3. Интровертированный тип

а) Общая установка сознания

Как я уже объяснял в предыдущем разделе, интроверт отличается от экстраверта тем, что ориентируется не по объекту и объективным данным, как последний, а по субъективным факторам. Я также упоминал, что интроверт между перцепцией объекта и своим собственным действием ставит субъективный взгляд, препятствующий тому, чтобы, действие приняло соответствующий объективной ситуации характер. Это, конечно, специальный случай, приведенный в качестве примера и предназначенный служить простой иллюстрацией. Теперь мы должны попытаться сформулировать понятие интровертированной установки на более широкой основе.

Хотя интровертированное сознание, конечно, не может не замечать внешних условий, в качестве определяющих оно все же выбирает субъективные детерминанты. И тогда оно ориентируется по тому фактору в перцепции и познании, который реагирует на сенсорный стимул в соответствии с субъективным предрасположением индивидуума. Два человека, например, смотрят на один и тот же предмет, но никогда не видят его так, чтобы получаемые ими образы были абсолютно идентичны. Не говоря уже о различной остроте чувств и личном уравнении каждого, часто существуют радикальные различия - и по виду, и по степени - в психической ассимиляции перципируемого образа. Тогда как экстраверт постоянно притягивается тем, что приходит к нему от объекта, интроверт преимущественно опирается на то, какие созвездия ассоциаций зажигает это чувственное впечатление в самом субъекте. Данное различие в случае одной только апперцепции может, конечно, быть очень тонким, но, если взять психическую организацию во всей ее полноте, оно становится с высшей степени заметным, особенно в том, как оно сказывается на это. Возможно, я забегаю вперед, но должен сразу сказать: я считаю, что взгляд, согласно которому интровертированная установка, в соответствии с концепцией Вейнингера, характеризуется как филаутичная, аутоэротическая, эгоцентрическая, субъективистская, эгоистическая и т. д., ведет к принципиальному заблуждению и совершенно обесценивает данное понятие. Этот взгляд отражает обычное предубеждение экстравертированной установки относительно сущности интроверта. Мы не должны забывать, - хотя именно экстраверты грешат этим чаще других, - что перцепция и познание не являются абсолютно объективными, а обусловлены еще и субъективно. Мир существует не только сам по себе, но и таким, как он выглядит для меня. В сущности говоря, у нас вообще нет критерия, который помог бы нам составить суждение о мире, не допускающим его ассимиляции субъектом. Если бы мы захотели проигнорировать субъективный фактор, то это означало бы полное отрицание длительного сомнения с возможности абсолютного знания. В свою очередь, это подразумевало бы возврат к избитому и пустому позитивизму, обезобразившему собой смену столетий, - позиции интеллектуальной самонадеянности, сопровождаемой грубостью чувствования и насилием над жизнью, столь же глупым, сколь и претенциозным. Переоценивая нашу способность к объективному познанию, мы подавляем значение субъективного фактора, что попросту означает отрицание субъекта. Но что такое субъект? Субъект - это сам человек, мы и есть субъект. Только больной ум мог забыть, что познание должно иметь субъекта и что вообще нет никакого знания, а значит и никакого мира, если кем-то не было произнесено "Я знаю", хотя в этом утверждении уже выражено субъективное ограничение всякого знания.

