УПП

Цитата момента



Было: Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой.
Стало: Поступай с другими так, как они поступили бы с тобой. Только делай это раньше.
Золотое правило нравственности в современной формулировке

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Насколько истинно первое впечатление о человеке? Обычно я советую относиться к этому с большой осторожностью. Может быть, наше знакомство с человеком просто совпало с «неудачным днем» или неудачными четвертью часа? А хотели ли бы вы сами, чтобы впечатление, которое вы произвели на кого-нибудь в момент усталости, злости, раздражения, приняли за правильное?

Вера Ф. Биркенбил. «Язык интонации, мимики, жестов»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/d542/
Сахалин и Камчатка

Критика теории влечения к смерти

На то, что гипотеза влечения к смерти столкнулась с сопротивлением даже в психоаналитических кругах обратил внимание уже сам Фрейд в 1930 году. Но, честно вспоминая о своем собственном сопротивлении при первой встрече с этой идеей в психоаналитической литературе, и хорошо помня, как долго оно длилось, Фрейд не удивляется и тому, что другие ее также отрицают. Удивляться неприятию этой теории имеем право мы по прошествии без малого столетия после начала развития идеи влечения к смерти в психоаналитической литературе.

«В психоаналитической теории мы без колебания принимаем положение, что течение психических процессов автоматически регулируется принципом удовольствия».

С этой фразы Фрейд начинает развивать теорию влечения к смерти, и с этой же фразы начинается и критика его теории. Виктор Франкл убеждает нас, что принцип удовольствия есть не более чем «психологический артефакт», и на самом деле «человек хочет не удовольствия, а именно того, что он хочет». То есть, если я хочу есть — это значит по Франклу, что я хочу именно есть, а удовольствие, которое я получаю при этом, — всего лишь некий артефакт, необязательный и несущественный. Даже если бы я не получал удовольствия от еды, я все равно бы ел, потому что хотел бы именно этого.

Франкл, как и многие, обвиняет Фрейда за то, к чему тот сознательно и целенаправленно стремился всю свою научную жизнь. Аналогичным образом бихевиористов часто умудряются критиковать за их пренебрежение к психическим процессам, несмотря на то, что сами же бихевиористы с самого начала постулируют свое пренебрежение к психическим процессам (помещая их в условный черный ящик) в пользу исследований поведенческих реакций в ответ на различные стимулы. Попытка обнаружить за сотнями предметных влечений более фундаментальные, по мнению Франкла, ведет к «нивелированию всех возможных целевых установок». Совершенно непонятно — почему. Почему Франкла так обижает, что за актом благотворительности, равно как и за актом поглощения пищи, может лежать один и тот же принцип удовольствия — непонятно. Он пытается издеваться над принципом удовольствия с помощью его как бы «переворачивания». Если человек что-либо делает ради удовольствия, — утверждает Франкл, — то значит все, что он делает, он делает ради удовольствия. Тогда, если Наполеон, по логике принципа удовольствия, в начале своей карьеры проводил победоносные сражения ради удовольствия, то в конце своей карьеры, когда Наполеон стал терпеть поражения, по «перевернутой» логике Франкла, он действовал ради удовольствия поражения.

Между прочим не только тифоанализ, но и классическая современная психология вполне допускают возможность самопораженческого поведения с получением прямого удовольствия от последнего. Но здесь явно дело не в стремлении к самопоражению. Почему-то Франкл забывает в этом забавном примере, что удовольствие от победы стремились получить не только Наполеон, но и другие господа: например, русская армия в целом и Михаил Илларионович Кутузов в частности, который, как и Наполеон, радея о своем удовольствии и удовольствии русского народа, прямо так обращался к своим воинам перед битвой: «Воины! Потщимся выполнить сие, и Россия будет нами довольна».

Собственно, именно извечное столкновение принципа удовольствия с реальностью привело Фрейда к постулированию принципа реальности, который в то же время нисколько не отменяет принцип удовольствия и является его дериватом.

