Во время второго кризиса процесс социализации начинает ослабевать, потому что использованная личность с каждым годом объективно все меньше и меньше нужна обществу, устойчивому жизненному стереотипу вновь начинает грозить опасность, а сил на трансформацию еще меньше, чем во время первого кризиса, возникает серьезная угроза усиления знаменитой экзистенциальной тревожности. Не случайно W. H. Auden назвал наш век «веком тревожности». Сложности цивилизации, быстрота изменений и частичный отказ от религиозных и семейных ценностей создают все новые тревоги и конфликты для отдельных субъектов и для общества в целом (173). Поэтому человека с суицидальными тенденциями лучше всего направлять либо к психотерапевту, который способен повернуть человека лицом к религии, либо к профессиональному, специально обученному в этом направлении, служителю соответствующей конфессии, который аккуратно и тактично поможет человеку обрести смысл жизни в вере, предотвратив возможную суицидальную попытку.
Церковь испокон веков выработала целый набор блестящих противосуицидальных мероприятий и не нужно выдумывать велосипед. По своей сути и вера и самоубийство явления одного порядка, но никто не может усомниться, что в государственном плане вера намного выгоднее. Поэтому именно государство должно позаботиться, чтобы вопросы о смысле жизни, возникающие у граждан в кризисные периоды онтогенеза, своевременно находили свое разрешение наименее болезненными способами. Социализация и вера — это хорошие способы.
6
Аналогичным следствием рассогласования между индивидуальной онтогенетической динамикой и прогнозируемым личностным ростом, следствием менее трагическим, чем самоубийство, но не менее значимым с социальной и медицинской точки зрения является так называемое «бегство в болезнь». При этом глубинные причины появления «условной выгодности» психопатологической симптоматики зачастую остаются неосознанными не только пациентом, но и врачами.
Прежде всего, с особенной наглядностью можно наблюдать этот феномен при различных формах аддиктивного поведения, и в частности при алкоголизме. Только в последние десятилетия проблемы зависимости от различных веществ стали рассматривать не только как клинико-биологического явление, не только как медицинскую проблему, не только как болезнь, но и как следствие нарушения нормального психологического функционирования личности.
Одним из самых известных примеров подобного подхода является концепция аддиктивного поведения. Аддиктивное поведение, по определению Ц.П.Короленко (69), выражается в стремлении к уходу от реальности путем изменения своего психического состояния посредством приема некоторых веществ или постоянной фиксации внимания на определенных предметах или активностях. В современном обществе эта проблема приобретает такие масштабы, что как указывает Ц. П. Короленко, становится целесообразным выделение специального раздела — психиатрии аддикций.
Он подчеркивает, что аддиктивное поведение часто возникает в тех случаях, когда человек сталкивается с трудными ситуациями в жизни, когда резко меняется стереотип жизни, предъявляются повышенные требования к его адаптационным ресурсам.
Крисиз аутентичности с его неизбежными требованиями перестройки всего стереотипа бытия несомненно предъявляет повышенные требования к адаптационным ресурсам личности. И аддиктивное поведение в ряде случаев является примером патологической адаптации и патологической защиты.
Нам удается наблюдать клинические случаи, когда личность, будучи не в силах соответствовать собственным представлениям или представлениям окружающих о своем «должном» уровне личностного функционирования, использует алкоголизацию и другие формы субстанционного аддиктивного поведения как «объяснительный» и защитный механизм. «Я не достиг того, что хотел сам, или того, что хотели окружающие меня люди, не потому что не смог, а потому, что пью и(или) болею». У самого человека и окружающих его людей создается впечатление, что во всем виноват алкоголь, что достаточно ликвидировать этот фактор и ожидаемое всеми развитие пойдет своим чередом. Однако это не так. Развитие часто уже невозможно, поскольку исчерпан личностный потенциал, а алкоголь в этой ситуации является не столько защитой от мучительных переживаний, связанных с кризисом аутентичности (в связи с его седативым и атарактическим эффектом), сколько защитой от осознания внутри себя, защитой от осознания другими собственного несоответствия, собственной импотенции, собственной инволюции.
Этот ловкий маневр иногда настолько удачен, что и сама личность и все окружающие ее люди (и даже лечащие врачи) искренне уверены, что вся проблема заключена в алкоголе, что стоит убрать этот фактор, стоит «вылечиться», и ожидаемый процесс личностного развития пойдет своим чередом. Но это не так.
