Экспериментальные свидетельства
Общее и специфическое. Несколько лет назад я обнаружил, что втянулся в дискуссию вокруг проблемы личности. Некоторые экспериментаторы заявляли, что их находки демонстрируют ситуационную специфичность человеческого поведения. Например, ребенок, честный в одной ситуации, окажется нечестным в другой23, человек, уверенный в одном суждении, усомнится в другом24. Целые книги были написаны в защиту специфичности25. Другие исследователи, пользовавшиеся другими методами, обнаружили, что человек, честный в одной ситуации, будет честным в другой26; человек, уверенный в одном суждении, будет уверенным в другом27; и целые книги были написаны в защиту общего28. Это было приятное сражение, пока оно длилось. Появился арбитр, миротворец по своему темпераменту, — его имя было Гарднер Мэрфи, — и предложил компромисс. «Честность, — внушал он, — это или общая характеристика, или набор специфических привычек, в зависимости от ваших интересов и того, что вы подчеркиваете»29. Мэрфи был прав, но до недавнего времени решающий интерес и критический акцент не были ясны, по крайней мере, для меня. Моим собственным запоздалым инсайтом я обязан эксперименту Клейна и Шенфелда30.
Эти исследователи предложили группе испытуемых серию ментальных тестов при двух условиях эксперимента. В первом случае атмосфера была нейтральной, скучной, эго-невовлеченной. Исполнители были просто лабораторными испытуемыми, повторяющими рутинные движения. После каждого из шести тестов от них требовали оценить уровень ощущаемой ими уверенности в точности своего исполнения. У каждого индивида степень последовательности в этих оценках уверенности была невелика.
После перерыва был задан второй, эквивалентный набор тестов. В этот раз атмосфера была заметно изменена. Испытуемые были помещены в более напряженную ситуацию; им было сказано постараться, поскольку результаты этих тестов «на интеллект» пойдут в зачет их учебных результатов в колледже. В этой серии тестов оценки уверенности были заметно более согласованными. Студент, который ощущал уверенность в одном тесте, ощущал уверенность и в остальных пяти, студенту, которому недоставало уверенности в одном из действий, обычно недоставало уверенности и в других действиях. Авторы заключают, что уверенность является личностной чертой, когда эго вовлечено, но она специфична для каждой ситуации, когда на кону не стоит серьезный интерес.
Этот эксперимент породил необходимую гипотезу для разрешения длительного спора, когда есть эго-вовлеченность — есть общие черты, когда нет эго-вовлеченности — нет общих черт.
Из совершенно различных источников поступают свидетельства в пользу того же самого эффекта. В связи с проведенными ею исследованиями Служба исследования общественного мнения обнаружила, что интенсивность чувства сопутствует согласованности во мнениях31. Например, в эру до Перл-Харбора было обнаружено, что наиболее интенсивно склонялись к помощи Британии те, кто вообще в целом одобрял все виды и варианты интервенционистских предложений. С другой стороны, те, кто был равнодушен в вопросе помощи Британии, были гораздо более непоследовательными и специфичными в своих ответах. Иногда они давали интервенционистские, а иногда изоляционистские ответы. Между шкалой интенсивности и обобщенности установки был получен коэффициент корреляции +0,63.
Суждение. Эли Маркс работал с суждениями о цвете кожи среди негров. Он обнаружил, что они являются отчасти функцией объективной шкалы, а отчасти функцией эгоцентрической шкалы. Негров с кожей среднего цвета негры со светлым цветом кожи обычно оценивали как темных, а негры с более темным цветом кожи — как светлых32. Десятилетиями психофизики занимались суждениями об оттенках как о функции длины волны, но Маркс прояснил, что суждения об оттенках могут быть также функцией ощущаемого социального статуса. Длина волны воспринимается чувствительной сетчаткой, но не меньше она воспринимается чувствительным эго.
В сфере простых прогностических суждений в опросах общественного мнения 1940 года было обнаружено, что среди людей, которые твердо поддерживали Уилки, 71 % предсказывал, что он выиграет выборы; из тех, кто слабо поддерживал Уилки, только 47 % считали так33. Предполагая, что интенсивность отношения указывает на эго-вовлеченность, мы обнаруживаем здесь явную количественную демонстрацию того, что 24 %-е различие в числе предсказаний возникает, когда задействованы эго-области личности. Скорее всего, желания эго являются лишь одним из факторов в прогностических суждениях, но при определенных условиях они могут стать решающим фактором.
