- А вы подвержены искушениям?
Она ответила не сразу:
- Этот огромный мир за пределами усадьбы. Эти автомобили. Люди. Происшествия. Мои родители - я просто должна поехать домой и повидать их. Все откладываю. Абсурд какой-то. Словно меня околдовали. Я даже вашего приезда боялась. Я действительно в восторге от вашей выставки. И все-таки настроила себя недружелюбно по отношению к вам. Только потому, что вы - оттуда, что можете расстроить меня и… вы понимаете.
Она оставила одну из своих картин на стене над диваном. Дэвид понимал, что это не из тщеславия. Теперь он уже нисколько не сомневался в правоте Энн: ее холодная самоуверенность в первый вечер, как и равнодушие, которое она выказала при первом знакомстве, - всего лишь поза. Картина, оставленная на столе, служила как бы напоминанием, что между ними есть нечто общее, и сознание этой общности росло. Его уже не угнетали паузы, возникавшие в их разговоре.
- Ваши родители знают, что здесь происходит?
- Не все… но они не такие, как у Энн. Им я могла бы объяснить. - Она пожала плечами. - Так что вопрос не в этом. Угнетает сама мысль о расставании с этим лесным мирком. Где все почему-то кажется возможным. Я просто боюсь решиться. На что-нибудь. - Послышался слабый шорох: ночная бабочка билась об абажур лампы. Диана взглянула на нее и снова опустила глаза. - И потом, возникает вопрос, может ли человек стать пристойным художником и одновременно… вести нормальную жизнь.
- Вы не станете писать лучше, если будете вести ненормальную жизнь.
- Делать то, чего от меня хотят другие.
- Нет. Вы должны делать то, что сами считаете нужным. А все другие пусть идут к чертям.
- Я не знаю, как поступить. В этом моя беда. Никогда не останавливаюсь на полдороге.
- А вот колледж бросили.
- Случай с колледжем совсем не в моем характере. Вы не представляете. Пыталась доказать, что я - это я. А попала из огня да в полымя. Сейчас мне даже хуже, чем было.
Она задумчиво смотрела на свои колени. Комната освещалась только лампой, стоявшей за ее спиной на полу. Дэвид почти не отрывал глаз от ее затененного профиля. Их окружало ночное безмолвие, точно они были одни в этом доме и во всей вселенной. Он чувствовал, что зашел дальше, чем предполагал, в область неведомого и непредсказуемого; и в то же время все казалось странно закономерным. Это должно было случиться, для этого были причины - пусть слишком несущественные, слишком неуловимые, чтобы их можно было предвидеть и теперь подвергнуть анализу.
- Ваш… роман скверно кончился?
- Да.
- По его вине?
- В сущности, нет. Я слишком многого от него ждала. Он завистлив, не мог вынести, когда меня приняли в колледж.
- Энн мне рассказывала. - Дэвид помолчал, потом добавил: - Не очень-то я помогаю беседе.
- Ну что вы. Наоборот.
- Говорю банальности.
- Это не так.
И снова тишина; казалось, они в лесу, где невидимые птицы нет-нет да и заведут свои трели, непрестанно перелетая с места, на место. Она сказала:
- Энн обладает замечательной способностью к самоотречению. Никогда не вешает носа. Дайте срок, найдется человек, который оценит ее по достоинству. При всех ее странностях.
- Что будет, если она оставит вас здесь одну?
- Об этом я стараюсь не думать.
- Почему?
Опять она ответила не сразу:
- Энн - последняя ниточка, связывающая меня… с реальным миром. - И добавила: - Знаю, я пользуюсь ею. Ее привязанностью. Ее неустроенностью. Вечная студентка. - Диана погладила ладонью спинку дивана. - Иногда я начинаю сомневаться, есть ли у меня вообще призвание.
Она высказала вслух то, о чем не раз задумывался вчера сам Дэвид. Он видел, что ее стремление принизить себя, показать, что она хуже подруги, имеет под собой почву. Видимо, физическая сторона ее отношений с Генри была глубоко противна ее "невинной" натуре. В этом смысле она считала себя порочнее Энн. В то же время ее по-настоящему угнетало отсутствие нормальных отношений, чувство самки, требовавшей…
Он мягко заметил:
- Случай безнадежный. Если я вправе судить.
