Научные споры
В конце своей статьи Уотсон и Рейнер высмеивали психоаналитика-фрейдиста, который мог бы заняться изучением фобии Альберта. Они писали: «Через двадцать лет фрейдисты, если их гипотезы не изменятся, анализируя страх Альберта перед пальто из меха морского котика (при условии, что он придет к ним на сеанс), возможно, будут упрашивать его пересказать им содержание его сна и скажут, что Альберт в возрасте трех лет пытался играть с волосяным покровом на лобке своей матери и получил за это взбучку. (Мы никоим образом не отрицаем, что это могло бы вызвать условную реакцию в любом другом случае.) Если бы психоаналитик в достаточной степени подготовил бы Альберта к признанию такого сна в качестве объяснения его избегательных тенденций и если бы психоаналитик обладал властью и личным авторитетом для того, чтобы добиться своей цели, то Альберт, возможно, был бы полностью убежден в том, что его сон действительно раскрыл все факторы, приведшие к возникновению этого страха».[83]
Само по себе включение этого абзаца позволяет сделать два вывода. Во-первых, Уотсон и Рейнер считали возможным сохранение фобии Альберта и в подростковом возрасте. Во-вторых, это говорит о довольно неосторожном или легкомысленном отношении к той ситуации, в которой оказался Альберт. Каким бы ни было их мнение о фрейдистских интерпретациях, представляется невероятным, чтобы Уотсон и Рейнер сочли возможным сознательно использовать несчастное положение Альберта (в котором он оказался исключительно в результате их действий) для высмеивания взглядов психотерапевтов-фрейдистов на возникновение фобий.
Этические проблемы
Исследование, проведенное Уотсоном и Рейнер, оказалось бы невозможным, если бы они следовали этическим принципам, принятым в наши дни. Кто-то может возразить, что несправедливо применять современные этические стандарты к исследованию, выполненному более восьмидесяти лет назад. Действительно, этичность методов, использовавшихся Уотсоном и Рейнер, по-видимому, не вызывала в то время явной критики,[84] и изменение требований этики, произошедшее в нашей культуре, представляет интерес само по себе. В 1920 году психологи не имели свода этических норм, которые они должны были соблюдать. Имеется мало сомнений в том, что, по крайней мере, одна из сегодняшних ключевых норм этики, а именно — обязательная защита участника эксперимента от любых физических и психических травм, — была нарушена. Альберт, безусловно, страдал от причинявшихся ему расстройств, и его дискомфортное состояние могло сохраняться и после завершения исследования. Уотсон и Рейнер писали, что, к их глубокому сожалению, Альберта забрали из больницы до того, как они получили возможность «переопределить» его условные рефлексы. Как отмечалось выше, в их последующих статьях сообщается о том, что выписка Альберта из больницы оказалась для них полной неожиданностью, но при более внимательном прочтении исходного отчета становится ясным, что они знали об этом за месяц вперед. Но в любом случае, насколько трудно было вернуть Альберта в больницу позднее и убедить его мать дать им шанс «переопределить» условные рефлексы ее сына? Вопрос о том, насколько активно они пытались минимизировать любой постоянный вред, причиняемый Альберту, остается без ответа. Первоначально Уотсон и Рейнер обсуждали возможность причинения ребенку вреда, но затем заявили о своем намерении двигаться вперед, поскольку пришли к выводу о том, что многие условные эмоциональные реакции, которые они планировали исследовать, уже могли вырабатываться у Альберта в повседневной жизни, в «обычной домашней суматохе». Этот вывод мог удовлетворить Уотсона и Рейнер, но остается неясным, с каким количеством реакций им пришлось столкнуться. Многим детям доводилось видеть кроликов, но, скорее всего, при этом у них над головой не раздавался неожиданный и неприятный громкий звук. Первоначально большинство детей позитивно воспринимают кроликов и собак; эти позитивные ассоциации, возникающие в раннем детстве, вызывают у многих детей желание иметь дома каких-нибудь животных. Хотя представляется очевидным, что у какой-то малой части детей в силу особых обстоятельств фобии (например, по отношению к собакам) возникают естественным образом, это не оправдывает намеренное развитие фобий у детей.