Исследование опросов обнаружило также другой факт, касающийся суждений. Если вы просите респондентов сказать вам лично, что они думают о британцах, или о каком-нибудь национальном меньшинстве в нашей стране, или даже об их собственном образовательном уровне, вы получаете одну группу результатов; но если вы просите их написать ответы на те же самые вопросы в частном порядке и опустить ответы в запертый ящик, средние результаты, которые вы получите, будут значительно отличаться34. Это различие между открытым и тайным выражением мнения кажется существенным, только когда ответы могут поставить под угрозу чувство статуса респондента или повлиять на его престиж в глазах интервьюера. Этой разницы вполне достаточно, чтобы оправдать использование тайного голосования всякий раз, когда задаются вопросы того типа, которые могут подвергнуть человека унижению.
Суждения, касающиеся Я человека, весьма интересны для изучения. Например, мы знаем, как неточны люди в оценке своего собственного экономического статуса. Почти все предпочитают не замечать объективных свидетельств и идентифицировать себя с верхушкой среднего класса35. Нам известно кое-что об искажениях, которые возникают, когда люди сообщают о своих личных чертах. Френкель-Брунсвик обнаружила, что самозащитные искажения столь мощны, что ее испытуемые пропускали, оправдывали или полностью выворачивали наизнанку факты в описаниях собственных недостатков36. Хотя банально указывать на то, что все психологи знают очень хорошо, — что недостаток объективности является правилом, когда вовлечено наше эго, однако не банально будет отметить, что сделано очень мало работ, посвященных степени и природе искажений, или тому любопытному и важному вопросу, почему некоторые личности достигают объективности даже в условиях крайней эго-вовлеченности. Казалось бы, достичь понимания становится все сложнее и сложнее по мере приближения к внутренним областям личности. И тем не менее некоторые индивиды совершают замечательные подвиги самообъективности. Почему они преуспевают, а другие терпят неудачу?
Память. Благодаря Бартлетту мы знаем, как культурные схемы изменяют следы нашей памяти37. Это, конечно, пример подспудного воздействия этноцентрического контекста. Но внутри любой данной культуры можно вывести поразительные усилия памяти из эгоцентрического контекста.
Эдварде продемонстрировал, что если содержание памяти не вписывается с комфортом в контекст эго-вовлеченности, оно подвергается искажениям до тех пор, пока этого не удастся достичь. Отобрав три группы студентов с разным отношением к «Новому курсу» Рузвельта (одобрительным, нейтральным или отрицательным), он, во-первых, прочитал им десятиминутный фрагмент, содержащий отношение «Нового курса» к коммунизму. Испытуемые знали, что они тестировались на точность запоминания.
«Немедленно после прочтения испытуемым был предложен тест на узнавание со множественным выбором, содержащий 46 вопросов, заданных испытуемым. На половину, или 23 вопроса теста, в прочитанном фрагменте содержались ответы благоприятного плана для «Нового курса», на 23 содержались ответы неблагоприятные. Вопросы теста предлагали возможности для рационализации ответов, если верный ответ противоречил отношению отвечающего. Испытуемые повторно были опрошены через интервал в 21 день.
Дисперсионный анализ данных показал, что рационализация была прямо связана со степенью конфликта между верным ответом и контекстом личного отношения наших испытуемых. В общем результаты продемонстрировали, — как и многие другие исследования, — что почти невозможно ожидать объективности и точности в восприятии, обучении, запоминании, мышлении и т. д., когда задействованы эго-вовлеченные контексты»38.
Здесь можно также сослаться на эксперименты Циллига по припоминанию, которые продемонстрировали, что испытуемые мужского пола вспоминают меньше афоризмов, благоприятных для женщин, чем для мужчин39. Или на исследование Уотсона и Хартманна, касающееся искажений теологических аргументов при припоминании, в зависимости от приверженности субъекта атеизму или теизму40. Или на изобретательную демонстрацию Уолленом того, что через некоторый промежуток времени люди вспоминают оценки своей собственной личности так, что они согласуются с их собственными предвзятыми мнениями о себе41.
