ИНТЕЛЛЕКТ КАК ЗАЩИТНАЯ ФУНКЦИЯ
Для начала рассмотрим клинический пример, демонстрирующий, как точно характер личности сохраняет и в то же время отражает функцию некоторых ситуаций детства.
Обычно утверждается, что человеческий интеллект имеет исключительно объективную функцию и что он направлен во внешний мир: этика и философия воспринимают разум и интеллект исключительно в смысле абсолютно неэмоциональной деятельности, способной к пониманию действительности «в истинном свете». Здесь есть два аспекта: (1) интеллектуальная функция сама по себе суть вегетативная деятельность; и (2) интеллектуальная функция может иметь аффективный заряд, интенсивность которого не меньше, чем у чисто аффективного импульса. Кроме того, характеро-аналитическая работа выявляет другую функцию интеллекта, которая тесно связана с инверсией и оппозицией стремлений. Интеллектуальная деятельность может быть структурирована и направлена таким образом, что она кажется искусно действующим аппаратом, целью которого является избежать познания, т. е. это выглядит как деятельность, уводящая прочь от действительности. То есть интеллект может действовать в двух основных направлениях психического аппарата: к внешнему миру и от него. Он может функционировать точно в унисон с самым сильным аффектом, а может также занять критическую позицию по отношению к аффекту. Не существует механической, абсолютно антитетической связи между интеллектом и аффектом, а существует скорее функциональная связь.
До настоящего времени вывод интеллектуальной функции из вегетативной казался очень сложным. Характеро-аналитический опыт открыл путь к пониманию и этой проблемы. Я проиллюстрирую это на примере пациента, в котором аффективное происхождение интеллектуальной функции было очевидным.
Анализ характера выявил маскировку пациента и устранил его учтивость и кажущуюся преданность как обман и отражение сильной агрессии. Тогда пациент начал развивать следующую защиту. Исключительно умный, он пытался понять все, что он скрывал с помощью бессознательных механизмов, и фактически преуспел в разрушении большинства аффективных ситуаций, угадывая их заранее. Он непрерывно проверял своим интеллектом всё для исключения различных неожиданностей. Становилось более и более ясным, что его интеллект выполнял защитную функцию и подстегивался сильными тревожными предчувствиями. К примеру, он всегда был чрезвычайно искусен в выяснении того, что я думал о нем в данный момент. Он был способен выводить это из различных факторов и из курса лечения. Он также был способен угадать и предвидеть, что произойдет в следующий момент. С точки зрения анализа характера, это поведение считалось не чем иным, как содействием; на самом деле, это было чрезвычайно ловким способом избегания глубокого проникновения. Первой задачей было сделать это оружие бесполезным для пациента, и это могло быть сделано лишь последовательным анализом его функции и уменьшением общения со мной. Пациент некоторое время продолжал использовать свой интеллект как защитный механизм, но постепенно становился неуверенным и встревоженным и в конце концов начал страстно протестовать, утверждая, что я не хочу его понять, что его интеллектуальная помощь была ясным доказательством его содействия и т. д. Я стал гораздо более последовательным в своем анализе его интеллектуальной деятельности как защиты против неожиданностей. Однажды мне пришел на ум термин для описания его поведения. Я сказал ему, что он напоминает мне хитрую лису или рысь. И тут, после короткого периода возбуждения, его защитное поведение разбилось вдребезги. Это случилось таким образом: однажды он снова начал сеанс с утверждения, что я не понимаю его. Затем постепенно его внимание сфокусировалось на эпизоде из его жизни, когда ему было три года, о котором он ранее рассказывал без каких-либо подробностей и аффектов. Он неудачно упал и сильно повредил левую руку, что потребовало медицинского вмешательства. Его отец взял его на руки и принес в хирургическую больницу. Теперь он вспомнил следующие подробности: он проходил мимо магазина, в котором были выставлены чучела животных. Он четко помнил двух из них: лису и северного оленя с большими рогами. Затем он смог увидеть себя лежащим на операционном столе, его руки были закреплены, его плечи были отведены назад в напряженном ожидании. Внезапно он вспомнил хлороформную маску, которую должны были надеть на него, и подумал: «Это мордочка лисы, которую я получу здесь!». Действительно, лисья голова имеет большое сходство с хлороформной маской. Даже будучи ребенком, он знал, что лисы попадают в ловушки; в его родной деревне они попадали в стальные капканы с шипами, которые запирали одну из лап животного и «ломали кости». По пути в больницу мальчик напряг свой ум, пытаясь понять, как он мог избежать этого несчастья. Возможно, в первый раз его ум послужил цели отражения нависшей большой опасности. И аналитическое лечение он отражал как опасность тем же способом, ловко, «как лиса». Пациент отчетливо помнил, как после напряженного поиска спасения он пришел к заключению: «Это бесполезно, это совершенно бесполезно! Я в ловушке». Он стал хитрым и осторожным до такой степени, что был неспособен ни действовать по своим политическим убеждениям, ни следовать определенному плану действий. Он был лисой в ловушке всю свою жизнь и, как хитрая лиса, активно ограничивал инфантильный страх быть пойманным в ловушку.
