Примечания:
* Впервые опубликовано в
1 MeehlP Е Clinical versus Statistical Prediction University of Minnesota Press, 1954 2 Sarbin T R , Taft R , Bailey D E Clinical Inference and Cognitive Theory N Y Holt, Rmehart & Winston, 1960 3 HoltR R Individuality and Generalization in the Psychology of Personality // Journal of Personality 1962 Vol 30 P 377-404 4 Allport G W Pattern and Growth in Personality N Y Holt, Rmehart & Winston 1961 Ch 14,15 5 Cantnl H, Free L A Hopes and Fears for Self and Country//American Behavioral Scientist 1962 Vol 6, Supplement 6 Shapiro M В The Single Case in Fundamental Clinical Psyhological Research // British Journal of Medical Psychology 1961 Vol 34 P 255-262 7 Allport G W The Unique and the General in Psychological Science // Journal of Personality 1962 Vol 30 P 405-422 8 Обсуждение этих двух форм совести см в Allport G W Becoming Basic Considerations for a Psychology of Personality New Haven Jale University Press, 1955 9 Allport G W The Productie Paradoxes of William James // Psychological Review 1943 Vol 50 P 95-120
Базовая психология любви и ненависти*
Хотя неизбежно, что любовь к себе в каждом человеке должна быть позитивной и активной, отнюдь не неизбежно и совершенно не нужно, чтобы она правила им.
Стабильный недостаток современной психологии состоит в том, что ей не удается провести серьезное исследование аффилиативных желаний и способностей человека. Если не ошибаюсь, было только две последовательных теории их природы. На мой взгляд, обе неудовлетворительны. Одна из них — это подход авторов, постулирующих стадный инстинкт. Это тусклое понятие не дало нам почти ничего, кроме самого термина, и в руках Мак-Дугалла и Троттера не привело никуда, кроме своеобразной разновидности британского шовинизма. Второй подход — подход Фрейда, который со странно ограниченной точки зрения ухитряется свести аффилиативные мотивы к сексуальности — оплошность, избежать которой смогли даже древние греки, разведя эрос и агапэ.
«Бегство от нежности»
Почему психологи в целом обходят проблемы человеческих привязанностей — это интересный вопрос. Ян Сутти называет это «бегством от нежности». Он считает, что, отказываясь от теологии, современная наука о психике излишне болезненно отнеслась к нежности в жизни, столь сильно подчеркивавшейся христианством, и умышленно закрыла на нее глаза1. Так или иначе, психология чувствует себя более уверенно, изучая разногласия. Ученый боится, что изучая аффилиативные чувства, он может показаться сентиментальным, говоря о любви — излишне эмоциональным, а если он изучает личные привязанности, то может показаться личностно пристрастным. Лучше все это оставить поэтам, святым или теологам.
Помимо чрезмерной реакции на теологию у психолога есть, конечно, вполне обоснованные опасения встретиться с проявлениями лицемерия или рационализации. Он знает, что торжественные заявления о дружелюбии не всегда означают дружелюбие, очень часто они маскируют глубинные состояния горечи и ненависти. Опасения психолога показаться набожным — не всегда дань модным ныне научным табу. Психологу известна ошибка, лежащая за рационализированными описаниями человеческой мотивации.
Но есть еще одна, более фундаментальная причина подобного «бегства от нежности». Аффилиативные желания — как я попытаюсь показать — являются непременным фундаментом человеческой жизни. В этом качестве их вполне естественно не замечают, ибо обычно мы вообще не замечаем фундамент, обращая внимание только на водруженные на нем фигуры. Мне не интересна белая бумага книги, которую я читаю, она — просто необходимый фон для черного шрифта, который я воспринимаю. И разве спокойная поверхность моря больше привлекает наше внимание, чем водяной смерч? Альфред Норт Уайтхед отметил, что у нас даже нет слов для описания того, что всегда с нами; мы склонны считать само собой разумеющейся нашу повседневность и никогда не испытываем потребность обсуждать ее. Я думаю, что именно по этой причине мы так мало уделяем внимания состоянию согласия, которое одно придает смысл несогласию. Даже выражения человеческого лица подтверждают предложенный мной тезис — эмоция любви полностью расслабляет мускулатуру лица, придает чертам «нейтральное» выражение. Напротив, гнев, ревность и ненависть — хорошо очерченные выражения. В человеческом лице, как и в самой жизни, намного легче идентифицировать и определить для исследования проявления нетерпимости и ненависти, чем проявления любви и терпимости, которые принимаются как само собой разумеющиеся.
