Ляпсусы

Этот заголовок и сам стреляет невпопад. Один из подвидов этого понятия принадлежит семейству "Лейтер Якобов". Немецкий оригинал звучит так: Einen Bock Schiessen1. У этого немецкого выражения нет ничего общего с охотой, в фигуральном смысле оно означает кувыркнуться, т.е. оступиться, поскользнуться, плюхнуться. (Варианты этой поговорки: purzelbock, purzelbaum). Должно быть, очень давно кто-то перевел его на венгерский буквально, а венгерская логика мышления усвоила его фигуральный смысл, ведь для охотника всегда совершает ошибку тот, кто, целясь в самку лани, попадает в козла. В этом смысле Янош Эрдейи и внес это выражение в сборник венгерских народных поговорок. За неимением лучшего и я вынужден пользоваться им, потому что другого выражения в венгерском языке, которое свело бы воедино всевозможнейшие виды ляпсусов, нет.

Латынь делает тройственное различие: lapsus linguau, lapsus calami, lapsus memoriae. Смотря по тому, идет ли речь об обмолвке, описке или ошибке памяти.

У французов для этого есть всеобъемлющее слово: bevue. В рамках этого понятия есть тьма-тьмущая всяких выражений для обозначения отдельных оттенков, что и неудивительно, потому как они сами признают, что у них можно найти наиобширнейшее собрание образцов.

Англичане в этом смысле также не заботятся о четких различиях. У них все, что невпопад, — bull. Почему "бык" — этого теперь уже не может сказать никто. Есть у них еще irish bull, т. е. "ирландский бык". Так обычно дразнят ирландцев, предположительно на том основании, что во времена короля Генриха VII в Лондоне жил один адвокат ирландец по имени Обадиах Балл, который свои защитительные речи оснащал самыми ошеломляющими ошибками. Его соотечественнику, жившему позднее известному писателю XVIII века Эджворту1, прискучили злостные придирки, и он издал работу, направленную против наветов на ирландцев. "Essay on irish bulls" — называлась она. Работа была не в силах поколебать английское общественное мнение. Результатом ее стало всего-навсего то, что парижские книготорговцы — поскольку речь шла о быке — занесли книгу в список литературы по сельскому хозяйству. (Возможно, происхождение слова можно угадать во французском boule? Boule — пуля, в старофранцузском bouler означает катиться, валяться по земле. Образ, сходный с немецким "кувырканием".)

Если англичанин может себе позволить называть bull все, что невпопад, мы тоже можем называть "баклевеш"2 все, что есть bull.

Прежде чем попробовать как-то классифицировать все эти "выстрелы по козлам невпопад", несколькими примерами освещу, как удачно это английское bull; сколько всего можно им охарактеризовать.

У нас неудачные переводы обычно называют собирательным именем Якоб Лейтер. По-английски это был бы тоже bull. По-моему, самый древний из них мы находим в Библии в книге пророка Исайи, в главе XXXVII, в которой 36-й стих звучит так:

"По той причине вышел Ангел Господень и поразил в стане ассирийском сто восемьдесят пять тысяч человек. И встали оне поутру, и вот, все тела мертвые."

Очевидно, ответственность за этот древний bull несут первые латинские переводчики.

Среди серьезных книг за Библией по порядку следует Свод законов. И вот, в штате Миссисипи, в городе Кантон, bull закрался в решения городских властей:

1. Построить новую тюрьму;

2. На строительстве использовать материал здания старой тюрьмы;

3. Узников до окончания строительства содержать в старой тюрьме.

Да будет известно, что американские штаты, города и поселки производят тысячи законов и постановлений, так что можно понять, если в пылу законотворчества и произошла такая накладка. Американские юристы выуживают из потока законодательных актов массу наистраннейших постановлений. Л. Е. Кук, адвокат из Луизианы, даже издал сборник законодательных курьезов, в нем он обращает внимание на закон, принятый в штате Канзас восемьдесят лет назад, но действующий и по сей день, который гласит:

"Если два поезда встречаются у железнодорожной развилки, то обязаны оба остановиться, и ни один из них не имеет права тронуться дальше, пока не пройдет другой".

Я попробовал навести хоть какой-то порядок во всем этом вздоре и классифицировать его по содержанию. Причем между его видами границы порой настолько размыты, что отдельные выражения можно отнести туда и сюда, но я мыслил так, что классификация неточностей не обязывает меня к очень большой пунктуальности.

Я набрал материала в основном на семь групп.

1. Опрометчивое перо.

Самая невинная форма стрельбы невпопад. Небрежность, эдакая халатность формулировки, суетливая поспешность характерны для нее. Большая ее часть разбрызгивается разлетевшимся редакторским пером. Но сколько раз допускали ее по рассеянности и серьезные ученые! Один наш превосходный литературовед, не выносивший декадентской поэзии Бодлера, написал: "Даже в делах любви его вкус был противоестественен, потому что вместо юной девы ему требовалась переспелая матрона". С такою критикой многочисленные читательницы Бодлера едва ли согласились бы. Зато наверняка всеобщим одобрением женщины восприняли слова другого крупного нашего художественного критика, который при прощании с большим художником Одри говорил: "Он любил женщин и прочие радости жизни" (Журнал "Нюгат", май, 1937).

Но вот из-под моего пера вышло незадачливое слово "который", которое некрасивым червяком ввинчивается в самую середину предложений. Насколько же был прав автор "Дорогого родного языка"3, когда буквально на всех страницах своей книги вытравил предложения с "который". Ну, хотя бы употребляли его правильно! Да только этот червяк часто ввертывается не туда и странно искажает смысл предложения:

"Т. П. подписала контракт с венской оперой. Тридцать пять вечеров дали этой прекрасной певице, которой можно дать и все шестьдесят." ("Фюггетленшег", июль, 10, 1938).

"Гвоздь нашей субботней программы — премьера в Пештском театре "Пижама моей жены", которая содержит много сюрпризов." ("Пешта хирлап", май, 23, 1933).

"Сдаются 3 комнаты с окнами на улицу, 2 прихожие, квартира с уборной, которая особенно подходит для адвокатской конторы." (Записка о сдаче внаем на дверях дома на улице Балвань.)

Далее, поскольку я уже прошел сквозь теоретические трудности, представлю побольше примеров.

2. Голова — ума палата.

Тут гамма оттенков весьма богата. Начиная бледной поверхностностью и кончая кричащим неведением. Мы знаем, французы не любят сверхосновательного. Поэтому они с неколебимым спокойствием пишут, что Галилей окончил свою жизнь на костре, — Октавиан был сыном Клеопатры, -мадам Помпадур казнили, — Юдифь отрезала голову Голиафу, — Венеция лежит на берегу Балтийского моря, — и так далее. Если их уличают в этом, они смеются громче всех, разве что не умывают рук, как Геродот (по утверждению французского автора).

У нас я читал, что возле Аббазии1 море катит свои волны в залив Отранто, однако автор статьи тут ошибся на несколько морских миль: если волны продолжают катиться на юг, они-таки достигнут залива Отранто. (Может быть, он хотел сказать Кварнеро?). Это небольшая ошибка, когда наш превосходный писатель нашего же императора Максимилиана в Мексике повесил, а другой заставил Наполеона казнить Филиппа Эгалите (разумеется, вместо герцога Энгиенского), а третий вынужденного к самоубийству Сенеку заставляет умирать от Ангины Пекторис.

Мелочи. Свет на этом не сошелся клином. Хотя он и достаточно плох, этот свет. Сразу видно, что его создали за восемь дней ("Ле Матен", 1924, август, 7).

3. Смешение образов.

Научное название — катахреза.

За этим не надо ходить к соседу. Тут мы соперничаем с французами. Что могут они, то можем и мы, как то можно проследить на следующих примерах.

"Петефи взглянул на девушку, у которой от внутреннего волнения на лбу вспыхнули розы; пока он говорил, оба ее глаза, подобно молитвеннику на шнурке, повисли на лице поэта" (Эмед Фаркаш "Петефи").

"Рев колыхающейся по всей улице толпы как бы отдавал паром животной жажды крови" ("Пешти хирлап", 1903, июнь, 15).

"Однажды мы уже тщательно занимались этой сильной рукой и смотрели ей в глаза" ("Будапешта хирлап", 1903, октябрь, 15).

"Главаря контрабандистов на квартире не обнаружили, по-видимому, он прослышал шумок, что у него под ногами горит земля" ("Маи Нап", 1937, июль, 29).

"На будущий год Венгрия может стать на защиту национальных интересов и в воздухе!" ("Аз Эшт", 1938, май, 8).

Из биографии английского генерала Горта: "Его давнее желание было исполнено, из штаба он был переведен на фронт. Здесь он заслужил прозвище тигр. При Ипре, в Камбрии и Аррасе, устремившись вперед, он вел свои войска в атаку, как бык" ("Мадьяр Немзет", 1939, октябрь, 21).

Полнее примеры будут приведены отдельно. Эти несколько авансированных примеров имеют целью пояснить их видовое название.

4. Анахронизм.

По-венгерски — путаница во времени. С этим надо обращаться осторожно, потому что в самые свои блестящие периоды литература и искусство полны анахронизма: на сцене у Шекспира римские герои одеваются, как английские лорды. Художники Ренессанса одевают в современные им одежды библейских персонажей. Этого требовал дух эпохи. Однако следует остерегаться также и мелочности, когда праздные книгокопатели выуживают из произведений великих писателей мелкие ошибки. Про Шиллера они доказали, что в "Валленштейне" Бутлер говорит о громоотводе, но ведь тогда он еще не был изобретен. О знаменитой сцене из "Вильгельма Телля" они выяснили, что ее действие должно было происходить в конце ноября, однако невозможно, чтобы в эту почти зимнюю пору на деревьях висели яблоки. Один книжный червь торжествовал, когда прочел в "Фиеско", что жена героя пьет шоколад. Заблуждение! Заговор Фиеско2 был в 1547 году, а первую шоколадную фабрику основали в Италии в 1606 году. Чудовищно!

Поскольку во времена Гете громоотвод был уже изобретен, спокойно могу сказать, что и над его головой часто змеились молнии критики. Достаточно упомянуть о "Фаусте". Действие пьесы очевидно разыгрывается в конце XV века, а в ней пьют шампанское, но оно начало пениться только в 1670 году, — упоминают о париках, но Людовик XIV впервые пристроил его на свою голову только в 1640 году, — говорят о табаке, что до Колумба было просто невозможно, — речь заходит и об исповедальне, в то время как она появилась в Германии сто лет спустя. Самую большую блоху в этой сказке обнаружили средь воздыханий Марты, когда Мефистофель сообщает ей, что супруг ее умер. На что женщина:

Не шутя, о муже бы достать бумагу, где погребен, когда, бедняга, и эти сведенья в печать для верности потом отдать1.

Во времена Фауста все это было вообще невозможно, потому что церковные власти начали публиковать выдержки из церковных книг регистрации примерно в XVIII веке, а газет тогда вообще не существовало.

Литературные муравьи снесли в свой муравейник кучу подобных заблуждений, но с нас хватит и этого. Отчасти горькое это развлечение — ради крохотной несуразности грызть громоздкие доказательства тому.

5. Якоб Лейтер.

Значение этого искусственно созданного выражения известно широко.

Юного поколения ради я повторю кратко историю его возникновения так, как ее излагает Бела Тот в своей книге "Из уст в уста". В октябре 1863 года внимание всего мира было обращено к Парижу. Гигантский воздухоплавательный корабль Надара "Гигант" отважно проделал свой первый путь. "Мадьяр Шайто" в 13 номере за 1863 год поместила отчет об этом событии в форме "Письма из Парижа". "Письмо" писал Адольф Агаи, разумеется, тут же, за редакционным столом, переводя сообщения венских газет на венгерский. В одном месте читателя поразила таинственная фраза:

"Когда они пролетели сквозь верхний слой облаков, шар вздрогнул и чуть накренился, но — как утверждают путешественники — никто из них нимало не испугался. Призвали Годара, испытанного воздухоплавателя: "Вверх, вверх, хотим подняться так высоко, как Якоб Лейтер".

Никто не знал такого пионера воздухоплавания по имени Якоб Лейтер, и только позднее выяснилось, что речь идет о библейском Иакове с его лестницей. В немецком оригинале письма из Парижа стояло Jakob's Leiter2.

Переводчик впопыхах не заметил скромно притаившуюся букву "S" и библейский образ принял за имя собственное. Агаи потом отрицал свою ошибку. Он говорил Беле Тоту, что совершил эту описку намеренно, чтобы подшутить над педантичным Агоштом Грегусом. Кто хочет, пусть верит3.

6. Галиматья.

Это слово проникло к нам из Франции. Его происхождения не могут объяснить сами французы. По мнению ученого Гветия его невольным автором мог быть один парижский адвокат. Он держал речь по-латыни в каком-то судебном деле. Дело было о петухе одного гражданина по имени Матиас. Адвокат же в пылу вдохновения перепутал генетивусы. Вместо Gallus Mathiae у него все время получалось Galli Mathias. С тех пор эту путаницу якобы стали употреблять в значении "всякий вздор". У анекдота слишком уж ученый привкус. Скорее всего, это слово есть искаженное французское galimaufree. Это придуманное поварское слово означает "рагу", то есть блюдо из рубленного кусочками мяса. Но мыто знаем, сколько всякого сомнительного добра обычно таится за почти что элегантной строчкой в ресторанном меню: ragu.

По определению Буало4 у галиматьи есть две разновидности: простая и двойная. Первую не понимает только читатель, а вторую — и сам автор.

Что касается формы, то французы по-разному определяют два способа прочтения галиматьи.

1. Пафос. Автор силится раздуть плоское и немощное содержание симуляцией жаркой страсти и под конец тонет в болоте чувствительности.

2. Фебианство. Происходит от греческого phoibos., второго имени бога света Аполлона. В данном случае словоблудие, когда блистательные эпитеты применяются к предметам незначительным. Пафос рисуется своей духовной возвышенностью, фебус означает стилистическую вычурность: бездарный графоман хочет любой ценой показать, насколько его собственное писательское искусство возвышается над обычными борзописцами.

Если галиматья проявляется в стихах, украшенная рифмами, то ее называют амфигурий.

И я все еще не закончил мой непосвященный экскурс в залы серьезной науки и литературоведения.

Впереди еще гонгоризм.

Своим появлением на свет он обязан испанскому поэту со звонким именем Луис де Гонгора-и-Арготе (1561-1627). Собственно говоря, это не что иное, как преднамеренная галиматья. Гонгора был талантливым поэтом, однако его не удовлетворял морально успех его стихов. Он считал, публика недостаточно понимает его. Он подумал, — и с тех пор многие после него так думают, — вот де заговорю с вами по-непонятному, сразу поймете. Он выдумал какой-то искусственный, вычурный, напыщенный, сплошь уснащенный образами и оборотами вздорный стиль, и вот — публика с восторгом приняла новые фразы-блестки.

В то же самое время в Италии Джамбиттиста Марино1 в этаком радужном стиле, стал основателем подобного же литературного направления, известного под названием маринизм. Другой конец радуги, скрученный в духе барокко, перекинулся во Францию и вскружил голову прессионистам своим обманным блеском.

Витиеватый, напыщенный способ изложения полностью соответствовал капризному вкусу эпохи барокко.

Согласно теории испанца Грасиана2 лучше всего литературный стиль украшают прославленные итальянцами кончетти — искры ума; писатель должен стремиться к тому, чтобы его произведение было усыпано такими искрами мысли. И он разбрасывал их так, что у читателя до сих пор сверкает от них в глазах. О самой мысли он рассыпается так:

"Мысль отправляется от берегов памяти, пересекает море воображения и наконец прибывает в бухту остроумия, и там ее проверяет таможня понимания".

Каким образом происходит это плавание, я освещу несколькими примерами. Заранее оповещаю моих читателей-таможенников, о чем идет речь. Просто-напросто о том, что близится лето. На языке астронома: Солнце, двигаясь по Зодиакальному поясу, покидает созвездие Тельца и движется к созвездию Близнецов. В сравнениях Грасиана присутствует также животное, именуемое Флегон, о нем только скажем, что он есть и в мифологии, несет там службу в качестве одного из коней в колеснице Солнца.

"И вот в небесном амфитеатре рыцарь Солнца верхом на Флегоне храбро бьется с Тельцом, вместо копья сверкая лучами, его атакам хлопает звезд прелестная толпа, облокотившаяся о балкон Зари, чтобы полюбоваться чудным станом рыцаря. Потом свершается чудесное преображение: Phoibos (Феб), белокурый рыцарь, обращается в белого петуха, покрывается перьями, отрастает гребень, и он становится впереди сонма сияющих звезд. Эти курочки небесных полей, вкруг них звезды-цыплятки, вылупившиеся из тиндарова яйца…"

Я мог бы продолжить это велеречивое сравнение, но так мы не приблизимся к концу никогда, потому что мне придется помочь переправить тиндарово яйцо через строгости разума читательской таможни. Обозначен товар верно, яйца несла Леда. Как известно, Зевс приблизился к Леде в образе лебедя. Это приближение имело результатом первое яйцо Леды, из которого вылупились два близнеца — Елена и Полидевк (у римлян Поллукс). Затем Леда таким же странным способом материнства одарила и мужа одним, уже законным, яйцом, из которого появилась на свет другая пара близнецов — Кастор и Клитемнестра. И вот тут, наконец, прояснился смысл горького сравнения — Солнце вступило в созвездие Близнецов!

7. Всякая всячина.

Есть такой вздор, который нельзя распихать по названным выше группам.

Такой внеклассовой парией оказалась баллорнизация. Предположительно, ее впервые допустил любекский печатник Иоганн Баллорн в XVI веке, отсюда и название. В какой-то книжке немецких сказок на одной из иллюстраций красовался петух. Печатнику картинка не понравилась, и в новом издании книги он поместил другую, на ней у петуха уже не было шпор, но зато рядом стояла корзина с яйцами.

Представлял ли он петуха курицей и, как таковую, лишил неполагающегося ей украшения — шпор, этого никто не знает. Однако под картинкой он пристроил следующую гордую надпись: "Verbessert durch Johann Ballorn" ("Исправил Иоганн Баллорн"). С тех пор баллорнизацией называют такой вид исправлений, когда вместо первоначальной ошибки сажают другую, еще большую.

Например:

"В передовой статье прошлого номера нашей газеты, второй абзац, вторая строка, — в результате ошибки в наборе, — вместо слова георический стоит слово теоретический. Итак, правильно фраза должна звучать следующим образом: "Какой эпос можно было бы создать о георических подвигах венгерских защитников родины!" ("Мадьяр вилаг", 1938, сент., 20). Если бы автор статьи написал слово героический, то сам дьявол печатных ошибок не напутал бы так в одном слове.