По непонятным причинам Франкл считает, что если смысл жизни заключается в получении удовольствия, то такая жизнь бессмысленна, а если удовольствие — следствие некоего биохимического мозгового процесса, то жить и вообще не стоит. В подтверждение своих слов он приводит интересный пример, который вместо того чтобы поддержать точку зрения Франкла, ее же и опровергает. Он говорит о том, насколько нелепо с точки зрения приговоренного к смерти наслаждаться последней трапезой, стоя перед лицом смерти. Нелепо это только с точки зрения Франкла. Многие поколения приговоренных к смерти, не знакомые, видимо, с теорией Франкла о бессмысленности последних мгновений жизни, умудрялись наслаждаться и последней трапезой, и последним свиданием, и последней молитвой, и последней сигаретой, и последним рассветом. Миллионы «глупцов» получают в последние минуты жизни удовольствие от общения с близкими людьми, что с точки зрения Франкла опять же нелепо. Более того: достаточное количество неглупых людей хорошо понимает, насколько близость смерти обостряет удовольствие от жизни.

Говоря уже о собственно теории влечения к смерти, сформулированной Фрейдом в работе «По ту сторону…», Франкл сначала легко допускает ее и даже расширяет до всеобщего энтропийного космического принципа, но далее внезапно «легким движением руки» совершенно выводит человека как субъекта из-под действия любых законов объективного мира: «все объективно происходящее для субъекта ни в коей мере не обязательно. Кто говорит, что мы должны, так сказать, идентифицировать себя со всеми этими принципами и тенденциями?».

И в самом деле: кто это говорит такие глупости? Кто говорит, что мы должны идентифицировать себя с такими мировыми тенденциями, как сила тяготения, инерция, время, пространство? Одностороннее естественно-научное образование? Довольно мы уже уважали результаты их точных естественно-научных исследований, — пишет Франкл. Пора прислушаться к «внутреннему опыту непредвзятых простых житейских переживаний», «саморазумению нашего человеко-бытия как бытия-ответственности».

Только внимательное чтение Франкла позволяет понять, почему он так обижен на принцип удовольствия: «в закрытой системе «душевного аппарата», над которым господствует принцип удовольствия, нет места для того, что мы назвали волей к смыслу». Вот чего нет — того нет. Нет там места ни влечению к смыслу, ни влечению к самоактуализации, ни даже влечению к самосовершенствованию. Именно поэтому вторую дуалистическую теорию влечений Фрейда и влечение к смерти так не любят все представители гуманистического психоанализа: ни Фромм, ни Хорни, ни Франкл. 

Начиная свою работу с того, что в психоаналитической теории без колебания принимается положение, что течение психических процессов регулируется принципом удовольствия, Фрейд заканчивает ее тем, что:

«Влечение к жизни» выступает нарушителем мира покоя, принося с собой напряжение. Разрешение от напряжения, связанного с влечением к жизни, воспринимается как удовольствие: влечение к смерти непрерывно производит свою работу, и принцип удовольствия находится в подчинении у влечения к смерти».

Эта концепция — «практически единственное из заявлений Фрейда, которое вызвало бурю протеста среди ортодоксальных сподвижников, воспользовавшихся преимущественно языком морального осуждения», — считает исследователь дальнейшего развития теории Фрейда Дж. Браун. Х. Томэ и Х. Кэхеле пишут, что даже названия статей, в которых обсуждается метапсихологическая теория Фрейда, создают впечатление запальчивого обсуждения: «Метапсихология — это не психология», «Две теории или одна?», «Метапсихология — кому она нужна?».

Райкрофт пишет, что «те, кто верят в существование инстинкта жизни и инстинкта смерти, логически вынуждены противопоставлять либидо — энергии инстинкта жизни — другой вид энергии, характерный для инстинкта смерти. Хотя были сделаны попытки заполнить этот пробел введением понятий «мортидо» и «декструдо», ни одно из них не привилось».

Лишь немногие психоаналитики не только приняли ее, но и плодотворно использовали в своей терапевтической и научной деятельности. Нюнберг пишет, что хотя эта гипотеза и может показаться поначалу странной, ее эвристическая ценность неоспорима. Такое разделение влечений дает рабочую гипотезу, обойтись без которой на сегодняшний день невозможно.

