УПП

Цитата момента



Говорят - счастье - это когда тебя понимают. Ничего не имею против. Но лично я никогда не страдала от недостатка понимания, хуже, если чего-то не понимала я. Почему он это сказал, почему не проводил - не хотел или действительно устал??? Почему не хочет встретиться, почему не берет трубку и не отвечает на литературные шедевры, оставленные мной на его автоответчике? Разлюбил? А может, и не было ничего? Когда говорит, что скучает - врет? Как объяснить этот полный любви взгляд, страстные объятия и… его молчание? Боюсь посмотреть в глаза, отступаю, хочу исчезнуть, уйти, убежать. Холодно. Тянусь за сумкой. - Подожди, - перехватывает руку, - иди ко мне… Улыбается, принимает улыбку в ответ. Смеемся. Нам очень хорошо вместе. В эту минуту весь мир принадлежит только нам.
Миледи переживает

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



– Мазукта, – спросил демиург Шамбамбукли, – а из чего еще можно делать людей?
– Кроме грязи? Из чего угодно. Это совершенно неважно. Но самое главное – пока создаешь человека, ни в коем случае не думай об обезьяне!

Bormor. Сказки о Шамбамбукли

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/s374/d4330/
Мещера-2009
Рис. 7

Далее, в конфигурациях мальчиков преобладали высокие строения. Однако противоположность возвышению, то есть падение, было в равной мере типичным для них: развалины или рухнувшие строения встречались только у мальчиков (выше я указал единственное исключение). В связи с самыми высокими башнями систематически проявляется что-то вроде понижательной тенденции, но в таких разных формах, что ее можно проиллюстрировать лишь с помощью «уникальных» элементов. Один мальчик после долгих колебаний разобрал чрезвычайно высокую и прочно сложенную башню, чтобы выстроить окончательную конфигурацию в виде простого и низкого сооружения без какого-либо «волнующего» содержания; другой весьма ненадежно сбалансировал свою башню и указал на то, что прямая угроза падения и есть «захватывающий» элемент в его истории (на самом-то деле именно в этом падении состояла его история). Третий мальчик, построивший особенно высокую башню, положил у ее основания игрушечного мальчика и пояснил, что тот упал с ее вершины; четвертый оставил кукольного мальчика сидящим высоко на одной из нескольких искусно сделанных сложных башен, но заявил, что этот «мальчик» страдал психическим расстройством (рис. 7). Самую высокую башню построил самый низенький мальчик; а цветной мальчик, как уже отмечалось, построил свою сцену под столом. Все эти вариации бесспорно указывают на то, что переменная «высокое-низкое» является маскулинной переменной. Изучив ряд историй участвовавших в нашем исследовании детей, я осмелюсь дополнить этот основной вывод клиническим суждением: крайняя высота (в сочетании с элементом разборки или падения) отражает потребность ребенка в сверхкомпенсации сомнения в собственной маскулинности или страха за свою маскулинность.

Сооружения мальчиков заключали меньше людей и животных внутри домов. Скорее они направляли в определенное русло движение автомобилей, животных и индейцев. И еще они блокировали дорожное движение: единственный игрушечный полицейский был как раз той куклой, которую чаще всего использовали мальчики! (Рис. 8)

Рис. 8

Девочки редко строили башни. А когда строили, то ставили их на заднем плане, вблизи стены или прямо прислонив к ней. Самая высокая башня, построенная девочкой, вообще находилась не на столе, а на полке, помещавшейся в нише за столом.

Если «высокое» и «низкое» - маскулинные переменные, то «открытое» и «закрытое» - феминные модальности. Интерьеры домов без стен создавались большинством девочек. Во многих случаях такие интерьеры носили явно мирный характер. Когда это был дом, а не школа, игрушечная девочка часто играла на фортепьяно: в высшей степени банальная «захватывающая киносцена» у девочек данного возраста.

