НАВЯЗЫВАЮЩИЙ И СОЦИАЛИЗИРУЮЩИЙ СТИЛИ: СОВРЕМЕННЫЙ НАЦИОНАЛИЗМ КАК ФЕТАЛЬНАЯ ДРАМА
Благодаря установлению навязывающего стиля воспитания детей, более последовательного и внимательного, основанного главным образом на психологических, а не физических способах контроля, мужчины и женщины начала нового времени впервые сумели достичь, как определила это Мелания Кляйн, «депрессивной позиции», то есть такого ослабления мании преследования и расщепления, которое позволило индивиду объединить хороший и плохой образы родителей и столкнуться с чувствами вины и возмещения ущерба (reparative feelings). Эта-то новая личность и сумела в дальнейшем создать науку нового времени в интеллектуальной сфере, произвести индустриальную революцию в технологической сфере и прийти к любви в браке в личной сфере.
Однако, любые достижения личности нового времени были возможны лишь с развитием матрицы фетальной фантазии, с которой эти достижения были неразрывно связаны. Мы уже видели, что в ранних религиозных системах содержались фетальные фантазии географической системы, которая была сосредоточена на пуповинной центральной оси мира (аксис мунди) или пупе мира (омфалос) и дополнялась мегалитическими конструкциями для астрономических наблюдений и змеевидными геодезическими силами. На таких фетальных фантазиях, наполненных битвами с мировым драконом и солнечной символикой смерти и рождения вновь, древним астрономам приходилось строить свои первые научные системы. Точно так же и первым химикам приходилось изобретать свою науку на Основе древней традиции алхимии, которая повсюду состояла из элементов фетальной драмы. Алхимики «рассматривали алхимический сосуд как чрево, где вырастает плод» из таких элементов, как «кровь дракона». а через девять месяцев появляется на свет «королевское дитя», восседающее на Дереве Жизни - «философский камень», родившийся в сосуде алхимика из низших металлов. Первые ученые, такие, как Ньютон и Бойль, были уверены, что в своих лабораториях наблюдают эти образы и фетальные драмы, и понадобилось несколько столетий, прежде чем алхимия и химия стали четко разграничиваться.
Политика нового времени тоже была изобретена на основе матрицы более раннего фетального символизма. Когда центр фантазии плацентарного могущества стал смещаться от монарха к «нации», теоретики от политики начала нового времени придумали «интенцио попули, [который] есть центр мистического тела … сердце, от которого передается к… членам тела, подобно питающему кровяному потоку, политическое обеспечение благосостояния народа». Это мистическое центральное сердце, эта новая плацента, питающая каждого жителя королевства, этот корпус мистикум зародыша, по определению Фортескью, мог располагаться как в лидере, так и в небольшой группе представителей, но олицетворял собой королевство, которое поддерживал и контролировал посредством своей питающей крови.
Лишь когда плацентарная символика начала смещаться от монарха в качестве держателя власти к «нации», смогла зародиться характерная для нового времени групповая фантазия национализма, с ее акцентом на смежные национальные границы, расовую чистоту и мистическое участие каждого гражданина в национальной фетальной драме - особенно в войне. Лидеры нации периодически совещаются с этим мистическим центральным «сердцем государства», в точности так же, как это делали фараоны, когда удалялись в храм, чтобы им там пригрезились послания плацентарного бога, только теперь эти послания называются «волей народа». Такие совещания с «волей нации» (например, заседания конгресса по вопросу, вступать или не вступать в войну, во время «кризиса» в Тонкинском заливе) основаны на той же фантазии, что и совещания фараона с «волей богов» в храме видений; в них определяется состояние групповой фантазии: насколько оскверненной чувствует себя группа, насколько она испытывает коллапс границ эго и насколько велик ее гнев против «центрального сердца». Как мы увидим в заключительном разделе главы, лидеры современных наций очень часто удаляются в символический храм видений для совещания со своим плацентарным богом, когда в конце каждой стадии «коллапса» (ФС 3) выбирают врага.