Ни в одну из этих групп я не мог пристроить случай со скульптурным портретом нашего заслуженного писателя П. Кароя Сатмари. Соответствующая инстанция поставила скульптуру у подножия Крепостной горы и выбила на постаменте несколько строк из стихотворения поэта:

Беда, кто смотрит на закат, оттуда ночь грядет.
Внимаю на восток. Венгерского рассвета ожидаю.

Какова была необходимость испортить эффект этих строк тем, что скульптуру поставили… спиной к восходящему солнцу? Он стоит лицом на запад, обращенный к Будайским горам и, конечно, видит только заходящее солнце.

А теперь, говоря языком гонгористов, настало время подрезать слишком разросшиеся крылья моих теоретических выкладок ножницами чувства меры и перейти к практическим примерам. Здесь я уже не буду следовать системе теоретической классификации. Я мыслил, картина станет живее, если сгруппирую несуразицы свободно, без всякой связи.

ФЛОБЕРОВСКИЙ СБОРНИК ГЛУПОСТЕЙ

Первым начал коллекционировать благоглупости Густав Флобер.

Читая, он тут же записывал обнаруженные им bevue. По мнению Мопассана к этому у него был особый талант.

Так, он отметил в речи Скриба1, сказанной при избрании в академики, следующее:

"Разве пьесы Мольера просвещают нас относительно великих событий эпохи Людовика XIV? Разве он произнес хоть одно слово о заблуждениях, слабостях, ошибках великого короля? Разве он говорил об отмене Нантского эдикта?"

Внизу пометка Флобера:

"Отмена Нантского эдикта — 1685 год. Мольер умер в 1673 году."

К роману "Бувар и Пекюше" он собрал несметное количество данных. По его собственному признанию он прочел тысячу пятьсот книг! У него был план написать и вторую часть романа. Слово "написать" не совсем точно отражает его планы, потому что большую часть книги он хотел составить из цитат. Оба героя занялись перепиской бумаг и из множества прочитанных книг выписывают всякие несуразицы. Книга могла бы стать энциклопедией человеческой глупости, однако смерть выбила из рук писателя перо прежде, чем он успел закончить первую часть романа.

В его литературном наследии обнаружили огромную кучу записок, газетных вырезок, писем, объявлений, официальных бумаг. Все они были подобраны по тематике и помещены каждая в свое досье. В особом конверте хранилась известная коллекция несуразиц, которую биографы Флобера называют "Sottisier" ("Хранилище глупостей") или "De la betise humaine" ("Досье на человеческую глупость").

Оно составило основу всех более поздних коллекций Bevue. Потомки основательно обирали ее, разумеется, без указания источника. Я тоже заимствовал из нее, но немного, потому что и без того богатый французский материал разросся бы еще больше2.

МАЛЫЕ ИЗРЕЧЕНИЯ БОЛЬШИХ ЛЮДЕЙ

Я ухвачусь за более легкий конец дела и выстрою в алфавитном порядке великих от французской литературы.

Абу (1828-1885)

"Викторина закрыла глаза и продолжала читать" ("Les Mariages De Paris").

"Конечно, вы немец. Англичанин на вашем месте умер бы за нас, а я вознаградила бы его рукой моей дочери!" ("Король Монтаньи").

Бальзак (1799-1850)

"Я не вижу этого ясно, — сказал старый слепец" ("Сцены частной жизни. Беатрис").

"Одному из участников игры завязывают глаза, чтобы он не видел, куда его ведут, провожатый предупреждает его:

"Будьте осторожны! Не упускайте из виду ни одного из моих знаков!" ("La muse du deparlement").

"Азалии взбегали по стене и покрывали ковром все здание".

"Соловей сел на край окна" ("Lapeau de chagrin").

Птицы во французской литературе не придерживаются законов природы. Соловьи не только вообще не садятся на подоконники, но и не поют в декабре, как это утверждают братья Гонкур ("Idees et sensations"). Ламартин кормит хлебом ласточку ("Les contidences"), которая, как известно, питается только насекомыми.

Шатобриан видел летающих пингвинов ("Souvenire ienfance etc."). Виктор Гюго был так вдохновлен чистейшей невинной любовью им же самим созданных героев — Мариуса и Клозетты, что, не найдя чистоты большей, так охарактеризовал невинных любовников: "Два лебедя встретились на вершине Юнгфрау!" ("Отверженные"). У одного журналиста, который послал своей газете сообщение об индийском йоге, должно быть, были обширные представления и о способностях страуса, так как он написал, что йог в состоянии священного экстаза сунул голову по плечи в песок и оставался так восемь часов кряду. "Только страус способен на такое, — так заканчивается репортаж, — да и то только в момент опасности" ("Ле журнал", 1914, февраль, 6).

Мне придется защитить честь страуса. Еще никто не видел, чтобы он прятал голову в песок. Он не настолько глуп, хотя Плиний, этот древний источник сплетен в естествознании, называет его глупым. Но и Плиний тоже потому выдвигает против него обвинение в solidita's, что он засовывает голову в куст (frutix) и думает, что его не видно. Откуда взялось обвинение, неизвестно, верно одно, что такого дурака-страуса еще не бегало по Африке, который со страху обрек бы себя на такое странное самоубийство. Так что поговорка "страусиная политика" не имеет под собой никакой основы1.

Бернарден де Сент-Пьер (1737-1814)

Поэт нежной души, автор "Павла и Виргинии", с благодарностью размышлял о добрых руках матери-природы.

"Собаки обычно пестры, и пятна на них отличаются друг от друга: одно светлое, другое темное. Это потому так, чтобы их можно было хорошо различать в квартире, на какую мебель бы они ни садились, в противоположном случае они сливались бы с цветом мебели" ("Гармония природы").

"На дыне природа проложила борозды затем, чтобы на семейном столе ее было проще разделить" (Там же).

"Блохи, как правило, прыгают на белое. Этим инстинктом природа наградила их потому, чтобы нам легче их было ловить" (Там же).

С другой стороны, простодушный аббат Гом (1802-1896) сомневается в целеустремленности природы, когда пишет:

"Что касается рыб, непонятно, как они умудряются жить и размножаться в соленой воде, и уж настоящее чудо, что их порода давно не вымерла" ("Catechisme de perseverance").

Банвиль( 1823-1891)

Германия в танце ведет наверху, на холме мертвых, неистовее, чем конь без удил или чем урна, у которой нет ручек. ("Idylles prussionnes")

Неистовствующий конь — не редкость, а с неистовой урной человек еще не встречался. Даже если у нее откололись обе ручки.

Коппе (1842-1898)

"Женщина села меж дочерей. Они были близнецы, одной и другой было по 18 лет".

Шатобриан( 1768-1848)

"Военная слава Наполеона? Эх! О ней уже и слуха не осталось. Действительно, он побеждал в больших битвах, но несмотря на это, самый маленький генерал профессиональнее его" ("Melanges politiques et litteraires").

Доде (1840-1897)

"Четыре тысячи босых и размахивающих руками арабов бежало за верблюдом, как дураки, сверкая на солнце шестьюстами тысяч зубов" ("Тартарен из Тараскона").

Если проверить расчет, то окажется, что у каждого отдельного араба было по 150 зубов. Конечно, расчеты — занятие не для писателей. Известный арифметический ляпсус допустил сам Флобер, когда заставил одного из главных героев "Мадам Бовари" отсчитать 75 франков одними двухфранковыми монетами. Леопольд Стапле, менее известный у нас французский писатель, не моргнув глазом, так определил преклонный возраст одного из своих героев: "Ему было 70, но он выглядел, как на еще столько же". Другой (чуть было не написал безымянный) парижский писатель, Марль Мерувель, дал прочувствовать хрупкость сложения своей героини:

"Она была так стройна, что мужская рука могла обхватить ее десятью пальцами". Ужасную картину рисует Кловис Уге об одном из своих малосимпатичных героев: "Наполовину тигр, наполовину шакал, наполовину змея!" Этому стопятидесятипроцентному чуду я неожиданно нашел пару в образе одного берлинского акционерного чуда. "Ле Журнал" в 14 номере за май 1927 года поместил отчет о черном дне берлинской биржи и написал, что рынок потрясли 80- и 100-процентное падение акций, а вот акции Гланцштоффа и Эльберфельда потеряли 150 процентов своей стоимости. Это парижское издание показало себя вообще несведущим в исчислении процентов. В его же номере от 29 апреля 1910 года есть такая фраза: "Вы на три четверти преувеличиваете отчасти из вежливости и молодого энтузиазма. Но в том, что вы говорите, все же есть пятьдесят процентов правды". Таинственные дроби тоже расставляют ловушку ничего не подозревающему писателю, как это случилось с Климентом Кара-гелем, который обратился к директорам парижских театров со следующим предупреждением: "Вы не считайте, что выброшенная пошлина на билеты в десятую часть сбора — это много, может случиться, что они повысят ее до одной пятнадцатой, а то и двадцатой".

Дюма-отец (1803-1870).

В своих воспоминаниях он упорно приписывает Шатобриану такую странную фразу:

"Я шел, шел противу моего желания, как скала, несомая потоком, и что же теперь? Я к вам ближе, чем вы ко мне". Но он сам не вспоминает, как в истории про судебный процесс из-за известного колье заставляет говорить одного из героев, того самого Дона Маноэля: "Ах! Ах! — сказал Дон Маноэль по-португальски". Для этой мозговитой фразы я нашел венгерскую пару. Когда герцог Уэльский посетил Будапешт, в одном из ресторанчиков в Буде ему понравился ловкий официант. "Как вас зовут?" — спросил герцог. "Шевалье Ронаи", -безупречно по-английски ответил официант" ("Аз энт", 1935, сентябрь, 13).

Флобер (1821-1880).

"Они остановились и, повернув спины буре, припали друг к другу, глаза в глаза, четырьмя руками удерживая зонтик" ("Бувар и Пекюше"). Подобную же ошибку совершила Ивет Жильбер, написав в своих воспоминаниях: "На обеде я сидела по правую руку герцога Уэльского, слева от меня занял место австрийский посол".

Готье (1811-1873).

"Надобно, чтобы камень-брусчатка был в животе вместо сердца" ("Мадмуазель де Мопен").

В одном из стихотворений ("Серенада") влюбленный рыцарь стоит перед балконом, а дама на балконе. Надо бы к ней взобраться, но как?

Ты поток своих чудных волос мне волною с балкона спусти, я по этим волнам поднимусь, в твою тихую пристань войду1.

Ответ дамы поэт не сообщает.

Лябиш (1815-1888).

В произведениях этого плодовитого комедиографа так и кишат толстые bevue.

"Я познакомился с ним в омнибусе. Первым его словом был хороший пинок".

"У меня даже стула нет, на который моя жена могла бы преклонить голову".

"Там такой обычай: если молодая актриса понравится, то не интересуются ни ее именем, ни происхождением, ни полом".

"Что это? Наш корреспондент глух? Видимо, он из-за этого не отвечает на наши письма".

"Брак есть договор о взаимных обязательствах… Брачующиеся должны быть французами, свободными и разного пола".

"Раскаленное железо хотел бы я воткнуть ей в сердце, раскаленное железо, имя которому угрызения совести… раскаленное железо, которое следовало б за ней повсюду и разрушило бы ее печень, подобно стервятнику… и чье непрощающее зеркало показало бы ее грех, крикнув ей: "Несчастная, ты изменила своему другу!"

Мюссе (1810-1857).

"Уста молчат, чтобы слышать речь сердца" ("Nuit de mai").

Поэтическая картина, рту критика надо умолкнуть. Но сладкоречивый поэт майской ночи злоупотребляет поэтической свободой, потому что в другом месте он говорит:

"Жильом был добрый юноша, но ему никогда не приходило в голову, что сердце нужно и для другого, а не только, чтобы дышать".

Й. X. Росни-старший (1856-1940).

"Он был так печален, будто следовал за похоронной процессией, провожавшей самое последнее живое существо" ("Marthe Baraquin").

НЕМАЯ РЕЧЬ

"Великие духом встречаются", — твердит прописная истина. При встрече иногда спотыкаются об один и тот же камень.

— Где ты взяла сахар?

— Нанон достала у Фессардов.

Невозможно было представить себе, каков был эффект этой немой сцены" (Бальзак, "Евгения Гранде").

Филарет Шазль, у которого вышло произведение на венгерскую тему ("Scenes des camps et des bivouacs hongrois pendant la campagne de 1848-49"), в одной из своих книг описывает одно общество. "Был вечер, они прихлебывали чай, не говоря друг другу ни слова. Целый час продолжалось это невинное общение, потом разошлись по домам" ("Souvenirs d'unmedicin").

"Даниэль не отвечал, это был первый случай, чтобы он так говорил с отцом" ("Парижский очеркист").

"Динглер неколебимо молчал. "Это ваше последнее слово?" — спросил его пилот" ("Ле петит паризьен", 1913, июль, 28).

"В то время как гости заглатывали устриц и наслаждались знаменитым деликатесом этого дома — докрасна отваренными раками, оркестр под руководством маэстро Ван дер Зандена играл самые красивые номера своего репертуара. В самом деле, это был последний французский салон, где еще болтали" ("Comoedia", 1908, октябрь, 9).

"В шестой картине, коронации короля, поскольку эта картина немая, вся труппа пела гимн Келчеи в оркестровом сопровождении" ("Дьори Хирлап", 1914, октябрь, 8).

"В Тапиошапе крестьянин Янош Крамар после короткой перебранки одним ударом топора зарубил старшего брата, глухонемого Йожефа Крамера. Жандармы препроводили убийцу в тюрьму пештского окружного суда" ("Фюггетлен Мадьярорсаг", 1906, февраль, 26).

РЕДАКЦИОННЫЙ СТОЛ

У литературных великанов времени бывает в достатке, чтобы грызть дома кончик ручки. А вот в редакционных кабинетах минуты прямо летят. Размочаленное перо сажает кляксы. Вот несколько примеров тому1.

"Император Вильгельм сегодня прибыл в Лондон и останется там до своего отъезда" ("Лион Републикэн", 1905, декабрь, 10).

"Пилот так хотел спать, что, совсем как Франциск II после мариньянской битвы, заснул под крыльями своего биплана" ("Ле Матэн", 1914, август, 15).

"Из телеграммы стало известно, что по личному ходатайству господина Пуанкаре генерал Примо де Ривера на основе взаимности отменил свое прежнее распоряжение и дозволил кастильской прессе пользоваться французскими выражениями, как то: лаун-теннис, баскетбол, файвоклок, лаватори, ватерклозет" ("Л'Ауто", 1924, май, 16).

"Малей Хафид повел себя достойно случая и назначил конюху тысячу палок" ("Ля Пресс", 1909, февраль, 2).

"Ему и в голову не приходило оставить такой образ жизни. Если он и плакал, так то были крокодиловы слезы от тоски, что ему не удалось прикарманить эту огромную сумму"2 (Статья Генри Рошфора в "Ля Патри", 1908, июнь, N 13).

"Господин префект покинул зал. Большая часть его советников еще раньше последовала его примеру" ("Ла Депеш де Лилль",1913, октябрь, 9).

"В борьбе с клерикализмом я потерпел полный провал, так и не достигнув цели. Встревоженные моим примером, оставили борьбу и мои предшественники" (Интервью генерала Андре. "Ле Матэн", 1906, июль, 7).

"Одна двухдневная поездка — это было для него делом обычным, будничным" ("Лекции для тебя", 1912, февраль, 1).

"Господин Дешанель, совершенно потеряв голову, надел шляпу и удалился" ("Л'Юманите", 1913, март, 7).

"Гражданская дружина выстрелила в воздух. Многие были ранены" ("Пари журнал", 1910, октябрь, 4).

"Жандармы арестовали одного молодого человека, имени которого установить не удалось. Есть подозрение, что он отравил своего отца" ("Ле Темпс", 1924, май, 8).

"В реке был найден мешок с расчлененным трупом солдата; это исключает возможность самоубийства" ("Ле Конститусьонель", 1859, январь).

С другой стороны:

"В Бордо считают, что несчастный совершил самоубийство, потому что одна женщина видела, как он сбежал к реке и бросился в воду. Достаточно ли этого, чтобы сделать выводы?" ("Ле Петит Журналь", 1907, апрель, 11).

"Вчера на набережной собралась большая толпа. Там появился совершенно обнаженный молодой человек с признаками сумасшествия. Ни подтверждающих его личность документов, ни денег при нем не нашли" ("Ле Петит Никуа", 1925, август, 9).

"Вот история его жизни в нескольких словах. Он получил духовное воспитание, но, последовав примеру Ренанов, постарался уйти из поля зрения религии и уже в юности поступил в Почтово-телеграфное ведомство" ("Л'Эссор Прогрессит", 1909, февраль).

"Пять или шесть господ, позабыв о том, что существует "Союз народа", попытались создать триумвират" ("Ле Темп", 1926, март, 22).

"С последней строчкой стихотворения студенты встали и запели "Gaudeamus igitur", который все присутствующие слушали стоя" ("Маск э Висаж", 1914, апрель, 18).

"Белый человек обычно враждебен ко всем, в чьих жилах течет черная или желтая кровь" ("Ле Сикль", 1907, декабрь, 3).

"Кажется, эти противоположные сообщения — не более, чем пробные воздушные шары, чтобы прощупать ударную силу общественного мнения" ("Ле Журналь де Дебат", 1907, май, 1).

"Конечно, вблизи ружье президента Рузвельта выглядит, как оружие войны, и уж никак не оливковая ветвь" ("Л'Эклер", 1905, май, 13).

Даже великий из великих сажает кляксу, когда берется за перо ради газетной статьи:

"Граф Аппони не какая-нибудь там полезная птица, а прожорливая ворона. Этот венгерский хищник хотел бы отъесть голову ягненка, но так, чтобы ягненок остался цел. В двадцатом веке это невозможно!" (Статья Льва Толстого в 29 номере газеты "Русское слово" за 1907 год).

А вот фрагмент отечественного материала:

"Открылось новое кафе "Л" — любимое место встреч чистой публики района Леопольдград" ("Тар шадалмунк", 1936, июнь, 12).

"На международном конгрессе журналистов в Будапеште французскую прессу, в частности, будет представлять баронесса Б., редактор аристократической газеты "Ревю де демимонд" ("Журнал трудящихся женщин", 1933, июль). Конечно же, речь идет о "Ревю де дю Монд".

"Трамвай переехал ребенка и тут же умер" ("Пешта Хирлап", 1903, апрель, 26).

"Хотя мошенник до неузнаваемости изменил свою внешность, его узнали и арестовали" ("Мадьяр Хирлап", 1903, N 202).

"Эмбрион собаки может походить на эмбрион курицы, а вот обратное невозможно" ("Йовенде", 1904, N 3).

