УПП

Цитата момента



Хочешь быть умным, научись разумно спрашивать, внимательно слушать, спокойно отвечать и переставать говорить, когда нечего больше сказать.
Лев Толстой

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Если жизни доверяешь,
Не пугайся перемен.
Если что-то потеряешь,
Будет НОВОЕ взамен.

Игорь Тютюкин. Целебные стихи

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/s374/d4328/
Мещера-2009. Коллаж
Странно ли, «по мы не знаем чувства удовлетворенности? Я думаю, что не странно. Впрочем, не будь этой патологической «энграммы» в структуре нашего общества, то мы — все вместе, вероятно, так никогда бы ничего не достигли, ничего бы не создали. Но, право, сейчас и так уже создано предостаточно — успехи наших трудов налицо, а вот счастливее наших предков мы от этого не стали. Так, может быть, детям дать, наконец, какую‑то поблажку? Когда‑то этот порочный круг нужно будет разорвать. Возможно, этого не сделали наши родители — к сожалению, но, к счастью, на атом история не заканчивается.
Случай из психотерапевтической практики: 
«Бороться можно и с пустым местом!» 

Когда мы говорим о «верхе» и «низе», оценивая структуру отношений между людьми, то нельзя не сказать, что особенное место эта тема занимает в работах одного из самых знаменитых учеников Фрейда — Альфреда Адлера. Именно Адлеру принадлежит термин «комплекс неполноценности» (или, иначе, «комплекс недостаточности»), о существовании которого знают почти все, но правильно понимают (даже в научной среде) — считанные единицы. Впрочем, мы не будем рассматривать теорию Адлера слишком пристально, а упомянем лишь ее беспроигрышные стороны. Более того, личная история самого Адлера — это отдельная тема, которой, собственно, мы и уделим сейчас чуточку внимания. Конечно, пациент Альфред Адлер У меня не лечился, но мы восстановим картину по документальным источникам.

Мы, считал Адлер, рождаемся маленькими, слабыми, совершенно беспомощными, а потому нам естественно ощущать свою недостаточность, особенно если мы сравниваем себя со своими родителями. «Быть человеческим существом, — писал Альфред Адлер, — значит чувствовать свою недостаточность». Чувство собственной несостоятельности, рассуждал Адлер, и подталкивает нас к развитию. Оно вызывает в нас напряжение, и мы пытаемся двигаться вперед, чтобы уменьшить силу своего страдания.

Нерешительность, страх перед ответственностью, неуверенность — вот прямые проявления комплекса неполноценности. Но есть у этой медали и оборотная сторона: сверхкомпенсация. Чувствуя свою неполноценность, человек может начать с ней бороться; например, он с головой окунается в работу, добивается немыслимых успехов и доказывает таким образом всем и каждому (а в первую очередь самому себе), что все‑таки он кое‑что из себя представляет.

Чтобы окончательно убедиться в собственной состоятельности, необходимо, правда, соблюсти еще одно условие: нужно с той же неопровержимостью доказать, что другие люди уж точно ничего из себя не представляют. И тогда начинается любимая игра детей и взрослых — в «Царя горы». Забраться наверх, всех спихнуть вниз и насладиться сладким мигом своего величия. Мечта!

Компенсируя свой комплекс неполноценности, человек сражается с родственниками и друзьями, сотрудниками по работе и политическими оппонентами. Он всякий раз оказывается «наверху» (чего бы это ему ни стоило и чем бы это ни грозило). «Ведь нам нужна одна победа, мы за ценой не постоим!» Он ходит по головам, но даже это не доставляет ему удовольствия. Периоды падений воспринимаются как тяжелейшая трагедия, а мгновения триумфа пугают, поскольку обещают оказаться недолговечными и требуют обороны по всем фронтам. Этот бессмысленный бег по кругу может продолжаться сколь угодно долго…

Адлер в своих книгах рассказывает о сотнях вариантов, как мы можем пытаться взять верх, доказать всем на свете их несостоятельность и ничтожность, а самому величественно выступить «во всем белом и с блестками». С другой стороны, есть множество обходных путей. Чтобы победить, отнюдь не обязательно вступать в бой с открытым забралом, можно вообще обойтись без каких‑либо сражений. Достаточно просто упасть навзничь, закатить глаза, постонать чуть‑чуть, и все тут же вокруг тебя забегают, замечутся, а ты лежи себе и думай: «Давайте, давайте! Бегайте, да пошустрее!» Чем не победа? Очень даже победа. А если еще заставить всех окружающих чувствовать себя виноватыми, то вообще можно считать, что власть тебе обеспечена на долгие годы. В крайнем случае, можно признать за собой поражение, а потом думать, как замечательно ты их наколол. Это тоже победа.

