Выделение самоактуализированных людей в особый замкнутый внутри себя класс, в сочетании с ранее произведенной дифференциацией высших и низших потребностей, привело Маслоу в «Психологии бытия» к разделению мотивации на два типа: стремление к развитию и преодоление дефицита. Далее он разделил восприятие на мотивированное дефицитом и мотивированное саморазвитием. Далее произошло разделение любви на Б-любовь и Д-любовь. Бытие стало расслаиваться на отдельные зоны и сферы; описания Б- и Д-любви таковы, что трудно предположить, есть ли между ними связующий мостик. В дальнейшем, в «Дальних пределах человеческой психики» бытие расслоилось у Маслоу на 3 зоны, описываемые в терминах «теория Х — теория Y — теория Z». В «Психологии бытия» акцентируется то удовольствие, которое получают самоактуализирующиеся люди: «самореализующиеся люди наслаждаются, и самой жизнью вообще, и практически всеми ее аспектами… даже вспомогательная деятельность доставляет такое же наслаждение, как и основная» (Маслоу, 1996, с.56). Сам процесс развития порождает изначальную радость». Развитие рассматривается как постоянное и непрерывное движение вперед и вверх. «Чем больше индивид получает, тем больше ему хочется, поэтому желание такого рода — бесконечно и никогда не может быть удовлетворено. Именно по этой причине здесь полностью отсутствует обычное деление на побуждение, путь к цели, достижение цели и соответствующий эффект. Здесь путь сам по себе является целью, и отделить цель развития от побуждения невозможно. Они также представляют собой одно целое» (Маслоу, 1996, с.58). Особо отмечаются дополнительные удовольствия самоактуализированных людей: например, они безо всяких усилий овладевают необходимыми навыками и знаниями. Маслоу развивает тезис: «развитие через радость», считая, что эта позиция дает возможность согласовать теорию самоактуализации со всеми динамическими теориями от Фрейда, Адлера и Юнга до Перлза, Ассаджиоли и Франкла. По отношению к пиковому переживанию проводится мысль, что «пиковое переживание может быть только положительным и желанным и никак не может быть отрицательным и нежелательным» (там же, с.113). Далее проводится мысль об идеальности пиковых переживаний, их абсолютности, существовании их «где-то там», вне жизни человека (там же, с.118–119). Начиная с этого момента пространство существования «обычного» человека, его проблемы перестают интересовать Маслоу. Теперь его интересует «абсолютный мир», очертания которого он обнаружил в философии даосизма, особенно у Лао Цзы, и у Кришнамурти. По тексту «Психологии бытия» видно, что главная особенность этого мира в восприятии Маслоу — его «без-волие». Здесь все происходит как бы само собой: на основе пассивного восприятия происходит «невольное осознание» приводящее к бездейственному «сопереживанию» с позиции «старшего брата человечества». Достигшие этого волшебного уровня бытия осознают свою «ничтожность по сравнению с величием переживания» и «отчаянное нежелание спуститься с этой вершины в долину обычных переживаний» (там же, с.121). «В момент пиковых переживаний индивид уподобляется Богу» (с.126), в личном плане переживает «вторую наивность» и «здоровую детскость». На основании отдельных фрагментов произведений некоторых эго-психологов постулируется, что любовь есть форма регресса, «человек, который не может регрессировать, не может и любить» (с.131); творчество также «является здоровым регрессом, временным уходом от реального мира. То, что я описываю здесь, можно представить как слияние эго, подсознания, супер-эго, эго-идеала, сознания, предсознания и бессознательного, первичных и вторичных процессов, синтез принципа удовольствия с принципом реальности, бесстрашный здоровый регресс во имя большей зрелости, истинной интеграции личности на всех уровнях» (с.131).
В «Психологии бытия» Маслоу дает новое определение самоактуализации, свободное от статистических и типологических недостатков, чтобы самоактуализация не казалась пантеоном типа «все или ничего», в который могут попасть только очень немногие люди, не ранее шестидесятилетнего возраста. Мы можем определить ее как эпизод, или «прорыв», в котором все силы личности чрезвычайно эффективно сливаются воедино, доставляя интенсивное удовольствие, когда человек обретает единство, преодолевая разорванность, больше открыт ощущениям, отличается неповторимостью, экспрессией и спонтанностью, более полно функционирует, обладает большими творческими способностями и большим чувством юмора, способен подняться над эго, более независим от своих низших потребностей и т.д. Во время этих «прорывов» он становится в большей мере самим собой, лучше реализует свои потенциальные возможности и приближается к самому сердцу своего Бытия, становится более полноценным человеком» (Маслоу, 1996, с.132).