Левайн и Мэрфи продемонстрировали, что симпатизирующие коммунистам легче вспоминают прокоммунистические, чем антикоммунистические тексты42. Более того, они забывают враждебные тексты быстрее и более полно, чем благожелательные.
У антикоммунистов эффект прямо противоположный. Авторам блестяще удалось продемонстрировать в одном эксперименте, что как научение, так и забывание являются функциями политической эго-идентичности.
Система координат. Некоторые из исследований, о которых я упоминал, были проведены в связи с тем, что их авторы называют «системой координат» (frame of reference). Система координат, по-видимому, означает некоторую пространственно-временную или культурную ориентацию, которая связывает между собой многие индивидуальные установки, привычки и суждения и влияет на формирование новых суждений, установок и привычек. Общее благожелательное отношение к «Новому курсу» будет, согласно Эдвардсу, детерминировать конкретное припоминание вопросов из речей, относящихся к «Новому курсу»43. Общая ориентация в отношении разных иных вопросов, как показал Селлз, будет воздействовать на наши логические рассуждения во всем, что с ними связано44.
Важно отметить, что не все системы координат являются эго-вовлеченными. Если я легко нахожу Девятую авеню или Восточную Двенадцатую улицу, — это потому, что у меня в памяти географическая система координат Нью-Йорк Сити. В моем случае эта пространственная ориентация вовсе не является эго-вовлеченной. Я этим хочу сказать, что исследование систем координат — не обязательно исследование проблемы эго-вовлеченности. Многие культурные системы, имеющие дело с языком, этикетом или одеждой, детерминируют наше восприятие, нашу память, наше поведение, но их влияние не ощущается как относящееся к личности. Маргарет Мид выразила удивление (с антропологической точки зрения) странным обычаем американцев появляться на ее лекциях одетыми; но для большинства из нас этот причудливый обычай не связан с эго, по крайней мере до тех пор, пока он действует.
Кроме того, интересное открытие было сделано во время второй мировой войны. Определенные культурные системы, которые прежде были индифферентными, внезапно стали остро личностными. Вероятно, ни одного жителя Эльзаса не волновала билингвистическая система координат, пока нацисты не издали указ, что следует говорить только по-немецки, и что только германизированные имена и надписи должны появляться на могильных плитах. Двуязычие всегда считалось само собой разумеющимся, но когда эта знакомая, привычная система была подавлена и атакована, она приобрела центральное значение, и люди среагировали на этот указ как на личное оскорбление. Многие из нас обнаруживали, что ранее индифферентные системы координат, например наши конституционные гарантии, прежде считавшиеся само собой разумеющимися, внезапно стали эго-вовлеченными, и, обнаружив их под угрозой, мы защищаем их так, словно они стали частью наших физических тел. Представьте, что нам запретили бы говорить на английском языке. Как бы мы взбесились! То, что всегда было простой этноцентрической системой координат, немедленно стало бы эго-вовлеченным.
И этноцентрическая, и эгоцентрическая системы воздействуют на наше поведение, а при определенных условиях этноцентрическая система переживается также как эгоцентрическая. Но, я думаю, было бы ошибкой смешивать понятие эго с понятием социуса (или культурной части нашей личности), как это делает Шериф.
В нормальных социальных условиях только относительно небольшая часть нашей культуры затрагивает эго.
Обучение. Наиболее объемным и наиболее сложным разделом психологии — никто не будет этого отрицать — является раздел, посвященный обучению. Ежегодник Национального общества по изучению образования 1942 года полностью посвящен этому предмету. Но тщетно искать на его 463 страницах какого-либо упоминания эго и почти тщетно — какого-либо признания значимости интереса. Правда, обнаруживаются случайные замечания о том, что «учитель, который пренебрегает простым, но могучим словом похвалы, рискует»45, но потенциальная значимость таких замечаний для теории обучения оказывается упущенной из виду.
Клинические, педагогические и индустриальные психологи знают, что первое правило всей прикладной психологии состоит в том, что каждому ребенку и каждому взрослому требуется некоторый опыт успеха и социального одобрения. Джон И. Андерсон советует учителю выходить далеко за рамки своего направления, если требуется обнаружить область, в которой эти чувства могут порождаться. Он добавляет. «Успех в одной области может не только компенсировать неудачи во многих областях; некоторые достижения образуют интеграционный центр, вокруг которого может быть интегрирована личность»46.
