Наконец, по третьему заявленному им вопросу, о методах работы, Молотов все свел к решению также весьма далеких от репрессий задач. Остановился прежде всего на борьбе с «канцелярско-бюрократическими методами», которые порождали «многочисленность органов, параллельно работающих, путающихся друг у друга в ногах, мешающих улучшению работы». А потом перешел к более насущным проблемам организации производства — «установлению технических правил на предприятиях, регламентации техники, регламентации производства… регламентации технических правил, технических инструкций, и личный инструктаж и повседневную проверку проведения этих правил на практике».
Закончил Молотов доклад на совершенно иной, далеко не оптимистической ноте. Вернулся к «вредительству», которое, по его словам, все еще не кануло в прошлое, но предложил заниматься этой проблемой не партсекретарям, а наркомам, начальникам главков, директорскому корпусу: «На акты вредительства, диверсии и прочее нам указали органы наркомвнудела, отдельные работники, отдельные добровольцы. Со стороны же отдельных хозяйственников мы видим, что они способны на торможение этого дела, на сопротивление разоблачению вредительства по своей политической близорукости»30.
Так по возможности четко была обозначена принципиально новая политическая линия, весьма двойственная, а потому и противоречивая по своей сути. И все же именно ею окончательно размывалось прежнее понимание термина «враг» как непременно бывшего оппозиционера, то есть прежде всего члена партии — бывшего или настоящего. Термин «вредитель» практически полностью вытеснил прежний — «троцкист».
Однако последние фразы доклада Молотова породили совсем не то, к чему он стремился. И содокладчик Л.М. Каганович, и практически все принявшие участие в развернувшейся дискуссии — наркомы М.Л. Рухимович, Н.К. Антипов, Н.И. Пахомов, Н.И. Ежов, И.Е. Любимов, А.И. Микоян, М.И. Калманович, К.Е. Ворошилов, первые секретари С.А. Саркисов, М.Д. Багиров, Р.И. Эйхе и другие проигнорировали суть сказанного Молотовым. Они предпочли дружно и горячо обсуждать более, видимо, им близкое и выгодное, говорили практически лишь о поиске «врагов», о разоблачении «вредителей», борьбе с «вредительством».
Такой поворот хода пленума вынудил Молотова заключительное слово начать так:
«Слушая прения, мне не раз приходило в голову, что доклад, который мною был сделан по промышленности и ряду других наших государственных организаций, был недостаточно заострен на тех вопросах, на которых нужно было заострить внимание. В ряде случаев, слушая выступающих ораторов, можно было прийти к выводу, что наши резолюции и наши доклады прошли мимо ушей выступающих».
Молотову пришлось привести данные о количестве осужденных «членов антисоветских, троцкистских организаций и групп с 1 октября 1936 г. по 1 марта 1937 г., чтобы продемонстрировать членам ЦК ограниченность проводимых репрессий. В отличие от Ежова, еще в декабре сообщившего об арестах по парторганизациям, Молотов информировал пленум о репрессиях по наркоматам. За пять месяцев, по его словам, было осуждено две с половиной тысячи человек. Правда, в подсчет не вошли данные по НКО, НКИД и НКВД, а также по большинству республиканских наркоматов, что вполне могло удвоить и утроить итоговые данные. Но даже в этом случае столь огромная — как абсолютный показатель — цифра все еще не давала оснований говорить о репрессиях как массовом явлении. После такого явно вынужденного отступления Молотов подчеркнуто демонстративно вернулся к главному в его докладе — вопросу о подготовке и подборе кадров, о методах руководства и работы31.
