Глава 7. Социальная психология культуры
В предыдущей главе мы, не оговаривая этого специально, свели наше обсуждение предсказуемости поведения к ситуациям, действующие лица которых принадлежат к одной культуре и по большей части даже к одной субкультуре и к одному социальному классу. Если бы мы решили расширить наше обсуждение, используя более репрезентативную выборку человеческих культур, то вопрос о предсказуемости приобрел бы совершенно иное звучание.
Предположим, например, что нам было бы необходимо предсказать, каким образом некая замужняя женщина будет реагировать на вопрос о работе, которой она занимается вне дома: будет ли ее реакция выражать гордость, спокойствие или смущение? Предположим, что нас попросили предсказать, пойдет ли она на рынок, будучи одета в юбку и блузу, или вырядится в бюстгальтер и шорты, или же наденет скромное длинное платье и шаль. Предположим также, что нам нужно ответить, будет ли она с готовностью общаться со стоящим рядом с ней в очереди мужчиной, либо даже не ответит на его приветствие. Предположим далее, что нам необходимо предсказать, как будет реагировать девушка-подросток на настояния отца прекратить встречаться с молодым человеком или сменить диету, или переменить стиль одежды или манеру разговора со старшими: пропустит ли она сказанное мимо ушей, станет отчаянно протестовать или покорно уступит?
Представим теперь, что объектом нашего предсказания является мужчина, сидящий в местной забегаловке. Будет ли он польщен или же оскорблен вопросами о видах на урожай на его ферме, о его недвижимом имуществе, о любовных делах, о растущем брюшке или о его взглядах на проблему отмены смертной казни? И насколько это будет зависеть от того, исходит ли вопрос от близкого друга, товарища по работе или незнакомца, а также от того, занимает ли спрашивающий более высокое или более низкое положение в обществе, чем он сам? Или вообразите себе, что вас пригласили на званый ужин. Будет ли хозяйка дома ожидать подарка? Как она отреагирует на приветствие в виде поцелуя в щеку, в губы или целования руки? Представьте, наконец, что вы собираетесь выразить соболезнования своему недавно овдовевшему знакомому. Застанете ли вы его рвущим на себе волосы, сидящим в ступоре, либо он сразу же начнет смущенно извиняться за отсутствие в доме хозяйки?
Способность делать такого рода предсказания, а также адекватные умозаключения о поведении, подтверждающем или опровергающем их, играет критически важную роль в социальной жизни людей. Однако то, насколько успешно мы справляемся с подобными задачами, может почти не иметь отношения к нашим познаниям в искусстве диагностики личности. Успех таких предсказаний скорее может означать, что мы имеем дело с культурно-детерминированными реакциями и что мы неплохо знаем содержание данной культуры или субкультуры.
Осознание роли культуры приобретает все возрастающую значимость в мире, где путешествия и торговля заставляют людей, принадлежащих к совершенно различным обществам, вступать друг с другом в контакт с беспрецедентной частотой и где различные этнические группы существуют бок о бок в таких современных многонациональных государствах, как наше. Не случайно, к слову сказать, этническое возрождение и возникающие на этнической Почве конфликты стали устойчивой приметой нашего времени.
Проблемы культуры глубочайшим образом взаимосвязаны с конкретными теоретическими проблемами, обсуждаемыми в нашей книге, поскольку этнические, расовые, религиозные, региональные и даже экономические субкультуры являются в некотором существенном смысле не только квинтэссенциями исторически божившихся ситуаций, но и мощными современными детерминантами поведения людей. В то же время они представляют собой и важнейшие источники конкретных субъективных интерпретаций и субъективных значений, которыми мы наделяем наблюдаемые события. А этнические культуры являются еще и напряженными системами, характеризующимися сложным балансом сил, который обычно очень устойчив, но, как это ни парадоксально, при возникновении новых или при устранении уже действующих социальных влияний может стать проводником впечатляющих социальных изменений.
В данной главе мы рассмотрим, каким образом культуры влияют на поведение, а также каковы факторы, способствующие развитию, сохранению и изменению самих культур. В ходе нашего рассмотрения мы не будем стараться охватить все. Мы уделим особое внимание современному американскому обществу и отдельным идеологическим течениям и этническим группам, придавшим очертания его истории и продолжающим влиять друг на друга по сей день. При этом мы по большей части не сможем руководствоваться данными контролируемых лабораторных или «полевых» исследований. Вместо этого мы будем во многом полагаться на наблюдения и идеи влиятельных мыслителей, рассуждавших о сложных взаимоотношениях между объективными обстоятельствами и субъективной интерпретацией как о факторах, определяющих коллективную жизнь людей.
