Что же происходит при травматическом неврозе?
Если мы с вами взглянем на ситуацию с точки зрения тифоаналитической теории, утверждающей, что в основе жизнедеятельности человека лежит влечение к смерти, и что на протяжении всей своей жизни человек наравне с животными успешно усваивает модели поведения, обеспечивающие нормальное функционирование в границах, обусловленных системой хронификации жизни. Напряжение и боль, вызванные прекращением поступления кислорода в организм сразу же после рождения, приводят к автоматическому запуску механизма дыхания. Напряжение и боль, вызванные прекращением поступления в организм пищи после рождения приводят к крику и укореняющему поведению. Уже эти модели поведения очень сложны, и с каждым годом они становятся все сложнее.
Человеку дорого приходится платить за достижение удовольствия, расслабления и покоя. На протяжении всей своей жизни он развивает и совершенствует системы получения максимального удовольствия ценой минимального неудовольствия. У кого-то это получается лучше, у кого-то хуже.
Столкнувшись с реальной опасностью для жизни, человек внезапно обнаруживает для себя возможность умереть (достигнуть полного покоя) значительно быстрее, чем позволяло ему рассчитывать его собственное сознание, прикрытое страхом. Но в тот же момент, когда эта «соблазнительная» идея начинает проникать в его сознание, система хронификации жизни незамедлительно пытается блокировать её, включая негативные эмоции тревоги, страха и ужаса.
На феноменологическом уровне этот процесс ведёт к тому, что в бодрствующем состоянии человек с посттравматическим стрессовым расстройством стремится всячески избегать мыслей, ощущений и разговоров, связанных с тем, что он пережил. Он избегает людей, мест и деятельности, вызывающих воспоминания о случившемся, ему трудно воспроизвести в сознании многие важные детали пережитого, у него возникают выраженная тревога и дискомфорт от напоминаний или намёков на пережитые события. Фрейд пишет, что ему не известны случаи, когда больные с травматическими расстройствами в бодрствующем состоянии уделяли много внимания своим воспоминаниям.
Но далее сама клиника и феноменология травматического невроза наталкивает нас на мысль, что полностью осуществить блокаду и вытеснить нежелательную информацию системе хронификации жизни не удается. Слишком поздно. Психика уже подметила и зафиксировала всю «прелесть» и «притягательность» ситуации. Не только характерные повторяющиеся сновидения, включающие сцены из пережитых событий, но и повторяющиеся навязчивые воспоминания, доходящие в своей интенсивности до иллюзорных и галлюцинаторных феноменов (флэшбэки), заставляют нас вслед за Фрейдом предположить, что в психической реальности действует сила, для которой ситуация с максимальным риском для жизни представляет несомненную ценность.
При этом нужно заметить, что состояние сна, когда происходит основной прорыв воспоминаний, много ближе к смерти, чем состояние бодрствования. Во время сна функционирование системы хронификации жизни в значительной степени ослаблено. Во сне человек как бы забывает, что нельзя думать о смерти, и навязчиво, раз за разом возвращается к моменту максимальной близости с желанным состоянием небытия, которое он однажды случайно «подсмотрел» в жизни.
Но система хронификации жизни «не спит» даже во время сна и, как только распознаёт мысленное посягательство на жизнь, «наказывает» немедленным пробуждением, тревогой, испугом и ужасом, лишает человека удовольствия блаженного сна, вызывает в дальнейшем затруднение засыпания и поддержания сна. Феноменологически наблюдаются реакции избыточной активации: бессонница, сверхбдительность, раздражительность, преувеличенная реакция испуга. Психодинамически это соответствует гиперактивации систем хронификации жизни. За попытку достичь удовольствия смерти человек лишается в наказание малого удовольствия сна.
Клинические примеры развития посттравматических стрессовых расстройств можно приводить до бесконечности — это одна из наиболее часто встречающихся проблем в современной психопатологии, учитывая, что данный механизм не столь очевидно, но со столь же плачевными результатами присутствует в значительном количестве расстройств психической деятельности, описываемых в других рубриках.
Типичный пример — панические атаки.
В любом случае панической атаки, сняв пласт тревожной, фобической и обсессивной симптоматики, мы обнаружим пусковую ситуацию, которая недвусмысленно довела до сознания человека тот факт, что его существование не безусловно — вполне возможны и иные варианты. То же самое мы обнаруживаем в случаях обсессивно-фобических расстройств и других.
