Экстравертированный мыслительный тип
Как показывает опыт, у любого отдельно взятого человека основные психологические функции редко (а, возможно, и вообще не) обладают одинаковой силой или одинаковым уровнем развития. Как правило, какая-то из функций занимает господствующее положение и по силе, и по уровню развития. В тех случаях, когда ведущее положение среди психологических функций удерживает мышление, то есть когда жизнь индивидуума направляется преимущественно рассудочным мышлением, так что во всех важных поступках он исходит или стремится исходить из обдуманных мотивов, мы можем, фактически, назвать этого человека мыслительным типом. Такой тип может быть либо интровертированным, либо экстравертированным. Сначала мы обсудим экстравертированный мыслительный тип.
Таковым, по определению, будет человек, постоянное стремление которого, - конечно, лишь в той мере, в какой он является чистым типом, - поставить всю свою жизнедеятельность в зависимость от интеллектуальных выводов, которые, в конечном счете, выверяются по объективным данным: внешним фактам или общепринятым представлениям. Человек этого типа возводит объективную действительность или объективно ориентированную интеллектуальную формулировку в ранг руководящего принципа не только для себя самого, но и для всего своего окружения. Этой формулировкой измеряется добро и зло, определяется прекрасное и безобразное. Правильно все, что с ней согласуется, неправильно - то, что ей противоречит, и несущественно - все то, что проходит мимо нее, не касаясь. И потому что кажется, будто эта формулировка воплощает в себе весь смысл жизни, она превращается в универсальный закон, который должен проводиться в жизнь всегда и повсюду - как индивидуально, так и коллективно. Равно как экстравертированный мыслительный тип ставит себя в зависимость от своей формулировки, - так и всякий другой рядом с ним, ради собственной пользы, должен ей подчиняться. Ибо тот, кто этого не делает, - неправ, поскольку он сопротивляется универсальному закону и, следовательно, поступает неразумно, аморально и не по совести. Моральный кодекс мыслительного экстраверта запрещает ему допускать исключения; его идеал должен быть осуществлен при любых обстоятельствах, ибо он представляется ему самым безупречным выражением объективной действительности, а значит просто должен быть общепризнанной истиной, совершенно необходимой для спасения человечества. И это происходит вовсе не от какой-то особой любви к ближнему, но утверждается с высшей позиции истины и справедливости. Все то, что в его собственной натуре, кажется, лишает эту формулировку законной силы, есть лишь изъян, случайный недочет, нечто такое, что устраняется при первой же возможности или, если это не удается, признается патологическим. Если бы терпимость к болезни, страданию и уродству имела шанс стать составной частью такой формулировки, то были бы разработаны специальные положения для обществ спасения утопающих, больниц, тюрем, миссионерских организаций и т. д., или, по крайней мере, были бы намечены обширные планы и проекты реорганизации работы всех подобных учреждений. Обычно для действительного осуществления таких планов одного мотива истины и справедливости оказывается недостаточно; для этого требуется настоящее христианское милосердие, а оно в большей мере связано с чувством, чем с какими бы то ни было интеллектуальными формулировками. В таких планах и проектах оказывается слишком много "следовало бы" и "должно". Если формулировка достаточно широка, то этот тип может играть весьма полезную роль в социальной жизни в качестве реформатора, общественного обвинителя и очистителя совести, или распространителя важных нововведений. Но чем жестче эта формулировка, тем больше он превращается в педанта, софиста и формалиста, который хотел бы подогнать под себя и других под один шаблон. Здесь мы говорим о двух крайних точках, между которыми движется большинство этих типов.