- Несерьезная я. Мы даже говорили с ней на эту тему. Мы…
- Мне кажется, эта ваша удивительная честность по отношению к себе чревата опасностью. Понимаете? Надо дать волю интуиции.
- Не очень-то я верю в свою интуицию.
- Почему?
- Ну, хотя бы потому, что я росла единственным ребенком в семье. Не с кем было себя сравнивать. Плохо понимала своих сверстников. И с Энн поначалу было так же. Мы жили под одной крышей, но многие месяцы я относилась к ней с неприязнью, считая ее обыкновенной потаскушкой. Но вот однажды зашла к ней в комнату попросить что-то и застала в слезах. Что-то стряслось с ее сестрой, неприятность в семье. Мы разговорились. Она мне все о себе рассказала. И больше мы уже не вспоминали старое. - Диана помолчала. - А вот с Томом - наоборот. Сначала я пожалела его. В глубине души он был ужасно не уверен в себе. Так бывает. В одном случае отворачиваешься от человека с золотым сердцем, а в другом - отдаешься душой и телом тому, кто этого не заслужил. Потом я сделала еще одну попытку. После Тома. В колледже. Сошлась с одним первокурсником. Славный парень, но… ему нужна была только постель. Как спасение от одиночества.
- Может быть, вы слишком многого требуете?
- Ищу человека, который бы понял меня?
- Это нелегко. Тем более если вы прячетесь.
Она покачала головой.
- Возможно, я и не хочу, чтобы меня поняли. Сама не знаю.
Диана опять умолкла. Уставилась на свою юбку. Теперь, когда она обнажила перед ним свою душу, он вспомнил ее физическую наготу на пляже и понял, что надобность в словах быстро исчезает, что никакие слова, даже самые искренние и теплые, не могут заменить то, чего требует обстановка. У лампы снова забилась бабочка. Такие же бабочки облепили снаружи окно; эти неразумные хрупкие серовато-коричневые существа силились совершить невозможное. Психеи. Жестокость стекла: прозрачно, как воздух, и непробиваемо, как сталь. Диана сказала:
- Я так опасаюсь незнакомых людей. На днях в Ренне к нам с Энн пристали два студента-юриста. Она вам говорила?
Она посмотрела на него, и он покачал головой.
- Ужасно боялась, что они узнают про Котминэ. Захотят приехать сюда. Как будто я девственница. Или монашка. Вот так. Познакомишься с людьми, а потом начинаются осложнения. Впрочем, я, может быть, сама все усложняю.
Дэвид сдержал улыбку: она сама себя опровергала. Возможно, она это почувствовала.
- О присутствующих я не говорю.
Он тихо сказал:
- Вряд ли я - исключение.
Диана кивнула, но промолчала. Она словно застыла на диване, не в силах оторвать глаз от своих рук и перевести взгляд на него.
- Мне хотелось познакомиться с вами. В ноябре прошлого года. После выставки. Подойти к вам и поговорить о своей работе.
Он подался вперед.
- Так почему же… это ведь так легко было устроить. (Из беседы с Дианой в лесу Дэвид выяснил, что ее преподаватель в колледже - его знакомый.)
Она слабо улыбнулась.
- Да все потому же. Даже здесь вы узнали об этом только сейчас. И еще потому, что мне уже пришлось один раз войти непрошеной в жизнь преуспевающего живописца.
Он вдруг представил себе, что могло бы тогда случиться; достаточно было одного ее слова, одного телефонного звонка - и встреча могла бы состояться. А что потом? Та же история, только не в Котминэ, а в Лондоне? Этого он не знал. Знал только, что в данную минуту опасность становилась все более реальной и, видимо, неотвратимой. Теперь, узнав ее ближе, он понял, почему она не сказала тогда своего слова. Причиной была не столько робость, сколько самолюбие. В каталоге выставки была напечатана его фотография; там же упоминалось, что он женат и имеет детей. Возможно, и это сыграло роль. Уже тогда она боялась осложнений. Один из способов избежать осложнений - не рисковать совсем.
- Жалеете, что не встретились тогда со мной?
- Теперь уж поздно жалеть.
Снова наступило молчание. Она наклонилась вперед и уткнулась лбом в колени. Несколько мгновений он боялся, что она заплачет. Но она вдруг встрепенулась, словно отгоняя от себя мрачные мысли, сняла ноги с дивана, встала и подошла к рабочему столу. Нагнув голову, взглянула на папку, потом вперила взгляд в ночную тьму за окном.
