УПП

Цитата момента



Кто говорит, что счастье нельзя купить, тот никогда не покупал щенка.
Счастливый

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Однажды кто-то стал говорить ей о неземном блаженстве, о счастье, которое ожидает нас в другой жизни. «Откуда вы об этом знаете? — пожала плечами с улыбкой Елена. — Вы же ни разу не умирали».

Рассказы о Елене Келлер ее учительницы Анны Салливан

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/israil/
Израиль

Первая часть метафизических размышлений.

О КАТЕГОРИИ «НЕИЗВЕСТНОСТЬ»

С.Л. Франк писал: «Наша господствующая установка такова, что мир нам известен и что известное, знакомое, привычное нам есть весь мир… Практика жизни, какая-то потребность экономии духовных сил и чувства прочности и обеспеченности вынуждает нас закрывать глаза на окружающую нас со всех сторон темную бездну неизвестного, требует от нас этого самоограничения и потому – ограниченности; бесспорно одно: эта ограниченность действительно нам присуща, и потому, если мы уже ее преодолели, необходимо если “не ломиться в открытую дверь”, то все же толкать наше сознание в эту открытую дверь, заставить его увидать, что дверь действительно открыта, что наша “комната” или наш “дом” – “мирок”, в котором мы живем, – есть только часть бесконечного неизвестного нам мира». Слова эти, полные смысла и чреватые значительными выводами, говорят прежде всего о невероятных возможностях неизвестности, о просторах, которые открываются в этой сфере.

Мы живем на вершине айсберга, со всех сторон окруженного глубинами океана неизвестного, неизвестности. Нам доступно обозреть этот океан, хотя особым, непостижимым, как кажется, невыразимым в знании образом. И, кажется, нам никогда не приблизиться к горизонту, за которым эта неизвестность «неизвествует» сама с собой «чистым» и ничем не замутненным образом. Обжитый нами, охватываемый мыслью и чувствами мир неизвестности – не более чем кусочек льдинки, на котором теплится жизнь. Каким-то неизвестным способом он составляет единство с океаном неизвестности и погружен в него. Однако хотя бы безотчетная привычка каждый день ощущать и при-знавать (причислять к нашему бытию, «знать» его как нашего неизвестного нам соседа) море неизвестного не вызывает в нас ни бурного восторга и трепета при виде набегающих волн, ни ужаса перед его непонятно какими глубинами. Эта безотчетность – одновременно и обыденность, пошлость-плоскость, как бы сказал Д. Мережковский, и инстинктивно бесстрашное хождение по краю бездны с закрытыми глазами. Этот лунатизм спасителен именно ввиду его безотчетности. Попросту говоря, мы вмещаем неизвестность, мы живем в ней, а она – в нас. И это так повседневно, всегда и везде. Неизвестность в нас и мы в неизвестности неизвестно каким образом.

Но что если открыть глаза?..

Нашей работой частично подтверждается и частично опровергается мнение А. Маслоу, что ученый, чистейший представитель науки девятнадцатого века, выглядит с точки зрения искушенного человека как лепечущий младенец, и он так дерзок и самоуверен только потому, что он не знает о том, как мало он знает, как ограничены научные знания в сравнении с областью неизвестного.

Пытаясь «открыть глаза», мы надеемся, что сможем внести определенный вклад в прояснение ситуации, в том числе и выступая в качестве «делегатов» тех мыслителей, которые касались данного вопроса. А таких немало. Достаточно только упомянуть здесь Н. Кузанского. Э. Роттердамского, И. Канта, С. Булгакова, Л. Шестова, С. Франка…

Вместе с тем во многих случаях возникала потребность выходить за пределы историко-философских экскурсов. Некоторые из приведенных положений основаны на личном, т.е. субъективном опыте переживания и осмысления неизвестности, а не на опытах научных, т.е. объективных, экспериментально воспроизводимых и подтверждаемых. Но не исключено, что и наши опыты могут быть доказаны или опровергнуты на путях научного познания.

