УПП

Цитата момента



Одиночество — это когда ты всегда знаешь, где лежат твои вещи.
Мы этим — не страдаем!

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Ощущение счастья рождается у человека только тогда, когда он реализует исключительно свой собственный жизненный план, пусть даже это план умереть за человечество. Чужое счастье просто не подойдет ему по определению.

Дмитрий Морозов. «Воспитание в третьем измерении»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/d4469/
Весенний Всесинтоновский Слет-2010

ЛИХОРАДКА СПОРОВ

Я вновь должен сослаться на spleen. Это слово по-английски означает, собственно говоря, селезенку. Когда-то считали, что меланхолия рождается в селезенке. Это слово начали использовать для определения меланхолии, и его значение постепенно расширилось: оно стало означать скуку, хандру, уныние, плохое настроение в целом и т. д. Естественно, к сплину склонны только богатые люди, бедняку некогда вешать голову.

Другое характерное английское качество — whim. Оно совпадает по смыслу с немецким Grille, то есть означает какой-то "заскок". Этим словом называют человека, одержимого какой-то причудливой, претендующей на оригинальность идеей.

Понятно уже, что тот, кто впал в сплин и хочет от него освободиться, попадает под обманчивое влияние вима. Он согласен на любой экспансивный поступок, только бы вырваться из трясины сплина, хотя бы на время. Так вспыхивает лихорадка споров, пари.

Если кто-то играет на скачках, это еще не свидетельствует о том, что он дурак. Эта игра для него — как участие в ярмарке надежд, в прекрасной обстановке, в остроте переживаний. О распухшей селезенке и усохшем мозге можно говорить только в том случае, если кто-то переживает столь желанное волнение, рискуя ради этого крупной суммой, а то и всем состоянием.

Летописцы скачек увековечили самый необыкновенный случай. Его герой был потомком древнейшего рода, о чем свидетельствует и его блестящее имя: Henry Weysford Charles Plantagenet, Marquess of Hastings.

Семь лет он блистал на скачках. Вначале выигрывал. Не менее тридцати тысяч в год, по его словам. Потом колесо фортуны сделало еще более стремительный оборот: на Цесаревиче на одних единственных скачках он извлек из карманов букмекеров 75 тысяч фунтов. Но потом счастье отвернулось от него. Фаворитом Дерби был Хермит, жеребец некоего Генри Чэплина. Лорд Хастингс поставил против Хермита, рискнув 100 тысячами фунтов. И Хермит доставил ему столь желанные волнения, придя к финишу первым. Сто тысяч фунтов — огромное состояние даже по английским понятиям -разделили между собой букмекеры.

Я не случайно упомянул кличку жеребца и имя его хозяина. Копытами Хермита в уши лорда Хастингса стучался рок. У Чэплина была очаровательная невеста, леди Флоренс Пэйдж. Хастингс похитил ее самым низким образом. Под предлогом необходимости совершить какую-то покупку она вошла в один магазин, и пока жених ожидал ее у входа, она выскользнула через заднюю дверь. Затем она вскочила в карету соблазнителя, и они ускакали. Прошло три года. Столько лет должно было исполниться лошади, чтобы она могла участвовать в Дерби. Судьба помогла появиться на свет Хермиту, и через три года он отомстил.

Осенью того же года лорд Хастингс на ньюмаркетских скачках проиграл 50 тысяч фунтов. Теперь уже ему хватало волнений, которые были связаны с продажей на аукционе его конюшни, замка, поместья. Он даже поседел раньше времени, а потом вообще стал инвалидом. На последние в его жизни скачки его привезли в кресле на колесиках, но никто уже не заговаривал о бывшем герое скачек. Он скончался 11 ноября 1868 года возрасте двадцати шести лет38.