Ситуационные детерминанты культуры
Влияния экологии, экономики технологии
Каким же образом социальным группам удается вырабатывать и сохранять характеристики, делающие их отличными друг от друга? Многие социальные мыслители и особенно Карл Маркс, отвечали на этот вопрос в терминах внешних экологических и экономических факторов (LeVine, 1982; В. Whiting & D.W.M. Whiting, 1975). Так, например, утверждают, что общество охотников и собирателей поощряет личную инициативу, но вместе с тем требует от своих членов групповой солидарности и приветствует ее проявление, поскольку эффективное преследование добычи требует подобных качеств. Земледельческие общины не поощряют независимость и агрессивность, делая акцент на послушании и ответственности, поскольку именно это сочетание качеств требуется для планомерного использования ресурсов и последовательных усилий по возделыванию посевов. В отличие от земледельческих, животноводческие общины, жизнеспособность которых зависит от благополучия стада, наоборот, весьма склонны к агрессии, поскольку похищение скота у соседних племен (а также, по возможности, уничтожение их мужчин с целью избежать возмездия) является надежным путем к процветанию, в то время как неспособность или нежелание сражаться представляет собой приманку для более агрессивных конкурентов.
Данный ситуационистский тезис об эволюции культурных обычаев (практик) и ценностей выглядит весьма привлекательно. И некоторые классические корреляционные исследования действительно обнаруживают наличие подобных взаимосвязей между характерными чертами или ценностями людей, с одной стороны, и способами добывания пищи и приобретения богатства — с другой (Barry, Child & Bakon, 1959). Однако в подобных корреляционных исследованиях трудно отделить причины от следствий, т.е. определить, до какой степени принятые в обществе ценности и характерные паттерны социального поведения действительно представляют собой следствия, а не причины (по крайней мере частичные) сложившихся в нем экономических условий. Ввиду этого социальные исследователи проявляют особый интерес к разного рода «естественным экспериментам», в которых экологические требования и возможности изменяются тем или иным образом под влиянием исторических обстоятельств, позволяя, в свою очередь, наблюдать природу вызванных ими изменений в сфере культурных Ценностей, обычаев и социальных институтов.
Далее мы рассмотрим два особенно интригующих подобных эксперимента, имевших место на территории Америки.
Трансформация культуры равнинных индейцев. Знакомство с промышленными товарами и технологиями, привносимыми торговцами, завоевателями, колонизаторами или религиозными миссионерами, в течение долгого времени было источником внешнего влияния, которому были подвержены многие культуры нашей планеты. Одним из таких экспериментов по перениманию технологий, имевшим особенно впечатляющие последствия, стало в Начале XVII в. использование лошадей в быту охотников и собирателей американского запада. На протяжении жизни шести поколений, сменивших друг друга с момента первого контакта индейцев с отбившимися лошадями испанских конкистадоров, на Большой западной равнине Америки сформировалась и процветала культура конных кочевников (Lowie, 1954).
Экономические преимущества использования лошадей состояли в облегчении перевозок (для которых ранее использовались собаки) и охоты на крупных зверей, в особенности на бизонов (которых раньше приходилось преследовать пешком, что было гораздо менее эффективно). Однако влияние лошади на культуру равнины выходило далеко за пределы оптимизации существующих видов деятельности. Обладание лошадями, а также способность добывать их в походах, используя затем для продажи или во время церемоний, стали признаками престижа и власти. Огромный разрыв в благосостоянии и социальном статусе между членами отдельно взятого племени, равно как и между разными племенами, стал важным фактом социальной жизни индейцев. Кроме этого обладание большими стадами (зачастую до нескольких тысяч голов на одну деревню) требовало частой перемены мест с целью предоставления им новых пастбищ, что в свою очередь стимулировало контакты между племенами, пребывавшими ранее в изоляции. В результате на огромной территории произошло выравнивание культурных характеристик населявших ее племен. По мере того как племена перенимали друг у друга орудия и приемы для более эффективной охоты на бизонов и переработки продуктов этой охоты, они утрачивали черты своей более древней культуры. Сиу, например, перестали пользоваться каноэ, а шауни прекратили возделывать кукурузу. Одновременно с этим у них развился воинственный дух и утвердилась традиция прославления воинской доблести, что делало представителей этих племен все менее похожими на навахо, гопи, ирокезов и других неравнинных индейцев.