Возможно, для Альберта оказалось благом, что Уотсону и Рейнер не удалось «переопределить» его условные рефлексы, так как методы, которые они собирались для этого использовать, выглядят крайне сомнительными. Часто сообщалось, что они собирались осуществить это за счет объединения показа крысы (к тому моменту условного стимула) с приятным стимулом, например конфетами, для того, чтобы попытаться устранить эффекты неприятных звуковых ассоциаций. Однако, как мы уже видели, они предполагали использовать также и другие методы, включая тактильную стимуляцию губ, сосков и, в качестве последнего средства, половых органов. Об этом сообщалось гораздо менее охотно, однако сегодня эти возмутительные методы, без сомнения, были бы восприняты как форма сексуального насилия над ребенком.
Другие исследования: маленький Питер
Уотсон действительно контролировал и консультировал проведение дальнейших исследований, направленных на изучение поведения детей, их страхов и фобий. Эти эксперименты, хотя и контролировались Уотсоном, фактически, проводила Мэри Ковер Джонс (Mary Cover Jones).[85] Целью исследований было системное изучение наилучшего метода избавления детей от страхов. Участниками экспериментов были дети (в возрасте от трех месяцев до семи лет) из местного детского дома, которые уже испытывали страхи в каких-то ситуациях, например связанных с темнотой, внезапным показом крысы, кролика, лягушки и т. д. Джонс опробовала множество разных методов избавления от страха, включая и метод непосредственной выработки условного рефлекса.
Ребенка, участвовавшего в экспериментах по непосредственной выработке условных рефлексов, назвали Питером.[86] Случай маленького Питера, который обычно рассматривается как продолжение исследования маленького Альберта, дал Уотсону и Джонс шанс проверить принципы «переопределения» условного рефлекса, которые они не сумели проверить на Альберте. Питер, которому исполнилось два года и десять месяцев, очень боялся крыс, кроликов, меховых пальто, хлопковой пряжи и многого другого. Первоначально Уотсон и Джонс пытались ослабить его страхи с помощью методов моделирования, т. е. позволяли ему наблюдать за другими детьми, весело игравшими с белым кроликом (источником его страха), и контактировать с ними. С каждым днем кролика помещали все ближе и ближе к Питеру, и этот «постепенный» метод, по-видимому, оказывал позитивный эффект в такой степени, что, в конце концов, мальчик осмелился погладить кролика по спине. К сожалению, вскоре Питер заболел скарлатиной, и однажды, во время наступившего двухмесячного перерыва в экспериментах, был сильно напуган большой собакой. Это событие, по сообщениям Уотсона и Джонс, означало, что его страхи перед различными животными, включая кролика, восстановились. Был разработан новый метод. Он предусматривал показ пищи (безусловный приятный стимул) одновременно с показом кролика (условный стимул). Кролик постепенно придвигался все ближе к Питеру одновременно с его любимой едой. Питер становился все более и более толерантным к кролику (предположительно благодаря тому, что ассоциировал его с пищей) и, в конце концов, стал касаться его безо всякого страха. Когда же его страхи спонтанно возвращались, исследователи использовали сходный метод выработки подавления условного рефлекса, при котором Питеру разрешалось спокойно играть, в то время как кролик в течение ряда сеансов пододвигался к нему все ближе и ближе. В конце концов, Питер стал весело играть с кроликом. Считается, что этот эксперимент был первым случаем поведенческой терапии и что именно он заложил фундамент для последующей работы Джозефа Вольпе (Joseph Wolpe) по систематической десенсибилизации. Хотя заслуги в разработке этого метода обычно приписывают Вольпе,[87] сам он признавал, что многим был обязан Мэри Ковер Джонс. За эксперименты с маленьким Питером и другие более поздние работы она получила неофициальный титул «матери бихевиоральной терапии».
Что случилось с маленьким Альбертом и Уотсоном?