Сказанное относится ко всем психическим функциям: они имеют субъекта, который так же необходим, как и объект. При наших современных - экстравертированных - моральных критериях слово "субъективный" звучит почти как порицание; по всяком случае эпитетом "только субъективный" размахивают как мечом над головой любого, кто не всецело убежден с абсолютном превосходстве объекта. Поэтому необходимо четко разъяснить, что с этом исследовании подразумевается под словом "субъективный". Под субъективным фактором я понимаю гот психологический акт или ту реакцию, которые сливаются с воздействием объекта и, тем самым, дают начало новому психическому факту. Поскольку издавна у всех народов субъективный фактор оставался в значительной мере постоянным, - ибо элементарные перцепции и когниции всегда и везде практически одинаковы, - постольку он оказывается такой же непреложной реальностью, как и внешний объект. Будь это иначе, было бы невозможно даже вообразить себе сколько-нибудь постоянную и в сущности своей неизменную реальность, а понимание прошлого стало бы попросту недоступным. Следовательно, в этом смысле, субъективный фактор есть такой же исходный факт, как ширина моря или радиус земли: лишнее доказательство того, что субъективный фактор обладает всей важностью соопределяющего фактора для мира, в котором мы живем, и потому не может быть сброшен со счета. Это лишь еще один мировой закон, и тот, кто основывается на нем, имеет столь же надежную, долговечную и законную основу, как и тот, кто полагается на объект. Но так же как объект и объективные данные не остаются вечно неизменными, ибо подвластны тлену и случаю, так и субъективный фактор подвержен изменению и характерным опасностям. По этой причине его истинность тоже относительна. Другими словами, чрезмерное развитие интровертированной точки зрения ведет не к лучшему или более правильному использованию субъективного фактора, а к искусственному субъективированию сознания, которое едва ли сможет избежать упрека в том, что оно "только субъективное". Чрезмерная интроверсия затем уравновешивается десубъективизацией, принимающей форму преувеличенно экстравертированной установки, удачно названной Вейнингером "мизаутичной". Но поскольку интровертированная установка опирается на повсеместный, в высшей степени реальный и абсолютно необходимый факт психической адаптации, такие выражения как "филаутичная", "эгоцентрическая" и т. п., являются неуместными и неприемлемыми, так как вызывают предубеждение, будто дело всегда заключается только в любимом нами эго. Нет ничего более ошибочного, чем такое предположение. И все же мы постоянно с ним встречаемся и суждениях экстраверта об интроверте. Конечно, я не хочу приписать эту ошибку каждому отдельному экстраверту; скорее, ее можно отнести на счет господствующего ныне экстравертированного взгляда, который вовсе не ограничивается экстравертированным типом, ибо имеет не меньше поклонников среди интровертов, что очень вредит последним. Интроверту можно с полным правом поставить в упрек то, что он изменяет своей собственной природе, тогда как экстраверта по крайней мере в этом упрекнуть нельзя.

Интровертированная установка обыкновенно ориентируется по той, в принципе наследственной, психической структуре, которая присуща субъекту с рождения. Однако, не следует считать, что эта структура просто тождественна эго субъекта, как предполагается вышеупомянутыми обозначениями Вейнингера. Весьма вероятно, что психическая структура субъекта существует до всякого развития эго. Действительно основной субъект - самость - гораздо обширнее эго, поскольку первая включает и бессознательное, тогда как второе является, по существу, центральной точкой сознания. Будь эго тождественно самости, для нас навсегда осталось бы загадкой, каким образом в сновидениях мы можем иногда видеть себя в совершенно другом обличье и обладающими иным значением. Но характерная особенность интроверта как раз и заключается в том, что он, следуя столько же собственной склонности, сколько и общему предрассудку, смешивает свое эго с самостью и возводит эго в ранг субъекта психического процесса, осуществляя тем самым вышеупомянутое субьективирование сознания, которое отчуждает его от объекта.

Психическая структура есть то же самое, что Семон называет мнемой, а я - "коллективным бессознательным". Самость индивидуума - это часть, или срез, или представитель чего-то такого, что имеется у всех живых существ, образец видового способа психологического поведения, варьирующий от вида к виду и являющийся врожденным у каждого индивида. Врожденный способ действия уже давно известен под именем инстинкта, а для врожденного способа психического постижения я предложил термин архетип. То, что понимается под инстинктом, по-моему, хороню знакомо каждому. Иначе обстоит дело с понятием архетипа. То, что я понимаю под архетипом, тождественно "изначальному образу" (термин позаимствован у Якоба Буркхарда), и я охарактеризовал архетип как такой образ в разделе "Определения", завершающем эту книгу. Поэтому здесь я должен отослать читателя к определению "Образ".

Архетип - это символическая формула, которая начинает действовать всякий раз, когда не имеется сознательных идей или же когда таковые подавляются по внутренним или внешним причинам. Содержания коллективного бессознательного представлены в сознании в форме резко выраженных предпочтений и определенных способов смотреть на вещи. Индивидуум обычно считает эти субъективные склонности и взгляды обусловленными объектом, что неверно, поскольку они имеют свой источник в бессознательной структуре души и просто высвобождаются под воздействием объекта. Они сильнее влияния объекта, их психическая ценность выше, так что они накладываются на все впечатления. И потому так же как для интроверта кажется непонятным, что объект всегда должен быть решающим фактором, так и для экстраверта остается загадкой, как субъективная точка зрения может быть выше объективной ситуации.

