Воспоминание "Закономерность, или о том, что, делая выбор, мы не всегда видим дорогу, по которой предстоит пройти"
Я делаю вид, что расстроен и возмущен. Леночка с ангельской непосредственностью называет меня импотентом и жмотом. С чего она взяла, что я должен ее удовлетворять? — "Я тебе ничего не обещал". "Как…" — несмотря на то, что это сущая правда ее голос дрожит от негодования. Я позволяю ей "выйти из себя". Вылив на мою голову ушат помоев, ей самое время остановиться и тихо уйти, исчезнув навсегда из моей жизни.
Но женщины очень самоуверенны. Леночка, удовлетворив мою похоть, возомнила себя королевой, а меня назначила своим жалким пажом. Она решила меня растоптать и уничтожить своим презрением и хамством. Я вижу, как лихорадочно она ворошит копилку памяти, выбирая самые злые и колючие фразы. Она не догадывается, что ее слова, как и она, сама, для меня ничего не значат.
Мне нужна была женщина, я ее взял. Леночка просто оказалась рядом. Я вежлив, я не хочу ее обижать. Я пытаюсь прекратить ее истерику. Я хочу дать ей шанс уйти. Пусть думает что хочет. Она старалась, и мне было с ней хорошо.
Почувствовав мое миролюбивое настроение, Леночка принимает его за подтверждение безнаказанности собственной распущенности. Она перестает сдерживать себя. Она решает, что может преступить заветную грань, установленную между мной и другими людьми. Леночка, незаметно для себя, сжигает хрупкий мостик, еще соединяющий ее с жизнью. Она сжимает маленькие кулачки и набрасывается на меня, как взъерошенный воробей.
Этого делать было не нужно. Это никому не позволено делать безнаказанно. Мне жаль ее. Но дальнейшие события мало зависят от меня. Я просто наблюдаю, как это происходит. Леночка сама сделала свой выбор. У нее была возможность уйти. У мотылька, летящего на свет, уже вспыхнули крылья.
Комната становится четкой и яркой, как будто кто-то снял чехлы с мебели и люстры, вытер пыль с окон и стен и заставил воздух вибрировать высоким тонким камертоном.
От неожиданности Лена замирает и с удивлением смотрит на меня. Ужас уже окутал ее мозг и тело. Кажется, она начинает что-то понимать. Ее глаза заискивающе смотрят на меня, в них бьется и трепещет надежда. "Ты ненавидишь меня" — замирая от страха, она через силу улыбается и пытается перевести все в шутку. Я молчу, я не хочу ее огорчать. Я не умею ненавидеть, я могу только уничтожать.
Леночка, славная малышка, мне жаль тебя, но меня нельзя обижать. Твое глупое сердечко почему-то обмануло тебя, или ты сама устала жить и ждала меня.
Спокойная холодная тьма накрывает ее и начинает всасывать в себя. Я вижу, как стекленеют ее глаза. Она сникает и становится старше сразу на двадцать лет. Передо мной не пылкая двадцатилетняя красавица, а разбитая мужчинами и судьбой сорокалетняя женщина. "Что со мной" — она руками закрывает глаза. Я ощущаю во рту привкус ее жизненного сока, он сладкий и немного терпкий. У нее много сил, она была молода. Ее надолго хватит.
"Поторопись, тебя, наверно, ждут" — обыденно говорю я.
Мне всегда платят по счетам. Обидев меня, ты продала мне себя. Чтобы искупить свою неловкость ты заложила мне свою жизнь.
Ты скоро забудешь меня и этот странный вечер. Ты пойдешь "по рукам" и вместо престижного вуза пройдешь уличные университеты. Мне нравится любовная страсть, ты будешь добывать ее для меня. Ты будешь пытаться себя убить, но уйдешь из жизни только тогда, когда станешь мне не нужна. Смерть не станет избавлением, даже после кончины, ты будешь продолжать растрачивать себя. У меня много должников. Ты одна из них. Так было всегда.
Конец наступит не скоро. Когда ты доберешься до него, ты станешь маленькой и твердой, ты навсегда забудешь себя.
