Когда такой невротик обращается для аналитического лечения, его обособленность, какой бы явной она ни казалась, не может быть первоочередной проблемой. Все, чего добивается невротик в этот момент, — это помощь в поисках любви в той или иной форме. Только тогда, когда он почувствует себя более сильным, он обнаружит с громадным облегчением, что намного охотнее «жил бы один и любил бы такой образ жизни».
На первый взгляд кажется, что он только вернулся к прежней обособленности. Но в действительности он впервые имеет достаточное основание признаться самому себе, что уединение является тем, чего он жаждет. Этот момент оказывается наиболее подходящим, чтобы начать работу над его обособлением.
Потребность обособленной личности в превосходстве обладает определенными характерными чертами. Испытывая отвращение к соперничеству, представляющему результат последовательной работы над собой, обособленная личность считает, что скрытые в ней сокровища должны принадлежать ей без всякого усилия с ее стороны; ее внутреннее величие должно чувствоваться без какого-либо движения. В своих мечтах, например, такая личность может вообразить себя спрятанным в отдаленной деревушке сокровищем, поглядеть на которое ценители съезжаются издалека. Подобно всем представлениям о превосходстве приведенный пример содержит некоторый элемент реальности. Спрятанное сокровище символизирует богатую интеллектуальную и эмоциональную жизнь невротика, которую он хранит внутри волшебного круга.
Другим способом, позволяющим обособленной личности выражать свое превосходство, является ее чувство неповторимости. Это чувство представляет прямое следствие ее желания чувствовать себя обособленной и отличающейся от других. Она может сравнивать себя с деревом, свободно растущим на вершине холма, думая о других как деревьях, расположенных ниже и настолько близко друг от друга, что это препятствует их взаимному росту. Там, где подчиненный тип смотрит на своего товарища с молчаливым вопросом: «Будет ли он любить меня?» — а агрессивный тип хочет знать: «Насколько он силен как противник?» или «Может ли он быть мне полезен?» — обособленную личность в первую очередь интересует: «Не собирается ли он помешать мне? Хочет ли он оказать воздействие на меня, или он хочет оставить меня одного?». Сцена, в которой Пер Гюнт встречается с изготовителем пуговиц, дает отличное символическое представление страха, который обособленная личность испытывает, будучи брошенной другими. Отдельная комната в аду вполне ее бы устроила. Но быть брошенным в кипящий котел, быть жертвой чьих-то манипуляций или быть подогнанным к требованиям других — все это кажется ей ужасной мыслью. Она чувствует себя наподобие редкого восточного ковра, обладающего неповторимым рисунком и комбинацией цветов, всегда одних и тех же. Она испытывает необычайную гордость от имеющейся способности сглаживать воздействия окружающей среды и стремится продолжить этот образ жизни. Взращивая с любовью свою неспособность к изменениям, она придает своей ригидности статус священного принципа. Желая и даже страстно стремясь создать свой специфический образ жизни, придать ему большую чистоту и ясность, обособленная личность настаивает на том, что ни в чем внешнем она не нуждается. Со всей простотой и неадекватностью максималиста Пер Гюнт утверждает: «Будь самодостаточен».
Эмоциональная жизнь обособленной личности не подчиняется строгому паттерну, как жизнь других типов невротической личности, описанных до сих пор. В случае обособления больше индивидуальных различий. Главным образом потому, что в отличие от невротиков двух других типов, чьи господствующие наклонности направлены на позитивные цели — привязанность, близость, любовь в первом случае; выживание, подчинение, успех в другом случае, — цели невротика обособленного типа негативны: он стремится не быть включенным, не нуждаться в ком-либо, не позволять другим вторгаться в его жизнь или оказывать воздействие на него. Поэтому эмоциональная жизнь такого невротика обычно зависит от конкретных желаний, которые развились или выжили в этой системе негативных ценностей. Можно назвать небольшое число наклонностей, свойственных обособлению как таковому.