Он неизбежно приходит к заключению, что интроверт либо самовлюбленный эгоист, либо помешанный фанатик. В наше время интроверта могли бы заподозрить в затаенном бессознательном комплексе власти. И интроверт, без сомнения, навлекает на себя эти подозрения, ибо его уверенная и обобщающая манера выражения, которая с самого начала, кажется, исключает любое другое мнение, поддерживает все предубеждения экстраверта. Кроме того, одной только непреклонности его субъективного суждения, ставящего себя над всеми объективными данными, было бы достаточно, чтобы произвести впечатление сильной эгоцентричности. Столкнувшись с этим предубеждением, интроверт обычно не может найти против него правильных возражений, ибо сам находится в полном неведении относительно бессознательных, но по большей части вполне обоснованных предпосылок, лежащих в основе его субъективного суждения и субъективных перцепций. В стиле нашей эпохи он ищет ответ во внешнем мире вместо того, что искать его за кулисами своего сознания. Если же он становится невротиком, то это будет означать почти полное отождествление эго с самостью, причем в этом случае значение самости сводится к нулю, тогда как эго безмерно раздувается. Вся миросозидающая сила субъективного фактора оказывается сосредоточенной в эго, производя тем самым беспредельное стремление к власти и самодовольную эгоцентричность. Всякая психология, которая сводит сущность человека к бессознательному влечению к власти, берет начало из такого рода предрасположения. Многие безвкусицы Ницше, например, обязаны своим существованием этому субъективированию сознания.

б) Установка бессознательного

Господство субъективного фактора в сознании, как и следовало ожидать, влечет за собой девальвацию объекта. Объекту не придается того значения, которое принадлежит ему по праву. Подобно тому как при экстравертированной установке объект играет слишком большую роль, так при интровертированной установке он имеет слишком малое значение. В том смысле, что сознание интроверта субъективируется и его эго наделяется чрезмерным значением, а объект ставится в такое положение, которое, в конечном счете, оказывается несостоятельным. Объект - это фактор, чью силу отрицать невозможно, тогда как эго - очень, ограниченная и хрупкая пещь. Было бы совсем другое дело, если бы объекту противопоставлялась самость. Самость и мир - соизмеримые величины, и потому нормальная интровертированная установка столь же оправданна и состоятельна, как и нормальная экстравертированная. Но если эго узурпировало права субъекта, то это естественным образом, в качестве компенсации, вызывает бессознательное усиление влияния объекта. Несмотря на прямо-таки судорожные усилия сохранить превосходство эго, объект начинает оказывать непреодолимое влияние, которое тем более непобедимо, потому что захватывает индивидуума врасплох и насильственно вторгается в его сознание. В результате неадаптированного отношения эго к объекту, - ибо желание господствовать не есть адаптация, - в бессознательном возникает компенсаторное отношение, которое заставляет себя почувствовать как абсолютную и непреодолимую связь с объектом. Чем больше борется эго за свою независимость, свободу от обязательств и собственное верховенство, тем больше оно порабощается объективными обстоятельствами. Свобода духа индивидуума сковывается позором его финансовой зависимости, свобода действия трепещет перед лицом общественного мнения, моральное превосходство гибнет в трясине недостойных отношений, а стремление к господству кончается окрашенным грустью, неизбывным желанием быть любимым. Теперь уже бессознательное заботится об отношении к объекту и делает это так, что в корне разрушает иллюзию власти и фантазию превосходства. Объект принимает устрашающие размеры вопреки сознательному стремлению уменьшить его значение. Вследствие этого, усилия эго отделить себя от объекта и получить над ним контроль становятся еще более яростными. В конце концов, эго окружает себя постоянной системой оборонительных сооружений (удачно описанной Адлером) с целью сохранить хотя бы иллюзию превосходства. Теперь отчуждение интроверта от объекта становится полным; с одной стороны, индивидуум изнуряет себя защитными мерами, в то время как с другой - продолжает бесплодные попытки навязать свою волю объекту и отстоять свои права. Но эти старания постоянно фрустрируются теми подавляющими впечатлениями, которые он получает от объекта. Объект непрерывно навязывается ему против его воли, преследуя его на каждом шагу и вызывая у него неприятнейшие и неподвластные ему аффекты. Для того, чтобы "держаться", все время приходится вести сильную внутреннюю борьбу. Поэтому типичной для него формой невроза считается психастения, расстройство, характеризуемое, с одной стороны, крайней чувствительностью, а с другой - большой истощаемостью и хроническим утомлением.