Мне нравится теплым летним вечером перебирать руками блестящие гладкие камешки и слушать морской прибой.
Я буду держать в руках обточенную морем гальку, и восхищаться безупречностью и законченностью твоих линий. Ты, как и в первую нашу встречу тепла и совершенна. Я думаю, ты довольна, ведь выбор сделала ты сама.
Сумма интеллекта в игре оставалась константой, а количество фигурок в результате фрагментации игроков росло. Интеллекта на всех не хватаю, появлялись создания, которые были очень малы, сознание их было прямолинейно и ограничено. Они ухитрялись выживать в игре, но хитрость их не была умом, а только усиленной работой инстинктов, вызванной отсутствием ума. Другие считали их искренними и любили. Интеллектуальные игроки не догадывались, что разум может существовать не всегда в разумной форме. Маленьких созданий назвали "животным миром ". Мало кто подозревал, что они тоже участники игры.
Светящимися точками, плавно кружа, эти существа незаметно растворялись в чернеющем зеве воронки.
Воспоминание "Маленькая игра, или размышления на тему жизни. Растения живут, не зная этого. Животные живут, зная об этом. Человек живет отказываясь от жизни. Человек очеловечивает животных… Какая-то странная игра"
"Серенький, маленький, иди сюда умница. Пойдем домой. Я уже соскучилась без тебя". — Большой серый кот смотрит на меня печальными глазами и всем своим видом показывает как я ни к стати. Он только наладил контакт с кокетливой черной кошечкой из соседнего подъезда. Я беру Серою на руки и счастливо улыбаюсь. Он напрягается, прижимает уши и смотрит на меня большими желтыми глазами. Они сверкают от негодования и обиды. Я глажу его по длинной шерсти и стараюсь успокоить. Дома он демонстративно отворачивается от меня, забивается в угол, и молча страдает, переживая свое унижение. Через несколько дней он великодушно меня прощает и нежно урчит, подставляя плотную мускулистую шею. Жизнь идет своим чередом.
Проходит неделя. Серый опять отправляется в "загул". Он, надменно вырвавшись из моих рук, проскальзывает в приоткрытую дверь. Я долго его зову, но он убегает мелкой рысью, даже не повернув головы. Я вижу победно поднятый серый пушистый хвост.
Отсутствует он довольно долго, я даже начинаю беспокоиться, не потерялся ли он. Однажды, посмотрев в окно, я наконец-то вижу Серого па клумбе рядом с домом. Шерсть свалялась, бока впали, хвост облез. Я кричу, высунувшись в окно: "Серенький, Серенький"! Он гордо смотрит на меня немигающим взглядом и делает вид, что не узнает.
Я накидываю плащ и выбегаю на улицу. Я протягиваю руку и улыбаясь, подхожу к кошачьему собранию. Три кошки сосредоточенно сидят рядом с Серым. Чувствуется, что они увлечены каким-то важным кошачьим разговором.
Серый обреченно смотрит на меня — "Опять! Не мешай мне!" В желтых глазах холод и решительность. Он напоминает мне попавшую в капкан рысь, Я не обращаю внимания на предупредительное гортанное "Мя - я". Я наклоняюсь и уже собираюсь взять его на руки. В следующее мгновение я не успеваю понять, что происходит. Со звериным рыком серая молния клубком обвивает мою руку. Зубы и когти впиваются в мою плоть. Несколько мгновений Серый самозабвенно рвет мое руку. Затем резко соскальзывает вниз и убегает.
Я не успеваю даже закричать. Кровь ручьем льется из глубоких рваных ран. Кожа располосована и содрана клочьями. Я на ватных ногах с трудом добираюсь до квартиры и падаю в обморок.
Через трое суток Серый приходит сам. Понуро опустив голову, он тычется мне в руку большим серым лбом. "Как же так, Серый? Как мы с тобой теперь будем жить?" Он тоскливо вытягивается струной у моих ног и замирает. Он ждет решения своей участи. "Я не мог не вернуться" — говорит вся его поза. "Я виноват, но я КОТ. Позволь мне иногда быть КОТОМ".
