Первое знакомство с пациенткой
Первое впечатление о ней было не как о шизофреничке. Она говорила о своих симптомах и ощущениях последовательно и четко, правда, в искусственно нетерпеливой манере. Она казалась очень интеллектуальной и давала проницательные ответы на довольно сложные вопросы; она узнала психиатрический язык необычайно простым способом. Она сказала, что страстно желала познакомиться с психиатром, который бы понял ее внутренние переживания, но психиатры всегда думали, что она «сумасшедшая». В ее глазах была типичная мечтательность, слегка завуалированный взгляд шизофреника. Временами она приходила в замешательство, но затем снова легко возвращалась к ясности. В процессе беседы явно проступали конкретные темы, которых она пыталась избегать. Когда я спрашивал, не наблюдала ли она чего-либо странного и необычного, ее глаза становились «темными» и она говорила: «Я нахожусь в контакте с некоторыми мощными силами, но сейчас их здесь нет».
Ясно, что все это было связано с повышенной эмоциональностью. Кроме того, стало ясно, что она притворялась и скрывала то, что есть на самом деле. Она сама изъявила желание пойти на эксперимент с оргонотерапией, так как читала мои книги и думала, что я был прав.
Первый сеанс
Я начал работу с объяснения ориентации на ее защиту. Ее странные перепады настроения были более сильными, чем при знакомстве. Она поняла принцип оргонотерапии очень хорошо. Она уже давно знала, что большинство людей были заблокированы и, следовательно, не понимали ее внутренний шизофренический мир, «который все чувствует и знает». Я попытался побольше узнать о «силах», но она отказалась говорить от них. Она сказала, что «силы» не в состоянии что бы то ни было сделать с ее собственными внутренними убеждениями. Она имела превосходное представление об обсуждаемой проблеме.
Казалось, она вообще не дышала. При физическом исследовании ее грудная клетка оказалась мягкой, а не жесткой, как в случаях принужденного невроза. Эта слабость и подвижность грудной клетки были позднее обнаружены у других шизофреников на ранних стадиях развития болезни. Следовало бы в дальнейшем установить, является или нет недостаток мышечной брони в грудной клетке характерной чертой шизофренической биопатии.
Мягкость ее грудной клетки показалась бы нормальной, если бы она не сопровождалась неполным дыханием. Дыхание было настолько поверхностным, что, казалось, оно вообще отсутствует. Когда я попросил больную вдохнуть и выдохнуть более полно, то она отказалась; позднее стало понятно, что она была не в состоянии сделать это. Казалось, у нее приостанавливается дыхание где-то в области затылочных сегментов.
Она становилась все более и более беспокойной, с опасением смотрела на стены и потолок. «Там какие-то тени», - говорила она. Внезапно она скрестила руки на груди. «Меня посвятили; силы приходят в меня; я могу сделать так, чтобы они пришли; силы любят меня…»
Я спросил, подстрекали ли ее «силы» когда-либо совершить убийство, т. к. для безопасного проведения эксперимента мне нужно было все знать о «силах». Я спросил ее, может ли она пообещать мне немедленно рассказывать, когда «силы» захотят, чтобы она совершила опасные поступки по отношению к себе или другим людям. Она сказала с глубокой искренностью, что она сообщит мне немедленно. Она сказала мне, что иногда «силы» приказывают ей совершить убийство. Однажды она внезапно почувствовала, что ей нужно столкнуть женщину с железнодорожной платформы.
Произнеся это, она стала совсем отрешенной; она не слушала мои вопросы и казалась полностью потерянной. Она бессвязно бормотала, и я мог только различить слова: «…Силы изменили… что я сказала…»
Я знал от ее родственников, что она ненавидела свою мать, но в то же самое время сильно зависела от нее. Идеи «убийства», «менструации» и «матери» были очень близки. Убеждение убивать было так или иначе связано с ощущением «сил». Через некоторое время пациентка пришла в себя и вновь стала спокойной.