К сожалению, не помню точно, где я прочитал такое поразительное утверждение: "У современных поэтов редко бывают чистые ноги…"

"На троицу, в ночь на духов день два молодых человека загородили дорогу Ф. Дж… Они напали на него и стали избивать. На крики Ф. Дж. о помощи прохожие начали преследовать и задержали нападавших, полиция в пьяном виде взяла их под арест" ("Реггел", 1933, июнь, 6).

"В результате снегопада было много несчастных случаев. В Пештуйхее, на углу проспекта Андрашши поскользнулся и упал без сознания старик. Ночью в больнице он умер. Более тяжелый случай произошел на углу улицы Тетеньи с учителем д-ром К. Л., которого из-за внутренних повреждений отправили в санаторий" (Там же, 1937, декабрь, 27).

Сейчас в школах детей уже учат правильно формулировать свои мысли. Поэтому отрыжкой прошлого оказалась статья собственного корреспондента Дьерского реального училища, опубликованная в 45-м номере за 1903 год школьной газеты. Под заголовком "Учебная поездка на сельскохозяйственную выставку в Братиславу" один из учителей рассказывает о выставке, на которую он прибыл с опозданием, но все же кое-что увидел: "В шумных клетках с домашней птицей мы видели на редкость красивые экземпляры, и наконец, с выставки крупного рогатого скота и лошадей, мы посмотрели последние остатки в конюшне".

ПОД ЧЕРТОЙ

Вот как стреляет порой фельетонист:

"Могу приготовить тридцать шесть разных коктейлей, столько, сколько звезд на знамени Соединенных Штатов" (фельетон Пьера Бенуа в "Фигаро" в номере от 21 декабря 1926 года). Можно надеяться, что с тех пор, как этого вообще-то романиста, опытного в закручивании сюжета, избрали в число бессмертных академиков, он развил свои способности и довел число своих особых коктейлей до сорока девяти.

Потому что звезд на знамени Соединенных Штатов именно такое количество…

"Холодной декабрьской ночью Поль впервые увидел свет" ("Ле Радикаль", 1884, июль, 22).

"Все, что делало его лицо столь приятным, он получил в подарок в день своего рождения: иссиня черную бороду, блестящие черные кудрявые локоны…" ("Ле Журналь", 1911, декабрь, 12).

Интересно, насколько писатели-мужчины мало сведущи в таинстве великого момента рождения человека. Луи Рейбо, романист прошлого века, в книге "Coq du clocher" пишет об одном человеке, которого жена все одаривала дочерьми, одну за другой. Наконец родился и долгожданный мальчик. Один из героев романа от души приветствовал отца: "Поздравляю! На этот раз у вас была счастливая рука!"

"Неужели он имел право убить порхание слов любви, как уничтожают красивых, пестрых бабочек только лишь потому, что на другой день они превратятся в прожорливых гусениц?" ("Ля Мод дю Жур", 1927, январь, 20).

"Газ прикрутили, и в темноте мраморные доски столов и стульев летели, как желтеющие листья дерев на осеннем ветру. Хозяин кафе вмешался. Он оттолкнул Мелинду: "Мадемуазель, не устраивайте здесь репетиций с оплеухами, а то выгоню! А вы, старая скотина, убирайтесь отсюда!" ("Уй хирек", 1903, октябрь, 16).

"Это правда, — сказал Якоб, — мы и в самом деле жили в такой тесноте, словно в груди трубочиста" (Там же, 1904, сентябрь, 6).

"Красота Кристины не нуждалась в румянах. Мраморную белизну ее лица подчеркивало прекрасное украшение из страусиных перьев, будто снегом обрамлявшее ее шлейф" ("Будапешта Хирлап", 1904, сентябрь, 15).

"Издалека доносился собачий лай. Он означал только, что есть еще люди на белом свете" ("Будапешта Напло", 1904, ноябрь, 25).

ОБЗОР ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ ПРЕССЫ

Суть провинциальной прессы газета "Фелшеборшодские ведомости" в 1904 году определила так:

"Местная печать всюду остается центром общественной жизни, через который распространяются наиболее значительные моменты. Она амбициозна в отношении своей беллетристики и привносит моменты вибрации в монотонную будничность".

Итак, одна вибрирующая новость о событиях общественной жизни:

"Радость в семье Д. Й.! Активного, прекрасного, известного всей стране секретаря нашей торгово-промышленной палаты вчера посетила большая семейная радость — он стал дедушкой. До этого он ведь был вынужден довольствоваться бабушкиными радостями, поскольку у него была одна только внучка" ("Фелшемадьярорсаги Кашшаи Напло", 1903, май, 14).

Прочие сообщения:

"Воинственные независимые хотят создать новые вулканы, чтобы их шерстью лечить псовые укусы… Однако не телками, а пальмовой ветвью надо развязывать гордиев узел в наши времена кризиса" ("Брашшои Лапок", 1903).

"Новелла П. З. открыла нам новый талант рассказчика. Жизнь маленького чиновника-парии с перепадами всей гаммы цветов от кислой улыбки до застылой трагедии потрясает нас на экране его рассказа" ("Хевешмедеи Лапок", 1937, декабрь).

Не обозначив источника, газета "Реггел" во 2-м номере за декабрь 1935 года рассказала о том, что одна провинциальная газета поместила информацию о будапештском концерте Пабло Казальса. Будапештский корреспондент передал информацию по телефону, стенографистка никогда не слышала имени Казальс, разобрала только Пабло, и корреспондент был вынужден передать испанскую фамилию по буквам:

Цезарь, Адольф, Самюэль, Аладар, Лайош, Шимон1. Зная о том, что имя испанца составляют несколько имен, стенографистка, ничтоже сумняшеся, придала новости такой заголовок: "Концерт всемирно известного виолончелиста Пабло Цезаря Адольфа Самюэля Аладара Лайоша Шимона в Будапеште".

Почему же этого не заметил редактор? А почему не заметила редакция "Сегеди Напло" той ужасной мистификации, которую подстроили несколько ее уволенных сотрудников? Они передали новость, которую газета и поместила слово в слово в номере за 9 июня 1932 года:

"(Наш собственный корреспондент). Сегодня преподаватели Сегедского университета вручают мэру города скульптурный портрет Муссолини работы замечательного итальянского скульптора М. Анджело. Вручение портрета состоится в связи с тем, что, как известно, в прошлом месяце город принял у себя дорогого гостя, ученого Кавура, бывшего премьер-министра Италии. По этому случаю выходящая в Риме под редакцией известного публициста С. И. Черро "Акта диурна" (ежедневный бюллетень) публикует фотографию церкви, сооруженной по обету".

Возможно, редактор ничего не заподозрил ни относительно замаскированных имен Микельанджело и Цицерона, ни газеты дохристианских времен "Акта Диурна", наклеивавшейся на стены. В конце концов, современный журналист не обязан помнить всех своих собратьев, живших за две тысячи лет. Но он должен был знать, что Кавур не мог приезжать в Сегед в 1932 году, потому что он умер в 1861-ом.

И, наконец, одно сообщение о провинциальном бале во Франции:

"Еще нам следует упомянуть одно новомодное тюлевое платье со смелым вырезом. Там и тут выкроенные из изумрудного зеленого шелка просторные пышности средь своих складок скрывали нежные запретные плоды" ("Ля Ревиль де ля Коти-д'0р", 1928, март, 10).

МИФОЛОГИЯ, ИСТОРИЯ

Среди моих философских рассуждений о несуразностях я лишь кратко упомянул о той их группе, которую я обозначил как "Голова — ума палата". Однако читатель даже не поэтому, а в результате доверия к печатному слову заполняет пробелы в знаниях совершенно поразительными сведениями.

Я выписал из американских тестов на интеллект у детей такое определение: "Сенатор — это существо, которое наполовину человек, а наполовину лошадь". Естественно, ребенок при этом думал о Кентавре. Ему не надо стыдиться. Взрослые писатели тоже не совсем в курсе дела в отношении этого мифологического существа. Один из почитателей Наполеона написал, что тот сидел на лошади Кентавром. Большой лексикон Лярусса сообщает еще два ужасных случая (в статье при вокабуле bivue). За один несет ответ сотрудник "Ле Сикля", который написал, что ипподром снова занял место, подобающее ему, среди развлечений парижан. "На арене, — писал он, — по кругу скачут кони, исполняют вальс и польку с настоящими кентаврами на спине". Другой пример доставил нам корреспондент "Ле Петит Журналь", написав об одном еще необъезженном жеребце: "Он пытался сбросить всадника такими ужасными прыжками, что сам Кентавр потерял бы свои шпоры!"

"Грустно, но приходится говорить, что нам нужен новый Авгии, который бы вычистил эту конюшню" ("Ле Фигаро", писано самим редактором. Сообщает "Ле Радикаль", 1885, октябрь, 1).

"…и как со мной разговаривает маэстро! Порой он задает мне совершеннейшие ребусы, как Эдип Сфинксу!" ("Комедия", 1926, февраль, 20).

"История Берна исполнена славы. Если бы мне довелось ее написать, я бы по примеру Геродота разделил ее на двенадцать книг и посвятил бы их двенадцати музам" ("Ля Смен Литерер", 1925, июль, 18).

"Муций Сцевола, сам-друг защищавший мост против целой вражеской армады…" ("Л'Энтрансижен", 1905, ноябрь, 17)1. Автором статьи, который своим ляпсусом сильнее Муция Сцеволы обжег себе руку, был Генри Рошфор!

"Из Лондона сообщают, что 2300-летнему маяку александрийской гавани, который когда-то называли седьмым чудом света, грозит опасность обвала. Археологический отдел египетского правительства вынес постановление укрепить фундамент здания против разрушающего действия волн". Венгерское телеграфное агентство опубликовало в июне 1934 года это чудесное сообщение, чудеснее святого скарабея египтян. Должно быть, в сообщении из Лондона говорилось о том современном маяке, который построен в 1842 году Мехметом Али. Пока новость на электрических крыльях дошла до нас из Лондона, она постарела на 22 столетия. Разве в Лондоне не знали, что седьмое чудо света уже 800 лет назад исчезло с лица земли?

ЕСТЕСТВЕННЫЕ НАУКИ. ГЕОГРАФИЯ И Т.Д…

В одном романе герой и героиня праздновали годовщину их первого поцелуя. "Они нашли маленькую скамейку и сели рядышком, прижавшись друг к другу. Луна светила точно так же, как и два года назад, тишина тоже была верна им" (Рат-Вег "Октябрьская роза", с. 163). Это невозможно. Тишина может сохранить верность влюбленным, Луна нет. Потому что если они в определенном году, в определенном месяце и в определенный день с наивозможной смелостью целовались при полной луне, то по случаю годовщины им подмигивал лишь крохотный рожок. Луна не приспосабливается к писательскому воображению.

"Дождь лил как из ведра, и термометр показывал холод ниже нуля градусов" ("Ле Журналь", 1911, октябрь, 13).

"Лондон, январь, 2. (Соб. кор.) Мороз велик. Барометр упал на несколько градусов ниже нуля" ("Ле Матэн", 1907, январь, 3).

"Действие пьесы идет двумя параллельными линиями, которые в нужный момент пересекаются" (Написал Сарси в "Ле Солей" согласно 11 номеру за сентябрь 1897 года).

От французских дам мы не можем требовать слишком глубоких знаний, но все же мы не можем разделить печаль с героем Адели Эсквирос, который оплакивал, главным образом, то, что сгорели его кружева и расплавились бриллианты ("un vieux bas-blen ").

Удивительно по-новому употребляет полюбившееся всем сравнение с лавиной политический комментатор лиможской "Курьер дю сантр" (1908, май, 19): "Лавина — это то, что все время рвется вверх и вверх. Законы тяжести столь же фатальны в политике, как и в естественных науках".

Жюль Жанен, критик с искрометным юмором, мог бы произнести такую остроту: "Не люблю смотреть пьесу, о которой придется писать. Так я, по крайней мере, уверен, что не поддаюсь никакому влиянию". Кажется, он не поддавался даже влиянию научной четкости. Это он изобрел остроумное прозвище для морского краба — морской кардинал1. Он никогда не видел краба живым, встречая его только на ресторанном столе, когда он уже сварен и красный. Точно также город Смирну он обозвал островом, заставил Рону впадать в море у Марселя и постоянно говорит о двойной славе города Канн (Cannes): здесь высадился Бонапарт, и здесь Ганнибал разбил римлян якобы. Правда, Ганнибал победил при Каннах (Cannas)2. Но почему римский город зовут тоже Каннами? Так ему и надо. Географических нелепостей можно набрать несколько страниц, но в большинстве своем они очень монотонны. Достаточно будет некоторых из них:

"Госпожа Сара Бернар продолжает свое триумфальное турне по Южной Америке. Вчера ей аплодировала публика в Цинциннати" ("Ле Фигаро", 1910, март, 20).

"И хотя Стромболи закрыл небо кроваво-красными облаками, на другое утро у жителей Неаполя вновь проснулась надежда" ("Ле Журналь", 1909, январь, 6). Перепутал Везувий со Стромболи французский академик Габриэль Аното.

Если уж академик спотыкается, то что упрекать простого газетчика, который не совсем в курсе географии своей родины:

"Господин Пуанкаре был в Швейцарии и взбирался на Монблан" ("Ле Омм де Жур", 1913, сентябрь, 13).

"Вот одна чисто лондонская история, наполненная туманным настроением Темзы: одна женщина взволнованно ходит взад и вперед по Бруклинскому мосту…" ("Ля Ви Паризьен", 1928, январь, 7).

"Белград в известном смысле является перекрестком дорог из Западной в Восточную Европу: он лежит на середине пути между Парижем и Берлином, с одной стороны, а с другой стороны, Константинополем и Варшавой" ("Л'Эр Нувелль", 1926, август, 26).

ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ

"Sic transit gloria mundi" ("Так проходит мирская слава"), как поет Гомер" ("Комедия", 1910, декабрь, 12).

Другие писатели эту классически звучащую пословицу обычно приписывают Горацию. И ни один из них не берет на себя труд взять любой лексикон. Он нашел бы там, что во время коронации римского папы сжигают горсть пакли, и когда она истлевает в пепел, церемониймейстер произносит:

"Святой отец, так проходит мирская слава"3.

"Один польский еженедельник публикует список подозрительных книг. Среди запрещенных французских книг мы видим Гулливера и Робинзона" ("Ля Ревю", 1907, май, 1).

"Фильм "Железная маска" вдохновил французского писателя-романиста Александра Дюма, который вставил его в роман "Виконт де Бражелон". Но нам придется его упрекнуть, что действием волнующего фильма Дугласа Фербенкса он воспользовался слишком свободно". (Сообщение в одном американском журнале. Его злорадно пересказал "Нувелль Литтрари", 1931, декабрь, N 26).

Отечественная литературная новость:

"Драму по рассказу Диккенса "Рождественская песнь" написал Боз" ("Мадьярорсаг", 1935, декабрь, 19). Если я не обманываюсь, Йокаи использовал литературный псевдоним Диккенс для шутки. Что де как трудно научиться английскому правописанию. Пишут Диккенс, произносят Боз.

НОВАЯ ИСТОРИЯ ВЕНЕРЫ МИЛОССКОЙ

Я рассматриваю только новую карьеру Венеры Милосской через французскую прессу. Известно, что богиню нашли в 1820 году на греческом острове Милосе или Мило.

"Настоящее чудо эта удивительная скульптура, творение большого художника Мило, чье имя дошло до нас через столетия" ("Ле Петит Паризьен", 1911, февраль, 1).

"Он опустился на колено и запечатлел почтительный поцелуй на ее руке, которая была бела и пухловата, как у Венеры Милосской" ("Ле Волер", 1879, январь, 31).

"Так сказала она и подняла белую, отсвечивающую мрамором руку, которая соперничала с руками Венеры Милосской" ("Ля Насьон", 1889, июль, 19).

Газета Л'Опиньон в 15 номере за октябрь 1885 года вспоминает об аукционе в отеле "Друот" и рассказывает, что, когда служка поставил на стол копию Венеры Милосской, трубным голосом выкликнул в публику: "Если найдем недостающие руки, вручим покупателю".

Возможно, это просто анекдот. Но, по всей вероятности, правда то, что сообщила из Сан-Франциско "Ле Радикаль" (1887, март, 19). Один тамошний ценитель искусства выписал из Парижа копию Венеры Милосской. Копия прибыла, естественно, без рук. Ценитель потребовал через суд возмещения убытков от Централ Пасифик Компани. И вот тут последовало самое неожиданное: суд вынес решение, что железнодорожная компания отвечает за обломанные при транспортировке руки.

МУЗЫКА

"Для большего контраста братья Изола а нашем театре перед "Саломеей" исполнят "Севильского цирюльника" божественного Моцарта" ("Л'Энтрансижан", 1910, апрель, 24).

"Вопрос, которая из дочерей Рихарда Вагнера, например, мадам Вагнер Козима…" ("Комедия", 1913, январь, 20).

"Господин Р. еще раз растрогал преданную ему аудиторию бравурным исполнением "Марша Ракоци", который Лист переработал для фортепиано из "Фантастической симфонии" Берлиоза" ("Ля Депеш Алжеринн, 1926, январь, 19).

"Сегодня, в пятницу, в восемь часов утра начались репетиции "Пламени", на вечернее исполнение которого прибывает сам автор, Респиги" ("Эшти уйшаг", 1938, май, 7). Вообще-то мог бы и приехать, да на беду современной музыки большой музыкант был уже два года мертв.

"Интересный эксперимент: у колыбели венгерской вагнерианской оперы". Под таким заголовком "Мадьярорсаг" от 25 декабря 1935 года поместил пространную статью о первой опере молодого композитора Д. К., которую сам автор исполнил перед небольшой аудиторией. "Прошло два с половиной часа, — пишет журнал,

-К. устало, но с блестящими глазами встал от рояля. Он сыграл и съел всю свою Hors D'oeuvre"1.

В Чикаго давал концерты один иностранный оркестр. Исполнялись произведения Бетховена. После концерта банкет. Оратор начал свою торжественную речь так:

"Леди и джентельмены! Все мы находимся под впечатлением от Бетховена! (Это имя он произнес с английским акцентом — Битховен.) Чикаго по откорму свиней и выделке кож — единственный в мире. Но я считаю, не будет преувеличением сказать, что в нашем городе не найдется и двух десятков таких людей, которые могли бы Сочинить такую симфонию…" (Сообщение "Уйшаг", 1936, июнь, 23).

Зная, какова музыкальная подготовка достойного среднего американского гражданина, я ни капли не сомневаюсь, что такой случай имел место. По той же причине у меня нет повода сомневаться в том, что произошло с квартетом Ленера. Тоже американское турне, большой кассовый успех, торжественный банкет. Выступает мэр города и, как настоящий спортсмен, более всего распространяется о рекордной сумме сбора. "Будем надеяться, — заключил он свою речь, — что результатом рекордного сбора станет то, что мистер Ленер в будущем сезоне уже сможет увеличить вдвое количество ваших великолепных музыкантов-коллег по искусству" ("Эшт", 1936, январь, 4).

