Проблема субъекта познания
Эта загадочная проблема возникает, когда мы спрашиваем: «Кто тот Я, который знает, что у меня есть телесное Я, образ Я, чувство самоидентичности во времени и проприативные стремления?» Я знаю все это и, более того, я знаю, что я это знаю. Но кто обладает этой познавательной перспективой?
Множество философов ломали себе голову над этой проблемой. Сейчас мы не можем вникать в их споры. Довольствуемся краткой формулировкой двух противоположных взглядов.
Философ Иммануил Кант утверждал, что мы никогда не переживаем познающее Я тем же способом, каким мы переживаем объектное Я (проприум). Познающее Я просто есть, это трансцендентное (чистое) эго. Познающий постигает, но сам не постигнут. Мы ловим мелькание его тени, и ничего больше.
Противоположное решение, предложенное Уильямом Джеймсом и Джоном Дьюи, состоит в том, что нет реального субъекта познания, существующего вне процесса познания. Каждый момент сознания перекрывается с предыдущим моментом, и субъект познания как-то включен в познаваемое. Только когда мы останавливаем нормальный процесс познания и начинаем рефлексировать, мы воображаем, что проблема существует. Субъект познания — это сам организм.
Здесь мы не предполагаем делать выбор между этими двумя решениями или между ними и еще другими26. Существует, например, точка зрения, что Я — это центральная инстанция внутри личности. Оно знает, оно хочет, оно стремится, оно желает. Я — это центр личной энергии. Эта так называемая психология Я принимает разнообразные формы, но общая позиция одинакова27.
Заслуга ее — сосредоточение внимания, как и у нас, на единстве и связности функций личности и в какой-то степени выделение их из большой совокупности простых организмических и не связанных с эго функций.
Но с научной точки зрения здесь есть одна серьезная опасность. Признавая Я в качестве отдельного «субъекта», который знает, желает, хочет и так далее, не рискуем ли мы создать «личность внутри личности»? Получается, что мы постулируем «маленького человечка в грудной клетке». Если мы захотим узнать, почему Джим упорно работает, нам ничего не объяснят слова: «Потому что его Я желает этого». Если мы спросим, почему подавлен пациент в больнице, нам не поможет ответ: «Потому что у его Я плохой образ себя». Сказать, что Я делает то или это, хочет того или иного, желает того или этого, — значит породить серию трудных вопросов. Психологи не любят все сваливать на субъекта по имени Я.
Я считаю, что мы найдем объяснения, которые ищем, в структуре правильно понимаемой личности, включающей, конечно, структуру проприума. Глупо приписывать наши проблемы внутреннему субъекту, который «дергает за ниточки».
Для определенных философских целей может быть оправданно рассмотрение Я как устойчивой целостности (возможно, одаренной бессмертием). Но в психологии нам следует избегать резкого отделения Я «как субъекта» от функционирования проприативных систем внутри личности.
Чувство неполноценности
Ко многим важным проблемам в психологии личности можно подойти только через ощущение Я. Одна из таких проблем — комплекс неполноценности, другая — совесть.
Все мы часто переживаем неудачи. Наши достижения не дотягивают до наших притязаний. Наши результаты оказываются ниже нашей самооценки и портят наш образ Я. Когда это происходит, нормальный человек умножает свои усилия или меняет цели и перестает беспокоиться.
Часто, однако, бывает, что неудачи, затрагивающие проприум, повторяются, и тогда мы не можем их отмести. Они остаются в виде латентных и преследующих нас воспоминаний. И такое глубоко сидящее ощущение недостатка может развиваться и непрерывно усиливаться. Причинами этого ощущения дефектности могут быть: физическая слабость, неприятная внешность, сексуальная импотенция, социальная неадекватность, а также бедность, недостаток образования, неловкость, скудный словарный запас, тугодумность и многое другое. Это чувство может быть вызвано ощущением недостойности, вины или греха. При умножении неудач «комплекс» углубляется. Если хотите определения, можно сказать, что комплекс неполноценности — это сильное устойчивое напряжение, вырастающее из болезненного эмоционального отношения к ощущению недостатков в арсенале своей личности.