Не существует сведений о том, что произошло с маленьким Альбертом и сохранились ли его страхи в период отрочества или же со временем они постепенно исчезли (возможно, под влиянием привычки или выработки какого-то противоположного условного рефлекса). С большей достоверностью мы можем рассказать о том, что произошло с Уотсоном. В период проведения экспериментов с маленьким Альбертом у него возникли внебрачные отношения с его помощницей Розалией Рейнер. Из-за громкого скандала, разразившегося после того, как эта история получила широкую огласку, Уотсон был вынужден отказаться от дальнейшей работы в университете, даже несмотря на то, что его идеи завоевывали все больше и больше сторонников в научном сообществе. В 1920-х годах еще не был разработан кодекс этических принципов, способных защитить таких участников экспериментов, как Альберт, но зато существовали строгие нормы морали, которые должны были соблюдать ученые. Глубоко огорченный отставкой, Уотсон начал использовать свои знания психологии и поведения человека в гораздо более высокооплачиваемой области рекламы. Он первым стал использовать методы выработки условных рефлексов в рекламных кампаниях. Уотсон был убежден, что успешная реклама зависит не только от качества рекламируемого товара, но и от тех эмоциональных реакций, которые будут ассоциировать с каждым из товаров потребители. Исходя из этого, он настойчиво просил рекламодателей «рассказывать ему о том, что может вызывать страх, умеренный гнев, сочувственную или любовную реакцию или же порождать психологическую или привычную потребность».[88]
В настоящее время, отчасти и благодаря Уотсону, классическое формирование условных рефлексов применяется во многих рекламных объявлениях. Идея заключается в создании объявления (безусловный стимул), которое вызывает позитивную реакцию (безусловная реакция) у видящей это объявление публики. Таким образом, рекламируемый товар становится условным стимулом. В следующий раз во время шопинга потребители ассоциируют свое позитивное чувство к рекламе с товаром. Позитивное чувство к товару становится теперь условным рефлексом, и рекламодатель рассчитывает, что этот рефлекс заставит потребителей покупать его товар, чтобы пролонгировать свою позитивную реакцию.
Используя такие технологии, Уотсон помог разработать креативные рекламные кампании для многих известных брендов, в том числе для кофе «Maxwell House», желе «Pond», детской присыпки «Johnson», дезодоранта «Odorono» и зубной пасты «Pebesco». В рекламе детской присыпки он играл на страхах молодых матерей, заботящихся о своих детях. В рекламной кампании зубной пасты он ассоциировал бренд со стимулами, имеющими сексуальный подтекст. Легкомысленно одетая молодая женщина курила сигарету, а текст рекламного объявления гласил: «Вы можете курить и все равно оставаться желанной, если будете два раза в день чистить зубы пастой "Pebesco"». В данном случае привлекательная женщина служила безусловным стимулом, а зубная паста была условным стимулом.
Уотсон также уделял большое внимание эмпирическим маркетинговым исследованиям и подчеркивал важность изучения потребителя с помощью строгих научных методов. Он рассматривал процесс продажи как испытательный полигон для проверки рекламы и часто проводил параллели между потребителями и участниками экспериментов. Он верил, что подобно тому, как сам он манипулировал поведением Альберта, рекламодатели с помощью соответствующих положительных стимулов также могут манипулировать покупательским поведением потребителей. В целях совершенствования такого манипулирования Уотсон разработал методы проведения маркетинговых исследований; он также одним из первых стал заниматься изучением концепции лояльности бренду. Активное изучение этой концепции рекламодателями продолжается и по сей день.
Успехи Уотсона в рекламной деятельности позволили ему стать в 1924 году вице-президентом рекламного агентства J. Walter Thompson (JWT) — одного из крупнейших рекламных агентств в мире. Однако его личная жизнь складывалась не столь успешно. Вскоре после развода со своей первой женой он женился на Розалии Рейнер. Розалия родила ему двоих детей, но, к несчастью, умерла в возрасте тридцати пяти лет вследствие осложнения, вызванного перенесенной ранее дизентерией. Уотсон ушел из рекламного бизнеса в 1945 году. Незадолго до смерти, в 1958-м, он сжег все свои неопубликованные научные труды.
В одном из наиболее известных (и наиболее часто цитируемых) высказываний Уотсона подчеркивается влияние внешней среды на поведение: «Дайте мне дюжину здоровых, нормально развитых младенцев и мой собственный особый мир, в котором я буду их растить, и я гарантирую, что, выбрав наугад ребенка, смогу сделать его по собственному усмотрению специалистом любого профиля — врачом, адвокатом, торговцем и даже попрошайкой или вором — вне зависимости от его талантов, наклонностей, профессиональных способностей и расовой принадлежности его предков».[89]
Но фраза, следующая за этим высказыванием Уотсона, цитируется гораздо реже. В ней он заявляет: «Я делаю выводы, недостаточно подкрепленные фактами, и я признаю это, но то же самое делают и защитники противоположной точки зрения, причем они занимались этим в течение тысячелетий».