В своих теориях мотивации психологи были введены в заблуждение отношениями фигура-фон. Поэтому они воспринимают антагонизм как нечто более характерное и возбуждающее, чем добрая воля — и, конечно, это так. Враждебные эмоции — воинственные эмоции, возбуждающие их обладателя и легко заметные наблюдателю; психолога интересуют фрустрация и агрессия, а не дружба и доверие. Однако неоспоримая истина заключена в том, что враждебность пробуждается к жизни из первичного фундамента аффилиативного желания, с которым она так резко контрастирует. Пока человек впервые не полюбит, он не может ненавидеть. Ибо ненависть — эмоция протеста, всегда направленная на реальные или воображаемые препятствия, которые мешают человеку достичь позитивно окрашенных целей, то есть любви.
Тенденция в результатах исследований
Хотя психологи отстают в концептуализации аффилиативных потребностей человечества, тем не менее в последнее время собран значительный эмпирический материал, проливающий свет на природу этих потребностей. Современные методики изучения человеческих отношений с успехом применяются при исследовании различных групп: в школе, в общине, на производстве. Приятно наблюдать, что результаты исследований сходятся в одной точке — представляется, что через все открытия проходит некая общая нить. Можно надеяться, что вскоре эта нить приведет к созданию единой теории.
Исследования в области психологии труда были особенно плодотворны. Они ясно выявили катастрофические ошибки, допускавшиеся в управлении персоналом. Прежде всего, менеджеры раньше предполагали, что лучше всего людей мотивируют страх и наказание. Если работники опаздывали на работу, то платили штраф, при порче материала или нарушении правил — тоже. Боясь потерять работу, они «ходили по струнке» под руководством мастеров, которые, с большой вероятностью, находились во власти авторитарных взглядов на свой собственный статус. Эта система работала настолько плохо, что в промышленности пришлось прибегать к вознаграждениям, идти на уступки. Но подобное стимулирование носило оттенок покровительства и повышало ожидания рабочих, но не улучшало их нравы. С точки зрения психологии ошибка состояла в том, что поощрение не вытекало непосредственно из собственной активности рабочих, носило произвольный характер, поскольку даровалось работодателем, а не порождалось трудовым процессом. Периоды отдыха, премии и знаки отличия являлись чем-то внешним по отношению к рабочей ситуации. Руководители производства пытались улучшить положение дел с помощью изучения временных затрат и хронометража движений рабочих, но такое «управление производительностью» обходило человеческие проблемы. Наконец, в отчаянии, руководство часто увеличивало штат отделов кадров и производительности труда, пока завод не превращался в этакого бюрократического Голиафа, — все напрасно. Производственные отношения не улучшались.
Затем настал современный период исследований. Немного времени потребовалось, чтобы обнаружить источник неприятностей. Оказалось, что людям нравятся условия работы, в которых они свободны от высокомерия и чрезмерного надзора вышестоящих; условия, которые дают простор их талантам; условия, позволяющие им участвовать в принятии касающихся их решений; условия, позволяющие объединяться в небольшие команды близких сотрудников и предоставляющие возможности для личного роста и продвижения.
Проводились ли исследования на фабриках, в офисах, школах, молодежных лагерях или армейских подразделениях, — всегда обнаруживался один и тот же паттерн полученных данных. Люди хотели оставаться интегрированными личностями и в рабочей ситуации, и дома. Именно целостный индивид идет в школу, на работу или на войну. Он стремится к близким неформальным взаимоотношениям со своими товарищами и хочет участвовать в построении своей собственной судьбы. И он не хочет долго терпеть покровительство.
Появляющаяся общая нить, оказывается, состоит из двух переплетающихся волокон. Люди в любых формах человеческих связей хотят сохранить свою самооценку — любовь к себе, если угодно, — и одновременно поддерживать теплые, аффилиативные отношения со своими товарищами. Никто, наверное, изначально не хочет ненавидеть. Но тем не менее ненависть появляется во многих жизнях — как следствие блокированной самооценки и блокированной аффилиации.
Обратимся снова к исследованиям. Обширное изучение Стоуффером мотивации солдат в бою (во время второй мировой войны) обнаружило, что аффилиативный мотив даже в условиях экстремального стресса удерживает в выполнении задачи вдвое больше людей, чем мотив ненависти. Единственным, что превосходило по силе желание поддержать других, была религиозная мотивация. Три четверти солдат сообщали, что молитва «сильно помогала», а молитва явно отражает некоторое глубокое аффилиативное (во всяком случае, не деструктивное) желание2.