Правда, здесь мне могут задать один каверзный вопрос из разряда тех, которые в свое время и я сам задавал себе: почему не у всех людей, которые сталкиваются с ситуациями, угрожающими их жизни, развивается травматический невроз? Кроме того, я уверен, любой клиницист может привести не один пример, когда травматический невроз после столкновения с ситуацией угрожающей жизни развивался у человека, который ранее уже сталкивался с ними, но, невроза ранее не развивалось. Например, один из моих пациентов, в результате своей финансовой оплошности утратил достаточно большую сумму денег. Эти деньги не принадлежали ему, и за утрату такой суммы в этот период развития экономики в России просто убивали. Он это великолепно понимал. У него была реальная возможность бежать. Однако он поступил иначе: поцеловал жену, сына и пошел к тем людям, которые доверили ему деньги, и сказал им, что, если они хотят его убить, то, собственно, вот и он, но если удовольствию от его смерти есть какая-то альтернатива, то он хотел бы попросить еще денег и постарается исправить свою ошибку. Денег ему дали, и ошибку он исправил, заняв спустя несколько лет очень достойное место в бизнесе. Никакими существенными расстройствами психической деятельности весь этот период не сопровождался, равно как и весь предыдущий период его достаточно неспокойной жизни. За помощью он обратился много позже — после того как за границей случайно попробовал покурить вещество, производное конопли. У него произошел сосудистый коллапс, и он был доставлен в местную реанимацию. Сразу после реанимации развернулась клиника панических атак, и в Россию его везли в самолете, завернутым в несколько одеял и трясущимся от страха и ужаса неминуемой смерти.
В настоящий момент я лечу пациентку, которая в силу особенностей своей работы вынуждена часто и далеко ездить на машине. Год тому назад она попала в тяжелую автокатастрофу. В машину, на которой она ехала, врезалась другая машина, и пациентке еще повезло, так как она получила «всего лишь» множественные ушибы мягких тканей лица и сотрясение мозга. Вместе с ней в машине ехали водитель и ее коллега по работе. Они тоже пострадали, но, со слов пациентки, быстро забыли о произошедшем (коллега даже не стала рассказывать о происшедшем у себя дома). Она же уже год не может избавиться от страха транспорта, не может ездить со скоростью выше 60 км/час, ей постоянно снятся кошмарные сновидения в которых травматическая ситуация не только проигрывается вновь и вновь, но и еще более усугубляется ужасными сценами, в которых ее разрывает на части и она лежит в луже собственной крови.
Фоном для развития травматического невроза у пациентки служит крайне неблагоприятная ситуация в личной жизни. Она живет с мужчиной, который не удовлетворяет ее ни в каких отношениях, не будучи в силах ни бросить его, ни терпеть дальше. Семейная жизнь водителя и коллеги по работе вполне удовлетворительная.
Для того чтобы у человека возникла клиника посттравматического стрессового расстройства, мало одной лишь реальной угрозы его жизни — необходимо, чтобы с другой стороны существовало мощное, патологически усиленное влечение к смерти.
Только тогда — для того, чтобы влечение к смерти и ситуация, которая способна его реализовать, не встретились между собой — между ними возникает мощный вал фобической симптоматики, разделяющий их. Лишь тогда становится понятно, почему в этом случае влечение к смерти начинает «привязываться» к любым ситуациям, хотя бы отдаленно напоминающим притягательную. Люди с посттравматическим стрессовым расстройством боятся смотреть передачи, в которых показывают эпизоды насилия, они не могут читать газеты, в которых имеется милицейская хроника, не могут слушать любые рассказы, в которых приводятся примеры, как кто-то заболел или с ним произошло какое-то несчастье. Они слишком хотят, чтобы все это с ними произошло, чтобы система хронификации жизни могла позволить им получать доступ к подобной информации. Они в данном случае напоминают старых дев, которые настолько хотят сексуального удовлетворения, что вынуждены избегать любых сексуальных тем и любой сексуальной информации, панически пугаясь ее. Человек, у которого система сексуальности работает нормально, и равным образом человек, у которого влечение к смерти не усилено, с удовольствием относятся и к теме сексуальности, и к теме смерти. По большому счету, это и есть те две основные темы, которые интересуют подавляющее большинство нормальных людей, с удовольствием движущихся дорогой сексуальности к смерти.
