Когда наступает неврастения?
Теперь мы можем подвести некоторые итоги и указать те пути, которые ведут нас к состоянию хронической усталости. Всего этих дорог три.
Вариант номер один. Чтобы сделать себе неврастению, нужно взять на себя массу самых разнообразных дел (обязанностей, работ и т. п.), не отдыхать, перенапрягать свой мозг избыточными нагрузками, а также обзавестись когортой большого числа незначительных на первый взгляд жизненных проблем, а также, для пущей верности, войти в череду неурядиц.
Наш мозг работает хорошо, если ему дают возможность «отработать» каждую проблему как следует, «с чувством, с толком, с расстановкой». Каждая задача требует сосредоточенности, и чем выше эта сосредоточенность, тем больше шансов решить ее быстро и качественно. Разумеется, легче собраться и бросить все силы на решение одной задачи, чем пытаться решать сразу несколько и без всякой гарантии на успех.
Умный человек утешает себя тем, что сознает неизбежность случившегося. Дурак утешается тем, что и с другими произошло то же, что и с ним.
Абуль-Фарадж
В том варианте развития неврастении, который мы сейчас рассматриваем, это золотое правило человеком игнорируется. Он думает, что поскольку находится в хорошей форме (а сначала у него именно такая — хорошая — форма), ему можно взять на себя большие нагрузки — надавать обещаний, включиться в несусветное количество дел и проектов, найти еще какую-нибудь дополнительную работу и т. д. Но это ошибка, не нужно переоценивать возможности своего мозга, поскольку они небезграничны.
Итак, мозг пытается делать десять дел сразу, и, разумеется, у него возникают накладки — где-то что-то недосмотрели, пропустили, не заметили, в другом месте — забыли, проигнорировали, понадеялись на авось, и вот результат… Большое количество маленьких сшибок в разных местах («пунктах») подрывает устойчивость системы в целом; мозг, прежде, образно выражаясь, стоявший на четырех лапах, теперь балансирует на трех, на двух, а то и вовсе — на одной. «Идет бычок, качается, вздыхает на ходу, ох, доска кончается, сейчас я упаду».
Природе человека свойственна такая стойкость и приспособляемость, что она преодолевает все, воздействующее на нее извне и изнутри; когда же ассимиляция ей не удается, она по крайней мере вырабатывает в себе безразличие.
Иоганн Вольфганг Гёте
Все это вместе взятое вызывает в человеке чувство тревоги, общую напряженность, он пытается работать лучше, все контролировать, за всем уследить, везде успеть. Но если это ему не удается (а это и в лучшие времена не получалось), то начинаются уже более серьезные срывы в работе мозга. Человек начинает переживать, что вполне естественно, но именно эти переживания и подрывают последние основы стабильности работы его психического аппарата. Мозг как система жизнеобеспечения сначала работает на пределе своих возможностей, а потом начинает сыпаться, словно карточный домик. Сбои идут один за одним, и… Здравствуй, неврастения!
Вариант номер два. Неврастения гарантирована нам и в том случае, когда мы, сами того не подозревая, начинаем репрессии в отношении собственных психологических реакций. Если у человека возникают проблемы и «больные пункты», он может собраться и выдвинуться в наступление, а может долгое время пытаться себя сдерживать, подавлять свои эмоции, т. е. проще говоря, держать лицо или марку. И это чревато!
Неудача действует на психику. Это как те ямки-ловушки, что выкапывает в песке муравьиный лев. Скользишь и скользишь вниз, и нужно большое усилие, чтобы выбраться. Но раз выбравшись, вы почувствуете, что успех тоже действует на психику.
Джон Стейнбек
Наш мозг любит не только все делать последовательно, переходя от проблемы к проблеме чинно и не торопясь, ему важно еще и доводить любое начатое дело до логического конца. Он специалист по «полным циклам» . И поэтому если в нас возникает раздражение, а мы не находим для него выхода, не даем раздражению вырваться наружу в виде вспышки агрессии, наш мозг переживает тяжелую травму.