Сейчас нашим целям могут служить эти несколько примеров, взятых из современных исследований3. Они свидетельствуют, что люди в основном стремятся к дружеским и аффилиативным отношениям с другими, при условии, что эти отношения поддерживают их собственное чувство целостности и самоуважения. Таким образом, в нашем теоретизировании мы должны учитывать двоякие данные, люди хотят близких, теплых, дружеских взаимоотношений со своими товарищами, но в то же время они крайне чувствительны к проявлениям неуважения к их самолюбию. Оскорбленное самоуважение легко может породить ненависть.
Здесь заключена некая дилемма, ни наша экономическая, ни наша политическая жизнь не приспособлены к тому, чтобы соответствовать этому двойственному паттерну потребностей. За исключением ограниченных способов, главным образом в рамках семьи, нигде не предоставляются возможности для выражения любви — стремления ее давать и получать. Сохранение самоуважения тоже не является серьезной заботой наших экономических и политических институтов. Так как аффилиативные потребности удовлетворяются плохо, мы не должны удивляться, обнаружив в качестве наиболее общих побочных продуктов наших социальных взаимоотношений реактивность, враждебность и тревогу. Хотя люди больше всего хотят любви, управляют их жизнью предубеждение и ненависть. В одном из наших исследований установлено, что групповые предубеждения значительно влияют на душевную жизнь примерно четырех пятых американского населения4. Однако так или иначе в основе всего лежат аффилиативные потребности.
Будучи в таком затруднительном положении, мы должны исследовать гораздо тщательнее, чем раньше, место любви и ненависти в личности человека, обратив особое внимание на быстроту и легкость, с которой враждебность захватывает командные высоты нашей жизни.
Природа любви и ненависти
До сих пор именно философы формулировали основные теории любви и ненависти. Прежде всего мы, конечно, имеем в виду Эмпедокла, который еще до Сократа говорил нам, что любовь и ненависть — космические силы, причем единственно существующие космические силы. Из материальных элементов земли они формируют гармоничные и негармоничные создания. Со времен Эмпедокла и далее мы обнаруживаем, что история философии наполнена диалектикой любви и ненависти. Ненависть всегда рассматривалась как менее желательная эмоция, чем любовь, как разрушительная и опасная эмоция, если ею не овладеть. Христианская религия, возникнув, высказала полное одобрение любви и абсолютное отвержение ненависти. Как предположил Сатти, именно безусловность этого одобрения привела науку к избеганию темы любви.
Хотя многие философы, как и Эмпедокл, равно подчеркивали силы любви и ненависти в процессе жизни, заметна тенденция многих из них рассматривать ненависть и сопровождающую ее агрессию как нечто более фундаментальное. Такова была точка зрения влиятельного Гоббса. По его мнению, смертных сама их природа побуждает стремиться к чести, первенству и славе. Больше всего нас влечет «…вечное беспокойное желание все большей и большей власти, которое прекращается только со смертью». Это «состояние природы» ведет всех людей к агрессии друг против друга, осуждению окружающих людей и восприятию их как ущемляющих наши интересы. Вызвать ненависть, отвращение и подозрение гораздо легче, чем любовь и верность, ибо разве не являются двумя фундаментальными страстями человека тщеславие и страх? Конечно, законы, обычаи и религия могут устанавливать ненадежный и нелегкий контроль над нами с помощью страха; но человеческое тщеславие преодолевает эти ограничения. Так как, согласно Гоббсу, каждый хочет, чтобы другие ценили его так же высоко, как он сам себя ценит, вступает в действие жестокая конкуренция. Люди воистину равны в одном отношении: все они высоко ценят себя.
Более современный автор, французский биолог Феликс Ле-Дантек идет еще дальше: он провозглашает эгоизм единственным краеугольным камнем нашего социального здания. Тот, кто заявляет о любви к ближнему, — лицемер. Маккиавелли, Ларошфуко, Шопенгауэр и Ницше, — все усматривают неизменный эгоизм в человеческой природе. По их мнению, в конечном счете существует только одна форма любви — любовь к себе. Если это базовое допущение правильно, перспективы улучшения человеческих взаимоотношений туманны. Рационализируя нашу любовь к себе, как нам хочется, мы остаемся обманщиками. Человеческие взаимоотношения нельзя улучшить, их можно только приукрасить.