Стремление назад
Не доведя до конца разбор травматических неврозов и травматических сновидений, Фрейд переходит к случаю полуторагодовалого мальчика, который, будучи часто оставляем матерью, относился к этому довольно спокойно, разработав своеобразную игру с катушкой. Он выбрасывал её, держа за нитку, так, что она исчезала, говоря при этом: «О-о-о-о!», а затем вытаскивал катушку назад с довольным видом и радостным возгласом «тут».
Фрейда удивляет вопрос: почему, если в принципе уход матери для ребёнка не может быть приятен, он бесконечное количество раз по собственному почину воспроизводит в игре неприятную для него ситуацию? Он объясняет это двумя способами:
1)
Стремление к овладению, то есть переходу из пассивного состояния, когда ситуация владела тобой, к активному состоянию, когда ты владеешь ситуацией.
2)
Отбрасывание предмета, так, что он исчезает, может быть удовлетворением подавленного в жизни импульса мщения матери за то, что она ушла, то есть ребёнок таким образом как бы символически убивает мать.
Фрейд не знает, какой из этих двух концепций отдать предпочтение. Он пишет, что достаточно ясно, что игра детей обусловлена желанием стать взрослыми. Это, кстати, не совсем ясно с точки зрения современной гуманистической парадигмы: почему многие дети хотят стать взрослыми, то есть «более мёртвыми», и почему взрослые, «уже достаточно мёртвые», не хотят, подобно детям, стать ещё более мертвыми или «почти мёртвыми», то есть старыми? Почему взрослые не хотят стареть? Что есть такого в старости, что отвращает взрослых от неё и толкает их как бы вспять, заставляя мечтать о сохранении юности и молодости? Только ли страх болезней, немощности и боли, которые часто сопутствуют старости?
Итак, исходя из трёх моментов: травматический невроз, детское проигрывание травматических факторов, драматическое и трагическое театральное искусство, Фрейд приходит к убеждению, что и при господстве принципа удовольствия неприятное может прорываться в психическую деятельность, в сознание, делаться «предметом воспоминания» и «психической обработки».
Он предполагает, что за стремлением к навязчивому повторению эмоционально неприятных состояний кроется некое влечение, не подчиняющееся принципу удовольствия. Новый и удивительный факт, который Фрейд описывает, «состоит в том, что «навязчивое повторение» воспроизводит также и такие переживания из прошлого, которые не содержат никакой возможности удовольствия, которые не могли повлечь за собой удовлетворения даже вытесненных прежде влечений».
Это влечение кажется ему «более первоначальным, элементарным, обладающим большей принудительной силой, чем отодвинутый им в сторону принцип удовольствия». Фрейд задаётся вопросом: «Какой функции оно соответствует, при каких условиях оно может выявиться и в каком отношении стоит оно к принципу удовольствия?»
Пытаясь осмыслить три примера навязчивого повторения, Фрейд делает предположение о наличии в живом организме стремления к восстановлению какого-либо прежнего состояния. И подтверждает свою мысль примерами поведения птиц, рыб, развитием эмбрионов. Он приходит к выводу, что собственно первичным состоянием всего живого было неорганическое состояние, и стремление к восстановлению первичного состояния иначе как влечением к смерти назвать и нельзя. «Если мы примем как не допускающий исключения факт, что всё живущее вследствие внутренних причин умирает, возвращается к неорганическому, то мы можем сказать: целью всякой жизни является смерть, и обратно — неживое было раньше, чем живое… Некогда какими-то совершенно неизвестными силами пробуждены были в неодушевлённой материи свойства живого… Возникшее тогда в неживой перед тем материи напряжение стремилось уравновеситься: это было первое стремление возвратиться к неживому». Здесь Фрейд сам пугается и долго извиняется за столь дерзкое предположение: «для нас было бы облегчением, если бы всё наше построение оказалось ошибочным».
Но логика рассуждений неизбежно ведёт его к постулированию двух противоположно направленных влечений — влечения к жизни и влечения к смерти, и в итоге Фрейд приходит к заключению, что принцип удовольствия, которому подчиняется вся психическая деятельность, находится на службе у функции, которой присуще стремление сделать психический аппарат вообще лишенным возбуждений. Принцип удовольствия находится в подчинении у влечения к смерти.
Таково краткое изложение теории влечения к смерти, сформулированной в работе «По ту сторону принципа удовольствия», теории, которая заставила Фрейда в корне пересмотреть не только свое отношение к проблеме неврозов, но и всю психоаналитическую теорию.