ПЕРЕПЛЕТЕНИЕ ИНСТИНКТИВНЫХ ЗАЩИТ
Было бы серьезной ошибкой предполагать, что при ослаблении или устранении одной защиты автоматически появляются условия для прилива либидо или что это позволит пациенту свободно общаться. Часто, конечно, после устранения аппарата зашиты начинают освобождаться аффекты, вместе с относящимся к ним инфантильным материалом. Аналитику следовало бы не допускать полного разрушения панциря характера, если в этой посреднической фазе он не делал ничего, кроме извлечения из текущего материала того, что прямо связано с текущей ситуацией переноса. Если аналитик допустит этот прорыв, он обнаружит, что пробитая брешь вскоре закроется снова и панцирь вновь будет функционировать, отражая воздействия. Маленькие прорывы, следующие за устранением индивидуальных уровней защиты, не следует путать с полным разрушением панциря. Причина этого кроется в специфической структуре закрытого панцирем психического аппарата, который мы обозначаем как переплетение защитных сил. Следующий пример проиллюстрирует это.
Если аналитик распознал защитную функцию и устранил навязчиво благовоспитанное отношение, которое составляет верхний слой психического аппарата, появляются импульсы отражения (к примеру, агрессия), которые производят изменения в пациенте. С точки зрения анализа характера, было бы неправильным в этот момент указывать пациенту, что он переживает свою инфантильную агрессию; это было бы неправильным, даже когда эта агрессия проявляется в открытом виде. Как мы указали, эта агрессия есть не только выражение инфантильного отношения к миру, но в то же самое время и отражение того, что лежит глубже, например, анальных пассивных стремлений. Если теперь аналитику удастся устранить этот слой защиты, то, что может подняться на поверхность, это не пассивность, а полное отсутствие психического контакта, безразличие к аналитику. Этот недостаток контакта есть явная защита, т. е. отражение страха быть обманутым. Если в ходе анализа терапевту удастся снова вывести на поверхность этот «страх пациента быть обманутым», то за ним может скрываться глубокий инфантильный страх потери любимого объекта; в то же время, такой страх отражает более глубокие агрессивные импульсы пациента в отношении объекта, который однажды отверг его любовь. Наш пример может варьироваться, усложняться или упрощаться, в соответствии с типом. К примеру, может проявиться более глубокий слой агрессии, отражающий первоначальные деструктивные импульсы; в то же время он может отражать очень интенсивные орально-нарциссические потребности в любви. С точки зрения анализа характера, этот слой должен снова быть проинтерпретирован как защита, а не как вегетативное инстинктивное выражение. Следовательно, слои панциря взаимосвязанны, т. е. каждый импульс, который был выявлен, сам отражает более глубокие подавленные импульсы. Окончательный прорыв достигается только после того, как аналитик выявит множество различных защитных барьеров.