Здесь же в духе нового понимания самоактуализации, Маслоу отмечает «один основной парадокс, о котором я уже говорил выше, и с которым мы не может не сталкиваться, даже если и не осознаем это. Цель личности (самоактуализация, автономность, индвидуация, «истинная Самость», по определению Хорна, подлинность и т.д.) похоже, одновременно является и конечной и промежуточной целью, инициацией, шагом вверх по лестнице к трансценденции идентичности. Можно сказать, что ее функция заключается в самоуничтожении. Иначе говоря, если наша цель такова, как толкует ее Восток, — уход от эго, от самоосознания, от самонаблюдения, полное забвение прошлого, слияние с миром и отождествление с ним (Бьюк), гомономия (Ангъял), то похоже на то, что для большинства людей наилучший способ достичь этой цели — это обрести силу подлинной Самости и удовлетворить свои основные потребности, а не предаваться аскетизму» (Маслоу, 1996, с.151–152).
Однако есть очень существенное отличие теории Маслоу от даосизма и буддизма. Во всех основных версиях даосизм и буддизм предполагают, что любая эмоционально подкрепленная деятельность вредна для достижения религиозного идеала и предлагают своим последователям специальные техники для борьбы с этим недостатком. Так. буддизм считает одной из основных причин страдания человека в мире «принцип неудовлетворенности»: исходной причиной страдания является «жажда», то есть страстное желание переживать чувственный опыт. В Дхаммападе говорится (XIV, 187): «Даже божественные удовольствия не погасят страстей. Удовлетворение лежит лишь в разрушении желания». Благородный восьмеричный путь буддизма предусматривает избегание тех мыслей и поступков, которые могут принести вред самому человеку и окружающим. Теория самоактуализации, опирающаяся на практику «пиковых переживаний» определенно не может «понравиться» буддисту. Перечень «бытийных ценностей», приводимый Маслоу, так же находится в противоречии с буддистским взглядом на мир. Кроме того, фундаментальная установка буддиста — это «истина пути». Он знает, что Будда этим путем уже прошел: «Помни, что идти ты должен один. Будда лишь указал тебе дорогу» (Жизнь Будды, 1994, с.238). Все конкретные детали пути должен осилить сам идущий, принимая на себя ответственность за свои действия и становясь более зрелым человеком. «Землеустроители прорывают каналы, лучники метают стрелы, мудрый человек формирует себя» (Дхаммапада). Исходя из «истины пути» любая установка на регресс, чем бы она не мотивировалась, прямо противоречит учению Будды. Еще одно существенное различие с буддизмом касается представлений Маслоу о самости. Буддийский канон, Трипитака, постулирует три основные характеристики существования: 1) непостоянство (анитья), 2) отсутствие самости, души (анатма), 3) неудовлетворенность (дукха), то есть «не-вечное» — «не-душа» — «страдание». Принцип отсутствия самости предполагает, что индивид есть только временное сочетание свойств — интеллекта, эмоций, тела, — каждое из которых так же непостоянно и непрерывно изменяется. Идея относительной динамической целостности (пудгала) означает лишь некую обусловленную (карма) странную конструкцию из разнородных элементов — индивида, который подвергается страданию в силу неестественного желания наслаждаться жизнью в неизменных формах. В буддизме неизменность и вечность — несовместимые понятия. То, что хочет принадлежать вечности — должно меняться. Тот, кто не хочет меняться, причем меняться единственно правильным способом — обречен. Если человек за время своей жизни не успеет познать «четыре благородные истины» и пройти путем Будды, — придет смерть, связка рассыплется и по законам причинности образуется иная. Следовательно, если в буддизме и возможно говорить о самости, — то преимущественно метафорически и как о некоторой желательной конструкции. Эта конструкция, как высшее сознание, или высшая форма сознания, по мнению философии буддизма, только с точки зрения обыденного, эмпирического сознания рассматривается как пустое (ашунья). Пустым оно является для обыденного представления, так как оно, по отношению к такому наблюдателю, трансцендентно (эта позиция в европейской философии развита И.Кантом в рассуждении о вещах самих по себе как пустых для нашего сознания). В самом же себе эта высшая форма сознания не пуста, а наделена бесконечным количеством благих качеств и атрибутов. Эта форма является достижимой путем самостроительства, поэтому любая форма регрессии является неприемлемой.
