие авторы тоже указывают на эмпирическую целесообразность человеческого мышления. Из последних работ отметим Файхингера (Философия «как если бы», 1913), со взглядами которого я познакомился значительно позже того, как мною были проанализированы и описаны защитные тенденции и аранжировки. Кстати, им собран богатый материал, заимствованный также и у других авторов, отстаивающих аналогичные точки зрения. Клапаред же неоднократно пытался истолковать невротические симптомы как атавизм; его попытку, которую, как и попытку Ломброзо и учение фрейдовской школы, следует отмести как неудачную, поскольку в направлении наименьшего сопротивления всегда могут заново оживать возможности всех прошедших времен, независимо от ранее существовавших защитных образований. Понятие целесообразности включает в себя, однако, телеологию. Тем не менее оно ничего еще не говорит о способе и внутренней природе приспособления.
В соответствии с моим пониманием этой «целесообразности» совершенно очевидно, что господствующая тенденция психики определена существованием предосторожности, возвышающейся в качестве компенсаторной надстройки над органически обусловленным ощущением неуверенности в себе. Более мучительное ощущение неуверенности в себе и неполноценности у детей с неполноценными органами или с более выраженной относительной неполноценностью по отношению в своему окружению приводит к более тяжелым последствиям, к усилению защитных тенденций, крайняя степень которых влечет за собой в лучшем случае невротическую диспозицию, а то и психоз или самоубийство. Как мы помним, сестра нашей пациентки на стадии усилившегося чувства неполноценности, когда с пренебрежением была отвергнута ее любовь, совершила самоубийство. В психическом отношении это выражение ярости и мести, которое я считаю основополагающим для понимания суицидальной констелляции. В необычайную, заполняющую всю жизнь динамику в качестве усиливающей линии привнесен мужской протест, «как если бы» быть мужчиной означало быть уверенным в себе, полноценным.
Здесь пациентка рассказывает о борьбе, которую она вела с мастурбацией. Однако основной мотив этой борьбы заключался в том, что она опасалась стать из-за этого чувственной и пасть жертвой первого попавшегося мужчины. Таким образом, мы вновь приближаемся к нашему изначальному предположению, состоящему в том, что пациентка страдает боязнью мужчин и, чтобы надежно защититься, преувеличивает собственную чувственность, которая, несомненно, ни на йоту не отличается от нормальной, но в данном аранжированном состоянии не может быть верно оценена. Можно с уверенностью сказать, что пациента переоценивает свою чувственность, но мы будем остерегаться считать ее такой на самом деле. Она поступает как подкупленный судья, ее суждение о своей чувственности служит конечной цели защитить себя.
Уже начальные стадии этого анализа показывают, что пациентка ради своей собственной безопасности дискредитирует мужчину. «Все мужчины плохие — хотят подавить, осквернить, поработить женщину!»
На этом основывается предположение, что пациентка могла предпринимать множество типичных и нетипичных попыток, в целом направленных на то, чтобы при любых обстоятельствах казаться выше других, ликвидировать мнимые и реально существующие в нашем обществе привилегии мужчины, иначе говоря, благодаря соответствующим чертам характера, а иногда попыткам устроить путч лишить мужчину его преимуществ. В ее манерах поведения будут использоваться все средства социальной борьбы за эмансипацию женщины, только они будут искаженными, превращенными в нечто бессмысленное, детское и бесполезное. Эта индивидуальная борьба, так сказать, частное предприятие против мужских привилегий, будучи аналогом, предшественником и нередко спутницей огромной, бушующей социальной борьбы за равноправие женщины показывает, что она проистекает из чувства неполноценности, из желания быть равной мужчине и стремится добиться компенсации (см. Деннигес «Мемуары»).
