Виктор Дольник. Право на землю
Совершенно очевидно, что кардинальный для России вопрос о земельной собственности в окончательной, бесповоротной форме будет решаться не указом или законом, данным представительной властью, а референдумом. А это значит, что голосовать придется и нам с вами, мой городской читатель, людям от сельского хозяйства крайне далеким, заниматься им не собирающимся. Если бы мы были канадцами, немцами, шведами, финнами или даже японцами, то заранее можно предсказать, что большинство из нас проголосовали бы за частную собственность на землю: в мире много народов, для которых незыблемость ее столь самоочевидна, что и думать не о чем. Но для русских это мучительный вопрос. Кто-то из нас примкнет к логическим аргументам либо сторонников, либо противников частной собственности. А многие проголосуют, руководствуясь неким собственным внутренним чувством.
Когда мы обращаемся к нему, это значит, что мы обращаемся либо к усвоенной нами культурной традиции, либо даже к своим врожденным, инстинктивным программам, перешедшим к нам с генами наших предков, как человеческих, так и дочеловеческих. Обычно то, что незаметно для нас подсказывают нам генетические программы, кажется нам естественным, правильным, нормальным, справедливым. Изучает врожденные программы поведения наука этология.
А что, читатель, если нам обратиться к ней, выяснить, какие нормы «земельного права» естественны для тех или иных животных? Покопаться в инстинктах приматов, особенно стадных? И на фоне этих новых знаний взглянуть на восприятие пространства человеком? Попробуем сформулировать такой вопрос: как воспринимают и используют окружающее пространство животные? Ответ на него вводит нас в мир доселе почти неведомый, неожиданный, интересный и поучительный.
Твой хрустальный домик
Посмотрите, как рассаживаются ласточки на телеграфных проводах — как нотные знаки на нотных строчках, соблюдая между собой определенную дистанцию. Вот подлетела еще одна ласточка и сразу села с краю, но не рядом с крайней птицей. Вот еще одна подлетела и села внутрь группы, посередине широкого пробела между двумя птицами, словно специально для нее оставленного. А вот эта подлетела слишком близко к крайней ласточке, села и тут же, перебирая ножками, отбежала на некоторое расстояние. Еще одна подсела слишком близко к товарке и намерилась тут и остаться, но товарка повернула к ней клюв, приподняла крыло, и вновь прибывшая отбежала на положенное расстояние.
Наблюдая, можно дождаться и такой сцены: слишком близко подсевшая ласточка в ответ на демонстрацию клюва и крыла сама совершает те же действия. Обе ласточки раскрыли клювы навстречу друг другу, заверещали, затрепетали крыльями, и одна из них слетела с провода и перелетела на другое свободное место. Отталкиваясь от этих всем знакомых картин, вы могли бы сделать этологическос открытие (для себя, конечно, ибо этологи это знают): оказывается, ласточки подсаживаются друг к другу только на определенном расстоянии и не любят, чтобы эту дистанцию нарушали другие. Оказывается, птица как бы окружена невидимой, но ощущаемой ею самой и другими сферой, вторжение в которую отношение к партнерам по группе из доброжелательного или нейтрального делает неприязненным. А неприязнь — это, согласно этологии, легкая форма страха и агрессивности, зародыш конфликта.
Если вы понаблюдаете подольше, то убедитесь, что, как правило, отступает та птица, которая нарушила чужое пространство, а выигрывает та, в пространство которой вторглись. Как будто нарушителя затормаживает, сдерживает, одергивает какая-то невидимая сила. Этологи доказали, что сдерживающая неправого сила пробуждается в нем самом. Это не что иное, как инстинктивная (врожденная) программа запрета, как бы гласящая: «попав в конфликт, коль сам нарушил дистанцию, ты из него легко и быстро выйдешь, если уступишь, когда же нарушил не ты — уступать не надо». Инстинктивные запреты образуют естественную мораль животного, помогая ему меньше и реже вступать в конфликты и не доходить в них до крайности.
Индивидуальная дистанция окружает особь у большинства видов животных, и ласточки тут не лучший, а просто всем читателям знакомый пример. Этологи выяснили, что протяженность индивидуального пространства не только разная у разных видов, но может изменяться и в пределах одного вида. Так детеныши (щенки, котята, цыплята) могут поначалу ее не проявлять, а потом она начинает возрастать, достигая полной величины у взрослых особей. Дистанция может в одни сезоны года сжиматься, а в другие — расширяться, так бывает у некоторых птиц. У самцов эта дистанция побольше, чем у самок, и зависит от секреции мужских половых гормонов. Ритуалы предбрачного ухаживания у животных имеют одной из целей подготовку партнеров к нарушению индивидуальных дистанций при спаривании. У обезьян индивидуальная дистанция соблюдается, но есть несколько поводов для ее отмены: когда звери скучиваются от холода, страха или для сна, чистят друг другу шерсть и кожу, занимаются дружескими объятиями.
Человек, без сомнения, унаследовал инстинкт соблюдения дистанции, которая у него невелика и, так же как у обезьян, может по некоторым поводам отменяться. Понаблюдайте, к примеру, как рассаживаются незнакомые люди в почти пустой электричке. Все непроизвольно стараются занять место на некотором расстоянии от других. Нарушители этого неписаного соглашения,- а обычно это либо подростки, либо не совсем психически нормальные люди, либо подвыпившие,- воспринимаются как что-то нарушившие, особенно если они не раз пересаживаются и всякий раз к кому-нибудь вплотную. Еще сильнее неприятное ощущение, если кто-то подсядет в общественном месте за стол, за которым вы едите… Мы вроде бы легко смиряемся с небольшими нарушениями нашего индивидуального пространства, но если оно происходит чересчур часто, в нас нарастает раздражение, а потом и ощущение какой-то усталости. Но нам еще повезло: есть животные, у которых потребность в индивидуальном пространстве так сильна, что длительное нарушение его доводит бедняг до стресса. И среди людей есть такие, для которых эта ситуация — стрессовая. Если бы это маленькое этологическое открытие мы объясняли всем, начиная с детского возраста, могло бы вырасти поколение, сознательно уважающее хрустальные домики друг друга.
Свой угол
Самые разные животные — от рака или насекомого до птиц — обычно имеют укромное место для уединения, ибо испытывают в нем потребность. В этом относительно или полностью безопасном месте нервная система может расслабиться от постоянной настороженности и привести себя в порядок, на что ей нужно время. Тело же просто отдыхает. Огромное число видов использует для этих целей естественные убежища, но другие, не жалея сил, строят норы или гнезда. Посмотрите, как тщательно и умело оборудовано гнездо у паука. Кабан, конечности и морда которого, казалось бы, совсем не приспособлены для строительных работ, и тот строит себе впечатляющее логово, выстилает его издалека принесенной мягкой подстилкой и даже украшает чем-нибудь ярким. А о гнездах птиц и говорить нет необходимости — все и так знают. Но и те птицы, что не ночуют в гнездах, имеют тайные и уединенные местечки для отдыха. Как имеет их и заяц, у которого нет ни семьи, ни гнезда, ни собственной территории.