Сдерживать свои эмоции, подавлять их — небезопасно для здоровья. И это касается не только негативных, но и позитивных эмоций. Любящий человек, не имеющий возможность проявить свою любовь, не находящий взаимности, оказывается ровно в таком же положении (в физиологическом смысле), что и человек, сдерживающий свое раздражение. Возбуждение возникло, а выхода для себя не нашло, и вот бегает теперь, словно шаровая молния, по нервным путям, вызывая в них то сбои в работе мозга, то эффект короткого замыкания, то нервную судорогу. И ведь это все работа — удерживать в себе свои чувства! Трата сил производится немыслимая!
Возникнет ли на этом фоне истощение? Разумеется. Энергия, так и не вышедшая наружу, ведет себя подобно захватчику-мародеру — что не унесу, то хотя бы попорчу. К сожалению, все это происходит автоматически и никак не контролируется сознанием. Сознание только заталкивает проблему глубоко внутрь, а что происходит там, внутри, иногда даже не знает. Разумеется, подобные ситуации могут быть решены и иначе, без выхода в неврастению, но, к сожалению, об этом человек задумывается, как правило, лишь после случившегося.
Вариант номер три . Третий вариант развития неврастении, а проще говоря, третий способ довести себя до состояния полной некондиции — это встать перед проблемой выбора. Наш мозг, как мы уже выяснили, любит все делать последовательно и доводить начатое до конца, но, кроме прочего, ему весьма любезна определенность. Отсутствие же определенности мозг воспринимает как величайшее бедствие.
Вот представьте себе, мозг решает какую-то задачу, ему нужно принять решение и начать уже, наконец, двигаться в каком-то направлении, а он не может, потому что не знает, какое решение ему принять. Наша жизнь, как известно, это система сдерживаний и противовесов , не все получается так, как хочется, чтобы оно получалось, а у всякого нашего поступка всегда есть и положительные, и отрицательные стороны. То есть что бы мы ни делали, оно пройдет не без последствий. Вопрос — каких? И если ответ на этот вопрос не очевиден, то возникает ситуация неопределенности, и мозг, двигающийся, как обычно, на полном ходу, вынужден резко затормозить.
Последствия этого торможения для него весьма и весьма травматичны. Ведь энергия — это сила, она, как известно, может менять направленность или качество, но она не исчезает, когда в ней нет необходимости. Особенных каких-то подушек безопасности в мозгу не предусмотрено, и вот мы ударяемся о неопределенность; вся конструкция мозга испытывает в этот момент чудовищную деформацию, подобную той, которую переживает автотранспорт при столкновении с другим автотранспортом лоб в лоб.
Напряжение расходится по всей нашей психической организации, нарушает работу других зон мозга, возникают многочисленные сбои и неполадки, а потому если такая неопределенность — «ни да, ни нет» — продлится чуть больше нужного, можно вызывать скорую психотерапевтическую помощь, без психотерапевта уже не обойтись. В конечном счете, не так важно, где именно произошла авария — на автостраде или в мозгу, она всегда авария, а потому есть пострадавшие. Диагноз здесь, впрочем, тот же, что и в двух первых вариантах — неврастения.
На заметку
Наш мозг — существо хорошее и работящее, однако капризное. У него есть набор вполне естественных требований. Во-первых, он любит все делать последовательно, не торопясь: сначала одно, потом — другое. Во-вторых, он имеет склонность все доводить до конца, а незавершенные дела его напрягают; поэтому если напряжение в нем возникло, нужно его куда-то деть. В-третьих, он во всем жаждет определенности — или «Да!», или «Нет!», поскольку в этом случае он знает, что делать, и не топчется на месте (что для него смерти подобно). И как только мы нарушаем хотя бы одно из требований нашего мозга, в нем начинаются сбои, которые и приводят нас прямой дорогой к неврастении.
Впрочем, нам нужно еще понять, как именно происходят эти психические травмы, приводящие нас в столь плачевное состояние. Итак, на нас наступает неврастения, а мы изучаем ее наступательную тактику. Только если мы знаем, каковы ее планы — «Барбароссы» и «Бури в пустыне» — мы можем найти возможности для собственного контрнаступления. Враг у нас, как мы уже могли убедиться, товарищ серьезный и шутить не любит. Нарушили законы работы мозга — получите, распишитесь.
Случай из психотерапевтической практики: «И все на свете есть у меня!»