Даосизм, как традиционное китайское учение основан на представлении чувственно воспринимаемого мира (космоса) единственной реальностью бытия. Все богатства, бессмертные и сверхъестественные существа помещены китайской традицией в пространство между Небом и Землей. Мир делится на две «части»: это лишенный телесности «мир отсутствия» (y) и мир наличного бытия (ю). Эти два аспекта единого космоса соотносятся с двумя основными ступенями космогенеза: исходного нерасчлененного состояния мира и космоса многих существ и вещей. Высшее состояние в религиях древнего Китая обычно воспринималось как достижение полного единения с космическим началом, «единотелесности» с универсумом (и-ти), и рассматривалось в пантеистическом духе слияния с универсумом, отождествления индивидуального сознания с всеобщностью бытия: мир — единый организм, с которым должен стать «единотелесен» мудрец. Даосизм в широком смысле — это «Учение пути», систематизировавшее многовековую практику «пестования жизни», включавшее трактаты по сексуальной практике, дыхательным упражнениям, гимнастике, методам концентрации сознания и созерцания. На определенном этапе из всего этого многообразия сформировался даосизм как учение о методах обретения личного бессмертия в процессе «пестования жизни». Этот пусть делился на внешний и внутренний и связывался с обретением «эликсиров». Собственно путь (Дао) никак не определим («Знающий не говорит, говорящий не знает»), но ключевым является принцип недеяния (ненарушения естественного порядка сущего и невмешательства в природу вещей), которому следует «совершенный мудрец». Он, как и Дао, самоестественен и следует собственной природе, а не внешним условиям и ложным условностям. Уподобившись младенцу, он возвращается в лоно Дао — Великой Матери Поднебесной и обретает совершенство и бессмертие. Даосизм проповедует отказ от ухищрений цивилизации, включая письменность, государственность, образование. Совершенномудрый правитель управляет путем «недеяния», и подданные лишь знают о его существовании, но не более того. Добро и зло, прекрасное и безобразное, сон и бодрствование, жизнь и смерть — лишь условные и относительные понятия, так как в истинной реальности всё присутствует во всём, в каждой части содержится целое и всё переходит во всё. На этом уровне своего развития (III–II в. до н.э.) даосизм и формулирует то «прекрасное прошлое» в которое и призывает нас А.Маслоу. В известном смысле «Психология бытия» и есть попытка создать «эликсир», благодаря которому можно совершить виртуальный побег в сказку. Правда же заключается в том, что в реальном Китае поэтичный даосизм был уравновешен рационалистическим конфуцианством, главным мотивом которого была, говоря современным языком, социализация. В противоборстве и взаимодействии с конфуцианством даосизм на рубеже нашей эры трансформировался в религию откровения от Лао Цзы, превращенного в великого Бога, который периодически воплощается на земле как мудрец и наставник государей. В этой концепции уже заметно влияние индуизма и буддизма. В средние века противоборство, в основном, сменилось сотрудничеством: три мудреца: Лао-Цзы, Конфуций и Будда почитаются вместе как три лица правды и истины. Интерес к древней модификации даосизма не угас. Им интересуются и физики (Ф.Капра «Дао физики») и лирики, и психологи (К.Юнг, А.Уоттс). Различие заключается в том, что А.Уоттс пытается исследовать конкретные техники «пестования жизни» и адаптировать их к практическим потребностям современной психотерапии. К.Юнг исследует символическую сторону процессов поиска эликсиров и трансформации, пытается расшифровать тайнопись древнекитайских текстов из «тибетской книги мертвых», йогических трактатов, философии гноцистизма и разных религий и интегрировать полученное знание в универсальную систему «спасения души», делания ее неделимой (индивидуация). За этим так же стоит определенная прагматика — созданная Юнгом аналитическая психология и соответствующая психотерапевтическая практика.