Анализ личного бессознательного обнаруживает у него большое количество властолюбивых фантазий, соединенных с боязнью объектов, которые он сам насильственно активизировал и жертвой которых зачастую сам же становится. Его боязнь объектов развивается в своеобразную трусливость: не хватает духа заявить о себе или высказать свое мнение из опасения, что это только усилит власть объекта. Сильные аффекты других людей вселяют в него ужас, и страх попасть под враждебное влияние почти никогда не покидает такого человека. Объекты обладают в его глазах могущественными и ужасающими качествами, причем такими, которые он не может разглядеть в них сознательно, но которые, как он воображает, открываются ему благодаря бессознательной перцепции. Так как его сознательное отношение к объекту почти полностью вытесняется, то оно осуществляется через бессознательное, где наделяется качествами последнего. Эти качества большей частью инфантильны и архаичны, так что отношение к объекту тоже становится примитивным, - и тогда кажется, что объект наделен магической силой. Все чужое и новое вызывает страх и недоверие, как если бы скрывало в себе неведомые опасности; давно знакомые, традиционные объекты связаны с его душой как бы невидимыми нитями; каждое изменение тревожит, а то и вообще выводит из равновесия, так как, по-видимому, указывает на магическое оживление объекта. Идеалом такого человека становится одинокий остров, где движется только то, чему он сам позволяет двигаться. Роман Вишера "Auch Einer" дает глубокое проникновение в эту сторону психологии интроверта, равно как и в скрытую символику коллективного бессознательного. Однако, этот последний вопрос я должен оставить в стороне, поскольку он относится не к конкретной проблеме описания типов, а затрагивает общий феномен.

в) Особенности основных психологических функций при интровертированной установке

Мышление

В разделе, посвященном экстравертированному мышлению, я уже дал краткую характеристику интровертированного мышления (см. выше), на которую должен здесь снова сослаться. Интровертированное мышление ориентируется, главным образом, по субъективному фактору. В крайнем случае, этот субъективный фактор выражается в чувстве направления, которое в конечном счете и определяет суждение. Иногда он проявляется в форме более или менее полного образа, служащего критерием суждения. Но независимо от того, занимается ли интровертированное мышление конкретными или абстрактными объектами, в решающие моменты оно всегда ориентируется по субъективным данным. От конкретного опыта оно никогда не возвращается обратно к объекту, но всегда ведет к субъективному содержанию. Внешние факты не являются целью и источником этого мышления, хотя интроверту часто хотелось бы придать своему мышлению именно такой вид. Оно начинается с субъекта и приводит обратно к нему же, даже когда оно может совершать самые пространные экскурсы в область реальной действительности. В том, что касается установления новых фактов, такое мышление имеет лишь косвенную ценность, поскольку главное значение для него имеют новые взгляды, а не новые факты. Оно ставит вопросы и создает теории, открывает новые возможности заглянуть вдаль и вглубь, но его отношение к фактам довольно сдержанное. Они вполне подходят на роль иллюстрирующих примеров, но им нельзя позволять занимать господствующее положение. Факты собираются в качестве доказательства теории, но никогда - ради них самих. Если это все-таки случается, то только в качестве уступки экстравертированному стилю. Для этого мышления факты имеют второстепенное значение; первостепенную же важность для него представляет развитие и изложение субъективной идеи, первоначального символического образа, тускло мерцающего перед внутренним взором. Его цель вовсе не в интеллектуальной реконструкции конкретного факта, а в создании из такого смутного образа ясной идеи. Ему нужно добраться до действительности, чтобы увидеть, как внешние факты будут вписываться в рамки созданной идеи и наполнять ее плотью; творческая сила этого мышления обнаруживается в тех случаях, когда оно действительно создает идею, которая, хотя и не свойственна конкретному объективному событию, тем не менее служит его наиболее подходящим абстрактным выражением. Его задача исполнена, если созданная им идея, кажется, столь неизбежно появляется из внешних фактов, что они, фактически, подтверждают ее обоснованность.

Однако, интровертированное мышление способно переводить первоначальный образ в адекватно подогнанную к фактам идею ничуть не лучше, чем экстравертированное мышление - извлекать из конкретных фактов правильное эмпирическое понятие или создавать новые понятия. Ибо, если в последнем случае чисто эмпирическое скопление фактов парализует мысль и лишает сами факты их значения, то, в первом случае, интровертированное мышление обнаруживает опасную тенденцию насильно придавать фактам форму своего образа или вообще их игнорировать, чтобы ничем не связывать игру фантазии. В этом случае, конечному продукту - идее - невозможно отказать в происхождении из смуглого архаического образа. Такая идея будет нести на себе мифологический штрих, который обычно истолковывают как "оригинальность" или, в более выраженных случаях, как причуду, поскольку мифологический характер идеи не виден сразу специалистам, не знакомым с мифологическими мотивами. Субъективная убедительность идеи такого рода, как правило, чрезвычайно велика, и становится тем больше, чем меньше эта идея входит в соприкосновение с внешними фактами. Хотя автору такой идеи может казаться, будто его скудный запас фактов и есть подлинный источник ее истинности и обоснованности, в действительности это не так, ибо его идея черпает свою убеждающую силу из бессознательного архетипа, который, как таковой, вечно значим для всех и истинен. Однако эта архетипическая истина носит такой всеобщий и настолько символический характер, что прежде чем она сможет стать практической истиной, имеющей какую-либо жизненную ценность, она сперва должна быть ассимилирована в признаваемое и могущее быть узнанным современное знание. Какой толк был бы, например, в идее причинности, если бы эту самую причинность совершенно нельзя было узнать в практических причинах и практических следствиях?