Неврастения, как мы уже с вами знаем, может развиваться по трем самостоятельным сценариям. Первый — это большие интеллектуальные нагрузки и серьезная загруженность различными делами, на что часто попадаются люди, отличающиеся исключительной ответственностью. Второй — это длительное подавление собственных чувств, нежелание или невозможность их проявить, что создает внутреннее напряжение и способно извести насмерть здорового. Третий — это необходимость принять решение и чувство неопределенности, столь характерное для человека, который не знает, какой его выбор будет правильным.
Но в отдельных случаях все эти три варианта сходятся, как назло, во времени и пространстве. Иными словами, иногда нам так «везет», что мы оказываемся и ужасно загруженными, и под пятой собственных невыраженных, погребенных внутри себя чувств и, наконец, в ситуации выбора, но при обстоятельствах полной неопределенности. Вот именно о таком случае из своей психотерапевтической практики я и хочу сейчас рассказать.
Веронике было на момент нашей встречи 35 лет. Пятнадцать из них она прожила в браке с мужчиной, который по-своему, наверное, любил ее, но очень по-своему.
Его жизненные интересы были ограничены пивом, футболом и тем небольшим бизнесом «купи-продай», которым он занимался. Вероника же, будучи человеком тонким, очень чувственным и нуждающимся в постоянном самосовершенствовании, переносила это с трудом.
Когда ее инженерное образование, полученное еще в советские годы, оказалось никому не нужным, она пошла учиться — получать второе. Совмещая воспитание ребенка с образованием и работой по дому, она смогла стать высококлассным специалистом по работе с персоналом. Теперь, в новом профессиональном качестве, она была востребована и работала с удовольствием.
С мужем, с которым в свое время они закончили один институт, их интересы чем дальше, тем больше расходились. У них теперь были разные представления о жизни, разные взгляды на воспитание ребенка — мальчика-подростка. Вероника пыталась воспитывать его как ответственного человека, понимающего, что в жизни всего нужно добиваться самому, а для этого необходимо хорошее образование и большой труд. Муж Вероники, напротив, считал, что учение ни к чему, что успех в современной жизни гарантирован тому, кто может быстро «перекрутиться» и жить в свое удовольствие.
Человек не верит другим людям, но, трепеща за свое благоденствие и свою жизнь, делает все, чтобы подладиться к ним.
Марк Твен
Впрочем, в этой семье не было бурных конфликтов и выяснения отношений, просто однажды Вероника поняла, что они с мужем разные люди и непреодолимо далеки друг от друга. В этот момент Вероника и повстречала Николая — человека, который поразил ее своей цельностью, серьезностью, талантом (Николай был по профессии социологом, доктором наук и востребованным политтехнологом). Она влюбилась в него, и сначала ей казалось, что это чувство взаимно. Ничто не предвещало проблем, их отношения складывались на редкость просто и гармонично.
После года таких отношений Вероника ушла от своего мужа и стала жить вместе с Николаем. Конечно, это далось ей нелегко, она беспокоилась, что это не лучшее решение для ее сына, но желание вырваться из того болота, в котором она оказалась, победило. Николай был для Вероники «мужчиной-мечтой». Он был старше ее на семь лет, относился к женщине бережно, но без сюсюканья, и ей это нравилось. Впрочем, отношения Николая с сыном Вероники сразу не сложились. Новый «папа» был строг, а парень не желал с этим мириться. Он протестовал, и скоро Вероника стала раздумывать над тем, что ради счастья сына она должна вернуться к своему мужу.
Какое-то время, впрочем, эти сложности носили скрытый характер, до выраженного противостояния не доходило. Кроме того, сын Вероники стал все чаще и чаще уходить жить к отцу, так что, по крайней мере, внешне этот конфликт сгладился. Но вся эта ситуация в целом вызывала у Вероники чувство неловкости, временами ей казалось, что она плохая мать, что она не может внушить сыну, который точь-в-точь повторял поведение отца, важные с ее точки зрения вещи и уладить противоречия, возникающие между ним и Николаем.
Николай поддерживал в Веронике стремление к профессиональному росту, убедил ее в необходимости написания кандидатской диссертации по управлению персоналом. И вот уже Вероника начала писать диссертацию, работала на ответственной должности, с горем пополам занималась воспитанием сына, несла на себе все работы по дому и пыталась создать для Николая максимально комфортные условия. Тем временем конфликт между сыном и Николаем, который, кстати сказать, так и не предложил Веронике вступить в законный брак, разрастался. Росло и общее напряжение.
