Шабаш эгоисток
Совет — это то, чего мы просим, когда уже знаем ответ, но он нам не нравится.
Но уж если речь заходит о “любви к себе”, где-нибудь поблизости непременно оказывается ее кривое отражение. Увидев этакое в зеркале, мы с диким криком от него отшатываемся. Достаточно сказать о ком-нибудь: “эгоистичная, избалованная особа” или “она уж очень себя любит” — и каждому ясно, что с ЭТОЙ никаких дел иметь не следует, спасайся кто может! Возникает образ ленивой, холеной, капризной стервозы во-от с такими ногтями, железной хваткой и непомерно раздутым “Я”. Мужчин она использует, пожилым родителям стакана воды не подаст, а уж детей или вовсе не имеет, или подбрасывает, как кукушка. Кровь стынет в жилах!
К нам эта жуткая особа — как и прочие исчадия ада — конечно, отношения не имеет.
Обвинение в эгоизме, самовлюбленности, пренебрежении к окружающим столь тяжко для всякой нормальной женщины, что так и хочется его отбросить подальше от себя, перевесить на кого-то (желательно, чтобы эта особа была сущей дрянью), оправдаться или отбрехаться. Так вот и защищаемся. Да, я слежу за своей внешностью, но не целыми же днями “чищу перышки”, и на моей работе иначе нельзя, у меня контракт, и вообще — я что, не заслуживаю… далее по тексту. Да, бывало, что меня любили больше, чем любила я, — я что, и в этом тоже виновата? Ну, знаете ли! И потом, я честно старалась этим не пользоваться… ну разве что совсем чуть-чуть… Да, иногда родители обращаются за помощью не вовремя, как будто проверяют длину поводка — вот матушка вовсю гоняет по городу на своей машине, но вдруг захотела какого-то особенного молотого кофию, который почему-то должна купить именно я и только немедленно, а у меня отчет, ну я и сказала: на следующей неделе, — а она обиделась… Но не стакан же воды! Да, я дала ребенку не все: вот и прикус надо исправлять — недоглядела, и читает мало — недочитала, и ленив немного — сама люблю поспать… но не кукушка же! Робкие попытки “эгоизма” сопровождаются пышным букетом оправданий, которые порой даже довольно агрессивны, а все едино — чувство вины из них вылезает, как то самое шило из того самого мешка.
Давайте посмотрим, как живут “на другой стороне Луны” — там, где обитают “настоящие женщины, готовые на все ради близких”.
Начало группы. Знакомимся, разогреваемся. Майя говорит о себе: “Вообще-то я экономист”, — и опускает глаза так, словно сообщила, что три года просидела в седьмом классе. Она в группе самая молодая — двадцать семь, самая красивая и самая затюканная. Ведет всю документацию в фирме мужа, а это немало, и растит дочь девяти лет. Когда-то было удобнее работать дома, чтобы приглядывать за малышкой, с тех пор все так и осталось, хотя девочка выросла и фирма тоже. Естественно, требования мужа к ведению всех видов “хозяйства” максимальные: “А что тебе еще делать целый день?”. Зарплату Майя не получает: “Зачем, все равно сидишь на всем готовом”. Новые туфли ей, конечно, не нужны: “Зачем тебе, ты же никуда не ходишь?”. И все это еще бы ничего, но вот в последнее время дочь стала уж слишком своевольной, маму ни в грош не ставит: “Что ты в этом понимаешь, я вот вечером папу попрошу, и он мне все разрешит”. Папа и разрешает, особенно когда придет в благодушном настроении, а юная принцесса такой момент ни за что не пропустит. И он, в очередной раз позволив или обещав что-нибудь дочери, шутит так: “Ты, Майка, смотри: мы еще поглядим на твое поведение, может, вообще тебя выгоним. Совсем, понимаешь, обленилась, вон толстая какая стала. Ну что, доча, выгоним маму или пока еще оставим? Вон она как плачет некрасиво: у-у-у!”. И все в таком роде — чем дальше, тем страшней.