Доказательства четырехстадийного фетального цикла в современной национальной политике приводятся в моих предыдущих работах по групповой фантазии, которые резюмированы во вводной части данной главы. Поскольку в современных нациях большая часть людей воспитана в навязывающем и социализирующем стилях, то националистская групповая фантазия, в рамках которой мы воплощаем сегодня фетальную драму, состоит из культа «национальной воли», в том виде, в каком ее интерпретируют избранные лидеры, из неотвратимо нарастающего осквернения этой «национальной жизнетворной крови», коллапса национальной воли и жертвенной битвы со звероподобным врагом, часто с другой нацией, с целью очистить национальную кровь и возродить жизненные силы нации. В настоящее время американцы, подобно палеолитическому человеку 15 тысяч лет назад, все еще поклоняются Ядовитой Плаценте в виде опасного Великого Медведя - мы наполняем журналы его изображениями и немало энергии тратим на то, чтобы его убить, только на этот раз мы охотимся на русского медведя, мы выбираем лидера и верим, что он достаточно могуществен, чтобы держать опасного зверя на расстоянии - поэтому Америка никогда не вступала в войну в первые годы президентских сроков. Однако нарастающего осквернения национальной жизнетворной крови не избежать, и неминуем коллапс групповых защитных механизмов, за которым следуют мучительное национальное жертвоприношение и рождение вновь. Как сказал Гитлер одному из своих помощников накануне вторжения в Польшу, когда они вдвоем смотрели на красные отблески северного сияния: «Это похоже на море крови. На этот раз без силы не обойтись».
Поскольку все наши «великие» лидеры - от Цезаря и Наполеона до Черчилля и Рузвельта - были жрецами на жертвоприношениях, с руками, обагренными кровью миллионов, мы должны очень серьезно относиться к этому центральному ритуалу, не менее серьезно, чем, скажем, ацтеки относились к своим периодическим ритуальным жертвоприношениям молодежи богам. Когда наши журналы рисуют Америку, ощетинившуюся атомными ракетами на русского медведя, психоисторик должен понимать, что этот образ в точности передает, какой ощущается в данный момент американская групповая фантазия. А теперь, чтобы исследовать недавний по времени жертвенный кризис американской групповой фантазии, я вернусь к групповым фантазиям и событиям, имевшим место во время президентского срока Картера, и к так называемому Иранскому кризису.
III. ФЕТАЛЬНАЯ ДРАМА В АМЕРИКАНСКОЙ ГРУППОВОЙ ФАНТАЗИИ
Я твердо убежден, что психоистория - это наука, и что задача психоисторика - выработать доступные проверке гипотезы и, исходя из этих гипотез, сделать предсказания, с тем чтобы, опровергнув часть гипотез, можно было сформулировать новую теорию. Соответственно, когда я в начале президентского срока Джимми Картера впервые предложил четырехстадийную модель исторических групповых фантазий, я сделал серию предсказаний относительно будущих событий, которые должны были произойти, если теория верна.
Вот эти предсказания:
1. В 1979 г. доверие американцев к Картеру потерпит крах.
2. Этот коллапс будет сопровождаться мощной групповой фантазийной символикой распада, удушения и смерти как Картера, так и нации.
3. В конце 1979 г. нация потребует у Картера найти способ «унизить другого», на которого можно было бы спроецировать национальный гнев.
4. Этот новый враг, вероятно, будет обнаружен на Ближнем Востоке.
5. Поощряемый к тому, чтобы «стать жестким» с этим врагом, Картер ответит военной акцией, которая, вероятно, приведет к войне.
В остальной части главы я продемонстрирую, что первые четыре предсказания подтвердились, и так называемый Иранский кризис в действительности был хорошо обоснованным решением стадии «коллапса», а пятое предсказание частично подтвердилось, а частично нет, поскольку военная акция Америки в Иране оказалась «неудачной» и не привела к войне. Но перед тем, как приступить к анализу этих событий, я хотел бы обратить внимание на реакцию читателей на мои первые попытки психоисторического прогноза, как на урок, наглядный теми сильными тревогами, которые пробуждает наша новая наука.
Я уже давно привык к оскорблениям со стороны ученых самых разных специальностей и часто пытался понять, какие мотивы стоят за такой реакцией. Но моя короткая 20-страничная статья в нашей книге «Джимми Картер и американская фантазия» - возможно, потому, что это была первая моя работа о текущих групповых фантазиях, - вызвала бурю гнева, с какой мне никогда прежде не приходилось сталкиваться.