Игрок барахтайся и пытался сопротивляться неотвратимому падению. Когда он уставал и понимал, что все бессмысленно, экран распрямлялся, становился плоским, белые хлопья группировались, образуя новую реальность для игрока, и он успокаивался.
Воспоминание "Рождение, или еще одна попытка сопротивления"
Мягкая влажная губка, охватывающая меня, начинает сокращаться, подталкивая мое тело к выходу. Я обиженно соплю. Я еще не проснулся. Мягкие толчки становятся настойчивей. Наверное, я скоро должен родиться. Это значит опять напрягаться, толкаться, вращаться внутри маминого тела. А самое ужасное, в нем можно застрять!
Предыдущий неудачный опыт рождения прочно засел в памяти. Моя голова тогда оказалась зажата в узком проходе, мамино тело конвульсивно исторгало меня, но мне некуда было деться. Меня плющило, рвало на части. Я чувствовал, как прогибаются мои черепные кости, причиняя мне дикую боль. Если бы они были жесткие и твердые как у зрелого человека, они смогли бы выдержать это чудовищное давление. Теперь я буду рождаться взрослым!..
У меня был шанс выбраться из этой заварухи, но испугалась женщина, которая рожала меня. Она предала меня и… умерла.
С тех пор у меня появилось скрытое недоверие к женщинам - они изменяют, когда на них надеешься, они оставляют тебя, когда они тебе нужны. Какое-то время я приходил в себя после пережитого шока смерти при рождении. Поначалу я даже решил, что рождаться больше не буду, правда, потом передумал, мне почему-то обязательно нужно было явить себя миру. Появиться на свет хотелось, но было страшно.
Наконец я решился.
Интуиция подсказывала мне, что эта попытка будет удачной.
По всем календарным срокам я уже должен увидеть мир. Моя мама "перехаживает" меня уже полторы недели. У меня на голове зарастает "родничок", ногти становятся длинными, и я часто царапаю ими свое тело.
Я буду расти здесь, у мамы в животе. А когда я вырасту, я рожусь.
Вокруг нас с мамой суетятся врачи. "Слабость родовой деятельности. Ставьте капельницу".
Минут через десять появляется неприятное дрожащее ощущение внутри. Неужели и эта мама хочет от меня отказаться? Нет, я не дамся! Дикий страх сковывает мысли. Пространство над головой начинает расширяться, как бы приглашая в него войти. Я не могу пересилить себя. Я не смогу через него протиснуть свое тело. Я, слегка повернув голову, упираюсь в твердую поверхность открывающегося кольца и головой, что есть силы, отталкиваюсь от нее в глубь маминого живота. Что-то мягко рвется. Голове становится очень легко, тело безвольно обвисает. Я куда-то проваливаюсь. Ручьями, вокруг меня начинает стекать красная жидкость. Остатками сознания я понимаю, что это кровь, только чья, моя или мамина?
"Отслойка плаценты. Срочно готовьте операционную. Острая гипоксия плода". Кто-то уверенно и быстро ощупывает мою голову. "Ребенка можно спасти". От этих бережных и легких прикосновений я успокаиваюсь. Я знаю, этот человек меня родит.
Наркоз кружит меня в своем мареве. Холодный воздух заставляет меня вздрогнуть. Кто-то быстрым движением раздвигает упругие ткани и выхватывает меня из маминого живота. Я чувствую, что здесь светло, но не могу открыть глаза. Веки тяжелые и непослушные. Мышцы не слушаются меня. Я никак не могу сделать первый вдох. Чей-то палец оказывается у меня во рту и освобождает его от скопившейся слизи. "Ну, давай же, дыши" - Меня переворачивают вниз головой и хлопают по ягодицам. Я обижаюсь и кричу…
Первые несколько минут я очень сердит, и громко выражаю свое недовольство. Женщина в белом халате бережно обтирает мое тело. Она улыбается мне и весело говорит: "Привет". Я понимаю, что уже родился. Я замолкаю, пытаюсь улыбнуться ей в ответ и внимательно разглядываю все вокруг.