Постепенно Вероника стала чувствовать себя кругом виноватой. Николай обвинял ее в том, что она не может воздействовать на своего сына, что он разрушает их отношения. Бывший муж также не оставлял ее в покое, «стрелял из засады» и настраивал ребенка против нее. Сын качал понимать, что может манипулировать матерью, и стал откровенно ее шантажировать: «Я так не буду жить!
Решение одной проблемы, как правило, приводит к возникновению многих других.
Э. А. Севрус
Почему мне нельзя играть в компьютер?! Я нормально учусь, у нас все так учатся! Я уйду к папе жить!» В папином же обществе мальчик совершенно переставал заниматься, прогуливал школу, оказывался совершенно безнадзорным и пропадал бог знает где.
Ко всему прочему Николай, отчасти из-за «специфики работы», стал алкоголизироваться — банкеты, фуршеты, деловые встречи… Напиваясь, он совершенно менялся — становился грубым, агрессивным и жестоким. Это очень пугало Веронику, и того Николая, который все чаще и чаще появлялся на пороге их квартиры мертвецки пьяным, она боялась. Николая, кажется, этот ее страх только распалял, он начинал требовать от Вероники полного подчинения, угрожал расставанием, мог не прийти домой ночевать, даже не предупредив об этом. Все это, повторюсь, проходило на фоне сначала защиты Вероникой диссертации, потом все возрастающих нагрузок на работе, помощи Николаю в его исследовательских и иных профессиональных проектах…
И на колебания надо решиться.
Станислав Ежи Лец
Вся эта история на момент появления Вероники у меня на приеме длилась уже около пяти лет. В каком была состоянии эта еще молодая и красивая женщина? Думаю, нетрудно догадаться. А о диагнозе, вероятно, и вовсе нечего говорить, звучит он просто — хорошая, махровая, я бы даже сказал, неврастения. Вероника потеряла аппетит, у нее нарушился сон, возникали приступы тревоги, сменявшиеся состоянием отчаяния. Она все чаще и чаще раздражалась, но постоянно себя сдерживала. Возникли трудности с концентрацией внимания, работоспособность снизилась: «Сижу на совещании, — рассказывала Вероника, — и ловлю себя на том, что не понимаю самых простых вещей. Теряюсь, смотрю на происходящее словно бы со стороны. И думаю — зачем я тут сижу? О чем они говорят?» Вот такая, в сущности, рядовая история. Впрочем, если мы приглядимся к ней повнимательнее, то заметим, что тут сработали сразу три механизма, способных и по отдельности привести человека на больничную койку. Вероника переживала серьезные интеллектуальные нагрузки — новое образование и принципиально новая работа, кандидатская диссертация, помощь мужчине в его исследованиях и т. д. Кроме того, она не могла не думать о своем прежнем муже, который незримо продолжал присутствовать в ее жизни, а также о причинах, которые привели к тому, что Николай так изменился. Иными словами, первый вариант развития неврастении был здесь почти что предначертан судьбой.
Кроме того, Вероника несказанно переживала из-за своего сына, из-за того, что не может его воспитать должным образом, что он пытается подражать отцу, который занял в этом смысле самую неконструктивную позицию: «Когда тебя ругает мама, плюнь на нее, приходи ко мне, делай что хочешь, живи в свое удовольствие!» С другой стороны, Вероника понимала, что отношения Николая к ее сыну также нельзя считать конструктивными, а борьба, которая завязалась между двумя мужчинами, не могла пойти на пользу ни тому, ни другому.
Веронике, с одной стороны, приходилось постоянно сдерживаться. Она не могла проявить свои материнские чувства по отношению к сыну без риска попасть в немилость и вызвать на себя шквал обвинений со стороны Николая. С другой стороны, она не могла сказать Николаю, что используемые им «воспитательные стратегии» в отношении ее сына неприемлемы. Это внутреннее несогласие с Николаем росло в Веронике день ото дня, но как было о нем сказать, если малейший намек на иную точку зрения по этому вопросу оборачивался загулами Николая, его пьянством, а то и открытой агрессией? Все это пугало Веронику и заставляло ее сдерживаться, создавая у нее внутри маленький, локальный такой холокост. Иными словами, неврастения могла развиться у Вероники и по второму варианту.