- Извините. Вы ехали сюда совсем не за этим.
- Мне ужасно хочется помочь вам.
Она принялась связывать тесемки папки.
- Вы уже помогли. Больше, чем вам кажется.
- Вряд ли.
С минуту или две она молчала.
- Что, по-вашему, я должна предпринять?
Он помедлил и улыбнулся.
- Найти кого-нибудь вроде меня? Неженатого? Если не считаете, что это совершенно безнадежно.
Завязав бантиком последнюю пару тесемок, она спросила:
- А Генри?
- Даже Рембрандту не позволено губить чью-либо жизнь.
- Боюсь, она уже загублена.
- Это говорите не вы. Это ваша жалость к себе говорит.
- Малодушие.
- Малодушие - тоже не вы. - Дэвид обратил внимание, что она опять повернулась лицом к окну. - Я знаю, он страшно боится потерять вас. Сам мне сказал. Перед ужином. Но ведь он всю жизнь теряет женщин. Мне кажется, он перенесет это легче, чем вы думаете. К тому же мы могли бы как-то смягчить удар. Ну, хотя бы найти еще кого-нибудь, кто помогал бы ему в мастерской.
В эту минуту он чувствовал себя предателем; но предавал он ради ее же пользы. Она положила папку обратно на полку, передвинула деревянный стул ближе к середине стола. Не снимая рук со спинки стула, отвернула от Дэвида лицо.
- Это не безнадежно, Дэвид. Но где я найду такого человека?
- Вы знаете ответ на этот вопрос.
- Боюсь, что в колледж меня уже не возьмут.
- Мне не составит труда выяснить. По возвращении.
Она отошла от стола и встала за диваном. Посмотрела оттуда на него.
- Могу я вам написать? Если я…
- У Генри есть мой адрес. В любое время. Совершенно серьезно.
Она опустила глаза. Он понимал, что ему тоже следует встать; принявшись завязывать тесемки на папке, она как бы намекала ему, что беседа подошла к концу, уже поздно, потому она больше и не садилась. В то же время он сознавал, что она не хочет, чтобы он уходил, да и сам он этого не хотел; что сейчас, как никогда раньше, настоящая правда остается невысказанной, скрытой за ширмой искренности и игры в наставника и студентку. Притворство и недомолвки, не до конца выраженное взаимное чувство носились в воздухе, о них говорили и ее фигура, темневшая против света лампы, и их молчание, и вид кровати в углу, и сотни призраков, бродящих по комнатам старого дома. Его удивило, что это чувство пришло так быстро… как будто выросло само собой, без его участия. Оно рвалось наружу, несмотря на преграды, стремилось освободить правду от покрова условностей. Он желал этой правды, искал оправдания желанию, угадывал мысли девушки, забегая вперед, предвосхищая - физически и психологически - близость с ней. Сознание того, что завтрашний день близок, что скоро все это кончится, становилось невыносимым. Он не мог не цепляться за это чувство, хотя ему было стыдно, ибо он сознавал, что в чем-то потерял лицо, был изобличен, как голый король. Он пробормотал:
- Мне пора уходить.
Она улыбнулась ему простой, естественной улыбкой, как бы давая понять, что он многое напридумывал.
- У меня привычка гулять по саду. Как у Мод. Перед сном.
- Это - приглашение?
- Обещаю: о себе - больше ни слова.
Затаенное напряжение исчезло. Она подошла к шкафу, вытащила из него вязаную кофту и вернулась, на ходу надевая ее, высвобождая пучок волос сзади. Улыбающаяся, почти веселая.
- Ботинки у вас не промокают? Вечерами там обильная роса.
- Все в порядке.