Большинству людей известен этот тип дискомфорта. Наше исследование показывает: только менее 12 % учащихся колледжа говорят, что не знают, что это такое — страдать от грызущего чувства неполноценности. В таблице показаны четыре основных типа чувства неполноценности. В целом студентки чувствуют себя хуже студентов. Более высокие показатели у женщин, несомненно, отражают их невыгодное положение в «мире мужчин». В данной конкретной группе студентов колледжа более частные случаи чувства интеллектуальной неполноценности могли быть вызваны значительным численным превосходством мужчин по сравнению с женщинами. В общем, студенты обоего пола говорят, что жизнь мужчины предпочтительнее жизни женщины, и склонны приписывать больше приятных качеств мужскому полу28. Оказывается, что даже в США женщины не полностью эмансипированы.
Нет нужды говорить, что чувство неполноценности не является показателем реальной неполноценности. Для участия в данном исследовании были отобраны девушки, которые ни по какому обоснованному тесту не могли бы действительно считаться худшими по физическим, социальным или интеллектуальным способностям. Но оказывается, что объективные факты мало что значат. Спортсмен (борец, шахматист), занявший второе место, или актер, награжденный второй премией, могут страдать от глубокого чувства неполноценности. Это чисто субъективное явление, относящееся к Я и измеряемое соотношением между успехами человека и его притязаниями в данном направлении.
Можно смело сказать, что многие из этих студентов, находящихся в юношеском возрасте, уже переросли более ранние ощущения неадекватности. Другие исследования показывают, что в младшем подростковом возрасте у большинства мальчиков отмечаются преследующие их страхи физической неполноценности. Низкий рост, полнота, прыщавое лицо — суровые препятствия в поиске идентичности. И мы можем справедливо спросить, не таится ли в детях — только потому, что они маленькие — зарождающееся чувство физической неполноценности. Именно признание подлинной и воображаемой органической слабости привело к первой формулировке «комплекса неполноценности» Альфредом Адлером в 1912 году29.
Для наших целей особенно важно, как из хронически раненой самооценки иногда развивается обобщенная черта личности. Сильное ощущение неудачи в одном аспекте жизни может оставить человека с общим ощущением небезопасности и недостатка уверенности.
В одном исследовании людей просили рассказать, насколько они удовлетворены деталями своего тела (волосами, телосложением, носом, зубами и т. д.), своими интеллектуальными и художественными способностями и своими моральными качествами. Позже те же люди выполняли тесты на «социальную безопасность», измерявшие нормальный для них уровень уверенности в себе. Корреляция между чувством неполноценности и общей неуверенностью была около 0.530.
|
Тип чувства неполноценности |
Мужчины |
Женщины |
|
243 |
120 |
|
|
Процент отметивших устойчивое чувство неполноценности |
||
|
Физическое |
39 |
50 |
|
Социальное |
52 |
57 |
|
Интеллектуальное |
29 |
61 |
|
Моральное |
16 |
15 |
|
Никакого |
12 |
10 |
Другие исследования показывают, что после неудачи некоторые члены группы остаются оптимистичными и уверенными в себе, а другие приобретают унылый и пессимистичный взгляд на свои способности31. Довольно интересно, что первые склонны верить, что средний гражданин может значительно (или по меньшей мере «хоть как-то») повлиять на важные правительственные решения через голосование, письма и т. д., тогда как вторые (испытывающие чувство неполноценности и небезопасности) думают, что средний гражданин совсем не влияет (или очень слабо влияет) на ход событий при демократии32. Эти примеры иллюстрируют то, что имеется в виду под обобщенной чертой личности (см. главы 14, 15). Чувство неполноценности может пронизывать отношение человека к жизни в целом.
Компенсация. Что можно делать с чувством неполноценности (кроме того, что страдать от него)? Человек не может избежать его надолго, так как оно коренится в проприуме. Требуется некоторая непрерывная форма борьбы, которую Адлер назвал компенсацией.