Обозреватели, похоже, особенно негодовали по поводу претензий к научной методологии. Гарри Уилс в статье под заголовком «Психоистория - болтовня» назвал меня «шарлатаном нашей «научной эры», человеком, который использует «метод Микки Демауса», способный свести с ума читателей». Других приводили в негодование «возмутительная» дерзость, с которой я делаю прогнозы, мои «детерминистские методы», мое «научное высокомерие» и мои претензии на написание «научной беллетристики», по выражению «Уолл Стрит Джорнэл». В «Паблишере Уикли» меня назвали «ничтожеством в роли оракула», в «Нью-Йорк Пост» «злобно бормочущим ревизионистом», а в «Атланта Конститьюшн» было объявлено, что мои прогнозы - это «психолепет… чистейшая ерунда… чепуха… вздор».
Коллег-психоисториков моя попытка прогноза вывела из равновесия еще сильнее: в «Психоисторическом обозрении» прогнозы были названы продуктом моей «собственной взбудораженной фантазии»; Питер Левенберг в разговоре с репортером назвал мои предсказания «безответственным сенсуализмом», поскольку «как история, так и психоанализ имеют дело [лишь] с гаослесказаниями, с реконструкцией причинных связей в прошлом»; Джон Фитцпатрик сказал, что «психоисторикам не дано точно предсказывать, что будет делать тот или иной президент»; другой психоисторик заявил перед репортером: «Я не хочу выставлять напоказ грязное белье психоистории, но упрямство, с которым Демоз настаивает на «научной» природе своего материла, выводит из терпения»; Роберт Коулз высказался в «Ньюсуик» следующим образом: «Одни пишут на стенах неприличные слова, другие пишут психоисторию»; «Хронике высшего образования» моя работа получила название «рака, который пускает метастазы по всему телу исторической науки»; а Джон Демос сказал: «Мы должны затормозить такого рода психоисторию».
Вскоре стало ясно, что призыв к «торможению» моей «раковой» деятельности подразумевает не только слова, но и действия: научные журналы стали отказывать в рецензиях на книгу, научные общества отклоняли мои заявления о вступлении в члены «по причине спорного характера вашей работы», аспирантам, которые использовали мою теорию, отказывали в степени доктора, поскольку они общались со мной, студентам рекомендовали прекратить сотрудничать в моем журнале, иначе их не примут в аспирантуру, - одному из моих соавторов по книге о Картере пригрозили потерей профессорского места в связи с участием в работе над книгой.
Природа того, что происходит, когда психоисторические интерпретации касаются текущих групповых фантазий, а не групповых фантазий прошлого, очевидна - разделяющая фантазию группа реагирует так же, как и пациент, когда психоаналитик преждевременно дает интерпретацию его случая - с сильнейшим чувством униженности и гнева. Инфантильное содержание, о котором я писал, не могло исходить от групповых фантазий, в которые они верили, поэтому оно должно было исходить от моей собственной инфантильной «взбудораженной фантазии», и инфантильным должен был быть я сам, ребячливый «Микки Демаус», публикующий свои фантазии в журнале, который представляет собой «книгу комиксов для взрослых». Как выразился однажды Байон, группы не в состоянии оценить исследование «характеристик божества, чей культ в это время процветает». Единственный лестный отклик на книгу о Картере мы получили из Германии, в Америке лучший прием находят те психоисторики, которые пишут о Гитлере и о немцах.
СТАДИЯ КОЛЛАПСА ГРУППОВОЙ ФАНТАЗИИ КАРТЕРА
Стадия коллапса президентского срока Джимми Картера началась в 1979 г. Америка, самая богатая и свободная нация в истории, находящаяся на пике процветания, с самым высоким за всю свою историю валовым национальным продуктом и самым низким числом людей за чертой бедности, впервые за последние несколько десятков лет не страдающая от войн и внутренних раздоров, начала разделять групповую фантазию полного краха своего могущества.