О значительных сдвигах в определении и понимании узким руководством того, что такое «враг», говорила чуть ли не открыто резолюция, принятая 2 марта по докладам Молотова и Кагановича «Уроки вредительства, диверсий и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов». Уже своим названием она выводила троцкистов из привычной до той поры оценки их как пусть бывшей, но все же политической оппозиции, делала их врагами не партии, а всего Советского Союза. Кроме того, содержание резолюции при желании можно было толковать таким образом, что с вредительством, в общем, уже покончено. Ведь она «в целях ликвидации последствий (выделено мной — Ю.Ж.) диверсионно-вредительской деятельности немецко-японо-троцкистских агентов и искоренения причин, делающих возможной подрывную работу фашистской агентуры», потребовала не от пресловутых органов НКВД, а от наркоматов разработать «методы разоблачения и предупреждения вредительства и шпионажа по своему наркомату», представив их в месячный срок в политбюро ЦК и Совнарком СССР. Под требуемыми мерами в резолюции подразумевались прежде всего строгое соблюдение технологических процессов производства, регулярный планово-предупредительный и капитальный ремонт оборудования, жесточайший контроль за соблюдением положений об охране труда и техники безопасности, переподготовка кадров. Именно все это, утверждалось в резолюции, и должно предотвратить те аварии на предприятиях и транспорте, которые расценивались как «вредительство»32.
Неожиданно возникший в ходе пленума второй доклад Ежова, точнее, содоклад по третьему пункту повестки дня, да еще после принятия соответствующей резолюции, носил сугубо ведомственный характер. Он прежде всего попытался обосновать пересказанную им телеграмму Сталина и Жданова от 25 сентября 1936 г. об «опоздании на 4 года» в деле разоблачения троцкистского подполья. Ради этого он, Ежов, долго излагал хорошо известное всем: арест 30 человек группы А.Н. Слепкова и 87 человек группы И.Н. Смирнова в 1933 г., В.П. Ольберга в январе 1936 г., раскрытие группы Ю.М. Коцюбинского в 1932 г. и арест ее членов в 1936 г. Добавил и неизвестные факты — раскрытие группы правых в Западной Сибири в 1933 г., донос некоего Зафрана на К.Б. Радека, И.Н. Смирнова и Я.Н. Дробниса в 1932 г.
Попытался Ежов установить и виновного в «четырехлетнем отставании», сделав таковым Г.А. Молчанова, человека весьма подходящего для роли козла отпущения. Дело в том, что только что, 3 февраля, арестованный Молчанов с ноября 1917-го по июнь 1918 г. служил ординарцем в штабе Антонова-Овсеенко, впоследствии открытого сторонника Троцкого, а затем, вплоть до лета 1920 г., находился в рядах Красной армии, опять же возглавляемой Троцким.
Наконец, Ежов сообщил и о принятых для искоренения «вредительства» в подведомственном ему наркомате мерах. Об аресте 238 чекистов высокого ранга, в том числе 107, работавших в Главном управлении госбезопасности33.
Выступившие в прениях сотрудники НКВД поддержали линию, намеченную их шефом. Бывший нарком Г.Г. Ягода, начальник управления по Ленинградской области Л.М. Заковский, первый заместитель наркома Я.С. Агранов, нарком внутренних дел УССР В.А. Балицкий, начальник управления по Московской области С.Ф. Реденс, начальник контрразведывательного отдела Л.Г. Миронов дружно поддержали Ежова в главном — признали, что именно в 1931—1932 гг. резко ослабли действия по разоблачению «вражеского подполья». Вместе с тем они разошлись во взглядах на то, кто повинен в этом. Только Ягода поддержал Ежова, назвав ответственным за все одного Молчанова. Остальные настаивали на виновности прежде всего бывшего наркома. Ту же позицию заняли выступавшие в прениях нарком здравоохранения СССР Г.Н. Каминский, первый секретарь Азово-Черноморского крайкома, в прошлом отдавший четырнадцать лет ответственной работе в ОГПУ Е.Г. Евдокимов, секретарь ЦИК СССР, в 1931 — 1932 гг. заместитель председателя ОГПУ, а в 1933-1935 гг. прокурор СССР И.А. Акулов34.