Если мы попытаемся в таких случаях только вылечить зависимость от алкоголя и (не дай бог) вылечим ее успешно, мы можем ожидать возникновения более деструктивных форм девиантного поведения, и в частности, описанного выше суицидального поведения.
При успешном лечении в лучшем случае происходит трансформация субстанционных форм аддиктивного поведения в другие менее патологические несубстанционные формы аддикций (например, в работоголизм, стремление к накопительству, гэмблинг).
Еще более часто после лечения или спонтанно субстанционное аддиктивное поведение трансформируется в ипохондрический синдром.
Большинство ярко выраженных длительных ипохондрических состояний, протекающих с паническими атаками, мне приходилось наблюдать у мужчин в возрасте 35 — 45 лет, длительное время перед этим злоупотребляющих алкоголем. Практически всегда эти пациенты имеют четкий алкогольный анамнез, и ипохондрическая симптоматика развивается непосредственно после вегето-сосудистого пароксизма на фоне передозировки алкоголя. Как правило, употребление алкоголя после первой панической атаки, сопровождающей вегето-сосудистый пароксизм, прекращается и на первый план выходит затяжная невротическая ипохондрическая симтоматика. Болезнь приобретает характер ипохондрического развития личности, крайне плохо поддается психотерапевтическому лечению, потому что основной патогенетический механизм возникновения ипохондрической симптоматики не всегда осознается.
Однако при подробном сборе анамнеза практически всегда в этих случаях удается выявить наличие не только ранее актуальных идей несоответствия своего реального положения имеющемуся, но и глубинное, сиюминутное, никуда не исчезнувшее актуальное чувство неисполненности и недостигнутости.
Один из моих пациентов с подобным течением заболевания (алкоголизация — вегето-сосудистый пароксизм с панической атакой — ипохондрический синдром и ипохондрическое развитие личности) рассказывал мне, что в период лечения в отделении ему приснился сон, что он в одиночестве, без всякой цели бредет по одной из центральных улиц города и видит на всем пространстве площади перед драматическим театром накрытые столы, за которыми один из его бывших однокурсников (коммерсант, добившийся блестящих коммерческих успехов и материального благополучия) с размахом отмечает свой день рождения. На этот гигантский праздник приглашены сотни людей, он видит десятки знакомых лиц, они все приглашены, кроме него одного. И он, печальный, торопливо проходит по улице вдоль всех этих весело пьющих и едящих людей, мечтая только об одном, чтобы поскорее пройти мимо них и чтобы его никто не заметил.
7
Как и суицидальное поведение при ближайшем рассмотрении ипохондрическая симптоматика четко проявляет свою онтогенетическую обусловленность и привязанность к основным кризисам аутентичности. Приблизительно в равной мере и у мужчин и у женщин особенно часто ипохондрия отмечается у подростков и лиц в возрасте старше 60 лет.
Ипохондрия рассматривается как социокультуральное образование, когда субъект, который сталкивается с предполагаемой и неразрешимой проблемой, обращается к роли больного. Роль больного обеспечивает «выход» из ситуации, поскольку «больной может избежать пагубных обязательств и не выполнять неприятных обязанностей» (173).
Характерно, что индивидуальная, ориентированная на критику традиционная психотерапия при ипохондрии редко достигает успеха.
Известный румынский специалист в области пограничных состояний, предложивший оригинальную информационную модель неврозов, А. Кемпински, говоря об ипохондриках, отмечает, что иногда лишь после длительной работы с пациентом можно понять, что лежит в основе его ипохондрии: чувство пустоты и жизненной скуки, невозможность планирования жизни ввиду существующего конфликта или же депрессивное закрытие будущего черной пеленой безнадежности, или же охота бегства от существующей ситуации в более благоприятную общественную среду (174).
А. Кемпински, описывая выгодные аспекты болезни, подчеркивает, что роль больного в определенных ситуациях может считаться общественно выгодной, так как освобождает от многих трудных общественных обязанностей, изменяет систему отношений со стороны окружающих к больному, а также «факт существующего заболевания неоднократно охраняет пациента перед сознанием жизненной катастрофы, например в случаях провала в вузе, когда нужно возвращаться в свою деревню, в случаях стародевичества и т.д.».