При этом А.Уоттс отнюдь не предлагал своим клиентам какие-либо йогические цели, а К.Юнг предостерегал как от слияния с самостью, так и от передачи управления от «эго» к самости. Попытка Маслоу «совместить» принцип реальности с принципом удовольствия путем превращения всей жизни в сплошное удовольствие чужда всем рассмотренным в данной работе учениям и теориям, даже индивидуалист платит за свое удовольствие непрерывной борьбой. Так что перед нами чистая Утопия. И на этом этапе психологическую теорию Маслоу можно охарактеризовать как утопический детерминизм. К теме Утопии Маслоу вернется в «Дальних пределах человеческой психики».
§ 7. Самоактуализация и свободное воспитание. Проблема принуждения
В предшествующем параграфе была отмечена мысль Маслоу о необходимости воспитания ребенка без принуждения и любви без вмешательства. Пора проследить истоки этих тезисов. Ранее автор уже отмечал, что феномен американской культуры имеет корни в деизме, индивидуализме и протестантской этике. Выяснено влияние индивидуализма на позицию Маслоу. Теперь подошла пора деизма. Один из его главных теоретиков — Руссо утверждал, что науки и искусства извращают человеческую природу и вносят разложение в нравы природного человека. В основном педагогическом сочинении Руссо, написанном в форме романа «Эмиль или о воспитании» проводится мысль: «всё хорошо, что выходит из рук Творца, всё вырождается в руках человека». Руссо — интуитивист. Он считает, что действие, расчетливо преследующее заранее поставленные цели, по статусу ниже действий «по велению сердца». В естественных условиях человек сам удовлетворяет все свои потребности, сам учит своих детей, сам молится Богу, сам себе художник и поэт, живет полной жизнью не нуждаясь в помощи других и не завися от них. Поэтому он вполне свободен. Поэтому в этом состоянии все люди равны. Всё заканчивается с разделением труда, и чем дальше оно продвигается, тем сильнее становятся узы, ограничивающие человека. Из свободного, самодовлеющего человека формируется часть социального механизма, в котором все части нуждаются друг в друге о ограничивают друг друга. Отсюда произрастает стремление человека к превосходству, власти: накапливая собственность, каждый стремится поставить других людей в зависимость от себя, заставить их на себя работать. Эти взгляды исповедовал не только Руссо, их подхватили в XIX веке анархисты, которых можно рассматривать как деятелей протестной контр-культуры, в том числе Кропоткин, на которого неоднократно ссылается А.Маслоу. Что же делать потерявшему себя в культуре, утратившему свою целостность человеку? Обрести себя вновь. «Человек, будь человеком, это твоя первая обязанность!», говорит Руссо и рисует «идеал» — независимую человеческую личность, свободную и верную только себе и подчиняющуюся только голосу внутренних ценностей, совести. Путь к идеалу лежит в воспитании, которое прежде всего должно быть «свободным воспитанием». Задача заключается не в том, чтобы сделать что-то с воспитанником, а в том, чтобы предохранить его от культуры. Надо сделать так, чтобы природа сама действовала в человеке, ибо она — наилучший воспитатель. Искусство воспитателя заключается в умении ничего не делать с воспитанием. Руссо пытается доказать, что даже обучение ходьбе приводит к «обезличиванию», а особенно вредно преждевременное обучение речи, грамоте и нравственным правилам. До 12 лет воспитываются только чувства, так как раньше этого умственные запросы еще не появляются. Но и воспитание чувств заключается только в том, чтобы ничего не делать, а только ставить Эмиля в условия, когда он сам бы всё делал. Умственное воспитание (с 12 до 15 лет) осуществляется не на основе какой-то программы, а в меру самостоятельно производимым Эмилем наблюдениям и возникающим в результате этих наблюдений запросам. Только после этого начинается нравственное воспитание. В результате все воспитание Эмиля превращается в театр, в котором на протяжении многих лет десятки актеров должны скрупулезно играть свои роли по сценарию, расписанному воспитателем. Сам Руссо в конце романа признает, что «свобода» в его концепции — это только видимость свободы, это только отсутствие видимого гнета: «пусть он думает, что он всегда господин, и пусть на деле будете им вы. Нет подчинения более полного, чем то, которое сохраняет видимость свободы; таким образом сама воля оказывается плененной… Без сомнения он не должен ничего делать кроме того, что он сам хочет; но он не должен ничего хотеть кроме того, что вы хотели бы, чтобы он делал; он не должен делать ни одного шага, который вы не предвидели бы. Он не должен раскрыть рта без того, чтобы вы не знали, что он скажет» (Руссо, с/св3т-11,460). Л.