У нашего пациента вегетативное возбуждение, вполне вероятно, не было бы разрешено до тех пор, пока орально-нарциссические потребности в любви не были бы проанализированы как отражение истинных, первичных импульсов любви оральной или генитальной природы. Проработка различных стадий защитных формаций требует исключительного терпения и убеждения в том, что в конце концов проявятся первичные инстинктивные импульсы, которые больше не будут играть роль зашиты. Когда эта точка достигнута, обычно появляется новый катексис генитальности пациента. Однако взаимосвязи защитных функций все еще требуют полного клинического подтверждения.
В этой связи необходимо обсудить точку зрения, высказанную Кайзером, который считает, что можно полностью обойтись без интерпретаций. Кайзер рассматривает интерпретацию только в смысле осознания того, что было отражено. Я использую этот термин характеро-аналитической техники для любой формы аналитической коммуникации. Кайзеровское ограничение концепции интерпретации может дать некоторые преимущества: согласно им, установление поверхностной аналитической связи или изоляция черты характера не были бы интерпретацией в строгом смысле слова. Я могу согласиться с теорией Кайзера, если он подразумевает, что последовательный анализ сопротивления не только делает любую интерпретацию излишней, но и вообще должен исключить ее как ненужную. Моя «интерпретация в конце» - это практическая необходимость, поскольку характеро-аналитическая техника не усовершенствована пока до такой степени, что мы можем чувствовать полную уверенность в оперировании с защитными механизмами. Таким образом, его утверждения верны лишь для идеального случая характеро-аналитической работы.
БЕСКОНТАКТНОСТЬ
Первоначально психоаналитики представляли себе психический панцирь как суммарную совокупность всех подавляющих защитных сил; он мог быть динамически разрушен с помощью анализа формальных моделей поведения. Позднее было доказано, что эта концепция упускает из виду самый важный фактор. Даже после того, как нормальные формы поведения потерпели неудачу, даже после того, как были достигнуты значительные прорывы вегетативной энергии, всегда есть некоторый неопределимый остаток, который, по-видимому, находится вне пределов досягаемости. Возникает ощущение, что пациент отказывается делиться последними крохами своей «нарциссической установки» и что он чрезвычайно изобретателен в сокрытии этого от аналитика. Даже тогда, когда анализ активных защитных сил и систем реакции характера казался завершенным, не было сомнения, что существует неуловимый остаток. Здесь аналитики столкнулись со сложной проблемой. Теоретическая концепция панциря была правильной: совокупность подавленных инстинктивных требований, направленных во внешний мир, противостояла совокупности защитных сил, поддерживающих подавление; они составляли функциональное единство внутри специфического характера личности.
Объяснение, что один и тот же инстинкт направляется против внешнего мира и в то же самое время против собственного эго, расширяет наши знания о структуре эго, но реально проблему не решает. Я хочу воспользоваться клиническим примером, чтобы показать, что психическая бесконтактность обусловлена неуловимым остатком панциря.
В случае с ранее упоминаемым пациентом анализ показал, что за реактивным пассивно-женственным поведением лежит глубокая отчужденность от мира, от его объектов и целей, которая выражалась в апатии и жесткости. Пациент сам непосредственно не осознавал этого; наоборот, его пассивно-женственная зависимость приукрашивала это отчуждение и создавала у него впечатление особенно интенсивных отношений с внешним миром. Я столкнулся с трудноразрешимым противоречием. С одной стороны, существовала его готовность помочь, т. е. взаимоотношения казались очень интенсивными; в то же время здесь был очевидный случай бесконтактности. Проблема была решена, как только удалось выяснить происхождение зависимости и привязанности пациента. Эти отношения, как оказалось, не только совместно выполняли функцию управления агрессивными тенденциями, но и возмещали внутреннюю отчужденность от внешнего мира. Таким образом, мы должны выделить следующее:
Первое: подавленные потребности.
Второе: подавляющие защитные силы.
Третье: слой психической структуры между бесконтактностью (которая сначала появляется не как система динамических сил, а как жесткое статическое проявление) и противоречивостью двух потоков либидо, движущихся в противоположных направлениях.