Чуть попахивает инцестом — возможно, не буквальным, а символическим, но совершенно очевидно, что в этой семье парой являются именно папа с дочкой, а мама сбоку припека. Понятно, что настоящие беды только начинаются, хотя все “мины” заложены давно. Когда? Когда выбран этот — вот такой — муж? Когда впервые проглочено оскорбление? Конечно, раньше. Как и все наши “мины”, гораздо раньше. Впрочем, с первого раза до этого уровня, до корней не доберешься, а делать что-то надо, и прямо сейчас. По идее, надо было бы работать со всей семьей — семейные терапевты так и поступают. Но об этом нас никто не просил. Более того, вряд ли такого папу удастся затащить на консультацию — его, возможно, все в этой жизни устраивает. И еще одно: никто не может поручиться за то, что в этом доме на самом деле все происходит именно так и только так, Майина память избирательна, как у всех нас. Показать мужа чудовищем в женской группе — это богатая возможность выразить свою ненависть к нему, предъявить свои счета; а разве не все мы иногда испытываем колоссальное искушение “все ему припомнить”, да еще и так, чтобы нам за это ничего не было? Но… Вероятность того, что Майя и в самом деле жертва психологического насилия, очень высока. Сюжет — постепенная изоляция, тотальный контроль, эксплуатация и постоянные плевки в душу — не нов и не так уж исключителен. Такое случается, притом гораздо чаще, чем принято считать, и в совершенно разных декорациях.
И здесь, как и во многих других историях, мы должны твердо помнить одно: героиня ищет свою правду, совершенно субъективная картина мира и сколь угодно избирательные воспоминания — наш общий удел. “Своим голосом и о том, что важно для меня”, не так ли? И мы работаем с тем, что сейчас важно для участницы группы, каждый раз понимая, что в этой работе могло бы быть еще много тем, поворотов, совершенно неожиданных углублений и связей разных линий между собой. Но время ограничено, а готовность сразу идти глубоко может быть настолько подавлена сегодняшней острой болью… Майя выбрала работу со своей ролью жертвы; ее целью было почувствовать себя иначе, хотя бы на время “распрямиться” и выразить свои истинные чувства.
Сцены издевательств, дурного обращения — не такая уж редкость в женских группах и всегда вызывают у других участниц просто-таки физическую боль с немалой примесью гнева, страха, стыда. Когда порой спрашиваешь женщин о ролях, в которых им хотелось бы бывать как можно реже и в которые они, тем не менее, попадают, чаще всего звучит слово “жертва”. (Второе место занимают собственные агрессивные, разрушительные роли, что неудивительно.) Работая с Майей, группа развоевалась не на шутку — так, что сама Майя не без удивления вспомнила еще одну фразу мужа: “Что ты глазами хлопаешь, как овца, — рявкнула бы хоть раз, как любая нормальная женщина”. В затравленном, беспомощном состоянии она из этой фразы слышала только “опять не так, все не так”. А между тем сказано не только это. И мы в качестве вспомогательной фигуры вводим некий фантастический образ “Нормальной Женщины” — коли уж она упомянута в обидном сравнении. Разумеется, именно она — то есть сама Майя при обмене ролями — говорит: “Дорогая, ты можешь и должна себя защищать. Если тебя что-то задевает, можно не только плакать. Ты имеешь право на уважение, вознаграждение за работу, благодарность. Если ты этого не получаешь, если вместо “спасибо” тебе еще и хамят, а ты молчишь — значит, ты согласна это терпеть. Может, хватит?” И когда появилась возможность, “разрешение” выражать свой гнев, она выплеснула его в движении, в крике, а позже в монологе, обращенном к мужу: “Ты калечишь дочь: не уважая меня сейчас, она не сможет уважать женщину в себе. Я невольно помогала тебе в этом, но больше не хочу — я буду защищаться, я имею право