Однако он же указывает на то, что человек с момента рождения и до самой смерти должен развиваться и развитие это состоит в возникновении все новых и новых морфологических и функциональных форм. «Человек может постоянно создавать новые формы своей активности; конструкция его нервной системы так богата, что никогда он не будет в состоянии использовать существующие в нем возможности» (174). И невроз в этом плане он более склонен рассматривать как реакцию на задержку в развитии, а не следствие диссоциации между ожидаемым развитием и фактической его остановкой.
8
В настоящее время крайне трудно выделить и принять какую-либо одну теорию неврозов. Несмотря на то, что невроз в настоящее время уже трудно определить как «незнание, возведенное в степень нозологической формы» (Axenfeld & Huchard, 1883), единой теории невроза до настоящего времени не существует.
Единая теория невроза в мире не признавалась практически никем, кроме некоторых отечественных психиатров — последователей учения Павлова. Практически каждое направление в психологии и психопатологии начиная от психоанализа, бихевиоризма, гештальт-психологии до неофрейдизма, экзистенциального анализа, гуманистической психологии пытается опробировать теоретическую обоснованность своих построений в первую очередь на практике невротических расстройств.
Невроз можно образно сравнить с таинственным прекрасным замком, вокруг которого со всех сторон собрались психопатологи, каждый из которых заворожен богатством и замысловатостью отделки стен, каждый из которых блестяще описывает лишь открывающийся ему одному вид, и взгляды других ученых игнорируются чаще не потому, что признаются неверными, а лишь потому, что собственная позиция представляется наиболее выгодной и неисчерпанной в своем познавательном многообразии. Поэтому так часто в описаниях неврозов мы можем встретится с блестящей разработкой симптоматологии, синдромологии, но, к сожалению, в этой изощренности иногда теряется объемность феномена и его внутренний смысл.
Лишь немногие решаются проникнуть в глубины этого замка. Нужно быть героем, чтобы решиться на такое путешествие. Таким героем в психологии и психопатологии двадцатого века был Фрейд. Фрейд — «самый великий психопатолог», как характеризует его Лэнг, сошел в «Преисподнюю» человеческого сознания и «встретился там с абсолютным ужасом» (180).
Согласно Фрейду, невроз в наше время заменяет монастырь, в который обычно удалялись те, кто разочаровался в жизни или которые чувствовали себя слишком слабыми для жизни.
И именно в «преисподней» человеческого сознания, в глубинах личности сможем мы обнаружить тот патогенетический механизм, тот монастырский устав, который вызывает движение стрелок на невротических часах, звон невротических колоколов и замысловатую динамику невротической симптоматики на фасаде невротической личности.
По этой же аналогии шизофрению можно сравнить с «Замком» Кафки. Что касается симптоматологии, синдромологии и эпидемиологии шизофрении, то считается, что в плане клинических описаний мы вряд ли сможем достигнуть большего, нежели это было сделано классиками в конце 19-го начале 20-го века. Однако все попытки проникнуть в сущность данного феномена остаются безуспешными. Яркие клинические формы и проявления шизофрении при попытке их «поймать» проходят сквозь руки исследователей, как воздух. Стоит отойти подальше и шизофрения как клинический феномен во всем своем блеске предстает перед нами, стоит к ней приблизится — и она рассыпается на наших глазах на тысячи никак не связанных между собой осколков.
Я пишу это для того, чтобы подчеркнуть, что онтогенетический подход к неврозам — это не теория, которая пытается объяснить сущность всех невротических нарушений. Это лишь один из взглядов на одну из сторон невротической психопатологии, не отрицающий и не подменяющий других взглядов и других подходов.Единственная цель данного подхода — показать, что в неврозе есть и это. Есть неврозы, сущность которых невозможно понять без учета онтогенетической динамики индивидуального и личностного бытия.
Невротик — это человек, который, не будучи способным развиваться дальше, не желает опускаться вместе со всеми и получать то примитивное удовольствие, которое в избытке дает примитивная жизнь, и зависает тем самым в вакууме. Он оказывается между двумя «не»: не могу и не хочу. Он не хочет пожертвовать определенной долей аутентичности ради идентификационных процессов, и ему недостаточно собственной аутентичности при отсутствии идентичности. Невротик недальновиден. Он всегда забывает, стреляя в далеко стоящую мишень, что пуля подчиняется не только силе, выталкивающей ее из ствола, но и земному притяжению. И чем дальше летит пуля, тем больше ее клонит к земле, тем выше и недостижимее остается цель.