Один из уроков, который мы должны извлечь из случая маленького Альберта, заключается в необходимости понимания того, что (спорные) экспериментальные данные могут непреднамеренно ошибочно интерпретироваться и оцениваться по-новому. Такие «вторичные» мифы воспринимаются затем как «факты» и, в свою очередь, помогают придать исследованию статус «классического». Случай маленького Альберта, безусловно, навсегда останется «классическим» случаем в истории психологии, но вопрос заключается в том, можно ли считать его таковым с учетом одних лишь его экспериментальных результатов. Возможно, он заслуживает подобного статуса с учетом того влияния (оправданного или неоправданного), которое он оказал на развитие психологической мысли, влияния, которое сохраняется и по сей день.
Человек без мозга
Профессор Джон Лорбер (John Lorber) взглянул на снимок мозга сидевшего перед ним студента. Этот студент изучал математику и имел показатель IQ, равный 126 (у среднего человека он равен 100). У Лорбера он оказался по направлению врача университетского общежития, заметившего, что голова у молодого человека несколько превышает нормальные размеры. Зная о научном интересе Лорбера к изучению гидроцефалии,[90] он подумал, что, возможно, этот студент представляет интерес для проведения углубленных исследований. Однако снимок показал, что у студента практически вообще не было мозга. По приблизительным оценкам, его мозг весил не более 150 граммов, в то время как нормальный мозг человека его возраста должен весить полтора килограмма. Этот случай, как и некоторые другие, заставил Лорбера и многих других ученых задаться вопросом о том, действительно ли человеку нужен мозг. Он породил сомнения в правильности нашего понимания работы человеческого мозга и неоднократно использовался в качестве аргумента в поддержку распространенного мнения о том, что мы используем наш мозг лишь на 10%.
Предыстория
Мозг является самым сложным элементом человеческого организма. В нем имеется сто миллиардов нейронов и от ста до десяти тысяч синапсов (соединений) для каждого из этих нейронов. Эти синапсы могут передавать около десяти импульсов в секунду, что в совокупности может составлять до десяти квадриллионов передач импульсов в секунду через все синапсы! Эти числа трудно себе представить, но кто-то подсчитал, что пачка из десяти миллиардов листов бумаги в высоту будет соответствовать расстоянию от Сан-Франциско до Лондона.[91] В среднем, вес мозга человека составляет около 2% от общего веса тела, но при этом потребляет около 25% энергии, вырабатываемой нашим организмом.
С учетом этих фактов и цифр представляется неудивительным, что мы по-прежнему еще очень мало знаем о работе человеческого мозга. Физиологи и психологи потратили годы на определение областей мозга, ответственных за выполнение разных функций. Этим вопросом пыталась заниматься и существовавшая в прошлом «наука» френология (см. гл. 10), возникшая на основе теорий венского врача Франца Йозефа Галля (Franz Joseph Gall). Галль верил в то, что форма мозга определялась развитием входящих в его состав органов, а поскольку череп принимает форму мозга, то череп должен указывать на психологические способности и личностные качества человека; например, выступ на лбу может свидетельствовать о наличии у человека такого качества, как доброта. Несмотря на то, что френология пользовалась большой популярностью в викторианскую эпоху (в 1830-х годах некоторые работодатели даже требовали «справку» от френолога для подтверждения профессиональной пригодности соискателя рабочего места!), в середине девятнадцатого века она оказалась практически полностью дискредитированной.[92]
Однако одно из основных положений френологии — а именно о «локализации функций в мозге» — не вызывает сомнений и в наши дни. Локализация функций просто означает, что разные части мозга выполняют разные функции (зрения, произвольного движения, речи и т. д.). Хотя все сказанное здесь о локализации функций в мозге может показаться очевидным, тем не менее, некоторые другие внутренние органы, такие как печень, не функционируют подобным образом, другими словами, все части печени выполняют одну и ту же задачу. Потребовались годы дальнейших клинических исследований для обнаружения доказательств того, что предположения френологов относительно локализации функций в мозге были хотя и не совсем точными, но все же справедливыми.