Давайте проведем параллель между простым американцем и официальным представителем французской системы образования, министром народного просвещения. И вот две параллельные пересекутся, как и говорил Сарси. Эта необычная встреча произошла 1 января 1890 года. Преподаватели Парижской консерватории во главе с Тома приветствовали министра народного просвещения Комбе. Министр от души поблагодарил за поздравления:

"Я рад, господа, что вы удостоили меня такой чести. Я тоже люблю музыку, особенно веселую, потому что она освежает ум. Господа! Мы живем в век прогресса! Все вокруг совершенствуется, особенно машиностроение достигает в наши дни удивительного прогресса и, наверное, понемногу поможет и в ваших тяготах, с которыми, глядя на вас, сопряжено владение вашими инструментами…" (Й. Б. Векерлин "Dernier Musiciana", Париж, 1899, с. 319).

ИЗ НАУЧНОГО АРСЕНАЛА

С авторитетом науки спорить не принято. Примем, не противореча, утверждение одного философического труда:

"Нет сомнения, что люди чрезвычайные своими успехами обязаны отчасти своим прекрасным свойствам, которыми природа их одарила" (Дамирон "Cows De Philosophie").

Еще больший авторитет нужен ученому, коль скоро он и в государственном организме занимает самый высокий пост. Наполеону III принадлежит такая убедительная сентенция:

"Богатство нации зависит от общего благосостояния".

А вот еще одно утверждение сомнительной научной ценности:

"Когда француз переступает границу, он оказывается на чужой территории". (Цитаты из досье Флобера).

Из "Гигиены" Фодора:

"Человек в течение всей жизни может когда угодно заболеть и умереть" (с. 1).

С оправданным сомнением однако нам следует воспринимать такой закрученный вывод великолепного естествоиспытателя Тувенеля:

"Что такое актер по сравнению с актрисой?! Ничего или очень мало. Природа, сотворив грудь мужчины плоской, тем самым определенно лишила его самого прекрасного способа выражения страсти" ("Ле Монд де Озе"). Далее он развивает свою теорию так:

"Воистину две самые великие нации в мире - англичане и русские, чьи мужчины более всего стараются походить на женщин: англичанин постоянно бреется, а русский набивает себе грудь" (Там же). Он же упоминает одного путешественника-европейца, которого прибивает к неизвестному берегу, он бродит туда-сюда, наконец замечает виселицу и, упав на колени, возносит хвалы провидению, что привело его именно на цивилизованную землю ("L'esprit De Betes").

Осмотрительный ученый редко впадает в ошибку неверной формулировки, как мы это видели на многих примерах периодической прессы. Как пример для подражания привожу вдумчиво отшлифованную фразу одного из лучших наших ученых-правоведов:

"Дарение (учреждение чего-либо путем дарения) есть не что иное, как конкуренция с переменным балансом между двумя (уже олицетворенным и безличным, персонифицируемом в новое лицо) участниками предоставления той же делибационной интенционности" (Жегед "Главы из области нашего обязательственного права". 1897, т.1, с.119, 8 строка снизу).

Известно, что слушатели Будапештского технического университета имени наместника Йожефа1 с удвоенным вниманием следят за речью преподавателя. Во-первых, для того, чтобы усвоить его объяснения, во-вторых, чтобы моментально зафиксировать его ляпсусы. Затем, чтобы потом опубликовать их в своем альманахе "Дачный штопор", выпускаемом с великолепным юмором. Несколько образцов из альманаха:

"Производство кирпичей в усеченной Венгрии составляет двадцать миллионов штук в год, то есть у нас на голову каждого жителя падает в год два целых кирпича".

"Вам, господа, как будущим инженерам-машиностроителям, стоит проштудировать основательно эту дисциплину. Все же мы будем с вами заниматься такими административными понятиями, которые должны вас заинтересовать. Например, выдача паспортов, ведение книги актов гражданского состояния, вопросами, связанными с браком и незаконными детьми и т. д." (Административное право).

"Предположим, я, как барышня-конторщица, буду записывать в книжечку даже самые мелкие расходы…

предположим, что я зерноторговец и умею калькулировать…

предположим, что я, как генеральный директор, представил отчет…

предположим, что я — газовый завод, который производит газ только одного вида…" (Частная экономика. Из материалов разных лекций).

"Человеку свойственно поступать даже против самых прекрасных законов природы. Мы не раз тянемся туда, куда не следует, притом левой рукой, даже обе наши левые руки так и тянет туда" (Общее право).

"Для архитектора крепостной базар то же, что для женатого человека жена. Он видит ее изо дня в день, и наконец это ему перестает нравиться" (Архитектура).

ЛЕКСИКОНЫ — ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЕ СЛОВАРИ

В 1840 году одно парижское издательство затеяло издание большого научного энциклопедического словаря под заглавием "Dictionnaire des dales" ("Словарь данных"). Работа издавалась по частям. Когда уже дошли до вокабул, начинающихся на "ми", редакция с испугом обнаружила, что из словаря выпали Медичи. Это была роковая ошибка, ее как-то надо было исправить. Но как, когда буквенный порядок уже не позволял вставить на нужное место это известнейшее семейство? Беде помогла находчивость. Нашли место среди вокабул на ми и вставили нужную статью, так изменив вокабулярное слово:

Мидичи, правильнее Медичи.

Антуан Фюретьер (1619-1688), ярый враг французской академии наук, сам издал научную энциклопедию "Dictionnaire universel" ("Универсальный словарь"). Там он пишет про жирафа: "Дикий зверь, упоминаемый многими авторами, но еще никем не виданный. Вообще есть мнение, что не существует вовсе".

У молодежного писателя Б. А. Бонифаца в 1836 году вышла книга "Mosaique litteraire" ("Литературная мозаика"). Среди подписчиков красовались сам король и королевское семейство. Книга представляла прекрасное патриотическое чтение: прекрасные цитаты о том, как нужно любить родину. Автор приводит цитату даже из немецкой литературы, прибавляя при этом: "В самом деле, как трогательно чувство, с каким Миньон поет: "Знаешь ли ты родину, где цветет лимон?" После имени Миньон стоит знак сноски, а в самой сноске добросовестный автор делает следующее примечание: "имени этого автора в биографическом лексиконе нет" ("Intermediaire des chercheurs et curieux", 1864, февраль, 15).

Итак, французскому автору якобы не положено знать произведения Гете. Но и венгерскому тоже. Один наш писатель-психоаналитик, переведший известную книгу-кладезь знаний, говорит о кулаке Гете. Он прав. Фауст согласно словарю означает "кулак" (Открытие Гезы Шупки, в "Литературе", 1935, июль, N 15).

Жил в XVI веке французский поэт И. Лемер. Свою книгу "Торжество зеленого возлюбленного" ("Triomphe de I'amant vert") он посвятил Маргарите Австрийской, дочери императора Максимилиана. Два с половиной века спустя ученый аббат Гуже написал огромный, в 18 томах, труд по историй литературы ("Bibliotheque francoise ou histoire litteraire de la France", Париж, 1740 и посл. годы). Очень он в ней пеняет нескоромному и болтливому поэту за то, что так открыто выдал всему свету доверительные отношения, связывавшие его с дамой из царствующего дома. Даже не постеснялся посвятить книгу самой великой герцогине! Заглавие, по-видимому, содержит намек на то, что автор обычно ходил на свидания в зеленой одежде. Автор, мол-де, утверждает также про себя, что родился в Эфиопии, это-де праздная болтовня.

Поэт уже давно истлел и не мог защитить себя, он не мог сказать, что написал правду: возлюбленный герцогини действительно ходил в зеленом наряде и родился в Эфиопии. Ведь это был любимец герцогини зеленый попугай.

В 1929 году в Лейпциге вышел один увесистый том:

"Minerva-Lexikon beruhmter Person-lichkeiten aller Zeitalter" ("Минерва-Лексикон известных личностей всех эпох"). Это претенциозное название он дополнил в предисловии таким гордым девизом: "Знание — Сила!"

Я нашел в нем следующие данные по Венгрии:

Святая Елизавета. Дочь баварского короля и т. д.

Хуняди. Правитель Венгрии около 1450 г. Был очень жесток, солдаты прозвали его "безбожным Яношем".

Йокаи Мор. Национальный поэт Венгрии. Бесконечно прилежный, одаренный достойным удивления талантом рассказчика. Написал 300 томов и нажил этим большое состояние. Сегодня самые волнующие его романы преданы забвению.

Матиаш, король венгерский, если не было денег на плату солдатам, по ночам выигрывал у своих офицеров их деньги за наемную службу. Однажды, одевшись крестьянином, отправился в турецкий лагерь и целый день торговал ячменем перед шатром турецкого императора. Вечером, нашпионившись, вернулся домой в целости.

Ракоши, Ене, венгерский журналист. Сверх журналистской работы написал за свою жизнь 219000 писем и роздал 483000 автографов. Прочел 11000 книг и произнес торжественных речей на 6240 пиршествах. Интересно также, что он был крестным отцом 2000 детей и открыл круглым числом 6000 талантов.

Я поискал в этом лексиконе таких известных людей, как Ференц Ракоци, Кошут, Деак, Мункачи — ни один из них мне не попался.

В то же время там есть некие Страшнофф Игнац и Риго Янчи.

Знание — страшная сила!

НИЗКА ЖЕМЧУЖИН ИЗ ПАРЛАМЕНТА

С ораторской трибуны французского парламента скатились нижеследующие жемчужины. Имена ораторов сообщать излишне, быстрым переменам цвета в политике сопутствует и то, что, если вчера кто-то кричал, как выпь, сотрясая голосом стены парламентского дворца, сегодня уже "растянулся со сложенными руками на дне болота, как лягушка" (это тоже одна из жемчужин).

"Моряки безусловно нужны, без них мореплавание невозможно."

"У вас довольно громкий голос, чтобы кричать, а вот чтобы слушать, для этого совсем нет."

"Поддерживать свиноводство — это все равно, что поддерживать самих себя."

"На бомбе террориста взрываются не только чиновники, но и невинные люди."

"Республика — это такая мать, которой нельзя причинить боль, даже боль родовых мук."

"Под курткой простого рабочего бьется сердце, и такое же достойное, как и то, что бьется под цилиндром буржуа."

"В этих облезлых кожаных штанах бьется сердце смелых."

"Я не желаю излишне волновать моих коллег, депутатов, поэтому закрываю главное фиговым листком."

"Они настолько связали себе руки, что уже не знают, на какую ногу им встать."

"Нельзя допускать, чтобы мужчин таким образом отрывали от их жен, детей, вдов."

"Поскольку употребление в пищу лошадиного мяса распространяется, лошадей ждет новое будущее."

"Против этого предложения мы крикнем — поп possumus1; мы даже можем крикнуть поп possumi, потому что нас много."

"Когда шахтер с черной физиономией выходит из шахты, он с завистью думает о живущем на солнышке капиталисте, который бел от рисовой пудры изобилия."

"Вы стоите на перекрестке. Два пути открываются перед вами: один ведет к прогрессу, другой — это путь равнодушия, а третий — это путь к краху. Выбирайте!" (Из речи министра).

"Да! Они с радостью умрут за дело, но только один раз, да и то в своей постели!"

"Поймите же и слово тех, кто не говорит."

В жизни ирландского парламента неистощимым поставщиком bull-ов был известный сэр Бойль Рош. Он вошел в состав ирландского парламента в 1775 году. Среди его изречений самыми известными были такие:

"Беда никогда не приходит одна. За самыми большими ударами на нашу нацию обрушивались еще большие."

"Господин председатель! Долг каждого гражданина, верного родине, — принести в жертву даже последний золотой, чтобы спасти тем самым остальные."

А вот самое известное из известнейших его изречений:

"Не понимаю, почему все время ссылаются на будущие поколения? Почему мы должны приносить жертвы ради будущих поколений? Разве это будущее поколение что-то сделало ради наших интересов?"

Разразившееся веселье вынудило оратора к объяснениям:

"Под будущим поколением (posterity), естественно, надо понимать не предков, а то поколение, которое следовало непосредственно за предками".

В тот день больше заседать было невозможно. Другой ирландский bull вызвал всеобщее возмущение по причине личности, его допустившей. Это был лидер партии Home Rule, имя которого было Шоу. Его упрекали в том, что он из-за арендаторов-землепашцев и фермеров провел заседание в воскресный день. Отбивался он так:

"Меня обвиняют в том, что я нарушил святость воскресного дня. Но ведь допускается же, если чей-то вол или осел попадет в яму, вытаскивать его даже в воскресенье? А наши братья арендаторы-землепашцы и фермеры точно так же попали в яму, значит, нам надо их вытаскивать, даже если и в воскресенье".

ПРЕДВЫБОРНАЯ АГИТАЦИЯ

Некоторые партии очень воинственны.

Против них небольшого результата смог добиться кандидат правящей партии, который хотел успокоить избирателей, что новых налогов не будет:

"Спрашивают, сможем ли мы достичь намеченных целей без упорядочения новых налогов? Министр финансов господин Клотц заверяет, что это излишне, вполне достаточно, если мы повысим уже существующие".

Один кандидат-пенсионер рекомендовался так:

"Сограждане! Двадцать лет я провел в управлении по налогообложению, потом служил в отделе по взиманию налогов, все это дает мне право заявить, что я еще могу быть полезен родине".

Другой старался подхлестнуть патриотические чувства:

"Граждане! Избиратели! Будьте достойны наших великих мертвецов, будьте достойны победы! Возвысьтесь до величия решаемых вопросов, которые нависли над родиной. Голосуйте за меня!"

На отцов семейств рассчитано следующее заявление:

"Проблема рождаемости относится к труднейшим нашим вопросам. Отцы семейств! Мы с другими мыслями производим на свет наших детей, не то что холостяки!"

Еще один кандидат пытался подольститься к работницам:

"Могу заявить, что работающие в одной рубашонке трудящиеся женщины пользуются полной симпатией министра".

И чтобы сказать о победной тризне после проведения выборов в Страсбурге, "Деньер Нувель Де Страссбург" в 24-м номере за сентябрь 1924 года вспоминает кульминационный момент пиршества так:

"Под аплодисменты присутствующих господин префект осушил бокал за то, чтобы за брачной ночью галльского петуха и эльзасского лебедя последовала благословенная плодовитость".

СУДЕЙСКОЕ КРАСНОРЕЧИЕ

Нет ничего прекраснее, чем пыл и жар, с какими адвокат выступает в пользу своего клиента, чтобы не дать заблудиться в лесу статей закона брошенному на произвол судьбы человеку, защитить его перед всезнающими в законе судьями и надменными прокурорами.

Эти оговорки взяты из парижского собрания "Кандид и Опиньон".

"Моего несчастного подзащитного склонили к плохой жизни; он стал постоянным посетителем одного публичного дома, который хорошо знаком суду."

"Этот аргумент исходит из уст людей, потерявших голову."

"Помилуйте эту бедную женщину, которая трижды была матерью, прежде чем стать бабушкой."

"Полицейский протокол явно предвзят и злонамерен затем, что этого человека семь раз судили за воровство, но он, может, так же честен, как я или вы."

"Сошлюсь на знамя Франции, на котором белый цвет символизирует веру, красный — горячую любовь к ближнему, а синий, если бы он был зеленым, — надежду."

"Клиент смотрит на вас опущенными от стыда глазами и ждет вашего решения."

"Известные подробности могут обойти внимание самых умных и самых опытных людей и даже правосудия."

Не только у серых представителей гвардии защитников язык, бывает, спотыкается. Жюль Фавр, самый красноречивый из. французских адвокатов и парламентский оратор, однажды выступал по делу одной супружеской пары высокого ранга. Решающую роль играло то обстоятельство, что жена отказывалась выполнять супружеские обязанности. Адвокат в своей речи все более вдохновлялся страстностью политика, пекущегося о сохранении нации:

"Предназначение брака как института — постоянное обновление поколений. Поймите же, сударыня, совсем недостойно женщин, если они ключ обновления заставляют ржаветь".

Пыл адвокатских речей обычно охлаждает ледяная строгость прокурора:

"В то же время обвиняемый не может отсюда удалиться иначе, как лишенный свободы."

"Господа присяжные заседатели! Посмотрите на физиономию обвиняемого — она, как зеркало, в котором любой из вас может узнать черты бандита."

ЯКОБ ЛЕЙТЕР

"Новый роман Диккенса выйдет в декабре, речь идет о романе Диккенса "Жизнь нашего лорда" ("Life of our Lord") ("Мадьяр Хирлап", 1934, январь, 27). Переводчик похвально выполнил свою работу, прямо с заглавия вступив на ступеньку лестницы Якоба Лейтера. Our Lord по-английски означает спасителя, Иисуса.

О карьере Луизы Буржуа, придворной акушерке Марии Медичи, говорится в статье из серии "История медицины" ("Уйшаг", 1935, сентябрь, 8). Статья гласит, что эта ученая дама действительно была ученым, она написала три тома книги "Аксессуары чистоты при родах". Да, но тогда эта дама более чем на три столетия предвосхитила нашего Семмельвейса? Следующая строка, однако, проясняет вопрос о чистоте. "Observations diverses sur la sterilite" — так называется книга по-французски. На языке современной медицины роды и в самом деле надо обставлять стерильно, но это дьявольское слово в прошлом означало "бездетность", "бесплодность". Значит, правильно заглавие книги "Наблюдения вокруг бесплодия".

В утешение будь сказано, семейство Лейтер может похвастаться знатными родственниками. Ученый Людовик Лаланн собрал материал на целую главу об ошибках в языке у больших писателей ("Curiosites litteraires" ("Литературные курьезы", Париж, 1857)). Я только упомяну аббата Прево, бессмертного автора "Манон Леско". Он перевел одно произведение о морском путешествии Тоустона и там в одном месте возмутил читателя одним бравым морским опусом: "Тогда Тоустон поднял на мачту какой-то старый чепец, и так ему удалось достигнуть острова Уайта". Конечно, "bonnet" означает "чепец". Но только опытный моряк такого не сделает даже на случай штиля, а прибегнет к другому значению слова и поднимет парус кливер.

Флориан, популярный сказочник, взялся также перевести "Дон Кихота". В IX главе он говорит о красивых и разумных девицах, которые умерли в восьмидесятилетнем возрасте точно такими же невинными, как и их мать.