Так, существует общая тенденция к подавлению и даже к отрицанию любого чувства. Я хочу процитировать здесь отрывок из неопубликованного рассказа поэтессы Анны Марии Арми, который сжато выражает не только эту тенденцию, но и другие типичные аттитюды обособленной личности. Главный герой ее рассказа, вспоминая о своей юности, говорит: «Я мог бы вообразить сильную телесную привязанность (которую я испытывал к своему отцу) и сильную духовную привязанность (которую я испытывал к своим героям), но я не смог бы понять, где и как эта привязанность соединена с чувством; чувств просто-напросто не существует — люди лгут об этом, как и о многом другом. Б. пришла в ужас. „Однако как тогда ты объяснишь смысл жертвоприношения?" — спросила она.
Какое-то время я был поражен истиной, содержащейся в ее реплике; затем я решил, что жертвоприношение было просто одним из обманов, а если оно не было обманом, тогда это было либо телесное, либо духовное действие. В то время я мечтал об одинокой жизни, о том, что никогда не женюсь, стану сильным и миролюбивым без особых разговоров и просьб о помощи. Я хотел работать над собой, становиться все более и более свободным, перестать мечтать, чтобы понимать происходящее и жить ясно. Я думал, что моральные требования не имеют никакого смысла; быть добрым или злым не имело никакого различия, пока ты абсолютно прав. Величайший грех состоял в том, чтобы искать сочувствия или ожидать помощи. Каждая душа представлялась мне в виде храма, который следовало тщательно охранять и внутри которого происходили необычные обряды, понятные только жрецам, их хранителям».
Непринятие чувств относится в первую очередь к чувствам, связанным с другими людьми, и распространяется как на любовь, так и на ненависть. Такое непринятие является логическим следствием потребности сохранять эмоциональную дистанцию между собой и другими, потому что осознанная любовь или ненависть обычно приводят человека либо к близости с другими, либо к конфликту с ними. Термин «машина по поддержанию дистанции» Г.С. Салливена является в этой связи вполне подходящим. Из сказанного не следует с необходимостью, что чувства не будут подавляться в сферах, не связанных с человеческими отношениями, и станут активными в области книг, животных, природы, искусства, пищи и т. д. Но существует значительная опасность этого. Для человека, способного к глубоким и сильным эмоциям, может оказаться невозможным подавление только одной части своих чувств, и что самое решающее — без понимания подавляемого чувства в целом. Это умозрительное рассуждение, но все-таки нижеследующее истинно.
Художники, принадлежащие к обособленному типу и демонстрировавшие в периоды творческого расцвета, что они не только обладают глубокими чувствами, но и способны их выражать, часто испытывали состояние, особенно в юности, либо полного эмоционального онемения, либо сильного непринятия всякого чувства, как в процитированном отрывке.
По-видимому, творческие периоды наступают тогда, когда после нескольких катастрофических попыток установить близкие отношения они либо намеренно, либо спонтанно выбирали обособленный образ жизни, т. е. когда они сознательно или бессознательно решались установить между собой и другими определенную дистанцию и смириться с уединенным образом жизни.
Тот факт, что теперь, на безопасном расстоянии от других, они могут свободно выражать большую часть своих чувств, не связанных непосредственно с человеческими отношениями, позволяет понять, что раннее непринятие всех чувств было необходимым этапом в достижении состояния обособленности.
Другая причина, из-за которой подавление чувств может выйти за пределы человеческих отношений, уже была названа в нашем обсуждении самодостаточности. Любое желание, интерес и наслаждение, которое могло бы сделать обособленную личность зависимой от других, считается внутренним предательством и на этом основании может быть подавлено. Все это выглядит так, как если бы еще до того, как чувству могли позволить свободно проявить себя, каждую ситуацию необходимо было внимательно исследовать с точки зрения возможной потери свободы. Любая угроза оказаться зависимым заставит обособленную личность резко ограничить проявление своих эмоций. Но когда она попадает в ситуацию, полностью безопасную в указанном отношении, она может наслаждаться в полной мере.