1.1. Понятие неизвестности

Традиционно в русском языке отрицание выражает частица не. Так слова не-известное, не-постижимое, не-понятное, не-определенное, не-вероятное и т.д. кажутся в чем-то близкими. Как отмечает С. Франк: «…отрицание не есть просто отклонение ложных мнений, а есть ориентирование в самих соотношениях реальности, всякое отрицание есть одновременно утверждение реального отрицательного отношения и тем самым – самого отрицаемого содержания. Улавливая истинный смысл отрицания и тем возвышаясь над ним, мы утверждаем реальность и в форме негативности. Мы возвышаемся до универсального “да”, до полного, всеобъемлющего приятия бытия, которое объемлет и отрицательное отношение, и само отрицаемое в качестве, так сказать, правомерной и неустранимой реальности».

Да не смутит нас частица не в слове «неизвестность».

Неизвестность – это иная реальность, точнее действительность, не являющаяся ни иллюзией, ни плодом буйного воображения.

Как же определить неизвестность? И «существует» ли она вообще?

Наверняка многие из тех, кто знаком с историей философии, могут сказать, что систематического разъяснения слова «неизвестность» не дано в работе ни одного из сколько-нибудь известных философов. Нет и его канонического определения. Скажем, у Франка мы встречаем понятия неизвестного, непостижимого, непостижимой тайны, трансрационального, чуждого и непонятного, чудесного.

В целом позиция Франка в отношении неизвестности, которую он предпочитает называть непостижимым, определяется его религиозным онтологизмом и абсолютизмом. Кроме того, в силу «диалектических соблазнов» он проявляет склонность к отождествлению ее то с действительностью, то с реальностью, то в с самим в себе открывающимся бытием. Но, в конечном счете, все восходит к единому Богу и сливается с ним в его Абсолютной Божественности. Так что Франк преимущественно онтологичен и теоцентричен. Абсолютно непостижимое, т.е. Святыня или Божество, – высшая инстанция и обитель для непостижимого как действительности, безусловного бытия и реальности.

Со своей стороны Шестов описывает неизвестность как «загадочное», возможные контакты с нею связаны с «апофеозом беспочвенности». Вместе с тем он призывает «научить человека жить в неизвестности». Ему, как никому другому, не хотелось смешивать ее ни с чем иным, особенно со знанием или вечными истинами разума. Ему хотелось прикоснуться к ней как таковой неизвестно каким образом. Шестов – настоящий следопыт неизвестности, сталкер, говорящей о ней нечто такое, что не всегда удается понять. Приходится догадываться или «прислушиваться», вглядываться в состояния этого загадочного мыслителя, когда он охотится за неизвестностью, когда он приближается к ней, предчувствует ее и затаенно наблюдает за ней. На его словах о неизвестности лежат ее следы, от них веет неизвестностью.

Ее в разное время называли «непостижимой и неприступной», «непознаваемой» и «неясной», «тайной» и «чудесной». Кажется, что все говорившие о ней люди пытались описать и рассказать об одном и том же, но не могли найти достаточно точного и полного определения, которое вмещало бы в себя если не все, то хотя бы главное из того, что чувствовали и знали о неизвестности каждый из них в отдельности и все они вместе.

Еще А.А. Фет писал:

Как беден наш язык! –
Хочу и не могу. –

Не передать того ни другу, ни врагу.

Возможно, некоторые из них считали понятие «неизвестность» слишком бедным, а другие слишком широким. Но очевидно и то, что оно действовало и действует, вызывая необозримое море чувств, эмоций. И, как кажется, большинство мыслителей не могло изгнать из себя того исходного чувства страха и отталкивания, которое вызывала в них подступающая к ним неизвестность. Побеждало вытеснение в форме редукционизма, сведения ее к непознанному, к бытию или к Богу.

И все же почему же так мало аналитики неизвестности, попыток последовательно, всесторонне и систематически осмыслить этот фундаментальный феномен? Не исключено, что перед ее исследователями в свете позитивности и прагматизма вопрос не стоял, т.е. он не стоял перед ними с такой остротой, чтобы они специально занялись поиском технологического и продуктивного ответа на него. Не исключено, что современный уровень наших знаний, как и наших действий в обществе и природе достигли такого уровня, который превзошел пороговый, и перед нами впервые забрезжили первые лучи этого «солнца», ранее только предчувствуемого, смутно угадываемого в предрассветной полутьме.