Таков, в целом, патогенетический механизм возможного рассогласования между индивидуальным и личностным онтогенезом, между индивидуальным и личностным функционированием, патогенетический механизм тревожности, психического напряжения, истощения и других вариантов патологической защиты от возникающего индивидуально-личностного конфликта.
Все это имеет с моей точки зрения огромное значение для понимания глубинных индивидуальных корней возникновения и формирования различных форм девиантного поведения и девиаций личности, а также различных форм пограничной психопатологической симптоматики.
Все это позволяет несколько по иному взглянуть на роль онтогенеза в механизме возникновения многих пограничных (а может быть и не только пограничных) нервно-психических расстройств.
ГЛАВА 11. ОНТОГЕНЕТИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ПСИХОТЕРАПИИ
1
Если сказать, что психотерапевт должен обязательно учитывать индивидуальные особенности пациента — это может показаться смешным. Настолько это тривиально.
Любая психотерапия настолько, насколько она имеет отношение к личности, насколько она учитывает индивидуальные особенности личности, учитывает и те индивидуальные особенности, которые непосредственно обусловлены онтогенезом. Поэтому любая психотерапия в большей или меньшей степени — это онтогенетическая психотерапия.
Теоретически — это так, но так ли это практически?
Ведь, онтогенетический подход к психотерапии — это не просто возрастной подход, когда мы проводим психотерапию, учитывая возраст пациента и ориентируясь на известные возрастные особенности психологического функционирования. Естественно, что зная о неразвитости абстрактно-логического мышления в детском и раннем подростковом возрасте, мы, например, изменим тактику рациональной психотерапии, будем по другому объяснять ребенку и подростку механизм возникновения заболевания и пути возможного выхода из психотравмирующей ситуации. В зрелом возрасте мы будем использовать иные подходы, иные слова и иные объяснения.
Онтогенетическая психотерапия базируется на несколько ином подходе к личности. Понимая онтогенез как эволюционно-инволюционный процесс, в котором период развития, созревания и становления личности сменяется периодом зрелости, а зрелость в свою очередь плавно сменяется периодом инволюции и регресса личности, мы именно в этом векторном понимании онтогенеза усматриваем основную сущность онтогенетической психотерапии. Не столько учет конкретных, привязанных к возрасту особенностей психологического функционирования личности, сколько учет общей динамической направленности, учет эволюционного или инволюционного вектора в каждом конкретном случае позволит нам лучше понять индивидуальные особенности личности и проводить более адекватную психотерапию.
Там, где мы видим процесс эволюции личности, развивающуюся личность, полностью неактуализированную личность, мы смело можем проводить активизирующую психотерапию, мы смело можем обращаться к личности, мы можем не бояться перекладывать груз ответственности за свое дальнейшее развитие и функционирование на саму личность, мы имеем право усиливать внутренний локус-контроль и интернальность атрибуции. Мы проводим психотерапию по Карнеги и говорим человеку «начни с себя».
Подобная активизирующая психотерапия может помочь лишь в том случае, когда личностный потенциал еще не исчерпан. Подобный тип психотерапии применим лишь для развивающейся личности. Только в двух случаях мы можем ожидать успеха от подобного вида психотерапии: у подростков и у креативных личностей. Только для них сам факт функционирования в ограниченной, закрытой ситуации является психотравмирующим. Только у них искусственное ограничение деятельности, недостаток стимулов приводит к нарастанию психического напряжения и даже заболеванию. При этом не важно — что является причиной ограничения: сам человек или какие-либо внешние факторы. Поскольку подростки и креативные личности в значительной степени ориентированы на себя и самодостаточных, окружающая социальная среда лишь с большим трудом может создать такие условия, которые бы в истинном смысле слова воспрепятствовали реализации имеющихся потенций, и как следствие — привели к возникновению личностной и невротической патологии. Избыток психической энергии значительно проще реализовать даже в условиях крайне бедной стимульной среды. Креативная личность, даже работая дворником — всегда имеет возможность придумать новый способ подметания улиц. Она всегда умудрится из самого скучного занятия, если его невозможно избежать, устроить себе настоящий праздник.
Поэтому значительно чаще можно встретить случаи самоограничения, так называемые «творческие кризисы», когда человек сам сознательно отказывается по тем или иным причинам от креативной деятельности из страха ли перед ее последствиями или из чувства неуверенности в себе.