Отметим особо утверждение Андерсона, что «успех в одной области может не только компенсировать неудачи во многих областях». Только в терминах эго-психологии мы можем объяснить такую текучую компенсацию. Психическое здоровье и счастье, по-видимому, не зависят от удовлетворения какой-либо специфической потребности; они зависят скорее от обнаружения человеком где-нибудь некоторой области успеха. Именно эго должно быть удовлетворено — не влечение к пище, не сексуальное влечение, не материнское влечение, как бы насущны порой ни становились эти отдельные напряжения.
Большинство теорий обучения опираются на предположение о множественных влечениях. Существует отдельное напряжение; организм действует; напряжение снимается; реакция зафиксирована. Согласно этой последовательности часто предполагается, что все влечения одинаково сильно стимулируют обучение. Считается, что удовлетворение любого влечения через принцип поощрения или подтверждения реакции ведет к равной степени научения. Если это так, как мы объясним тот факт, что похвала почти стереотипно оказывается ведущим побуждением в школе, на фабрике и в обыденной жизни? Если мы вообще хотим придерживаться теории множественных потребностей, мы должны по крайней мере допустить, что эго-потребность (или гордость, или желание одобрения — назовите как хотите) главенствует над всеми другими потребностями.
Не только обучение у человека происходит лучше всего, когда используется мотив похвалы и признания, но и индивидуальная способность к обучению, похоже, развивается в этих условиях. Каждый психометрист знает, что если он хочет получить реальный IQ, испытуемого надо подбодрить. Инструкции Термана на этот счет хорошо известны. «Ничто не способствует удовлетворительному контакту больше, чем похвала усилий ребенка… В целом, чем слабее ответ, тем более удовлетворенным им следует казаться… Следует щедро использовать восклицания типа «прекрасно!». Другими словами, для того, чтобы максимизировать интеллект ребенка, мы должны максимизировать его эго. Для психологической теории эго — действительно важный факт. Интеллект есть инструмент эго для решения его проблем. Явно несправедливо оценивать интеллект по выполнению заданий, которые не интересны для самого индивида. По этой причине с помощью одобрения надо поощрять испытуемых делать вопросы теста эго-вовлеченными проблемами, которые он может атаковать с максимальной мотивацией. Интеллект есть способность индивида решать значимые для него проблемы.
Чтобы не слишком упростить вопрос, необходимо признать одно неблагоприятное для обучения условие. Слишком интенсивная эго-вовлеченность может быть разрушительной. Обычная интегративная ценность эго-вовлеченности может нарушаться, когда желание или рефлексия достигают такого уровня интенсивности, который приводит к замешательству или излишней тревожности. Никто не обучается и не действует хорошо, когда его автономная нервная система находится в расстройстве. Нам требуется правило, которое поможет нам определить оптимальный уровень эго-вовлеченности, требующийся для повышения эффективности обучения и выполнения задач48.
Два слова о законе эффекта. Его принципиальный недостаток, я полагаю, вытекает из предположения, что подкрепляемые реакции имеют тенденцию повторяться. Многие эксперименты фактически демонстрируют, что подкрепляемые реакции не воспроизводятся слепо всякий раз, когда повторяется соответствующий стимул. Хоппе обратил внимание на то, что в норме люди не стремятся вновь к успешно достигнутой цели49. На самом деле они повышают свои притязания до той точки, где реально рискуют потерпеть неудачу. Студент, который получает высшую оценку за курс в колледже, не стремится вновь повторить этот курс. Он предпочитает предпринять новые рискованные шаги в той же общей области. И эксперимент Розенцвейга показывает, что выбор повторения успешных действий определенно инфантилен50. Например, задача, однажды решенная, даже если ей сопутствовала вспышка восторга, более не привлекает зрелого индивида. Он хочет завоевывать новые миры. Вознаграждение может принести только пресыщение и скуку.