Они молча спустились по лестнице к двери в сад. Парадным ходом решили не пользоваться из опасения, что Макмиллан поднимет шум. Дэвид подождал, пока она наденет сапоги, потом они вышли из дома. В тумане над крышей всходила почти полная луна; бледно мерцали звезды, ярко сверкала какая-то планета. Одно из окон было освещено лампочкой, горевшей в коридоре напротив комнаты Генри. Они прошли по траве, потом пересекли дворик и миновали мастерскую старика. Ворота в дальнем конце дворика вели в небольшой фруктовый сад. За ними, между деревьями, тянулась подстриженная травяная аллея, а вдали чернела стена леса. Роса усеяла траву жемчужными каплями. Но воздух был теплый, неподвижный. Один из последних летних вечеров. Призрачные яблони, лишенные цвета. Стрекот сверчков. Дэвид украдкой взглянул на девушку: та шла, глядя себе под ноги, - молчаливая, верная данному обещанию. Но он уже не терялся в догадках. Вот она, невысказанная правда. Он ощущал ее каждым нервом, каждым нервным волокном. И сделал свой ход: нарушил молчание.
- Мне кажется, что я здесь уже месяц.
- Это на вас колдовство так подействовало.
- Вы так думаете?
- Все эти легенды. Я уже не смеюсь над ними.
Они разговаривали почти шепотом, как воры, стараясь не потревожить невидимого пса. Ему хотелось взять ее за руку.
Последнее усилие воли, чтоб удержаться от сближения.
- Он еще придет. Странствующий рыцарь.
- Всего на два дня. А потом уйдет.
Правда высказана. А они продолжали идти, словно и не было ничего сказано, по крайней мере еще пять секунд.
- Диана, я не отважусь вам ответить.
- Я и не ждала ответа.
Он держал руки в карманах пиджака и упрямо шагал вперед.
- Если бы у человека было две параллельных жизни…
Она прошептала:
- Миражи. - Потом: - Просто дело в том, что мы - в Котминэ.
- Где, оказывается, не все возможно. - И добавил: - Увы.
- Вы так взбудоражили мое воображение. Когда я узнала, что вы сюда едете. Одного не ожидала: что не захочу с вами расстаться.
- Так же, как я.
- Если бы вы приехали не один, все было бы иначе.
- Да.
Снова он испытал это странное чувство, будто исчезло время и исчезли границы возможного; ощущение, словно ты очутился в мире колдовства и легенд. Он продолжал ловить себя на мысли, что забегает вперед.
И подумал о Бет: спит, наверно, у себя в Блэкхите, совсем в другом мире. Он был абсолютно уверен, что рядом с ней сейчас нет другого мужчины, и это чувство уверенности было ему дороже всего. Наивная мысль: если он сам способен изменить, то почему не способна она? Это было бы нелогично. Не отказывает же себе каждый из них в других удовольствиях: во вкусном обеде, в покупке нарядов, в посещении выставки. Они даже не осуждают своих друзей за то, что те проповедуют сексуальную свободу. Если они и выступают против чего-либо, так это против канонизации нравственных норм. Супружеская верность или неверность - это дело вкуса; так же, как делом вкуса может быть пристрастие к тем или иным кушаньям или тканям, которые они вместе выбирают для штор. Или - кто на что и с кем живет. Так почему сейчас - исключение? Отчего не воспользоваться благоприятным случаем, не подчиниться зову артистической души? Не внести разнообразие в ее унылую жизнь со стариком? Бери, что можешь-взять. Хотя этого и мало: немного тепла, объятие, близость двух тел. Мгновенное облегчение. И ужасное отрезвление, сознание огромной утраты - утраты того, что ты так кропотливо создавал.
Дойдя до конца сада, они остановились у ворот. За ними виднелась темная лесная дорога. Она сказала:
- Это я виновата. Я…
- Вы?
- Сказки. О спящих принцессах.
- Их-то страдания кончились свадьбой.
Дэвид подумал: а устоял ли бы перед соблазном хоть один порядочный принц только потому, что не верил в возможность венчания? Диана ждала - она не сказала больше ни слова, вернее же, все сказала своим молчанием. Перед тобой уже нет преград. Если хочешь.
Он предполагал ограничиться быстрым поцелуем. Но, едва коснувшись губами ее губ и ощутив теплоту ее тела, когда она обняла его, понял, что это не будет быстрым поцелуем. Всякая надежда на то, что дело обойдется без эротики, исчезла. Ее влекло к нему физически, а не только эмоционально; такое же безрассудное влечение испытывал и он. Они прислонились к калитке. Диана судорожно прижалась к нему. Он чувствовал ее бедра, язык, все ее тело, которое она предлагала ему, и не противился. Она первая прервала поцелуй и, резко отвернув лицо, уткнулась головой ему в шею. Они все еще не выпускали друг друга из объятий. Он поцеловал ее в темя. Так они простояли, не проронив ни звука, с минуту. Он гладил ее по спине, вглядываясь в ночную тьму сада; ему чудилось, что на его месте стоит кто-то другой, сам же он смотрит на этого человека со стороны. Наконец она осторожно отстранилась и, понурив голову, стала лицом к калитке, спиной к нему. Он обнял ее за плечи, привлек к себе и снова поцеловал в волосы.