Со второго по пятый сеанс
В течение следующих четырех терапевтических сеансов я пробовал осторожно приблизиться к проблеме нарушения ее дыхания. Проблема была не в том, чтобы, как и у защищенного невротика, разрушить блокировку грудной клетки. Казалось, здесь не было никакой защиты. Проблема состояла в том, как вовлечь ее в дыхательный процесс и прогнать воздух через гортань. Она начинала сильно сопротивляться всякий раз, когда я пробовал вызывать полное дыхание. У меня было впечатление, что функция дыхания была остановлена не надлежащей защитой, а сдерживалась каким-то сильным, сознательным усилием. Я предполагал, что ее организм сильно страдал из-за этого усилия.
Она отвечала сильным раздражением на каждую попытку с моей стороны стимулировать дыхание. Типичный защищенный невротик казался бы встревоженным или бы злобно улыбался, глядя на мои усилия. Но эта пациентка вела себя не так. Она пробовала сотрудничать, но начинала паниковать всякий раз, когда я подходил близко к причине. Страх перед «силами» переполнял ее тревогой; она чувствовала их присутствие везде: на стенах, под диваном и т. д. Теперь она рассказала мне, что именно этот страх привел ее ко мне как к врачу, которому она могла доверять. Она поняла из моих книг, что я смогу устранить то, о чем она говорит.
Я прекращал всякие дальнейшие попытки нормализовать ее дыхание всякий раз, когда появлялась тревога. Я сказал ей, что это было одним из ее главных патологических нарушений, что мы должны преодолеть это, что ей нужно помочь мне сделать это; и что преодоление этого нарушения принесет ей сильное облегчение. Она обещала помогать мне.
Я смог сформулировать следующее мнение о создавшейся ситуации. Пациентка не отключала или была не в состоянии полностью отключить ощущение плазматических потоков, как это делает типичный защищенный невротик. Она чувствовала оргонотические потоки в своем теле, и она боролась против них, не разрешая воздуху проходить в легкие. Действительно ли она когда-нибудь ощущала эти потоки в своем теле, я не мог сказать, а она не знала. Она ощущала только приближение «сил», но она не чувствовала эти «силы» собственными. Она была объята страхом, когда чувствовала «силы»; в то же самое время она чувствовала себя «посвященной им», посвященной особой «миссии». Она не говорила, что это была за миссия.
Основное правило при работе с шизофрениками - дать больному понять, что его жалобы воспринимаются серьезно, что его не считают «странным», или «сумасшедшим», или «антиобщественным», или «безнравственным». Если у пациента нет абсолютного доверия к врачу, которое позволяет ему чувствовать, что ему искренне верят и хотят помочь, - ничего не получится.
Шестой сеанс
Приблизительно после получасовой осторожной, усердной работы над ее затылочной блокировкой случилась первая вспышка гнева. Эта вспышка сопровождалась тихим плачем; в то же время у нее развилась сильная тревога, плечи и губы дрожали.
В тех ситуациях, где различные виды эмоций смешиваются, необходимо отделить их друг от друга. Это может быть выполнено при помощи более поверхностной эмоции, которая борется с более глубокой путем вытеснения последней. Поэтому я поощрял ее слезы, которые притупляли гнев, а после подобного освобождения от печали я позволял ей снова гневаться, одобряя ее удары по дивану. Это - очень опасная процедура, если больной, особенно шизофреник, не находится в совершенном контакте со врачом. Для того чтобы обеспечить контакт, нужно объяснить пациенту, что он должен немедленно прекратить акцию гнева, как только его попросят. Задача врача решать, когда достигнута точка эмоционального освобождения и когда пациент может выйти из-под его контроля. Только опытные оргонные терапевты могут выполнить это. Я еще раз предупреждаю об этом врачей, которые не имеют навыков в медицинской оргонотерапии, и врачей, которые имеют некоторые навыки, но не имеют необходимого опыта работы с шизофрениками. Одни не могут продолжать работу в случае неконтролируемого высвобождения гнева, а другие не могут высвободить гнев, не имея необходимого опыта, предварительно полученного в менее эмоциональных ситуациях.
К окончанию шестого сеанса пациентка высвободила достаточно эмоций, чтобы расслабиться. Она была сильно удивлена, что подобного рода облегчение было возможным, и выражала свою благодарность со слезами на глазах. Сейчас она впервые поняла, что то, что «люди всегда смотрят» на нее, было обманчивым представлением (рациональный элемент в мании преследования, о нем будет сказано ниже). Общение протекало раскованно. Все, что она могла вспомнить, - это то, что она боролась против влияния «сил». Она поняла, что связь с реальностью давалась ей с большим трудом; она чувствовала себя так - особенно в период полового созревания, - как если бы она висела над пропастью. Она всегда приходила в смятение, когда ее страх перед «силами» встречался с ее любовью к ним. Она признавала, что это происходило в такие моменты, когда в ней нарастали импульсы убийства.