Как нетрудно заметить, всегда можно добиться желаемого результата: победить, оказаться «наверху» и насладится своим триумфом. Однако есть два немаловажных нюанса. Во‑первых, это не моя победа, а победа моего комплекса неполноценности, абсолютно меня победившего. Во‑вторых, совершенно неясно, что мне теперь с этой победой делать. К делу ее, что называется, не подошьешь, отношения с окружающими могут при такой тактике только разладиться, да и в душе вряд ли произойдет прибавка, разве что кошки здесь поселятся с большими и острыми коготками.

Да и с кем мы, собственно говоря, воюем? Получается, что сами с собой. В нас есть комплекс, он заставляет нас или страдать от собственной никчемности (что, заметим попутно, полная ерунда), или преодолевать бесконечные страхи (оказаться в последних рядах, не сохранить лица и т. п.). Не легче ли избавиться от этого злосчастного комплекса неполноценности, от этого «пережитка роста», освободиться и жить дальше? Конечно, легче! И Адлер предлагал рецепты. Если речь идет о ребенке, то родителям и окружающим надлежит заставить его почувствовать свою ценность. Если же речь идет о взрослом, то воспитывать в себе желание помогать другим людям, а не бороться с ними.

Сразу скажу, что эти советы, на мой взгляд, хорошие, и теория очень хорошая, хотя, конечно, свести все только к ней, как это сделал Адлер, было бы неправильно. Мы очень сложно устроены, и в одну схему — «верх‑низ» — все наше поведение никак не вписывается, именно поэтому мы и рассматриваем вопрос отношений родителей и детей в настоящей книге так подробно и обстоятельно. Впрочем, сейчас мне бы хотелось сказать несколько слов о самом Адлере, о его личной истории. Это интересно…

Альфред был вторым из шести детей небогатого семейства, проживавшего на окраинах Вены. Понятно, что у родителей не было времени заниматься детьми, а тем более старшими. Сам Адлер говорил, что у него было «беспризорное детство на улицах Вены». Вместе с тем родители, по всей видимости, верили сыну и поддерживали его. С матерью у Альфреда была тесная эмоциональная связь, а отец поддержал мальчика, когда его выгнали из школы за неуспеваемость. Учитель математики сказал тогда Альфреду, что ему пора оставить учебу в гимназии и освоить профессию башмачника. Но отец не допустил этого, заставил Альфреда нагнать сверстников по математике и вернуться в школу.

И вот один странный факт. Адлер любил рассказывать историю, как он поборол свой детский страх перед кладбищем. Дорога в школу, по словам Адлера, пролегала через кладбище, и всякий раз, проходя через него в компании одноклассников, мальчик испытывал ни с чем не сравнимый ужас. «Однажды, — вспоминал потом Адлер, — я твердо решил положить конец этому смертельному ужасу и в качестве средства для этого выбрал „очерствение“. Я немного отстал от остальных ребят, положил свой ранец на землю у кладбищенской стены и пробежал через все кладбище раз с дюжину, пока не почувствовал, что овладел своим страхом. Мне кажется, что с тех пор я проходил эту дорогу уже без страха».