После открытия этой особенной формы бесконтактности у нашего пациента мы предприняли пересмотр нашего клинического опыта. Эта бесконтактность, как оказалось, представляет собой как общее явление невроза, так и изменение функции инстинкта. Но перед тем, как перейти к другому клиническому примеру, иллюстрирующему происхождение этого образования, позвольте мне предложить краткое резюме теоретической концепции бесконтактности. Когда тенденции либидо текут в сторону внешнего мира - мы намеренно придерживаемся этого образа - и запрет из внешнего мира препятствует этому потоку, то организуется равновесие между силой инстинкта, с одной стороны, и силой фрустрации, с другой. Можно сказать, что это равновесие является статическим состоянием в потоке либидо личности, соответствующем сдерживанию (стазу). А это динамическое состояние может лежать в основе фиксации инстинктов на ранней стадии развития и в основе психического сдерживания вообще.
Когда инстинкт заменяет эго с целью удовлетворения и встречается с фрустрацией, он может, как мы указали, раздвоиться. Одна его часть поворачивается против самого себя (образование реакции): другая часть продолжает оставаться направленной во внешний мир. В точке, где поток, направленный во внешний мир, и поток, который повернулся против своего собственного эго, расходятся, - возникает паралич или застой (ригидность). Это больше, чем просто эвристическая гипотеза. Как только аналитик в совершенстве овладеет этим процессом и научит своих пациентов давать ему точное описание их ощущений, он обнаружит, что они испытывают сдерживание отчетливо и непосредственно во всех своих объектных связях. Проявления этого динамико-структурного состояния различны; назову несколько наиболее часто встречающихся в клинической практике.
В верхней части списка находится чувство внутренней изоляции. Это чувство иногда присутствует, несмотря на обилие социальных и профессиональных взаимоотношений. В других случаях мы встречаем ощущение, описанное как «внутренняя вялость». Нет сомнений, что компульсивная невротическая и, более характерная, шизоидная деперсонализации принадлежат к этой группе. Двойственные ощущения шизофренических пациентов - это непосредственное проявление этого состояния. Когда пациент жалуется на отчужденность, изолированность и апатию, его ощущения могут быть сведены к противоречию между объектно-либидным потоком и тенденцией к уходу в себя. Расслоение и амбивалентность - прямые проявления этого парадокса; апатия - это результат равновесия, созданного двумя противостоящими силами. Таким образом, наша более ранняя концепция о бесконтактное, как стене не является правильной. Это скорее взаимодействие между динамическими силами, чем пассивная позиция.
После того как аналитик преуспел в полном разрушении панциря, он наблюдает чередование между вегетативным током энергии и аффект-блоком у наших пациентов. Переход от состояния подвижности к состоянию ригидности - одна из важнейших терапевтических и теоретических проблем, если чьей-либо целью является восстановление вегетативных потоков. Сходные условия блокирования аффектов и развития апатии были описаны политическими заключенными, осужденными за террористическую деятельность. Здесь, несомненно, аффекты агрессивной ярости возмещаются сдерживанием, наложенным внешней силой. Так как непрерывные колебания от одного направления к другому не являются ни экономным, ни терпимым для психического аппарата, личность становится ригидной, а ее психические реакции притупляются. Это состояние - не пассивная позиция или окончательное окостенение динамического состояния; это, как мы уже сказали, результат конфликта сил, что может быть доказано двумя фактами. Во-первых, внешние условия или характеро-аналитические усилия могут разрушить это ослабление динамических составляющих психики. Сексуальные стремления, агрессия и тревога, т. е. центростремительные тенденции бегства, снова проявляются в личности. Это еще больше подтверждает концепцию сексуальности и тревоги как двух противостоящих направлений течения психической энергии.
Подавленный инстинкт, подавляющая сила и промежуточное внутреннее отчуждение, действующие одновременно, возникают в определенной последовательности. Продемонстрирую это на следующем примере.