Страсть заключать пари охватывает не только посетителей ипподромов. Она может вспыхнуть где угодно и когда угодно. Хандрящий человек всегда готов заключить пари. Даже для самого незначительного спора существует популярная фраза: "I lay any thing" (спорим на что угодно). Спорили, например, на сколько осколков рассыплется большое зеркало в трактире, если разбить его. Выигрывал тот, чье предположение оказывалось ближе к истине. Фокс, один из крупнейших государственных мужей Англии, заключил в клубе пари на 1000 фунтов. Их должен был получить тот, кто ближе других угадает номер фиакра, который первым проедет под окнами клуба. (Правда, позже состояние Фокса было намного меньше размера его долгов.)

Еще один томящийся тоской джентльмен поспорил, что в течение года каждую ночь он будет проводить в другом доме. Он выдержал три месяца, потом сдался и заплатил. Более забавное пари было заключено в 1773 году: за три часа надо было проскакать верхом на коне сорок английских миль, выпить три бутылки вина и "развязать пояс у трёх девушек". Этот необычный олимпийский вид спорта выиграл тренированный чемпион. Мы не знаем подробностей, которые, наверняка, были интересными, но нет сомнений, что земля еще не носила на себе более глупого человека, уплатившего пятьдесят гиней за то, чтобы другой выпил вино и т. д.

Заключалось пари, умрет заболевший Иосиф II или нет. Спорили, утонет ли упавший в Темзу человек или же выплывет, и злобно кричали при этом с моста на спасателей в лодке: не трогайте его, мы заключили пари!

С одним иностранцем по имени Карачиоли случилось, что в Лондоне он отправился на верховую прогулку, и лошадь понесла его. Отчаянно дергая уздечку, он вдруг услышал, что вслед за ним скачут несколько английских джентльменов, которые кричали на ходу:

— Сломает шею!

— Не сломает!

— Спорим на что угодно!

— Пятьдесят гиней!

— Согласен!

Взбесившийся конь мчался все быстрее; перепуганный всадник уже и сам был готов поспорить, что сломает себе шею. Вдруг — луч надежды: перед ним появился шлагбаум. Возле него — таможенные чиновники, которые наверняка задержат, остановят коня. Напрасная надежда; из адского экс-корта уже издали прокричали: "Пари! Пропустите его!" И его, конечно, пропустили, он оказался за шлагбаумом, свалился с коня, потерял сознание, но шею не сломал.

Свифт однажды ехал в карете в Виндзор в обществе лорда Оксфорда. Дорожное однообразие они скрасили пари. Они поспорили: кому из них удастся быстрее насчитать тридцать куриц, клюющих корм вдоль дороги. Каждый из них считал кур только с той стороны, где сидел. Еще одно условие: кошка или старуха сразу стоили тридцать кур. По дороге их нагнал лорд Болингброк, пересел к ним в карету и начал объяснять Оксфорду один важный и сложный политический вопрос. Тот слушал с внимательным выражением лица, кивал головой, но вдруг закричал: "Свифт! Кошка с правой стороны! Я выиграл!"

Что еще более странно, чем эти странные пари: согласно старинному английскому праву, судья может определить, кто же выиграл в споре. Когда таинственный кавалер Эон приехал в Лондон и там ходил в женском платье, но фехтовал и дрался, как мужчина, падкое на сплетни аристократическое общество чуть не заболело от любопытства: мужчина ли эта женщина, или женщина ли этот. мужчина. I lay any things, -говорили на обеих сторонах, и сумма пари, заключаемых в отношении пола кавалера д'Эона39, поднялась до миллиона фунтов. Лучше всего было бы получить ответ от самого кавалера, но тот настолько возмутился, что пригрозил любопытствующим мечом и дубиной, а потом оставил Лондон и вернулся во Францию. Один из спорщиков решил все-таки довести дело до конца и подал в суд. В июле 1777 года дело попало на рассмотрение к судье лорду Мансфилду. Заявитель привел с собой двух явно фальшивых свидетелей, которые показывали, что кавалер является женщиной. Ответчик доказывал, что такое пари аморально и потому не имеет силы. Судья обругал обе стороны, но заявил, что существующие законы не запрещают никаких пари. Жюри вынесло решение в пользу заявителя, и ответчик вынужден был выплатить проигранные 700 фунтов40.