Уолден Соро дает хорошую иллюстрацию глубокого эмоционального переживания в подобных условиях. Сильный страх либо стать слишком привязанным к удовольствию, либо из-за того, что оно нарушает свободу обособленной личности, делает ее иногда склонной к аскетизму. Но к аскетизму особого вида, не направленного на самоистязание или самоотрицание. Скорее его можно было бы назвать самодисциплиной, которая, принимая наши посылки, не лишена мудрости.
Для баланса психики чрезвычайно важно, что существуют области, доступные спонтанному эмоциональному переживанию. Например, творческие способности могут представлять разновидность спасения. Если их выражение было запрещено, но в процессе анализа или какого-либо другого переживания их проявление стало свободным, то благоприятный эффект для обособленной личности может оказаться настолько сильным, что создаст видимость применения чудодейственного лекарства. Необходима, однако, осторожность в оценке подобных лекарств. Во-первых, было бы ошибкой любое обобщение их действия: то, что может означать спасение для обособленной личности, не распространяется с необходимостью на другие типы невротиков1. И даже для обособленного типа оно, строго говоря, не является «лекарством» в смысле радикального изменения невротических потребностей. Оно только позволяет обособленной личности вести более удовлетворительный и менее дезорганизованный образ жизни.
_____________
Чем более сдерживаются эмоции, тем более вероятно, что акцент будет сделан на умственных способностях. Возникнет надежда, что все можно решить посредством одной силы разума, что простого знания своих проблем достаточно для их решения, что с помощью одних рассуждений можно решить все мировые проблемы!
После того что было сказано об отношениях обособленной личности с другими людьми, ясно, что любая близкая и продолжительная связь обязательно подвергнет опасности ее отчуждение и поэтому приведет к катастрофе, если ее партнер не будет в такой же степени обособленным и, таким образом, добровольно признающим ее право на потребность дистанцироваться от других или если он не может или не готов по иным причинам приспособиться к таким потребностям. Сольвейг, с любовной преданностью терпеливо ожидающая возвращения Пер Гюнта, представляет идеального партнера. Сольвейг ничего не ожидает от своего возлюбленного. Ее ожидания могли бы испугать его настолько, что он потерял бы контроль над своими чувствами. Пер Гюнт большей частью не осознает, насколько мало он сам дает, хотя убежден, что высказал Сольвейг столь приятные ему самому невыраженные и несуществующие чувства. При условии, что эмоциональная дистанция гарантирована, обособленная личность может быть способна к длительной лояльности. Она может быть способна к интенсивным кратковременным отношениям, в которых она появляется и исчезает. Такие отношения непрочны, и любое обстоятельство может заставить ее разорвать их.
Сексуальные связи могут иметь очень большое значение для обособленной личности в качестве моста к другим людям. Она будет рада им, если они мимолетны и не мешают ее жизни. Они должны находиться, так сказать, в заранее определенном месте, предназначенном для подобных дел. С другой стороны, она может развить безразличие до такой степени, что оно не позволяет ей никаких прегрешений. В этом случае реальные отношения могут уступить место полностью воображаемым.
Все описанные особенности могут проявиться в аналитическом процессе. Разумеется, обособленная личность возмущается анализом, потому что он фактически представляет самое непосредственное из всех возможных посягательство на ее частную жизнь. Однако ей интересен также и взгляд на себя; ее может привести в восхищение вскрытый анализом общий вид внутренних процессов, протекающих в ней. Обособленную личность может заинтересовать художественное качество своих снов или склонность к непреднамеренным ассоциациям. Ее радость в случае подтверждения своих допущений напоминает радость ученого. Она ценит внимание аналитика и его указание на что-нибудь там и здесь, но испытывает отвращение к принуждению или «воздействию» в направлении, которого она заранее не предвидела. Часто она отмечает опасность выдвижения предположений в анализе, хотя на самом деле эта опасность для нее значительно меньше, чем для других типов невротической личности, т. к. она полностью вооружена против внешнего влияния.
Далекая от защиты своей позиции рациональными способами — посредством проверки предположений аналитика, она стремится по обыкновению слепо, хотя косвенно и дипломатично, отвергать все, что не соответствует ее личным представлениям о самой себе и жизни в целом.