Пациент, который остро страдал от ощущения внутренней вялости (в противоположность другому пациенту, который не ощущал этого состояния), характеризовался преувеличенно благовоспитанными, сдержанными манерами; люди с вегетативной подвижностью считали его скучным и апатичным. Некоторое достоинство, которое он демонстрировал, завершало картину. Его наиболее сильным тайным желанием было «почувствовать мир» и «быть способным течь». Характеро-аналитическое ослабление его аффектов от этих установок привело к полной реактивации тех инфантильных ситуаций, которые сформировали основу его бесконтактности и тоски по психической активности. В его неврозе выделялись следующие симптомы: чрезвычайно сильный страх потери цели, сильные депрессивные реакции, если у него не возникала немедленная эрекция, когда он целовал женщину, и многое другое. Я установил, что непосредственной причиной этих симптомов была - вдобавок к тоске по жизненным взаимоотношениям - сильная внутренняя склонность к уединению, тенденция отказываться от намеченной цели по малейшему поводу. Эта склонность сдерживала страх его ненависти к самому объекту, через который он пытался испытать «ощущение течения». Важно, что он страдал от недостатка чувства вегетативного контакта. Особенно выразительные проявления подобных состояний найдены в компульсивном характере. Их формула, что они постоянно находятся на грани начинания, их ощущение, что они способны быть другими, т. е. жизненными и продуктивными, а не суровыми, безжизненными и «увядшими», есть лишь выражение последних следов вегетативной чувствительности и является, обычно, сильнейшим побуждением к восстановлению.
Вернемся к нашему пациенту: когда анестезия пениса была устранена, чувство потери контакта также исчезло; но оно сразу же вернулось, когда генитальное нарушение появилось снова. Взаимозависимости между психической бесконтактностью и физиологическим недостатком ощущений, с одной стороны, и способностью к контакту и вегетативной чувствительности, с другой, уходят своими корнями в раннее детство пациента.
Пациент имел сильную генитально-чувственную привязанность к своей матери и был отвергнут, когда пытался подойти к ней с позиции чувственных и генитальных отношений. Важно то, что мать не только не запрещала негенитальные поверхностные соприкосновения, к примеру, лежание вместе бок о бок, объятия и т. л., но определенно поощряла их. Когда его генитальные импульсы были отвергнуты, он сохранил генитальную тенденцию по отношению к своей матери, но одновременно у него развилось сильное агрессивно-садистское отношение к ней, которое постепенно вытеснило генитальную тенденцию. Это отношение также должно было быть подавлено из-за фрустрации и страха наказания. С этого момента он оказался втянут в конфликт между нежной любовью к своей матери (кульминацией которого явилось стремление к физическому контакту с ней), ненавистью к ней, боязнью этой ненависти и генитальных стремлений, а также страхом потерять объект любви. Позже, независимо от того, как часто он бывал с женщиной, садистское отношение превосходило генитальные стремления, которые были более или менее подавлены, и побуждало его отступить. В этом случае агрессивный импульс, вероятно, сдерживал сексуальный импульс, и наоборот. Когда присутствует эрективная потенция, отсутствие генитальных ощущений - это непосредственное выражение потери способности к контакту, а также наиболее характерная особенность этого состояния. Мы можем предположить, что здесь мы имеем дело не только с психическим процессом, но также с изменением, вероятно, электрофизиологических функций кожи пениса. На более глубоком уровне чувство безжизненности пениса имело для пациента такое же значение, как если бы у него вообще не было пениса*.
________________
*Клиническое проявление бесконтактности позже стало основной точкой зрения, с которой мы выполняли поиск оргонных биофизических нарушений. Бесконтактность вызывается блокированием движения оргона по телу (аноргония). При анестезии пениса кожа не заряжена оргоном; поле оргонной энергии крайне скудное; пенис чувствителен к прикосновению, но не чувствителен к наслаждению. Так как только изменение уровня энергии способно создать наслаждение, бесконтактность создает блок в плазматическом потоке.
