Вторая дуалистическая теория влечений Фрейда
Сложности применения первой теории влечений к практической деятельности начались когда он стал более внимательно изучать клинические и динамические особенности садизма и особенно мазохизма. Сначала Фрейд рассматривал садизм как сексуальное влечение, в котором гипертрофирован нормальный агрессивный компонент, а мазохизм — как вторичный феномен, возникающий при обращении садизма на себя. Садизм как очевидная разновидность сексуального влечения отличался при этом той интересной особенностью, что был «не слишком любвеобильным» и слишком явно примыкал к влечению к обладанию как разновидности влечений «Я».
И все же как на поворотный пункт в развитии теории влечений Фрейд указывает не на сложности интерпретации агрессивных компонентов сексуального влечения, а на начало углубленного изучения нарциссизма.
«Решающим для этого было введение понятия нарциссизма, т.е. точки зрения, согласно которой само “Я” находится во власти либидо, являясь не только первоначальным вместилищем, но оставаясь в известной мере и главной штаб-квартирой либидо. Либидо нарциссического характера обращается на объекты, становится “объект-либидо” и может снова приобрести нарциссический характер. Понятие нарциссизма позволило психоаналитически объяснить травматические неврозы и многие близкие к психозам аффективные состояния. Объяснение неврозов перенесения как попытки защиты “Я” от сексуальности можно было при этом не отбрасывать, но тогда наступали сомнения в отношении понятия либидо. Так как и инстинкты “Я” имели либидонозный характер, некоторое время казалось неизбежным вообще признать тождество между либидо с энергией первичных позывов, как это уже раньше намеревался сделать К. Г. Юнг. Но при этом оставалась какая-то недоказуемая уверенность, что не все первичные позывы имеют одинаковую природу. Следующий шаг я сделал в работе “По ту сторону принципа наслаждения”».
Так в 1930 году, оглядываясь назад, описывал ситуацию сам Фрейд.
Позже во многих работах Фрейд искренне удивляется: «почему нам понадобилось так много времени, чтобы решиться признать существование стремления к агрессии, почему столь очевидные и общеизвестные факты не использовались без промедления для теории?». Экзистенциальный психотерапевт Ирвин Ялом, анализируя творчество Фрейда, отмечает, что, начиная с первых работ, Фрейд не просто не замечал, а старательно избегал тематики смерти. Ялом уверен, что при всей невероятной интуиции Фрейда тема смерти оставалась для него слепым пятном, скрывавшим некоторые очевидные аспекты внутреннего мира человека.
Фрейд на самом деле очень долго исключал агрессивность и деструктивность из сферы своих интересов, рассматривая их как вторичные феномены в паре сексуального инстинкта и инстинкта самосохранения. Он долго не решался признать существование внутри человека тенденций, направленных против жизни, а признав, неоднократно удивлялся тому, что не сделал этого раньше. «Мне теперь непонятно, как мы проглядели повсеместность неэротической агрессивности и деструктивности, упустили из виду принадлежащее ей в истолковании жизни место».
Ранее, когда в 1908 году Адлер выдвинул идею агрессивного влечения, Фрейд хотя и внимательно отнесся к ней, но, тем не менее, не согласился ее принять: «я не могу решиться признать особое агрессивное влечение наряду и на одинаковых правах с известными нам влечениями самосохранения и сексуальными». Фрейд рассматривал тогда агрессивность как компонент любого влечения и считал, что если исключить из других влечений агрессивность как активную направленность на достижение, то от последних ничего кроме собственно отношения к цели и не останется: «несмотря на всю сомнительность и неясность нашего учения о влечениях, я все-таки пока держался бы привычных воззрений, которые признают за каждым влечением свою собственную возможность сделаться агрессивным».
Так же негативно отнесся Фрейд и к докладу Сабины Шпильрейн на заседании Венского психоаналитического общества 25 ноября 1911 года. Ещё в 1909 году Шпильрейн высказала предположение, что наряду с сексуальным влечением, вместе с ним существует влечение к разрушению и уничтожению жизни. Свои мысли она доложила на заседании в присутствии Фрейда, Федерна, Ранка, Сакса, Штекеля, Тауска и опубликовала в 1912 году. На следующем заседании в ноябре того же года Шпильрейн, выступая с сообщением «О трансформации», поставила вопрос о существовании инстинкта смерти, сделав при этом ссылку на И.И. Мечникова, который в 1905 году в работе «Этюды о природе человека» выдвинул идею «инстинкта смерти», полагая, что «данный инстинкт гнездится в глубине человеческой природы в скрытом состоянии». Удивительно, что Фрейд упрекнул тогда Шпильрейн в попытке обосновать теорию инстинктов исходя из биологических представлений, хотя сам не только всегда располагал теорию влечений на границе между биологией и психологией, но и неоднократно сам подвергался критике за это.