Среди усердных тружеников переводной индустрии пальму первенства надо сунуть в руку тому самому учителю гимназии, случай с которым поведал политик и философ Жюль Симон1. Учитель пришел к Симону, скромно вручил ему какую-то рукопись и попросил просмотреть, годится ли она к публикации. Рукопись содержала перевод главного произведения Декарта "Discours de la methode" с латинского на французский. Потому что живущий замкнуто от всего белого света учитель почел за оригинал латинский перевод книги и перевел его на французский язык. "Я знаю, существует другой французский перевод, но очень слабый", -прибавил он. Вот так у учителя латыни провалился мастерски написанный на французском языке текст Декарта.

КАЗЕННЫМ ПЕРОМ

Еще во времена старого Национального театра в фойе театра было вывешено объявление пожарной управы:

N 742/882

На предмет:

пожарной охраны Будапештских театров 37

"В театре ни на сцене, ни в зрительном зале, ни в фойе, ни в коридорах, а также на лестничных клетках, словом, нигде не курить (в том числе сигары), закуривать или делать что-то в этом роде, что вызвало бы подозрение в этом смысле, не разрешается."

Против такой четкости возразить нечего. Она касается всякой возможности места и действия и, как положено вообще полицейским мерам, исключает даже тень подозрения.

В противоположность этому повод для сомнений давало старое объявление суда I-III районов Будапешта. Я сам частенько раздумывал над ним:

Прием устных жалоб на первом этаже комната 2, каждый вторник и пятницу (за исключением воскресных дней и праздников).

На ум приходил английский парламент, о котором говорили, что он может все, не может только мальчика превратить в девочку. Это объявление оказалось могущественнее, оно сделало возможным, чтобы вторник и пятница попадали на воскресенье.

Похожим образом выступил и французский экономический еженедельник ("Bottin des departements "):

"Фуршамболь, город с населением в 5616 человек. Рынок каждый день, исключая вторник, четверг и субботу".

Признаю, мысли формулировать трудно. Значит, нужно быть извинительными и не искать узлов на камышинке, как я это сейчас делаю, когда цитирую объявление, висевшее раньше в вагонах столичного трамвая:

"Согласно постановлению Государственной полиции Венгерского королевства за N 7279/913 курить на трамвае или занимать место с горящей сигарой воспрещается".

Придирчивые пассажиры могли истолковать это и так, что мол только на крыше трамвая нельзя курить, а внутри можно. С горящей сигарой де стоять можно, только сидеть нельзя.

В сентябре 1938 года в Будапеште был объявлен конкурс на замещение двенадцати вакансий пожарных. Согласно объявлению, можно было претендовать на место в возрасте до тридцати лет. К заявлению следовало приложить тьму всяких бумаг и сверх того "кандидатам на место бойцов пожарной команды следовало приложить удостоверение на право ношения ордена Святого Кароя". "Уй немзедек" ("Новое поколение"), опубликовав это, долго размышляло, каким образом можно было получить этот крест, учась в начальной школе. Если участвовать в конкурсе на пожарника можно было до тридцати лет, то, когда война окончилась, самому старшему претенденту могло быть десять лет.

Официальный "Будапештский бюллетень" не захотел отстать в соревновании на лучшую формулировку мысли, потому что в 227 номере за 1939 год написал, что "по делу П. Д. начат процесс об объявлении его умершим. Указанный П. Д. попал на русский фронт, где пал на передовой и с тех пор никаких вестей о себе не подавал".

В Пруссии был один указ касательно поведения женской прислуги в тавернах:

"Женской прислуге воспрещается: а) крикливым и неподобным поведением приваживать гостей; б) выпрашивать у гостей или принимать от них еду или питье либо подбивать гостей на выпивку".

Жену трактирщика или его помощника толкование указа женской прислугой не считает1. Итак, на жен пункты а) и б) не распространяются.

ГАЛИМАТЬЯ

Стиль, что хрусталь, чистота придает ему блеск. Виктор Гюго "Оды и баллады". Вступление, датированное октябрем 1816 г.

Человек, что дикий зверь, его поит ничто, / Он по ночам опустошает черный кубок сна. (L'homme, comme la brute, abreuve du niant, vide tous les niits verre noir du du somme.) Виктор Гюго "Les contemplations ".

Бойкий стих катится на двойной галиматье. Верно, автор и сам не понял, когда сборник стихов вышел из печати. В сравнении сна с черным сосудом еще проблескивает какой-то смысл, но выдумку насчет "поящего зверей ничего" расшифровать до сих пор не удалось.

Я потому начинаю перечислять мои примеры с Виктора Гюго, чтобы другие не обижались, что я пою их фразами, полученными от моих читателей. Если уж поэт-гигант, случалось, писал галиматью (можно было еще привести пару-другую примеров), то уж "меньшим величинам" не стоит обижаться. A bove maiore discit arare minor.

"Правильным ли путем идет венгерская фармацевтика, если, как страус, засовывает голову в песок, на действительно коренные и обязательным образом близкие к реальностям бегущей жизни реформы вынужденная, и все же сильно усеченных положений 1876-XIV судорожно цепляется".

Выходит, хорошо известный страус не от опасности прячет голову в песок: на эту странную игру в прятки его толкает "цеплянье за положения закона". Затем автор статьи переходит к немецкой ситуации. Он пишет о Германии: "Топчущая мельница жизни прошлась и по ней. В условиях нищеты, экономического кризиса и близких к моральному разложению каких-то гнетущих действ, похожих на оргию, она еще сберегает уцелевшие части своих руин, сложившихся в силу традиций. Одной из таких колонн является ее фармацевтика. При случае она ее сверлит и режет, отваливающиеся части подпирает с помощью определяемых временем нововведений, заполняя социальные провалы духом понимания" ("Уйшаг", 1931, август, 8).

Следуя за мощными движениями "топчущей мельницы" жизни, я прибываю к "бурлящему котловану" общественных проблем. Это выражение насчет "котлована" я списал из сообщения Дюлы Халаса. Где он его выловил — этого он не рассказывает.

"Трудно было полвека назад в силу отсталости и предрассудков направить телегу прогресса физической культуры на новые пути, но, без сомнения, намного сложнее сегодняшняя задача, когда идейным сотоварищем по клубу "X" в бурлящем котле мировоззрений и общественных проблем приходится поддерживать ту самую пирогу, которая после стихания катастрофы народов повезет это древнее зерно, чтобы на новом историческом этапе оптимистических воззрений классически незапятнанная спортивная мысль в своей высокой чистоте снова пустилась бы в цветение."

Против этой прекрасной мысли возражений быть не может, трудности возникают исключительно в отношении деталей техники передвижения. Насколько невероятно, что некая топчущая мельница помчится изо всех сил, точно так же маловероятно, что какая-то пирога выберется в открытые воды, если уж она попала в котлован.

Я еще остался должником по части венгерских примеров гонгоризма2. Вот что породило настроение того часа, когда гонгорист встретился с пианистом ("Пешти Напло", 1938, февраль, 16):

"Корто не слишком заботится о правилах для пишущих. Он может это позволить, потому что вместо моралистических норм несет новую мораль. Поэтическую тайну Шопена еще никто не исследовал столь глубоко и столь человечными средствами, как Корто. Буквально до обезличенности личен он в этом подходе. Непривычные образы выделяет он в произведениях Шопена, его суггестирующий, рентгеноподобный взор вскрывает новые, чудесные взаимосвязи, до сих пор непроглядные глубины вскрывает он для видящих и слышащих… Воздух вокруг его Шопена наполняется тем миром, ворота в который в то же время суть порог гениальности. Звуки вскипают в воздухе, накаляются чувства, рождаются жесты, излучающие тепло жизни, портреты людей проецируются в полумраке, все мы свидетели особого действа, здесь доброта мешается с иронией, вспыхивает сквозь слезы улыбка, какая же правда это противоречащее само себе многообразие, насколько ведет вновь единый изгиб моста Корто, связующий сатанинское с мыслью о мученичестве" и т. д.

"Слово художника дошло до публики".

Наверное потому, что она еще не читала критики.

АПОЛОГИЯ НАБОРЩИКА

Опечатки обычно относят к разряду ляпсусов. Это несправедливо, потому что рука наборщика может точно так же скользнуть по клавишам наборной машины, как и рука пианиста по клавишам рояля. И если во время исполнения короткого, заученного наизусть художественного музыкального произведения рука пианиста может попасть не на ту клавишу, то насколько же проще ошибиться наборщику, когда ему в течение долгих часов приходится буквально вгрызаться в коряво написанные рукописи. На то и существует корректор, чтобы своим карандашом пронзать махоньких гномов — опечатки.

В первом издании словаря Брокгауза в прошлом веке было столько опечаток, что издатель собрал их в отдельную книжечку, отпечатал ее и бесплатно разослал подписчикам.

Это уже, как говорится, размывает границы опечатки. Абсолютно переходят границу ошибки верстки.

В журнале "Мадьярорсаг" за 1901 год в номере от 1 ноября по тогдашнему обычаю подробно сообщалась программа театров вместе с исполнителями ролей. В этот день афиша Национального театра была искажена так:

Национальный Театр

пятница, 1 ноября 1901 года
Медея
трагедия в 5 действиях, 6 картинах
Автор: Грильпарцер, перевод Золтана Амбруша
Поллачек — Визвари, Роза, его тетушка — Паулине,
Ратки, редактор — Надаи, барон Флориш — Деже.

В 1938 году одна вечерняя газета организовала для читателей игру. Нужно было отыскать в тексте газеты задуманное слово. По окончанию конкурса газета давала обзор читательских писем, а самые интересные из них публиковала. Однажды получился такой фокус:

"Письмо Б. Баби. Из более двухсот полученных любезных писем самым актуальным стало письмо, в котором остроумно характеризуется нервное состояние участников конкурса, а также находчиво выражается тот отзвук, который передается от наших жизнерадостных охотников за словом к нашему штабу. В письме говорится:

"Если у вас грипп, позаботьтесь также об основательном очищении вашего желудка и кишок при помощи горькой минеральной настойки Йожефа Ференца. Спросите у своего врача" ("8 Ораи Уйшаг", 1938, сент., 6).

Чаще всего при верстке случается, что строки перепутываются. При этом текст становится абсолютно бессмысленным. Иногда беспорядочные строки поражают читателя нежелательным содержанием. Это случилось с брачным объявлением о новых узах Гименея в газете "Уйшаг" от 30 апреля 1934 года. Перепутанные обрывки фраз выплясывали перед глазами читателя какой-то скабрезный танец.

"Молодящий Воронов женился. Из Бухареста сообщают: профессор Воронов… Молодая супруга 21 года, в то время как Воронов… помогай ему и дальше в трудах его, бог венгров."

Раз уж речь зашла о любви, то сюда же напрашивается последняя фраза романа, печатавшегося по частям с продолжениями в 1937 году в "Мадьяр Хирлап", номер от 5 июня. В романе говорится о жизни Эндре Ади в Надьвараде, в отрывке, помещенном в этом номере, Ади и Леда гуляют по улицам города:

"Банди шел рядом, задрав голову, держа снятую шляпу в руке. Завиток его красивых, волнистых волос падал на висок, на его широком, скульптурно очерченном лице, бронзового оттенка коже играло солнце. Он немного помолчал, а потом сказал: (продолжение следует)".

ДАДА

"Исключения подтверждают правило."

Эта ужасно избитая фраза, вероятно, силится сказать, что если речь идет об исключении, то это уже само по себе предполагает наличие правила.

Фраза эта сработана литературой. Во все более стремительном соревновании писатель обречен, если на него давит груз отсталости. Надо сбросить старый груз и свободно мчаться грудью вперед, вздымающейся под дуновением свежего, нового, вперед, навстречу финишной ленте.

Новое, что возникло под Солнцем, — это дада.

Знамя дадаизма было развернуто в феврале 1916 года за столиком писателей в "Кабаре Вольтера". Среди его основателей следует назвать румына Тристана Тцара, немца Рихарда Гюльзенбека и эльзасца Ганса Арпа. Позднее, когда волны Дада кругами разошлись по Европе, на какое-то время под их знамя прибились даже такие французские писатели, как Блэз Сандрар и Жан Кокто, даже, что отрицать, Гильом Аполлинер.

Вопрос первый: что означает общее название течения дада?

Французское значение слова "дада" — детская лошадка, прутик. Однако первые дадаисты протестуют против того, будто бы они сознательно выбирали себе лозунг. По их словам, Тцара поступил способом тясячелетней библиомантии, то есть гадания по книге. Он раскрыл наугад увесистый том "Petite Larousse", ткнул пальцем, ноготь остановился на слове dada. Этот знаменитый случай Ганс Арп рассказывает так:

"Заявляю, что Тристан Тцара 8 февраля 1916 года в 6 часов вечера нашел слово dada (дада). Я присутствовал вместе с моими двенадцатью детьми при том, как Тцара впервые произнес это слово, которое законно вызвало у нас крайнюю степень энтузиазма. Это произошло на террасе цюрихского кафе, я как раз засовывал бриошь в мою левую ноздрю. Это слово не имеет никакого смысла, только глупые интересуются его значением. Что волнует нас, так это дух Дады, и мы все уже были дадаистами до того, как существовала Дада"1.

Сообщение, хотя и проявляется в дадаистской форме, указывает на поразительную скромность. В конце концов, автор мог и написать, что засовывал двенадцать ребятишек в правую ноздрю, смысл заявления от этого бы не исказился. Стало быть, надо посмотреть в надежном месте, в чем же мозговина нового направления. Словарь на этот счет дает такое разъяснение:

"Цель их стихов: продуцировать произвольные композиции из серии свободных ассоциаций. Эти стихи порой выполняют роль пересмешника, однако в предложениях и отдельных частях предложений часто отсутствует не только логическая связь, но и сами слова не имеют смысла, и поэтому стихи строятся на чистом звуковом эффекте."

Так кратко говорит словарь. Да, но исследователя не может удовлетворить такая краткая характеристика. Надо послушать одного из основателей нового направления, он-то лучше знает, чего они хотели. Рихард Гюльзенбек подробно раскрыл дадаистское кредо, из этой, похожей на манифест, постановки задач я узнал их наиважнейшие идеи2.

"Человеку нужно быть дадаистом, чтобы занять дадаистскую позицию против собственного дадаизма. Есть горы, дома, моря, водопроводы и железные дороги. В пампасах ковбои запускают свои широкие лассо, и на фоне миллион раз написанного Неаполитанского залива покачивается романтическая гондола. Дада все это поняла, дада использовала все возможности физического движения. Дада заставила все мировоззрения течь вокруг ее мизинца. Дада — танцующий над моралями земного шара дух. Дада — явление гигантской параллели нашей релятивистской философии. Дада не аксиома, Дада — душевное состояние, которое независимо от школ и теорий, которое атакует сама личность, но без насилия. Даду нельзя забить в параграфы. Вопрос "что есть Дада?" -бездарный и школьный… Даду нельзя понять. Даду надо пережить. Дада непосредственна и сама собою разумеющаяся. Человек — дадаист, пока жив. Дада — индифференциальная точка между содержанием и формой, между женщиной и мужчиной, между материей и духом, поскольку она -ключ магического треугольника, открывающегося в сторону линейной поляризации человеческих дел и понятий. Дада -американская сторона буддизма, неистовствует, потому что умеет молчать, действует, потому что остается в покое. Именно поэтому Дада — ни политическое, ни эстетическое течение, она не ораторствует за человечество и за варварство тоже, войну и мир она держит в своей тоге, но остановилась на флипе с шерри брэнди…"

Мелочность с моей стороны, но я выужу из огромного, с широким охватом манифеста гондолу, покачивающуюся на волнах Неаполитанского залива, и прицеплюсь к тому, что гондолы колышат венецианские лагуны. Такое не по-дадаистски, а по-школьному. Возможно, тут речь и не в оговорке, Дада нарочно переместил гондолы в Неаполь. Дада все понимает, дада заботливая наседка, согревающая под крыльями даже тухлое яйцо.

Дада вскармливает и чужих подкидышей, если и не материнским молоком, то шерри-брэнди. Она взяла к себе дух новорожденных духовных деток; их родной папаша дал им имена Баптизм и Одоризм. Один из руководителей берлинского движения Рауль Гаусманн разъяснил основные положения новых "измов" таким образом:

"… мы хотим высвободить взгляд, жестко сфокусированный на одной вещи, потому что расширенный благодаря нашей науке взгляд стал круглым и полным, мы привнесли в наш способ видения все оптические возможности, и сейчас в оптике мы идем вперед, вплоть до основного явления света… Электричество сделало для нас возможным переформирование баптических эманаций в мобильные цвета, шумы, новую музыку… Мы требуем расширения всех наших ощущений и их покорения. Мы хотим взорвать их прежние границы. Из Италии мы получили весть о тактилизме Маринетти! Он туманно схватил в нем проблемы баптического ощущения и испортил его! Маринетти антипатичен нам, потому что исходит из случайного, а не из преимущественного знания. Долой все увещевания! Представим, что чуть ли не решающая основа наших ощущений есть сознание, баптическое ощущение, эманации которого проникают сквозь 600-километровый покров пара вокруг земли до самой Медведицы — и тогда нельзя не признать, почему бы нам не сделать это наиважнейшее в наших восприятиях самостоятельным, ранее не существовавшим жанром.

Мы требуем баптизма точно так же, как требуем одоризма! Будем распространять баптическое и обоснуем научное за пределами простой случайности, как было до сих пор! Почему, наконец, мы должны цепляться сентиментально за старое искусство для уха или глаза? Новый человек должен иметь смелость быть новым!… Приступим к воспитанию самого главного нашего ощущения: да здравствует баптическая эманация!"…

И так далее…

Здесь мне придется уйти от главного предмета, чтобы познакомить читателя с основными понятиями обруганного тактилизма Маринетти1. Поэт в своих многочисленных футуристских манифестах уделил место и тактилизму. Целью этого "изма" было открыть путь для осязательных ощущений. Так называемые тактилические величины Маринетти распределил по шести категориям:

I. Отвлеченные, холодные наощупь, как, например, станиоль или стекло.

II. Уговаривающие, пробуждающие мысль наощупь: шелк, шелковая кисея.

III. Возбуждающие, пробуждающие желания, теплые: бархат и шерсть.

IV. Теплые, но волевые: жаккардный шелк и губчатые ткани.

V. Теплые, сильные: тонкой выделки кожа, лошадиная кожа, собачья кожа, волосы человека, пух.

VI. Теплые, нежные, чувственные: губка, напильждак, всякие щетки, железная щетка тоже — также плющ и бархатистый налет на персике.

Эта классификация определенно имела целью дать какое-то общее представление, ведь из нее выпали многие интересные наощупь поверхности, например, упаковочная бумага, соленый крендель, ремень эсслингенской жалюзи, ежик, крапива и т. д.