Более серьезным испытанием для суда было пари, которое англиканский священник Б. Гильберт заключил с баронетом М. Сайксом. В одной компании речь зашла о Наполеоне. Баронет настаивал, что этот человек долго уже не протянет, так много у него врагов, и так много опасностей его окружает. Слово за слово, а потом баронет предложил следующее пари: пусть ему заплатят сразу 100 гиней, а он каждый день, пока Наполеон жив, будет платить по одной гинее. Гильберт честно выдержал условие и на следующий день отправил баронету 100 гиней. А баронет выплачивал ему ежедневно по одной гинее, пока не кончились эти сто гиней, больше того, он платил и позже, целых три года. После чего ему надоело выплачивать эту ренту, и он передал дело в суд. Суд, руководствуясь высокими побуждениями, признал пари недействительным. Нельзя терпеть, чтобы интересы английских граждан были связаны с продлением жизни врага Англии, -заявил судья. — Но нельзя позволить также, чтобы в результате таких пари родился бы заговор против Бонапарта41.

В 1845 году суды, наконец, освободились от обязанности всерьез заниматься такой чушью. Парламент принял закон, признающий недействительными все обязательства, вытекающие из пари. Спорить можно и сегодня, нельзя только обращаться в суд. В память о несуразных пари того времени остался только предмет одежды. Лорд Спенсер поспорил, что отрежет полы у своего фрака и сделает урезанный фрак модным. Когда он появился в нем в обществе, денди смотрели большими глазами, а на следующий день помчались к портным, и родился спенсер.

МАЛЯРНАЯ КИСТЬ КИСЕЛАКА

Что делать человеку, у которого нет ни грамма никакого таланта, да и лицо не годится для того, чтобы, отрастив соответствующую бороду, обратить на себя всеобщее внимание?

У французов есть выражение, указывающее на то, что "самореклама" не знает границ: la voliere de Psaphon (вольера Псафона). Происхождение этой фразы объясняется тем, что этого молодого ливийца подогревало безмерное тщеславие, но никто не обращал на него внимания. Тогда он купил множество говорящих попугаев и научил их произносить три греческих слова: "Megas theos Psaphon" (Псафон — великое божество). Когда птицы хорошо заучили урок, он выпустил их на свободу в парках и садах. И эти попугаи бормотали повсюду имя Псафона до тех пор, пока ливийцы не решили, что за этим что-то кроется, и в святом страхе не объявили Псафона действительно богом.

Школа Псафона пышно цветет и в наши дни, только щебетание птиц заменено громыханием прессы. Общество, обалдев от беглого огня, начинает верить, что господин Икс или господин Игрек действительно "megas theos".

А у кого в кармане нет таких денег, чтобы накормить досыта попугаев рекламы, пусть поступает так, как Киселак.