Спросите, что в этой истории странного? Выяснилось, что по дороге в школу у Альфреда не было никакого кладбища! Причем выяснил это сам Адлер и сам же очень этому обстоятельству удивился. Как такое может быть, понять, конечно, сложно, но сама по себе подобная аберрация памяти необычайно показательна! Видимо, Адлер так хотел выглядеть в своих глазах смелым человеком, который умеет побеждать, что его воображение сыграло с ним этот фокус. Не имея возможности конкурировать со своими родителями, Адлер придумал его, чтобы конкурировать хотя бы с самим собой, со своим страхом. Конкурировать и обязательно победить…

«Совершенствоваться — значит в чем‑то превзойти самого себя», — написал как‑то Альфред Адлер. И это классическая формула «совершенствования», которую предлагает нам иерархический инстинкт. Он словно бы говорит нам: победи своих родителей или, на худой конец, победи самого себя. И действительно, мы зачастую умудряемся бороться с самими собой, причем, может быть, с большим рвением, нежели с другими. Это происходит в тех случаях, когда родители или серьезно подавляли нас и подавили‑таки, или были столь авторитетны, столь высоко забрались, что нам более ничего не оставалось, как отрабатывать свой иерархический инстинкт с самими собой.

Иными словами, как это ни покажется странным, наши родители не всегда являются единственным источником нашей неудовлетворенности; мы можем и сами натренировать себя соответствующим образом.

На вопрос: «Где же та был, когда делили мир?» — они всегда отвечают: «Я был болен».
Альфред Адлер

Глава вторая. ИСТОЧНИК ВНУТРЕННЕГО НАПРЯЖЕНИЯ

Хотя я уже высказал свое несогласие с интерпретациями, которые традиционно делает психоанализ, рассматривая отношения родителей и детей, но, как можно было заметить, не отрицал самого факта проблемы. Более того, общая схема отношений в семье, принятая в психоанализе, кажется мне соответствующей действительности; поэтому если мне и предстоит оспаривать данные этой уважаемой теории, то лишь в разрезе оценки и понимания вопроса.

Но вопрос есть, и он прост: есть папа и мама — они по одну сторону баррикад, а есть сын или дочь — и они по другую сторону тех же самых баррикад. Правда, имя этой баррикады (в рамках данной главы) — иерархический инстинкт, а вовсе не сексуальное влечение, хотя оно эпизодами и вплетается в общую ткань сражения. Обо всем этом мне и предстоит сейчас рассказать, поскольку данное противостояние и является источником нашего внутреннего, иногда даже не ощущаемого внутреннего напряжения.

Вечная неудовлетворенность Эдипа

Фрейд избрал для своей теории миф о царе Эдипе в качестве своеобразного доказательства главного постулата психоанализа: дети испытывают сексуальное влечение к родителю противоположного пола и ненавидят (даже желают смерти) родителю своего пола. Но, как мне представляется, подноготная древнего мифа имеет прямо противоположное значение. Попробуем в этом разобраться.

Когда фивский престол оказался пуст, Лаий, который имел на него полное право, отправился в Дельфы, чтобы узнать у бога‑прорицателя, будет ли его воцарение на счастье Фивам. Бог ответил уклончиво: «Да, если не родишь себе наследника». Лаий испугался, но его молодая жена Иокаста, желавшая ребенка, родила‑таки от него мальчика. Испугавшись пророчества, Лаий велел отнести ребенка в ущелье Киферона, чтобы тот погиб. Но мальчик спасся, и его усыновила другая царственная чета — царь и царица Коринфа. Они‑то и назвали его Эдипом, выдав себя за его истинных родителей.

Потом по новой родине Эдипа поползли упорные слухи, что он не сын своих родителей. Юноша отправился к тому же дельфийскому оракулу, чтобы узнать правду. На вопрос бог не ответил, но сказал: «Ты убьешь своего отца и женишься на своей матери». Конечно, благородный Эдип не мог допустить этого и не вернулся в Коринф. Разве мог он допустить, что станет отцеубийцей и мужем своей матери? Он отправился странствовать.

По дороге в Фивы Эдип попал в своеобразное ДТП. На него наехала повозка некоего богатого гражданина, который, кроме прочего, ударил юношу хлыстом. Эдип не снес оскорбления и ответил ударом на удар, и гражданин скончался. Если бы в свое время Лаий не совершил роковой ошибки — не удалил бы от себя сына, то этой трагедии не случилось бы. Ведь этим погибшим гражданином был не кто иной, как отец Эдипа — Лаий. Так Эдип, не ведая о том, стал отцеубийцей.