Известен пример с Фрэнком Капрой, который приводит в одной из своих работ Э. Фромм. Сициллийский мальчик, выросший в американском гетто, больше всего мечтал о славе и признании. Несмотря на жесточайшую конкуренцию, он благодаря уму, хитрости и упорству пробился наверх и стал главным режиссером студии «Колумбия пикчерз». Его главной мечтой стал «Оскар» и мечта Капры стала реальностью — его картина «Это случилось однажды ночью» с Кларком Гейблом и Клодетт Кольбер удостоилась пяти «Оскаров». После этого Капра совершенно неожиданно пугается, потому что он вдруг решил, что с этого момента, с этой вершины все дороги ведут вниз. И именно так чаще всего и происходит в жизни. После достижения своего пика, человек рассчитывает, что многое главное еще впереди, хотя со стороны нетрудно заметить, что потенциал человека уже исчерпан и именно попытки стимулировать его творческую активность могут привести к возникновению заболевания.
В момент творческого кризиса Капра также тяжело заболевает. Он постоянно жалуется на усталость, у него стала повышаться температура, появилась болезненная слабость, по ночам его лихорадило, и даже рентген показал затемнение в правом легком. Однако доктора были озадачены, так как многие другие симптомы не подтверждали начальный диагноз — туберкулез. Состояние Капры ухудшалось — он потерял в весе около тридцати фунтов и «таял с каждым днем». Единственным близким другом Капры в это время был Макс Уинслоу. Капра сказал ему, что умирает. На десятый день его болезни Макс зашел к другу в спальню рано утром и сказал, что какой-то незнакомый человек хочет его видеть. Капра хотел отказаться от этой встречи, но Макс уговорил его принять незнакомца. Незнакомец не захотел говорить с больным, пока он не встанет с постели. Капра начал было объяснять, что не может встать, но Макс помог ему одеться и почти силой усадил взбешенного Капру в кресло. Без всяких предисловий незнакомец сразу же сказал:
- Мистер Капра, вы трус.
- Что-о-о?..
- Вы трус, сэр, но что еще печальнее, вы оскорбляете замысел господний. Вы слышите, что говорит этот безумец? — Он указал на работающий радиоприемник, из которого доносились лающие звуки речи Гитлера. — Этот слуга дьявола хочет отравить мир ненавистью. Сколько людей слушают его? Пятнадцать, двадцать миллионов? Всего двадцать минут? А вы, сэр, можете напрямую говорить с сотнями миллионов два часа при потушенном свете. Ваш талант, мистер Капра, принадлежит не только вам! Это дар Господний! И сделал это господь не случайно! Если вы не используете этот дар, вы тем самым оскорбите Господа и все человечество. Прощайте, сэр!
Пристыженный и разозленный режиссер выключил радио, встал, оделся, собрал чемоданы и поехал с женой в Палмспрингс, где постепенно пришел в себя. К нему вернулось жизнелюбие, желание работать! Он ощутил новый творческий подъем. Капра создал после этого всемирно известные фильмы, ставшие популярными, кроме прочих достоинств еще и потому, что они были признаны как «Новое слово в изображении состояний человеческой души». «Мистер Дитц едет в город», «Мистер Смит едет в Вашингтон», «Эта прекрасная жизнь», «Потерянный горизонт», и многие другие его фильмы оказали огромное влияние на миллионы людей во всем мире (156).
Неправильно было бы думать, что незнакомец с помощью своих слов вложил в Капру заряд энергии и стимул к деятельности, он лишь умело убрал блокаду, препятствующую наличному творческому потенциалу, он направил имеющуюся энергию с путей созидания болезни на пути продуктивной креативной деятельности.
Для креативной личности самым большим психотравмирующим фактором является искусственная пассивность. Если ограничение психической активности ребенка и подростка приводит к существенной деформации личности, то аналогичный процесс у креативной личности приводит к нервно-психическому заболеванию. Поскольку для креативной личности творческая деятельность является просто физиологической потребностью, связанной с необходимостью свободно тратить избыток психической энергии, невозможность ею заниматься или прекращение ее приводит к психическому перенапряжению и психосоматическому заболеванию.