Наши ближайшие родичи шимпанзе строят на деревьях настилы для той же цели. Ребенок может иметь отдельную комнату, свою кровать, но в определенном возрасте вы застаете его очень часто за строительством из самых неподходящих материалов в самом, с вашей точки зрения, неподходящем месте маленького потаенного укрытия, в котором ему хочется проводить некоторое время. Это все реализация врожденных программ иметь свой тайный угол. И у всех животных, как и у вашего ребенка, вторжение в укрытие посторонних, разрушение его — трагедия. Так же как у всех животных и у человека есть врожденный запрет: не вторгайся в укрытие ближнего своего, не разрушай его и не тревожь того, кто сидит в укрытии.
Этот инстинкт никуда не уходит из нас, когда мы становимся взрослыми людьми, просто он отливается в традиционные для общества, в котором мы родились, формы: потребность иметь и благоустраивать, украшать свой угол, свою комнату там, где мы живем, и свое рабочее место там, где мы работаем. И почти всякий городской житель хочет иметь свое уединенное место где-то на природе. Потерпевший полный крах в обществе человек может перейти в разряд «бездомных» и «бродяг», но и у него на самом деле обязательно где-то в самом неподходящем месте есть свой потайной угол, убежище, как правило, любимое, по-своему благоустроенное. Вчувствуйтесь, какой беспощадный удар наносим мы этому человеку, из профилактических целей разыскивая и разоряя это его убежище.
Кто-нибудь скажет: «Что нового тут сказали этологи? С незапамятных времен говорится о праве человека на жилище». О жилище поговорим дальше, а здесь мы выделяем именно убежище и говорим, что потребность в нем имеет врожденную, биологическую природу, что оно нужно каждому в отдельности, а не нескольким совместно, даже если они одна семья. Из этого, например, следует, что ребенку жить будет легче, если, открыв глаза на мир, в который явился, он увидит, что в этом мире (хотя бы в его семье) у всех членов и у него тоже есть свои неприкосновенные уголки, и что все члены уважают эту неприкосновенность.
Гнездовой участок
Пока не настанет время размножаться, молодые особи многих видов проводят время одиночно или в стаях и вполне довольствуются своими убежищами. Молодые люди во все обозримые времена до обзаведения семьей тоже не очень нуждались в своем доме, проводя время в одновозрастных группах, которые образуют то клубы, то банды (то и другое — этологические термины), то казармы, то разного рода учебные заведения, или все это вместе.
Когда наступает время размножаться, животные, для которых характерна забота о потомстве, начинают искать место, где они будут его выводить. Одни виды занимают подходящий участок дна, другие — луговину, третьи — островок, четвертые — скалу, пятые — дерево. Выбранный гнездовой участок обычно защищается от конкурентов, причем у образующих устойчивую пару видов защита гнездового участка — прерогатива самца. Одни виды довольствуются тем, что предоставила природа, но другие свой участок благоустраивают. Самец лебедя-шипуна, выдергивая водные растения, не только строит из них помост для будущего гнезда на мелководье, но и прокашивает длинные проходы к нему. Бобры, строя запруды, дамбы, каналы, преобразуют занятое ими место буквально до неузнаваемости.
На выбранном участке располагается гнездо. У купика-песочника это всего лишь ямка в песке, у песчаной осы — норка, как и у многих других насекомых и грызунов или ласточки-береговушки; оса-печник и птичка-печник строят гнезда — кувшинчики из глины, многие певчие птицы — из сухой травы, а дятлы выдалбливают дупло. Почти всегда гнездо — предмет отчаянной защиты, оно как бы окружено невидимым, но несомненным для его обладателя пространством, вторжение в которое посторонних вызывает приступ агрессии. Животные имеют и соответственный врожденный запрет, моральный ограничитель: «Не покушайся на гнездовой участок и гнездо ближнего своего, в конфликте прав владелец гнездового участка».
Относительно собственных размеров владельца участок может быть невелик, как у птички чечевицы, скворца или ласточек, охраняющих вокруг гнезда считанные метры, но может быть и огромным, как у зяблика, охраняющего кусок леса в несколько десятков метров в поперечнике. У зяблика, как и у многих других семейных территориальных видов, на гнездовом участке есть всё, что нужно ему, его самке и их потомству. Зато на охрану своих богатств зяблик тратит больше времени и энергии, чем на всю работу по выкармливанию птенцов. Многие животные из-за того, что пригодные для гнезда места (скалы, обрывы, острова, озера, болотца, огромные деревья) распределены неравномерно, заселяют их очень плотно, образуя скученные поселения, называемые зоологами колониями (вспомним грачевники, птичьи базары). Тут участки сжаты до самого минимума, но все равно у каждой пары есть свое маленькое гнездовое пространство, запретное для остальных. Такие виды коллективно защищают территорию поселения и подступы к ней.
Скученная жизнь в колонии может прийти в противоречие с парным браком из-за постоянных агрессивных контактов самцов. Вытесняя более слабых, сильные самцы могут объединить вокруг себя несколько самок. На этой основе, видимо, естественный отбор и создал гаремную форму брака (как у моржей, котиков и других ластоногих).
Молодые люди; образовав пару, тоже начинают испытывать потребность обзавестись каким-то семейным пространством и иметь на нем какое-то свое жилище. Нам, выросшим в оседлых цивилизациях, это кажется столь естественным, что и обсуждать вроде бы нечего. Для зоолога же тут все не так просто, если посмотреть, как обстоит дело у наших родственников — приматов. Некоторым из них известны и парная семья, и гнездовой участок, и гнездо, но все это далекие от человека виды. У близкородственных нам горилл и шимпанзе ничего этого нет. У неблизкородственных наземных обезьян африканской саванны, имеющих много сходных черт с пра-людьми, в социальной организации тоже нет ни парной семьи, ни гнездового участка, ни гнезда. Так что вполне возможно, что в масштабах времени эволюции и даже времени существования нашего вида потребность иметь семейное пространство реализовалась сравнительно недавно. Причем скорее всего на базе атавистических для человекообразных программ, сохранившихся от довольно отдаленных предков.
Человек легко образует и нечто подобное колонии. Что такое, в конце концов, современный многоквартирный дом как не колония? Даже при кочевом образе жизни многие охотничьи и скотоводческие племена на стоянках скучивают свои чумы, вигвамы, кибитки, палатки, юрты, шатры во временные поселения типа колонии.
Все же между силой инстинкта гнездового участка у зяблика и у человека огромная разница. Первый, пока не нашел себе свободного участка, не может ни образовать пару, ни размножаться (не размножается он и на участке родителей, отец его просто туда не пустит), а второй — может.