Однако в ряде случаев встречалось нарушение спокойствия. Вбегающая в дом свинья вызывает в семье переполох и вынуждает девочку спрятаться за фортепьяно; учительница вскочила на стол, потому что в класс вошел тигр. Хотя пугаемые таким образом лица в большинстве своем оказываются женщинами, вторгающийся элемент - всегда мужчина, мальчик или животное. Если это, к примеру, собака, то это определенно собака мальчика. Довольно странно, однако, что идея вторгающегося живого существа не приводит к защитному возведению стен или запиранию дверей. Скорее, бОльшая часть подобных вторжений содержит элемент юмора и приятного возбуждения.

Простые огороженные места, с низкими стенами и без всяких украшений, были самыми многочисленными среди построенных девочками конфигураций. Однако такие примитивно огороженные места часто имели искусно сделанные входы-выходы (рис. 9), и это единственный элемент, который девочки заботливо строят и богато украшают. Блокирование входа или укрепление (наращивание) стен, как можно было обнаружить при дополнительном исследовании, отражает острую тревогу относительной женской роли.

Рис. 9

Самые существенные половые различия в использовании игрового пространства суммировались в следующих модальностях. У мальчиков характерными переменными оказались высота, падение, интенсивное движение (индейцы, животные, автомобили) и его направление по заданному руслу или задержка (полицейский); у девочек - статичные интерьеры, незатейливо огороженные, открытые, отличающиеся мирным характером или подвергающиеся вторжению. Мальчики украшали высокие строения, девочки - входы (выходы).

Теперь уже ясно, что пространственные тенденции, направляющие эти конструкции, напоминают о генитальных модусах (обсуждавшихся в этой главе) и фактически находятся в тесном соответствии с морфологией половых органов. У мужчины - это наружные половые органы, по своей природе способные к напряжению и вторжению и проводящие высоко подвижные сперматозоиды; у женщины - внутренние органы с вестибулярным проходом, ведущим к неподвижно ожидающей яйцеклетке. Служит ли это отражением острого и временного акцента на модальностях половых органов, который возникает вследствие переживания надвигающегося полового созревания? Моя клиническая позиция (и недолгое изучение «драматических постановок» студентов колледжа) склоняют меня считать, что господство генитальных модусов над модальностями пространственной организации отражает глубокое различие в чувстве пространства у двух полов, и что половая дифференциация как раз и обеспечивает наиболее убедительное различие в принципиальной схеме человеческого тела, а оно (различие), в свою очередь, соопределяет биологический опыт и социальные роли.

Конструктивную игру можно также рассматривать и как пространственное выражение множества социальных коннотаций. В таком случае, склонность мальчика изображать направленное наружу и вверх движение - это, возможно, лишь иное выражение сознаваемой им обязанности показать себя сильным и агрессивным, подвижным и независимым в нашем мире, достичь «положения в обществе». Репрезентация интерьеров дома у девочек (которая имеет ясный антецедент в их ранней игре с куклами) означала бы тогда, что они сконцентрированы на предвосхищаемой заботе о домашнем очаге и воспитании детей.

Однако эта распространенная интерпретация ставит больше вопросов, чем разрешает. Если, сооружая эти сцены, мальчики думают, главным образом, о своих теперешних и предвосхищаемых ролях, почему кукольные фигурки мальчиков чаще всего не используются ими? Полицейский - вот их любимая фигура; хотя можно с уверенностью сказать: мало кто из них видит себя в будущем полицейским или считает, что мы ожидаем от них подобного выбора. Почему мальчики не сооружают никаких спортивных площадок в своих конструктивных играх? При той изобретательности, рождаемой сильной мотивацией, это могло быть посильной задачей, в чем можно убедиться на примере постройки одного футбольного поля с трибунами для зрителей и всем прочим. Но оно было построено девочкой, которая в то время страдала ожирением, обладала мальчишескими ухватками и носила «неестественно короткую стрижку», что говорит об уникальной детерминации в ее случае.