2
Но в тех ситуациях, когда мы видим перед собой актуализированную личность и исполненную личность, в той ситуации, когда мы видим перед собой инволюционирующую личность, проблема которой заключается в том, что та степень ее достигнутости, которая имеется в реальности, и тот уровень, который гипостазировался в процессе созревания, не соответствуют друг другу, будем ли мы в этих ситуациях пытаться стимулировать и активизировать процессы личностного функционирования на общем фоне ослабления адаптационных возможностей личности? Ведь любой новый стиль поведения, любой новый стиль мышления, любой новый стиль взаимоотношений с другими людьми, который мы можем предложить в данной ситуации, и который быть может с нашей точки зрения кажется более адекватным для данной личности, потребует тотальной перестройки всех адаптационных систем личности. Возможен ли такой кардинальный процесс после достижения человеком биологической зрелости, после достижения пика индивидуального и личностного онтогенеза? С нашей точки зрения — нет.
В этом плане мы выделяем два направления в онтогенетической психотерапии: креативная психотерапия, позволяющая наиболее полно реализовать имеющийся потенциал развивающейся личности и психотерапия, позволяющая уменьшить невротический конфликт, возникающий в результате кризиса аутентичности, когда социальное функционирование личности и самосознание личности не учитывает объективной индивидуальной онтогенетической инволюционной динамики.
К похожему пониманию и разделению психотерапевтических методов на две группы в свое время пришел еще Кречмер. Он писал, что если мы сопоставим все наши терапевтические методы, то получим ряд, одна сторона которого образуется массивными внушениями в бодрствующем состоянии и методами дисциплинирующего характера (Кречмер объединял подобные методы воздействия термином «суггестивная психотерапия»), а другая — воздействием с помощью убеждения и психоанализом («рациональная психотерапия»). Если первая применяется, как подчеркивал Кречмер, преимущественно для лечения неврозов у простых людей («показания для суггестивных методов — пациенты с простой и грубой душевной структурой»), то вторая предназначена для исцеления натур тонких, разумных и более сложных. «Первые — для полчища грубых целевых неврозов и массивных случаев истерии, вторые — прежде всего для сенситивных неврозов, неврозов навязчивого характера».
По мнению Кречмера, «в лечении интеллигентных и тонко чувствующих пациентов нельзя употреблять грубого суггестивного обмана; и наоборот, надо помнить, что на крепкий сук — острый топор. В отношении к случаям массового истерического самовнушения целевым реакциям ограниченных людей надо действовать коротко и ясно. Там, где мы в течении получаса можем достичь цели живительным электродом и строгим тоном команды, мы не будем долго разыскивать породившие эти явления комплексы. Мы не станем также тратить свое время на многочасовые сеансы гипноза и психоанализа всякого рода дегенератов, неизлечимо больных людей и дам полусвета, для которых серьезная работа врача является лишь сенсацией или времяпровождением…
По отношению к плохо воспитанным и ограниченным людям не следует терять время, применяя переубеждение, а лучше прибегнуть к кратким, сильно действующим суггестивным и дисциплинирующим методам. Психоаналитическое же исследование и лечение пригодно только для интеллигентных пациентов» (170).
Кречмер проводит дифференциацию двух видов психотерапии в зависимости от двух типов личности: пациентов с простой и грубой личностной структурой и пациентов тонких, разумных и более сложных. В этом смысле он очень близок к нашей дифференциации двух типов личности: примитивной и креативной.
Как психотерапевт-практик он исходит из реального положения вещей, он не объясняет свой подход какими-либо теоретическими принципами. В своих рекомендациях он не пытается объяснить почему существуют два данных типа личности, но он и не призывает к попытке с помощью психотерапии «приводить» всех людей к полной актуализации, чем пытаются заниматься гуманистически ориентированные психотерапевты.
3
Я уже достаточно говорил о психологических особенностях и проблемах креативной и примитивной личности, чтобы останавливаться на этом еще раз и поэтому хотел бы перейти к проблемам психотерапии примитивной личности.
Примитивные личности составляют костяк и плоть любого социального организма, представляя вместе с тем наиболее ригидную, наиболее сопротивляющуюся быстрым изменениям систему. Поэтому никто так остро не ощущает своей потерянности в нестабильной социальной системе, как примитивная личность.
Поскольку примитивные личности составляют основу общества, подавляющую массу населения, именно с ними в первую очередь (а не с креативными личностями, которых с одной стороны не так уж и много, а с другой стороны, они более защищены в психологическом плане) приходится сталкиваться в практической деятельности.