Достойно подчеркивания и то, что первый крупный камень в фундамент теории влечения к смерти был взят из научной каменоломни российского биолога и заложен еврейской женщиной, родившейся и выросшей в России, и на этом камне были написаны немецкие слова «Die Destruktion als Ursache des Werdens». Судьба распорядилась так, что немецкую речь и немецкие слова услышала эта великая ростовская еврейка в тот самый день, когда ее вместе с двумя дочерьми расстреляли у стен ростовской синагоги в 1941 году.
Теория деструктивного влечения Сабины Шпильрейн
О Сабине Нафтуловне Шпильрейн, родившейся в 1885 году в России, в Ростове-на-Дону, написано несколько исследований. В их числе переведенное на многие европейские языки монографическое исследование итальянского профессора Альдо Каротенуто ее дневников и личной переписки с Юнгом и Фрейдом. В 1993 году Александр Эткинд в работе «Эрос невозможного. История психоанализа в России» посвятил Сабине Шпильрейн отдельную главу. В 1994 году знаменитая статья Шпильрейн «Деструкция как причина становления» была впервые опубликована в России в философско-литературном журнале «Логос», а в 1999 году по праву включена в 1-й том антологии российского психоанализа. Тем не менее, до сих пор признается, что «несмотря на большое значение Сабины Шпильрейн она сегодня полностью забыта», и что «в России даже иные доктора психологических наук никогда не слышали ее имени».
Первая пациентка Юнга, которую он лечил, используя аналитический метод, не только обогатила опытом своей судьбы своего лечащего врача, но и сама, обогащенная опытом психоанализа, стала позднее видным психоаналитиком, членом Венского психоаналитического общества и пополнила психоанализ своей теорией деструктивности. Эткинд высказывает осторожное предположение, что знаменитое открытие Шпильрейн, возможно, вытекает непосредственно из ее сложных личных отношений с Юнгом. «Демоническая сила, сущностью которой является разрушение (зло) – в то же время и есть творческая сила, потому что из разрушения двух индивидов появляется новый индивид. Это и есть сексуальное влечение, которое по своей природе есть влечение к разрушению, влечение индивида к уничтожению себя», – записала Шпильрейн в своем дневнике в 1909 году. Примерно в то же время их роман с Юнгом претерпевает критическую фазу. Шпильрейн посылает Юнгу свою статью «Деструкция как причина становления» и пишет: «Дорогой мой! Получи дитя нашей любви… Это исследование значит для меня больше чем жизнь». Известно, что Шпильрейн мечтала иметь ребенка от Юнга, который соединил бы в себе величие арийской и еврейской рас. Юнг, судя по всему, был категорически против ребенка, а в письме к Фрейду подверг уничтожающей критике и статью.
Шпильрейн в статье о личных мотивах, разумеется, не упоминает, а ссылается на опыт своей аналитической работы. Анализируя сексуальность девушек, она заинтересовалась: «почему этот могущественный инстинкт, инстинкт продолжения рода, наряду с положительными эмоциями, которые можно ожидать «априори», содержит отрицательные — такие как тревогу и отвращение». Она высказывает здесь удовольствие от возможности сослаться на идеи Юнга по поводу либидо, являющегося как силой, которая всё украшает, так и силой, которая в определённых обстоятельствах способна всё разрушать.
В работе «Либидо, его метаморфозы и символы» Юнг незадолго до этого написал: «Давать жизнь другим, значит разрушать самого себя, так как с возникновением следующего поколения поколение предшествующее перешло высший путь своего развития; так наши потомки становятся опаснейшими врагами для нас; мы не можем с ними справиться, так как они нас переживут, и потому наверняка вырвут власть из наших обессиленных рук». И чуть ниже Юнг делает замечание по поводу того, что тот человек (невротик), который откажется жить естественной, полной риска жизнью, «будет вынужден подавлять в себе искушение совершить самоубийство». Шпильрейн по этому поводу в другом месте цитирует Ницше, который подметил не только разрушительный аспект продолжения жизни, но и его приятность: «Но я лежал, прикованный любовью к своим детям: желание любви наложило на меня эти узы, так что я сделался жертвою своих детей и из-за них потерял себя». В саморазрушении ради детей своих столько приятности, что многие, очень многие готовы ради этой цели разрушить не только себя, но уже и самих детей своих, задушить их своей ненасытной любовью ради утоления жажды своего удовольствия.