В соответствии с сущностью экстравертированной установки влияние и деятельность этих личностей тем благоприятнее и полезнее, чем дальше от центра распространяется их радиус. Самую лучшую их сторону можно обнаружить на периферии сферы влияния этих личностей. Чем глубже мы проникаем в сферу их власти, тем больше чувствуем неблагоприятное воздействие их тирании. Совершенно иная жизнь пульсирует на периферии, где истинность формулировки может считаться лишь полезным дополнением ко всему остальному. Но чем ближе мы подходим к центру власти, где действует, данная формулировка, тем больше увядает жизнь во всем, что не подчиняется ее диктату. Обычно именно ближайшим родственникам приходится испытывать неприятные воздействия формулировки экстраверта, поскольку они первыми пожинают ее безжалостные плоды. Но, в конечном счете, больше всех страдает сам субъект, - и это заставляет нас уделить внимание обратной стороне психологии данного типа.
То обстоятельство, что никогда не была и не будет изобретена такая интеллектуальная формулировка, которая могла бы охватить и выразить все многообразие возможностей жизни, должно вызывать торможение или исключение других деятельностей и форм жизни, которые столь же важны, как и разрешаемые формулировкой экстраверта. У человека этого типа прежде всего будут подавляться все те виды деятельности, которые подчинены чувству, например: эстетические занятия, вкус, художественное чувство, способность ценить дружбу и т. д. Иррациональные феномены, такие как религиозный опыт, страсти и т. п., часто вытесняются до полной бессознательности. Бывают, конечно, исключительные люди, способные принести в жертву какой-то частной формулировке всю свою жизнь, однако большинство из нас не в состоянии долго выдерживать такую исключительность. Рано или поздно, в зависимости от внешних обстоятельств или внутреннего предрасположения, эти подавленные интеллектуальной установкой потенции, пусть косвенно, но заставят себя почувствовать через нарушение сознательного образа жизни. Когда это нарушение достигает определенной степени, мы говорим неврозе. В большинстве случаев дело до этого не доходит, потому что индивидуум инстинктивно позволяет себе послабляющие видоизменения собственной формулировки при подобающе рационалистической их маскировке, создавая тем самым предохранительный клапан.
Относительная или полная бессознательность склонностей и функций, исключенных сознательной установкой, удерживает их в неразвитом состоянии. В сравнении с сознательной функцией они оказывается неполноценными. Соответственно степени своей бессознательности, они сливаются с остальными содержаниями бессознательного и приобретают странный, причудливый характер. Соответственно той степени, в какой, они сознаются" эти склонности и функции играют второстепенную роль, хотя и имеющую большее значение в общей психологической картине. Функцией, которая в этом случае прежде всего подвергается сознательному торможению, становится чувство, так как оно более всего противоречит косной интеллектуальной формулировке и потому вытесняется с наибольшей силой. Но никакую функцию полностью устранить невозможно; можно лишь сильно исказить ее. Коль скоро чувство уступает и позволяет подчинить себя, оно вынуждено поддерживать сознательную установку и адаптироваться к ее целям. Однако это может происходить только до известной степени; частично чувство остается непокорным, и потому эту его часть приходится вытеснять. Если вытеснение удается, то появившееся в результате подпороговое чувство действует в направлении, противоположном сознательным намерениям, производя иногда эффекты, причина которых оказывается для индивидуума полной загадкой. Так, например, сознательный альтруизм человека такого типа, зачастую необычно выраженный, может оказаться разрушенным тайным своекорыстием, придающим эгоистичный изгиб действиям, которые сами по себе совершенно бескорыстны. Вполне благородные намерения могут заводить его в критические положения, возникающие иногда под действием мотивов, весьма далеких от этических. Так, блюстители общественной морали неожиданно сами оказываются в компрометирующем положении, а некоторые "профессиональные спасители" сами отчаянно нуждаются в спасении. Их страстное желание спасти других заставляет их прибегать к средствам, которые рассчитаны вызвать как раз то, чего бы им .хотелось избежать. Существуют экстравертированные идеалисты, настолько снедаемые желанием спасти человечество, что, преследуя свой идеал, они не останавливаются перед любой ложью или другими нечестными средствами. В науке не так уж мало неприятных случаев, когда пользующиеся высокой репутацией исследователи были настолько убеждены в истинности и универсальности своей формулы, что решались на фальсификацию доказательств в ее пользу. Поддержкой им служит известное "цель оправдывает средства". Только неполноценная эмоциональная функция, действующая бессознательно и скрытно, могла соблазнить на такое в остальном весьма почтенных людей.