Можно различить несколько типов компенсации. Прямое действие (компенсация по своей природе) происходит, когда страдающий упорно атакует источник актуальной неполноценности и устраняет его. Когда природная слабость не только устраняется, но превращается в источник силы, мы говорим о гиперкомпенсации. Легенда гласит, что Демосфен так упорно работал над преодолением своего заикания, что стал не просто нормально говорящим человеком, а великим оратором. Теодор Рузвельт, тяжело болевший в детстве, работал над своим физическим развитием и закончил гиперкомпенсацией. Он стал охотником на львов (а не просто на куропаток) и объездчиком лошадей (а не просто катающимся верхом джентльменом). Удачливый, сделавший себя сам человек в Америке мог начать в качестве иммигранта, страдающего от чувства социальной неполноценности. Тяжелым трудом он компенсировал и, быть может, гиперкомпенсировал свой недостаток.
Мы говорим о замещающей компенсации, когда человек не может устранить свой недостаток, но развивает другие пути получения удовлетворения. Горбун не может скорректировать свой дефект, но может стать «серым кардиналом». Не отличающаяся красотой девушка может развить компенсаторный шарм и остроумие, а неспортивный юноша может отличаться в учебе.
Защитные механизмы — компенсации, предназначенные для обмана других. Подросток может прятать свою неуверенность за преувеличенно сильным рукопожатием. Громкие угрозы задиры могут скрывать внутреннюю слабость. Бороды, ботинки на толстой подошве, обворожительные манеры могут маскировать чувства физической или социальной неполноценности.
Рационализация — это форма компенсации, которая помогает обманывать не столько других, сколько самого себя. Бледный неспортивный парень говорит: «Меня тошнит от рассказов о полнокровных атлетах. Знаете, их кровь никогда не течет через мозги». Такие рационализации типа «кислый виноград» столь же обычны, как и рационализации типа «сладкий лимон». Один человек со страшно некрасивым лицом утешал себя мыслью, что благодаря ему он не похож на других «подобно Савонароле или Данте». Рационализации помогают средства массовой информации. Люди с чувством интеллектуальной или социальной неполноценности могут находить комфорт в чтении или просмотре фильмов о пороках высшего общества, грубости студентов колледжа, глупости «яйцеголовых» и превосходстве простых добродетелей и простого человека.
Аутистическое мышление — компенсация в воображении. Мы можем добиваться успеха в своих грезах наяву. Один подросток, преследуемый жестокими одноклассниками, каждый день убегал в свою комнату, чтобы играть в две любимые игры. В одной он был директором школы и приговаривал жестоких мальчишек к порке. В другой он был миллионером и выписывал крупные чеки для своих любимцев и принимал важных гостей. Когда аутистическая компенсация заходит далеко, мы обнаруживаем сильно интровертированную личность (может быть, даже «шизоидную» — стоящую на грани аномальной шизофрении, при которой индивидуум почти полностью погружен в паутину собственных фантазий). Мало кто свободен от одной или нескольких описанных нами форм компенсации. Но если процесс не становится привычным и закоренелым, мы не можем говорить о компенсации как черте личности.
Совесть
Совесть (как и чувство неполноценности) представляет собой паттерн нескольких собственных состояний, в частности самоуважения, образа Я и проприативного стремления. «Хорошая» совесть не имеет резкой конфигурации. Когда наша совесть «спокойна» или «отдыхает», мы продолжаем функционировать нормальным образом, наслаждаясь физической и моральной гармонией33. «Больная» или «возмущенная» совесть гложет нас и говорит, что мы как-то нарушили предпочитаемый нами стиль существования. Мы должны либо успокоить ее путем рационализации, либо принять покаяние и исправиться. Часто совесть объединяется с религиозными чувствами, но не всегда (у нерелигиозных людей тоже может быть чувствительная совесть). На самом деле, мы можем смело сказать, что совесть — норма для каждого человеческого существа (за исключением некоторых «психопатических личностей»). Она является индикатором (чем-то вроде термометра), который говорит нам, что какая-то наша активность разрушает или разрушила важный аспект нашего образа Я.
В психологии совести есть две центральные проблемы: первая касается ее развития, вторая — ее взрослой структуры. В широком смысле, мы можем рассматривать совесть, возникающую в детстве, как совесть долженствования, а зрелую, взрослую форму — как совесть обязательства. Фромм называет первую «авторитарной совестью», а вторую — «гуманистической совестью»34.