Диссонансом прозвучали лишь два выступления. М.М. Литвинов крайне отрицательно оценил деятельность зарубежной агентуры НКВД, которая постоянно измышляла ни разу не подтвердившиеся заговоры с целью покушения на наркома иностранных дел35. Более резко высказался А.Я. Вышинский. Он поведал о том, что слишком часто следователи НКВД, проводя допросы, демонстрируют непрофессионализм, вопиющую неграмотность, сознательно допускают преступные подтасовки. Он, в частности, честно признал:
«Качество следственного производства у нас недостаточно, и не только в органах НКВД, но и в органах прокуратуры. Наши следственные материалы страдают тем, что мы называем в своем кругу «обвинительным уклоном». Это тоже своего рода «честь мундира» — если уж попал, зацепили, потащили обвиняемого, нужно доказать во что бы то ни стало, что он виноват. Если следствие приходит к иным результатам, чем обвинение, то это считается просто неудобным. Считается неловко прекратить дело за недоказанностью, как будто это компрометирует работу».
Вышинский пояснил, что такой «обвинительный уклон» нарушает инструкцию ЦК от 8 мая 1933 г. (которую не раз поминал в докладе Ежов, извращая ее истинный смысл). Подчеркнул — документ этот направлен на то, «чтобы предостеречь против огульного, неосновательного привлечения людей к ответственности». И добавил: «К сожалению, до сих пор инструкция от 8 мая выполняется плохо»36.
В еще большей степени усложнил и запутал недавно простое понятие «враг» Сталин. Выступая за два дня до окончания пленума, он, говорил слишком пространно, разбрасываясь по тематике. Прибегал к умолчанию, недоговоренности, намекам — видимо, по какой-то причине не мог позволить себе сказать прямо то, что хотел. Большую часть доклада — явно подыгрывая настроениям, царившим на пленуме, — он посвятил осуждению троцкистов, вслед за Молотовым связав их с беспартийными «шахтинцами» и «промпартийцами». Затронул мимоходом международные дела, чтобы от «капиталистического окружения» перейти к обоснованию обострения классовой борьбы. Но сказал он и о новой, более страшной опасности — «одуряющей атмосфере зазнайства и самодовольства, атмосфере парадности и шумливых восхвалений» и лишь обозначил повинных в том, риторически приведя мнение неких неназванных оппонентов: «Партийный устав, выборность парторганов, отчетность партийных руководителей перед партийной массой? Да есть ли во всем этом нужда?»
Уже ближе к концу доклада Сталин еще раз намекнул на тех же оппонентов: «Современные вредители, обладающие партийным билетом, обманывают наших людей на политическом доверии к ним, как к членам партии…. Слабость наших людей составляет… отсутствие проверки людей не по их политическим декларациям, а по результатам их работы».
И лишь завершая речь, он опять вернулся к той же, явно главной для него теме. И прямо назвал тех, кто должен быть готов лишиться своих постов. Партийных руководителей: 3—4 тыс. — высшего звена, 30—40 тыс. — среднего и 100—150 тыс. низового. Указал и срок — шесть месяцев, когда придется «влить в эти ряды свежие силы, ждущие своего выдвижения»37, то есть как раз до выборов в Верховный Совет СССР и местные советы.
С началом прений опасения Сталина стали понятны. Он, как оказалось, наткнулся на глухую стену непонимания, нежелания членов ЦК, услышавших в докладе лишь то, что захотели услышать, обсуждать то, что он предлагал. Из двадцати четырех человек, принявших участие в обсуждении, пятнадцать говорили в основном о «врагах народа», то есть троцкистах. Говорили убежденно, агрессивно, как и после доклада Жданова и Молотова. Все проблемы сводили к одному — необходимости поиска «врагов». И практически никто из них не вспомнил об основном — о недостатках в работе партийных организаций, о подготовке к выборам в Верховный Совет СССР.
Так, Е.Г. Евдокимов сразу же, с готовностью признал свои ошибки, правда, не вдаваясь в детали, и тут же заговорил о засилье «врагов» в Азово-Черноморском крае. «Везде в руководстве сидели враги партии — и первые, и вторые секретари… Почти все звенья затронуты, начиная с наркомзема, наркомсовхозов, крайвнуторга и так далее. Крепко, оказалось, засели и в краевой прокуратуре… Две организации чекистов возглавлялись врагами партии. Весь огонь враги сосредоточили на захвате городских партийных организаций».
Вину за такое положение Евдокимов целиком и полностью возложил на своего предшественника — Б.П. Шеболдаева. Да еще на А.Г. Белобородова, принципиального и твердого троцкиста, работавшего перед арестом 15 августа 1936 г. уполномоченным комитета заготовок по краю38.