Замечательно, что Сабине Шпильрейн удалось связать между собой (даже помимо их желания) два гениальных ума: Юнга, на выводы которого она ссылается как полностью соответствующие своим, и Фрейда, который в работе «По ту сторону принципа удовольствия» в свою очередь ссылается на Шпильрейн как «предвосхитившую значительную часть его рассуждений».
Сама Шпильрейн, работая с девушками, заметила, что у них при возможности реализовать свои сексуальные желания часто возникает определенный страх: девушка чувствует врага в самой себе: «это собственный жар любви, с железной необходимостью принуждающий к тому, чего не хотят, они чувствуют скороприходящий конец, от чего напрасно хотелось бы бежать в незнакомые дали. Им хотелось бы спросить — и это все? Это вершина и больше ничего не будет сверх этого?». Аналогичным образом одна из моих пациенток, способная к глубокому самоанализу, однажды задумалась над тем, что её разрушает изнутри. В ходе активного фантазирования она увидела тёмную окружность с острыми, как бы торчащими краями, в которую входила и выходила нечёткая продолговатая тень. В этом ритмичном движении она безошибочно узнала сексуальную символику и поняла, что это (сексуальность) и есть то, что её разрушает. «Чувствовалось, что этому нет никакого дела до меня всей в целом, до моих рук, ног, головы… Оно занято только собой и до меня ему никакого дела нет… Оно очень агрессивно…», — рассказывала она мне.
Шпильрейн, так же, как позже Фрейд, ссылается на биологические факты, указывающие на то, что многие живые существа погибают непосредственно в момент произведения новой жизни и нового поколения. Высокоорганизованный организм, естественно, не весь разрушается в момент полового акта, но уничтожаются его важнейшие экстракты: мужская часть растворяется в женской, а женская, благодаря внедрению чужого захватчика, начинает быстро и интенсивно перестраиваться и разрушаться. При этом как чувство наслаждения, заложенное в инстинкте продолжения рода, так и страх и отвращение соответствуют разрушительным компонентам самого сексуального влечения.
Шпильрейн практически полностью предвосхищает дальнейшие мысли Фрейда по поводу стремления всего живого к начальному неорганическому состоянию. Она пишет, что не зря Анаксагор находил происхождение мировой скорби в дифференцировании сущего из праэлементов. Боль человеческого бытия заключается в том, что «каждая частица нашего существа стремится к обратному превращению в свою изначальность, из чего потом опять проистекает новое становление».
Соглашаясь в целом с постулатом Фрейда о подчиненности психической деятельности принципу удовольствия и переходя к анализу первой дуалистической теории влечений, Шпильрейн, в отличие от Фрейда, не столько противопоставляет их, сколько рядополагает, указывая, что напряженность одного снижается удовлетворением другого и что во многом они взаимозаменяемы.
Замечая возможность наслаждения от боли, «которая сама по себе тяжело окрашена неудовольствием, ведь боль соответствует повреждению индивида, чему противится в нас инстинкт самосохранения», она признает, что в «нашей глубине есть что-то, как бы парадоксально это ни звучало a priori, желающее этого самоповреждения, поскольку «Я» реагирует на это с удовольствием. Желание самоповреждения, радость от боли, однако совершенно непонятны, если мы учитываем только жизнь «Я», желающего иметь только удовольствие».
Опираясь на позиции Юнга, Шпильрейн описывает возможный антагонизм между «Я» и «родовой душой», когда интересы «Я» могут не совпадать с интересами родовой души, и то, что человек не столько индивидуум, сколько «дивидуум», так как психика разделена и состоит из комплекса автономий. При определенных обстоятельствах автономный комплекс «Я» имеет неодолимое стремление раствориться в душе рода. Что же может означать это растворение для «Я»-частицы, если не смерть? — резонно спрашивает Шпильрейн, и подчеркивает, что именно для пациентов с расстройствами психической деятельности (шизофренией и неврозами) характерно выраженное преобладание тенденции комплекса «Я» к разрушению, а не становлению. Если при шизофрении комплекс «Я» полностью поглощается родовой психикой и «Я» прекращает функционировать, то при неврозах «Я» ведет изнурительную символическую борьбу с резко усиленной тенденцией к разрушению. Поскольку с точки зрения Шпильрейн разрушение тесно связано и вытекает из сексуальности, становится понятен страх невротиков перед сексуальностью, половым актом и беременностью. Внутри невротиков деструктивный импульс и так силен настолько, что лишь ценой существенного понижения качества своей жизни они могут выдерживать его осаду. Сексуальность и половой акт для невротика – это настоящий троянский конь, с помощью которого деструктивность пытается проникнуть вглубь охраняемого неврозом ригидного центра «Я».