Как уже упоминалось, во время начальных этапов нашего исследования мир вплотную подошел ко второй мировой войне, и она вспыхнула. Быть летчиком стало одной из самых сильных надежд многих мальчишек. Тем не менее, игрушечному пилоту они отдавали предпочтение лишь по сравнению с куклой-монахом, да еще пупсом; тогда как полицейский встречается в их игровых сюжетах в два раза чаще, чем ковбой - определенно более близкий ролевой идеал мальчишек американского запада, ибо именно ему они более всего подражают в манере одеваться и в привлекательных аттитюдах.

Если главная мотивация девочек состоит в любви и привязанности к их нынешним семьям и в ожидании появления собственных семей в будущем, помимо всех тех стремлений, которые, возможно, одинаковы у них с мальчиками, то этим еще не удается прямо объяснить, почему девочки обносят свои дома редкими и низкими стенами. Любовь к домашней жизни могла бы, предположительно, иметь результатом как раз прирост высоких стен и запертых дверей в качестве гарантов интимности и безопасности. Большинство кукол-девочек в этих мирных сценах играют на фортепьяно или спокойно сидят со своими домашними в гостиной. Действительно ли это можно рассматривать как репрезентацию желаемого ими поведения? И можно ли считать, что они стали бы делать то, что им хочется, когда их просили построить захватывающую киносцену?

Если фортепьянная игра маленькой девочки выглядит столь же характерной для репрезентации мирного интерьера в конструкциях девочек, как и перекрываемое полицейским дорожное движение в уличных сценах мальчиков, то можно предположить, что первая выражает благополучие внутри дома, а второе - осторожность на улице. Такой акцент на благополучии и осторожности в ответах на ясную инструкцию придумать «захватывающую киносцену» наводит на мысль, что в этих реакциях выражаются динамические переменные и острые конфликты, которые не объяснить теорией простого соответствия культурным и сознательным идеалам.

Тогда мы можем принять признаки модусов органа в детских конструкциях как напоминание о том, что наш жизненный опыт прочно связывается с основной схемой тела. За модусами органа и их анатомическими моделями мы видим намек на мужской и женский опыт пространства (experience of space). Его основные принципы станут яснее, если вместо простых конфигураций мы отметим те характерные функции, которые акцентируются в различных способах использования (или не использования) кубиков. Одни конструкции (дороги, туннели, перекрестки) служат канализации движения. Другие структуры являются выражением возводящей (поднимающей), конструирующей и совершенствующей (перерабатывающей) тенденции. С противоположной стороны, простые стены включают и огораживают, тогда как открытые интерьеры безопасно содержат в себе без необходимости исключать внешний мир.

Взятые вместе, структурированное пространство и описанные темы, говорят о том, что именно взаимопроникновение биологического, культурного и психологического составляет предмет этой книги. Если психоанализ и по сей день разграничивает психосексуальное и психосоциальное, я попытался в данной главе связать мостом эти два берега.

Культуры, как мы постараемся показать, развивают биологически данное и стремятся к разделению функций между полами таким образом, чтобы оно одновременно было осуществимо в рамках схемы тела, значимо для конкретного общества и выполнимо для индивидуального эго. [Что касается других результатов нашего исследования, то они освещены в «Sex Differences in the Play Configurations of Pre-Adolescents», American Journal of Orthopsychiatry, XXI, № 4 (1951) [Переработанные варианты этой статьи опубликованы в Childhood in Contemporary Cultures, Margaret Mead and Martha Wolfenstein, editors, University of Chicago Press, 1955 и в Discussions of Child Development, Vol. III; Tavistock Publications, London, 1958, and International Universities Press, New York, 1958].

Совсем недавно я имел возможность наблюдать начальные стадии исследования конструктивной игры у младших школьников в Индии. Первые впечатления показывают, что хотя общие характеристики их мира игры заметно отличаются от игрового мира американских детей (соответственно различиям в социальном мире), половые различия выражаются пространственными модальностями, описанными в этой главе. Однако, окончательный ответ должны дать дальнейшие исследования К. Сарабхаи (Kamalini Sarabhai) и ее коллег в B. M. Institute (г. Ахмадабад) - Э. Г. Э.]