За коротким всплеском доверия к Картеру после успешных мирных переговоров по Ближнему Востоку в Кэмп-Дэвиде (их фантазийный анализ см. в моей работе «Исторические групповые фантазии») последовало быстрое падение доверия к нему американцев в течение первых восьми месяцев года. Результаты опроса мнения, проведенного в апреле журналом «Тайм» для выяснения «состояния нации», были озаглавлены «Есть причины для тревоги»; на пресс-конференциях репортеры стали спрашивать Картера, почему он «проявляет такую слабость и немощность»; Джордж Уилл в «Ньюсуик» заявил, что теперь Картер «движется по пути краха, по мере того, как Америка все быстрее идет к упадку»; «Вашингтон Стар» дал одной из статей заголовок «Скатывание к мировому бессилию»; «Нью-Йорк Таймс» однажды поместил сразу две статьи: в первой от Картера требовали, чтобы он отказался от должности в качестве «самого слабого и некомпетентного президента после Мартина Ван Бурена», а вторая была написана психиатром, утверждавшим, что Картер нуждается в психиатрическом лечении; а в опросе национального масштаба, где надо было определить «самого выдающегося по своей некомпетентности» президента в истории Америки, все выбирали Картера. Все чаще слышались сомнения в психическом здоровье Картера; однажды, когда Картер просто отложил речь, которую должен был произнести перед прессой, «оставшаяся без объяснения отмена заставила всех предполагать, что Картер сошел с ума», и его пресс-секретарю пришлось заверить репортеров, что «Картер здоров, находится при исполнении обязанностей и знает, что делает».
Карикатуры этого периода изображают Картера падающим, распадающимся или умирающим, выражая одновременно и наши пожелания ему, и чувства, которые мы разделяли в отношении самих себя, ведь в конце концов именно американский народ разделял групповую фантазию краха и распада. Но вскоре групповой гнев по поводу потерпевшего неудачу слабого лидера, который позволяет себя душить, начал проявляться в карикатурах с плацентарными осьминогами, удушающими Картера или нас самих - карикатуры стали кишеть удушающими нас осьминогами, которые олицетворяли ОПЕК, инфляцию, бюрократизм в правительстве - и все они перекрывали нам кислород. (Эти два рисунка типичны для серии из 400 карикатур, изображающих удушение, падение и распад. Эти карикатуры содержатся в моих подшивках за те месяцы, в то время как в газетах и журналах за предыдущие месяцы я сумел найти лишь дюжину таких карикатур, и то ощущение «падения» выражалась там в более мягкой форме.) Желания смерти плацентарного лидера усиливались, про Картера стали говорить, что он «последний раз фигурирует в политике», что он «в числе политических «ходячих мертвецов» и «политически себя похоронил», а одна из крупнейших газет даже поместила на первой странице интервью с одним из рабочих лидеров:
- Может ли президент как-нибудь вернуть себе престиж в ваших глазах?
- Да, есть один способ.
- Какой же?
- Умереть.
Поскольку Америка воображала себя зависимой от своего лидера как от источника жизненных сил и желала его смерти одновременно, то возникало сильнейшее противоречие, из-за которого летом 1979 г. у людей появилось ощущение надвигающегося сумасшествия. В статье под заголовком «Летнее сумасшествие» Джеймс Рестон объявил о «Нервном срыве в Вашингтоне», еще несколько журналов украсили обложки заголовками «Летнее сумасшествие», а Розалин Картер отправилась в турне по стране с выступлениями, целью которых, согласно одной газете, было «защитить психическое… здоровье своего мужа».
Столкнувшись с групповым помешательством на почве ощущений краха, осквернения и распада, Картер сделал то, что и должен делать в таких случаях любой плацентарный лидер: он удалился «на вершину горы», в храм видений (Кэмп-Дэвид), чтобы посовещаться с богами, как прекратить осквернение. Он сам был таким оскверненным, таким табу - подобно менструирующей женщине, таким опасным, что подлежал изоляции. В течение двух недель к нему на гору тянулась процессия советников и других посетителей, а когда он спустился вниз, то объявил о своем открытии: мы проходим через «кризис доверия, который поразил нашу национальную волю в самое сердце и душу и угрожает разрушением социального и политического устройства Америки».