Смысл, который надлежит извлечь из этого естественного эксперимента, заключается не просто в том, что новая технология неизбежно трансформирует культуру (Lowie, 1954). Далеко не все индейские племена отреагировали на появление лошадей, став воинственными конными кочевниками. Племена, начавшие использовать лошадей первыми, уже имели к тому времени сложившуюся земледельческую культуру и не претерпели достойных упоминания изменений. Эти земледельцы часто становились жертвами набегов более агрессивных племен, взявших лошадей на вооружение позднее, но сделавших их более органичной частью своей культуры. Тем не менее данный эксперимент ясно продемонстрировал возможность быстрой трансформации культурных ценностей и обычаев в ответ на изменение внешних возможностей и ограничений. Эта тема будет обсуждаться нами позднее, в той части главы, где мы уделим внимание напряженным системам и культурным изменениям.
Токвиль об эволюции демократии и благосостояния в Америке.
Примерно в то же время, когда культура равнинных индейцев испытывала на себе последствия появления лошадей, на востоке Нового Света разворачивался эксперимент совершенно иного рода. Европейские колонисты, отличающиеся друг от друга своими социальными корнями, решали проблемы освоения нетронутых земель, начиная закладывать основы новой общественной и политической системы. В течение долгого времени историки и представители других общественных наук размышляли над природой взаимосвязи между возможностями и требованиями, связанными с освоением новых территорий, и формой правления, возникшей на этих территориях. Они задавались вопросом: почему демократия в Америке утвердилась именно таким образом?
Ответ на этот вопрос дается в учебниках для начальной школы: к началу эпохи государственности жители Нового Света привыкли вести жизнь, свободную от автократического стиля правления, характерного для тогдашней Европы. Сбросив ярмо английской монархии и не имея собственной родовой аристократии, уверенные в себе, свободолюбивые пуритане (фермеры и торговцы) остановились на форме правления, в основе которой лежали гарантия прав личности и народное представительство. И хотя во всей этой истории нет ни слова неправды, она все же неполна. В частности, в ней отсутствует объяснение, почему американская система правления так и не выродилась в анархию или в диктатуру, как это произошло немедленно после того, как в 1649 г. те же самые пуритане под предводительством Оливера Кромвеля, имевшие с американскими колонистами в основном одни и те же социальные корни, захватили власть в Англии.
Ответ, предложенный великим исследователем американского общества XIX в. Алексисом де Токвилем, был решительно ситуационистского толка. Токвиль утверждал, что суровый по природным условиям и примитивный в социальном отношении мир колонистов в сочетании с отсутствием иных, более ранних государственных институтов вынуждал граждан действовать сообща Посредством специально созданных ими самими объединений. Привычка образовывать добровольные объединения и преследовать цели, разделяемые их участниками, обучила их, таким образом, навыкам и приемам самоуправления, составляющим саму суть демократии. Токвиль настаивал на неслучайности того, что: наиболее демократичной на данный момент в мире страной является та, в которой люди довели искусство совместного следования общим устремлениям до наивысшего совершенства и применили это новое умение с достижению наибольшего числа целей (Tocquevilie, 1835/1969, с. 514).
Эта привычка к «совместному следованию» общим целям имела эффекты, направленные как вовнутрь — на членов объединений, так и вовне — на более широкие политические структуры. Внутренние эффекты Токвиль описывает, прибегнув к следующему наблюдению.
Если некоторая точка зрения выражается неким объединением людей, то она должна быть предельно ясно и конкретно очерчена. Она выявляет своих сторонников и вовлекает их в общее дело; эти сторонники узнают друг друга, и рост их числа повышает их энтузиазм. Ассоциация объединяет энергию по-разному мыслящих людей и решительно направляет их к достижению ясно обозначенной цели (Tocquevilie, 1835/1969, с. 190).
Процессы объединения людей для достижения множества разнообразных целей с течением времени начинают давать системные последствия весьма общего характера. Более широкое сообщество приспосабливается к тому, чтобы отвечать интересам, выражаемым этими общественными объединениями, а выработанные людьми в результате участия в добровольных ассоциациях навыки оказывают влияние на формы управления страной.