Жизненное пространство, или сколько кому земли надо
Что понимают этологи под жизненным пространством особи, понять легко: это столько земли или воды, сколько требуется, чтобы жить. Чтобы было чем питаться, где укрываться. Где размножаться. Конечно, в разных местах требуется для этого больше или меньше места, но в целом жизненное пространство у крупных животных обширнее, чем у мелких. Если же мы математически обобщим сведения о жизненном пространстве очень многих видов, то выяснится, что оно гиперметрично массе тела животного (то есть растет пропорционально массе в степени больше единицы). Еще одно обобщение можно сделать, объединив в одном уравнении данные о жизненном пространстве растительноядных видов, а в другом — сведения о плотоядных. Окажется, что первым надо во много раз меньше пространства, чем вторым. Например, у растительноядных млекопитающих жизненное пространство в квадратных метрах равно 400 (масса тела)1-024, а у плотоядных — 1430 (масса тела)1-223 Читатель, вооружившись калькулятором и подставляя в уравнения массы разных животных — от мыши до слона, может предсказывать, сколько кому земли требуется. Если подставить массу человека (
Жизненные пространства животных разных видов могут многократно перекрывать друг друга. Так, на таком пространстве у хищной рыси находятся и «земли» ее будущих жертв, например, зайцев и куропаток, и жизненные пространства несъедобных для нее видов, и пространства других хищников, скажем, куницы. Особи же одного вида используют свое жизненное пространство либо каждый сам (как одиночно живущие лоси или тигры), либо семейно (бобры, ондатры, вороны, волки), либо совместно, всем стадом, объединив индивидуальные жизненные пространства и кочуя по ним (северные олени, сайгаки, слоны). Приматы тоже используют его совместно: гориллы и шимпанзе живут небольшими группами, а наземные обезьяны — крупным стадом.
Поскольку особь не обязательно защищает свое жизненное пространство, постольку в ее инстинктах нет некоего «права» на него, нет и запретов на посещение чужого. Если животное защищает какую-то часть своего жизненного пространства, то эту его часть этологи называют охраняемой территорией (или просто территорией).
Тут все мое!
Захватить все свое жизненное пространство и охранять его от всех и вся — непосильная задача для большинства видов, да и не нужная. Достаточно охранять какую-то его существенную часть. Многие территориальные виды охраняют свою «землю» всю жизнь (например, сороки), другие — только в сезон размножения (перелетные соловьи). Тигр и медведь охраняют свою территорию в одиночку, и она у них почти равна жизненному пространству. Пара воронов охраняет значительную часть пространства семьи круглый год. Пара щеглов охраняет небольшую его часть, а скворец и воробей сократили свою территорию до маленького пространства вокруг гнезда.
Человек, видимо, тоже имеет потребность в индивидуальной, а особенно в семейной территории, если он ведет подходящий для этого образ жизни. Не встречай он противодействия, он явно расширил бы свою семейную территорию до размеров жизненного пространства, но он легко довольствуется и небольшим охраняемым участком вокруг дома. Дом же без хоть какого-то своего пространства вокруг неуютен, порождает много стрессовых ситуаций. Интересно, что если это реализация инстинктивной программы, то программы очень древней: у орангутанов еще есть семейный участок, а у более близких к предкам человека горилл и шимпанзе такая программа уже не реализуется.
Некоторые стадные животные живут, подобно северным оленям, вообще не охраняя никакой территории. Другие же, в том числе стадные обезьяны, охраняют ее коллективно.
Какую бы территорию ни охранял вид, он имеет для этого соответствующие инстинктивные программы агрессивного поведения. Тут и демонстрация границы, и позы угрозы при ее нарушении, и приемы территориальной драки, а также программы моральных запретов, сводящиеся к тому, что «прав тот, чья территория нарушена», что позволяет конфликтовать с соседом со временем все реже и мягче. Занимая весной участки, зяблики зачастую дерутся так, что катаются по земле. А позднее, чтобы остановить соседа, нарушающего границу, хозяину достаточно издать один звук. При территориальных конфликтах очень помогает ясность и очевидность границ. Птицы используют для этого естественные градации местности и заметные предметы. Звери дополняют видимые вехи нанесением на них пахучих меток: кто пользуется для этого мочой, кто трется о шершавый ствол или камень телом, а у некоторых есть даже особые пахучие железы. Метка дает исчерпывающую информацию о хозяине. Примерившись, на какой высоте он ее нанес, и на какой может нанести сам, пришелец получает сведения о росте владельца территории.
Человек испытывает ту же потребность обозначить границы камнями, деревьями, столбами, черепами, а также надписями, как правило, угрожающего характера. Мало того. Поскольку территориальная мораль у человека слабая и он может легко нарушить границы чужого участка, нам кажется, что всего надежнее весь свой участок оградить загородкой, а если есть возможность, то и непреодолимой стеной.
Человек, без сомнения, относится к видам с очень сильным инстинктом защиты некоей коллективной территории с четкими границами. Государство оборудует их такой обороной, какая и не снилась при ограждении семейного участка. Мало какой отец пошлет своего сына умереть, но не впустит на участок соседа. Для обороны же коллективной территории мы делаем это как само собой разумеющееся. Зоологи уже давно поняли, что в этом поведение человека более всего напоминает поведение стадных наземных обезьян африканской саванны. Так что самое время с ними познакомиться.
У павианов главное - порядок
Многие виды стадных животных пришли к сходному решению проблемы полов: во избежание бесконечных стычек и драк самец изгоняет из стада ставших половозрелыми самцов, включая и собственных сыновей. Плодовитость стада от этого не страдает, так как самец всегда тут, в стаде, и каждая самка может быть оплодотворена им, когда ей нужно. Качество потомства только выигрывает, потому что имеет не любого отца, а элитного, лучшего, победившего в конкуренции с другими. Так устроены табуны лошадей, прайд львов. Бывает и другое решение: самцы остаются в стаде, но они слабо агрессивны и выясняют свои отношения в короткий период гона, а в остальные сезоны мало чем отличаются от самок — северные олени, например. Но и то, и другое решение годится лишь для видов или не имеющих врагов, как гориллы, или хорошо вооруженных, как львы, либо быстро бегающих, как лошади и олени. При этом самки должны тоже бегать быстро, не хуже самцов, а детеныши рождаться приспособленными к бегу с первых недель жизни.
Приматы всеми этими качествами не обладают. Поэтому освоение приматами наземной жизни в полной хищниками саванне Африки требовало найти какое-то иное решение защиты стада от хищников.
Собакоголовые обезьяны (павианы) — всеядные наземные собиратели. Несколько миллионов лет назад, осваивая саванну, они нашли, по-видимому (в статье «Homo militaris» я уже писал об этом), единственно возможный путь эволюции. Самцы, а они крупнее, сильнее самок и вооружены мощными клыками, не изгоняются из стада, но образуют его оборонительный костяк, принимая на себя защиту самок и детенышей от хищников. Они отражают нападение хищника коллективно и организованно, а посему обычно успешно. Самцы очень агрессивны не только по отношению к хищникам, но и между собой, если им не грозит внешняя опасность. Между собой они не равны, а образуют иерархическую пирамиду соподчинения, на вершине которой находятся несколько могучих немолодых самцов — иерархов или доминантов. Им подчиняется все стадо, и они управляют его действиями с помощью нескольких десятков сигналов. Остальные самцы (субдоминанты) образуют несколько этажей соподчинения, в основном по возрастному признаку (чем старше — тем выше).