Одна из возможных причин зарождения нередукционистского и делового подхода к неизвестности – достаточно высокий темп жизни урбанизированного индивида и истории человечества в целом. Бурная динамика знания, связи, коммуникаций и т.п. все теснее приближают человека к неизвестности, а ее – к нам.

Одним за значительных примеров вхождения неизвестности в жизнь человечества является вот уже полувековое существование человечества в ядерную эпоху, точнее в эпоху реальной возможности тотального (ядерного, бактериологического, химического и «экологического») самоуничтожения. Но следствия неизвестности могут быть самыми разными, ведь, абстрактно говоря, из неизвестности следует все что угодно. Конкретно из этой мрачной неизвестности, связанной с возникновением так называемого «общества риска», общества еще одно Возможности, неизбежно увеличивающей фактор неизвестности в жизни людей, возник феномен стабильности, определенности в виде известного фактора сдерживания. Не будь его войны, как и всегда в прошлом продолжались бы, продолжался бы кровавый раздел и передел мира. Учитывая усиление разрушительной мощи «обычных» вооружение, легко представить себе масштабы возможных человеческих потерь за этот промежуток времени.

Мы все ближе и ближе друг к другу, все теснее наши взаимодействия, все более сложной и вероятностной, рискованной и раскованной становится жизнь человека в мире. Мир как окружающая нас природа в ряде случаев уже не выдерживает «давления» на него человека, отвечая предсказуемыми и непредсказуемыми реакциями. Неизвестность все плотнее подступает к ним. Мы входим во все более тесный контакт с неизвестностью.

Круг, стихия неизвестности, невольно увеличиваемая расширяющимся плацдармом известного, оказалась слишком очевидной. Ее «рост» уже невозможно было игнорировать, хотя в этом игнорировании была заключена врожденная нам способность выживать в ней, когда мы были слишком беспомощными перед нею. В самом этом слове в виде существительного – «невежество» – звучащего как незнание, заключена разгадка прошлых эпох нашей инфантильности в отношении неизвестности. Пребывая в невежестве, мы пребывали в неизвестности как в материнском лоне, ни о чем не ведая, беззаботно и безопасно. Но наступает пора пробуждения – опасный, прекрасный и дерзновенный момент ответственного самоопределения перед лицом неизвестности, момент разрыва с ней, отделения от нее во имя новых, уже равноправных отношений с нею, неизвестностью, которая перестает носить нас в своем чреве, защищавшем нас от нее самой, неизвестности, и от многого другого в этом мире.

Под понятием «неизвестность» мы будем понимать действительность неизвестного и его отражение как такового в нашем сознании, чувствах и эмоциях. Поиск адекватного слова для обозначения ее статуса оказался весьма непростым. В своем письме В.П. Ковалевой от 24 февраля 2004 г. я отмечал: «Слово “реальность”, которое я употреблял ранее в своих работах, а до меня это делал Л. Шестов, скорее всего, не вполне корректно, поскольку изначально оно связано с латинским res (вещь), т.е. фактически с конкретным проявлением бытия, хотя, как будет показано ниже, неизвестность вездесуща, точнее проникает все и вся, в том числе и бытие. Предлагаю, поэтому, употреблять более осторожный термин “действительность”, удобный именно тем, что он ясно указывает на нечто несомненное – на действие неизвестности как на человека, так, судя по всему, и на все остальное, хотя и оставляет открытым вопрос о своем статусе, “сущности” или “природе” как таковых.

Так как в этой работе речь идет прежде всего о неизвестности, то еще раз подчеркнем, что неизвестность понимается как действительность или реальность (в смысле действительности). В субстанциальном и исходном аналитическом смысле неизвестность – это действительность неизвестного как такового.

В книге набросков и эссе «Личная метафизика надежды и удивления» было сказано: «Наряду с бытием и ничто, неизвестность – это третья реальность, некая третья первооснóвная сфера, с которой человек имеет или не имеет дела, но которая так или иначе вмещается человеком как живущей реальностью. Реальность человека и реальность неизвестного сопричастны друг другу, хотя и мерцающим, так сказать, прерывным, но тотальным и неустранимым образом. Неизвестно, имеет ли бытие объективное, т.е. абсолютно внечеловеческое существование; неизвестно также и то, существует ли (ничтожествует) или не существует ничто независимо или «объективно» по отношению к человеку. Но что касается неизвестности, то она, скорее всего, связана с человеком фундаментально лишь постольку, поскольку человек фундаментальным образом приобщен, связан, окружен, погружен и вовлечен в неизвестность неизвестным, т.е. адекватным ей образом. В этом и только в этом смысле можно говорить о неизвестности как реальности человеческого существования. Вместе с тем это не запрещает задать бессмысленный вопрос о неизвестности как “объективной” реальности, т.е. реальности до- и внечеловеческой или даже сверхчеловечной, первичной по отношению к людям.