Толстой пытался реализовать аналогичные идеи в яснополянской школе. В «Исповеди» он пишет: «теперь мне смешно вспомнить, как я вилял, чтобы исполнить свою похоть — учить (выд. автором), хотя очень хорошо знал в глубине души, что я ничему не могу научить такому, что нужно, потому что не знаю сам, что нужно… Я так измучился от того, особенно, что запутался… так противно мне стало мое влияние в журнале, состоявшее всё в одном и том же — в желании учить всех и скрыть то, что я не знаю, чем учить, — я заболел более духовно, чем физически, бросил все и поехал в степь к башкирам — дышать воздухом, пить кумыс и жить животной жизнью» (Толстой, с/с т.XI, с.12). Маслоу прошел путь от мечты о самоактуализированном дочеловеченном человеке через идеи трансформации государства путем введения психологического управления и идеи формирования ценностей через закон к идее преданного служения в религиозном смысле и идее трансцендирования самоактуализации. В чем же причина повторяемости, противоречия между замыслом и результатом, которое было и у Платона, и у Руссо, и у Толстого, и у Маслоу? На языке современной науки ответ был сформулирован в §3… Попытаемся сформулировать ответ еще раз. У трех последних перечисленных авторов человек — исходно свободен от рождения и наделен многочисленными достоинствами. Эти свобода и достоинства заглушены фактом принуждения. Гипотеза заключается в том, что если это принуждение отменить, то и свобода и достоинство развернутся во всем блеске. Отсюда дихотомия: свобода и принуждение не могут существовать вместе, полутонов нет, следовательно, или полная свобода или тотальное принуждение. Однако наука говорит, что между геномом и средовыми влияниями лежат и генотип и фенотип: что биологически осмысленная информация, рождаемая путем сознательного отказа от многих возможностей в пользу одной выбранной, ценнее нереализованного потенциала; что переход к самоорганизации может быть осуществлен только на третьем этапе развития, после этапа «накопления». Таким образом, принуждение может быть превзойдено, а отнюдь не отменено, и только путем воспитания в человеке внутренней силы, могущей помочь правильно распределить свои силы в направлениях «человек для общества» и «человек для самого себя». У вопроса, что же важнее, человек или природа, нет однозначного ответа. Они обречены на совместное симбиотическое существование. В 1973 году Катер сформулировал антропный принцип: «Вселенная должна быть такой, чтобы на определенном этапе ее эволюции ее параметры допускали существование наблюдателей». Академик Н.Моисеев пишет: «не будет большой ошибкой сказать, что человечество ходит по острию бритвы: только величайшая согласованность мировых постоянных, чрезвычайно тонкая их настройка обеспечила такое развитие эволюционного процесса, благодаря которому Вселенная обрела, с помощью человека возможность познать саму себя» (Моисеев, 1998, с.129). Более жестко антропный принцип формулирует Хоакинг: мир такой, потому что в нем существует человек. Тогда и принцип Декарта подлежит несколько иному истолкованию: Человек появился во Вселенной потому что она такова, какая она есть; «Я мыслю, потому что мир таков, каков он есть». Следовательно, как минимум для того, чтобы предотвратить переход Вселенной в состояние, неприемлемое для существования наблюдателя, человечество должно ответственно подходить к траектории развития системы «Человечество» и препятствовать действиям отдельных лиц, направленным на повышение вероятности бифуркации. Осознание каждым человеком такой ответственности снимает проблему принуждения, которое ставится одним из факторов воспитания наряду со свободой. Свобода не факт, а цель, не данность, а задание воспитания. И цель не абсолютная, а относительная, не выходящая за пределы траектории системы «Человечество».