Униженное положение внизу пирамиды, постоянные притеснения и взбучки, риск погибнуть в когтях хищника, недоступность самок — все это делает положение юного павиана крайне неудобным и служит могучим стимулом для проявления всех своих инстинктивных программ агрессивности и борьбы за власть, чтобы когда-нибудь оказаться на вершине пирамиды. Едва достигнув подросткового возраста, каждый павианчик начинает отчаянно бороться за доминирование в своей возрастной группе. Поэтому и внутри каждого этажа пирамиды павианы не равны друг другу, а образуют свою лестницу соподчинения. Одна из их инстинктивных программ подсказывает павиану, что побеждать соперника легче не в одиночку, а обзаведясь соратником. Поэтому каждый обхаживает кого-нибудь, стремясь вступить с ним в союз.
Сильный союз может попробовать прорваться на более высокий этаж пирамиды и в конце концов занять место непосредственно под иерархами. Те сами когда-то пришли к власти союзом. Но теперь они стареют, кто-то погиб, и рано или поздно они будут свергнуты союзом субдоминантов. Эта непрерывная борьба союзов — партий с их успехами и поражениями, распадом и возникновением новых разнообразит заданное принципом старшинства однообразие карьеры павиана «от солдата до генерала».
Возникшую для защиты от хищников мужскую субординацию павианы применяют и при защите границ территории, по которой кочует стадо, от соседей и бродячих групп. При случайном недоразумении на границе его устраняют иерархи обоих стад, а павианы боевого возраста образуют два фронта. Если соседи предъявляют небольшие претензии, дело решается потасовкой между иерархами. Но если вторжение серьезное, павианы атакуют пришельцев всей своей боевой мощью. Следовательно, защита территории — инстинкт каждого самца, независимо от его ранга в стаде.
Как должны в умах павианов восприниматься их собственные инстинктивные позывы и основанное на них поведение других членов стада? Например, кому принадлежит территория стада? С точки зрения иерархов — им, а все стадо на ней просто живет, причем это их стадо. Тут все просто. А с точки зрения рядового павиана? — «Во-первых, она наша, поэтому я ее готов защищать. Кроме того, она иерархов, они мне все время это демонстрируют. И она пока не очень-то моя, ведь меня по ней водят строем иерархи, и наказывают за любую попытку сходить, куда мне вздумается. Но вот когда я стану иерархом, она будет совсем моя.»
А кому принадлежат имеющиеся на территории ресурсы? Чтобы понять это, присмотримся, как павианы кормятся. Каждая особь, и самец, и самка ищет и добывает себе пропитание самостоятельно. Однако *у подчиненной обезьяны любая вышестоящая может потребовать отдать или отнять добытое. А у этой вышестоящей — отнимет еще более высоко стоящая. Так лакомый кусочек или привлекательный предмет зачастую совершает путешествие по этажам пирамиды, пока не окажется у иерарха. Тот может его съесть, но может накопить столько, что всего не съесть, и он может кого-то одарить, в том числе и самого униженного попрошайку. Неудивительно, что обезьяны добывают пищу с оглядкой, а найденное торопятся сожрать или спрятать за щеку. Фактически они ведут себя на собственной земле воровато, ибо добытое тобой не твое, пока не попало в желудок.
Так что ресурсы территории, с одной стороны, принадлежат всем, особенно пока я их не нашел. Но как нашел, так часть их уходит вверх по пирамиде власти, а значит, как бы ей и принадлежит. Но в этой пирамиде отнимает у меня непосредственно выше меня стоящая обезьяна, она грабитель и гад, и я ее ненавижу. Однако этажом выше царит справедливость: обезьяна, стоящая над моим притеснителем, отнимает у него то, что он отнял у меня, она карает его. Правда, она не возвращает отнятое мне, но это лишь потому, что и над ней стоит притеснитель. Наши же иерархи — высшая справедливость: они не только наказывают самых сильных грабителей, но и иногда раздают пищу нам.
Как и у многих других общественных животных, особенно у насекомых, естественный отбор создал у павианов блестящую систему инстинктов, великолепно приспособленных к их образу жизни и среде обитания, друг друга уравновешивающих, дополняющих, компенсирующих, систему, самоорганизующую общество и делающую жизнь павиана в нем не лишенной желаний, целей и радостей. Конечно, она начисто лишена гуманности, но это ведь с нашей, людской, а не с павианьей точки зрения.
Бегом по портретной галерее предков
Несколько миллионов лет назад жизнь в открытой, полной хищниками саванне Восточной Африки начал осваивать еще один род приматов — австралопитеки. Это были бесхвостые, прямоходящие всеядные собиратели, ростом около метра. Они столкнулись с теми же проблемами, что и предки павианов, и зоологи полагают, что и в этом случае естественный отбор, отталкиваясь от общих для обезьян инстинктивных программ, пошел по пути, во многом сходному с тем, по которому он вел павианов.
Попросту говоря, австралопитеки жили тоже стадом, занимавшим определенную территорию, и для защиты от хищников они использовали самцов, довольно слабых поодиночке. Поэтому самцы действовали сообща, а для того чтобы такие действия были упорядоченными и эффективными, они образовывали иерархическую пирамидальную структуру. Для всего этого у них на базе общих для обезьян инстинктов выработались соответствующие новому образу жизни врожденные программы поведения.
Парный брак для такой системы — не самый подходящий, и поэтому скорее всего самки были обобществлены самцами, как это наблюдается у человекообразных горилл и шимпанзе.
От одного из видов австралопитеков — афарского — произошел первый вид нового рода человека — человек умелый. Он был того же роста, но с более тупыми зубами, правда, мог оббить гальку в заостренное орудие. Выяснено, что эти тоже были собирателями, а животные белки получали, отыскивая и разделывая трупы крупных животных. В Восточной Африке было и есть много самых разных потребителей трупов, и в конкуренции с ними построенная по иерархическому принципу боевая группа мужчин нашла еще одно применение.
Все та же социальная организация подходит и следующему виду — прямостоящему человеку. Он был в полтора раза крупнее ростом и специализировался как собиратель и трупоед. Увеличение в рационе питания мяса неизбежно требует расширения жизненного пространства (вернитесь к нашим расчетам для растительноядных и плотоядных). Поэтому неудивительно, что этот вид постепенно расселился из Африки в Евразию. Разные подвиды этого вида вымерли от двухсот до шестидесяти тысяч лет назад, но от одного из них в Африке произошел новый вид — человек разумный. Зоологи полагают, что и он в основном унаследовал врожденные программы социальной организации от предковых видов, в частности, организацию стада на основе мужской иерархии и группового брака.
Тут, на пороге истории нашего вида, мой читатель, самое время нам остановиться, перевести дух и привести в порядок наши знания о пространственных инстинктах далеких предков.
Унаследовали ли мы с вами от них ощущение, что мы хотим, чтобы у нашего общества — деревни, племени, страны была своя территория, вторжение на которую чужих крайне неприятно и требует ответных действий?
- Я, например, явно да. И вы, наверное, тоже. Кто в случае вторжения должен защищать нашу территорию?
- Конечно же, все боеспособные мужчины. (А пока ни мы ни на кого не собираемся нападать, ни соседи на нас, безопасными переговорами о безопасности без конца занимаются власти, они это очень любят).
А что, и молодые, еще толком не жившие, тоже должны защищать территорию?
- Тут в теории наши ответы могут разойтись, но практика показывает, что все общества отвечают на этот вопрос «да».
А что же должны делать старшие мужчины?