Часть II. Детство у двух племен американских индейцев

Введение

Переходя от детей и больных к индейцам, мы следуем традиционным курсом современного исследования, ведущего поиск упрощенного проявления законов, по которым живет человек, в периферических относительно нашего сложного взрослого мира областях. Изучение стереотипии психического расстройства - одна из таких областей. Как говорил Фрейд, кристаллы обнаруживают свою невидимую структуру там и тогда, где и когда их разламывают. В области детства мы стремимся найти регулярности, изучая шаг за шагом, как из ничего развивается нечто или, по крайней мере, что-то более дифференцированное из чего-то более простого. Наконец, мы обращаемся к культурной примитивности в видимом младенчестве человечества, где люди кажутся - нам по крайней мере - то наивными, как дети, то ненормальными, как душевнобольные. Сравнительные исследования в трех областях продемонстрировали множество поразительных аналогий. Однако стремление пойти дальше и развить кажущийся параллелизм между совокупными человеческими обстоятельствами жизни дикаря и подобными обстоятельствами жизни ребенка или одержимого симптомом взрослого оказалось ошибочным. Теперь нам известно, что так называемые «примитивные» народы обладают своей собственной взрослой нормальностью, страдают своими собственными видами неврозов и психозов и, самое важное, имеют свои собственные разновидности детства.

Вплоть до последних десятилетий воспитание ребенка оставалось необитаемой антропологической территорией. Даже годами живущим среди туземных племен антропологам не удавалось увидеть, как эти племена воспитывали детей каким-то систематическим образом. Скорее, специалисты, вместе с широкой публикой, молчаливо допускали, что дикарям вовсе неизвестно воспитание детей и они растут «подобно детенышам животных» - представление, вызывающее у перегруженных обучением и воспитанием членов нашей культуры либо раздраженное презрение, либо романтический восторг.

Открытие «примитивных» систем детского воспитания ясно показывает, что примитивные сообщества не относятся ни к младенческим стадиям человечества, ни к вызванным задержкой отклонениям от олицетворяемых нами гордых прогрессивных норм. Они являют собой совершенную форму зрелой человеческой жизни, гомогенность и простая цельность которой вполне могли бы вызвать у нас в ряде случаев чувство доброй зависти. Давайте заново откроем для себя характерные особенности некоторых из этих форм жизни, изучая образцы, добытые в ходе наблюдений за жизнью американских индейцев.

Люди, собирательно называемые американскими индейцами, составляют сегодня весьма разнородное национальное меньшинство Америки. Как устойчивые сообщества индейские племена приходится признать вымершими. Правда, следы их неподвластных времени культур можно обнаружить и в древних реликтах на вершинах столовых гор, всего в нескольких милях от автобусных дорог, и в немногих величественных, но культурно мумифицированных личностях. Однако там, где древние индейские обычаи терпеливо поддерживаются правительственными агентствами или развиваются коммерцией ради туристского бизнеса, эти обычаи больше не составляют часть независимого общественного существования.

В таком случае можно спросить, почему я предпочитаю использовать племена американских индейцев в качестве иллюстрации к тому, что мне нужно рассказать, и не пользуюсь материалом, собранным другим исследователем в районах, которые до сих пор остаются первобытными? Мой ответ: потому что эта книга рассматривает не только факты, но и клинический опыт разыскания этих фактов; и за два моих самых поучительных опыта в этой области я обязан антропологам, предложившим мне пойти с ними и понаблюдать их любимые племена среди американских индейцев. Скаддер Микил познакомил меня с полевыми исследованиями, взяв с собой в резервацию индейцев сиу в Южной Дакоте, а Альфред Крёбер позже помог мне сделать образ сиу (которых слишком вольно считали «самым» индейским племенем) здраво компаративным. Он взял меня с собой к индейцам племени юрок, живущим на побережье Тихого океана и занимающимся ловлей рыбы и сбором желудей.