Мышление этого рода легко теряется в безмерной истине субъективного фактора. Оно создает теории ради теорий, вероятно, с оглядкой на реальные или, по крайней мере, возможные факты, но всегда с отчетливой тенденцией ускользать из мира идей в мир чистых образов. Вследствие этого на свет появляются многочисленные мечты и грезы, но ни одна из них не становится реальностью, и в конце концов создаются образы, которые больше не выражают ничего, что бы имело отношение к внешней действительности, оставаясь лишь символами невыразимого и непознаваемого. Теперь это просто мистическое мышление, и оно столь же бесплодно, как и мышление, остающееся в рамках объективных данных. Тогда как последнее опускается до уровня простого представления фактов, первое воспаряет до представления непредставимого, то есть значительно выше того, что можно было бы выразить в образе. Представление фактов обладает неоспоримой истинностью, потому что субъективный фактор здесь исключается и факты говорят сами за себя. Точно так же и представление непредставимого обладает непосредственной, субъективной силой убеждения, потому что служит доказательством своего собственного существования. Первое говорит: "Est, ergo est", второе же говорит: "Cogito, ergo cogito" (Здесь обыгрывается знаменитое изречение Декарта: "Cogito, ergo sum" ("Я мыслю, следовательно я существую"). Эта продуктивная формула превращается двумя крайними типами экстравертированного и интровертированного мышления в две тавтологии). Доведенное до крайности интровертированное мышление приходит к очевидности своего собственного субъективного существования, а экстравертированное - к очевидности своей полной тождественности с объективным фактом. Подобно тому, как последнее отрицает себя своим исчезновением в объекте, так первое лишает себя всякого содержания и вынуждено довольствоваться одним своим существованием. В обоих случаях дальнейшее строительство жизни вытесняется мыслительной функцией во владения других психических функций, которые до той поры существовали в состоянии относительной бессознательности. Чрезвычайное обеднение интровертированного мышления компенсируется богатством бессознательных фактов. Чем больше мыслительная функция принуждает сознание ограничивать себя самой узкой и пустой сферой, - которая тем не менее, по-видимому, вмещает все сокровища богов, - тем больше бессознательные фантазии обогащаются множеством архаических содержаний, настоящим "пандемониумом" иррациональных и магических фигур, облик которых будет соответствовать природе той функции, что заменяет мышление в роли посредника жизни. Если такой функцией вдруг окажется интуиция, то "другая сторона" будет видеться глазами Альфреда Кубина или Густава Мейринка. Если таковой окажется функция чувства, тогда будут образовываться неслыханные доселе, фантастические эмоциональные отношения, связанные с противоречивыми и неразборчивыми оценочными суждениями. Если же это будет функция ощущения, органы чувств станут выискивать нечто новое и ранее никогда не испытывавшееся, - как внутри, так и вне организма. Более близкое рассмотрение этих перемещений легко обнаруживает рецидив примитивной психологии со всеми ее характерными чертами. Конечно, содержания такого опыта не только примитивны, но имеют еще и символический характер; фактически, чем более изначальными и исконными они являются, тем в большей степени они символизируют правду будущего. Ибо все былое в бессознательном намекает на нечто грядущее.

При обычных обстоятельствах даже попытка приблизиться к "другой стороне" вряд ли окажется успешной, не говоря уже об освобождающем путешествии по бессознательному. Переход на ту сторону обычно блокируется сознательным сопротивлением всякому подчинению эго реалиям бессознательного и их ограничивающей власти. А это есть не что иное, как состояние диссоциации, другими словами, невроз, характерными особенностями которого выступают внутренняя слабость и прогрессирующее церебральное истощение - симптомы психастении.

Отправить на печатьОтправить на печать