Без сомнения, совесть долженствования (единственная форма, которая есть у ребенка) развивается из родительских ограничений и запретов. Уже в восемнадцать месяцев ребенок испытывает страх и фрустрацию, когда слышит родительское «Нет!». Сахарница — это «Нет!», телевизор — «Нет!», грязь — «Нет! Нет!». Эти слова часто сопровождаются какой-то формой наказания. По мере овладения языком ребенок учится слову «должен». Он должен умываться и не должен один переходить улицу. Эти слова — сигналы родительской власти: они предвещают последующее поощрение или наказание. Конечно, ребенок не знает, почему он должен или не должен. (На самом деле, причины «должен» и «не должен» очень комплексны. В одних случаях «должен» означает: «Ты обожжешься, если подойдешь слишком близко к плите», то есть тебя накажет природа; в других случаях: «Я, твой родитель, накажу тебя, потому что ты меня раздражаешь«; иногда: «Люди в обществе накажут тебя за такое поведение»; и, наконец, санкции за должен могут приписываться Богу, который «накажет тебя, если ты украдешь или не будешь слушаться родителей».) Далее ребенок — с большими трудностями — учится послушанию. Конечно, он должен слушаться, когда родители стоят над ним, но постепенно он «интериоризует» внешний голос власти и ведет себя послушно (довольно хорошо), даже когда он один. Однако запретная банка с вареньем еще долго соблазняет его, если рядом нет контролирующей матери.
Моральность, основанная на требованиях взрослого, прочно фиксируется примерно к шести годам. Ребенок становится «моральным реалистом» (Пиаже). Поступки полностью оцениваются по тому, соответствуют ли они установленным правилам или отклоняются от них. Теперь привычка ожидать правил и подчиняться им так хорошо обобщена, что даже в игре ребенок (6-12 лет) злится, если игры идут не по правилам.
Нет сомнений, что эта ранняя стадия совести порождена, как утверждал Фрейд, интернализацией племенных и родительских правил. Нарушение вызывает тревогу и вину, даже если немедленное наказание и не грозит. Для ребенка становится обычным поиск внешнего наказания после того как он сделал что-то плохое, ибо таким образом он надеется восстановить свое психическое и моральное равновесие. И часто он наказывает себя, переживая муки совести и совершая небольшие косвенные поступки возмездия.
В подростковом возрасте юноша сталкивается с новым кризисом. Прежде всего, он решает, что родительские ограничения по большей части дурацкие. Он совершает множество запрещенных поступков, хотя еще может испытывать некоторую вину. Около четырнадцати лет дома и в школе возникают дисциплинарные проблемы, так как молодой человек будет «проворачивать» антисоциальные поступки, если сможет; он еще не хочет опираться на что-то внутреннее, он предпочитает сильных лидеров и контроль для удержания его в порядке, хотя в то же самое время он бунтует.
Но постепенно, по мере развития у молодого человека идеального образа Я, негативные аспекты совести долженствования уступают место совершенно иной совести обязательства. Мы говорим, что она «совершенно иная», потому что она теперь поддерживается не страхом наказания, а сливается с позитивной структурой пропри-ативного стремления. Молодой человек, выбравший карьеру, знает, что обязан для этого учиться, а если не сделает этого, то нарушит выбранный им самим стиль поведения. Центр совести постепенно смещается со специфических привычек послушания на проприум. «Чувство» совести в зрелости редко связано со страхом наказания, будь то внешнее или самонаказание. Скорее, это ощущение обязательства.
Во взрослом возрасте остается много «долженствований», но теперь они идут от рационального признания последствий и редко ощущаются как дело совести. Я должен подчиняться правилам дорожного движения. Я должен следить за состоянием электропроводки в доме. Я не должен показывать ей свои истинные чувства. Но, с другой стороны, я обязан голосовать. Я обязан написать это письмо. Я обязан усерднее учиться. Я обязан поступать хорошо (по моему разумению). Это собственные ценностные суждения. Никто меня не накажет, если я не буду жить в соответствии с предпочитаемым мною стилем. Утверждать, что я боюсь будущих мук совести, означает смешивать возможный результат с полностью позитивным чувством обязательства35. Зрелая совесть — это ощущение долга поддерживать свой образ Я в приемлемой форме, продолжать свою выбранную линию проприативных стремлений, короче говоря, создавать (а не разрушать) собственный стиль бытия. Совесть становится разновидностью общего руководства собой. Акцент смещается с племенного и родительского контроля на самоконтроль индивидуума36.