Эта обращенность к антропологии оказалась стОящей по ряду причин. Мои проводники предоставили в мое распоряжение свои личные записи и другие материалы еще до наших совместных поездок. Племена, о которых идет речь, были их первой и последней любовью в полевой работе; и эти два человека могли в личном общении спонтанно передать мне больше того, что они успели подготовить к публикации во время своих первых исследований. [A. L. Kroeber, «The Yurok», in Handbook of the Indians of California, Bureau of American Ethnology, Bulletin 78, 1925; H. S. Mekeel, A Modern American Community in the Light of Its Past. Dissertation for the degree of Doctor of Philosophy, Hale University, 1932.] Они имели заслуживающих доверие и доверяющих им информантов среди старейших членов племени - единственных, кто мог помнить древние народные обычаи воспитания детей. И прежде всего, оба моих наставника имели некоторую психоаналитическую подготовку и были полны желания интегрировать ее со своей антропологической работой. Если я, отчасти, служил интегратором, то лишь потому, что как детский психоаналитик был близок к формулированию тех проблем и решений, круг которых очерчен в предыдущей главе. Чувствуя, что вместе нам, возможно, удалось бы спасти некоторые обделенные вниманием факты современной истории американских аборигенов, оба сводили меня со своими любимыми и наиболее подготовленными информантами в данной области и убеждали их говорить со мной столь же откровенно, как говорили бы с каждым из них, знай они, что спрашивать по поводу круга значимых для детства и общества проблем.

Глава 3. Охотники прерий

1. Исторические сведения

Во время нашего путешествия в Южную Дакоту Скаддер Микил был полевым уполномоченным Комиссара по делам индейцев. От нас крайне настоятельно и срочно требовалось выяснить, откуда берется то ужасное безразличие, с каким дети индейцев сиу спокойно принимали, а затем столь же спокойно отказывались от многих ценностей, которые им прививали в хорошо продуманном и дорогом эксперименте федерального управления образования индейцев. В чем заключалась ошибочность работы с индейскими детьми, было достаточно очевидно; для них существовало две правды: одна - белая, другая - индейская. Но именно благодаря изучению этого противоречия мы обнаружили следы того, что когда-то было правдой для детей прерии.

Чтобы сохранить верность клинической природе нашего исследования, я должен предварить материал о древнем детском воспитании, который будет здесь представлен, описанием множества привходящих обстоятельств. Для достижения расчищенного участка леса, где мы можем лучше увидеть проблему младенчества и общества, я должен провести читателя сквозь колючий подлесок современных расовых отношений.

Индейская резервация Пайн Ридж расположена вдоль границы со штатом Небраска в юго-западной части Южной Дакоты. Об этих бескрайних холмистых равнинах народное предание гласит:

The slow hot wind of summer and its withering

or again the crimp of the driving white blizzard

and neither of them to be stopped

neither saying anything else than:

«I'm not arguing. I'm telling you».

[Carl Sandburg, The People, Yes, Harcourt, Brasce, New York, 1936.]

Медленное дыхание знойного лета

Иль леденящий вихрь зимней бури, -

Ничто не остановит их круговращенья,

Они не просят позволенья, они - велят.

Здесь 8000 членов рода оглала пламени сиу (или дакота [«Дакота» и «сиу» употребляются здесь как синонимичные названия самого знаменитого племени степных (иначе, прерийных) индейцев-кочевников. Сиу - это сокращение от французского nedow-essioux, возникшего из исковерканного оджибвского Nadowe-Is-Iw, что означало «змеи», «гады». Таким ругательным прозвищем оджибва окрестили воинственных индейцев прерий. Вообще, ни одно индейское племя Северной Америки само себя «сиу» не называло. Те, кого европейцы наградили этим исковерканным французами именем, называли себя дакота - «союзники». См.: Стингл М. Индейцы без томагавков. - М, 1978. - С. 298. - Прим. пер.]) живут на земле, выделенной им властями. Когда индейцы поселились в этой резервации, они отказались от своей политической и экономической независимости в пользу правительства США на условиях, что оно не позволит белым охотиться и селиться на отведенных индейцам землях.