§ 8. Самоактуализация в контексте гуманистической психологии и контр-культуры
Д.Леонтьев (1997 – II) отмечает, что американская «гуманистическая психология» сложилась в 50-60 гг. в связи «с бурным ростом культа личной свободы и личного успеха, характерного для послевоенного западного общества. В наши дни проблематика самореализации стала «неотъемлемой частью интеллектуального ландшафта Запада» (с.157). Он считает, что в основе стремления человека к самореализации лежит подспудное стремление к бессмертию, которое проявляется, осознается во многих формах: как стремление продвинуть знание, улучшить условия жизни людей, передать другим знание и опыт, раскрыть людям смысл. Леонтьев полагает, что рассчитывать на бессмертие души рискованно, значительно перспективнее «создать за свою жизнь и оставить потомкам материальные и духовные ценности», в которые стоит «вложить часть себя». Он считает, что «выход за пределы индивидуального бытия» для отдельного индивида возможен лишь в путем приобщения к чему-то большему, что не прекращает своего существования с физической смертью индивида» (там же, с.157).
В.Каган (1997) проводит разграничение между «гуманистической» и «гуманитарной» психологией. «Гуманистическая (от лат. humanus — человеческий) психология — с акцентом на человечности, человеколюбии, уважении к человеку и человеческому достоинству. Гуманитарная ( от лат. humanitas — человеческая природа; образованность, духовная культура) психология — как снимающая конфликт природного и духовно-культурного, сохраняя креативность их противоречий, и ликвидирующая концептуальный провал между материей и разумом» (Каган, 1997, с.117). Каган предполагает, что родившись из гуманистического посыла, эта «третья ветвь психологии» была на самом деле гуманитарной, по крайней мере в работах ее основателей. Но со временем акценты сместились, и произошла «редукция гуманитарной методологии к ее гуманистическим предпосылкам. Каган считает, что «российской психологии с ее очень глубокими и гуманистическими и гуманитарными традициями предстоит выработка своей позиции и смыслового наполнения метафоры «психологии с человеческим лицом» (там же).
Д.Леонтьев (1997 — I) отмечает, что путь образования научной платформы гуманистической психологии «не типичен для становления научных школ и направлений, до сих пор неясным остается вопрос как о границах Г.П., так и о том, является ли она частью основного потока развития психологической науки или же особым путем, ведущим в ином направлении (Graumann). Ряд представителей Г.П. подчеркивает, что Г.П. не является научной школой наравне с другими. «Г.П. — это цель, а не доктрина» (Jourard). Это «ориентация размышлений о человеке и всей научной деятельности, которая изменяет наш образ человека и освобождает психологию от искусственных ограничений, положенных на нее теми теориями, которые сейчас уже, похоже, устарели (Severin)» (Леонтьев, 1997—I, с.19–20).
И.Ялом (1999) сообщает, что «личностных теоретиков (например Гордона Олпорта, Генри Мюррея и Гарднера Мерфи, а позднее Джорджа Колли, Абрахама Маслоу, Карла Роджерса и Ролла Мэя) постепенно начали тяготить рамки как бихевиоральной, так и аналитической школ. Они полагали, что оба этих идеологических подхода к человеку исключают из рассмотрения некоторые важнейшие свойства, которые, собственно, и делают человека человеком, — такие, как выбор, ценности, любовь, креативность, самосознавание, человеческий потенциал» (Ялом, 1999, с.23). Заявив о себе в 1950 году, в 1961 ассоциация гуманистической психологии основала «Журнал гуманистической психологии», в редколлегию которого вошли К.Гольдштейн, Ш.Бюлер, О.Хаксли, Д.Бьюдженталь, А.Маслоу, К.Роджерс. В
1. Человек как целостное существо превосходит сумму своих составляющих (иначе говоря, человек не может быть объяснен в результате научного изучения его частичных функций);
2. Человеческое бытие развертывается в контексте человеческих отношений (иначе говоря, человек не может быть объяснен своими частичными функциями, в которых не принимается в расчет межличностный опыт);
3. Человек сознает себя (и не может быть понят психологией, не учитывающей его непрерывное, многоуровневое самосознавание);
4. Человек имеет выбор (человек не является пассивным наблюдателем процесса своего существования: он творит свой собственный опыт);
5. Человек интенциален (человек обращен в будущее, в его жизни есть цель, ценности и смысл).