Проблемы, связанные с особенностями психологии примитивной личности выходят на первый план в периоды трансформации крупных социальных систем, когда дестабилизируются старые устойчивые социальные схемы и системы социальных отношений.
Определенные попытки прогнозировать и предупредить волну нервно-психических расстройств преимущественно невротического уровня среди населения предпринимались, но, как можно с очевидностью убедиться, не увенчались успехом. Об этом свидетельствует статистика самоубийств. Об этом можно косвенно судить по некоторым последним публикациям, в которых с удивлением отмечается явная диспропорция между тяжестью кризисной ситуации в стране и незначительным увеличением количества больных с невротической симптоматикой, обращающихся за помощью к психотерапевтам. С другой стороны, в России не первый год наблюдается резкое увеличение количества и вариаций различного рода «целителей», экстрасенсов, биоэнергетиков, колдунов, магов, шаманов и т.п. Можно без труда заметить, что имеется определенная тенденция к все большей архаизации, «примитивизации» этого явления от наукоподобных сеансов врача Кашпировского до настоящих мистических обрядов, свойственных первобытному обществу. Скорее всего, подобное явление обусловлено тем, что в условиях резкого слома привычного социального стереотипа происходит растормаживание более древних архетипических защитных механизмов личности, что приводит к вторичному самовозрождению древних социальных институтов. Вкрапления древних защитных образований в виде суеверий, предрассудков и архетипов мы все чаще можем встретить в клинике пограничных нервно-психических расстройств.
Следует честно признать, что профессиональные психотерапевты, количество которых возросло за последние годы, во многом оказались неконгруэнтны стоящей перед ними задаче. Профессиональный психотерапевт или медицинский психолог с высшим образованием, со специализацией по клинической психиатрии, психотерапии, психологии во многом не способен ни помочь, ни понять тяжелейшие проблемы, стоящие перед примитивными личностями. Многие из нас привыкли мыслить рационально и детерминистически. Мы привыкли гордиться картезианским мышлением. Мы мыслим категориями этиологии и патогенеза, мы только-только начинаем привыкать к синдромальному подходу, а на нас накатывается волна иррационализма, мистицизма, спиритизма в самом примитивном и архаичном виде.
Та малая часть примитивных личностей с невротической симтоматикой, которая по разным обстоятельствам случайно оказалась в поле зрения профессионального психотерапевта, выслушав исключительно верные рассуждения об аутосуггестивном механизме возникновения невротической симптоматики, о сомнительности существования потусторонних сил, о том, что все белые и черные маги — жулики, которые хотят только нажиться на бедах людей и о том, что никакого сглаза медицине не известно, выходят от врача с известным чувством ненависти, которую испытывают все примитивные личности к тем сердобольным людям, которые не без самолюбования берут на себя заботу объяснить человеку, что он страдает исключительно по причине собственной глупости. Пора поставить вопрос: должны ли мы быть просветителями или терапевтами?
Неконгруэнтность и разномасштабность многих психотерапевтических методов, практикуемых как опытными, так и начинающими психотерапевтами, очевидна. При этом, если со стороны психотерапевтов старой школы наблюдается большой уклон в сторону рациональной психотерапии, меньше в сторону гипноза, то молодые врачи явно увлекаются последними достижениями западной психологии и психотерапии, смело пересаживая их на отечественную каменистую почву. Это хорошо. Но дело в том, что большинство развитых западных стран в настоящее время находится в периоде относительной стабилизации. Хорошо известна разница между стабильной, сытой жизнью членов общества потребления и катастрофическим обнищанием и люмпенизацией среднего россиянина. Многие западные методы психотерапии являются элитарными, со все более усиливающимся психоаналитическим уклоном в противовес бихевиористическим методам и направлены, как шутят сами врачи, использующие данные методики, на интеллектуальных, интеллигентных и богатых пациентов. Пригодны ли они для большинства примитивных пациентов? Разумеется — нет. Большинство пациентов-невротиков, поискав у нас гипноза, уходят из нашего поля зрения в зону нетрадиционной медицины.
Следующий вопрос, который следует поставить: эффективны ли методы примитивной психотерапии, используемые многочисленными представителями этой зоны, одно перечисление которых заняло бы целую страницу? В целом, следует признаться — да. Они говорят с пациентом на одном языке, они лечат подобное — подобным и не без успеха. Те единичные случаи, когда пациенты после посещения нетрадиционных лекарей все-таки приходят к нам, при объективном рассмотрении являются исключением. Большинству примитивных личностей помогает примитивная психотерапия и примитивные психотерапевты с чугунными цепями на шее, со всеми, известными нам только из сказок и учебников истории, атрибутами колдунов, магов, волшебников и чародеев.