Вначале я никак не могу сфокусировать зрение. Передо мной растекаются пятна, они яркие и движущиеся. Я не успеваю за их бегом. От напряжения я засыпаю и погружаюсь в пространство с пульсирующими вспышками. Что-то большое и властное охватывает меня, накатываясь из темноты. Мне приятно и страшно одновременно. На несколько секунд в темноте образуется щель, я заглядываю в нее и вижу новорожденного мальчика, лежащего в маленькой кроватке. Меня охватывает радостное чувство, я понимаю, что родился.
Сколько я себя помню, я всегда был счастлив потому, что живу. Это была беспричинная радость оттого, что я могу дышать, бегать, прыгать, смеяться. По сравнению с этим, все остальное казалось ерундой, из-за которой не стоило огорчаться. Мне было жалко маму, которая расстраивалась из-за моих испачканных брюк или разорванной рубашки; папу, который был вечно занят и сокрушался по поводу "заваленных проектов"; сестренку, которую выводили из себя прыщики на ее курносом лице.
Жизнь искрилась и бурлила вокруг меня. Я удивлялся, своим сверстникам, которые не знали, как "убить время". Мой день был расписан по минутам. Мне все было интересно. Я с удовольствием играл в футбол, пел в хоре, занимался в авиамодельном кружке, самостоятельно учил китайский язык, и надеялся, когда вырасту, стать дипломатом, обязательно в Китае или Японии. Не смотря на мою европейскую внешность, восток был для меня чем-то родным, но бесконечно далеким. Тени воспоминаний, которые по ночам проплывали передо мной, отзывались в сердце острой болью, я хотел, но не мог проснуться. К утру от ночных переживаний оставалась только легкое беспокойство, которое таяло вместе с остатками ночи.
Я не делил людей на друзей и врагов. Я чувствовал себя "как рыба в воде" в любой компании. Я со всеми мог договориться. Люди никогда не раздражали меня. Они были людьми, и за это им все прощалось.
Родителей я любил, и если бы они не воспитывали меня, в моей жизни все было бы прекрасно. Я считал их очень умными и достойными родителями, правда, немного странными. Они знали, как "правильно" жить и хотели, чтобы я жил именно так, хотя сами почему-то жили по другому.
Мама любила повторять, что учиться нужно на чужих ошибках. Поэтому одно время я считал, что она специально их делает для меня. Любое простое дело у мамы превращалось в событие. Она часто с кем-то ссорилась, что-то требовала, на чем-то настаивала, о чем-то просила. В такие моменты я старался не попадаться ей на глаза. Я не мог понять, почему она заставляет других делать то, что может сделать сама.
Папа считал, что мама уделяет мне слишком много времени, поэтому я не подходил к ней, когда он был дома. С отцом мои отношения складывались по мужски лаконично и сдержанно. Он был хозяином семьи и разрешал мне в ней находиться. Я ценил его доброту и уважал его просто потому, что он был моим папой.
Когда мне исполнилось пятнадцать лет, мои увлечения несколько изменились. Теперь я играл на гитаре, сочинял песни и сам их исполнял. К китайскому языку присоединился английский. Неизменным осталось только пристрастие к футболу.
Переходный возраст внес какую-то дисгармонию в мою жизнь. В моей душе поселилось сомнение, карьера дипломата не казалась мне уже такой заманчивой. Теперь я хотел быть бизнесменом, врачом и летчиком одновременно. Причем я чувствовал, моя профессиональная деятельность будет складываться удачно, вне зависимости от того, чем я буду заниматься.
В результате длительных раздумий, после школы я поступил в институт нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности. Единственным преимуществом которого было то, что он находился в Москве и при нем было общежитие. Теперь я был свободен и предоставлен самому себе. Опьянение от самостоятельной жизни длилось ровно два месяца. Студенческая романтика быстро набила оскомину. Не смотря па то, что я получал стипендию, и кое-какие деньги мне подкидывали родители, скромное студенческое существование начинало меня раздражать, мне надоело питаться сосисками, хлебом и молоком. Мне не правилось ездить в переполненных вагонах метро. Пьянки под музыку оставляли меня равнодушным.