прекратить эти садистские игры и больше не позволю так с собой обращаться”. Это, конечно, только маленький шажок к обретению границ и достоинства и не будем его переоценивать: в Майином случае все действительно зашло очень далеко и требует длительной и непростой работы. Но даже такая первая попытка отодрать от себя присохшую “овечью шкуру” привела к довольно неожиданному выводу: “Знаете, а ведь они ко мне относятся так же, как я сама к себе. Ведь это я с самого начала говорила: зачем, мне ничего не надо. Не всегда ведь было так, как сейчас. Я вот вспомнила, что когда-то мы даже спорили — и по работе, и по хозяйству. Но мне почему-то казалось, что это нехорошо, если я в споре побеждала, то пугалась ужасно. Мне казалось, что если не возражать, то человек сам поймет…”
Да нет, не поймет. И действительно, первые десять — двадцать? сто? — раз фраза “зачем, мне ничего не надо” — была произнесена Майиным голосом. И уж если жизнь и достоинство кладутся к чьим-то ногам, неудивительно, что об них начинают эти самые ноги вытирать … “Разучиться быть жертвой” — очень большой и тяжелый труд; первые попытки другого поведения вызывают у окружающих не поддержку, а немедленное усиление давления — “попробовала возражать, только хуже стало”. Понимание “вторичной выгоды” положения страдалицы неприятно, коробит, не позволяет сохранить представление о самой себе как о “хорошей девочке”. Первые выплески собственного гнева могут напугать — они бывают очень сильными, с оттенком мстительности и немалой долей жестокости, которой в себе не признаешь. В общем, в одиночку и без поддержки завершить этот труд, миновать всех демонов и прийти к сбалансированному, достойному состоянию очень тяжело — почти как пешком пройти до Южного полюса и обратно.
Ирина Львовна, наша следующая героиня того же дня, совсем из другого теста: властная, крупная, шумная. Работает на двух работах, успешна, честолюбива. Муж — милый, тихий и по-своему тоже вполне состоявшийся человек, талантливый технарь, вовремя нашедший свое место в жизни: разрабатывает некие тонкие технологии для весьма процветающей компании. Домашних вопросов не решал и не любил ни во времена секретного НИИ, ни теперь. Ирина Львовна расшибалась в лепешку ради жилья, ради хорошего садика и хорошей школы для сына, добивалась для него всего того, чего обычно добиваются энергичные матери. Сын же вырос мягким, не очень уверенным в себе молодым человеком — немного похож на отца, но гораздо хуже сосредоточивается, не азартен, работает в крупной фирме без особого воодушевления, друзей мало, девушек стесняется, от отца далек, маму побаивается, чувствует, что “не оправдал вложений”. И правильно, в общем-то, чувствует. В одной из первых сцен своей работы Мама обращается к спине сидящего за компьютером Сына:
— Господи, уж съехал бы куда с глаз долой, недоразумение какое-то, а не ребенок! Разве я для этого горы сворачивала, чтобы каждый вечер видеть вот это все, это унылое создание? Я ж тебе все возможности создала, ну почему ты такой несчастный!? И с детства, с детства такой! И всегда меня этой своей квелостью бесил! Да, я многое решала за тебя. Да. Но я же решу лучше! Какую я тебе прекрасную карьеру простроила, какие возможности! Ох, мясо в сумке подтекает — вот, смотри, парная телятина, ведь не сунешь в рот кусок — так и будешь у компьютера своего сидеть голодный, чучело беспомощное…