Иозеф Киселак (1795-1831) был известной фигурой в старой Вене. Будучи чиновником при дворе, он имел много свободного времени. Он проводил его в путешествиях то в окрестностях Вены, то в более отдаленной провинции. Но не следует думать, что его привлекали природные красоты или он ездил собирать редких жуков, хотя на боку у него и болталась жестяная банка. В ней была краска. Дополняла его снаряжение огромная малярная кисть. Тщеславный турист ездил по самым прекрасным местам Австрии, чтобы везде, где можно, бросающимися в глаза буквами малевать: "Киселак". Он, как профессионал своего дела, осквернял развалины местных храмов, башен, стены пещер, скалистые вершины гор. Разве можно сравнить с этим вырезанные влюбленными надписи на деревьях или мазню школьников на стенках домов! Это -лилипуты в сравнении с Гулливером. В Вене разнузданную страсть придворного чиновника знали настолько хорошо, что иногда даже защищались от нее. Через Дунай был воздвигнут новый мост, и, когда он был готов, с двух сторон моста установили специальных сторожей, чтобы Киселак еще до официального открытия не проник туда со своей кистью. Однако, когда первый корабль проходил под мостом, его пораженные пассажиры увидели, что на внешней стороне одной из дуг моста красуется известное имя: Киселак. Как он проник туда, представить было невозможно. Не поленился он намалевать свое имя и на глориетте шенбруннского парка, но это вызвало уже раздражение и у императора Франца. Он вызвал Киселака к себе, отругал его и взял с него слово, что тот обуздает свою страсть. Получив разнос, почтительно кланяющийся Киселак удалился, император встал из-за письменного стола, чтобы сделать несколько шагов по комнате и успокоиться, и тут взгляд его упал на боковую сторону стола. Острым перочинным ножом там было вырезано: Киселак. Это, конечно, только анекдот. Но он, во всяком случае, хорошо характеризует человека и легенды, окружавшие его42.

Зато что правда, то правда — на одной из старейших и наиболее почитаемых исторических реликвий Англии оставил автограф какой-то школьник. В Вестминистерском аббатстве хранится трон Эдуарда Исповедника, называемый Coronation Chair. На этом троне сидит каждый английский король во время коронационных торжеств. А однажды на троне побывал посторонний. Об этом свидетельствует вырезанная на старом-престаром дереве трона надпись: "В этом кресле спал П. Абботт, 4 января 1801 г." Прошли годы, прежде чем эта надпись была обнаружена, и кто уже мог узнать, что произошло с бывшим школьником П. Абботтом. Как это обычно бывает, мальчишка поспорил с приятелем, что докажет свою смелость, проведя ночь в Вестминистерском аббатстве. И ему удалось спрятаться и остаться в закрытом здании на ночь. На рассвете, чтобы представить приятелям доказательство, он обработал ножичком трон. Я не думаю, что это действительно так было, потому что сообщники могли бы договориться и о более простом доказательстве. Просто он хотел увековечить свое имя; это желание и руководило рукой мальчугана, который повел себя, как его сверстники, которые вырезают слова на партах.

ЧУДАК НА КОСТРЕ

Есть еще один эффектный способ охладить горячее желание выделиться. О нем говорит Лукиан43 в книге "De morte Peregrini" ("О смерти Перегрина"). За его непостоянство соотечественники называли Перегрина Протеем. Он был циничным философом, объехал Грецию и Малую Азию, читал бестолковые лекции по религиозной философии. Вначале все было в порядке, вокруг него собирался народ, его выслушивали, у него даже были ученики. Позже сопутствующая ему популярность ослабла. Напрасно заменял он не оправдавшие себя теории новыми, более привлекательными: удача покинула его. Но самая мучительная из всех видов жажды — жажда славы; этот болезненно тщеславный человек не мог смириться с необходимостью перейти из передних рядов в задние. И он использовал последний козырь, провозгласив, что для того, чтобы доказать достоверность своего учения, он живым пойдет на костер!

Сторонники и ученики с энтузиазмом встретили интересное решение Мастера. Они сами подготовили достойный величия события костер и в торжественном шествии, при участии огромной толпы любопытствующих, следовали за добровольцем, идущим на смерть. Эффект был грандиозным, большего впечатления нельзя было бы добиться никакой научной работой. Отчаянный храбрец, может быть, надеялся, что в последнюю минуту ему помешают в осуществлении сумасшедшего плана. Но его ждало разочарование. Его сторонникам очень понравилась идея, благодаря которой они смогут увидеть мученическую смерть, и они с энтузиазмом подбадривали Мастера: пусть забирается на костер, они сами подожгут его. Несчастный не мог отступить, взобрался на костер и, как пишет присутствовавший при том Лукиан, вопя от боли, принял мучительную смерть, обессмертившую его имя.