Диагноз был безупречно точен: «национальное сердце» действительно было поражено и умирало. Но какое жертвоприношение могло удовлетворить чудовищную оскверняющую Ядовитую Плаценту? Сначала Картер попытался предпринять, по выражению «Тайм», небольшое «кровопускание… очищение храма… На прошлой неделе, через три дня после своей медитации в Кэмп-Дэвиде, Джимми Картер прибег к чистке, настолько же полной и кровавой, как и все подобные чистки в новейшей истории президентов - к перевороту, когда за 24 часа почти половина кабинета ушла в отставку». Но боги, то есть народ, отклонили кровавую жертву, признав ее недостаточной; было сказано, что это «все равно, что переставлять стулья на «Титанике». Корабль государства продолжал тонуть в оскверненных водах, и рейтинг Картера опустился до самого низкого показателя, который когда-либо выпадал на долю американских президентов. Что было делать?
Следует помнить: на определенной стадии любая группа и любой лидер понимают, что, отыскав внешнего врага и направив против него обвинения, можно ослабить ощущение оскверненности и слабости группы и добиться сплочения группы. В конце концов, психоистория всего лишь доводит до сознания то, что постоянно неосознанно разделяют и сообщают друг другу исторические группы. Несмотря на искренние предвыборные обещания Картера, что Америка больше не будет полагаться на военное решение своих проблем, несмотря на назначение государственным секретарем противника войн Сайруса Вэнса, Картер все же признал, что в дальнейшем от него могут потребовать «повести себя жестко» с тем или иным врагом, тем, что назначил своим советником по иностранным делам Збигнева Бжезинского, хорошо известного ястреба, который, согласно высказыванию одного из советников Белого дома в «Ныосуик», прекрасно знал, как выйти из кризиса доверия к Картеру: «На встрече с деятелями конгресса в прошлом году он [Бжезинский] согласился с замечанием… что «небольшая война» пошла бы на пользу в качестве доказательства жесткости президента».
Вот почему осенью 1979 г. Бжезинский и Картер неожиданно обнаружили на Кубе русские войска. Это вызвало бурю яростных протестов и призывы к действию в конгрессе, а Картер объявил о новом «Кубинском кризисе», попросив нацию «сохранять спокойствие» и заявив: «Сохранение статус-кво меня не удовлетворит». Однако обстрела русских за этим не последовало, и вскоре стало ясно, что жертвенного козла отпущения в этот момент на Кубе нет, поэтому «поиск объекта для унижения» продолжился.
ГРУППОВОЙ ПСИХОТИЧЕСКИЙ ИНСАЙТ: ПРИНЕСЕНИЕ В ЖЕРТВУ ЗАЛОЖНИКОВ В ИРАНЕ
Внешняя политика той или иной нации проводится прежде всего для того, чтобы иметь по всему миру достаточное количество горячих точек, и чтобы лидер мог найти жертвенный кризис на чужой земле, когда нация испытает в этом потребность. Хотя осенью 1979 г. под рукой не было по-настоящему полезного врага, который сумел бы сыграть роль звероподобной Ядовитой Плаценты, все же одна точка была очень даже горячей в течение предыдущих месяцев и могла дать необходимый «групповой психотический инсайт», выступив в роли унижающего врага, повинного в том, что Америка испытывает чувства оскверненности и удушения: Иран. С начала года иранские революционеры захватывали в Тегеране американцев, срывали американские флаги и скандировали: «Смерть американцам» на массовых митингах, причем митингующие периодически нападали на американские сооружения и персонал. Несмотря на постоянные просьбы американцев в Иране переместить сотрудников и оборудование в безопасное место, усилить охрану (что дало эффект в Афганистане) и принять другие меры предосторожности на случай нападений революционеров, несмотря на недвусмысленные предупреждения со стороны американских военных о возможности инцидентов (один американский генерал спросил:
«Сколько же еще американцев должно погибнуть, прежде чем мы что-нибудь предпримем?»), Вашингтон отказывался от любых действий, кроме одного. Этой единственной мерой доказывалась символичность и жертвенная природа отказа обеспечить американцам защиту. После того как 100 тысяч иранцев 25 мая атаковали огороженную американскую территорию и сорвали американский флаг, были быстро приняты меры по защите флага: флагшток смазали топленым салом, а в 20 футах от верхушки сделали преграду, чтобы отбить охоту карабкаться за флагом. Неосознанное послание ясно говорило: защитив плацентарный флаг, защитим «национальную честь», пожертвуем сотрудниками.