Практическое применение тактилизма, так сказать, возможно во всех областях. Кроме всего прочего, Маринетти осуществил так называемые путешествия руками. Он изготовил тактилические доски и расположил на них такие материалы, осязание которых во время путешествия особенно характерно. Париж призваны характеризовать очень тонкие, одновременно теплые и холодные тактилические величины, то есть к доске прикреплялись шелка, бархаты, перья и бахрома. Если вы желали попасть в Африку морским путем, то надо было применять для осязаемости моря скользкие, металлические, новые поверхности, особенно стекло и станиоль. Судан требует грубых, нешлифованных и колючих, однако же и горючих и сладострастных, на доску требуются щетки, железная щетка, губка, шерсть и другое в том же роде. Такие тактилические доски были призваны дополнить оглупляющую игру в шахматы, поскольку они дают особенное наслаждение, когда играющие ощупывают руками разнообразные тактилические путешествия.

На сходном принципе основан и тактилический театр. Публике не нужно утруджать глаза, тараща их на сцену. Длинные тактилические ленты протягиваются с помощью вращательного механизма вдоль кресельных рядов, каждый зритель (правильнее, касатель) пропускает ленты через руки и наслаждается чудесной осязательной гармонией. При желании можно применять музыкальное и световое сопровождение.

Если речь зашла о театре, я должен упомянуть, что Дада тоже взялась вскормить театрального младенца. Его законный папаша -Курт Швиттерс2, писатель и художник из Ганновера. Он излагал возможности нового театрального искусства, получившего имя Театр Мерц, следующим образом :

"В противоположность драме и опере в Театре Мерц все элементы сценической работы органически связаны и переходят друг в друга; эти элементы не могут быть написаны, прочитаны или прослушаны, их надо пережить в театре. До сих пор все факторы обрабатывались отдельно, сцена-Мерц знает только растворение всех факторов в общем произведении. Материал сценической картины может составлять любое твердое, жидкое или газообразное тело, человек, проволочное заграждение, струя воды, голубая даль, сноп света… Материалом партитуры может быть все: голос и шум, который можно производить скрипкой, швейной машинкой, тиканьем часов, разбрызгиванием водяной струи. Материалом поэмы может стать все, что волнует ум и чувства… Чем больше произведение ломает объективную логику интеллекта, тем больше возможностей открывается для художественного строительства", и т. д.

Не имею возможности для более пространных объяснений, честно признаться, я сам не совсем понимаю намерений изобретателя Театра-Мерц. В то же время в живописи перед нами со всей ясностью открывается пионерское значение Мерца. Швиттерс был тем, кто впервые приклеил к своим картинам коробку из-под сардин, бечевку, газетную бумагу, яичную скорлупу и прочие аксессуары. Один из его поклонников-ганноверцев так расшифровал смысл нового искусства:

"Художнику предлагаются и прочие возможности, не только краски и полотно. Художник-мерц ничем не пренебрегает из того, что считает возможным использовать. Потому что каждое есть часть всего, и в каждом присутствует целое. Настолько, что из забавных и смешных вещей, которые могут валяться в куче мусора, он строит мир. Мерц нельзя расценивать просто как художественный прием. В конечном счете это такое мировоззрение, из которого могут выйти и другие художественные творения: стихи, театр. Мерц, происходя из космического чувства, в своей сути всеобъемлющ". (С определением "космический" в связи с мировоззрениями я встречался в работах толкователей разных "измов". На венгерский перевести его не удалось.)

Чтобы наглядно представить поэзию-мерц, я нашел одну приятную лирическую поэму, но представление ее придется немного отложить, потому что я не могу открыть мое собрание примеров дадаистской поэзии приличнее, нежели процитирую несколько отрывков из самого известного произведения основателя течения. Это творение Тристана Тиары1 — лучшее на его творческом пути, уже своим заглавием оно подтверждает, что надежды, которые титаны "Кабаре Вольтера" возлагали на талант своего мэтра, оправдались. Заглавие "Первое райское приключение господина Антипирина". Говорят, что автор хотел высмеять идеи и мораль старой буржуазной литературы. Другие полагают, что дадаистское материнское молоко отдает шерри-брэнди. Композиционно произведение состоит из диалогов. Я старался подобрать выдержки так, чтобы пропущенные части не мешали пониманию смысла. Первое действующее лицо — некий господин СинеСиний, который, по словам автора, в пустыню прибыв вопя прокладывает путь в песках зыбучих ток крови слушает пиявка и стафилин метави лунда нгами усердием дитя-самоубийцы.

В этом месте у меня сразу же возникли опасения, что несведущий в дадаизме читатель, возможно, не совсем понимает ход мысли автора. Особенно смущает отсутствие начальных прописных букв в строке и знаков препинания. Тогда я сообщу, что дадаистская литература и не пользуется начальными в строке большими буквами, а также знаками препинания. Хотя, впрочем, замысел и не оригинален. Маринетти высказал его впервые в футуристском манифесте, датированном 11 мая 1912 года2. Знаки препинания, — говорил он, — как и устаревшие правила грамматики, препятствуют пульсирующей и стремительной скорости нового стиля. В крайнем случае можно пользоваться арифметическими знаками + — = > <, чтобы акцентировать вес и направление некоторых движений. Дада услужливо переняла теорию Маринетти. По этой причине она опускает привычные правила, как мы это еще увидим.

Бессмысленные слова, некое негритянское звучание — это уже изобретение самой Дада. Они их очень любят употреблять, потому что, видите ли, есть такие глубокие мысли, для выражения которых современные языки совершенно непригодны. Нужно обратиться назад, к древней поре человечества, языковую сокровищницу которой донесли до нас туземцы. Изучение такого, находящегося в древнем состоянии языка, однако, было бы излишней тяготой. Довольно, если мы обратимся к его звучанию, такой искусственно по звучанию созданный язык будет точнее всего передавать мысль. Как мы уже это и прочувствовали на примере господина СинеСинего.

Что касается Стафилина, то я его и сам не понимаю. Стафилинус — это что-то вроде жука, их водится много видов, мог же один из них забраться и в пустыню.

Говорит господин Крикри:

Маски и цирк гниющего снега во Пскове выратаю с завод в псковском цирке в Португалии набережная тропична и зачата непорочно длинные свинцовые штуковины прячутся осиколо мгабати байлунда

СинеСиний совершенно понял последнюю строку, потому что отвечает так:

Фарафамгана соко бгай аффабу

Вступает новый герой, Пипи:

Горечь безбожная шагай шагай кокс верблюд церковная горечь сбирается тсятсе завесы весывесывесы

Наконец заговорил господин Антипирин, включается в негритянские присказки СинеСинего и продолжает их словами, очевидно, выражающими какие-то чувства:

Соко бгай аффабу зумбай зумбай зумбай зум

Господин Крикри проясняет ситуацию:

Человечества нет газовые фонари и собаки дзин аха дзин аха бобобо тяо оахиу бебум иха ихо

СинеСиний успокаивается на этом единственным словом:

Определенно

Потом снова заявляет Антипирин:

Закрытые двери как братья мы темносиние хом вин друм сколопендрум на башне дивом дивуюсь дивлюсь удивляюсь механизм обезболивания 179858555 ихо бибо фиби

Соко бгай аффабу покой нефтяных болот откуда в полдень мокрые желтые пеленки просыхают фарафамгама моллюски педро хименез де батуман набивают птицы подушки с а/2 оу сп х вулканы взрываются соко бхай аффабу неправильный многоугольник современный прыгун на голос и хорошая погода

Вот так и пульсируют диалоги дальше, порою с непригодными для печати выходками. Наконец, подает голос и сам автор, в наивозможнеише одорических изречениях раскрывая сущность дадаизма, и тем завершает свое произведение:

Фотограф трех близнецов породил похожих на скрипку брюки растут листья луны покачиваются в моем шкафу любовь моя товя грудь стекло руки возле золы поправь мне живот малыша продадим где-то умер скверный мальчишка мозг пусть работает дальше наискось мышь по небу бежит чуть не переехали мозги горчица течет из них а мы станем газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями потом пойдем дальше.

Что ж, пойдем дальше. Пусть будет еще один из основателей. Ганс Арп1, который в то самое время запихивал бриошь в левую ноздрю. В цикле стихов "Die Wolkenpumpe" опять присутствует столь любезная ему часть тела:

Средь трав колокольцы висели и майский звонили звон со сводов клювы летели воду веревками лентами вили вязали в узлы уже качал головою кто-то над этим фокусным миром рука из весеннего дождика с неба спустилась трав занавеси пораздвинув радугой радугу обнявши был этот самый крендель певчие птицы с тонзурой как моль моль держали в когтях своих моря маски через одну ноздрю вдыхали горы и выдыхали дымом в другую

Дайте из моего шкафа испанские восковые плащики птичкам

Теперь я приведу строки более развитого направления Дада — поэзии-мерц. Курт Швиттерс, изобретатель мерца, издал томик любовных стихов "Annablume". Одно из стихотворений воспевает идеал поэта так:

Любовь всех 21 моих чувств, люблю тебе!
Ты твой тебя мне, я тебе ты мне — наше?
Цвет яблони! Анна, а-н-н-а, каплями капаю имя.
Твое имя каплет, как мягкое овечье сало.

Читаешься ты и сзади наперед, ты,
Что прекраснее всех, и сзади ты, как спереди:
А-н-н-а.

Овечий жир струями каплет по моей спине анна,
Цветок, ты глупый зверь, люблю тебя.

Под влиянием любви к Анне поэт был склонен к уступкам: употреблял знаки препинания и заглавные буквы в начале строки. Но в поэме "Cigarren" он неумолимо настаивал на мерцистском мировоззрении; Вытянутая в длину форма стиха вынуждает поместить и другое мерцистское произведение. Оно называется "Циклон таба"; автор Драган Алексич.

Цигаррен Цигаррен Ци гар рен Це и ге а ерр ерр е ен Це Це И Це И Ге Це И Ге А е Р Це И Ге А е Р е Р Це И Ге А е Р е Р Це И Ге А е Р е Р Це И ГЕ А е Р е Р Е Р Е е Н Е е Н е Н Це и ге а ерр ерр е ен Ци гар рен Цигаррен

ТАБА ЦИКЛОН т А б А ТаБ у табу мимемамо табу т А б А Табу АБУ Та Бу а Бу Таб у бу m Абббу Табу а Бу та Бу (попокатепетл) а Бу (попопо) Та бу (какака) абуа абу У абу Е абул а Бу Киабу абукиабу Та Ба убата табу

таба ре ре ре Ре Ре Рн Рн Рн Рн Реб ен ен Рн абу табу абуа у табу абнааа аб табу абаата бабаата табу табаууута таба Р Н табарен табарен Енен табаререм (парлевуфрансе)

Ощущаю недостаток пояснительного текста. Без оного мне остается предположить, что сочинением "Цигаррен" поэт хочет дать прочувствовать затяжку сигарой, а может быть, явить и самую форму сигары с буквенной надписью, рельефно выступающей посредине. Второе произведение имеет намерение дать образ бури, расшвыривающей буквы, силу циклона, сотрясающего мозг.

Достоверно следуя традициям дадаистов в создании ассоциативных систем, я присоединяюсь к последней строке стихотворения "Таба циклон" и присовокуплю к нему небольшой французский поэтичский десерт того времени, когда колеса дадаистской телеги переехали мозги Жану Кокто1 и из них потекла следующая горчица:

Вершина горы — вол, со стулом на голове, церковь шевельнулась, то была корова, корова тенью обсыпанная гора, горища задрожала, чтобы прогнать стада, обкусывающие ей спину. Лошак заворачивает гору. Его глаза чернильница. Мухи пьют чернила. Что я видел слева, теперь справа и встретил моряка, кто опасно раскачивался на мясопустном вторнике. Сюда его закинула качель. Но теперь не до веселья, пешком спускаться надо. Ангелы в голубом вкруг бога плавают пешком.

Примерно лет пять бушевал циклон Дада по литературным зарослям Европы. Потом сила вихря, вырвавшегося из цюрихской пещеры, начала слабеть, постепенно стихая, наконец около 1921 года дух из нее вышел вон. От беспокойства и волнений военных лет покачнувшиеся было мозги Европы стали на место. Бойцы-пионеры Дады разбрелись, помогая тащить шлейфы новых литературных течений, первоначальный лагерь поредел. Там-сям еще сражался одинокий воин, даже уже и не по убеждению, скорее, из упрямства стоял за честь знамени.

К этому времени относится последний манифест дадаизма; в нем чувствуется горькая насмешка, с которой автор бросает в глаза ничего не понимающему миру: да, мол, я сумасшедший. Чтобы придать своим словам особый акцент, он прибегает к техническим возможностям печати, используя весь набор типографских шрифтов.

Манифест
Зеленоголового человека
или
активного мертвеца к извозчичьим лошадям и элеваторам
или
К чахоточным всего мира
или
уважаемое человечество
или
глубина каждой веры равна сумме сил всех бездарностей
Я брат извозчичьим лошадям и элеваторам
потому что они материал терпения и не умеют ни верить,
ни отказывать потому что они ревущая известка для моей стройки
в пояснице домов улиц гаваней
сумасшедшие единственно серьезные члены общества
сумасшедшие ночью поют
сумасшедшие днем поют
выбегая из-за белых заборов пастись на солнце
я сумасшедший
потому сумасшедшие есть самый суггестивный материал
потому сумасшедшие наичистейшая гармония
солнце сумасшедшее, вода сумасшедшая, ночь сумасшедшая
сумасшедшие стоят на горах и громоотводах
и поют

Вот так и идет, на целых двух страницах в четверть листа. В последних строках звучит полнейший разброд, это до некоторой степени делает понятной бессмыслицу манифеста.

Я бы хотел знать только то
какой запах может быть у Сириуса
а потом и так все стало бы все равно но сейчас уже
вечер ветер на прижатых кошачьих головах катается
по тупикам
оттуда, где мое сердце зеленые коровы
ревут на башни.

Это была агония дадаистского агона1.

ПРИГОВОР СОВРЕМЕННИКА

Кто незадачливым взором пытается заглянуть в будущее, тот никогда не увидит и не почувствует происходящего в настоящем. Он бегает от тайной гадалки к легальной, от лжепророка к лжемедиумам и не слышит слова настоящих прорицателей. Хотя прямо у него на глазах ему совершенно в открытую протягивают кусочек будущего самый настоящий предсказатель — ученый и поэт.

Однажды я уже делал смотр ученым нового времени, на которых затхлые в своем пристрастии к традициям современники вместо лаврового венка одевали соломенный венец презрения. А в давние времена их ожидала еще и худшая награда — вместо соломы им плели венец из терний2. В средние века не для одного ученого обернулось роком, что он так и не смог пролить света в окружающую его тьму. Вспышки пламенного ума еще более слепили глаза его современникам. Следовать за гением в высоты было трудной утомительной задачей. Куда удобнее было оставаться на равнине и бросать в глаза провозвестникам будущего обвинение — бездарный обманщик!

О СТИЛЕ ЙОКАИ МОРА3

В "Немзети уйшаг" за 1846 год на 254-й странице в статье театрального критика можно прочитать:

"Даже дважды наново переиначенная народная драма некоего Мора Йокаи "Два опекуна" умерла неоплаканной на сцене Национального театра… Господи, прости родителю ее грехи его, произведшего на свет этакую несуразицу, и мир праху усопшей".

Ставящего в скобки вопросительные и восклицательные знаки театрального критика еще как-то можно извинить, потому что мы знаем, широкий размах таланта Йокаи не мог втиснуться в замкнутые формы тогдашней драмы. Но и другим его пьесам пришлось пострадать от ударов громов и молний небесных, раздававшихся из цитадели критиков.

В "Хондерю" за 1847 год во II выпуске под заголовком "Литературная азбука" критик под псевдонимом Северус в целой серии статей удостаивал внимания тогдашнюю писательскую поросль. Упоминание о Йокаи у него получилось таким:

"Хирадо" как-то к слову опубликовал критическую заметку о сем молодом человеке, в коей говорилось: если б он начал прилежно учиться, из него могло б что-то выйти.

Если человек не располагает ни логическим рассуждением, ни юмором выражений, если человек вынужден порционами отмерять будничные прозаические вещи, таковой стиль выглядит именно что сечкою. Господин Йокаи, у коего до сих пор натурально не было времени приобрести желаемые познания, за неимением лучшего стиля пишет таковым стилем-сечкою. Писания его хороши для упражнений в стиле, но выразительность, зрелость — при полном их отсутствии, а посему упражнения его несколько неудобоваримыми становятся".

У нации желудок оказался куда лучше, нежели у господина Северуса, — труды Йокаи она переварила на доброе здравие. Я не стал тратить времени, чтобы проследить, какой же это критик таился под псевдонимом. Но не так уже невероятно, что сам Йокаи в романе "Будущий век" потому и дал имя Северус тому гнусному сарацину, что припомнил он давнего доброжелателя.

БЕСТАЛАННЫЙ ПЕТЕФИ1

Очень свысока глядел тогда критик на поэта. Говорящий притчами Андраш Дугонич сказал бы тут: "Гордый, будто схватил все семь звезд Плеяды". Оставим Пляеды, а вот самую яркую комету на венгерском небе в клетку загнать он хотел.

На страницах "Хондерю" часто блистает имя Шандора Петефи. Этого господа редакторы не могли ему простить, напротив, они даже прилагали свои скромные усилия, чтобы очернить чернее типографской краски великое имя.

В 25-м номере журнала за 1844 год перо самого главного редактора Лайоша Надашкаи, споткнувшись о стихи Петефи, обрызгало их критическим свинством. Особенно разболелся от перечной венгерской народности "Сельского молота" привередливый живот утонченного редактора модного журнала. Он признает легкость стихов поэта, однако продолжает так:

"Но я вынужден сказать, каким образом этот талант народной поэзии пошел в ложном направлении, и сказать без прикрас, все более начинает погружаться в область мужиковатого стихоплетства. Печальный пример тому — "Сельский молот". Легкость стиха начинает переходить в легкомыслие, и вместо того, чтобы поэт нисходил к народу, на языке которого он поет, он, уподобляясь мужику, готов смешить его же непроваренными шуточками… Может ли служить такое чтиво развлечению образованного читателя, воспитанию утонченного вкуса, образованию самого народа?! Что дают литературе такие произведения? Словом, соответствует ли такое произведение требованиям, предъявляемым повсеместно и во все времена авторитетными судьями искусства к самой идее народной поэзии, и каковые господину Петефи прекрасно известны? Определенно нет. Господин Петефи еще совершенно молодой поэт, и ему извинительно, если его вкус еще не столь чист, не столь образован, как мы того требуем от поэта, без чего всякий талант есть бриллиант нешлифованный и не иначе. Не моя должность давать уроки, господин Петефи еще узнает, что может служить воспитанию вкуса, будет только позволено заметить, что одно из того, и, пожалуй, отнюдь не самое бесполезное, так это чтение произведений, признанных классическими".