Американская ассоциация Г.П. выдвинула следующее самоопределение: «Г.П. можно определить как третью основную ветвь психологического исследования… которая занимается прежде всего теми человеческими способностями и потенциями, которые не нашли своего места ни в позитивистской или бихевиоральной теории, ни в классической психоаналитической теории, например, креативность, любовь, самость, развитие, организм, удовлетворение базовых потребностей, самоактуализация, высшие ценности, бытие, становление, спонтанность, игра, юмор, привязанность, естественность, теплота, трансценденция, эго, объективность, автономия, ответственность, психологическое здоровье и родственные понятия. Этот подход может быть так же представлен работами К.Гольдштейна, Э.Фромма, К.Хорни, К.Роджерса, А.Маслоу, Г.Олпорта, А.Ангъяла, Ш.Бюлер, К.Мустапаса и т.д., а так же некоторыми аспектами работ К.Юнга, А.Адлера, эго-психологов психоаналитического направления, экзистенциальных и феноменологических психологов» (цит. по Леонтьев, 1997 - I, с.20).
Д.Леонтьев отмечает, что эти общие формулировки «позволяют представить себе идеологию и пафос Г.П., направленность против господства в психологии сциентистского, механистического подхода к человеку, который, будучи перенесен из естественных наук, занимал в ней доминирующее положение. Представители Г.П. стремятся построить новую, принципиально отличную от естественнонаучной, методологию познания человека. Вместе с тем неясность перспектив решения этой задачи обусловлена прежде всего теоретической разноголосицей внутри самого течения: расхождения между позициями разных авторов-гуманистов оказываются не меньше, чем расхождения разделяющие Г.П. и бихевиористский или психоаналитический лагерь» (там же, с.20–21). Д.Шульц и С.Шульц (1998) отмечают, что особый акцент в Г.П. падал на «реализацию личности, веру в возможность совершенствования человека, подчеркивание ориентации на настоящий момент в жизни, гедонизм (стремление к чувственным удовольствиям как главному содержанию жизни) и тенденция к максимальному самораскрытию человека (свободное выражение внутреннего мира и переживаний)» (с.472).
И.Ялом пишет (1999, с.25), что «Соединенным Штатам (и возникшей там гуманистической психологии) свойствен Zeitgeist экспансии, оптимизма, бесконечных дистанций и оптимизма». Это привело к тому, что «гуманистические психологи больше говорят о развитии потенциала, чем об ограничениях и игре случая; больше о сознавании, чем о принятии; больше о пиковых переживаниях и глубинном единстве, чем о тревоге; больше о самореализации, чем о смысле жизни; больше о Я—Ты отношениях и встрече, нежели от отчуждении и базовой изоляции».
На первом этапе развития Г.П. единственным общим основанием была готовность действовать исходя из неудовлетворенности доминирующим положением бихевиоризма и психоанализа. Эта неудовлетворенность носила во-первых форму эстетического неприятия объяснительных принципов бихевиоризма и психоанализа. Гуманистов не могло удовлетворить объяснение З.Фрейдом научной любознательности в связи с сексуальной любознательностью в раннем детстве (З.Фрейд. «Леонардо да Винчи», Мн., 1996), не могли вызвать радости у феминисток гипотезы о возникновении ткачества в связи с женской мастурбацией, а у культурологов утверждения о том, что миф о лабиринте есть символическое выражение анального рождения (запутанные ходы — кишки, нить Ариадны — пуповина).
«Следуя этим идеям, нам нужно предположить, что все великие ученые прошлого, идет ли речь о Демокрите, Авиценне, Ньютоне или Эйнштейне обладали схожей любознательностью по поводу собственных гениталий или в возрасте двух—трех лет строили гипотезы относительно рождения своих братьев и сестер. К сожалению или к счастью для истории науки, современная психология детства в основном противоречит этим смелым утверждениям Фрейда» (Руткевич А., 1997. С.41).
Столь же неудовлетворительными являются описательные схемы бихевиоризма. «Поведение — все, внутренняя жизнь — ничто!» и представления о том, что путем правильного использования подкрепления при тотальном контроле из человека можно сделать все что угодно («Дайте мне десять здоровых младенцев…»). Отношение к детям в духе Уотсона: «Никогда не обнимайте и не целуйте детей, не сажайте их на колени. Если необходимо, целуйте их один раз в день, в лоб, укладывая их спать. Утром пожимайте им руку» (Д.Уотсон. Цит. по Фейдиген, 1996. С. 404-405), и отношение Скиннера к ценностям гуманизма, таким как «автономный человек», «свобода», «достоинство», «творчество», как «объяснительным фикциям», так же вполне заслуживают серьезной и не только эстетической критики. К.Холл писал, что «Скиннер полагает, что это весьма вредоносное объяснение, потому что такое объяснение создает ложное чувство удовлетворенности и делает якобы ненужным исследование объективных переменных, которые могли бы осуществить подлинный контроль поведения» (Цит. по Фейдиген, 1996. С.409).