В Фивах Эдип совершил подвиг, избавив город от напастей Сфинкса. За это была назначена награда — рука царицы, рука Иокасты, рука его матери. Но разве принял бы эту награду Эдип, если бы не опасался стать супругом своей матери, матери, которую, как он думал, он оставил в Коринфе? Нет. Иокаста была все так же молода (она была родом из Спарты, где женщины не старели до самой смерти), и он, не зная, что совершает инцест, стал ее законным супругом. Теперь Эдип не опасался, что обесчестит свой дом отцеубийством и постыдным браком…

Его мать родила ему трех сыновей и двух дочерей, которым он был и отцом, и сводным братом. Но на город напала чума — проклятие Аполлона. И вновь Дельфы, и вновь боги заговорили о преступлении, которое должно искупить. Но кто убийца царя Лаия? Об этом Эдип спросил у святого Тиресия. И снова пророчество: Тиресий указал на самого Эдипа. Потом нашлись свидетели, правда раскрылась. Но Эдип не верил, ведь его родители были там, в Коринфе…

Только Иокаста, его мать, догадалась обо всем и кончила жизнь самоубийством. Она повесилась, сжимая в руке роковое ожерелье, которое, согласно другому пророчеству, должно было принести ей несчастье. Она знала об этом, но приняла роковой подарок. Теперь прозрел и Эдип. «Проклятье вам, мои глаза, не видевшие того, что следовало видеть!» — говорил Эдип у трупа повесившейся матери. Вытекли глаза страдальца под золотой иглой, и он во второй раз отправился в ущелье Киферона, чтобы обрести там смерть, не принявшую его в первый раз, когда он был младенцем. Круг замкнулся.

Вот такая история — все обо всем знали заранее, хотели избежать трагедии, и каждый сделал все от него зависящее, чтобы эта трагедия стала неотвратимой. И разве это миф о том, как сын жаждал смерти своему отцу и сексуального соития со своей матерью? Что‑то сомнительно. С общефилософской точки зрения это история о страхе и о потворстве ему. Последствия подобной политики, как мы видим, трагичны. Если же все‑таки рассматривать этот миф как своеобразный семейный эпос, то мы видим, что ребенок оказывается в нем игрушкой обстоятельств, а вовсе не активным действующим лицом.

Отец — Лаий — удаляет от себя сына, как бы заведомо разочаровывается в нем. Ему не нужен тот, кто его победит, иерархический инстинкт не хочет сдавать своих позиций. Мать нуждается в сыне, в этом идеальном мужчине, который станет воплощением ее мечты. Он будет лучшим, потому что его любовь будет всемерной и вечной, сын для матери — это мужчина, который никогда не предаст. Поэтому союз с матерью и конфликт с от цом является для мальчика, в каком‑то смысле, делом предрешенным.

Типичные отношения отца и сына — вещь заведомо непростая. Отец рассматривает своего сына как наследника, как продолжателя своего рода и своего дела, своей традиции в самом широком смысле этого слова. Отсюда рождаются его ожидания и требования по отношению к собственному ребенку. У всякого отца есть некое представление — каким должен быть его сын. С одной стороны, он должен успешно продолжать традицию, с другой стороны, ему не следует претендовать на пальму первенства в отношениях с отцом.

Здесь есть конфликт и противоречие: если сын исполняет традицию отлично, то он становится лучше отца, а это последнего не устраивает; если же сын не оправдывает возложенных на него надежд, то он, следовательно, не будет первым, но и не справится с функцией достойного продолжателя традиции. В общем, так или иначе, но сын не удовлетворит ожидания отца, о чем тот не преминет ему сообщить. Сыну остается лишь перенести на себя, внутрь своего подсознания, эту неудовлетворенность собой.

Отцу достаточно трудно понять, что его сын — это отдельный и самостоятельный человек, что у него и психика организована по‑своему, и личностных особенностей предостаточно — свои интересы, свое понимание, свое мнение. При всем при том сын, с одной стороны, нуждается в помощи и поддержке отца, что вполне естественно, а с другой стороны, хочет быть первым, потому что, как и его отец, несет в себе иерархический инстинкт. Сходство подходов налицо: оба — и отец, и сын — нуждаются друг в друге, и оба грезят о превосходстве. Так что конфликт почти неизбежен, буквально запрограммирован в структуре этих отношений.