Кто боится мук костра, пусть повесится. Это я говорю без всякого желания оскорбить кого-либо, скорее, советую. Пример, которому можно последовать, приводит Бэкон в своей книге "Historia vitae et mortis" ("История жизни и смерти"). Его знакомый, знатный джентльмен, вбил себе в голову, что должен узнать, что чувствует человек, который повесился. Он купил подходящую веревку, старательно намазал ее мылом, надел петлю на шею и выбил стул из-под своих ног. Он не смог бы позже рассказать о пережитом, если бы через пару мгновений кто-то случайно не вошел в комнату. Веревку перерезали, его привели в сознание. Позже он рассказал Бэкону, что не чувствовал никакой боли, только в глазах у него как будто вспыхнул огонь, озаривший все синим светом и погасший. Он был полностью удовлетворен экспериментом.

Хандрящий человек не видит в смерти ничего иного, кроме волнующей перемены. Таймбс пишет в книге, которую мы уже цитировали: как-то ночью сторож увидел на Нью-роуд двух человек, занятых странным делом. Один надевает другому петлю на шею и собирается повесить его на фонарном столбе. Жертва не сопротивляется и спокойно переносит подготовку к роковому деянию. Ночной сторож вмешивается, но те двое возмущаются этим вмешательством, вместе они набрасываются на непрошенного адвоката и колотят его. Появляется полицейский, вся компания оказывается в участке. Выясняется, что эти двое играли в карты и один из них проиграл все деньги. Он поставил на кон оставшуюся на нем одежду, но второй спросил, а что же будет, если тот проиграет. Ведь он же не может пойти домой голым! "Ничего, если проиграю, жить все равно не стоит: повесишь меня, а одежда мне не понадобится."

Как это ни невероятно, есть данные, что действительно существовали клубы самоубийц44. Деятельность лондонского клуба покрыта туманом; говорят, сообщение о нем было просто шуткой Аддисона. А вот данные о парижском и берлинском клубах собрал один серьезный ученый. Эти клубы действовали в конце XVIII и начале XIX веков. В парижском клубе было 12, а в берлинском — 6 членов. Ежегодно путем выборов они определяли, кто из членов клуба должен покончить жизнь самоубийством. Последний член берлинского клуба совершил обязательное самоубийство в 1819 году. Тем самым клуб вымер.

ЧУДАК ХОРОНИТ СЕБЯ

Есть некто, от кого чудак никак не может избавиться, кто может войти в закрытый скит отшельника, сделать свое дело и проследовать дальше, кого обычно рисуют в виде скелета с косой в руках.

Чудак понимает, что конец придет неминуемо, поэтому он хватается за последнюю возможность, чтобы развернуться в полную силу. Составляя завещание; он дает волю своей болезненной фантазии и добивается того, чтобы о нем говорили и после его смерти. Кто с удивлением, кто со смехом, кто с раздражением45.

Как все порядочные люди, чудак тоже начинает свое завещание с того, что надо сделать с его бренными останками. Где его следует похоронить? Как его следует похоронить? Мизантроп и после смерти не хочет покоиться в обществе; он подбирает себе удаленное от посещаемых уголков место и указывает, чтобы его похоронили там. Как Якаб Хорват, старший пештский адвокат, который в 1806 году оставил 600 форинтов с тем, чтобы его похоронили в саду, а не на кладбище, а на надгробном камне написали всего одно слово: Fuit (был). Он не мог подозревать, что через сто лет тишину Варошлигета (городской рощи в центре Будапешта), где находится его могила, будет нарушать галдеж ребячьей стаи. Более основательно организовал дело дорсетский лендлорд Томас Холлис (1774). Он завещал своим наследникам, чтобы его закопали на глубине 10 футов на ближайшем поле, а потом всю землю перепахали бы и засеяли.