Как несчастны люди! Беспрестанно колеблются они между ложными надеждами и нелепыми страхами и, вместо того, чтобы опираться на разум, придумывают себе чудовищ, которых сами же боятся, или призраков, которые их обольщают.
Шарль Луи Монтескье
Впрочем, и третий вариант развития неврастении был здесь налицо. Веронике нужно было принять решение, понять — возвращаться ей к прежнему мужу или оставаться с Николаем, но без сына, или же вовсе уйти куда-то в третье место. Что было бы в такой ситуации правильным? На любой из этих поступков надо было решиться, а сил уже не было.
Вот такая иллюстрация… И очень хочется знать, можно ли из такой ямы выбраться. Но не будем забегать вперед, скажу лишь, что выбраться можно и более того, это необходимо сделать. Правда, для этого нужно сначала правильно расставить приоритеты. На момент обращения ко мне Вероники главной ее проблемой был уже не сын, и не Николай, и не работа, и не прежний муж, а ее неврастения.
Поскольку в том психическом состоянии, в котором она оказалась после всех этих перипетий, сделать что-либо было уже невозможно, мы начали с лечения неврастении. Когда же Вероника встала на ноги с психологической точки зрения, она приняла то решение, которое должна была принять — она нашла в себе силы строить свою жизнь заново. И теперь, по прошествии уже трех лет, можно с уверенностью утверждать, что принятое тогда решение было правильным. Она смогла наладить контакт со своим ребенком, а потом жизнь подарила ей встречу с другим человеком, который помог ей обрести ее женское счастье.
Глава 2. Наступательная тактика усталости.
Усталость — или хроническая усталость, или переутомление, или неврастения (это кому как будет угодно) — наступает на человека исподволь, незаметно и, как говорится, по всей линии фронта. Чем позже мы заметим ее воинственный натиск, тем труднее нам будет выдворять ее со своей территории. Усталость истощает силы, которые нужны человеку и для того, чтобы не испытывать усталости, и для того, чтобы бороться с ней. Поэтому каждая пядь отданной нами территории в действительности не одна, а две: одна — та, что у нас отнята усталостью, вторая — та, которую мы отдали. Вот такая сложная арифметика!
Собака так предана человеку, что даже не веришь в то, что человек заслуживает такой любви.
Илья Ильф
В целом, у этой войны три этапа: первый — это наступление усталости, второй — это наша перед ней капитуляция, и третий — иго, просто иго. Понимание этих этапов — это вовсе не голая теория, как кому-то, может быть, покажется. Наше контрнаступление идет в том же самом порядке, только от конца: одни действия мы выполняем для того, чтобы сбросить иго усталости, другие отменяют нашу капитуляцию и третьи — обеспечивают нам полную и безоговорочную победу над ней. И если мы здесь что-то перепутаем, то ничего не получится. Поэтому знать эти этапы; уметь отличать их друг от друга нам жизненно необходимо. Этим сейчас и займемся.
Свели с ума животное!
Может ли собака думать? Большинство собаководов-любителей в этом уверены, несмотря на категорические протесты Ивана Петровича Павлова. Я, с вашего позволения, займу срединную позицию. Конечно, все поведение собаки можно разложить на набор условных рефлексов, а также на очень сложную систему безусловных реакций, в числе которых любовь к своему хозяину, готовность налаживать с ним всемерный психологический контакт и т. д. Но что такое условные рефлексы, как не мысли, хотя бы и очень простые? Именно мысли! И если заставить животное думать больше, чем оно может, да еще создать в его мозгу «больной пункт», то неврастения у него разовьется не хуже нашей.
Академик И. П. Павлов был человеком хорошим и собак, вопреки досужим мнениям, любил необычайно — целовался с ними и всячески пытался улучшить условия их жизни в своей лаборатории. А когда в Петрограде случилось необычайное наводнение, и животные находились в смертельной опасности, то он, как и Петр I, рискуя жизнью, бросился на помощь своим питомцам. К счастью, все тогда обошлось. Но речь не об этом, несмотря на все свои трогательные чувства к братьям нашим меньшим, Иван Петрович был верен своему долгу ученого, а тот заставлял его ставить над животными эксперименты. В частности — эксперименты по созданию у них «экспериментальных неврозов», а совсем в частности — неврастении.