Обособленная личность находит особенно нетерпимым, что аналитик ожидает от нее какого-то изменения. Конечно, она хочет избавиться от всего, что вносит беспорядок в ее жизнь; но это не должно включать изменения образа жизни. Почти с той же неизменной силой, с какой она хочет наблюдать свое изменение, она бессознательно побуждается остаться такой же, какой она была до встречи с аналитиком. Ее открытое неповиновение всякому внешнему влиянию представляет только одно из объяснений ее аттитюда, причем не самое глубокое; с другими мы познакомимся позже. Естественно, что она устанавливает значительную дистанцию между собой и аналитиком. В течение длительного времени аналитик будет только голосом. В снах ситуация анализа может проявляться в виде международного телефонного разговора двух абонентов, находящихся на разных континентах. На первый взгляд кажется, что подобный сон, выражающий удаленность, которую обособленная личность чувствует по отношению к аналитику и аналитическому процессу, не более чем точное воспроизведение аттитюда, осознаваемого обособленной личностью. Но поскольку сны — это поиск решения, а не обычное воспроизведение существующих чувств, то более глубокий смысл этого сна состоит в том, что он выражает желание держаться в отдалении от аналитика и аналитического процесса в целом, не позволять анализу никаким образом влиять на ее внутреннюю жизнь.
Последней характерной чертой обособленной личности, наблюдаемой как в процессе анализа, так и вне его, является та потрясающая сила, с которой эта личность защищает свое обособление при нападении. То же самое можно было бы сказать о каждом невротическом состоянии. Но в данном случае борьба, по-видимому, носит более упорный характер, почти как борьба за жизнь или смерть, в которой необходимо мобилизовать все имеющиеся ресурсы. В действительности битва начинается с нанесения бесшумных разрушительных ударов задолго до того, как обособление подвергается нападению. Исключение аналитика из общей картины, построенной обособленной личностью, представляет одну из фаз этой битвы. Если аналитик пытается убедить пациента, что между ними существует определенное единство и что на этом основании, по всей вероятности, кое-что должно измениться в сознании пациента, то он встречается с более или менее искусным, вежливым отказом. В лучшем случае пациент выскажет несколько разумных мыслей, относящихся к аналитику. Если возможна спонтанная эмоциональная реакция, пациент не даст ей хода. Кроме того, нередко существует глубоко скрытое сопротивление всему, что причастно к анализируемым отношениям. Отношения пациента к другим людям настолько смутны, что аналитику часто трудно составить ясное представление о них. Пациент сохранил безопасную дистанцию между собой и другими; разговор о его проблемах мог бы только расстроить и нарушить душевное равновесие. Повторные попытки аналитика детально обсудить проблемы пациента могут быть встречены с открытым подозрением.
Аналитик хочет сделать пациента общительным? (Для пациента это хуже презрения) Если позже аналитику удастся продемонстрировать пациенту некоторые очевидные недостатки состояния обособленности, пациент становится испуганным и раздражительным. С того момента он может начать подумывать о прекращении своего участия в анализе. За пределами анализа его реакция еще более неистовая. Эти обычно спокойные и разумные личности могут застыть в ярости или начать браниться, если возникает угроза их отчужденности и независимости. Настоящую панику может вызвать мысль о присоединении к какому-либо движению или профессиональной группе, где требуется реальное участие, а не просо уплата членских взносов. Если они все-таки становятся членами таких групп, то могут начать слепо метаться в попытке освободить себя. Они могут быть более искусными в поиске методов освобождения, чем обычный человек, чьей жизни угрожает опасность. Если бы существовал выбор между любовью и независимостью, как однажды выразился пациент, они не колеблясь выбрали бы независимость. Это обстоятельство поднимает другой вопрос. Они не только желают защитить свою обособленность всеми доступными средствами, но ради нее готовы пожертвовать абсолютно всем. Внешние выгоды и внутренние ценности в равной мере будут отброшены — сознательно, посредством отказа от любого желания, препятствующего независимости, или бессознательно с помощью автоматического запрета.