Глубокая отчужденность пациента от мира затем развилась до состояния, в котором его естественное, подлинное генитальное стремление вошло в конфликт с агрессией в отношении объекта и склонностью отступать, которая возникает из этого конфликта. Запрещение естественным, адекватным инстинктивным импульсам устанавливать непосредственную связь с объектами внешнего мира порождает тревогу, уход в себя. и в результате воздвигается стена между эго и внешним миром. Это прежде всего проявляется у ребенка, на фоне сурового подавления сексуальных желаний, а также у юноши, когда из-за внешних причин или внутренней неспособности он не может достигнуть объекта. Это также имеет место среди супругов, которые были женаты долгое время: генитальные отношения у них уже потеряли свою живость, а другие формы сексуального удовлетворения были подавлены. Во всех этих случаях появляется картина психического утомления, характеризуемого апатией, чувством изоляции, резким нарушением предметных интересов.
Для того чтобы описать функцию сдерживания и потери контакта как можно точнее, мы должны сделать дальнейшую коррекцию в нашей концепции, коррекцию, требующую значительных изменений в наших представлениях о психическом аппарате. Мы установили, что между слоем того, что подавляется и того, что подавляет (зашита), находится слой бесконтактности. Этот промежуточный слой соответствует сдерживанию, происходящему из антитезы между двумя инстинктивными импульсами, или диссоциации двух потоков одного инстинктивного импульса (см. рисунок).
В этой формулировке, однако, мы пренебрегли тем фактом, что нервный психический аппарат состоит не из одного отражаемого и одного отражающего импульсов, а из бесконечного числа стремлений, которые частично диссоциируются, а частично противостоят друг другу. При пересечении защитных сил импульс, который поднимается на поверхность из глубины панциря, может выполнять защитную функцию. Весьма вероятно, что все психические тенденции разделены на действующие одновременно «в направлении внешнего мира» и «от внешнего мира». Мы получаем картину сложной структуры панциря, в которой отражаемые и отражающие элементы не разделены строго, а скорее запутаны самым беспорядочным образом. Только наша характеро-аналитическая работа вносит порядок в картину, соответствующую развитию структуры. Это никоим образом не зависит от того, совместима ли эта структурная точка зрения с какой-либо концепцией топографической стратификации. То, что отражается, и то, что отражает, связаны вместе в функциональном единстве, как, скажем, натрий и хлор в NaCl (соли) или положительные и отрицательные электрические заряды в «нейтральном состоянии». Когда рассматривается бесконечное множество подобных объединений различных тенденций и отдельные тенденции, которые разделились, становится ясно, что любая попытка понять эти явления посредством механистического и систематического мыслительного процесса окончится неудачей. Здесь требуются функциональное и структурное мышление и воображение. Развитие характера - это постепенное развертывание, расщепление и противопоставление простых вегетативных функций. Приведенная на рисунке схема сил, действующих в самых различных направлениях и определяющих структуру панциря, поможет это понять.
Следовательно, бесконтактность - это не слой, лежащий между двумя слоями противостоящих сил; это явление, соответствующее концентрации антитез и диссоциаций. То, что мы принимаем при анализе характера за компактное, вязкое или запутанное образование, есть просто подобная концентрация противостоящих сил в характере. Мы уже подчеркнули, насколько важно правильно проанализировать подобное образование характера.
Во время лечения такие черты характера, как сдержанность и скрытность, становятся компактным противодействием характера, к примеру, в форме упрямого, боязливого молчания. Не следует при анализе характера преодолевать такое молчание, понуждая, требуя и убеждая пациента говорить. Молчание пациента - это обычно результат неспособности выразить свои внутренние импульсы. Убеждение и требование увеличивают упрямство: они не устраняют нарушения способности пациента к самовыражению, а еще более ухудшают положение. Пациент, конечно, хотел бы поговорить, открыть свое сердце аналитику. Однако, по той или иной причине, он не может этого сделать. Без сомнения, сам факт, что он должен говорить, мешает ему. Он не понимает, что не может выразить себя, а придерживается мнения, что он не хочет этого. Втайне он надеется, что аналитик поймет его. несмотря на его неспособность открыться. Это желание «быть понятым» обычно сопровождается отказом от любой помощи: пациент занимает упрямую позицию. Это делает работу аналитика сложной, но не невозможной.