Достаточно? Такие разные, обитательницы “другой стороны Луны” схожи в одном: своим поведением они программировали совсем не тот результат, который ожидали: за что боролись, на то и напоролись. Жертва-Майя, отказываясь от минимальных знаков уважения и признания своего труда и своей личности — а ведь были кое-какие в самом начале, — вовсе не ждала оскорблений. “Отдавая все”, она надеялась на похвалу, покровительство, на то, что о ней позаботятся, — а уж она отработает, уж она наизнанку вывернется. Ей хотелось быть надежной опорой любимому мужу, всегда быть рядом с дочерью, раствориться в их потребностях — быть нужной, быть в безопасности, в тени, но всегда под рукой… Такие понятные желания. Такое искушение. Такой капкан с восхитительно пахнущей приманкой. Тем более, что одной из любимых “воспитательных” фраз Майиной мамы было: “Будешь много о себе понимать, никому не будешь нужна”. Можно догадаться, что одинокий, застенчивый ребенок любое проявление своего “Я” старался как-то скрыть, затушевать, а то ведь кто-нибудь подумает, что она “много о себе понимает”! Нет, спасибо, мне ничего не нужно. Ничего-ничего, все в порядке, это я сама лицом ударилась, такая неловкая…
И вот еще что важно, просто очень важно: Майя пыталась дать своим близким именно то, чего ей самой катастрофически не хватало. Ах, как часто мы впадаем в это заблуждение и предлагаем, как зверюшки в “Винни-Пухе” предлагали Тигре, “свою еду” — чертополох, желуди или чем нас там еще недокормили…
“Воительница” Ирина Львовна совершенно не собиралась сломить дух своего сына — она просто все решала за него. Хотя бы потому, что за нее саму в жизни никто и ничего не сделал, она вообще росла заброшенным ребенком. И вот это свое — причем детское — счастье, эти “желуди и чертополох” она продолжает навязывать сыну, иногда даже открытым текстом восклицая: “Обо мне бы хоть раз в жизни кто-нибудь так позаботился!”. Ее сценарий — “сама не сделаешь — никто не сделает”, помощи ждать неоткуда, кругом сплошные спины занятых своими делами взрослых. Единственное, что приветствуется, — это самостоятельность: девочка часами играет одна, без помощи делает уроки, решает все свои проблемы — и тем самым не создает проблем родителям. Пока она находит все новые и новые решения, про нее можно вообще забыть — и именно поэтому ее собственная семья будет ежесекундно помнить о ее присутствии: “Чтоб на меня так давили, как я на тебя давлю!”.
Первым шагом к самостоятельности ее сына, скорее всего, станет какое-нибудь: “Мама, помолчи, это я решу сам” — и хорошо еще, если мама примет это как знак нормального роста и развития. Потому что иначе горечи и обиды хватит на все лунные кратеры как с той, так и с этой стороны… Как сказала одна англоязычная писательница: “В первые годы мать — самый важный человек в жизни ее ребенка, и если она хорошая мать, ей, возможно, удастся стать самым тупым, по его мнению, человеком”. Неплохо, а? Но как же трудно…
Сложность и коварство проблемы в том, что эгоизм и самопожертвование как-то так хитро переплетены, так умеют притвориться друг другом, что порой у всех нас дважды два равняется пяти. Посмотрите, сколько вокруг женщин, гордящихся тем, что “отдали все” — и сколько из них нанесли этим серьезный вред не только себе, но и тем, ради кого разбивались в лепешку, ложились трупом и выворачивались наизнанку. Язык наш — инструмент тонкий: хорошее дело вряд ли называлось бы такими словами. Какие могут быть партнерские отношения с вывернутым наизнанку, разбитым в лепешку трупом?
С другой стороны, достойное человеческое партнерство невозможно без умения уступить, порой подумать сначала о другом, но по возможности без самоотвержения, и уж точно — без великодушия. Женщины легче и чаще попадают в ловушку, которой сплошь и рядом становится для них роль благородной жертвы. Причин тому много. Есть совсем простые: если бы не женская способность на самом деле забывать свою боль, игнорировать собственную усталость и не замечать потребностей, забота о маленьком ребенке была бы невозможна. Полная включенность в состояние и ощущения другого — биологически целесообразное свойство. Как и с прочими дарами матушки-природы, здесь легко утратить меру.