— На этот вопрос общества отвечают однозначно: командовать молодыми, посылать их в бой, а себя беречь.
Кто вправе распоряжаться нашей общей территорией и нами самими?
- Те, кто стоят у власти (а они почти все пола мужеского).
Чувствуете ли вы, подобно семейно-территориальным животным, внутреннюю потребность иметь свой защищенный от других клочок земли?
- Туг одни мои читатели сразу ответят: «Да», а некоторые начнут ходить вокруг да около.
А согласны ли вы, чтобы вся общественная территория разделилась на индивидуальные участки без остатка?
- На этот вопрос большинство из нас воскликнут: «Ну, нет уж! Как я буду жить без жизненного пространства, по которому куда хочу, туда и иду! Я не хочу, чтобы кто-то владел озерами, реками, чтобы все леса были частными, и стали частными все дороги и тропинки…». Нет, общее жизненное пространство никому не хочется отменить.
Согласны ли вы, что в вас сидит инстинкт иметь свое гнездо, свое убежище, неприкосновенное для остальных?
- Мало кто ответит «нет».
Согласны ли вы, что вам неприятно, когда посторонний вторгается в пределы вашего индивидуального пространства, нарушает вашу дистанцию?
- Тут мнения наши могут разделиться.
И главный вывод: инстинктивная потребность занимать свой, личный или семейный, клочок пространства, если она есть у человека,- очень древняя программа. Ни наши человекообразные предки, ни виды человека — предки нашего вида по своему образу жизни и внешним условиям этого инстинкта реализовать не имели возможности. Но это не значит, что они этот инстинкт утратили.
Помогли ли вам этология, путешествие в мир животных чуть лучше понять себя и других?
О ранних стадиях жизни разумного человека написана необозримая литература, почти всегда гуманитариями. Биологи на эту тему высказывались редко, но иногда кардинально (достаточно вспомнить Дарвина). Экологи и этологи, применив к человеку свои естественнонаучные методы, а среди них и сравнительный (с другими, родственными или похожими по образу жизни видами животных) анализ, вносят свой вклад в познание человека, рассматривая его с особой, неведомой гуманитариям, «обратной» стороны, откуда-то из Зазеркалья. Можно их не слушать, можно, как и делалось неоднократно, на долгие годы просить помолчать, но ведь можно и послушать, все же биология в других областях добилась такого успеха, который не может быть случайным. Давайте и мы, мой читатель, хоть на час отбросим вдолбленные в нас с детства истины Единственно Верного Учения и послушаем, как на те же проблемы смотрят биологи.
Наш вид до начала истории
Наш вид, оставаясь, как и его предшественники, прежде всего собирателем, во многом особенный. Ну, конечно, он единственный, кто владеет огнем и речью! Он не только изготавливает орудия, но и постоянно совершенствует их, опираясь на вне генетическую передачу новых навыков и знаний. Он, как и его предки, тоже получает животные белки от крупных теплокровных, но не столько от погибших без его участия, сколько убитых им самим. Но, как ни печально, он убивает и себе подобных, а совсем недавно был настоящим каннибалом. Он очень охотно и активно вступает во взаимовыгодные и взаимозависимые симбиотические отношения с растениями, животными и микроорганизмами - от ячменя, кукурузы, собаки, овцы до дрожжевых и пенициллиновых грибков. Все это дает человеку возможность открывать для себя в природе новые экологические ниши, как бы новые «профессии» в биосфере и достигать чрезвычайно большого разнообразия по образу жизни и положению на экологической пирамиде - от плотоядного уровня до почти растительноядного, и даже ниже, до уровня разлагателей отмершей - биомассы.
В древний, доисторический период разными популяциями человека осваивалось не менее пяти направлений экологической специализации: собирательство, охота, скотоводство, растениеводство и разбойничество.
Собирательство - естественное, животное состояние людей. Они могут сохранять этот образ жизни в благоприятных местах неограниченно долго. Популяции возвращались к нему всякий раз, когда терпели фиаско на пути иных специализаций. Да и каждый по отдельности подсознательно знает, что если иная жизнь не получилась, в запасе есть выход - начать искать и собирать необходимое для жизни в подходящих местах, от леса или берега моря до свалки. Довольно очевидно, что для древних собирателей вполне подходила предковая организация группы. При ней территория, на которой живет группа, как бы общая, а иерархи могут управлять ее использованием. Подходит для такого образа жизни и групповой брак, при котором тот, кто доминантнее и удачливее, имеет связь с большим числом женщин, а кто неудачлив - с меньшим.
Загонные охотники. Как возникла специализация по загонной охоте на крупных животных, пока покрыто мраком. В то же время жизнь охотников во времена расцвета - тридцать семь тысяч лет назад - вырисовывается довольно хорошо, причем в значительной мере благодаря их собственным зарисовкам своего быта. Но трактовать эти рисунки можно по-разному. Был период, когда кабинетные мыслители и писатели так романтизировали и героизировали жизнь охотников, что всем нам трудно избавиться от такой картины: сидят у костра усталые, но довольные охотники и делят тушу мамонта. А позади сгрудились философы и спорят: как они ее делят? Поровну? По справедливости? По заслугам? А некоторые говорят, что как женщины укажут: на дворе, по их мнению, расцвет матриархата.
А жили охотники группами, в основе которых была иерархия мужчин. Оборонительной от хищников и конкурентов иерархии мужчин не трудно выделить из себя бригады загонных охотников: организация подходит (вспомним авангард павианьего построения), а приемы коллективных действий против хищника легко преобразуются в приемы охоты на крупных животных. Охотники образовали первую симбиотическую связь с другим видом - собакой. Они создали множество орудий и приспособлений. Но мало кто из читателей знает, что они были и первыми строителями. Для охоты загоном нужны огромные загоны - ловушки, куда загоняют стадо. Время кое-где сохранило до наших дней каменные стенки ловушек длиной в несколько километров, а в Каракумах - подобное по масштабам сооружение из земли. От деревянных же сооружений, которые могли быть не менее грандиозными и самыми распространенными, просто ничего не осталось. Но их много на наскальных рисунках.
На стоянках группа образовывала тесное поселение. Оттуда уходили на промысел бригады молодых охотников. Эти парни любили себя рисовать, и мы видим, что строй бригады - это строй павианьего авангарда, а в местах охоты - лагерь. Мы видим и рисунки ловушек, и приемы охоты, и сцены возвращения бригады на стоянку с добычей. Женщины на рисунках всегда много меньше мужчин (это означает, что они, как и у всех приматов, находятся ниже мужской иерархии) и обычно «приветствуют» их в позе подчинения. Много сцен группового секса, видимо, обычного занятия бригады по возвращении на стоянку. Нужно быть слепым, чтобы узреть в подобном образе жизни матриархат. Это самый обычный групповой брак.
Охотникам нужна огромная территория: на полсотни человек не менее семидесяти пяти километров в поперечнике с протяженностью границ до трехсот километров. Плотно охранять границу такой длины от соседних групп невозможно. Они легко могли проникнуть на чужую территорию, поохотиться и благополучно уйти с добычей, а владельцы лишь спустя какое-то время натыкались на их следы. Именно поэтому, возможно, охотники стали применять очень жесткий метод защиты территории: если уж заставали на ней чужих за охотой, с ними не церемонились (как это было принято у предков человека), а нападали и пытались убить. Мы знаем, что период загонных охот стал и началом жестоких территориальных войн с применением оружия и убийством. Он стал началом эры повсеместного людоедства.