Заметим здесь одну важную неточность, которую допускают многие авторы, изучающие теорию Шпильрейн. Считается, что Шпильрейн противопоставляет сексуальное влечение влечению к разрушению и уничтожению жизни. Если мы внимательно прочитаем работу Шпильрейн, то поймем, что это не так. Она обнаружила в сексуальном влечении деструктивный компонент, она обнаружила связь сексуальных желаний и представлений о смерти, амбивалентность сексуального влечения, но она не постулировала их противоположности. Она постулировала их рядоположность в силу амбивалентности сексуального влечения и наличия в нем деструктивного компонента, но амбивалентность — не есть противоположность. Это противопоставление — результат дальнейшего развития идеи Шпильрейн Фрейдом. Шпильрейн писала лишь о том, что «инстинкт сохранения вида по своей сути амбивалентен; поэтому возбуждение положительной составляющей вызывает одновременно возбуждение отрицательной и наоборот». Она полностью соглашается со Штекелем, который также выводил деструктивные тенденции из сексуальности, но не сексуальные тенденции из деструктивности. Она цитирует Штекеля, который писал, что «высшее удовлетворение жизнью часто выражается в желании смерти. Похожие психологические воззрения имеют, впрочем, значение и для самоубийства и также выбор смерти находится под влиянием эротических фантазий. Эти мысли неоднократно повторялись поэтами; также и философы неоднократно освещали эти связи между Эросом и Танталом. Даже смерть во сне, как часто и в жизни, всего лишь убийство из удовольствия и часто представляет собою не что иное, как ярко окрашенный садистический половой акт». Если обычное «обузданное» сексуальное влечение протекает со слабыми деструктивными проявлениями: поддразниванием, причинением боли, то «дикая страсть садиста разряжается в отвратительных сценах, которые могут дойти до убийства из сладострастия», — пишет Шпильрейн.
Все имеющиеся у человека деструктивные тенденции Шпильрейн последовательно выводит из сексуальности: «соответственно содержащимся в сексуальном инстинкте разрушающим элементам, более активно настроенный мужчина имеет также и более садистические желания: он хочет разрушить возлюбленную, женщина, представляющая себя по преимуществу как объект любви, хочет быть разрушенной», а «направленная против себя любовь ведет к самодеструкции, так, например к самоумерщвлению плоти, мученичеству, да и к полному уничтожению собственной сексуальности как при кастрации».
В конце работы она подтверждает связь между сексуальностью и деструктивностью амбивалентным значением сексуальной символики во снах и мифологии (например, лошадь – одновременно символ сексуальности и смерти). Она приводит пример любви Христа к человечеству и его смерть на кресте, который по легенде был сделан из древа жизни, выросшего над могилой Адама – первого человека на Земле. Она вспоминает Ницше, в творчестве которого сексуальность и деструктивность переплелись очень тесно, а Ницше вспоминает всех поэтов, вечно рифмующих любовь и смерть.
Недавно мы закончили разработку варианта ассоциативного теста для выявления патологической авитальной активности. Для этих целей были отобраны 60 слов, из которых 20 имели отношение к теме смерти, 20 — к теме жизни, а 20 были нейтральными. Мы предполагали, что бессознательное усиление влечения к смерти должно привести к усилению страха смерти, и этот страх приведет к образованию отрицательно заряженного комплекса смерти, который можно будет выявить по увеличению времени реакции на слова, имеющие отношение к теме смерти, в сравнении со временем реакции на нейтральные слова. Наше предположение полностью подтвердилось. Комплекс смерти был выявлен как у психически здоровых лиц группы контроля (достоверное увеличение среднего времени реакции на слова, имеющие отношение к теме смерти, на 25 процентов), так и существенно усилен у лиц с невротической патологией (увеличение среднего времени реакции на 100 и более процентов). У 50-ти человек группы контроля мы решили посмотреть, какие из предложенных шестидесяти слов, вне зависимости от их принадлежности к трем темам (жизнь, смерть и нейтральные), дадут максимальное увеличение времени реакции, то есть на какие слова человеческий мозг дает максимальную эмоциональную реакцию. Когда компьютер закончил обработку информации и выдал нам результат, мы с коллегой очень долго смеялись, потому что с помощью теста, который разрабатывался около года, с помощью методов математической статистики, с помощью компьютерной обработки материала мы получили знание, которым на протяжении тысяч лет владели все поэты. Компьютер выдал нам два слова, вызывающие максимальное увеличение времени реакции: «смерть» и «любовь».