Вождь журнала попал в точку. Большой пробел был со стороны Петефи, что не читал он произведений, "признанных классическими". Правда, тогда он уже читал в подлиннике Виктора Гюго и Беранже, позднее переводил Шекспира, но, кажется, эти неумытые по понятиям модного журнала гении тоже относились к числу "бриллиантов нешлифованных". А вот поэтом, "признанным классическим", по тем временам мог быть Генрих Лаубе, поскольку "Хондерю" в выпусках 1846 года поместил серию статей за подписью Зерффи под заголовком "Литературные письма к доктору Генриху Лаубе". Другой вопрос, читал ли Генрих Лаубе эти письма? Все читать необязательно, равно как и автор этих строк ничего не читал из-под пера Лаубе. Гвардия модного журнала напрасно старалась выказать свою глухоту к народной поэзии, страстный голос "Сельского молота" трепетно отдавался в груди, от него нельзя было уйти. Зерффи взялся покончить с ним. Свою атаку он повел обходным путем, сравнил Петефи с Гейне:

"В то время как у Гейне при всех его деформациях гениальности отрицать нельзя, у Петефи гениальность должно искать только в его деформациях. Гейне, при всех его неподобностях, всегда оставался человеком салона, Петефи же всегда оставался сыном подлых степей и чард. Под словом "салон" я понимаю место наибольшей духовной свободы, где страстные слова мировой любви звенят пламенными мечами, где пламенная склонность ко всему великому выстреливает звезды словесности, сверкающие и горящие, пока сын степей, прозябая в скудном недостатке идей, без устали повторяясь, не может высвободиться из оков ограниченного взгляда".

Удары звенящих пламенных мечей, так сказать, посыпались на поэта, который даже при всем желании не мог исправиться, потому что совершенно очевидно не понял, в скудном недостатке каких идей он прозябает.

Далее следуют звездные словеса, пущенные в "Сельский молот".

"Петефи подавал прекрасные надежды. Но он же, к несчастью, эти надежды и обманул. Первым свидетельством его всеобщего отступления был "Сельский молот", героико-комическая поэма, которая пышет наитривиальнейшей неотесанностью. Характеры взяты из самых низших отбросов общества, язык полон самой избранной грубости, так что это лишенное всякой поэзии, идейно пустое нечто не вдруг появилось книжонкой в 66 страниц. Он постарался сей подлый предмет посредством наиподлейшего способа выражения сделать комическим и тем самым ударяется в безовкусицу.

Кинем взор на поэтическое тщеславие этой работенки и спросим затем, где во всем этом хоть искра вкуса и поэзии?

Вот тишина пришла какая
Под своды храма. Только двое
Голодных пауков церковных
Дрались не на живот, а на смерть
За ножку мухи, разжиревшей
От долгого употребленья
Сладчайших косточек от сливы…

Затем

Так проясняется ночами
Безмолвный мрак господской кухни,
Когда в припадке жутких колик,
Вечерним вызванный обжорством
Вдруг задрожит хозяйский мопсик…

Ну, не скривилась бы на эдакое сама низкая муза нижайшей поэзии и не пролила бы она горьких слез, что под ее плащом пишут такое? Но закончим картиной самой прелестной:

…И аппетитный пончик солнца
Вдруг сделался алее перца
И впал в сургучную багровость1.

Тут автор позабыл, что его картина к тому же и недостаточна, поскольку сургуч не только багровый бывает на белом свете, но и иного цвета, к примеру, черный, зеленый и так далее".

Понимаю возмущение критика, разжиревшего на жирной ножке новостей моды. "Пончик солнца" в его мире производил такое же впечатление, как в старину смелое учение об округлости формы Земли. Земля не круглая, а плоская. Салонный стиль тоже.

Можно было предположить, что бушующий порыв "Сельского молота" поэт смягчил сказочностью "Яноша-витязя". Об этом и речи быть не может. Зерффи и компанию смягчить было нельзя. На розы Илушки капал черный сургуч.

"Народным сказанием" поэт не делает шага ни вперед, ни назад. Оригинальность стиля, новые мысли, напряженность действия, глубина аллегории не поражает в нем читателя; внутренняя теплота не согревает, не поднимает, не облагораживает его. Во всем сием "народном сказании", исключая описание степи и страны фей, нет ничего особенного.

Лишь друзья его да герои его партии трубят о нем, да только приятельство еще никого не делает поэтом. Кто пишет лишь для своей партии, навсегда рассорится с самовластвующими богинями правды и красоты и не сможет обижаться на суд критики, коли, невзирая на все его достойные уважения политические взгляды, она вынуждена объявить его плохим поэтом".

Итак, слово сказано. Петефи плохой поэт. Любопытно, однако же, кто же есть поэт хороший? Надо полагать, "Хондерю" публикует стихи только хороших поэтов. И я нашел в выпусках за 1843 год поэму, из "народных песен" по-видимому; они-то и могли указать Петефи путь, которому должно следовать поэту народному. Одна из них живописует душевное состояние печалящегося молодца:

Лес густой, шатер зеленый
Свежестью, прохладой дышит,
Ручеек журчит, играет,
Молодец его не слышит.
Жар любви в очах пылает,
Не влечет прохлада леса
И журчание потока.
Как печальны черны очи,
Как печаль его глубока.

После этого вся надежда оставалась только на застывшие жемчужины слез "Кипарисовых ветвей". Уж от них-то наверняка смягчилось каменное сердце критика. Зерффи не смягчился:

"Вот здесь Петефи мог бы выказать своей души глубины, огонь сердца своего в багровых сполохах отчаянной любви, -а сделал ли он это? Он дал только обычные иеремиады, рифмованные вздохи и жалобы, как тысячи других поэтов, о коих мы уже наслышаны и о коих, однако, никто не трубит, что де они пламенные умы". После цитаты автор прибавляет: "Как пуста, низменна здесь любая поэтическая грань, лишена всякой мысли каждая из 8 строк этой поэмы".

Впрочем, тут Зерффи противоречил собственному журналу, потому что в предыдущем году, когда "Кипарисовые ветви" вышли в свет, "Хондерю" положительно воспринял эти стихи и рекомендовал их вниманию своих читательниц. Сердце Петефи могло возликовать от радости, когда эти патетически претенциозные рекомендательные строки попались ему на глаза:

"Чтение "Кипарисовых ветвей", наверное, привлечет сердца наших читательниц, исторгнув из их груди луч участия, даже если им еще неведома боль утраты сокровища сердца, и тем более, если печальные аккорды жалобной лютни встретят сочувствие страждущей души. Но есть ли грудь женщины, не познавшая шипов розы, раскрывающейся в благодати сердечного чувства — любви! И найдется ли грудь женщины, сладкому упоению коей в каждый час тиши сердечного чувства не послужило оно, когда горечь сердечной жалобы проникает в грудь, как музыка, ждущая ответа на неясные грезы сладчайшей мечтательной грусти".

Итак: сокровища сердца, сердечная чувствительность, сердечное одиночество, сердечная жалоба. И "Хондерю" еще мяукает, когда песика-мопсика начинает мучить желудочная колика.

ШЕКСПИР, ПЬЯНЫЙ ВАРВАР

Шекспир в глазах современников был всего лишь незадачливым драматургом. Даже его друзья и товарищи по сцене не сознавали, что тот, с кем они пьют вино в таверне под названием "У русалки", есть величайший поэт-драматург всех времен. Сам Бен Джонсон, близкий друг, не упускал случая, чтобы ущипнуть автора кассовых пьес. Актеры "Глобуса" с уважением говорили, что в рукописях Шекспира нет ни единой помарки, на что задушевный друг бросил: "Мог бы и намарать, хоть тысячу".

Год за годом валились в бездонную яму времени, сменялись поколения, а глаза их все еще смотрели близоруко, не имея в полную величину обозреть восходящего гиганта.

Одним из достославных свидетельств эпохи Карла II является дневник, в котором Самюэль Пепис день за днем записывал, что делал, что видел. Посмотрел "Ромео и Джульетту" и записал: "Это самая плохая пьеса, которую я когда-либо видел". После "Зимней сказки" стоит такой краткий отзыв:

"Sillyplay" (глупая пьеса). После "Сна в летнюю ночь": "Я был так ею доволен, что больше никогда не стану смотреть. Это одна из самых безвкусных и смешных пьес".

Пепис был только простым театральным зрителем, его мнение ничего не решает. Томас Ример уже весомым словом критика вынес сокрушительный приговор: "В лошадином ржании, ворчании цепного пса больше смысла, я бы сказал, больше человеческого чувства, чем в трагических ходульностях Шекспира. Сцена Брута и Кассия такова, будто ярмарочные комедиант и силач за пару грошей показываются и меряются силами перед публикой".

Позднейшие критики тоже усердно швыряют камни из пращи в Эйвонского лебедя, полагая, что стреляют по воробью. Они не заслуживают упоминания, лучше сгребу в одну кучу их снаряды. Обвинения критиков в основном можно выстроить в такой ряд: неудобопонятен. Нет ни трагического, ни комического таланта. Его трагедии — продукт театрального ремесла. Комизм тяжеловесен, над ним не посмеешься. Неоригинален, все — только подражание. Не изобрел сам ничего — ворона, рядящаяся в чужие перья. Невероятен, неумел, преувеличивает, ходулен, вычурен, аффектирует, скабрезен, безнравственен. Пишет для черни, любит ужасное, нет в нем ни очарования, ни грации, бездуховен, кичлив.

Среди немецких критиков больше всего негодовал Готтшед, взрывающие всякие сценические правила трагедии Шекспира он никак не мог рассовать по шкатулкам, виноват, по клеткам. Он на свой лад пишет имя поэта — Schakespear1 -и перемывает ему косточки таким образом:

"Тот беспорядок и невероятие, которые происходят от небрежения правилами, у Шекспира настолько осязаемы и отвратительны, что он никому не доставляет радости из тех, кто хоть когда-нибудь читал что-либо осмысленное. "Юлий Цезарь", а многие считали это произведение его лучшей пьесой, содержит столько низости, что его нельзя читать без отвращения. Он все в ней раскидал. Выходят ремесленники и всякая чернь, устраивают толчею со всякими мерзавцами и отпускают нескладные шутки, потом появляются величайшие римские герои и ведут беседу о важных государственных делах".

С тех пор набитый строгостями критик вместе со своими правилами исчез в пропасти забвения. Но только тогда форма была все же главной. Даже Вольтер настолько закоснел во французском уважении к форме, что не постеснялся увенчать крапивой не следующего правилам поэта.

"Пьяный варвар! Грубый клоун! "Гамлет" — настолько варварское произведение, что французская или итальянская публика не смогла ее вынести! Любой неуклюжий провинциал способен выразиться изящнее и элегантнее, чем Гамлет в своих монологах."

Восторженный почитатель Вольтера Фридрих Великий тоже старался подладиться под взгляды своего французского друга. В одном из писем он так обрушивается на недисциплинированного англичанина:

"Если вы хотите убедиться в недостатке вкуса, господствующем в Германии, не надобно делать иного, как посетить театр. Увидите, как по-немецки дают достойные презрения пьесы Шекспира, а публика, обмирая от удовольствия, слушает эту смехотворную клоунаду, более достойную дикарей Канады. Говорю про них это потому, что совершают грех против элементарных правил сцены. Шекспиру возможно еще простить его причудливые заблуждения, потому что примитивное искусство нельзя соизмерять мерилом зрелости. Но тут есть "Гец фон Берлихинген", ничтожное подражание плохим английским пьесам. Партер аплодирует и с воодушевлением. требует держать в репертуаре эти гадкие банальности. Знаю, о вкусах не спорят…"1

Все напрасно, должен быть порядок на литературном фронте. В особенности предосудительно серьезное нарушение дисциплины, совершенное героем пьесы Гете, когда герой сообщает такую скверность своему капитану…

ГЕТЕ НЕ УМЕЕТ ПИСАТЬ СТИХОВ

В немецком князе поэтов тоже не все видели пророка. Беттингер, директор дрезденского музея, процитировав из "Фауста" несколько строк, пишет: "Если такой поэт, как Гете, дает место таким стихам среди своих произведений, не следует удивляться, что французы упрекают немцев в безвкусице. Впрочем, я не способен понять, почему господин Гете для изображения человеческих мыслей и поступков выбирает характеры типа промокательной бумаги как Клавиго, Эгмонт, Фауст". Франц фон Шпаун, известный тогда писатель, тоже привязывается к Фаусту: "Горячечный больной не несет такого бреда, как Фауст Гете. Перо валится из рук. Для очищения этой авгиевой конюшни нужен более чем геркулесов труд. Я не говорю уже о его беспомощности как стихотворца;

то, что я прочел, ясно показало, что автор не идет ни в какое сравнение даже со средними талантами старой школы. Возможно, что в Фаусте сокрыта какая-то своя цель, но хороший поэт не может просто примызывать ее, для этого надо разбираться в искусстве рисунка и живописи… Есть люди, из которых стихи льются, как вода, но такой диабетический поток скучной рифмы из хорошего поэта никогда не льется"2.

Неплоха и та прощальная статья, которую написал через полгода после смерти Гете в журнале "Загенфройнд" безымянный автор из Веймара: "Наш Гете забыт, не потому что веймарцы бесчувственны к достойным уважения явлениям, а из-за его личности. В нем не было ничего человеческого, он был занят только собой, великие интересы человечества были ему чужды… Его произведения, ну да, они его переживут, те самые шесть-восемь томов, в которые потом чья-то критическая рука наберет пшеничных зерен из сорока томов плевел".

Если уж немецкий современник сыпет такими суждениями о величайшем поэте своей нации, чего тогда ждать от иностранца? По мнению Кольриджа "Фауст" — не что иное, как серия проецированных картин, манера письма тривиальна и криклива. Де Куинси еще строже: "Ни самое низкое египетское суеверие, ни заколдованная Титания, ни пьяный Калибан даже в мечтах не создавали таких пустых и никчемных кумиров, как Гете этих немцев".

Виктор Гюго исходил желчью, когда при нем упоминали Гете: "Чудовище! Дикий зверь! Не стоит читать ни одного его произведения, исключая "Разбойников". Один из слушателей скромно вставил: ""Разбойников" написал не Гете, а Шиллер". Великий француз не смутился, а продолжал шуметь: "Вот, видите, это даже и не он написал!"

Что касается Шиллера, то ему тоже пришлось претерпеть мудрости современников. Одна газета со звучным названием "Konigliche privilegierte berlinische staats- und gelehrle Zeitung" в 21-м номере за июль 1784 года рявкнула на "Коварство и любовь ":

"Опять нечто, что несет позор на наши дни. С какой миной смеет некто писать такую бессмыслицу, да еще и печатать ее. Но мы не желаем ораторствовать. Судите сами, кто способен прочитать 167 страниц отвратительных повторений и безбожных выкликов, где какой-то хлыщ ведет тяжбу с Провидением из-за глупой, аффектирующей девицы, где текст изобилует мужицкими присказками и невразумительным словоблудием. Так писать -значит попирать ногами вкус и способность к трезвому суждению. В этом произведении автор превзошел сам себя. Из нескольких сцен там можно было бы что-то сделать, но к чему бы этот автор ни притронулся, все под его руками обращается в пузыри".

Когда вышла "Катрин из Гейльбронна" Клейста, газета "Моргенблатт" писала, что это интересное чтиво для таких, кого покинул здравый ум.

И вовсе не надо искать в давно прошедших временах. Совсем недавно: по мнению такого модного Макса Нордау, Ибсен неспособен ясно додумать ни одной мысли, ни одного разбросанного там-сям ключевого слова понять, ни одного правильного следствия вывести. Литературовед Эдуард Энгель постановляет, что Томас Манн не знает по-немецки. "Будденброки" — не что иное, как два толстых тома, в которых автор описывает неинтересную историю неинтересных людей посредством неинтересной болтовни.

В заключение послушаем также мнение высших кругов о новаторской литературе. Герцог Гогенлох-Шиллингфюрст, имперский канцлер, посмотрел поэтическую поэму Герхарта Гауптмана "Потонувший колокол". Он упоминает о ней, как об ужасной реалистической халтуре, к тому же болезненно чувствительной мистике, неприятно действующей на нервы, словом, противной.

"После нее мы пошли в ресторанчик, чтобы икрой и шампанским снова взбодриться до приличествующего человеку настроения."

Мы всегда знали, что по придворным понятиям человек начинается с барона. Разбитное замечание критика герцогского достоинства учит нас, что желудок человека начинается с икры.

ВАГНЕР И МУЗЫКА БУДУЩЕГО

В 1850 году вышла тетрадь Рихарда Вагнера "Das kuntstwerk der Zukunft" ("Художественное произведение будущего"). С тех пор в нашем языке существует крылатое выражение музыка будущего. Совершенно естественно, что эту музыку настоящее восприняло с таким же пониманием и любовью, как и устремленные в будущее провидения ученого и поэта.

Читатели газет широко осведомлены по случаю обычного обращения к минувшим столетиям, что то или се произведение того или сего великого композитора каким образом провалила публика с благородно отсталым вкусом. Моцарт, Шуберт, Бетховен, Вебер, Бизе и еще много, много других создателей музыки провалились, желая угодить музыкой будущего настоящему, вцепившемуся в прошлое. (Лет двадцать назад одна иностранная радиостанция включила в программу находчиво составленную передачу "Освистанные произведения великих мастеров")

Из числа многих я остановлюсь на одном, том, кто создал крылатое выражение. Свистящий вокруг него ураган звуков мне было бы трудно положить на ноты, поэтому, приспосабливаясь к вагнеровской музыке, я выделю только ведущий мотив. Этот грубо грохочущий мотив есть грубость.

Работа моя легка. Вильгельм Трапперт с усердием, достойным признательности, собрал всевозможные ругательства, которые в то время швыряли в Вагнера, и в 1877 году издал "Ein Wagnerlexikon". Я не буду следовать его системе, потому что он перетряхивает этот букет грубостей в алфавитном порядке. Albernheit стоит в начале и Zuchthausstrafe в конце, из чего следует понимать, что в тюрьме самое тяжкое наказание, если приговаривают к слушанию музыки Вагнера. Мне придется заслуживающий внимания материал сгруппировать по-другому.

Личность Вагнера его современники украшали следующими эпитетами: Шарлатан, Дилетант, Полоумный, Луженая Глотка, Невежда, Вандал, Сумасшедший, Страж Скуки, Музыкальное чудовище, Дон Кихот, Гелиогабал, Марат в музыке, Палач современного искусства, Вор у Берлиоза, Карлик на плече Глюка.

Под вокабулой Kerl один из его критиков охал: "Зачем я родился в одном веке с этим типом!"