Поскольку неизвестность так или иначе пронизывает или присутствует во всем, то она присутствует и в слове, в суждении… В отличие от расхожего мнения неизвестность не порождает и не выделяет из себя известное, смысл, логос и т.п. – благодаря познавательному усилию человека, – но, напротив, накладывает более или менее заметный отпечаток неизвестности на известное…

Неизвестность бесконечно многолика; она и “онтологична”, т.е. предстает как нечто независимое и в этом смысле “объективно” существующее вне и внутри нас, и “гносеологична”, поскольку входит в познание, дана ему как непознаваемое и иррациональное. Другими словами, неизвестность относится и “сквозит” и в бытии, и в его познании. Однако в любом случае она связана с человеческим существованием, хотя и неизвестно каким образом.

Неизвестность – это реальность человеческого существования».

При более радикальном подходе можно было бы развести понятия «неизвестность» и «непознанное» и сказать, что на непознанном, с которым мы склонны связывать неизвестность, лежит не более чем ее тень, т.е. что отождествлять неизвестность и непознанное – значит отождествлять предмет и его отражение на чем-то. Другим возможным способом развести «знаниевый» и «онтологический» аспекты этого феномена было бы употребление термина «безвестность» по отношению к неизвестности как таковой, т.е. безотносительно к ее опознанию.

Поскольку исходные предположения и суждения о неизвестности в трудах отечественных и зарубежных философов имеют не эмпирический, а метафизический характер (исключение в данном случае составляет лишь прагматизм), то важно уточнить специфику и статус этого рода предположений и суждений.

Этимологически и исторически (традиционно) мета – это что-то находящееся «сверх», «над», «после» чего-то, и таким образом означает нечто «выходящее за рамки» либо существующее, прежде всего, «сверх физической реальности». Но фактически слово «метафизика» стали относить к тем «последним» основаниям бытия или мира, которые заключают в себе как основания, так и сущность бытия или мира, являясь своего рода сущностью или условием бытия или небытия всего конкретного и единичного. Если речь не идет о построении метатеории (теории, предметом которой является теория со своим собственным предметом), то слово «мета» относится к реальности метафизической как указание на ее первооснóвность, фундаментальность в смысле последнего основания. Строго говоря, это может быть не только физическая, в смысле бытийственности, реальность, но, например, и интеллектуальная, теоретическая, биологическая, и социальная реальность. Они ведь либо не физичны, либо более чем физичны.

Вместе с тем под метафизической понимается и особая сверхчувственная реальность, пребывающая за пределами научного опыта, эксперимента, наблюдения. Причем как прямого, так и косвенного. Однако научному эксперименту, наблюдению, опыту человека доступна пока еще крайне малая доля действительного мира. Все «остальное» находится в области запредельной. Но размышления об этом могут быть метафизическими, в них предположения, воображение и фантазия заведомо не ограничены.

1.2. Метафизические аспекты опознания неизвестности.
Трансцендентное и трансцендентальное

Путаница возникла, когда под метафизикой стали понимать метод, противоположный диалектике, хотя предмет последней не только чувственная, но и сверхчувственная реальность. И в этом отношении она ничем не отличается от метафизики. Вообще, метафизическая реальность или метафизическое – это достопочтенные области действительности, которые достойны глубокого изучения, поскольку все, что доступно научному эксперименту – это пока (или может быть навсегда) крайне маленький освоенный островок мировой действительности. Но по-своему доступна она прежде всего на уровне метафизических предположений, вопрошаний, тревог…