Позднее круг аргументов Токвиля был расширен специалистами по политэкономии, с тем чтобы объяснить также и экономическое развитие Америки. Эсман и Апхофф (Esman & Uphoff, 1984) полагают, что формирование добровольных общественных объединений (они называют его ассоцианизмом) представляет большую важность для психологической и социальной инфраструктуры развивающихся экономик.
Существование надежной сети добровольных организаций критически важно с точки зрения любых серьезных усилий по преодолению массовой нищеты в условиях, которые в обозримом будущем, вероятно, будут преобладать в большинстве развивающихся стран… Признавая необходимость и других компонентов — финансовых вложений в отрасли инфраструктуры, направленной на поддержку экономики государственной политики, современных технологий, а также бюрократических и рыночных институтов, мы тем не менее не можем вообразить себе стратегию развития аграрного сектора, которая совмещала бы рост производительности с широким распределением благ, не отводя при этом важнейшей роли местным организациям, в работе которых непосредственно бы участвовало население (Esman & Uphoff, 1984, с. 40).
Таким образом, и демократические формы правления, и присущее высокоразвитым экономикам богатство были частично атрибутированы привычке людей к работе в рамках добровольных объединений и проистекающего из нее «гражданственного» склада мышления — характеристик, которые, по крайней мере в случае Америки, обязаны своим появлением грубым структурирующим факторам экологической и экономической необходимости.
Справедливости ради стоит упомянуть, что существует также и иной взгляд на культурное и промышленное развитие.Америки, равно как и любой капиталистической демократии,.придающий большое значение факторам, по природе своей скорее идеологическим, чем материальным. Но его мы рассмотрим несколько позднее, а прежде обратимся к некоторым нематериальным, хотя и весьма мощным, источникам этнических характеристик.
Ситуация «посреднического» меньшинства
Каким образом некая социальная группа приобретает репутацию жадной, паразитической, нелояльной, наглой и навязчивой и вместе с тем клановой и замкнутой? Именно в этих выражениях в Европе, в меньшей степени в Америке, долгое время поносили евреев. Все объяснения подобных антисемитских стереотипов сходятся в целом на уникальных особенностях еврейской истории и культуры, а также на традиционном христианском учении о роли евреев в распятии Христа.
Однако более широкий взгляд на эту проблему показывает, что для того чтобы социальная группа приобрела только что описанную непривлекательную репутацию, подобных уникальных оснований вовсе не требуется. Говорят, что в каждой стране «есть свои евреи». В Индонезии, на Филиппинах и во Вьетнаме — китайцы, в Восточной Африке — индийцы и пакистанцы, в Западной Африке — ливанцы, в Турции эта роль отведена армянам и грекам, а в Египте — коптам (т.е. христианам, что делает Египет страной, где христиане выступают в роли тамошних «евреев»). Эти группы называют «посредническими» («middleman») не только из-за Характерных для них занятий, но и потому, что они и в других отнощениях находятся в «середине»: обычно они гораздо беднее правящего класса той или иной страны, но при этом гораздо богаче, чем большинство коренного населения, они предпочитаю занятия, неинтересные для правящего класса, но недоступные для остальной части коренного населения по причине отсутствия у того необходимых навыков. В условиях рыночной экономики они обычно выполняют роли посредников — владельцев магазинов брокеров, ростовщиков и оптовых торговцев импортными товарами. Они склонны селиться тесными сообществами и иметь дело в основном с себе подобными, т.е. с теми, кому присущи те же отличительные культурные особенности (такие, как стиль одежды, кухня и исповедуемая религия).
Зачастую члены подобных групп отличаются трудолюбием, бережливостью и склонностью откладывать вознаграждение. Однако все эти добродетели редко приносят им популярность. Вместо этого все завидуют их богатству и обзывают паразитами. Если кто-либо из их числа пытается вырваться из изоляции, его обвиняют в наглости и навязчивости. Если же они продолжают оставаться в пределах своих сообществ, их обвиняют в клановости и нелояльности по отношению к государству. Не только евреи в Европе, но и армяне в Турции, индийцы в Уганде, китайцы в Индонезии и Вьетнаме («люди, живущие в лодках») изгонялись, и многие из них гибли от рук своих возмущенных сограждан.
Рассмотрим, в частности, судьбу европейских евреев на протяжении последних нескольких сот лет. В течение большей части этого периода европейские евреи сталкивались с враждебностью и суровыми ограничениями в отношении открывающихся им возможностей. Зачастую им не разрешалось владеть землей, заниматься определенными ремеслами и осваивать определенные профессии, их загоняли в пределы специально отведенных территорий и гетто. И все это перед лицом постоянной угрозы изгнания или конфискации любой нажитой ими собственности.