Это был подходящий момент, чтобы сообщить ей о волнениях, связанных с возможностью неконтролируемого прорыва разрушительных тенденций. Она немедленно поняла, что я имел в виду. Она согласилась и уверила меня совершенно не шизофреническим образом, что это волнует ее в течение длительного времени. Я сказал ей, что большинство шизофреников на первичной стадии развития болезни испытывают ту же самую тревогу, чтобы быть в состоянии бороться против нарастающей волны убийственной разрушительности. Она согласилась, что не имелось никакого другого пути предохранить себя от совершения убийства, чем с помощью охраны в клинике. Она сказала, что в клинике чувствовала себя в большей безопасности, потому что жизнь не предъявляла никаких требований к ней, т. к. она была не в состоянии что-либо делать. Она знала, что не совершит убийство, пока в клинике; но она также знала, что жизнь в клинике не устраивает ее. Она чувствовала, что медленное ухудшение ее состояния было неизбежным, потому что жизнь в клинике делала ее вялой или неистовой в зависимости от ситуации, с которой она сталкивалась. Она чувствовала симпатию к другим больным, и в то же самое время у нее было отвращение к способу их существования. В состояниях прояснения сознания она видела в бойких и поверхностных отношениях многих психиатров к психически больным недостаток понимания, жестокость многих процедур, так часто совершаемую несправедливость и т. д.; она превосходно знала, когда «силы» отсутствовали или присутствовали, но пока они «не требовали практически ничего».
По мере развития терапевтического процесса самыми важными стали следующие вопросы: Позволяют ли «силы», которые часто посещают ее, ощущать телу потоки удовольствия? Если да, то почему она их боится? Какого типа механизм в ее теле блокирует потоки наслаждения? Как заблокированные плазматические потоки превращаются в злые «силы»? Какая связь между блокировкой и шизофреническим процессом?
Я сосредоточил внимание на функциях, которые, возможно, дали бы ответы на эти вопросы. У меня создалось впечатление, что блокирующий механизм был так или иначе связан с ее затылочным сегментом, особенно со специфическим зажимом дыхания.
Седьмой сеанс
В течение седьмого сеанса стало очевидным, что частичный прорыв гнева, который я держал под контролем в течение предыдущих сеансов, увеличил ее физиологическую потребность в полном дыхании. Это можно было заметить в ее еще более отчаянных попытках препятствовать воздуху полностью проходить через ее горло, гортань и трахеи. Я способствовал ее полному выдыханию и помогал ей слабым надавливанием на грудную клетку. Внезапно она сделала полный выдох, но сразу же после этого погрузилась в состояние транса. Она не реагировала на мои оклики; ее глаза пристально смотрели в одну точку в углу потолка; казалось, у нее начались галлюцинации. Ее ноги сильно дрожали, а плечи конвульсивно содрогались более 30 минут.
Мне удалось вывести ее из состояния транса, ущипнув достаточно сильно, чтобы заставить ее почувствовать боль. Она медленно начала приходить в сознание. Было ясно, что она в замешательстве. Она схватила мои руки и начала выкрикивать: «Я хочу вернуться, о, я хочу вернуться…» Это продолжалось следующие десять минут. Затем она сказала: «Я еще не совсем вернулась… Где вы?… Я спросила Бога, отдаться ли мне дьяволу… потому что вы и есть дьявол…». Ее ноги и плечи продолжали дрожать, она хотя и слышала мой голос, но была еще «очень, очень далеко». Это было впервые, когда она не смогла «вернуться» достаточно быстро. «Это продолжалось в этот раз так долго… Где вы?… Пожалуйста, дайте ваши руки… я хочу быть уверенной, что вы здесь…»
Держа мои руки, она подозрительно осматривала комнату, стены и потолок. Она чувствовала себя крайне возбужденной, и ей понадобилось более часа, чтобы успокоиться.
Я попросил ее прийти на следующий день для дальнейшего лечения или позвать меня, если она почувствует потребность поговорить.