И. Кант под метафизическими понимал любые суждения, не основывающие на чувственных данных. Но наряду с гносеологической он допускал и онтологическую (практическую) интерпретацию действительности как сверхчувственной реальности и оценивал ее как первичную, определяющую мир чувственных явлений, именуемых феноменами, тогда как сами эти вещи в себе оказались метафизическими явлениями – ноуменами. Другими словами, ноуменальная реальность, которая аффицирует нашу чувственность, т.е. воздействует на нее, остается непостижимой ни для чувств, ни для теоретического разума. Содержание ощущений остается заведомо темным, бесформенным, т.е. неизвестно чем. Характерно, что де-факто Кант предлагает определенную трактовку неизвестности, которая хотя и воздействует на наши органы чувств, но остается в себе как вещь в себе, т.е. не переходит в сферу, по крайней мере, теоретического знания. Фактически Кант вольно или невольно поставил вопрос о действительности неизвестности как вещи в себе, заведомо лишив ее всякого реального гносеологического статуса, если не считать ее роли как пускового механизма познания, катализатора, с которым ничего не происходит в процессе познания. Тем самым он как бы подчеркнул исключительно «онтологический» статус неизвестности, точнее, ее статус как действительности, поскольку если она как-то и проявляется, то только воздействием на наши органы чувств. (Видимо, он явно сузил сферу проявления, воздействия неизвестности на человека, ведь, по сути, в нем нет ничего такого, чего неизвестность не может касаться, с чем она не может взаимодействовать.) Следующие отсюда экспликации весьма заманчивы, но они завели бы нас далеко в сторону.

Таким образом, речь идет о метафизическом уровне познания. Уточним в этой связи, что такое метафизика в качестве человеческих процедур. Метафизический дискурс в его традиционном смысле – это рассуждения об абсолютном мировом целом, недоступном никакому чувству, о свободе воли, Боге, вечности, бесконечности, смысле жизни, истине т.д. Хотя такого рода дискурс заведомо вненаучен, Макс Планк говорит, что «точная наука никогда не может обойтись без реального в метафизическом смысле». До него П. Лавров подчеркивал, что «теоретический и практический миры остаются неизвестными по их сущности и представляют для человека совокупность познаваемых явлений с непознаваемою подкладкою».

В связи со сказанным необходимо упомянуть категории трансцендентального и трансцендентного. Такие реальности, которые выходят за содержание опыта и ассоциируются, по Канту, с так называемыми априорными (доопытными) формами чувственности (время и пространство), также как и схемами и категориями рассудка, называются им трансцендентальными.

Выше, точнее, вне и за рамками трансцендентального простирается то, что выходит за границы возможного опыта, т.е. трансцендентное. Любопытно, что исключительная серьезность Канта не позволила ему сказать, что трансцендентное – это область невозможного или неизвестного опыта. А жаль… Так оказалось, что любой не теоретический опыт стал табуированным в смысле познания, нарочито недоступным (теоретическому) познанию, точнее исключенным из него.

И. Кант сделал очень много для осмысления действительности неизвестности, хотя можно предположить, что сам он едва ли ставил перед собой такою задачу. Вместе с прагматистами он показал, что неизвестность самым очевидным образом мотивирует познание. Не давая ему никакого известного содержания, и вообще не даваясь ему внутри познавательной ситуации, она, тем не менее, оказывает влияние самим своим неизвестно каким присутствием, причем практически неумолимым и неустранимым образом. Если есть человек как познающее, то весь его познавательный аппарат уже обнимается неизвестностью, в частности тем, что Кант назвал аффицированием. Неизвестность действует на человека как познающее существо, мотивируя, возбуждая, подобно катализатору, приводя в действие механизм познания. Неизвестность как таковая предстает не как что-то гносеологическое, а как действие субстанциальной действительности, оставаясь за пределами ощущений или мышления, т.е. не входя в них, а действуя на их внешних границах.

Живя «бок о бок» с реальностями вещей в себе, мы трансцендируем к ним и тем самым осваиваем их в силу природы нашего теоретического разума. Но осваиваем то, что оказывается не неизвестностью, но бытием или ничто. Тогда как в качестве самой себя (вещи в себе) реальность, действительность неизвестного остается трансцендентной. Можно сказать и более определенно: неизвестность как действительность остается неизвестной, но ее действия, по крайней мере, в своих вторичных, третичных и т.д. трансформациях схватываются нами вместе с тем знанием, известным относительно бытия и ничто, которое оказывается в наших руках вместо неизвестности как таковой.