Неполноценность чувства у этого типа проявляется и в других отношениях. Повинуясь объективной формулировке, сознательная установка становится более или менее безличной, часто до такой степени, что от этого страдают личные интересы. Ноли такая установка достигает крайней степени, то все личные соображения упускаются из виду, даже те, которые непосредственно затрагивают положение самого субъекта установки. Люди пренебрегают здоровьем, ухудшают свое социальное положение, подрывают жизненные интересы своей семьи, разрушая здоровье близких, расстраивая финансы, ломая нравственные устои, - и псе это ради служения идеалу. Во всяком случае, взаимопонимание с другими утрачивается наверняка, если только они случайно не оказываются ревнителями того же самого идеала. Часто своему ближайшему окружению, прежде всего детям, такой отец известен как безжалостный тиран, в то время как широкое общество с похвалой отзывается о его человечности. Вследствие крайне безличного характера сознательной установки бессознательные чувства становятся очень личными и сверхсенситивными и дают начало тайным предубеждениям, например, вызывают у такого человека склонность к превратному истолкованию любого сопротивления его формулировке как личного недоброжелательства или же порождают у него устойчивое стремление предполагать в других отрицательные качества, чтобы наперед лишить силы их аргументы, конечно, для защиты собственной повышенной чувствительности. Бессознательная чувствительность придает настроению мыслительного экстраверта оттенок раздражительности, желчности, агрессивности. Инсинуации множатся. Чувства приобретают страстный и возмущенный характер, что всегда служит признаком неполноценной функции. Насколько такой человек может быть великодушным, жертвуя собой ради своей же интеллектуальной цели, настолько его чувства могут быть мелкими, недоверчивыми, капризными и консервативными. Все то новое, что уже не вмещается в его формулировку, видится через призму бессознательной ненависти и, естественно, осуждается. Еще в середине прошлого столетия некий врач, славившийся своим гуманизмом, угрожал уволить своего ассистента за то, что он осмелился воспользоваться термометром, ибо формулировка декретировала измерение температуры по пульсу.
Чем больше подавляются чувства, тем более вредным оказывается их влияние на мышление, в остальном безупречное. Интеллектуальная формулировка, которая вследствие своей внутренней ценности, возможно, обоснованно претендует на общее признание, подвергается характерной перестройке под влиянием этой бессознательной личной чувствительности: она становится непреклонно категоричной. Самоутверждение личности переносится на данную формулировку. Истине больше не позволяют говорить самой за себя; она отожествляется с субъектом, и с ней обращаются как с обиженным любимым существом, которому злобный критик необоснованно приписал дурные намерения. Критика уничтожают, по возможности, личными оскорблениями, и нет таких аргументов, которые были бы слишком грубы, чтобы быть использованными против него. Истина будет выставляться напоказ до тех пор, пока до общественности, наконец не дойдет, что дело не столько в самой истине, сколько в том, кто ее породил.