Ошибка, повторяю, заключена в положении о подкреплении реакции. Закон эффекта был бы ближе к истине, если бы он гласил, что человек, получив подкрепление, использует свои прошлые успехи таким образом, который может, по его мнению, принести ему удовлетворение в будущем. Израэли показал, что, за исключением явных психопатов, люди гораздо больше заинтересованы в своем будущем, чем в своем прошлом51. Поскольку это так, прошлые действия индивида значат для него мало или совсем ничего. Он займется повторением успешного действия, только если это послужит эго. Чаще он выбирает варьирование и усовершенствование своего поведения, чтобы почувствовать, что он растет в направлении к новым успехам в будущем.
Я подозреваю, что связь между успехом и повторением гораздо теснее в случае эго-невовлеченного поведения, чем в случае поведения эго-вовлеченного. Снова и снова я использую те же самые моторные комбинации в печатании на машинке, в вождении машины, в переговорах с торговцами. Это вполне успешные действия, почему я должен изменять их? Но я не воспроизвожу заново успешную исследовательскую работу; я не повторяю доставившую удовольствие беседу с другом; я не ставлю вновь ту же самую цель в эксперименте на уровень притязаний. Эго-вовлеченные задания часто требуют изменяющихся целей и новых реакций. Наверное, подкрепляемое поведение становится стереотипным только у низших животных, или в человеческой деятельности такого рутинного свойства, что она не затрагивает эго.
Подведем итог обсуждению, видимо, чтобы применить закон эффекта к человеческому обучению, мы должны рассматривать его как вторичный по отношению к принципу эго-вовлеченности. Закон эффекта, как и редукция раздражителя, обусловливание, формирование связи и большинство других популярных принципов обучения, были большей частью открыты на животных или на людях, лишенных на срок эксперимента своих эго. Эти принципы могут быть хороши, но когда задействовано эго, они действуют непредвиденным образом. Будем надеяться, что теория обучения будущего не будет в такой степени дистанцироваться от эго.
Мотивация. Возможно, вы думаете. «Но мы всегда знали, что человек должен быть мотивирован для того, чтобы обеспечить реакцию. Имеете ли вы в виду что-то большее, чем важность мотивации?» Да. Я утверждаю, что есть две формы мотивации, одна — эго-вовлеченная, другая — нет, и я пытаюсь, ссылаясь на эксперименты, продемонстрировать существующие между ними различия.
Возьмем, к примеру, работы Хантли и Вулфа о суждениях, базирующихся на записях экспрессивного поведения52. Эти исследователи, работая независимо, инструктировали своих испытуемых делать заключения о личности многих людей по их почерку, по записям их голосов, по фотографиям их рук и по их стилю рассказывания историй. Испытуемых мотивировали обычным образом, как всяких лабораторных испытуемых. Внезапно, в середине серий, им были предъявлены образцы их собственного экспрессивного поведения, которое было записано без их ведома. В значительном большинстве случаев испытуемые не распознавали на уровне сознания свои собственные данные и простодушно продолжали свои характеристики. Но что-то происходило. Характеристики начали принимать другую форму. Хотя испытуемый был абсолютно неосведомлен о том, что определенное экспрессивное проявление принадлежит ему самому, он в общем давал ему гораздо более благоприятную оценку, чем сходным записям других испытуемых. Иногда он давал ему пристрастно неблагоприятную оценку. Практически никогда он не давал ему индифферентную оценку. Его могли не затрагивать записи других людей, но не собственные. Когда испытуемый наполовину осознавал, что это, возможно, его данные, его суждения становились еще более пристрастными. Когда же он полностью распознавал свою собственную запись, его социальное чувство скромности брало верх, и суждения возвращались на уровень невовлеченности.
В этих экспериментах мы обнаружили особенно четкое проявление того факта, что эго-вовлеченные системы могут действовать полностью подспудным образом, очень сильно влияя на суждения без осознания испытуемым причин этого. Эксперименты также доказали, что порог эго-вовлеченности ниже, чем порог самоопознания, — интересная находка, которая еще раз предупреждает нас, что сознательный самоотчет и интроспекция никогда не будут достаточными для исследования действий эго-системы. Но для наших нынешних целей важно отметить, что рутинная мотивация к исполнению задания — это одно, а эго-заряженная мотивация — совсем другое. Рутинные мотивы приносят один набор результатов, эго-мотивы — другой.