В то время кремация была еще не модной, а ведь она намного расширяет возможности уничтожения. Г. В. Саундерс, чемпион Англии по крикету, завещал, чтобы бы его тело кремировали и прах рассеяли по крикетной площадке. Мир перевернулся! Раньше по воздуху рассеивали прах сожженных на костре злодеев, чтобы он не загрязнял землю-матушку. Учтиво-любезной идеей удивил знакомых дам скончавшийся в 1931 году колумбийский женолюб Рамон Эскудер. Он распорядился, чтобы его тело кремировали, а прах разделили бы между такой-то и такой-то дамами.

А их он попросил, чтобы по щепотке праха они положили в медальоны и постоянно носили эти медальоны на шее. Потому что истинным успокоением для него было бы сознание, что и после смерти он покоится на груди у очаровательных женщин. Дамы выполнили последнюю волю усопшего кавалера. Отчасти из жалости, отчасти из-за того, что покойный за такую услугу завещал им приличную сумму.

Последовательные ассоциации руководили скончавшимся в прошлом веке англичанином по имени Джек Фуллер, который в завещании написал, чтобы его похоронили в пирамиде. Он считал, что после смерти все происходит следующим образом: тело съедают черви, червей — утки, а уток — родственники. Вполне достаточно, что его деньги попадут в карманы родственников; он не мог смириться с тем, что сам он попадет к ним в желудок.

Но самым разумным было решение отставного майора по имени Петер Лабелье. Он распорядился, чтобы его похоронили головой вниз. Дело в том, что в настоящее время в мире все перевернуто вверх дном. Когда пройдут эти дурацкие времена и порядок в мире восстановится, его тело тоже займет нормальное положение.

ВЕСЕЛЫЕ ПОХОРОНЫ

Естественно, что взгляды чудаков на траур тоже отличались от общепринятых. По нему никакой траур справлять не надо. Наоборот, пусть его похороны станут радостным праздником, пусть все танцуют вокруг гроба и поют веселые песни.

Наиболее известным в этом роде было завещание правоведа из Паду и Лодовико Кортузио (1418). Прежде всего он запретил плакать на похоронах. Он не называл имени наследника, а распорядился, что все его состояние должен унаследовать тот из родственников, кто будет наиболее заразительно смеяться во время похорон. Учредил он и легаты -суммы, которые наследник обязан был выплатить определенным лицам. Но при этом определил, что обладатель легата должен лишиться его, если забудется и заплачет на кладбище. Черного цвета надо избегать во всем, церковь должна была быть украшена цветами и зелеными ветками. Украшенный саваном веселой расцветки гроб должны нести двенадцать девушек; за это они получат приличную надбавку к своему приданому. Перед гробом и за ним пусть идут музыканты с дудками, барабанами и скрипками.

Кто из родственников "высмеял" себе наследство? Этого мы не знаем. Мы знаем зато, что родственники оспорили завещание, ссылаясь на то, что такое распоряжение не может исходить от здравомыслящего человека. Протест был отклонен на том основании, что Кортузио был доктором-правоведом в университете Падуи, а правоведом может быть только здравомыслящий человек. Дрю дю Радье, который знакомит нас с этим решением ("Recreations historiques" -"Исторические забавы", Ла-Хайе, 1768), меланхолично замечает, что в его время такой вывод был бы неправомочен.

Он же приводит странный пример закрученной логики правоведов страны. Велись ожесточенные споры, — пишет он, — вокруг того, что если бы библейский Лазарь после своего воскресения составил бы новое завещание, отличавшееся от предыдущего, являлось бы действительным оно или же сохранило бы силу более раннее, составленное перед его первой смертью? Некоторые правоведы доказывали, что действительным следует считать первое завещание, ибо Лазарь умер полностью и бесповоротно, то есть в момент его смерти завещание уже вступило в силу. Его последующее воскрешение не может лишить наследства законного наследника. В юридический турнир вмешался великий Аккурзий46, преподаватель римского права Болонского университета (1182-1260), который силой своих доводов выбил из седла сторонников первого завещания. Спор был решен: воскресший Лазарь имел полное право накануне второй смерти составить новое завещание. (Бесспорно интересное объяснение можно найти в труде Аккурзия "Glossa Ordinaria" ("Систематическое объяснение"). Так говорится в первоисточнике, которым я пользовался. Я это не проверял.)