Перепромысел - бич божий загонных охот - истощал запасы дичи, и вынуждал охотников искать все новые и новые нетронутые места, расселяться. Не позднее чем двенадцать тысяч лет назад они уже сумели проникнуть на все пригодные для охоты материки. Цивилизация загонных охотников была высокой и в техническом, и в духовном смысле. Это они открыли счет, календарь, символические знаки, освоили начала коллективного строительства, стали рисовать и ваять. Но перепромысел повсюду рано или поздно приводил их к экологической катастрофе. Узкие специалисты, они повсеместно начали вымирать, а их остатки «скатывались» к собирательству или примитивным незагонным способам охоты.
Специализация на загонной охоте шла под достаточно сильным действием естественного отбора (в основном в форме конкуренции небольших близкородственных групп), который усиливал некоторые инстинктивные программы поведения. Многие мужчины унаследовали от древних могучую страсть к охоте, и многим так хочется собраться мужской компанией верных друзей и двинуть куда-нибудь в глухомань, в новые края, совершать переходы, устраивать ночевки и дневки на все новых и новых местах.
Кому с точки зрения древних охотников принадлежала территория их группы? Как и раньше, всей группе, но использовалась она под контролем иерархов, которые намечали маршруты бригад, сроки и объект охоты, строительные работы.
Кочевые скотоводы. С разными видами животных, впоследствии ставших домашними, симбиоз образовывали разные популяции человека, в разных местах и в разное время. И происходило это весьма по-разному. Утка стала домашней одним путем, лошадь - совсем другим, а свинья - третьим. Сейчас мы обратимся к одомашниванию стадных млекопитающих, таких, как тур, предок коровы, или северный олень. Это все случаи, когда человек приспосабливал свой образ жизни к образу жизни симбионта, сам становясь кочующим существом.
Экологи единодушны в том, что первыми кочующими скотоводами становились при удачных обстоятельствах группы загонных охотников. Многие виды хищников, например, львы или волки, как бы «пасут» стадо своих прокормителей, некоторое время кочуя за ним и рядом с ним, а стадо идет себе по традиционному сезонному маршруту. Охотники с собаками могли поступать подобно этим хищникам, а за стадом следовать все дольше и дольше. При этом, если убивать жертвы на глазах стада, оно будет все осторожнее, но если додуматься делать это скрытно, то стадо из поколения в поколение будет все спокойнее относиться к сопровождающим его людям и собакам. А эти начинающие пастухи неизбежно будут атаковать иных хищников, покушающихся на стадо, и прогонять с пастбищ конкурентные дикие стада. В результате члены стада должны ощущать явную пользу от пастухов и собак.
И в степях, и в саванне, и в тундре дикие стада совершают сложные миграции по определенным маршрутам и в определенные сроки года. Первые пастухи не могли изменить путь стада, а тем более осадить его на одном пастбище. Они могли «управлять» стадом, только ведя его по традиционному маршруту. Так вчерашние территориальные охотники неизбежно становились кочевниками. Свою врожденную территориальную агрессивность пастухи теперь могли направлять на хищников, в том числе и охотников, на другие дикие стада-конкуренты и на встречающихся на пути чужих пастухов с чужими стадами. Много позже посредством искусственного отбора пастухи вывели более послушных животных, которых удавалось гнать туда, куда хотели люди.
Вступив в союз с диким быком-туром где-то в Европе, пастухи около восьми тысяч лет назад прошли со своими стадами в Северную Африку, где на месте нынешней пустыни Сахары были прекрасные саванные пастбища. К счастью для нас, пастухи любили рисовать на скалах, а сухой климат сохранил до наших дней тысячи их зарисовок природы и быта. Рисунок древних - клад для этолога. Хорошо понимая их врожденные мотивации, определяющие особенности отображения в рисунке реальных моделей, он видит в нем подчас не только больше искусствоведа, но и другое. Из рисунков ясно, что группа пастухов насчитывала несколько десятков человек, а крупного рогатого скота было в пять-шесть раз больше. Мужчин и женщин примерно поровну (что не странно), но поровну и коров и быков, причем быки не кастрированные. Они нужны для защиты стада от опасных хищников саванны, ведь стадо у этого вида построено тоже на оборонительной иерархии самцов.
Мы видим, что, нападая или обороняясь, круторогие быки с опушенными головами и вкрапленные в их строй мужчины с луками образуют защитную стенку, прикрывая коров, женщин, телят и детей. Это построение соответствует и оборонительному каре, инстинктивно создаваемому быками, и инстинктам человека, строящегося полумесяцем. На многих рисунках занятые своим делом быки изображены отдельно от коров, занятых другим делом. Мужчины со своими делами тоже часто изображались отдельно от женщин, которые, например, доят коров. Ясно, что иерархический ранг женщин и коров ниже ранга мужчин и быков, то есть перед нами вдвойне «патриархатное» сообщество. Рога некоторых быков украшены орнаментами, скорее всего обозначающими их высокий ранг в иерархии, признанный не только другими быками, но и нанесшими орнамент мужчинами. (Позднее другие народы, позаимствовав скот у кочевников Сахары, превратят украшение быка в культовый ритуал.)
Мы видим сцены собрания мужчин, на которых они соподчинены иерархически, причем на них надеты знаки, обозначающие их ранг. Мы видим, что самый низкий ранг - у рабов (их легко узнать, они черной расы). На одном рисунке заседание иерархов явно кого-то судит и к чему-то приговаривает. Много зарисовок сексуальных отношений. На них мы видим, как женщины провоцируют мужчин погоняться за ними и тут же отдаются на земле, зачастую по несколько пар рядом. Это признак группового брака. Позднее у многих кочевых народов групповой брак принял асимметричную форму полигинии (многоженства): мужчина живет со своими женами в групповом браке, но их заставляет жить с ним одним. Число жен стало соответствовать иерархическому рангу и связанному с ним достатку мужа. О том, почему у скотоводов полигиния экономически и возможна, и выгодна, писали много, поэтому не будем на этом останавливаться.
Как воспринимали древние пастухи-кочевники «территориальный вопрос»? Ясно, что жизненное пространство стада нашего скота принадлежит нам всем. Но куда и когда перемещаться по нему, решают иерархи.
Разбойники. Зоологи называют жизнь за счет отнимания у других клептопаразитизмом. Иерархия мужчин - фактически готовая для набегов банда. Достаточно перестать испытывать сострадание к чужим (а это человек достигает легко) - и их можно грабить, было бы что отнять. Разбойничьи народы были повсюду в течение всей писаной истории человечества, не перевелись они и ныне. Труднее указать времена, когда их не было. Помимо специализированных разбойников, и все прочие народы при случае грабили и грабят как соседние народы, так и живущие в отдалении. Разбойники существуют и внутри любой популяции, грабят своих же. Ясно, что в среде древних полуразбойников - полупиратов - полуторговцев (а с этого начинали и такие уважаемые впоследствии народы, как финикийцы, греки, норманны) оборонительная суть мужской иерархии трансформировалась в подлинно военную организацию с соответствующей моралью (например, «право победителя» ограбить, изнасиловать и даже убить побежденного), боевой тактикой, уставами взаимоотношений. Разбойники - это верхняя часть иерархической пирамиды, живущая сама по себе и для себя. Важное место в их взаимоотношениях занимают принципы «справедливого» дележа награбленного. Сухопутные разбойники обычно делились по старшинству - занимаемому в иерархии уровню. Однако пираты, плававшие на гребных судах (где все, кроме капитана и рулевого, одинаковые по рангу гребцы), делились поровну.