Когда мотивация является эго-вовлеченной, а когда нет? Ответ отчасти связан с уровнем возникающей фрустрации. Как мы уже отметили, многие привычные системы координат не ощущаются как затрагивающие личность и не ведут себя как эгоцентрические системы до тех пор, пока их сохранение не оказывается под угрозой. Многие потребности также идут своим путем без участия эго, если им не препятствовать. Но серьезная фрустрация может вызывать озлобление, ревность, собственничество, часто характеризующие эго-вовлеченность. Однако фрустрация отнюдь не всегда производит такой эффект, особенно если человек компенсировал фрустрацию одной потребности успехом в других областях. И дополнительно усложняет ситуацию то, что мы не можем утверждать, что эго-вовлеченность отсутствует, когда нет фрустрации. Многие гладко текущие случаи целенаправленного поведения очевидно являются эго-вовлеченными. Мать ощущает тесную связь со своим ребенком и тогда, когда он в добром здравии, и тогда, когда ее материнская забота сталкивается с фрустрацией. Бизнесмен настолько же поглощен своим предприятием во времена процветания, как и во времена неудач. Давайте скажем тогда, что фрустрация целенаправленного поведения или угроза индивиду в любой форме весьма вероятно должны вовлечь эго-систему, но обычно эта эго-система образована повседневными ценностями, которые выражают значимость жизни для индивида.
Уровень притязаний. История десятилетних исследований этой левиновской проблемы слишком запутана, чтобы проследить ее здесь, но, если я не ошибаюсь, все исследования прямо или косвенно подтверждали первоначальное утверждение Хоппе, что субъект ведет себя таким образом, чтобы поддерживать свое самоуважение на максимально возможном высоком уровне53. Конечно, многие исследователи вовсе не пользовались понятием эго. Однако, какие бы результаты не были получены, все, кажется, указывает на неизбежность исходной гипотезы Хоппе. Фрэнк, например, обнаружил, что лица, которым были присущи «соревнование с самим собой и осознание социального давления», получали оценку степени расхождения между результатом и целью, которую индивид желает или ожидает достичь, в 3-7 раз больше, чем лица, которые не отличались таким чувством личной вовлеченности в ситуацию. Фрэнк также обнаружил, что эго-вовлеченные испытуемые не изменяют своих оценок при небольших изменениях своих результатов. Они снова и снова повторяют попытки перед тем как изменить свои притязания, подстраивая их под свои способности. Напротив, эго-невовлеченные испытуемые быстро отступают перед реальностью и снижают свой уровень притязаний54. Мы также знаем, что соперничество — безусловный симптом эго-вовлеченности — обычно порождает подъем и большую последовательность в уровне притязаний55. Но мы не можем сказать, что соперничество всегда приносит такой эффект, поскольку тот, кто боится конкуренции, будет последовательно снижать свой уровень притязаний, чтобы избежать риска унижения56.
Одним словом, оказывается, что всегда существуют требования эго отдельного субъекта, которые детерминируют динамику уровня притязаний. Некоторые испытуемые авантюрны, некоторые осторожны; их эго требует различных типов удовлетворения, и этот факт неоднократно отражался в результатах экспериментов. Стоит отметить, что исторически уровень притязаний можно рассматривать как дверь, через которую эго вернулось в монастырь академической психологии.
Промышленная психология. Я полагаю, что на большинство из нас произвели впечатление аргументы Ретлисбергера и Диксона57, Уотсона58 и других в поддержку того, что работники на производстве — не столько «экономические индивиды», сколько «эго». Кроме всего прочего, работники хотят доверия на работе, интересных заданий, признательности, одобрения и близких отношений со своими работодателями и коллегами. Удовлетворенности этим они хотят даже больше, чем высокой оплаты или безопасности труда. Оценки работодателями запросов рабочих коррелируют почти что на нулевом уровне с сообщениями самих рабочих о своих запросах59. Работодатель полагает, что оплата и безопасность являются доминирующими желаниями, тогда как в реальности на первом месте стоит эго-удовлетворенность. Насколько иной была бы перспектива нашей экономической жизни, если бы мы обратились к вопросу статуса и самоуважения в промышленности и перепланировали наше индустриальное общество таким способом, который спас бы эго работника от забвения.