Итак, нет ничего важнее, чем узнать, верен или ошибочен этот взгляд на человеческую природу. Конечно, некоторые моралисты провозглашали его ошибочность. Юм, например, облил презрением принцип, гласящий: «…Вся доброжелательность — просто лицемерие, дружба — обман, забота об общественных интересах — фарс, верность — ловушка». Согласно Юму, в человеке есть базовая социальность, порождающая способность к подлинной симпатии и доброжелательности. Шефтсбери, Адам Смит и Кропоткин согласны с этим. Но мы мало что получим, цитируя высказывания почтенных авторитетов «за» и «против». Важнее, что сегодня мы стали со здоровой критичностью относиться к своим собственным мотивам. Мы не хотим впустую болтать о любви, если любовь к себе лежит в самой основе нашего поведения, или если симпатия — всего лишь маска для агрессии. За этот дар самокритичности мы, главным образом, должны благодарить Фрейда.
Но картина человеческой мотивации Фрейда, хотя не столь простая, как у Гоббса, в основе похожа на нее: у всех нас есть первичный инстинкт, направляющий к смерти и разрушению. Агрессивные побуждения, следовательно, так же естественны, как выброс горячей лавы из вулкана. Параллельно этому разрушительному побуждению существуют жизненные инстинкты, представителем которых является сексуальное влечение. Взятое само по себе, это влечение может рассматриваться как конструктивное и вплетенное в социальные взаимоотношения. Фактически лучшее, на что можно надеяться, это то, что по мере развития сексуальной жизни ребенка либидозные влечения будут так или иначе нейтрализовать разрушительные силы в его жизни.
Но увы, два инстинкта (разрушение и секс) часто сливаются. Агрессия тесно связана с каждой стадией развития сексуальности и, согласно теории Фрейда, оказывается необходимой для того, чтобы сексуальные импульсы достигали своей цели. Это слияние так сильно, что все наши добрые человеческие отношения, включая доброе руководство, добрую волю, религию и наши добродетели вообще, лучше всего рассматривать как простые «сублимации» — просто случайные побочные продукты секса и агрессии. У Фрейда не больше, чем у Гоббса, указаний на то, что аффи-лиативное желание может быть базовым в человеческой природе.
Однако не очевидно ли, что с момента зачатия жизнь взывает к поддержке, к взаимности? Образ жизни во чреве матери симбиотичен. господствуют отношения связи, и нет признаков каких-либо разрушительных инстинктов. После рождения аффилиативная привязанность ребенка к своему окружению все еще остается доминирующей, в кормлении, игре, отдыхе. Социальная улыбка рано символизирует его довольство людьми. Ребенок позитивно настроен ко всему своему окружению, двигаясь навстречу почти каждому типу стимулов, каждому типу людей. И он инстинктивно не удаляется ни от кого. Его жизнь отмечена готовностью. Конечно, в процессе установления позитивной связи со своим окружением, ребенок может невольно приносить ущерб и невольно нарушать права других. Двухлетний ребенок в каком-то смысле слова может быть «разрушителем». Но его вторжения психологически не соответствуют тому, что он пытается делать. С его точки зрения, он жадно впитывает окружающую его действительность, устанавливая с ней аффилиативные отношения, — и ничего более.
Возникновение негативных эмоций страха и гнева порождено прерыванием этого порыва к сближению. Когда аффилиативные тенденции подвергаются угрозе или фрустрации, они уступают место тревоге или защите. Сатти живописно изложил суть дела. «На Земле нет ненависти, кроме обращенной в ненависть любви, а в преисподней нет ярости, кроме ярости отвергнутого ребенка»5.
Приоритет аффилиативной основы столь очевиден, что лишь переворот реальности «с ног на голову» может дать равную точку опоры тезису об агрессивных инстинктах. Некоторые психоаналитики достигают этого, утверждая, что еда (возможно, наиболее заметная из форм активности младенца) — деструктивный акт, именуемый «оральной агрессией». Как пишет один фрейдист, наши далекие предки «были каннибалами». «Мы все вступаем в жизнь с инстинктивным импульсом пожирать не только пищу, но и все фрустрирующие объекты. Прежде, чем младенец приобретает способность любить, им управляют примитивные отношения ненависти к его окружению»6. Это утверждение с точностью до наоборот изменяет порядок любви и ненависти в онтогенетическом развитии. Более того, оно переворачивает смысл акта питания. Когда я поедаю ростбиф, то делаю это не из ненависти, а из любви. С моей точки зрения, акты принятия в себя являются аффилиативными.