Вместо убеждений, требований и даже обращения к хорошо известной «технике молчания», аналитик утешает пациента, убеждая его, что он понимает это препятствие и в данное время может общаться без усилий. Если теперь аналитику удастся описать отношение к нему пациента простым и точным образом, без ожидания каких-либо немедленных изменений, пациент быстро почувствует себя «понятым» и его аффекты начнут пробуждаться. Сначала он борется со своими аффектами усилением молчания, но в конце концов, после нескольких дней или, в крайнем случае, недель, после осторожного описания и изоляции его установок он постепенно начинает говорить. В большинстве случаев молчаливость как черта характера вызывается сокращением мускулатуры гортани, о чем пациент не знает; эти сокращения подавляют возникающие возбуждения.
Поэтому совершенно недостаточно просто хотеть разрушить бесконтактность. Нельзя лишь реконструировать историю ее развития и раскрыть инстинктивные и защитные силы, на которых она зиждется. Она должна, как каждая установка характера, быть изолирована и объективирована перед тем, как быть изученной аналитически. Это может быть сделано различными способами, в зависимости от конкретного случая: бескомпромиссным описанием поведения пациента: путем непрерывного подавления несоответствия между идеальными потребностями личности и фактической бедностью ее существования: через демонстрацию объективного отсутствия интереса, который выражается в неудачах и противоречиях в работе; разоблачением глубокой и осязаемой психической пустоты его переживаний, несмотря на кажущуюся интенсивность его любовной жизни. В этом случае бесконтактность проталкивается к внешним пределам душевного страдания. Ее полное развертывание и последующее разложение обычно достигается лишь тогда, когда потребности в живом контакте с реальностью, как результат освобожденного сексуального возбуждения, станут неотложными. Как только пациент начал чувствовать первые, пусть даже слабые, ощущения оргонной струи в своем теле, особенно в области гениталий, чувство бесконтактности становится невыносимым. Точно так же как общее чувство бесконтактности (независимо от того, на каком психическом уровне оно найдено) есть просто отражение беспокойства по поводу оргазма, так и страх оргазмического контакта также полностью исчезает, когда возобновляется способность к такому контакту.
Исследования тех психофизических механизмов, которые ведут от состояния полного переживания к состоянию внутренней пустоты все еще не могут считаться оконченными. Многое здесь все еще весьма и весьма неясно. Наиболее озадачивающим является тот факт, что отвержение сексуального интереса или запрет импульсов внешних стремлений непосредственно испытывается как растущее чувство «равнодушия», «оцепенения», «тяжести», «безжизненности». «Моя душа похожа на замерзшее озеро» - так однажды сказал пациент. Наше объяснение этого явления как «запрета», вызванного двумя противоположными силами, правильно, но неполно. И объяснение, что это вызвано оттоком либидо, ничего не добавляет к этому. Слова не могут заменить динамическое понимание. Просто мы еще не знаем ответа. Существует способ исследования этого жизнеразрушаюшего явления; но лишь в том случае, если мы позволим пациенту снова испытать точную историю перехода от оживленного состояния к заторможенному; и в ходе лечения уделим внимание колебаниям при переходе из одного состояния в другое. Когда выполняется эта процедура, обнаруживаются странные внутренние модели поведения. Один пациент, к примеру, испытывал переход следующим образом. Он должен был повторять механически: «Это бесполезно; это совершенно бесполезно». Это означало: «Какая польза от этих попыток, этого состязания, этих жертв, даже от любви? Другой человек все равно не понимает меня». Определенно, одно из самых трагических детских переживаний вытекает из того факта, что в раннем возрасте не каждое чувство и желание может быть выражено. Ребенок должен найти какой-нибудь другой способ взывать к пониманию своего невыразимого психического состояния. Но родители и учителя, к сожалению, редко способны угадать то, что происходит в ребенке. Напрасно ребенок делает свои многократные призывы: поэтому в конце концов он отказывается бороться за понимание и становится молчаливым. Дорога между жизненными переживаниями и внутренним увяданием вымощена разочарованиями в любви. Эти разочарования составляют наиболее частую и наиболее сильную причину внутреннего увядания. Это, тем не менее, все еще не раскрывает механизм данного процесса.