Голландский художник Хеймскерк оставил после себя круглую сумму, распорядившись на проценты от нее ежегодно выдавать замуж достойную того бедную девушку. С одним условием: чтобы в день свадьбы в полном наряде невесты, в сопровождении жениха и всех гостей она приходила на кладбище и там танцевала вокруг его могилы. И счастливые молодожены каждый год делали это, и стало традицией, что хоровод заканчивался выкрикиванием слов благодарности: "Пусть живет долго наш благодетель, весельчак Мартин Хеймскерк!"

Менее удачным оказалось завещание ненавидевшей мужчин старой девы из Эссекса. Она умерла в 1791 году, прожив 83 года, и всю жизнь ненавидела мужчин. Она завещала, чтобы ее похороны были праздничными, траурная процессия вела бы себя весело, а вокруг ее могилы пусть танцуют шесть юных дев. Мужчин она хотела вообще исключить из церемонии, но местный обычай требовал, чтобы на похоронах саван за углы держали мужчины. Поэтому старая дева должна была пойти на уступку. Ладно, пускай четверо мужчин держат саван за углы, и пусть каждый из них получит по сто фунтов -но ни один из них не может быть моложе 40 лет, и каждый из них должен поклясться, что ни разу не был на свидании с женщиной. Во всей округе не нашлось ни одного мужчины, который рискнул бы дать такую клятву. Душеприказчик вынужден был пригласить на эту роль четырех замужних женщин. Клятву он с них предусмотрительно не требовал.

Кто при жизни любил вино, думал о нем и в свой смертный час. Голландский художник Бакхайзен (1631-1709) положил в кошель столько золотых монет, сколько лет он прожил, то есть семьдесят восемь. Эти деньги он оставил своим друзьям, чтобы после похорон они помянули его. Лондонский банкир Девэйнес (1810) оставил жене ренту в 1200 фунтов, а также 300 бутылок вина с указанием выпить это вино на свадьбе, если жена второй раз выйдет замуж. Что касается лично его, он попросил, чтобы, когда его положат в гроб, под мышки ему положили бы по бутылке хереса самого высокого качества.

Другие одурманивали себя не вином, а табаком. Точнее, нюхательным табаком. 1 апреля 1776 года зажиточная дама по имени миссис Маргарет Томпсон чихнула так, что сразу перенеслась в мир иной. Относящаяся к похоронам часть завещания щекотала носы любителей нюхательного табака следующими строчками:

"Я распоряжаюсь заполнить мой гроб шотландским нюхательным табаком лучшего качества, но предварительно пусть моя верная служанка Сара уложит все мои носовые платки на дно гроба. Мне знаком обычай класть в гроб цветы, но, что касается меня, я считаю намного более приятным и освежающим нюхательный табак. Пусть мой гроб несут шесть наиболее признанных любителей нюхательного табака прихода Сент-Джеймс. Лента на их шляпах пусть будет не черного, а табачного цвета. За ними пусть идут шесть девушек, они должны все время на ходу нюхать табак. Священник, который пойдет во главе процессии, тоже должен нюхать табак; на это я оставляю ему 5 гиней. Еще 20 гиней я оставляю на то, чтобы моя верная служанка Сара в ходе процессии каждые 20 ярдов рассыпала по горсти шотландского нюхательного табака, бросая его в сопровождающую толпу".



Страница сформирована за 0.87 сек
SQL запросов: 175