Деятельное кипение другой жизни манило и завораживало. Чтобы стать полноценным членом общества, нужны деньги. У меня не было четкого плана, что с ними делать, после того, как будут удовлетворены естественные потребности. Мне был интересен сам процесс их "добывания". Я быстро вычислил, как можно их "намыть" и занялся свободным предпринимательством. Правда, пятнадцать лет назад оно называлось "фарцовкой". Я торговал джинсами, радиоаппаратурой и машинами. Все было хорошо, пока не попался мой компаньон. Нам грозил астрономический срок. Чтобы выкрутится из этой неприятной истории, мне пришлось уйти в армию.
Армия запомнилась мне перловой кашей, гнилой кислой капустой, изнуряющими марш-бросками и глухим отупением. Жизнь в тяжелых кирзовых сапогах представлялась мне божественным плевком, который растирает нога Дьявола.
У меня было ощущение, что судьба меня обманула и подставила. В армии я впервые ощутил себя винтиком огромной машины. Я столкнулся с тем, что существование может быть бесцельным. Это открытие настолько поразило меня, что я заболел. Болезнь была странной: температура поднималась до 39 градусов, тело разламывалось, слабость была такой, что я не мог встать с кровати, перед глазами плавали какие-то пятна. Три месяца я провалялся в госпитале, врачи пытались поставить мне диагноз, но так и не смогли придти к общему мнению. В результате меня лечили от воспаления легких и подозревали в симуляции.
Болезнь натянула в моей душе какую-то жесткую струну. Воспоминания о сияющей и увлекательной жизни отзывались глухой тоскою. Люди стали раздражать меня своей тупостью. Мне хотелось сделать им больно. Я сам себя не узнавал, злость на себя за свою беспомощность и глухая ненависть к другим прорывались вспышками ярости. В госпитале я первый раз подрался по-настоящему. С соседом по палате, таким же горемыкой, как и я, мы безжалостно били друг друга из-за пачки сигарет. Я считал, что он вытащил ее у меня из тумбочки.
У него оказался сломан нос, у меня - сотрясение мозга. И без того паршивое состояние усугубилось ноющей головной болью. Я решил больше не причинять своему телу боль. Это было неприятно и бессмысленно.
После этого случая меня грозились выписать, но у меня обнаружился туберкулез. Меня перевели в госпиталь для туберкулезных больных. Собирая свои вещи, я наткнулся на злополучную пачку, она застряла между стенками тумбочки. Я молча положил ее перед своим противником. Он подумал и протянул мне руку. Генка до сих пор остался моим лучшим другом.
Из армии меня комиссовали. Долгих четыре года я лечился от туберкулеза. Его то находили, то говорили, что я здоров. В конце концов, мне это надоело. Я решил, что здоров, и что мне надо жениться.
Женщины любили меня. Девочки всегда обращали на меня внимание. Близость с одной из них в достаточно нежном возрасте сделала меня мужчиной. Это было приятно. Мне захотелось ей что-нибудь купить, ей - выйти за меня замуж. Спасло меня то, что ни она, ни я не достигли еще четырнадцати лет.
Я хорошо относился к женщинам и периодически встречался с кем-то из них, но до своей болезни я никогда о них не думал. Я не представлял, что можно строить свою судьбу, опираясь на женщину. Женщины просто были, как воздух, как вода. Они принадлежали мне. Я не обманывал их никогда. Мы расставались друзьями. Если я чувствовал, что дело заходит слишком далеко, я делал вид, что ревную. Это давало мне возможность при случайной встрече изобразить раскаяние, и сожалеть, как глупо все получилось. Все оставались довольны: женщина, так как она понимала, что ее бросили не зря - ревность в ее глазах была очень веской причиной, ей было приятно, что ее ревнуют; я, так как я освобождался от затянувшейся связи.