Дальнейшее развитие теории влечения к смерти
Развитию дуалистической теории первичных влечений посвящено фактически все дальнейшее творчество Фрейда на протяжении последних двух десятилетий его жизни. Для того чтобы это заметить, не нужно прилагать больших усилий, тем более что многие работы этого периода либо прямо начинаются с указания на это, либо в своем составе имеют значительные разделы, посвященные этой теме. Но, так как теория влечения к смерти с самого начала была крайне плохо принята (в отличие от теории либидо) самими же психоаналитиками, то крайне трудно встретить в психоаналитической литературе какое-либо связное изложение развития дальнейших взглядов Фрейда по этому вопросу. Чтобы не быть голословным, приведу лишь один конкретный пример: ни в одной работе мне не приходилось читать о таком принципиальном моменте, как постулирование в работе «Я и Оно» возможности существования особого влечения, наполняющего своей индифферентной энергией качественно-дифференцированные эротические и разрушительные влечения. Сам Фрейд пишет по этому поводу, что «мы вообще не можем обойтись без предположения такой способной к смещению энергии». Но если Фрейд без такого предположения обойтись не может, то его формальные последователи легко обходятся не только без него (они его вообще не заметили), но и без самой теории влечения к смерти.
Я, по уже изложенным соображениям, критически отношусь к теории влечения к смерти в том виде, как она была сформулирована Фрейдом, но мне бы хотелось обособить свою критику от той, с которой мне приходилось часто встречаться на станицах психиатрической, психоаналитической и психологической литературы и которой специально будет посвящен следующий раздел нашей работы. По очень многим принципиальным позициям я не согласен с теорией влечения к смерти Фрейда, но я не считаю, что под названием «влечение к смерти» Фрейд описал собственные метафизические фантазии, вызванные, по мнению различных авторов-психоаналитиков, его старостью, болезнью, войной, смертью дочери или ослаблением умственных процессов. Открытие Фрейдом влечения к смерти можно сравнить с открытием Христофором Колумбом Америки. Хотя Колумб искренне считал, что он открыл западный путь в Индию, но ведь земля была, и был остров Самана, и было Саргассово море, и Куба, и Гаити, и Багамские острова. Количество открытий Фрейда, равно как и количество открытий Колумба, велико, и их нисколько не умаляет достаточное количество ошибок и неточностей. Фрейд никогда не уставал исправлять их, не боялся открыто признавать и, даже совершая новые, часто здесь же допускал саму возможность ошибиться. Колумб тоже, кстати, во время четвертой экспедиции в 1502 году, встретив представителей древней цивилизации майя, умудрился не придать этому великому народу никакого значения.
Фрейда крайне плохо читают, и я в этом смысле хорошо понимаю смысл лозунга Лакана: «Назад к Фрейду». Могу здесь лишь позавидовать тем людям, для которых, в отличие от меня, за буквами «G.W.» и «S.E.» располагается не ссылка на умозрительное полное собрание сочинений, а возможность читать оригинал фрейдовского текста.
В 1921 году, примерно через год после публикации «По ту сторону…», выходит крупная работа Фрейда «Психология масс и анализ человеческого “Я”», в которой продолжается исследование двух новых постулированных первичных влечений на примере теперь уже функционирования человеческих сообществ.
Стремление людей объединяться друг с другом, равно как и их стремление разрывать эти связи, равно как и свойственную любому человеческому сообществу агрессивность по отношению ко всему, что в него не входит, Фрейд выводит теперь из противодействия двух первичных влечений: Эроса — как влечения к всеобщему объединению, и Танатоса — как деструктивного и разрушительного влечения. Указывая на неоднократно замеченное и описанное стремление людей объединяться в массы, Фрейд объясняет его непосредственным проявлением первичного влечения к жизни – Эроса: «Масса, очевидно, объединяется некою силой. Но какой же силе можно, скорее всего, приписать это действие, как не Эросу, все в мире объединяющему?». Эрос в свою очередь сдерживает другой всегда имеющийся внутри любой массы первичный импульс – импульс к агрессии и разрушению, импульс к смерти.
Во-первых:
В любой момент при малейшем ослаблении либидозной связи проявляется в неконтролируемой панике, которая приводит к моментальному разрушению массовой структуры (например, паника в войсках).
Во-вторых:
Любое социальное объединение, будь то отношения между двумя людьми (брак, дружба, родители и дети) или многими людьми (семьи, города, кантоны), всегда «содержит осадок отвергающих враждебных чувств». Южный немец не выносит северного, англичанин — шотландца, испанец — португальца и так далее, пишет Фрейд.