Вероятно, только самые неисправимые романтики еще надеются найти в сегодняшней резервации что-нибудь похожее на образ старых дакота, бывших когда-то воплощением «настоящего индейца» - воина и охотника, наделенного силой духа, коварством и жестокостью. Изображение индейца сиу до недавнего времени украшало пятицентовую монету - странная дань странным отношениям, ибо побежденный предшественник занимает здесь место, зарезервированное для монархов и президентов. Но историческая реальность индейцев дакота происходит из далекого прошлого.

«Хорошей была жизнь на этих высоких равнинах Дакоты до того времени, как сюда пришли белые люди… Стада бизонов темными тучами проходили по пастбищам. Черные и Скалистые горы были густо населены оленями, бобрами, медведями и другой дичью… Голодная смерть обычно не навещала типи [Типи - конусообразные палатки из бизоньих шкур, служившие жильем прерийных индейцев. - Прим. пер.] индейцев.» [P. I. Wellman, Death on the Prairie, Macmillan, New York, 1934.]

Организованные в гибкую систему «отрядов» (bands), дакота в те давние времена преследовали бизонов в долгих скачках на лошадях по бескрайним просторам прерии. Периодически они собирались вместе в хорошо организованные лагеря, составленные из легких типи. Что бы они не делали сообща - собирались ли лагерем, устраивали большую охоту или танцевали - все строго регламентировалось. Но малые группы, раскрашенные и шумные, часто поддавались искушению отделиться от основного ядра, чтобы поохотиться на мелкую дичь, украсть лошадей и неожиданно напасть на врагов. Жестокость сиу вошла в поговорку у первых поселенцев. Сиу распространяли свою жестокость и на себя, когда, уединившись, подвергали себя мучениям, добиваясь указующего видения от Великого Духа.

Однако этот некогда гордый народ был осажден апокалипсической чередой катастроф, как если бы природа и история объединились для тотальной войны со своим чересчур мужественным детищем. Не следует забывать, что сиу пришли на высокие равнины с верховий Миссури и Миссисипи и организовали свою жизнь вокруг охоты на бизонов всего за несколько столетий до появления в этих краях белых поселенцев. Относительной молодостью приспособления сиу к местным условиям вполне можно объяснить то, что, по словам Уисслера: «Когда пропали бизоны, умер и сиу, этнически и духовно. Туша бизона давала не только пищу и материал для одежды, ложе и кров, тетиву для луков и нити для шитья, чашки и ложки. Из частей тела бизона изготавливали амулеты и украшения, а его помет, высушенный на солнце, зимой служил топливом. Объединения и времена года, обряды и танцы, мифология и игры детей превозносили его имя и образ». [С. Wissler «Depression and Revolt», Natural History, 1938, Vol. 41, №2.]

Исчезновение бизонов и стало первой катастрофой. Белые, стремясь проложить торговые пути к более богатым пастбищам Запада, разрушали охотничьи угодья и бестолково, забавы ради, тысячами убивали бизонов. В поисках золота они толпой хлынули в Черные горы - священные горы сиу, заказник и зимнее убежище одновременно. Сиу пытались оспаривать это нарушение ранних договоров с правительством, ведя переговоры с американскими генералами — «воин с воином», но убедились, что пограничный форт не знал ни федерального, ни индейского закона.