Логика Фрейда столь убедительна, что её сложно аргументировано опровергнуть, поэтому, если точно охарактеризовать создавшееся положение, подавляющее большинство исследователей предпочло и предпочитает просто игнорировать теорию Фрейда о влечении к смерти, критикуя скорее не саму теорию, а личность Фрейда. Складывается впечатление, что большинство ученых «обиделось» не столько на саму теорию влечения к смерти, сколько на ее обозначение. Можно различить три варианта эмоционального отторжения теории влечения к смерти Фрейда:

1)

Чисто эмоциональное отторжение по принципу «мне это не нравится» без какой-либо дополнительной аргументации;

2)

Эмоциональное отторжение с последующей попыткой «повредить» не саму теорию, а ее автора — по принципу «не может быть хорошей теории у плохого автора» (варианты: больного, старого, несчастного, уставшего);

3)

Эмоциональное отторжение с последующей попыткой его рационализации и аргументации.

Пол Феррис — один из биографов Фрейда — считает, что на формирование теории влечения к смерти повлиял «обычный пессимизм Фрейда, возраст и реакция на войну». Книга о смерти – естественное следствие меланхолии Фрейда, считает он. Точно так же, как ранее сам Фрейд приписывал идеи агрессивности и влечения к смерти личностным особенностям учёных, впервые заговоривших об этом (паронойяльности Адлера и амбивалентности Шпильрейн), многие последователи Фрейда поспешили приписать идеи влечения к смерти личностным проблемам самого Фрейда.

Карен Хорни считает, что концепция деструктивного влечения опирается прежде всего на распространенность жестокости в истории человечества — войн, революций, преступлений. Свою критику она строит следующим образом: переходя от термина влечение к смерти к термину деструктивное влечение как «деривату влечения к смерти», она оспаривает инстинктивность деструктивного влечения на том основании, что, если мы сможем доказать, что деструктивный импульс всегда является по своей сути реактивным образованием на внешнюю провокацию — значит, говорить о врожденности деструктивного влечения и влечении к смерти нет никакого основания. Подобным же образом адвокат одного известного мне доктора, который попался на торговле наркотиками, обвинял его бывших коллег за то, что они отсутствием своей бдительности спровоцировали несчастного доктора на неправильное поведение. Не у самого доктора было желание торговать наркотиками, а только лишь внешние обстоятельства практически вынудили его к этому. Адвокат искренне был убежден, что если ему удастся доказать факт попустительского отношения к рецептурным бланкам со стороны начальства, то тем самым вина доктора, чья рука (между прочим совершеннолетняя) заполняла этот бланк, будет полостью элиминирована. На том же основании можно легко обвинить директора ресторана, чей сотрудник зарезал кого-либо из посетителей в пренебрежительном отношении к хранению столовых ножей.

С точки зрения Хорни, теория деструктивного влечения не только необоснованна и противоречит фактам, но и, несомненно, вредна по своим культурным последствиям. Для какой культуры вредна теория Фрейда — Хорни не уточняет.

Эрик Фромм рассматривал теорию влечения к смерти как следствие, с одной стороны, болезни и старости Фрейда, а с другой — как следствие его идейных разногласий с Юнгом и необходимости «пристроить свою новую убеждённость в силе человеческой агрессивности». «Тяжёлая болезнь Фрейда запечатлелась в его сознании, подкрепив страх смерти, и тем самым внесла свой вклад в формулировку инстинкта смерти», — пишет Фромм по этому поводу, считая, что допущение, согласно которому человеку приходится умирать потому, что смерть — цель жизни, не более чем утешение и облегчение страха смерти. Теоретические открытия Фрейда на самом деле совпали с ухудшением состояния его здоровья. В 1921 году он пишет, что с «марта этого года я вдруг сделал шаг к настоящей старости. С тех пор мысль о смерти не покидает меня… и все-таки я не поддался ипохондрии, а просто бесстрастно изучаю все это, как если бы проводил исследования к книге «За пределами принципа удовольствия». Франц Александер и Шелтон Селесник, по чьей работе я цитирую письмо Фрейда, специально указывают, что интеллектуальные возможности Фрейда в период болезни не только не обнаружили спада, но напротив — его поздние работы в чем-то превзошли ранние.

Высказывались также предположения, что на Фрейда могли повлиять такие события, как смерть второй жены его отца, Ревекки, самоубийство одного из его лучших учеников Виктора Тауска, смерть дочери Софии.