Как пророчески писал Кречмер еще в начале века: «Старая вера в демонов, возлагавшая ответственность за все добро и зло, которое ты ощущал, на духов неба и преисподней, работала куда лучше, точнее и чище, и можно только надеяться, что с дальнейшим развитием психотехники мы опять к ней вернемся». Знахарь, по его словам — это первый предшественник врача. «Мы видим, — пишет Кречмер, — что у врача не может быть выбора, заниматься психотерапией или нет. Врач занимает такое место, что от него все, повинуясь известному кататимному принуждению, должны ожидать психотерапии и получать ее. Он воздействует психотерапевтически не потому, что он этого хочет, а потому, что этого хотят его пациенты» (176).
Не следует думать, что элементы примитивной психотерапии срабатывают только у крайне малограмотных, необразованных и недалеких людей. Любой заболевший человек переходит в каком-то смысле на более примитивный уровень функционирования. И для нормального больного врач — это всегда не только врач, но и маг и волшебник. «Говорят, что измерение температуры у больного не есть его лечение, что это только прием констатирования болезни. Но я протестую против этого, — пишет академик Лосев. — Никогда больной не переживает термометр как средство констатирования болезни. Я, по крайней мере, считаю, что часто это есть самое подлинное лечение; и, когда сам бываю болен, часто мне бывает достаточно измерить температуру, чтобы болезнь несколько облегчилась. Как бы я не убеждал себя, что это еще не лечение, организм мой все равно переживает это как лечение; и доказательством этого является — реальное облегчение или даже выздоровление… Больной считает, что раз доктор пришел и осмотрел больного, то лечение уже началось… Уже один факт прихода врача есть начало лечения. И не могу рассуждать иначе. Не умею представить себе доктора нелечащим, хотя рассудок и долбит одно и то же, — что не всякий доктор умеет хорошо лечить и что не всякий умеющий хорошо лечить действительно в данном случае приступил к лечению. Раз — доктор, значит — баста! Лечение началось» (84).
Всегда ли мы соответствуем в своем рациональном отношении к больному его иррациональным надеждам и чаяньям?
Многие из врачей и специалистов в области психологии поведения достаточно хорошо понимают пикантность создавшейся ситуации. Не случайно работы К.Юнга буквально за последние два года начинают издаваться большими тиражами и пользуются огромным успехом.
Не секрет, что многие профессиональные психотерапевты и врачи-психиатры в России за последние годы без широкой огласки начали использовать в своей практике отдельные методы примитивной психотерапии, начиная от заговоров и кончая снятием сглаза и порчи.
Я знаю случай, когда одной больной сообщили, что ее «сглазили», что болезнь начнется с зубов и она умрет. У больной, естественно, вскоре заболели зубы. Она безуспешно посещала стоматологов. Лечение эффекта не приносило. В конце концов, она случайно попала в отделение неврозов, где ее пытались лечить и медикаментозно и с помощью рациональной психотерапии. Одним из лучших специалистов в области психотерапии больной было буквально «на пальцах» разъяснен аутосуггестивный механизм возникновения симптоматики и беспочвенность ее опасений, после чего… больная обиделась и разозлилась на психотерапевта, а боли не прошли. Тогда лечащий врач, которому уже ничего не оставалось делать и она не знала чем еще помочь пациентке, сварила вкрутую яйцо, проткнула его иглой, покатала по зубам пациентки и сказала: «Ну все, сглаз сняли!». Эффект был незамедлительный. Боли прошли, пациентка довольная и счастливая выписалась из отделения.
Вопрос, требующий открытого профессионального обсуждения, заключается в том: имеет ли право дипломированный врач, профессиональный психотерапевт «опускаться» до психологического уровня своего пациента для установления рабочего контакта и оказания реального, действенного психотерапевтического воздействия с использованием методов примитивной психотерапии?
До последнего времени я отрицательно решал для себя данную проблему, но с другой стороны, когда мои дети расшибают себе коленку, я беру их к себе и говорю: «У вороны заболит, у собаки заболит и у кошки заболит, а у дочки не болит…» Дети сразу перестают плакать. Примитивная психотерапия срабатывает.