Догматизм интеллектуальной формулировки иногда подвергается дальнейшим характерным перестройкам, обусловленным не столько бессознательной примесью вытесненных личных чувств, сколько пагубным влиянием других бессознательных факторов, образовавших сплав с такими чувствами. Хотя сам разум убеждает нас в том, что, любая интеллектуальная формулировка никогда не может быть больше чем частичной истиной и потому не вправе претендовать на общезначимость, на практике эта формулировка приобретает такую власть, что все другие возможные взгляды и позиции оттесняются ею на задний план. Интеллектуальная формулировка узурпирует место всех более общих, менее определенных, более скромных и, поэтому, более правильных взглядов на жизнь. Она вытесняет собой даже тот общий взгляд на жизнь, который мы зовем религией. Таким образом, сама эта формулировка ставится религий, хотя в своих существенных чертах она не имеет ни малейшей связи с чем-то религиозным. И в то же время она присваивает себе существенно религиозное качество абсолютности. Она становится интеллектуальным суеверием. Но тотчас же все вытесненные психологические стремления воздвигают в бессознательном контрпозицию и дают начало приступам сомнения. Чем больше сознательная установка старается отогнать сомнения, тем более фанатичной она становится, ибо фанатизм есть не что иное, как сверхкомпенсированное сомнение. Такое развитие приводит, в конечном счете, к преувеличенной защите сознательной позиции и образованию контрпозиции в бессознательном, например: сознательному рационализму противопоставляется крайняя иррациональность, а научной позиции - архаичная и суеверная. Это объясняет те хорошо известные в истории науки примеры фанатизма и нелепых заблуждений, оказавшихся камнем преткновения для многих выдающихся ученых. Часто бессознательная контрпозиция находит свое воплощение в женщине. Ибо, по моему опыту, этот тип встречается преимущественно среди мужчин, поскольку вообще мышление имеет тенденцию чаще становиться доминирующей функцией у мужчин, чем у женщин. Когда мышление доминирует у женщин, оно обычно присоединяется к преимущественно интуитивному складу ума.
Мышление данного экстравертированного типа позитивно, то есть продуктивно. Оно ведет к открытию новых фактов или общих концепций, основанных на несогласующихся эмпирических данных. Обычно, это еще и синтетическое мышление. Даже когда оно занято анализом, оно конструирует, потому что всегда продвигается дальше анализа к новому соединению, к следующей концепции, которая объединяет проанализированный материал другим образом или что-то привносит в него. Можно назвать суждение такого рода предикативным. В всяком случае, его характерной особенностью является то, что оно никогда не бывает абсолютно обесценивающим или деструктивным, так как всегда подставляет на место разрушенной ценности новую. Вот почему мышление человека этого типа образует магистральное русло, в которое устремляется его жизненная энергия. В его мышлении проявляется неуклонное движение жизни вперед, отчего его мысль обретает прогрессивный, творческий характер. Вообще, мышление человека этого типа не косно и не регрессивно. Но оно может стать таким, если ему не удается сохранить за собой главенствующее положение в сознании индивидуума. В этом случае мышление теряет качество положительной, жизненно важной активности. Оно идет на поводу у других функций и становится Эпиметеевым, зараженным "мыслями постфактум", довольствующимся размышлениями о былом и ушедшем навсегда, пережевывающим эти мысли сноса и снова в попытке расчленить и переварить их. Поскольку творческое начало передается теперь другой функции, мышление больше не прогрессирует: оно приходит в состояние застоя. Его суждение приобретает явно выраженное качество неотъемлемости, то есть полностью ограничивается кругом наличного материала, нигде не выходя за его пределы. Оно довольствуется более или менее абстрактными констатациями, не придающими этому материалу иной ценности кроме той, что была заложена в нем с самого начала. Такие суждения всегда ориентированы на объект и не утверждают по поводу пережитого события ничего, кроме его объективного и внутреннего значения. Мы легко можем наблюдать этот тип мышления у людей, которые не в силах удержаться от того, чтобы не дополнить то или иное впечатление или наблюдение разумным и, несомненно, очень справедливым замечанием, но ни в чем не позволяют себе выйти из заколдованного круга объективно данного. Такое замечание, в сущности, говорит только об одном: "Я это понял и теперь могу подумать над этим". Чем все и заканчивается. В лучшем случае, такое суждение означает лишь то, что данный опыт вставляется в объективную оправу, в которой он, бесспорно, находился и до этого.