- Простите меня.
- Я сама этого хотела.
- Не только за это. За все.
Она сказала:
- Неужели это настоящее? Ведь есть же чувство.
- Есть.
Они помолчали.
- Все время, пока мы разговаривали, я думала: если он захочет ко мне в постель, я соглашусь, и этим все решится. Я буду знать. Казалось, ничего нет проще.
- Если бы это было возможно.
- Слишком много этих "если". Какая ирония. Читаешь о Тристане и Изольде. Лежат в лесу, а между ними - меч. Полоумные средневековые люди. Вся эта болтовня о целомудрии. А потом…
Она высвободилась из его объятий и, отойдя на несколько шагов в сторону, стала у столба в ограде.
- Прошу вас, не плачьте.
- Не обращайте внимания. Дэвид. Сейчас справлюсь. Пожалуйста, не извиняйтесь передо мной. Я все понимаю.
Он подыскивал слова - и не находил их, или находил, но они ничего не объясняли. Мысли его опять смешались: он думал уже не о сексе, не о том, что она ему нравится, а о том, что приоткрыло ему на миг одно ее слово… И тут вдруг вспомнил шедевр Пизанелло, который однажды анализировал, не величайший, но, пожалуй, самый интересный и загадочный во всем европейском искусстве, - они случайно заговорили в тот вечер о нем со стариком, заговорили о главном в этой картине: святом покровителе рыцарства с совершенно отрешенным, потерянным взглядом и бесконечно возмущенном взгляде жертвы - принцессы Трапезундской, которую ему предстоит спасти. Сейчас у нее было лицо Бет. И Дэвиду открылось то, что раньше ускользало от него.
Тоненькая фигурка девушки, застывшей при виде повернувшегося дракона, слабая улыбка на ее лице. Она протянула руку.
- Сделаем вид, что ничего не случилось?
Он взял ее за руку, и они пошли обратно в дом.
- Я мог бы столько сказать, - пробормотал он.
- Знаю.
Она стиснула его ладонь: не надо ничего говорить. Их пальцы сплелись в крепкий узел, словно боялись, что их разнимут, оторвут друг от друга; словно понимали, какие глупцы эти смертные или, во всяком случае, как глупы их смертные желания и их смертные слова. Он снова представил себе ее обнаженную фигуру, все изгибы ее тела, когда она лежала на траве, ощутил ее губы, их податливость. Ловушка брака, когда физическое влечение переходит в привязанность, знакомые переживания, знакомые игры, безопасное для обоих познание искусства и науки, когда забываешь свое отчаянное невежество и дикое желание познать. Отдаться. Взять.
Ему пришлось выпустить ее руку, чтобы открыть и закрыть калитку из сада во дворик. Засов издал тихий металлический звук, где-то у фасада дома залаял Макмиллан. Он снова взял ее за руку. Когда они молча проходили мимо мастерской, он увидел через северное окно длинную черную тень незаконченного полотна "Кермесса". Потом - снова сад. Недоверчивый пес-неврастеник продолжал лаять. Они подошли к дому и вошли внутрь. Она высвободила руку, нагнулась и сняла сапоги. Сверху сюда проникал слабый свет лампочки. Она выпрямилась, и Дэвид попытался разглядеть в полумраке ее глаза. Он сказал:
- Это ничего не решит. Но все же я хочу к вам в постель. Можно?
Она долго смотрела на него, потом потупилась и покачала головой.
- Почему нет?
- Странствующие рыцари не должны лишаться своих доспехов.
- И их фальшивого блеска?
- Я не сказала, что он фальшивый.
- Как самоочищение.
- Я не желаю очищаться.