Существует система ролевых ожиданий: женщине предписывается понимать, сочувствовать, терпеть, заботиться и угадывать даже еще не выраженные потребности: в “идеальном” — для кого? — союзе значительная часть работы матери, жены, подруги так и представляется. Женщина, которая двадцать четыре часа в сутки “живет не для себя” и “отдает все”, удобна. Но только теоретически. Разменной монетой в союзах с таким “идеалом жены и матери” сплошь и рядом становится чувство вины: она такая хорошая (а я не оправдал); она такая хорошая (к чему бы придраться?); она такая хорошая (век бы не видеть этого живого укора); она такая хорошая (ну, значит, ей это зачем-то надо). Исполнение роли Идеальной на практике перерождается в “мама знает лучше”, в делание всего и за всех, в хитрое косвенное воздействие кнутом и пряником, в горькое разочарование. Обратите внимание: и Майя, и Ирина Львовна на свой лад стремились к исполнению ролей “классического репертуара”: безответной овечки и активной мамаши-львицы. И преуспели…
А у нас, кроме всего прочего, для попадания в ловушку стремления “отдать все” есть причины исторические: в трудные времена — то есть последние лет сто — отдавать ближним последний кусок считается правильным и почетным, собственные страдания вознаграждаются чувством выполненного долга, уважением окружающих. А сценарий, где героиня “во всем себе отказывала, только чтобы….”, становится нормой. Вспомните бесчисленные истории о том, как бабушка три раза перешивала мамину школьную форму — непременно ночью, днем она, как и все, работала. Как были выменяны на хлеб ложки из приданого. Как добывались все нехитрые жизненные блага. Как “одна поднимала детей” — муж то ли сидел, то ли воевал, то ли пил без просыпу. Я встречала на группах женщин еще вполне цветущего возраста, не заставших войну и карточки, но знакомых с настоящим чувством голода. Диеты и Брэгг тут ни при чем: трудный период жизни, потеря работы, ребенок, нищенское пособие, на которое ничего нельзя купить. “Чай пей без меня, я уже поела”. Почему кажется, что мы все когда-то это слышали?
И все-таки, при всей мощи оказываемого на нас влияния самых разных факторов, выбор за нами. И всегда остаются несколько простых и здравых мыслей — тоже, кстати, не вчера родившихся, — которые стоит иногда вспоминать. Нашим любимым людям лучше, когда мы здоровы и счастливы, когда нам радостно и интересно жить. Если это не так, то возникает вопрос: зачем мы окружили себя людьми, не желающими нам добра? Решая и делая все за своих близких, мы разрушаем не только себя, но и их уверенность в себе — а возможно, и развращаем, питаем их темные стороны. Если так сильно хочется “полностью посвятить себя” кому-то, стоит спросить себя: это действительно нужно тому человеку? (В том, разумеется, случае, когда ему больше трех — если меньше, ответ будет другой.) Но если это не младенец, то не тяжкий ли груз мы тем самым на него взваливаем, не собираемся ли, втайне даже от себя самих, потом предъявить счет? Не убегаем ли в это “служение” от каких-то своих проблем? И все-таки дар это или жертва? Дарить, как все мы знаем, радостно, и дарящий становится богаче, а не беднее. Так вот, делая именно такой выбор, становимся ли мы лучше, мудрее, больше в ладу с самой собой? Примеры бесхитростного, радостного, “белого” самоотречения есть — как, бесспорно, есть святые, безусловная любовь и мгновения подлинного счастья. Но святых не бывает много — столько, сколько вокруг женщин, “отдавших все” и “положивших жизнь”. И то, что начинается как искреннее стремление без остатка раствориться в жизни другого человека, только отдавать и ничего не получать взамен, ведет нас прямиком туда, куда обычно и заводят дороги, вымощенные благими намерениями…
Позвольте рассказать очень страшную историю на тему “женщины и эгоизм”. Она так же правдива, как и остальные, но, к счастью, я не знакома лично с ее действующими лицами. Так вот, однажды мне довелось подслушать разговор двух дам в троллейбусе. Говорили о детях какой-то общей знакомой. И представьте, эта Лина “такая умная — с самого начала, просто с пеленок, внушила дочери, что с ее рождением потеряла здоровье, вообще положила жизнь на ее воспитание, и у нее выросла такая чу-удная девочка, ну совершенно домашняя, ей двадцать пять и до сих пор по струнке ходит!” — “Так и надо, Сонечка, так и надо! Чтобы чувствовали, кому они всем обязаны!” И тут с заднего сиденья прозвучал какой-то даже сладострастный смешочек. Я тихонечко, с большими предосторожностями обернулась… но, конечно, не увидела ни помела, ни когтей, ни клыков. Всего лишь двух хорошо одетых матрон, полностью уверенных в своей правоте.