Недалеко от Евдокимова по образу мышления ушел и П.П. Постышев. Снятый недавно с поста второго секретаря ЦК КП(б) Украины, он нашел единственное весомое и бесспорное оправдание своим ошибкам. С гордостью заявил:
«Мы ведь на Украине все-таки одиннадцать тысяч всяких врагов исключили из партии, очень многих из них посадили»39. Сходными по сути оказались выступления Б.П. Шеболдаева, И.Д. Кабакова, Я.Б. Гамарника, А.И. Угарова, А.В. Косарева.
Изменить столь агрессивный дух пленума попытался Я.А. Яковлев. Ссылаясь на данные КПК, он сделал все возможное, дабы пресечь репрессивные устремления членов ЦК, Настойчиво убеждал их, что число исключенных из партии далеко не равнозначно количеству «врагов», что большинство бывших членов ВКП(б) пострадали не из-за своих троцкистских убеждений, а по иным, более простым, прозаическим причинам — из-за казенщины, бюрократизма и равнодушия к людям. Яковлев рассказал:
«Когда мы, Комитет партийного контроля, познакомились со 155 исключенными на трех предприятиях (Москвы — Ю.Ж.), из них 62 исключили за пассивность. Из этих 155 две трети работают на производстве больше десяти лет. 70 — слесари, токари, шлифовальщики, инженеры, техники. Из этих 155 122 — стахановцы. В чем же здесь дело? Мне кажется, дело в том, что здесь имело место… отсутствие внимания к людям».
Не ограничиваясь примером по столице, Яковлев привел данные по НКПС. «На сети железных дорог — сообщил он, — насчитывается около 75 тысяч исключенных из партии» при общем числе коммунистов там 156 тысяч. Столь удручающий результат чистки он объяснил так: «Исключена очень большая часть за пассивность, политнеграмотность и неуплату членских взносов». И бросил обвинения в адрес пленума: «ЦК потребовал, не на прошлом пленуме, а на пленуме, который до того был, в конце 1935 г., товарищ Ежов поставил перед москвичами вопрос: у вас плохо с поиском и изгнанием из партии врагов. В ответ на это ряд организаций быстро нагнал нужный процент»110.
Однако даже такая, откровенно негативная характеристика членов ЦК не оказала на них никакого воздействия. Никто из них не только не попытался как-то оправдаться, ответить на выступление Яковлева, но вообще не обратил внимания на подобное заявление. Потому-то пришлось взять слово заведующему отделом руководящих партийных органов Г.М. Маленкову. Он говорил практически о том же, о чем уже сказал Яковлев, — о невнимании, равнодушии партсекретарей к рядовым членам партии. Подчеркнул, что настоящие, а не мнимые троцкисты составили, в общем, не более одной десятой исключенных. Указал, что бездумные, формальные чистки повсюду привели к резкому уменьшению областных и краевых организаций — почти наполовину. Что первые секретари создают чуть ли не повсеместно своеобразные личные кланы партбюрократии, даже при переводе в другой край или область тянут за собой «хвост» из лично преданных людей, с кем они давно сработались. По его мнению, те же первые секретари потворствуют открытой лести в свой адрес, что порождает подхалимаж, зазнайство, самодовольство.
Дав столь нелицеприятную оценку партократии, Маленков уточнил округленные цифры, приведенные в докладе Сталиным. Дал справку, что в целом к номенклатуре ЦК или к руководителям высшего звена относятся не 3—4 тысячи человек, а значительно больше — 5860 первых и вторых секретарей горкомов, райкомов, обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий. К низшему же не 100—150 тысяч, а всего 94145 секретарей парткомов первичных организаций41. Тем самым он как бы продемонстрировал явную раздутость руководящего звена и намекнул о вполне возможном сокращении его.