Последующие беспорядочные столкновения между индейцами и войсками не приводили к какому-то определенному результату вплоть до 1890 года, когда Седьмой кавалерийский полк отомстил за своего погибшего многими годами раньше товарища, генерала Картера, отличавшегося излишним рвением в истреблении индейцев. В побоище у Byндэд-Ни сотни индейцев сиу были уничтожены хорошо вооруженными солдатами (по 4 на каждого солдата), хотя большинство из них и не сопротивлялось. «Тела женщин и детей находили в двух-трех милях от места этой бойни, где их настигли и убили». [Wellman, op. cit] В 1937 году приколотые кнопками фотографии растерзанных женщин и детей все еще можно было увидеть на стенах единственной лавки и киоска с газированной водой в Пайн Ридж.

В течение этого исторического периода поиска новых принципов хозяйственной жизни сиу сталкивались с идущими одна за другой волнами разного рода новых американцев, которые олицетворяли собой беспокойные поиски белыми людьми пространства, власти и новой этнической идентичности. Странствующие трапперы и торговцы пушниной казались кочующим сиу вполне приемлемыми. Они разделяли установленное индейцами правило не причинять вреда зверю, снабжали их ножами и ружьями, бусами и чайниками; брали в жены индейских женщин и были нежными и преданными мужьями. Некоторые американские генералы тоже оказались полностью приемлемыми для индейцев и, фактически, почти обожествлялись ими только за то, что храбро сражались. Даже негритянская кавалерия вписывалась в систему ценностей сиу. Из-за впечатляющей внешности тех, кого лошади несли на спинах, кавалерии было дано дорогое индейцам имя «Черные Бизоны». Демонстрируемая квакерами и первыми мессионерами освященная вера в человека также не могла не произвести впечатление на благородных и религиозных вождей сиу. Однако в процессе поиска подходящих образов, связывающих прошлое с будущим, сиу нашли наименее приемлемым для себя именно тот класс людей, которым было суждено приучать их к благам цивилизации, а именно, государственных служащих.

Молодая и бурлящая американская демократия утратила мир с индейцами, когда не сумев прийти к ясному плану - завоевать или колонизировать, обратить в свою веру или дать свободу, - предоставила делать историю случайной веренице своих представителей, преследовавших то одну, то другую из этих целей и демонстрировавших тем самым очевидную непоследовательность, которую индейцы истолковывали как ненадежность и нечистую совесть. Бюрократия - плохая замена политики, и нигде расхождение между демократической идеологией и практикой не обнаруживается столь очевидно, как в иерархии централизованной бюрократии. Индейцы постарше, кого воспитали в духе демократии охотника, нивелирующей каждого потенциального диктатора и каждого потенциального капиталиста, имели зоркий, если не сказать злобный, глаз. Трудно представить себе ту незащищенную и, тем не менее, ответственную роль, в которой оказывались агенты правительства в те времена. И несмотря на это, часть из них хорошо справлялась со своей задачей благодаря одной только гуманности.

Затем последовала партизанская война за детей, которая, по воспоминаниям старых индейцев, сделала начальную стадию федерального образования далеко не привлекательной. В ряде мест «детей, по существу, похищали из дома, чтобы насильно засадить в государственные школы; волосы коротко стригли, а индейскую одежду выбрасывали. Им запрещали говорить на родном языке. Жизнь в такой школе подчинялась воинской дисциплине, а соблюдения учениками правил добивались с помощью телесных наказаний. Тех же, кто упорно придерживался старого образа жизни, и тех, кто сбегал и был пойман, бросали за решетку. Возражавших родителей также отправляли в тюрьму. Когда было возможно, детей держали в стенах школы, чтобы избежать влияния их семей». [G. MacGregor, Warriors without Weapons, University of Chicago Press, 1946.] Эта общая установка полностью сохранялась до 1920 г.