Представьте себе, читатель, что теорию «первобытного военного коммунизма» как светлого этапа всего человечества некоторые кабинетные мыслители XIX века высидели, читая книги о древних пиратских народах! Но мы-то с вами теперь знаем, что приматы свое, кровно заработанное, добровольно нижестоящим не передают. Отнятое же - могут и поделить. Все человечество не могло жить грабежом, и поэтому в древности не было дележа добытой собственным трудом пищи поровну.
Растениеводы. Современные радиоуглеродные датировки (запасов пиши, выжигания травы и кустарников и т. п.) развеяли миф о позднем, завершающем возникновении растениеводства - симбиоза человека с растениями. Оно не моложе скотоводства, и первые растениеводы были современниками расцвета загонных охотников. А если предположить, что все начиналось с огораживания плодоносных деревьев (чтобы не подпускать к ним другие виды - конкуренты), то до этого должны были додуматься некоторые собиратели. Этот способ сохранить себе урожай защищает молодые побеги дерева загородкой и потому одновременно способствует, понимает или не понимает это человек, росту целой рощи полезных деревьев. Однако очень долго выращивание отдельных видов растений могло быть лишь вспомогательным занятием собирателей. Нет такого растения, которое одно может обеспечить полноценное питание человека, особенно в детском возрасте (да и вообще все растения вместе все равно неполноценны без пищи животного происхождения). Растениеводство могло стать главным занятием для популяции только после обмена технологиями выращивания разных растений с другими, а также либо при дополнении растениеводства рыбной ловлей или охотой, либо при получении откуда-то некоторых домашних животных.
От первых земледельцев не осталось почти никаких материальных следов, и нам неведомо, как приспосабливали они к новому занятию группу, изначально предназначенную для собирательства. Однако сразу следует напомнить, что переход к растительной пище - это спуск по экологической пирамиде, и пахарю нужно много меньше земли, чем собирателю, скотоводу и тем более загонному охотнику. На очень же плодородных землях или при высокой технологии и урожайности - и того меньше. Поэтому обычная для человека группа легко может стать довольно плотным оседлым поселением со своей территорией, окруженной неохраняемым жизненным пространством - источником дополнительных материалов и тому подобного.
Четыре типа земледелия
По отношению к особенностям почвы в разных местах может быть четыре типа земледелия.
Один - в местах, где почвы естественным образом восстанавливают свое плодородие, например, в долинах и дельтах рек, приносящих при разливах ил. Тут от человека не требуется обязательно уметь восстанавливать почву.
Другой - в лесах, где возможно подсечно-огневое земледелие. Тут человеку не обязательно уметь сохранять плодородие почвы. Вырубая и пережигая лес (или саванну), люди создают плодородные участки, урожай на которых постепенно, год от года, падает. Спустя сколько-то лет подсечные земледельцы выжигают новый участок леса и переселяются туда, а на заброшенном поле, зарастающем вторичным лесом, постепенно, вследствие естественных биологических процессов, идет восстановление плодородного слоя земли. Понятно, что таким земледелием нереально заниматься поодиночке или каждой семье отдельно, а лучше весь цикл вести всем поселением сообща. Подсечные земледельцы кое-где достигали такого уровня организованности, что по указанию сверху переселялись целые городки (так было в некоторых цивилизациях индейцев Мезоамерики). Брошенный город зарастал тропическим лесом вместе со всеми своими замечательными храмами и общественными сооружениями, а люди начинали жить в городе-дублере, предварительно расчистив его и поля от растительности. Брошенный же город погружался, как заколдованный, в сон, пока в него, завершив цикл переселений, не возвращались потомки покинувших его жителей.
В европейских лесах до подобной организованности не доходило, но и там ранние подсечные земледельцы были, по сути дела, сельскохозяйственными номадами. Их организацию позднее назвали первобытной общиной. Обилие не очень плодородной, занятой лесами земли в сочетании с не самыми благоприятными для земледелия погодными условиями в центральной и северной части Восточной Европы было одной из главных причин того, что подсечное земледелие в этих местах сохранялось много дольше, чем в других. Фактически земледельцы здесь так и остались номадами, превратив общину в «мир» и постоянно расселяясь на новые земли, в основном на восток и юг.
Третий тип земледелия - ирригационный, на засушливых Землях с потенциально очень высоким плодородием (при достатке воды). Если он применяется в крупных масштабах, то неизбежно требует, во-первых, очень большого объема строительных усилий массы людей при создании ирригационной системы, во-вторых, меньших по объему, но координированных усилий по ее поддержанию, а в-третьих, иерархической надстройки, распределяющей воду по какому-то разумному принципу. Во влажном субтропическом климате есть его аналог - строительство террас и тому подобных сооружений.
Четвертый тип земледелия может применяться на обычных почвах, но главное в нем - технология сохранения плодородия почвы и ее улучшения путем многих приемов от мелкой мелиорации и правильного севооборота до внесения удобрений. Такое земледелие полностью оседло, оно может восстановить и почвы, истощенные подсечными земледельцами. Глубокое понимание жизни каждого клочка почвы, слежение за ее ответом на воздействие земледельца, точное соблюдение воспринятых из традиции приемов в сочетании с попытками новаций - все это требует, чтобы земледелец подобного типа не только сам в течение всей своей жизни на собственный страх и риск возделывал одно и то же поле, но и принял его от отца, а передал своему сыну.
Чудо любви
Еще некоторые античные агрономы поняли, что сельское хозяйство (не только земледелие, но и животноводство) - взаимодействие живого с живым (человек, рабочий скот, продуктивные животные, растения, почва, пастбище). И что это взаимодействие неэффективно без заботливой любви со стороны человека. Ни приказами, ни понуканием, ни угрозами, ни наказанием, ни призывами, ни лозунгами, ни политинформациями невозможно заставить почву повышать плодородие, корову давать больше молока, а пшеницу лучше наливаться. Причем нужна любовь каждого человека, участвующего в сельском хозяйстве.
Многие люди проявляют необходимую симбионтам любовь, если они персонально связаны с ними, образовали замкнутое единство, знают, что за них никто ничего делать не станет. При коллективной же ответственности любовь не родится вообще или угасает, так как исчезает обратная связь - благодарная реакция живого на мои конкретные усилия. Поэтому в то время как в области техники людям вполне удается организовать обширное коллективное производство с высокой эффективностью (ибо машинам, инструментам, станкам вполне достаточно, чтобы с ними правильно, по инструкции обращались), в области сельского хозяйства коллективное производство всегда малоэффективно.