Здесь на сцене появляется мать, которой, с одной стороны, чужды грезы отца о продолжении традиции; с другой стороны, она как женщина заинтересована как раз в том, чтобы у сына с пальмой первенства все было «в лучшем виде». Она поощряет мальчика вне зависимости от того, в какой области располагаются его интересы, вне зависимости от того, как он представляет себе продолжение традиции отца и думает ли вообще об этом. Сын, разумеется, не отказывается от поддержки матери, но конфликт с отцом у него от этого только возрастает. Теперь он понимает, что отец не абсолютно прав, а отец понимает, что его чем дальше, тем меньше слушаются.

Впрочем, возможно, и мать находится с мальчиком не в лучших отношениях: то ли будучи разочарованной в мужчинах как таковых, то ли полагая, что мужчина должен быть неким неземным существом и уж точно без тех недостатков, которые свойственны юной мужской братии (от извечной готовности испачкаться во всем и вся до способности принимать решения и нести за них ответственность). Разумеется, причины такого отношения к мужчинам у женщины с подобными взглядами на «сильную половину человечества» коренятся в ее отношениях с собственным отцом. Но на данный момент никакие «почему» не имеют значения, важно то, что такая мать будет по‑своему выказывать чувство неудовлетворенности собственным ребенком. Мальчик же будет находиться под двойным артиллерийским обстрелом, где каждый выстрел свидетельствует только об одном — «ты недостаточно хорош», «ты не первый и не лучший», «ты так себе или даже хуже того».

Меня подавляла сама Твоя телесность. Я вспоминаю, например, как мы иногда раздевались в одной кабине. Я — худой, слабый, узкогрудый, Ты — сильный, большой, широкоплечий. Уже в кабине я казался себе жалким, причем не только в сравнении с Тобой, но и в сравнении со всем миром, ибо Ты был для меня мерой всех вещей.
Франц Кафка («Письмо отцу»)

Отцовская любовь не безоговорочна, это любовь обусловленная. «Я люблю тебя потому, что ты воплощаешь мои надежды, потому, что достойно справляешься со своими обязанностями, потому, что ты похож на меня» — таково выражение отцовской любви.
Эрих Фромм

В любом случае отношения матера с сыном влияют и, как правило, не самым лучшим образом, на его отношения с отцом. Итог этого влияния — чувство неудовлетворенности собой. Мальчик начинает создавать в себе не кий идеал, к которому будет всю последующую жизнь стремиться. Квинтэссенция этого идеала — «будь первым», «будь победителем», «докажи всем, на что ты способен». Иерархический инстинкт, иными словами, обостряется, битва с родителями (и, прежде всего, с отцом) за пресловутую «пальму первенства» становится жестче и кровопролитнее, а чувство неудовлетворенности собой и своими достижениями — все больше и больше. В финале мы имеем законченного невротика со всеми вытекающими от сюда последствиями — спасайся кто может!
Случай из психотерапевтической практики: 
«У моего папы был папа…» 

Молодой человек по имени Артем обратился ко мне по поводу внутренней напряженности, чувства неудовлетворенности своей жизнью и с ощущением того, что он не знает, что ему делать. Когда тебе 23 года, в стране творится не пойми что, а как‑то организовывать свою жизнь надо, подобные переживания кажутся вполне естественными. Впрочем, проблема и переживания по поводу проблемы — это далеко не одно и то же.

Если перед тобой стоит какая‑то задача, то было бы правильно взяться за голову и эту задачу решать, а вот просто переживать совершенно бессмысленно и бесполезно, подобная деятельность, что называется, ни уму ни сердцу. Нам с Артемом предстояло решать не проблему его жизненного устройства, а вопрос, как избавиться от переживаний, которые мешают этому жизненному устройству состояться.