Однако иранцы не получили достаточно ясного послания, чтобы приступить к решительным действиям. Стало очевидно: чтобы священное жертвоприношение удалось, американское руководство должно предпринять некие открытые шаги. В течение нескольких месяцев под рукой была возможность явной провокации: изгнанный шах Ирана просил допуска в США. Несмотря на усилия Генри Киссинджера, Давида Рокфеллера и других «спасти нашу национальную честь» и впустить шаха в страну, от советников США и от ЦРУ поступали сообщения, в которых решительно заявлялось: «Если шаха примут Соединенные Штаты, американское посольство будет захвачено, и возникнет угроза жизням американцев». Снова и снова толпы атаковали американское посольство, и его сотрудники просили о существенном усилении охраны, но каждый раз им отказывали. В августе, когда группа Бжезинского, настаивавшая на принятии шаха, стала завоевывать все новых сторонников, из Ирана в Вашингтон пришло секретное сообщение: «Угроза захвата заложников в Тегеране остается. Не следует делать какие-либо шаги по принятию шаха в страну, пока мы не получим и не испробуем более эффективную военную охрану для посольства». Однако существенного усиления охраны или вывоза сотрудников за этим не последовало. Жертвоприношение было подготовлено: если на американское посольство нападут, а американцев убьют, Америка обретет звероподобного врага, и кризис решится путем военного вторжения.
Оставалось решить одно затруднение: и Картер, и Лэнс упорно противились принятию шаха в страну. Однажды в конце лета, когда Бжезинский и Мондейл давили на Картера, чтобы добиться принятия шаха. Картер взорвался: «Сплошной шах! (Слово «сплошной» Картер употребил, предсказывая события.) Я не собираюсь распахивать перед ним двери, пока он имеет в распоряжении другие места, где может чувствовать себя в безопасности». Это сопротивление Картера групповой фантазии, требовавшей от него «стать жестким» и «спасти национальную честь», впустив шаха в страну, происходило от силы его личности и от решимости не допустить, чтобы Америка ввязалась в войну по пустяковым причинам. Сила личности Картера - вот что я недооценил, делая последнее из пяти предсказаний: из-за отрывочности нашей информации о его детстве и личности я предположил, что на тревоги стадии коллапса он отреагирует скорее как Линдон Джонсон или Ричард Никсон, а не как Дуайт Эйзенхауэр. Вдобавок мне следовало ввести количественно измеряемый «индекс гнева», относительный показатель уровня насилия, содержащегося в групповой фантазии на стадии коллапса, с которым можно было бы точнее прогнозировать силу давления в сторону насильственных действий. Но как бы то ни было, Картер остался сильным (за что и получил название «слабого») и продолжал отказывать в принятии шаха.
Однако в Белый дом по-прежнему лился поток изъявлений народной воли со всей Америки: «Стань жестким, найди нам врага, мы изнемогаем от удушья, мы изнемогаем от ненависти к тебе!» У окружения Картера не было выбора: им приходилось лгать ему, чтобы добиться его согласия. Несмотря на консультации сотрудников Картера с врачами, где те настойчиво заявляли, что непосредственной угрозы здоровью шаха нет, что его болезнь можно легко вылечить в другом месте, Картеру говорили, что шах «на волосок от смерти» и нуждается в лечении, которое могут предложить только в Нью-Йорке. По сообщению одного из присутствовавших при разговоре. Картер спросил:
«Когда иранцы возьмут в заложники наших людей в Тегеране, что вы мне тогда будете советовать?», а по словам другого, сказал, что мы «вероятно, столкнемся с ситуацией, когда американцев захватит группа фанатиков». И все же, несмотря на эту явную опасность, Картер согласился принять шаха в страну. Это решение сопровождалось одним решающим обстоятельством, одним очень важным упущением, которое явно было главной уступкой Картера групповой фантазии: американцы в Тегеране должны были оставаться без защиты. Как сказал один репортер «Нью-Йорк Тайме»: «Вопросом, который, как ни странно, ни разу серьезно не рассматривался, была эвакуация сотрудников посольства перед принятием шаха в страну». На следующий день шах имел наглость приехать в Нью-Йорк, а еще через девять дней, в точности, как все и предсказывали, иранские революционеры взяли американцев в заложники.