Все, что так энергично защищается, должно представлять значительную субъективную ценность. Мы можем надеяться понять функции обособления и в конечном счете стать полезными терапевтически, только если осознаем это. Как мы видели, каждый из базисных аттитюдов к другим обладает своей положительной ценностью. При движении к людям невротик пытается поставить себя в некоторое дружественное отношение к своему миру. При движении против людей он настраивает себя на борьбу за выживание в соперничающем мире. При движении от людей он надеется достигнуть определенной целостности и спокойствия. Фактически все три аттитюда не только желательны, но и необходимы для развития нас как человеческих существ. Только тогда, когда они появляются и действуют в невротическом оформлении, они становятся компульсивными, жесткими, неразборчивыми и взаимно исключающими, что значительно уменьшает их ценность, но не уничтожает ценность обособления.
Выгоды, которые можно извлечь из обособления, в действительности значительны. Существенно, что во всех восточных философиях к обособлению стремятся как к основанию высшего духовного развития.
Конечно, мы не можем сравнивать подобные стремления с потребностями невротического обособления. Там обособление намеренно выбирается как самый лучший способ самореализации и принимается индивидами, которые, если бы пожелали, могли выбрать другой образ жизни; невротическое обособление является не предметом выбора, а внутреннего принуждения, представляет единственный способ существования невротика. Тем не менее некоторые выгоды можно извлечь из невротического обособления, хотя степень, в которой это возможно, зависит от остроты невротического процесса в целом. Вопреки опустошительной силе невроза обособленная личность может сохранить определенную целостность. Едва ли это станет решающим фактором в обществе, в котором человеческие отношения в общем носят дружественный и честный характер. Но в обществе, в котором господствует лицемерие, нечестность, вражда, жестокость и алчность, целостность не очень сильной личности может легко пострадать; сохранение дистанции помогает обособленной личности эту целостность поддерживать.
Кроме того, поскольку невроз обычно лишает личность душевного спокойствия, обособление может обеспечить дорогу к безмятежности, причем ее степень изменяется с тем количеством жертв, которые она готова принести. Далее, обособление позволяет ей в определенной степени оригинально мыслить и чувствовать при условии, что эмоциональная жизнь внутри ее волшебного круга не прекратилась полностью. Наконец, все эти факторы вместе с созерцательным отсутствием отчаяния способствуют развитию и выражению творческих способностей, если они есть. Я имею в виду не то, что невротическое обособление является непременным условием творчества, а то, что в условиях невротического стресса обособление обеспечивает наилучшие шансы для выражения той творческой способности, которая имеется.
Какими бы существенными ни были эти преимущества, они, по-видимому, не являются той главной причиной, по которой обособление так отчаянно защищается невротиком. В действительности эта защита является столь же отчаянной, если по той или иной причине преимущества обособления минимальны или сильно затемняются сопутствующими расстройствами. Это наблюдение ведет нас к более глубоким выводам. Если обособленная личность вступает в тесный контакт с другими, она легко может разорваться на части или, употребляя более популярный термин, получить нервный срыв. Я использую этот термин здесь осознанно, потому что он охватывает широкий круг расстройств — функциональные нарушения, алкоголизм, попытки самоубийства, депрессию, неспособность работать, эпизоды сумасшествия.
Сам пациент, а иногда и психиатр пытается связать эти расстройства с некоторым нарушившим привычное состояние событием, которое произошло как раз до «нервного срыва». Несправедливая дискриминация со стороны сержанта, любовная связь мужа на стороне и его ложь, невротическое поведение жены, гомосексуальный эпизод, непопулярность в колледже, необходимость зарабатывать на жизнь, когда раньше она была безбедной, и т. п. может быть причиной нервного срыва.
Терапевт должен серьезно относиться к таким проблемам и пытаться понять, какое именно расстройство было вызвано данной конкретной трудностью. Но вряд ли этого будет достаточно, потому что остаются без ответа вопросы, почему пациент был затронут с такой силой, почему его психическое равновесие пострадало от трудности, опасность которой в общем не превышает уровня обычной фрустрации и неудачи. Другими словами, даже когда аналитик понимает, каким образом пациент реагирует на конкретное затруднение, он все еще нуждается в понимании, почему существует такая чрезмерная диспропорция между событием, спровоцировавшим нервный срыв, и последствиями этого срыва.