В течение всего этого времени только один тип белого человека - ковбой - волновал воображение индейца до такой степени, что оказывал влияние на его одежду, манеру держать себя, привычки и игру детей. С 1900 по 1917 год сиу решительно пытались развивать скотоводство и стать владельцами стад крупного рогатого скота. Но Вашингтон, сознавая «превосходящие силы» эрозии почв и интересов скотоводов Среднего Запада, был вынужден издать декрет, по которому сиу не могли быть ковбоями на отведенных им правительством землях. Потеря своих стад, быстро увеличившихся, а позднее - земельный бум, сделавший из неготовых к нему сиу мелких расточителей капитала, стали новыми катастрофами, по психологическому значению равными пропаже бизонов. Тогда неудивительно, почему некоторые мессионеры убеждали орлиноносых сиу, что они последнее колено израилево, и что на них лежит вечное Божье проклятие.

Вслед за этим наступил самый близкий к нашему времени период, когда индейцы сиу были обязаны становиться фермерами на отведенных им землях, уже настолько испорченных эрозией, что еще немного - и они превратятся в громадную пустыню. Даже сегодня только малая часть этих земель пригодна для посева пшеницы, кукурузы и других зерновых.

В таком случае понятно, почему сиу постоянно и безрезультатно обвиняли правительство США в нарушении обещаний и в административных ошибках прежних режимов. Что касается белых, то случаи заблуждений и вероломства никогда не отрицались даже теми, кто невольно или от бессилия допускал и то, и другое. Доклады американских генералов правительству и отчеты комиссаров по делам индейцев Конгрессу США говорят о глубоком чувстве стыда, которое эти люди испытывали, выслушивая благородные упреки старых индейцев. Фактически, совесть американского народа временами так легко пробуждалась, что сентименталисты и политические деятели могли использовать ее явно во вред реалистическому подходу к проблемам индейцев.

Правительство отозвало военных и создало для американских индейцев впечатляющую и гуманную организацию. Администратора заменили учителем, врачом и социальным антропологом. Но годы разочарований и зависимости сделали равнинных индейцев неспособными доверять даже тогда, когда у них едва ли могли быть основания для подозрений. Если когда-то индеец был просто обиженным человеком, то сейчас его состояние сравнимо с тем, что в психиатрии называют «невротической компенсацией»: он черпает все свое чувство безопасности и идентичности из статуса человека, которому что-то должны. Однако надо полагать, что даже если бы миллионы бизонов и добытое в Черных горах золото можно было возвратить индейцам, сиу не смогли бы отвыкнуть от зависимости или создать общину, адаптированную к современному миру, диктующему условия, в конце концов, как победителям, так и побежденным.

Не удивительно тогда, что посетитель резервации довольно скоро начинает чувствовать себя так, как будто попал в замедленный фильм, как если бы груз истории затормозил жизнь вокруг него. Да, административный центр Пайн Ридж очень похож на центральную усадьбу сельского округа в каком-нибудь небогатом районе Среднего Запада. Административные постройки и школы - чистые, просторные и хорошо оборудованные. Учителя и служащие - индейцы и белые - чисто выбриты и дружелюбны. Но чем дольше посетитель остается в резервации, чем больше бродит по ней и внимательнее присматривается, тем очевиднее становится, что сами индейцы владеют весьма немногим, да и это немногое содержат плохо. Внешне спокойные, обычно дружелюбные, но в целом медлительные и апатичные, индейцы обнаруживают неожиданные признаки недоедания и болезни. Только в редких ритуальных танцах и пьяных ссорах в находящихся за пределами резервации кафе, тайно торгующих спиртным, можно частично наблюдать ту огромную энергию, которая скрывается под ленивой внешностью. Во время нашего посещения Пайн Ридж проблема индейцев, казалось, состояла в том, чтобы удержаться где-то между величественной сменой сезонов дождей и засухи, между божественной расточительностью демократического процесса и веселой безжалостностью системы свободного предпринимательства; а мы-то знаем, что тех, кто попался в эти жернова неподготовленным, мельница пролетаризации перемалывает быстро и мелко. Здесь индейский вопрос утрачивает древнюю патину и сливается с проблемами цветных меньшинств, сельских и городских, которые ждут, когда занятый демократический процесс найдет время и для них.



Страница сформирована за 0.74 сек
SQL запросов: 192