Уже древнеримские агрономы, перепробовав все способы ведения сельского хозяйства и посмотрев приемы окружающих народов, заключили, что наибольших успехов по биологическим показателям эффективности достигает хозяин, обрабатывающий свой наследственный участок с семьей и (или) домашними рабами, почти членами семьи. За ним стоит арендатор на неограниченно долгий срок, а в самом хвосте ряда оказывается крупный латифундист, обрабатывающий огромные поля коллективными действиями сотен недомашних рабов. Но по небиологическим показателям, например себестоимости продукции и рентабельности, латифундисты могут выигрывать у семей. Но это совсем иная сторона дела.
Словом, переход к земледелию толкает человека обрабатывать землю индивидуально, а жить - на своем участке, в парном браке, дающем сыновей, наследников и продолжателей заботы о хозяйстве. До такой модели жизни пахаря можно додуматься разумом, можно найти ее эмпирически, а можно и стихийно, на подсознательном уровне, если у человека сохранились в рудиментарном виде очень древние инстинктивные программы семейного животного, живущего на своей охраняемой территории.
Разные типы земледелия дают разный общественный результат
Из перечисленных выше четырех исходных типов земледелия первый и последний не имеют препятствий для индивидуального владения землей. Изолированные от нападений извне группы в таких условиях могли легко распадаться на самостоятельные семьи, а ненужная оборонительная верхушка - редуцироваться до нескольких человек (староста, шайан, жрец, судья). Так, например, без пирамиды власти обходились более двух тысяч лет многие угро-финские племена, лесные земледельцы Восточной Европы. Заметим, что при этом оборонительные возможности поселения снижаются, и оно легко может быть захвачено посторонней иерархической структурой.
Ирригационное земледелие, требующее обширных земляных работ в форме обязательной для всех земледельцев повинности, способствует сохранению и разрастанию пирамиды власти, которая теперь находит себе новое применение - руководить общественными работами, управлять и распределять. Для всего этого, а также для содержания самих себя, власти вводят еще и подати, забирая себе часть урожая. Механизм повинностей, податей, налогов запустить в обществе людей очень легко, ведь это старый инстинкт приматов - отнимать у нижестоящих. Чтобы драгоценная мелиорированная почва использовалась продуктивно, она распределяется между земледельцами наделами. Земледелец должен рассматривать надел как почти свой, но контролируемый властью, а ирригационные сооружения как полностью принадлежащие власти. Власть же все воспринимает как свое, а землепашцев как необходимый и послушный элемент системы, то есть тоже нечто ей принадлежащее. Власть может сохранить за собой и прежнюю функцию - боевой организации для защиты территории общества, и сильно ее развить вплоть до армии.
При индивидуальном земледелии в популяции идет естественный отбор тех генов, комбинация которых образует земледельческий талант. Ведь если хозяин участка пользуется им неумело, почва истощается, а с ней истощается он сам и его потомство. Помимо этого, происходит отбор самих земледельцев: неудачники оставляют участок и ищут для себя иное применение. При ирригационном земледелии все то же самое, но помимо отбора, отнять у нерадивого участок может и власть.
Номадное подсечно-огневое земледелие, как мы видели на примере индейцев Мезоамерики, тоже может выделить обширную верхушку власти, которая берется управлять коллективными работами и облагать землепашцев податями. Последние жили семьями на наделах, но вся земля числилась одновременно за верховной властью.
Бывает и другой вариант общества подсечных земледельцев: властная структура редуцируется, потому что ее функции берет на себя собрание землепашцев. Оно решает, когда расчищать новые участки леса, что строить, какие подати собирать, как пользоваться общественными угодьями и как распределять пахотную землю между членами общины. Естественно, что подобное собрание будет действовать по принципу справедливости: все должны участвовать в общественных работах одновременно и в равной мере и все должны получать равные наделы с равным качеством почвы. Если у кого-то надел оказался продуктивнее, чем у других, то надо устроить передел; никого нельзя лишить надела, как бы плохо ни шли у него дела. Древний обезьяний инстинкт полностью удовлетворен: земля принадлежит всем нам, я наделом только временно пользуюсь, но под контролем власти, образуемой теперь всем собранием
Давно было понятно, что столь приятно выглядящий со стороны коллективизм подсечно-огневой общины чреват печальным историческим плодом - застоем. Он сковывает ее прогресс в отношении биологической эффективности и развития навыков повышения плодородия почвы.
В этом мире возможно только такое проявление индивидуальной инициативы (включая технологию земледелия), на которое еще до ее проверки дадут согласие все. Переделы никак не стимулируют учиться обрабатывать землю так, чтобы плодородие ее росло, а без этого нельзя расстаться и с подсечно-огневым земледелием. Действительно, стоит кому-то начать получать более высокий урожай благодаря своим правильно направленным усилиям, как соседи потребуют переделить этот надел. Биологи прибавляют еще одну беду, в такой популяции не отбирается земледельческий талант, такие люди могут заниматься сельским хозяйством хоть тысячу лет, а остаются к нему все так же неприспособленными. Из-за ослабления иерархии живущие «миром» общины утрачивают оборонительную структуру и рано или поздно будут захвачены какой-нибудь организованной боевой группой.
Во многих местах, в том числе в Западной Европе, в конце концов нехватка новых нераспаханных территорий заставила подсечно-огневых земледельцев перестать забрасывать поля и деревни, а вынужденная оседлость - учиться восстанавливать плодородие почвы агрономически. Этот процесс сопровождался неизбежным для нового способа ведения хозяйства угасанием коллективистских порядков и укреплением наследственного владения землей. В Восточной же Европе с ее безграничными лесами тактика забрасывания истощенных земель вместе с деревнями, а с ней и коллективистская психология общины, как бы законсервировались, и сначала землепашцев поработило растущее по восходящей крепостное право, а потом, после короткой передышки, его подменили социалистические формы ведения сельского хозяйства, окончательно лишившие земледельца не только хотя бы временного надела, но и всякой надежды на него, а с ними и остатков того любовного отношения к земле, без которого она ничего путного не родит.
Как же мы ее обустроим?
Особый путь русского земледелия с самого начала не был лучшим из возможных, и чем дальше, тем глубже заводил в тупик. Ни русского крепостного, ни колхозника сохранение и культивирование властями архаичного земледельческого коллективизма не сделали ни богатым, ни счастливым. Уже не первое столетие очевиден и выход из тупика - свободный земледелец на своей земле. Прыжок в это состояние казался страшным и помещику, и крепостному, как теперь он кажется страшным и председателю колхоза, и колхознику. Ведь недаром крепостное право в России не отмерло естественным путем, а было принудительно отменено царем-реформатором. Колхозы и совхозы тоже не отомрут сами, они будут всеми силами цепляться за свои привилегии - коллективную безответственность, круговую поруку, нерентабельность, дотации, списание долгов. Они не потерпят параллельного развития фермерского сектора в сельском хозяйстве страны. Они могут быть лишь распущены путем реформы сверху. Нужный России свободный земледелец не появится, пока его будущее не защитит право частной собственности на землю. Конечно, частная собственность на землю имеет много темных сторон, это не идеальная система. Но ничего лучшего человечеству для динамичного, эффективного сельского хозяйства найти не удалось.