Во-вторых, три ветви психологии апеллировали к различным методологическим основаниям.
Д.Уотсон, первый психолог открыто объявивший себя бихевиористом, определил бихевиоризм следующим образом: «Психология с точки зрения бихевиориста — это чисто объективный раздел естественных наук. Ее теоретическая цель — предсказание поведения и управление поведением. Интроспекция не принадлежит по существу к ее методам… Бихевиорист в своих попытках прийти к одной схеме реагирования, не делает различия между человеком и животным» (цит. по Фейдимен, 1996. С.404). Радикальные бихевиористы утверждали, что не существует такой вещи как сознание, что все научение зависит только от внешней среды; вся человеческая деятельность обусловлена и обусловливаема и независима от генетических различий. Эту методическую парадигму бихевиоризма можно именовать механистическим материализмом.
Собственно практически все естествоиспытатели конца XIX—начала XX века считали себя «механицистами». З.Фрейд боготворил науку и неоднократно отмечал в своих работах, что позитивная наука должна сменить религиозную и метафизическую картины мира. Возврат К.Юнга к «донаучной» картине мира и увлечение «тайным знанием» он считал регрессией к давно ушедшим эпохам и мировоззрениям. Фрейд писал, что «аналитики являются, по сути, неисправимыми материалистами и механистами» (цит. по Руткевич А., 1997. С.50), подразумевая под этим принятие той картины мира, которую дают «естественные» науки. Сам Фрейд соединял в себе эмпирика-наблюдателя и способного к смелым гипотезам теоретика. Слабым же звеном в его исследованиях было использование метода «элиминационной индукции», разработанного Ф.Бэконом и Дж. Ст. Миллем. С точки зрения логики этот метод приводит к «ошибкам поспешного обобщения». Типичный пример — работа
«Именно здесь обнаруживается самое слабое место в аргументации Фрейда, общий недостаток его научного мышления. Он слишком часто выдает вероятностные аргументы за строгие и окончательные доказательства. Его смелые аналогии между затруднениями невротиков, детскими переживаниями и стадиями филогенеза требуют от него признания таких сомнительных предпосылок как ламаркистский тезис о наследуемости благоприобретенных признаков. Типичной для Фрейда оказывается следующая ситуация: на основе сравнительно небольшого материала наблюдений он делает предельно универсальный вывод, формулирует закон, а затем с помощью этого закона объясняет другие явления, по аналогии переносит его на другие процессы, исходя из того, что этот закон уже доказан» (Руткевич А., 1997. С. 54). По мнению Ортега-и-Гассета, Фрейд мыслил как философствующий естествоиспытатель, склонный принимать наличную картину действительности, данную совокупностью наук, за саму действительность. То есть третий мир абсолютно тождественно отражает первый. Ортега замечает, что вокруг Фрейда собираются не ученики, а фанатичные единоверцы, а сам Фрейд со своим «наивным» видением мира уподобляется Робинзону, считая что всех его «метафизических» предшественников можно отбросить во имя новой «физики», которая способна все объяснить, исходя только из своих собственных принципов. «Но лишь немногие проблемы являются плодами непорочного зачатия в глубине духа. За проблемами стоит долгая история борьбы различных решений, которая не оставляет проблемы нетронутыми» (Ортега-и-Гассет, цит. по Руткевич, 1997. С.56).
Итак Фрейд и его последователи придерживаются материалистической метафизики и пытаются объяснить все психические явления биологическими причинами, сами того не желая исповедают неорганическое мировоззрение и даже не осознают этого. Отсюда, по мнению Ортега-и-Гассета, и происходит проблематичность психоанализа как «науки», а «потому мы выходим в «чудесный лес сновидений».
В целом же методическая основа бихевиоризма и психоанализа может быть отнесена к «экспериментальной парадигме» в методологии науки.