Серая хандра перевернула мысли в моей голове. Я искал доктора и лекарство и увидел…женщину. В момент острого помутнения рассудка я решил, что женщина объяснит мне, для чего нужно жить. Я думал, что с появлением женщины моя жизнь станет цельной, в нее вернется радость. Видимо я находился в последней стадии депрессии, в которой человек склонен к безрассудству и отвергает здравый смысл.
Теперь я знаю, что психическое здоровье мужчины определяется его ответом на вопрос, хочет ли он женится. Если да, то его явно нужно лечить. Это верно, как и то, что психически здоровая женщина всегда хочет выйти замуж, но заранее не довольна своим избранником. На постижение этих простых истин у меня ушло пол жизни.
Я был женат пять раз. Каждую я любил, или хотел любить. Моя любовь была с привкусом надежды. Женщин было много, надежда превратилась в отчаяние. В итоги даже близость с ними перестала меня волновать. Женские лица слились в одно, но я не мог разглядеть его черты.
К религии у меня появилось трепетное отношение. Мне было приятно знать, что ТАМ кто-то есть. Я иногда заходил в церковь и подолгу рассматривал иконы. Меня волновала тайна, которая витала вокруг божественных ликов. После этих посещений со мной обычно случался матершинно-философский припадок, который заканчивался двумя бутылками коньяка. Я был эстетом, поэтому напивался исключительно под музыку Баха и Вивальди.
Моя предпринимательская деятельность развивалась независимо от меня. Страна уверенными шагами шла к капитализму. Машины из-за "бугра" пользовались спросом. Я лечился, женился, оканчивал институт, уходил в депрессии и гонял из Финляндии и Германии подержанные тачки. Теперь я делал это почти официально. Работы было много. Я сколотил команду. У меня появился свой магазин и постоянные клиенты. К автомобилям добавилось белье и обувь из Италии. Делать деньги было легко, я не понимал, как люди могут быть нищими.
Деньги были, не хватало самого малого - удовлетворения и счастья. Моя жизнь становилась похожей на мыльную оперу из серии "богатые тоже плачут". У меня появилось смутное подозрение, что я забрел куда-то не туда. Воспоминание об искрометной радости жизни, которое я хранил, в глубине сердца стало тускнеть.
Судьба с явным и целенаправленным ехидством двигалась в одном ей известном направлении. Я ехал в джипе, за рулем которого, сидел не я. Жизнь стала казаться мне недоступной для ума галлюцинацией. Я бешено устал. Меня стала раздражать память. Что-то главное все время ускользало от меня. К сорока годам я понял, что или сопьюсь, или сойду с ума от повизгивания и вздрагивания клочковатой, истеричной Надежды. Я видел, что мой джип едет в никуда. Я знал о жизни все, но впереди маячила пустота.
Первая встреча с Мастером была неожиданной для меня. Я случайно зашел к нему, я не знал, что он - Мастер. Я даже не помню, о чем мы говорили. От этого разговора у меня осталось ощущение порыва весеннего ветра, который, хулиганя, срывает с прохожих шляпы.
Вечером, поднимаясь по лестнице, я чувствовал себя легко, ноги сами перепрыгивали ступеньки. В душе не было обычного зуда. Дома, развалившись на кресле, я поискал глазами бутылку, и … не налил себе коньяка.
Я не мог объяснить себе зачем, но знал, что приду к Мастеру снова.
Рождение было первым бедствием из тех несчастий, которые подстерегали игрока на полигоне. В первые мгновения, после очередного "рождения ", игрок был очень уязвим. Он ничего не помнил и не знал, по каким правилам играть.
Этим пользовались другие игроки, применяя к нему стратегию обмана, мистификации, блефа, моделирования реальности, которой не было в действительности. Это были эффективные приемы, позволяющие быстро вывести другого из игры.
Если игроку удавалось выжить, он продолжал играть дальше. Его "обретенная с годами" житейская мудрость напоминала обычное переутомление, память "садилась ", реакция практически отсутствовала. Он надеялся, что живет, и вздрагивал, когда вспоминал что родился.
"Я прошел через сансару многих рождений. Рожденье вновь и вновь - горестно "- так говорил Будда.