Собственно, Фрейд и сам опасается, как бы его размышления не были приняты за переосмысление событий личной жизни. В письмах к Эйтингтону и Виттельсу он подчёркивает, что работа «По ту сторону…» была написана за год до смерти его дочери — «когда моя дочь была молода и жизнерадостна». И все же биографы считают, что Фрейд, не желая признать связь между своей теорией и личной трагедией, внес изменения в рукопись постфактум.

Райкрофт считает, что в принципе дуалистические теории влечений Фрейда связаны не с клиническими фактами, а с особенностями немецкой культуры и немецкого языка. Немецкая диалектика Гегеля и Маркса, с точки зрения Райкрофта, повлияла на тенденцию Фрейда к созданию непременно дуалистических антагонистических теорий влечений.

Существуют также психоаналитики, которые, не отягощая себя критикой метапсихологической теории Фрейда (очевидно, по принципу «о мертвых или хорошо, или ничего»), спешат раньше времени произвести похороны метапсихологической теории Фрейда и перейти к разделу имущества. Подавляющее большинство считает, что фрейдовская теория влечения к смерти вряд ли играет существенную роль в современной психоаналитической литературе. Хайнц Хензелер, анализируя вклад психоанализа в проблему суицида, пишет, что эта теория не получила поддержки у многих психоаналитиков: «она представляет собой интересную натурфилософскую спекуляцию, но не приносит пользы в клинико-теоретическом смысле».

Самой взвешенной и рациональной из всех многими признается критика теории влечения к смерти Отто Фенихеля. Фенихель считает, что Фрейд необоснованно смешал два разных понятия: влечение к смерти и влечение к агрессии. Влечение к агрессии внутренне присуще человеку, и ее движущие силы базируются на клинических данных. Влечение к смерти базируется на предположении: раз все люди умирают и всякое поведение обосновано стремлением, то все они также должны стремиться к смерти. Последнее утверждение, по мнению Фенихеля, является плохим философским положением, на основании которого Фрейд пытается доказать, что из того, что инстинкты стремятся к удовлетворению и снижению напряжения, а смерть является состоянием окончательного снятия напряжения, следует, что она и должна быть их конечной целью, а из того, что агрессия может быть направлена против себя, следует, что агрессия и инстинкт смерти — это одно и то же.

Значительной критике подверг теорию влечения к смерти и В. Райх. Сначала в личных беседах, а затем и в своих публикациях он критиковал ее как с теоретических, так и с практических позиций. Критика эта, как и любая другая критика, справедлива всегда в той части, где разбирается противопоставление влечения к жизни и влечения к смерти, и полностью несправедлива в тех частях, где на основании противоречий, выявляемых при этом, влечение к смерти как таковое полностью отрицается.

Фенихель и Райх усматривали в концепции влечения к жизни и смерти не столько психологические, сколько биологические понятия. Аналогичным образом Гартман, Крис и Левенштейн полагают, что доказательство существования влечения к смерти — задача биологов. Правда, при этом Эрнст Джон полагает, что до настоящего времени «не было обнаружено ни одного биологического наблюдения, которое подтверждало бы идею инстинкта смерти, — идею, которая противоречит всем принципам биологии».

Интересно, что идея влечения к смерти, уходящая своими корнями в идеи российских ученых и философов, русскими аналитиками же и была хорошо принята. На базе концепции влечения к смерти основывал свои поздние статьи известный российский психиатр Николай Осипов. В мае 1926 года доктор Виноградов из Киева рассказывал на заседании Русского психоаналитического общества в Москве о девушке, покончившей с собой с помощью самосожжения, и трактовал этот случай как проявление изолированного действия деструктивного инстинкта. В ноябре 1927 года доктор Гольц докладывала о психических реакциях переживших землетрясение в Крыму людей. Среди них она выделяла тех, кто был безразличен к опасности. По словам Гольц, расспросы этих людей выявляли бессознательное влечение к смерти.

После запрета и прекращения психоанализа в России угас интерес и к теории влечения к смерти. До последнего времени эта теория рассматривалась как пример методологического тупика, связанного с противопоставлением человека культуре и обществу, как пессимистический вывод одинокого скептика.



Страница сформирована за 1.54 сек
SQL запросов: 190