Ну как свести собаку с ума? В обыденной жизни нам, конечно, и в голову такой вопрос не придет, но если нужно создать экспериментальную модель человеческой неврастении, об этом приходится думать. Впрочем, ответ достаточно прост — обеспечьте собаке срыв ее нервной деятельности, и будет вам неврастения. Для организации этого срыва понадобится совсем чуть-чуть смекалки. Если собака думает условными рефлексами, а нам нужно, чтобы вся ее нервная система полетела в тартарары, то надо заставить ее сбиться в своих мыслях, т. е. добиться сшибки этих условных рефлексов.
Приведу для примера классический эксперимент павловской лаборатории с кругом и эллипсом. Собаку устанавливают в специальный экспериментальный станок так, чтобы она видела перед собой обычный экран для диапроекторов. На этот экран отбрасывается лучом света круг, а после этого следует положительное пищевое подкрепление, т. е. дают собачке перекусить. Спустя какое-то время повторяют процедуру несколько раз. У собаки устанавливается условная связь — если на экране свет, значит, сейчас будут кормить. Потом на экран отбрасывают не круг, а эллипс. Сначала собака активизируется, у нее начинает выделяться слюна, но в этом случае положительного пищевого подкрепления за эллипсом не следует. Дальше начинается чередование — на экране появляются то круг, то эллипс, в случае круга собаку кормят, в случае эллипса — нет. В скором времени собака начинает потихоньку разбираться в геометрии — круг ее радует, эллипс оставляет равнодушной; круг вызывает пищевую реакцию (выделение слюны), эллипс — не вызывает.
И все пока хорошо, нормальная интеллектуальная деятельность, очень похожая на нашу с вами жизнь. Какой-то человек нас с вами поддерживает и одобряет, а потому у нас по отношению к нему рефлекторно возникает положительная эмоциональная реакция. И мы думаем, что он человек хороший, что на него можно положиться, что с ним приятно общаться, иметь дело и т. п. Другой субъект, напротив, относится к нам нейтрально или недоброжелательно, и мы, соответственно, к нему так же относимся — без особых эмоций. Что мы о нем думаем? Да ничего особенного, или что он не в себе, или нехороший человек, в общем, что-то да думаем. Напомню, что примерно так или почти так собака Ивана Петровича реагирует на круг — в одном случае и на эллипс — в другом.
Далее переходим к созданию неврастении — Павлов начинает экзаменовать собаку на предмет ее знаний в геометрии. Он начинает последовательно изменять эллипс, делая его все более и более похожим на круг, т. е. проще говоря, он его закругляет. Сначала собака приходит в некоторое возбуждение — ей непонятно, что это стало на экране происходить. Круг как был кругом, так им и остается, а вот эллипс начинает меняться, превращаясь постепенно в круг. И чем меньше становится отличие между кругом и эллипсом, тем собаке становится труднее отличить одно от другого. Все больше сил ей нужно тратить на то, чтобы выработать правильный ответ.
Чем больше людей принимают участие в вашей судьбе, тем выше вероятность, что вам от нее не уйти.
Э. А. Севрус
Если перевести эту историю на человеческий язык, то ситуация выглядит примерно таким образом. Я знаю, что кто-то относится ко мне хорошо («круг»), но вот этот человек становится все более и более холодным, жестоким, ранит меня, говорит обидные слова… И я уже не знаю, как на это реагировать. Напрягаюсь, думаю, как теперь быть? Что случилось? За что это мне? Одновременно с этим другой человек, который прежде относился ко мне недружелюбно («эллипс»), вдруг начинает ластиться, проявлять разнообразные знаки внимания, демонстрировать уважение. Что делать? С чем связаны эти перемены? Может, он что-то задумал недоброе? А может быть, напротив, проникся ко мне? В общем, я напрягаюсь, напрягается и собака со своей геометрией.
Светят ей на экран, показывают бог знает что, а она понять не может — что ей делать? Выделять слюну или не выделять? Радоваться этому световому пятну или нет? Будут ее, в конце концов, кормить или не будут? И когда отличие между кругом и эллипсом оказывается сведенным к минимуму, собака сходит с ума. Она демонстрирует возбуждение, рвется со своего места, отказывается от пищи, кусает экспериментатора, отказывается идти в помещение, где проводится эксперимент. Короче говоря, демонстрирует все признаки махровой усталости — ничего не знаю, ничего не могу, ничего не хочу, оставьте меня в покое!