Подобное положение дел побуждало евреев либо полностью отказываться от своей этнической принадлежности (т.е. обращаться в христианство и быть всецело ассимилированными с более многочисленным социумом), либо сохранять сплоченную, защищенную, отдельную субкультуру, не склонную перенимать язык, стиль одежды или культурные приоритеты остального общества. Это вынуждало их также зарабатывать себе на жизнь только теми занятиями, возможность предаваться которым была им открыта, и которые соответствовали навязываемым им условиям и предпочтениям. Так, несколько внешне преуспевающих членов могли быть ростовщиками (профессия, для христиан запретная), либо торговцами ювелирными изделиями и драгоценными металлами (что, подобно ростовщичеству, было вполне подходящей профессией для людей, вынужденных поддерживать ликвидность своих активов). Большинству же оставалось просто торговать и предоставлять услуги в узких рамках своего собственного сообщества, для чего приятие со стороны остального общества не было обязательным, а его враждебность ощущалась реже.
Все эти характеристики — особенная одежда, язык и культурные обычаи, а зачастую также и презренные занятия, являлись стимулом или по крайней мере оправданием дальнейшей социальной изоляции и враждебности со стороны окружающего социума, которые в свою очередь обостряли в евреях чувство обособленности и отринутости обществом, усиливая тем самым их собственную сплоченность. Еврейский юмор и фольклор отражали и усиливали это ощущение отверженности, постоянной угрозы и необходимости бороться за существование при помощи веры и сообразительности, а не открытого противостояния.
Существуют основания полагать, что мы являемся участниками интересного естественного эксперимента, разворачивающегося в отношении североамериканских евреев. По причине принадлежности к чрезвычайно многоязычному обществу, в котором присутствует множество людей и групп, чьи умения превосходят либо равны их собственным, евреи уже больше не выделяются так, как это происходило в единых в культурном отношении странах — таких, как страны Европы. В некоторых из них (например, в Голландии, Италии, Германии, Великобритании), по крайней мере на протяжении отдельных периодов, враждебность и ограничения были менее явными, и отличительные особенности евреев исчезали по мере их слияния с остальным обществом. Но именно во второй половине нашего века в Северной Америке и особенно в США евреи стали пользоваться беспрецедентным принятием со стороны окружения и свободой выбора. Результатом этого явилось, по мнению авторов, заметное притупление ощущения этнической Идентичности евреев. Люди, принадлежащие к поколению, к которому относятся и авторы этой книги, уже могут распознать более молодых американских евреев разве что по фамилии, но никак не по характерной внешности, взглядам или действиям. Когда более многочисленная культура перестает рассматривать конкретную этническую идентичность как нечто важное, ощущение подобной Идентичности сохранить трудно.
История евреев в Америке далеко не уникальна. Большинство этнических групп, стоит им только освоить английский язык, вырастить поколение детей, окончивших американские школы и получить опыт общения в разной социальной среде и среди представителей различных занятий, начинают считать свою этническую принадлежность фактором, все менее и менее решающим для своего существования в обществе.
Но существуют и важные исключения из этого общего паттерна, связанного с «притуплением» ощущения идентичности и ассимиляцией. Некоторые расовые группы, чья этническая принадлежность в высокой степени очевидна и продолжает считаться очень значимой (в наибольшей степени это афроамериканцы и латиноамериканцы), получали в Америке совершенно иной культурный опыт. Достаточно много представителей более обширной культуры продолжают вести себя по отношению к членам подобных групп особым образом, подчеркивая, что их очевидная расовая или этническая принадлежность бросается в глаза ежедневно и ежечасно.
В главе 6 мы уже отмечали, что ситуация, с которой индивид сталкивается, включает в себя и реакции других людей, которые он сам вызывает в силу своей внешности, социальной роли или поведения. Аналогичным образом, ситуация, с которой сталкивается любая этническая группа, определяется отчасти реакциями, ею же самой вызванными, и тем, какой прием она встречает у остального общества. В следующей части данной главы мы более или менее подробно рассмотрим то, каким образом ситуационный аспект социального статуса той или иной этнической группы влияет на поведение отдельного индивида и взаимоотношения этой группы с остальным обществом.