Он высказал вслух то, что, как ему казалось, скрывалось за судорожным сплетением пальцев и ее молчанием. Обладание телом значит больше, чем слова; то, что происходит сейчас, значит больше, чем то, что может произойти завтра или послезавтра. Он сказал:
- Вы же знаете, что это не просто для того…
- Вот из-за этого тоже.
Он все еще не понимал.
- Оттого, что я не решился сразу?
Она покачала головой и посмотрела ему в глаза.
- Я вас никогда не забуду. И эти два дня.
Она неожиданно шагнула и схватила его за руки, чтобы не дать ему обнять себя. В тот же миг он почувствовал прикосновение ее губ к своим губам; затем она направилась к лестнице. Поставив ногу на ступеньку, обернулась - Дэвид шел за ней - и стала подниматься дальше. Миновала комнату Генри и пошла, не оглядываясь, дальше по коридору. У двери его комнаты остановилась спиной к нему.
- Дайте мне хотя бы обнять вас.
- Будет только хуже.
- Но всего час тому назад вы…
- Час тому назад это были не вы. И я была другая.
- Но те, другие, были правы.
Она бросила взгляд в конец коридора.
- Где вы будете в это время завтра, Дэвид?
- Я все же хочу к вам, Диана.
- Из жалости.
- Я не могу без вас.
- Переспать и забыть?
- Зачем так жестоко? - спросил он с обидой.
- Потому что мы не животные.
- Раз не животные, то у нас и будет иначе.
- Будет еще хуже. Это не забудется.
Он подошел и положил руки ей на плечи.
- Послушайте, все эти осложнения - одни слова. Я хочу раздеть вас и…
На один короткий миг ему показалось, что он нашел ответ. Где-то в глубине души она еще колебалась. Его сводили с ума ее близость, ее молчание, их никем не нарушаемое уединение; несколько шагов до ее комнаты, а там - полумрак, торопливое сбрасывание одежды, обладание, облегчение…
Не поворачиваясь к нему, она быстро сжала его руку, лежавшую на ее плече. И пошла прочь. Не веря очевидному, он в отчаянии прошептал ее имя. Но она продолжала идти. Он хотел догнать ее, но не смог пошевельнуться, словно рок пригвоздил его к полу. Вот она вошла к себе в комнату и закрыла за собой дверь, оставив его одного - измученного, опустошенного, бесцеремонно отвергнутого уже после того, как он принял важное решение. Он шагнул за порог своей комнаты и остановился в полумраке, взбешенный сознанием упущенной возможности; взглянув в старое зеркало в золотой раме, увидел смутные очертания своего лица. Призрак, не человек.
Весь ужас заключался в том, что он все еще чего-то ждал, что-то предвкушал, в чем-то хотел разобраться. Такие психические явления иногда бывают: читаешь о них, рисуешь в своем воображении - и не замечаешь, когда они в конце концов становятся фактом. Одна частица его существа силилась преуменьшить неудачу, истолковать ее всего лишь как отказ капризной женщины; другая - ощущала всю остроту и огромность утраты: им пренебрегли, с ним расправились, безмерно обидели… и обманули. Дэвид сгорал от желания - он понимал, что момент упущен; его невыносимо жгло то, что на самом деле не существует, мучило чувство, которое до сих пор казалось ему таким же анахронизмом, как давно вымершие дронты [вымершее в конце XVII в. семейство птиц отряда голубеобразных]. Он сейчас понимал: происшедшее с ним куда больше, чем просто интрижка; это нечто противоречащее логике, процесс, порождающий из ничего новые солнца, новые эволюции, новые вселенные. Это что-то метафизическое, существующее помимо девушки: страдание, жизнь, лишенная свободы, истинную природу которой он только что постиг.
Впервые он познал нечто выходящее за рамки существования - страстное желание жить.
А пока - здесь, сейчас - его охватило неодолимое мстительное чувство, желание наказать себя, девушку, находившуюся так близко, и Бет, находившуюся так далеко, в ночном Лондоне. То слово, которое она употребила… Он снова увидел ее сидящей на диване, понуро стоящей у садовой калитки, ее лицо в полутемном холле… невыносимо, невыносимо, невыносимо.
Дэвид вернулся в коридор, бросил взгляд на дверь комнаты Генри и пошел в противоположную сторону. Он не стал стучать и попробовал войти так - дверь не подавалась. Он снова нажал на ручку и выждал несколько секунд. Потом постучал. Никто не отозвался.