Речи Яковлева и Маленкова несколько охладили пыл членов ЦК, однако так и не заставили их выступать по теме доклада Сталина. Участники пленума перестали говорить о «врагах», их засилье, но тут же нашли себе иных противников — в лице друг друга. С.Е. Кудрявцев, член ЦК и ПБ компартии Украины, и П.П. Любченко назвали нового виновного во всех ошибках, допущенных в республике, — Постышева. А.А. Андреев обрушился на Шеболдаева, В.И. Полонский, секретарь ВЦСПС, — на Н.М. Шверника. Н.С. Хрущев, упорно защищая свой метод чистки, вступил в полемику с Яковлевым, пытался опровергнуть его. Такой поворот в ходе пленума позволил Сталину в заключительном слове 5 марта сказать гораздо больше и яснее, нежели в докладе.
Прежде всего Иосиф Виссарионович объявил о том, что, несомненно, считал для себя наиважнейшим, — необходимости вскоре разграничить функции партии и органов исполнительной власти.
«Партийные организации будут освобождены от хозяйственной работы, хотя произойдет это далеко не сразу. Для этого необходимо время. Надо укомплектовать органы сельского хозяйства, дать туда лучших людей. Промышленность, она крепче построена, и ее органы не дадут вам подменить их. И это очень хорошо. Надо усвоить метод большевистского руководства советскими, хозяйственными органами, не подменять их и не обезличивать, а помогать им, укреплять их и руководить через них, а не помимо их».
Затем Сталин выразил свое отношение к тем, кто пытался последние десять лет подменять собой исполнительную ветвь власти: к левым — троцкистам и зиновьевцам, к правым — бухаринцам. К тем, кто совсем недавно составлял ядро партии, кто пытался и теперь действовать по-старому в совершенно новых условиях. Он не стал оценивать их как серьезную силу, которая представляет с его точки зрения, опасность. Не поленившись вслух подсчитать, сколько же в партии изначально имелось убежденных идейных троцкистов и зиновьевцев, а также правых, он пришел к выводу, что не более 30 тысяч человек, в чем полностью сошелся в подсчетах с Троцким. Но сразу же уточнил: из них «уже арестовано 18 тысяч», а из тех, кто остался на свободе, многие «перешли на сторону партии, и перешли довольно основательно. Часть выбыла из партии».
Сталин несколько раз возвращался к данной проблеме. Пытался убедить членов ЦК, что необходимо разделять бывших оппозиционеров на две категории — лидеров и рядовых участников, думая и заботясь при том о судьбе последних. Он вспомнил о тех полутора миллионах человек, которых «вычистили» из партии по различным причинам начиная с 1922 г. И счел сохранявшееся негативное отношение к ним неверным, ничем не оправданным. «У нас, — бросил в зал Иосиф Виссарионович, — развелись люди больших масштабов, которые мыслят тысячами и десятками тысяч. Исключить 10 тысяч членов партии — пустяки, чепуха это». Не без основания полагая, что именно эти полтора миллиона человек легко могут стать объектом репрессий, он прямо обратился к участникам пленума:
«В речах некоторых товарищей сквозила мысль о том, что давай теперь направо и налево бить всякого, кто когда-либо шел по одной улице с троцкистом или кто когда-либо в одной общественной столовой где-то по соседству с Троцким обедал… Это не выйдет, это не годится».
Третьей для Сталина — по смыслу, а не по построению доклада — стала проблема партократии, которую он вполне преднамеренно разделил на три неравные как по численности, так и по властным полномочиям группы. К первой отнес 102 тысячи секретарей первичных организаций, но сразу же отметил, что к ним особых претензий не имеет и требует от них лишь одного — повышения политического уровня. Вторую группу, три с половиной тысячи секретарей райкомов и горкомов, он счел чрезмерной по численности, почему и предложил сократить ее за счет совместительства должностей секретарей райкомов, обкомов, крайкомов. Главное же внимание Сталин уделил третьей группе, включавшей свыше ста секретарей обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий, к которым без каких бы то ни было объяснений причислил еще и наркомов. Именно о них он выразился донельзя презрительно.
«У нас, — заметил Сталин, — некоторые товарищи думают, что если он нарком, то он все знает. Думают, что чин сам по себе дает очень большое, почти исчерпывающее знание. Или думают: если я член ЦК, стало быть, не случайно я член ЦК, стало быть, я все знаю». И добавил назидательно, по-учительски: «Неверно это».