При ответе нам следует учитывать тот факт, что невротические наклонности, порождающие обособление подобно другим невротическим влечениям, дают индивиду чувство безопасности до тех пор, пока эти влечения действуют, и, наоборот, тревога возникает тогда, когда они перестают действовать.
Пока обособленная личность способна сохранять дистанцию, она чувствует себя в относительной безопасности; только если по какой-либо причине волшебный круг становится проницаемым, возникает угроза ее безопасности. Это соображение дает нам более глубокое понимание, почему обособленная личность впадает в панику: она не может удерживать эмоциональную дистанцию между собой и другими. Следует добавить, что общей причиной, из-за которой паника приобретает характер катастрофы, является отсутствие стратегии, как вести себя в жизни. Обособленная личность может только сохранять отчуждение и избегать «требований жизни». Здесь снова негативное качество обособления придает изображению особый цвет, отличающийся от других невротических влечений. Более конкретно: в трудной ситуации обособленная личность не может ни успокоиться, ни бороться, ни сотрудничать, ни диктовать условия, ни любить, ни быть жестокой. Она так же беззащитна, как и животное, которое обладает одним средством против опасности — убежать и спрятаться.
Приведу соответствующие образы и аналогии, которые были зафиксированы в ассоциациях и снах пациентов: он (невротик. — В. С .) похож на пигмеев с Цейлона, которые непобедимы, пока прячутся в лесу, и легко повергаемы, если оттуда выходят; он похож на средневековый город, защищенный лишь одной стеной; если эта стена будет преодолена, город окажется беззащитен перед врагом. Такое состояние полностью оправдывает тревогу обособленной личности относительно жизни в целом. Оно помогает нам понять ее обособленность как общую защиту, которой она должна упорно придерживаться и которую должна отстаивать любой ценой. Все невротические влечения в своей основе представляют защитные действия, но они к тому же, кроме обособления, являются попыткой участвовать в жизни некоторым позитивным способом. Когда обособление становится господствующим влечением, оно делает личность настолько беспомощной в решении реальных жизненных проблем, что с течением времени функция защиты в ее характере становится самой главной.
Отчаяние, с которым обособление защищается невротиком, требует дальнейшего объяснения. Угроза обособлению, «сокрушение стены», часто подразумевает больше, чем временную панику. То, что может произойти, напоминает дезинтеграцию личности при психозах. Если обособление в процессе анализа начинает разрушаться, у пациента не только возникают всевозможные предчувствия, но прямо или косвенно выражается определенный страх. Например, это может быть страх перед поглощением аморфной массой человеческих существ — страх, главным образом, потерять свою индивидуальность. Существует также страх быть подвергнутым сильному принуждению и эксплуатации со стороны агрессивных личностей — результат его полной беззащитности. Но существует и третий вид страха — страх стать душевнобольным, который может проявиться с такой силой, что пациент требует абсолютного заверения в исключении такой возможности.
Становиться душевнобольным в этом контексте не означает становиться буйным, так же как не представляет реакцию на возникновение желания ни за что не отвечать. Оно служит прямым выражением физического страха быть расколотым на части и стать открытым для внешнего воздействия, что часто присутствует в снах и ассоциациях. Это означало бы отказ от своей обособленности и привело бы невротика к прямому столкновению со своими конфликтами, но он не смог бы перенести такую встречу и был бы, используя образ одного из пациентов, «расщеплен подобно дереву от удара молнии». Это ощущение подтверждается другими наблюдениями. Сильно обособленные личности обладают почти непреодолимым отвращением к идее внутренних конфликтов. Они скажут аналитику, что ничего не помнят из того, о чем беседовали с ними, если он спросит о конфликтах. Всякий раз, когда аналитику удается продемонстрировать им конфликт, действующий внутри них, они незаметно и с удивительным бессознательным искусством пытаются уйти в сторону от предмета обсуждения. Если до того, как они готовы признать существование внутреннего конфликта, они случайно узнают об этом, их охватывает сильная паника. Когда позже они начинают узнавать о существовании таких конфликтов на более безопасной основе, то возникает еще большая волна обособления.