В-третьих:
Агрессивный и деструктивный импульс особенно сильно проявляется против всего того, что не входит в объединенную либидо массу. Более того, чем сильнее либидо объединяет массу, тем сильнее ее агрессивный и деструктивный импульс в отношении окружающих. Рассматривая как удобный пример массового образования церковь, Фрейд вспоминает ее традиционную нетерпимость к инакомыслящим и усматривает причины относительного снижения агрессивности церкви не в «смягчении человеческих нравов», а в «ослаблении религиозных чувств». Любая другая прочная связь, пришедшая на место религиозной, — полагает Фрейд, — вновь приведет «к той же нетерпимости к внестоящим». В качестве примера такой формирующейся связи масс он приводит социализм, заочно известный ему на примере российского сообщества. С примером немецкого национал-социализма ему очень скоро предстоит познакомиться очно.
Обратим внимание на то, что в конце этой работы Фрейд опять поднимает вопрос об отношениях между Эросом как объединяющей силой влечения к жизни и либидо как сексуальном влечении. «Едва ли имеет смысл задавать вопрос о гомосексуальной или гетеросексуальной природе либидо, соединяющего массы, так как оно не дифференцируется по полу и, что особенно важно, совершенно не предусматривает целей генитальной организации либидо». Либидо по-прежнему, наряду с инстинктом самосохранения, составляет основу влечения к жизни, но так или иначе, используя это понятие для объяснения психологии масс, Фрейду приходится существенно поступиться его исконными сексуальными характеристиками, что он, судя по переписке с Гроддеком, хорошо понимает: «Вы еще говорите, что я отвращаюсь от эротики. Следующее мое сочинение (Психология масс…), наверное покажет Вам, что когда я это делаю, Эрос следует за мной по пятам».
В 1923 году увидела свет следующая большая работа Фрейда, «Я и Оно», посвященная структурным и экономическим проблемам устройства психики. С первых же строк Фрейд подчеркивает, что «настоящее обсуждение продолжает ход мыслей, начатый в моем труде «По ту сторону принципа удовольствия». Оно продолжает прежние мысли… но не прибегает к новым заимствованиям у биологии, и поэтому ближе к психоанализу, чем мой труд “По ту сторону…”». Работа состоит из пяти разделов. Первые три раздела развивают структурную теорию, которая помимо трех старых понятий: «бессознательное», «предсознательное» и «сознание», дополняется новыми структурными понятиями: «Я», «Сверх-Я» и «Оно». Четвертый и пятый разделы полностью посвящены теории двух видов первичных влечений.
Условно поделив психическую структуру на три части и описав их, Фрейд задается вопросом о том, что «это деление должно оказаться также и средством для более глубокого понимания и лучшего описания динамических соотношений психической жизни», и далее: «нельзя ли найти разъясняющие соотношения между принятыми нами образованиями «Я», «Сверх-Я» и «Оно», с одной стороны, и обоими видами первичных влечений, с другой стороны… можем ли мы для принципа удовольствия, господствующего над душевными процессами, установить твердую позицию в отношении обоих первичных влечений и психических дифференциаций».
Говоря о первичных влечениях, Фрейд акцентирует внимание на том, что первое из них — сексуальное влечение или Эрос — гораздо более заметно и доступно для изучения. Определение второго происходило, по признанию Фрейда, намного труднее. Хотя психоаналитическая практика вновь акцентируется как стимул к этому выделению (в частности феномен садизма), Фрейд все же признает, что в основном «на основании теоретических, опирающихся на биологию, размышлений мы предположили наличие инстинкта смерти, задачей которого является приводить все органически живущее к состоянию безжизненности». Его по-прежнему сильно беспокоит проблема недостаточности фактологического и феноменологического обоснования теории влечения к смерти.
«В наличии принципа удовольствия нельзя сомневаться, — пишет Фрейд, — деление «Я» основано на клинических подтверждениях; но распознавание обоих видов первичных влечений кажется недостаточно твердо обеспеченным». Оставляя разрешение вопроса о происхождении жизни области космологии, на вопрос о цели и назначении жизни Фрейд отвечает дуалистически: «возникновение жизни было бы, таким образом, причиной дальнейшего продолжения жизни и одновременно и причиной стремления к смерти – сама жизнь была бы борьбой с компромиссом между этими двумя стремлениями».