Подчеркнув именно такую определяющую черту и партократии и бюрократии в целом, Сталин предложил обязать всех секретарей трех групп пройти обязательное обучение или переподготовку на полугодовых курсах, которые скоро будут созданы. Но до отъезда на учебу секретари всех трех групп должны «выдвинуть двух заместителей себе, настоящих, полноценных, способных заменить их». Такое настоятельное требование он объяснил в реплике, брошенной во время выступления М.М. Хатаевича: «Многие из вас боятся конкуренции, потому замухрышек выдвигают, а они вам дают плохую помощь, не могут быть настоящими заместителями»42.
Секретари как первой, так и второй групп отлично понимали, что после курсов их скорее всего переместят, направят на какую-нибудь должность, но не обязательно на партийную. Сталин постарался подсластить горькую пилюлю: «Мы, старики, скоро отойдем, сойдем со сцены. Это закон природы. И мы бы хотели, чтобы у нас было несколько смен»44.
Столь же далекой от призывов к «охоте на ведьм», как и заключительное слово, оказалась резолюция по докладу Сталина. За нее, как повелось в последние годы, без каких-либо замечаний и изменений, единодушно проголосовали участники пленума. Слова же «предательская и шпионско-вредительская деятельность троцкистских фашистов», упоминавшиеся лишь раз, да и то в преамбуле, послужили только поводом для установления серьезнейших недостатков в работе партийных организаций и их руководителей. Резолюция определила следующее:
1. Парторганизации увлеклись хозяйственной деятельностью, отошли от партийно-политической руководящей, «подмяли под себя и обезличили органы наркомзема на местах, подменив их собой, и превратились в узких хозяйственников».
362
2. «Повернувшись от партийно-политической работы к хозяйственным и прежде всего к сельскохозяйственным кампаниям, наши партийные руководители стали незаметно переносить основную базу своей работы из города в область. Они стали рассматривать город с его рабочим классом не как руководящую политическую и культурную силу области, а как один из многих участков области».
3. «Наши партийные руководители стали терять вкус к идеологической работе, к работе по партийно-политическому воспитанию партийных и беспартийных масс».
4. «Стали терять вкус также к критике наших недостатков и самокритике партийных руководителей…»
5. «Стали также отходить от прямой ответственности перед партийными массами… взяли на себя смелость подменить выборность кооптацией… получился таким образом бюрократический централизм».
6. В кадровой работе, уточнялось в резолюции, «надо подходить к работникам не формально-бюрократически, а по существу, т.е., во-первых, с точки зрения политической (заслуживают ли они политического доверия) и, во-вторых, с точки зрения деловой (пригодны ли они для данной работы)».
7. Руководители парторганизаций «страдают отсутствием должного внимания к людям, к членам партии, к работникам… В результате такого бездушного отношения к людям, членам партии и партийным работникам искусственно создается недовольство и озлобление в одной части партии».
8. Наконец, отмечалось в резолюции, несмотря на отсутствие образования, партруководители не хотят повышать свой уровень, учиться, проходить переподготовку.
В резолюции, естественно, прозвучало требование незамедлительного устранения определенных таким образом истинных недостатков в партийной работе. В пунктах с 1-го по 8-й — осудить практику подмены и обезличивания хозяйственных органов; срочно возвратиться исключительно к партийно-политической работе, перенести ее прежде всего в город; уделять большее внимание печати. В пунктах с 9-го по 14-й — решительно отвергнуть «практику превращения пленумов обкомов, крайкомов, горкомов, партийных конференций, городских активов и т.п. в средство парадных манифестаций и шумливых приветствий вождям»; восстановить отчетность парторганов перед пленумами, пресечь практику кооптации в партийных организациях. В пунктах 15—18 говорилось о принципиально новом подходе в работе с кадрами, а в пунктах 19—25 — об учебе и переподготовке партийных руководителей44.
Так Сталин сделал последнюю попытку подстраховать намеченные реформы, гарантировать столь назревшую ротацию кадров не только альтернативными выборами в Верховный Совет СССР, но и перевыборами, а точнее, настоящими выборами во всех партийных организациях.
Отправить на печать