Таким образом, мы приходим к заключению, которое на первый взгляд кажется сбивающим с толку. Обособление составляет неотъемлемую часть базисного конфликта, но оно также представляет и защиту от этого конфликта.
Эта загадка тем не менее разрешается сама собой, если мы будем более конкретны. Обособление представляет защиту против двух более активных факторов, также входящих в базисный конфликт. Здесь мы вынуждены повторить утверждение, что доминирующий базисный аттитюд не препятствует противоречащим аттитюдам существовать и действовать.
Мы можем наблюдать эту игру сил в обособленной личности даже более отчетливо, чем в двух других типах невротической личности. Начнем с того, что противоречащие друг другу стремления часто сосуществуют в жизни. До того как обособленная личность однозначно выбрала уединение в качестве своего образа жизни, она часто попадала в ситуации подчинения и зависимости, агрессии и безжалостного сопротивления. В отличие от ясно определенных ценностей двух других типов невротической личности ее ценности самые противоречивые. К своей постоянно высокой оценке того, что личность считает свободой и независимостью, она может в процессе анализа неожиданно добавить чрезвычайно высокую оценку таких качеств, как доброта, сочувствие, благородство, самоограничение, жертвенность; в другой момент времени качнуться в противоположную сторону и начать защищать неприкрытый эгоизм философии джунглей. Она может чувствовать себя озадаченной этими противоречиями, но используя рационализацию или какой-либо другой способ защиты, будет стремиться отрицать противоречивый характер своих оценок.
Аналитик может быть легко сбит с толку всем этим, если не имеет ясного представления о структуре невротической личности в целом. Он может пытаться следовать одной или другой стратегии без всякой надежды на успех, потому что снова и снова пациент находит убежище в своей обособленности, закрывая тем самым все доступы к себе, как на корабле, чтобы не допустить затопления, ставят водонепроницаемую переборку.
Имеется безупречная и простая логика, лежащая в основе особого «сопротивления» обособленной личности. Она не желает связывать себя с аналитиком и замечать его в качестве равноправного партнера. В действительности она не хочет анализировать свои отношения вообще. Она не хочет сталкиваться со своими конфликтами.
И если мы понимаем ее исходные допущения, то видим, что ей вовсе не интересен анализ всех этих факторов. Ее исходным допущением является осознанное убеждение, что у нее нет никаких оснований беспокоиться о своих отношениях с другими людьми, поскольку она находится на безопасной дистанции от них; что дезорганизация этих отношений не огорчит ее, если она держится на безопасном расстоянии от других. Конфликты, о которых говорит аналитик, можно и следует оставить в покое, потому что они беспокоят только его; и вообще нет никакой необходимости что-либо исправлять, потому что сама личность никоим образом не желает освободиться от своей обособленности. Как мы уже говорили, это бессознательное рассуждение логически корректно, но лишь до некоторого момента. Обособленная личность упускает и в течение продолжительного времени отказывается признавать, что в том вакууме, в котором она находится, у нее нет никаких возможностей роста и развития.
Самая важная функция невротического обособления поэтому состоит в том, чтобы не допустить активизацию основных конфликтов. Это одна из самых радикальных эффективных защит, созданных против конфликтов. Будучи одним из главных невротических способов достижения искусственной гармонии, такое обособление в то же время представляет попытку решения конфликтов посредством уклонения от них.
Однако такое решение не является истинным решением, потому что компульсивно страстные желания близости, как и агрессивного господства, эксплуатации и превосходства, остаются и продолжают изматывать, если не парализовывать, своего носителя. Наконец, никакого реального спокойствия или свободы при таком решении не может быть достигнуто, поскольку противоречивое множество ценностей продолжает существовать и оказывать разрушающее действие.