Завершает свой труд Шпильрейн словами: «Смерть сама по себе ужасна, смерть на службе у сексуального инстинкта, то есть как его разрушающая составляющая, ведущая к становлению, приносит благо».
В 1913 году, буквально через год после публикации работы Шпильрейн, в интернациональном журнале психоанализа появляется положительная рецензия Пауля Федерна — официального личного представителя Фрейда. В ней выражается признательность Шпильрейн за попытку теоретического анализа амбивалентных компонентов влечений.
«Так как эти проблемы в настоящее время пока недоступны разрешению, — пишет Федерн, — то нам не остаётся ничего иного как не вступая в полемику относительно её гипотез быть благодарными Шпильрейн за кропотливую и необычайно интересную работу, в которой представлены взаимосвязи представлений смерти и возрождения, влечения к продолжению рода и желаний смерти, утверждения Я и стремления затеряться в универсальном».
Фрейд, не испытывающий к Сабине Шпильрейн той личной неприязни, которую он испытывал к Адлеру, в письме к Юнгу отозвался о ее работе тем не менее довольно скептически. Он признает ее талант и даже видит смысл во всем, что она сообщает, но «её деструктивное влечение мне не очень нравится, потому что мне кажется, что оно личностно обусловлено. Она выглядит ненормально амбивалентной». Правда, здесь нужно помнить, кому написаны эти слова — бывшему лечащему врачу докладчицы, который не только не сумел удержаться с ней в рамках отношений «врач — пациент», но и призвал Фрейда в качестве третьей стороны. По разным причинам Фрейд встал на сторону Юнга.
Лишь в 1914 году, через месяц после начала первой мировой войны, в журнале «Имаго» Фрейд опубликовал статью «Современный взгляд на войну и смерть», в которой впервые задался вопросом:
«Не лучше ли нам придавать смерти в жизни и наших мыслях место, которое ему соответствует, и уделять больше внимания нашему бессознательному отношению к смерти, которое мы обычно так старательно подавляем?». Спустя восемнадцать лет Фрейд скажет: «Я помню моё собственное защитное отношение к идее инстинкта разрушения, когда она впервые появилась в психоаналитической литературе, и то, какое долгое время понадобилось мне, прежде чем я смог её принять».
В работе «По ту сторону принципа удовольствия», с которой принято отсчитывать начало развития теории влечения к смерти, Фрейд делает ссылку на Сабину Шпильрейн: «В одной очень богатой содержанием и мыслями работе, к сожалению, не совсем понятной для меня, Сабина Шпильрейн предвосхитила значительную часть этих рассуждений». Эта ссылка Фрейда не помешала Юнгу позже обвинить Фрейда в том, что последний присвоил идею его ученицы.
Нельзя сказать, что обвинения Юнга в данном случае обоснованы. Сабина Шпильрейн, равно как и Адлер, выдвинула лишь идею (от которой Адлер, кстати, позднее отказался). Фрейд же, исходя из собственного клинического материала, самостоятельно развил эту идею в смелую теорию, которая заставила его в корне пересмотреть основы психоаналитической парадигмы, и, может быть, никогда ранее он не высказывал столько осторожности и сомнений по поводу своих рассуждений и выводов. «Меня могли бы спросить, — писал он, — убеждён ли я сам, и в какой мере, в развитых здесь предположениях. Ответ гласил бы, что я не только не убеждён в них, но и никого не стараюсь склонить к вере в них. Правильнее сказать, я не знаю, насколько я в них верю». Только в 1923 году Фрейд окончательно формулирует свои выводы относительно «двух видов первичных позывов», действующих «в каждой живой субстанции». Но и в 1933 году, спустя 13 лет после выхода в свет «По ту сторону принципа удовольствия», Фрейд всё ещё пишет как о гипотезе о наличии «влечений к смерти (Todestrieb), которые противостоят этому стремлению (влечению к жизни) и приводят живое к неорганическому состоянию». Он всё ещё опасается обвинений со стороны читателей в спекулятивной философии и заявляет, что не пойдёт «дальше той области, где нам открылась эта точка зрения»