Наиболее часто запускает этот процесс и поддерживает его страх контакта с предметами, переживаниями, людьми, в центре которого, согласно моему опыту, находится страх оргазмического контакта. Это обычно приобретается из детского беспокойства по поводу мастурбации. Таким образом, страх оргазмического контакта составляет ядро страха истинного непосредственного психического контакта с людьми и с процессами действительности. Преодоление этого страха является одной из важнейших и сложнейших задач характеро-аналитической терапии. Снова и снова пациенты, даже те, кто полностью освободился от своих инфантильных фиксаций, немедленно впадают в свое старое невротическое состояние, когда они сталкиваются с проявлением неспособности к генитально-оргазмическому контакту. Это требует преодоления страха оргазма. В каждом правильно проведенном характеро-аналитическом лечении эта фаза, которая ясно просматривается в большинстве случаев, наступает спустя некоторое время после разрушения панциря. Вот ее наиболее важные характеристики: поверхностность аналитического общения; мечты и фантазии падения; общее усиление молчаливости; умышленное избегание субъекта генитальных желаний; большая частота более или менее ясных мыслей о физической дезинтеграции (их не следует путать с фантазиями кастрации); аннулирование всех предыдущих терапевтических достижений; бегство от любых сексуальных или объектных связей с внешним миром; возврат к способам реакций раннего детства; появление внутреннего чувства пустоты. Эта фаза требует полного анализа отношений и ощущений, возникающих у пациента во время мастурбации и/или полового акта. Когда эти отношения и ощущения полностью проанализированы, в определенный момент пациенты некоторым способом сдерживают нарастание возбуждения. Они не позволяют подняться волне возбуждения; они сдерживают возбуждение посредством коротких, быстрых движений; они сокращают свои тазовые мышцы, не зная об этом; они бессознательно отвлекают себя посредством ассоциаций; они отказываются поддаться импульсу, выгибающему таз вперед; они очень часто останавливают движение и удерживаются до момента, когда они начинают испытывать оргазмическое ощущение, вместо того чтобы позволить себе двигаться в самопроизвольных ритмичных фрикциях. Наиболее сложноразрешимое оргазмическое подавление проявляется тогда, когда не появляется никаких внешних признаков из описанных выше, а возбуждение просто затухает. Это «охлаждение» часто весьма трудно понять.
Я хочу заострить внимание на примечательном и регулярно упускаемом пункте в акте совокупления. Если существуют боязнь оргазмического контакта и соответствующая ей психическая бесконтактность, то вегетативный импульс для производства фрикций всегда отсутствует. Однако, когда предоргазменный контакт завершен, этот импульс действует автоматически. В первом случае для преодоления бесконтактности и достижения освобождения, несмотря на страх, сильные порывистые сознательно производимые фрикции занимают место мягкого, саморегулирующегося, эмоционально управляемого ритма. Страх генитального контакта не может быть устранен до тех пор, пока эта форма фрикций не будет проанализирована как отвращение к ощущениям и как желание освобождения. Пациенты обычно сильно сопротивляются овладению этой формой фрикций и открытию себя вегетативному ритму фрикций.
Они не хотят подвергнуться неожиданному наступлению оргазмических конвульсий.
Подводя итоги, можно сказать, что для успешного анализа характера необходимы:
1. Полное разрушение панциря.
2. Полное преодоление страха оргазмического контакта.
3. Полное преодоление оргазмического сдерживания и организация полностью раскрепощенных, самопроизвольных движений в момент кульминации.
Усилие, требующееся в большинстве случаев для концентрации возбуждения при боязни оргазма и затем для преодоления этой боязни, обильно вознаграждается быстрым и полным изменением в общем поведении пациента.