Но всякий раз, когда сколько-нибудь заметного господства в сознании добивается другая функция, а не мышление, последнее, пока оно еще вообще сознательно и не находится в прямой Зависимости от доминирующей функции, принимает негативный характер. Впрочем, если мышление подчиняется господствующей функции, оно может казаться позитивным, но при ближайшем рассмотрении становится видно, что оно просто принимает защитную окраску под доминирующую функцию, поддерживая ее аргументами, которые явно противоречат законам логики, присущим мышлению. Этот сорт мышления не представляет для нас интереса в контексте нашего обсуждения, ибо нас скорее интересует существо мышления, которое не может подчиниться другой функции и остается верным своему собственному принципу. Наблюдать и исследовать это мышление не легко, потому что оно постоянно, в большей или меньшей степени, вытесняется сознательной установкой. Поэтому, в большинстве случаев его нужно сначала возвратить с задворков сознания, если только оно само случайно не выходит на поверхность в момент потери бдительности. Как правило, его приходится выманивать вопросами типа: "Итак, что вы на самом деле думаете об этом?" Или приходится даже прибегать к маленькой хитрости и формулировать свой вопрос примерно так: "Ну, и как по-вашему, что я действительно думаю об этом?" Эту последнюю форму вопроса следует выбирать в тех случаях, когда подлинное мышление бессознательно и потому проецируется. Мышление, которое возвращено на поверхность таким способом, обладает характерными качествами, - именно их я и имел в виду, когда называл такое мышление негативным. Его привычный способ лучше всего передается двумя словами: "всего лишь". У Гете олицетворением этого мышления служит Мефистофель. Прежде всего, оно имеет явную тенденцию сводить предмет своего суждения к какой-либо банальности, тем самым лишая его права на собственную значимость. Весь фокус в том, чтобы заставить его казаться зависящим от чего-то совершенно банального. Всякий раз, когда между двумя мужчинами возникает конфликт явно объективного и безличного характера, негативное мышление нашептывает: "Cherchez la femme". Всякий раз, когда кто-то защищает или представляет чьи-то интересы в суде, негативное мышление спрашивает не о существе дела, а о том, "сколько ему за это платят?". Приписываемое Молешотту изречение: "Человек есть то, что он ест", также относится к этой категории, как и многие другие афоризмы, которые нет надобности здесь цитировать.
Деструктивный характер этого мышления, равно как и его при случае, ограниченную полезность, подчеркивать нет необходимости. Но есть еще другая форма негативного мышления, которую с первого взгляда можно и не признать за таковую; это - теософское мышление, которое в наши дни быстро распространяется во всех частях света, по-видимому, как реакция на господе-то материализма и недавнем прошлом. Теософское мышление с виду ничуть не напоминает редукционизм, поскольку оно, наоборот, возвеличивает все до трансцендентной и мирообъемлющей идеи. Например, сновидение - это уже не просто сновидение, а опыт "на другом уровне". До сих пор непонятный феномен телепатии объясняется очень просто: "вибрациями", идущими от одного человека к другому. Обычное нервное недомогание объясняется тем, что нечто столкнулось с "астральным телом". Некоторые антропологические особенности жителей атлантического побережья с легкостью объясняются погружением в океан Атлантиды и т. д. Нужно только открыть теософскую книгу, чтобы оказаться сраженным наповал сознанием того, что все уже объяснено и что "духовная наука" не оставила ни одной неразгаданной загадки. Однако, в сущности, такого рода мышление столь же негативно, как и материалистическое мышление. Когда последнее рассматривает психологию как химические изменения в ганглиях, или как выпускание и втягивание псевдоподии клетки, или же как внутреннюю секрецию, то это точно такой же предрассудок, как и теософия. Единственное различие состоит в том, что материализм сводит все к физиологии, тогда как теософия сводит все к индийской метафизике. Когда причину сновидения сводят к переполненному желудку, то это еще не есть объяснение самого сновидения, и когда мы телепатию объясняем вибрациями, то говорим этим столь же мало. Ибо что такое эти "вибрации"? Оба способа объяснения не только бесполезны, но и в самом деле деструктивны, поскольку, отвлекая интерес от главного вопроса, в одном случае - на желудок, а в другом - на воображаемые вибрации, они мешают сколько-нибудь серьезному исследованию проблемы мнимыми объяснениями. И тот, и другой сорт мышления является стерильным и стерилизующим. Негативное качество этого мышления обусловлено тем, что оно просто неописуемо обесценено, истощено и испытывает нехватку творческой энергии. Это - мышление, взятое на буксир другими функциями.
Отправить на печать