По образованию Артем был филологом (год назад он закончил университет), как, впрочем, и все его ближайшие родственники. Филологический факультет университета помнил его деда, бабушку, отца, дядю (брата отца), маму… Странно ли, что мальчик решил стать филологом? Нет, не странно. Эффект так называемого социального научения работает, а потому если уж бабка с дедкой схватились за репку, то и внучке не устоять, и даже Жучка подключится. Короче говоря, семейная традиция.

Сначала Артем рассказал мне о своих родителях, которые к этому времени уже разошлись, хотя и тянули с разводом почти пять лет, изводя тем самым друг друга, своих детей (у Артема была еще младшая сестра) и, что характерно, собственное будущее. Артем был близок с матерью, с отцом — нет. Отец всегда был к нему холоден, негативно отзывался о его интересах (с детства ребенка привлекали технические вещи), полагая, что они свидетельствуют «о слабости мозговой организации и недостатке серого вещества». Впрочем, тут отец Артема был точь‑в‑точь похож на своего отца, который говорил всю жизнь примерно то же самое, но, соответственно, ему самому.

Такая преемственность (не столько профессиональная, сколько психологическая) меня, разумеется, заинтересовала, и я стал расспрашивать Артема об отношениях в его «старшей» семье. Дед Артема всемерно гордился своей жизнью и достижениями. Он был выходцем из простой крестьянской семьи, еще до Великой Отечественной войны закончил педагогическое училище и работал учителем в сельской школе. Потом была война, дед Артема оказался на ленинградском фронте, где выполнял функции переводчика и очень быстро был переведен с боевых позиций поближе к тылу, то есть в сам блокадный Ленинград. Здесь он познакомился со своей будущей женой, которая до войны успела стать студенткой университета, а теперь работала медсестрой.

После войны дед Артема закончил университет и занялся научной работой. Нельзя сказать, чтобы она шла очень удачно, но кандидатскую степень и должность доцента он‑таки смог получить, и это была высшая, можно сказать, заоблачная точка карьерного роста в его простой семье. Дед постоянно рассказывал о том, как это много — выйти из деревенской семьи и самому добиться такого положения — Ленинград, кандидатская, должность доцента и возможность общаться с корифеями филологической науки.

Разумеется, подобные повествования предназначались не для сотрясания воздуха, а всякий раз имели цель уязвить сына (отца Артема), который, если продолжить логику этих рассуждений, добился успеха в жизни лишь за счет своего отца, который (о чем постоянно упоминалось) поступил в университет лишь благодаря своему отцу, и сам, в свою очередь, «ни на что не был способен». Пренебрежительное отношение к сыну (отцу Артема) было для деда естественным, в порядке вещей, и отчасти его оценки соответствовали истине.

Отец Артема не отличался от природы большим дарованием, но был упрям и дотошен. Его младший брат (дядя Артема) был его полной противоположностью — яркий, оригинальный, талантливый, что, собственно, и сделало его любимчиком своей мамы (бабушки Артема). Но, едва защитившись и получив отзыв научного совета университета — «этот юноша много добьется», он нелепо погиб в автомобильной катастрофе, что дало повод бабушке Артема впасть в тяжелую депрессию и потом открыто ненавидеть оставшихся у нее мужчин — деда и отца Артема.

Она постоянно скандалила с мужем, считала его «серым», подавляла сына (отца Артема), считая его недалеким, и параллельно со всем этим страдала от приступов гипертонии. Однажды, когда дед уже умер, Артем спросил у бабушки: «А зачем ты вышла за него, если он был такой плохой?» На что она, не моргнув глазом, ответила: «Знаешь, Артем, хорошие с войны живыми не возвращались!» В общем, неудовлетворенность жизнью у этой женщины была всемерной, а виновниками этой неудовлетворенности были назначены ее муж и сын.

Короче говоря, обстановка в семье была — будьте‑нате! Дед, который требовал от всех признания своей великой роли в жизни семьи; бабушка, которая открыто презирала двух своих мужчин; и, наконец, отец, который сносил все эти муки, корпя над научными трудами безо всякого эффекта, но с единственной мечтой — стать профессором и возглавить кафедру. И надо сказать, после смерти своего отца (деда Артема) ему это удалось (правда, не в том университете, где он хотел, да и случилось это в момент, когда возник кадровый голод — вся молодежь «на перестроечных волнах» бежала из «фундаментальной науки»). Но формально цель была выполнена и, условно говоря, его отец был им побежден.