Можно с уверенностью утверждать, что нормальный человек никогда не ощущает, что в достаточной степени любит или любим; любви он всегда хочет больше. Одна из причин, почему религия является почти универсальной привязанностью человечества, состоит в том, что религия поддерживает базовое отношение любви индивида с неким всеобъемлющим началом. Основные религии представляют не только свободную, нерушимую привязанность к Создателю, но и незапятнанный идеал братства людей. Воображая совершенное состояние бытия, мы неизменно представляем себе безусловный триумф любви.
Но желание любви, встречаясь с отвержением или угрозой, превращается в беспокойный страх. Никто не может оставаться безразличным, если его попытки добиться аффилиации встречают противодействие. Проведенные не так давно исследования малолетних правонарушителей показали, что практически в каждом случае неисправимой делинквентности в семье присутствовали сильные эмоциональные нарушения. Родители отвергали этих детей или были неспособны обеспечить эмоциональную безопасность. Блокировались попытки детей добиться аффилиации; и они, лишь частично осознавая свои страдания, обращались к антисоциальным поступкам в качестве средства защиты7. Во время войны тринадцатилетний мальчик, отвергаемый дома, «плюнул на американский флаг и заявил, что другие мальчики — дураки, что верят нашему правительству; что он выступает за Гитлера и нацизм и собирается стать предателем. «Я ненавижу всех американцев», — добавил он»8. Дети, лишенные эмоциональной привязанности, часто выступают против «грязных ниггеров», «еврейских ублюдков» и других меньшинств.
Мизантропия — думаю, теперь мы можем обобщить, — это всегда дело фрустрированного аффилиативного желания и сопровождающего его ущемления самоуважения. С психологической точки зрения любопытно смещение, происходящее в результате возникновения ненависти. Немногие из детей в процитированном мной исследовании осознавали источник своего дистресса. Их ненависть и агрессия выбрали несоответствующие объекты. Тонкость процесса смещения хорошо иллюстрирует проведенное в Калифорнии научное исследование антисемитизма. Было обнаружено, что студентки колледжа, имеющие высокую степень предубежденности, обычно во всеуслышание заявляют о своей любви и уважении к родителям — чаще, чем это делают толерантные девушки. Однако более глубокое изучение их жизни показывает, что у них присутствует глубоко запрятанная враждебность к своим родителям. Несмотря на внешнюю видимость, в семье у них отсутствуют свободные аффилиативные отношения, и, что может показаться удивительным, их антисемитизм отражает эту ситуацию9.
Похожие результаты дало исследование, проведенное среди ветеранов войны, была обнаружена значимая связь между воспоминаниями о любви и нежности, полученными в детстве, и нынешней толерантностью к группам меньшинств. Ветераны, отмечавшие недостаток нежности к себе со стороны родителей, гораздо чаще оказывались среди нетерпимых10. Даже то, что ретроспективные отчеты о нежности в детстве не являются полностью надежными, не влияет на верность нашего утверждения. Сам факт, что люди в исследовании отмечали нарушения базовой любви, показывает, что, так или иначе, у них есть незажившая рана, и эта рана определенно связана с их позднейшей нетерпимостью.
Здесь необходимо добавить, что не всегда ненависть смещается на другой объект. Вполне возможно, что представители группы меньшинств действительно являются фрустрирующими факторами, они вполне могут непосредственно вызывать ненависть и презрение создаваемыми ими препятствиями. Не все жертвы предрассудков невинны, как белая лилия; но если мы повнимательней приглядимся к процессу, то обнаружим, что почти в каждом случае на них обрушивается дополнительная смещенная злоба, для которой они не давали оснований.
Ненависть — это достаточно нормальная реакция, возникающая при угрозе разрушения общепринятых позитивных ценностей. Такими подвергающимися угрозе ценностями могут быть любовь к себе, или желание быть любимым, или альтруистическая любовь. Сатти объясняет это так. «Нет ненависти, кроме обращенной в ненависть любви»11. Следовательно, ошибочно рассматривать множественные враждебные чувства людей просто как выплеск агрессивных инстинктов. Если ненависть — зависящее от обстоятельств явление, то, по крайней мере теоретически, ее можно избежать. Действительно, в процессе того как удовлетворяются аффилиативные потребности человека, агрессия и враждебность исчезают. Признание этого факта — первый шаг к улучшению человеческих взаимоотношений.