К несчастью, некоторые психологические интерпретации не признают этот переход от долженствования к обязательству. Некоторые авторы утверждают, что Супер-эго — шаблон родительских и племенных правил и наставлений, наложенный на всю жизнь человека. Конечно, есть взрослые, задержавшиеся в своем моральном развитии. Они продолжают страдать от инфантильной вины, неразрешенных конфликтов с ранними детскими авторитетами. Но эта патология совести (не такой уж необычный недуг) не отменяет правил, управляющих ее трансформацией при нормальном ходе развития.
Выводы и резюме
Эта глава была посвящена чувству самости, а не природе самости. Поэтому мы преимущественно обсуждали психологические, а не философские материи. Как сказал Мустакас, J? гораздо легче почувствовать, чем определить1. Окончательное определение мы оставляем философии.
Однако то, что человеческий разум способен рассматривать себя в качестве объекта (подобно тому как он рассматривает объекты во внешнем мире), — психологический факт. Чувство Я присутствует тогда, когда индивидуальные состояния рассматриваются как «мои». Мы показали, что на разных стадиях жизни появляются разные аспекты самосознания38. На последовательных стадиях жизни развиваются семь аспектов проприума, но я не имею в виду, что они функционируют раздельно. В нашей повседневной жизни некоторые из этих аспектов или даже все вместе сосуществуют.
Предположим, вам предстоит трудный и решающий экзамен. Несомненно, вы осознаете, что у вас сильно бьется сердце и вас мутит от страха (телесное Я); вы осознаете важность экзамена с точки зрения вашего прошлого и будущего (самоидентичность); вы осознаете, что тут замешана ваша гордость (самоуважение); вы осознаете значение вашего успеха или неудачи для вашей семьи (расширение Я), свои надежды и стремления (образ Я), свою роль в качестве решающего задачи на экзамене (рациональный субъект) и релевантность всей ситуации вашим долговременным планам (проприативное стремление). В реальной жизни проприативные состояния, как правило, сливаются. И за этими переживаемыми состояниями самости вы улавливаете косвенный отблеск себя как «субъекта самопознания».
Проблема субъекта познания возникает, когда мы спрашиваем: «Кто же познает эти функции ЯЪ> Мы не только сознаем, что нам свойственно, но мы также осознаем, что мы осознаем это. Эта загадка привела к предположению, что существует особый Я-субъект (либо как «чисто» субъект познания, трансцендентальное эго, либо как комбинированный субъект познания, хотения, стремления, желания). Эта последняя точка зрения, похоже, поселяет внутри личности (в груди) координирующего субъекта — маленького человечка, дергающего нас за ниточки.
В целом, разумнее рассматривать проприативные функции (желания, стремления, хотения) как пересекающиеся со всей личностной структурой. Они ощущаются как самодостаточные, но не порожденные отдельной инстанцией внутри личности. Что касается субъекта самопознания, познающего Я (будь то просто умозаключение на высшем уровне сложности, как у Джеймса, Дьюи и других, или необходимость постулировать чистый субъект познания, непрерывное трансцендентальное Я, как считает Кант), то эту загадку мы пока не решили.
Возвращаясь к чувству Я, скажем, что есть два знакомых нам паттерна, заслуживающих особого внимания. Это чувство неполноценности и совесть. Эти паттерны включают в различных пропорциях многие (а возможно, и все) аспекты проприума. Это важные субъективные состояния, влияющие на функционирование и структурирование личности.
Мы утверждаем, что чувство Я приобретается постепенно. (Мы будем последовательны, если скажем, что у каждого ребенка есть внутренняя латентная способность к развитию Я.) Так как Я приобретается, к этому процессу должны быть применимы законы научения. Особенно в первые год или два проявления раннего Я объясняются квазимеханическими принципами. Обусловливание, поощрение, повторение явно необходимы, прежде чем ребенок сможет связать свои телесные ощущения, переживания и словесные ярлычки (например, свое имя) в формирующуюся самоидентичность. Эта форма ситуативного научения предшествует описанным нами формам проприативного научения. Короче говоря, мы отстаиваем определенную дискретную последовательность форм научения. Квазимеханические принципы объясняют возникновение проприума, который после этого становится главным источником последующего научения.