Вся эта конкуренция, если смотреть со стороны, конечно, выглядит как чистейшей воды глупость. А если смотреть изнутри, то легко заметить: отец Артема постоянно страдал от давления со стороны своего отца, который никак не хотел признать его успехов, всячески их принижал и выставлял собственные достижения на всеобщее обозрение. Еще одна зарисовка. Когда дед уже умирал от рака, он, находясь фактически в агонии, завидев Артема, зашедшего комнату, приподнялся на постели и почти крикнул ему: «И все‑таки я больше твоего отца—я доцент, а он только кандидат!»

Видимо, эта потребность в конкуренции с отцом, в свою очередь, толкнула отца Артема на работу в науке. На самом деле он был изумительным преподавателем, а наука, исследования, мягко говоря, не были его коньком. Мать Артема, по сути, выполняла за отца его научные исследования, если, конечно, все это можно было назвать наукой. На деле это, конечно, была не наука, а способ доказать отцу собственную состоятельность. Когда же отцу Артема это удалось и он стал «больше своего отца», занял должность профессора и заведующего кафедрой, самому Артему пришлось хуже худшего. Отец превратился в его кошмар, он постоянно донимал сына своими мелкими придирками, говорил о его несостоятельности, о том, что у него ничего не получится, что он не состоится как ученый и т. п.

Иными словами, ситуация повторялась, только сейчас отец Артема вел себя еще хуже, чем его собственный отец. Правда, мать в какой‑то момент встала на сторону сына. Брак родителей Артема распался, когда выяснилось, что у его отца уже несколько лет как длится роман с одной из его аспиранток. Развод родителей оказался спасительным как для самого Артема, так и для матери, которая освободилась, наконец, от своей патологической зависимости от его отца.

Но несмотря на все это, Артем продолжал ощущать неуверенность в самом себе, чувство внутреннего напряжения, а главное — чудовищную неудовлетворенность, связанную со своей профессией и с тем, что ему приходилось делать. К этому времени он уже занимался научной работой, но стал осознавать, что вынужден заниматься этим только для того, чтобы повторить судьбу своего отца. Когда же нам удалось восстановить все элементы его семейной «мозаики», состояние Артема улучшилось, он понял, что продолжать прежнюю работу ему невыносимо тяжело и она никогда не даст ему ощущения удовлетворения, не позволит самореализоваться.

Артем появился у меня в кабинете только через год. Он поделился тем, что произошло с ним за это время. Прекрасное знание иностранного языка позволило ему устроиться в западную компанию, которая занималась поставкой сложного технического оборудования в Россию. Артем занимался переводом и адаптацией специализированных технических текстов и документов — инструкций по применению, технических паспортов и т. п. Теперь он был абсолютно доволен, потому что занимался тем, что было ему интересно, и был на хорошем счету в компании. Его технический склад ума, до сих пор не находивший себе применения, был востребован, да и его филологические знания пришлись как нельзя кстати.

Впрочем, ситуация могла бы сложиться и иначе, если бы Артем не заметил, как втягивается в семейную игру «Кто лучше?» и продолжил бы необъявленный поединок за научные степени и звания. Мы должны заниматься тем, что нам действительно интересно, а Артем занимался тем, что позволяло ему и его отцу продолжать выяснять отношения. Теперь они просто лишились такой возможности: Артем вышел из игры, нашел свое дело, получил хорошее место в хорошей компании и смог почувствовать себя самостоятельным и состоявшимся человеком. Одновременно с этим наладилась и его личная жизнь, что, впрочем, закономерно, ведь он перестал ощущать свою патологическую неудовлетворенность собой и своей жизнью, и жизнь за это, в свою очередь, отблагодарила его.

Так как отцовская любовь обусловлена, я имею возможность приложить усилия, чтобы привлечь ее, я могу трудиться во имя ее; отцовская любовь, в отличие от материнской, не находится вне пределов моего контроля.
Эрих Фромм



Страница сформирована за 0.7 сек
SQL запросов: 190