У Канта интересно и то, что свободы, ноуменальное и метафизическое, которые мы ищем и полагаем для себя, чтобы стать людьми, чаще всего ищутся через выхождение человека за свои собственные рамки или границы теоретического разума и «возможного опыта». Такова судьба всякой физикалистской или религиозной редукции. Но как бы то ни было, это выхождение человека из себя и стало называться трансцендированием.

При этом важно понимать, что, хотя по своему смыслу слово «трансцендирование» есть «выхождение», преодоление (в данном случае человеком) самого себя, это не означает, что трансцендируют куда-то, к чему-то так, как, скажем, выходят из комнаты в коридор. Эта странная вещь описывается в философии как трансцензус. Мы трансцендируем, «выходим из себя». Но куда? Никуда. В том смысле, что сами из себя в полной степени мы не выходим, так же как и целиком никуда не входим. Если таковое происходит, то результат здесь однозначен – наступает исчезновение человека. Он выплескивается из себя и, как стакан, нечаянно выпущенный из руки человека, выливающего недопитый чай, разбивается на мелкие осколки.

Существует еще один, мистико-религиозный смысл трансцензуса. В этом понимании процедура трансцендирования состоит в том, что я выхожу к каким-то иным реальностям, которые отличаются от природных и мирских только тем, что они – святые, сверхъестественные. Я погружаюсь в них целиком и, применительно к основным мировым религиям, признаю при этом не только свою деривативность (выводимость и производность) от этого рода трансцендентного и свое подобие им, но не свою автономию, свободу и субстанциальность. В отличие от всех других видов трансцендирования я получаю здесь шанс – в обмен на субстанциальность и все вытекающие из нее возможности – обрести благую вечную жизнь в лоне высшего по отношению ко мне существа или субстанции.

Значит, с этой точки зрения, «рядом», точнее «над» (в смысле «сверх») и одновременно «под» (в смысле «в качестве первоосновы») какими-то обычными, посюсторонними вещами должны полагаться еще какие-то другие, особые, сверхприродные, или сверхопытные «вещи».

Еще одно предварительное замечание относительно понимания метафизики обусловлено тем, что речь идет о метафизических приемах освоения неизвестности и потому носит методологический характер.

Говоря о неизвестности как действительности, нельзя не признать, что многие суждения о ней имеют метафизический характер. Возникает вопрос о статусе такого рода утверждений, их доказательной силе или достоверности. Здесь для простоты приходится обратиться к тем соображениям, которые приводятся в книге «Твой рай и ад»: «Обращение к метафизическому способу познания означает выход на границу естественного, “посюстороннего” познания, на то острие ножа, одна сторона которого – достоверное, рациональное и обоснованное знание, другая – мистическое, паранормальное и “сверхъестественное знание”, а в действительности – псевдознание, всерьез принимаемая иллюзия, то есть иллюзия, принимаемая за действительность и даже “сверхдействительность”. Метафизическое предположение может обладать и обладает осмотрительностью и, так сказать, высокой степенью приличия потому, что оно не более чем предположение и поскольку в качестве метафизического определенно указывает на свою как минимум не до конца объективную, научную, рациональную обоснованность, а в чем-то и на невозможность такого обоснования. Тем самым оно, не отрекаясь от своей метафизичности, то есть убежденного, уверенного стремления заключать в себе, обсуждать и решать вопросы первооснов, начал и концов, возможного и невозможного, бесконечного, невероятного, абсолютного, непостижимого, – ставит определенные границы статусу того знания и оценки, которые оно предлагает нашему разуму, сознанию и воле. Этот статус и есть собственно предположение, гипотеза или вопрошание. Не более и не менее того». Таким образом, метафизические предположения, если они остаются в пределах скептического и критического, а не только безгранично-спекулятивного мышления (которое применительно к неизвестности можно назвать «абстрактным угадыванием») могут быть использованы в области философского исследования. К помощи таких предположений как инструментов опознания неизвестности мы и будем обращаться в ходе решения поставленных здесь задач.



Страница сформирована за 0.93 сек
SQL запросов: 169