О его произведениях общественность, ожидающую какой-то ориентировки, информировали в таких выражениях: Хаос. Музыкальный туман. Ребячество. Нервная горячка. Музыкальные стенания. Музыкальное надувательство. Фокус-покус. Моральное похмелье. Музыкальное мошенничество. Убийственный гам. Ушная боль. Паранойя. Мусор. Шельмовство. Тохувабоху.

"Тангейзер". Увертюра — прославление бессмыслицы, текст — "wischi-wischi", вся опера курам насмех. Французская пресса тоже постаралась, пополнив круг вагнеровской лексики вошедшим в моду выражением. Se tannhauser значило "скучать".

"Летучий голландец". Адская какофония. Музыкальное чудище, в нем поровну отмерено безвкусицы и жестокости. От летучего моряка можно заработать морскую болезнь.

"Лоэнгрин". Плоско и скучно. Безутешная бесплодность. Лебедь, тянущий водяной фиакр. Среди произведений Мейербера самое слабое — "Африканка", и все же оно по сравнению с "Лоэнгрином" блещет, как благодатная земля Индии рядом с северной пустыней.

"Тристан". Полоумный текст. Музыкальная слякоть. Урод от эстетики. Не радость, а мучение. Торжество похоти. Герой — не что иное, как взбесившийся евнух; в третьем действии он ревет, как прирезанный вол на бойне.

"Нюрнбергские мейстерзингеры". Нагромождение пошлости и тупоумия. Крысиный король в музыке. Халтура. Мусор. Кошачья музыка. Абракадабра. Хаос. Сапожник, а не музыкант.

"Кольцо нибелунгов". Вообще ее трактовали как цирковую комедию со всем набором зверей, то есть валькирий с лошадьми, драконом, говорящими птицами. Согласно этому словарю выезд валькирий на лошадях — viehmagd-cavalerie, сокровища Рейна с его русалками — huren-aquarium. Укрощенные в венгерском переводе они ослабили бы впечатление от оригинальных выражений. Такие каламбуры тоже непереводимы: nebeljungen reinblech, keingold.

Этот набор слов могу дополнить связными заявлениями официальной критики.

Людвиг Шпигель, сотрудник "Нойе фрайе прессе":

"Сверхудобен способ каждому герою по всякому случаю вешать на шею тот же главный мотив, как собачий ошейник с бляхой… Вся музыка — сплошное жвачное чудище, усугубляемое отвратительным отрыгиванием по временам основного мотива… Когда занимаешься "Нибелунгами", возникает такое чувство, будто пачкаешься в чем-то. Немцы высоко ставят свою образованность, науку, искусство; и этот народ, имеющий большие традиции, чтобы он бросил все ради такого человека, как Вагнер, который халтуру довел до такого высокого градуса?.. Нет, нет, трижды нет; немецкий народ не имеет ничего общего с этим постыдным музыкально-драматическим обезьянничанием и, если бы он все же нашел радость в фальшивом золоте "Кольца Нибелунгов", то уже самый этот факт вычеркнул бы его из числа культурных народов запада".

С мудростью современников я закончил.

ВЕЛИКИЕ ЗАСЛУГИ ПУБЛИКИ

Двадцать лет назад один ньюйоркский журналист в озорную минуту предложил коллегам пари. Он сказал, что напишет петицию президенту о какой-нибудь немыслимой глупости и берется собрать подписи под этой петицией целого ряда интеллигентных и благожелательных граждан. Пари заключили. Не прошло и трех дней, как на редакционный стол с ухмылкой была положена петиция, в которой семьдесят пять подписавшихся просили президента Рузвельта поставить на голосование законодателей вопрос о годовой ренте для вдовы неизвестного солдата.

Случай абсолютно достоверен. Брисбейн, известный американцам обозреватель в газетах Херста, говорил о читателях, что их наивность не знает предела. Они всему верят, что им ни подносят. Средний американец, a man of street1, бегает по своим делам, ему некогда думать, да если бы и нашлось время, он не далеко бы ушел, потому что его общий уровень на удивление невысок2.

Корреспондент "Викинг Пресс" обошел несколько человек и выписал некоторые из ответов слушателей. Например:

— Эпистола — жена Апостола.

— Соломенной вдовой зовут жену вегетарианца.

— В Ниле есть крокодилы и пирамиды.

— Мартин Лютер умер ужасной смертью: его экскоммуницировала одна булла.

— Кромвель был тот самый палач, который обезглавил английского короля Карла.

— Зебра уже совсем вымерла, ею пользуются для того только, чтобы наглядно продемонстрировать букву "з".

— В состав воды входят два джина: оксиджин и гидроджин (oxigin и hidrogin).

Из моего собственного опыта: в венецианскую гостиницу "Британия" приехал караван туристов. После осмотра дворца дожей одна дама подошла к директору музея и спросила:

— Какой породы была та собака, для которой был построен этот прекрасный дворец?

— ?!

— Да, собака, ведь так объявлено среди достопримечательностей: "Дворец собаки!"

Директор хлопнул себя по лбу. По-английски дворец обозначен: "doge's palace". Только вечно спешащая американка как-то упустила из виду букву "е" и прочитала "dog's palace". To есть "дворец собаки". Она обошла дворец и как-то успокоилась, что в Европе строят такие большие собачьи будки, украшают их золотом и расписывают с помощью художников.

Среднему читателю-европейцу нельзя пришить обвинение в необразованности, но он тоже спешит, его тоже несет за собою всеобщая гонка. События быстро сменяют друг друга, новости утренних газет к обеду устаревают, гонка передается и читателю, он пробегает глазами строки, не успевает разобраться и засомневаться, лжесенсации перевариваются и мешаются с действительностью.

Доверчивого газетного читателя еще больше завораживает волшебство печатного слова. Он помимо своей воли чувствует, что напечатанное черным по белому подготовил огромный штаб: автор, редактор, издатель, полиграфист и т. д. Этот великолепный сложный организм не станет же напускать дурману лживой информации на целую армию из сотен тысяч читателей. Раз напечатано, значит правда — вот такое представление бытует в массах о газетных новостях. Количество критикующих и сомневающихся сравнительно невелико. Интересный пример суггестивной силы печатного слова дают критические заметки о книгах, публикуемые газетами в виде объявлений. Текст чаще всего пишет сам автор, и все же, когда он читает свой же разбор книги напечатанным в газете, он ощущает счастливое удовлетворение, что вот-де как хорошо о нем написали в газете. То есть он верит тому, о чем хорошо знает, что это неправда.

Такова психологическая основа успеха, который обычно сопровождает полет газетной утки во всем мире.

Из какого яйца высидели на свет эту чудо-живность, то есть откуда происходит это выражение, не знает никто.

Немцы утверждают, что уже в XV веке у них ходило выражение blau ente, означавшее "голубую утку", то есть вещь невозможную. Во время реформации появился каламбур legende-lugente, будто бы его употреблял Лютер.

Французы ведут своего месье Крака от известного приключения барона Мюнхгаузена, который кусочком сала, привязанного к кончику бечевки, с одного выстрела нанизал 12 уток.

Англичане не употребляют выражения "утка", у них любая мистификация называется hoax. Впрочем, они с этим словом, как мы с "уткой", тоже не знают, откуда оно произошло. Вроде бы, это искаженное "фокус-покус", но тут наука о первопричинах опять заходит в тупик, потому что опять же не смогла справиться с вопросом, откуда пробрался в словоупотребление этот популярный и у нас "фокус-покус".

Бельгийцы связывают происхождение этого словечка со всемирно известной выдумкой антверпенского журналиста по имени Корнелиссен. Случай этот вышел в двадцатые годы прошлого века. Корнелиссену надоели недалекие враки тогдашних газет, и он захотел подать пример того, как надо врать с выдумкой. Он написал для своей газеты статью о якобы научном эксперименте, призванном выяснить размеры прожорливости уток. Ученые загнали в птичник двадцать уток. Одну из них тут же зарезали, порезали на кусочки вместе с перьями, кожей и потрохами и бросили все это остальным. Те совершенно по-каннибальски налетели и пожрали угощение. Осталось девятнадцать. Опять зарезали одну и измельчили, бросили остальным восемнадцати. И эту молниеносно заглотили. Опять порезали одну, осталось семнадцать. И так кормление продолжалось: одну утку измельчали в рагу и бросали оставшимся. Последней утке разделали предпоследнюю, и та с неизменным аппетитом уписала свою подругу, как лакомый кусочек. Вот так подтвердилось, что утка -самое желчное и прожорливое животное на всем земном шаре, потому что одна-раэъединственная утка смогла сожрать за пару часов девятнадцать других уток.

Газетное сообщение сделало блестящую карьеру. Оно обошло европейские газеты и попало в Америку. Оттуда оно через несколько лет снова возвратилось на родную почву в Европу в сопровождении достоверного протокола о вскрытии той самой утки, согласно которому компетентные профессора обнаружили такие-то и такие-то изменения во внутренних органах этой чудо-птицы.

Под конец Корнелиссен круто переложил руль, с феноменального дурачества спали покрова, и с того момента газеты прозвали свои псевдоновости утками.

Если с абсолютной уверенностью и нельзя возводить к этой истории природу "утки", то, по всей вероятности, своей популярностью она обязана антверпенскому прародителю. Во второй четверти XIX века одна за другой в Париже появились бульварные газетенки, с вызывающей искренностью окрестившиеся "утками". Таковы были "Canard raisonnable" ("Умная утка"), "Canard veridique" ("Правдивая утка"), "Canard en colere" ("Разгневанная утка) — 1835, "Canard de l'annee ("Утки года") — 1847, наконец, известнейшая "Le сапnard" ("Утка") — 1848, свободно болтающая газетенка Ксавьера Монтепена и его сотоварищей. "Canard enchaine" ("Цепная утка") и сегодня пользуется своим, ставшим историческим названием.

Когда бы не появилось это выражение, ясно одно, что лженовость, то есть утка, по возрасту равна газете. Еще младенцем была сама газета, умещаясь всего-то на одной страничке, как в ней уже появилась утка. Газету украшала какая-нибудь по большей части сенсационная картинка с соответствующим дразнящим нервы текстом или соблазняющим на покупку. На одной был превратившийся в собаку польский помещик, эта кара постигла его за то, что плохо обращался с крепостными. На другой были запечатлены ужасные деяния человечьего чудища с верблюжьей головой; еще одна оповещала, что в немецком селении Беннигхейме одна супружеская пара подарила родине пятьдесят три ребенка, в Нюрнбергском музее Германии хранится экземпляр газеты с прекрасной цветной гравюрой по дереву, удостоверяющей этот чудесный случай, на ней изображены все дети — тридцать восемь мальчиков и пятнадцать девочек. Сообщали газеты и вести о необыкновенных жителях дальних стран по мотивам сказочных сведений из седьмой книги Плиния. Мы встречаем здесь сообщения о стране одноногих, жители которой имели всего одну-разъединственную ногу, но с такой ступней, что, задрав ее вверх, они могут прохлаждаться в тени собственной пятки даже на самом жгучем солнцепеке. Мы узнаем, что существуют люди с ушами размером, как у слона; ложась спать, они одно ухо подстилают, другим укрываются. Ни конца, ни краю сообщениям о двухголовых телятах и шестиногих коровах. Самое поучительное из сообщений о подобных монстрах — о двойном зайце. У этого зайца было восемь ног: четыре, как обычно, внизу и четыре, сверх того, наверху. Когда за ним гнались, и заяц уставал, то, сделав кувырок, бежал на четырех верхних отдохнувших.

Из коллекций зарубежных музеев нам кивают также утки про Венгрию. Одна из них утрет нос всем двухголовым телятам и шестиногим коровам, даже двойному зайцу: это произошедшая на белый свет в 1620 году в Коложваре1 чудо-овца. Собственно говоря, согласно рисунку речь идет не об одной, а сразу о трех овцах, объединившихся под одной-единственной головой. Венгры в доломанах и саксонцы в немецкой одежде любуются тройственным животным, хорошо упитанным, в мире и согласии проживающим под управлением одной общей головы. Возможно, что вся эта лжеинформация намеревалась стать так и не понятой аллегорией трех национальностей, проживающих в Трансильвании: венгров, секеев и саксонцев, которым приходилось уживаться при одной голове.

Еще более дикой новостью поражает публику одна газета 1664 года, ее можно отыскать в коллекции мюнхенской картинной галереи. Согласно этой новости Миклош Зрини в битвах с турками пленил татарина с шеей жирафа. У этого пленника шея была длиной с руку. О судьбе человека с жирафьей шеей больше мы не имеем никаких сведений, точно так же не имеем их и о нашествии змей в Венгрии в 1530 году, хотя согласно одной газете из цюрихского собрания "Викиана" нашествие сопровождалось невероятными ужасами. В селениях по Тисе змеи ужалили насмерть три тысячи человек. Они вползали людям в горло и выползали оттуда; только если человек ложился на солнцепеке. Но если их при этом пытались поймать, залезали обратно.

Многие глупости были уж не так и невинны, как это можно подумать. Известная власть печатного слова, наглядная сила иллюстраций подрывала способность масс к собственному суждению, и вот произошел взрыв ядовитого облака суеверий. Если случай с благородным паном, обратившимся в собаку, правда, то почему в самом деле не быть людям-волкам, которые с помощью чар обращаются в волков, крадут детей и учиняют жестокие погромы в стадах и среди свиней? Почему бы не существовать вампирам? А почему бы по деревням не прятаться колдунам и проклятым ведьмам? Почему бы привидениям не пугать простодушных жителей?

Утка продолжала свою разрушительную для души работу даже тогда, когда газетное дело поднялось на более высокий уровень и начали регулярно выходить газеты, предназначенные для более образованных. Люди продолжали верить в ведьм, еще ярким пламенем полыхали по Европе костры, а издательская жажда наживы не стеснялась и дальше разжигать огонь. Сыпались сообщения о гнусных случаях порчи, насылаемой ведьмами. Излюбленной темой газет было колдовство с восковыми куклами: кто-то делал восковую куклу с какого-нибудь владыки, колол ее иглой, и тот каждый укол болезненно ощущал в собственном теле. В другой раз в кровати испанского короля обнаружили сушеную лягушку — определенно тайные чары покушались на жизнь короля. Газетная труба разносила вести о случаях с ведьмами, вызывающими бурю, с глазами, портящими детей, насылающими болезни, летающими на шабаши. Берлинская "Зоннтагишер Постильон" во II номере за 1681 год преподнесла своим подписчикам такую дьявольскую утку:

"В Стокгольме с одной приговоренной к обезглавливанию женщиной вышел тот удивительный случай, что, когда приговоренная опустила голову на плаху, а палач ударил изо всех сил, топор отскочил от ее шеи, словно шея была из стали. Женщина даже не была ранена, только на шее выступила багровая полоса. Власти осмотрели топор и нашли его острым, как бритва".

Авторы газетных уток не довольствовались фантазиями насчет слуг дьявола. Они приводили также пред читательские очи и самого цехмейстера всего дьявольского цеха, т.е. самого дьявола. Мюнхенская "Вохентлихе ординари цайтунг" в 37-м номере за 1628 год стращает так:

"В городе Ицехоэ показался дьявол собственной персоной. Свернул шею более двадцати волам и с такою силою вогнал их в землю, что остались только рога торчать. Оглобли повозок переплел между собою, что пришлось разрубить постромки топором. Приподнял городские ворота и перенес вглубь города на несколько шагов. Что из этого будет!"

А то и стало, что утка не удовлетворилась газетами и захотела полететь дальше. Вверх, в прохладные и чистые сферы науки. В XVII веке одним из наиболее авторитетных журналов был великолепно издававшийся "Theatrum Europaeum" ("Зрелище Европы"). Этот серьезный, имеющий вес журнал с холодной объективностью объявил, что в 1630 году все население города Милана было поражено удивительным событием — появлением в городе дьявола во всем его потустороннем обличье!

Где же откопала газета такую страсть, прямо-таки поганый гриб-дождевик?

Случайность навела на след.

Маленький нессенский городок Ринтельн в 1621 году получил свой университет. Украшением преподавательского состава был профессор И. П. Лотихиус, тогда очень известный муж великой учености. Может быть, чтобы повысить авторитет свежеиспеченного высшего учебного заведения, в 1631 году он решил поразить старые университеты сенсационной диссертацией. Написал он ее по-латыни1 и в том же году издал и ее немецкий перевод. Диссертация была зачитана перед всем университетом. Просто удивительно, как аудитория не повыскакивала на кафедру и не связала профессора. Потому что в докладе стояло:

"Как мы известились из многих сообщений, происходящих от высокоавторитетных мужей, дьявол в настоящее время в Милане обретается и завел там настоящий двор. Каждый день на глазах у всех разъезжает по городу в карете, запряженной четверкой дьявольской породы лошадей, с видом победоносным. Многими придворными окружает себя, кои имеют вид вызывающий в зеленой бархатной с золотым позументом ливрее. И не отрицая, что он есть князь тьмы, зовется герцогом Маммоною".

Я не мог проследить далее полет откормленной научной утки. Подозреваю лишь, что в Милане мог появиться какой-то мошенник и по обычаю разных шаманов выступал с превеликим парадом. Кто-то мог, покачав головой, сказать, что этот необыкновенный незнакомец, может, сам дьявол и есть, и этого оказалось достаточно, чтобы утка встрепенулась и через Ринтельн полетела до Франкфурта.

На эти времена приходится героическая пора уток: к ним относились серьезно.

Позднее, ближе к XIX веку они и сами проделывали то же, что и их любимый предмет — дьявол. Страшась и ужасаясь, смотрел на чудовищные изображения дьявола примитивными художниками человек позднего средневековья. Потом эффект картинок снизился, в них уже видели просто символ;

наконец, изображение дьявола стало карикатурным для восприятия, над ним просто смеялись. С какой продуктивностью плодились утки на страницах современных газет, в той же мере они теряли свою опасность. Читатель, самое большее, вздрагивал, потом, помотав головой, стряхивал лжесенсацию, как живая утка стряхивает с крыльев воду из лужи.

Лженовости было поутихли и стали невинными. Сирены, водяные, морские змеи купались в новостях, отдававших прошлым веком. Незадачливые были это новостишки, будто старых монстров, сошедших с одностраничных газет, подавали заново, только что прикрыв их модным плащом. Одним из таких парадных экземпляров был чилийский монстр. Собственно, его прославила личность самого автора. А это был ни более и не менее как Граф Прованса, который позднее стал королем Франции под именем Людовика XVIII. А в те времена он развлекался тем, что рассылал газетам всякие глупости под псевдонимом. Чилийским чудовищем он порадовал "Журнал де Пари". Волшебного зверя — как писала вслед за своим знатным корреспондентом газета — испанские охотники завалили на морском берегу в Чили. Он походил на сфинкса, но с львиной головой, у него были бычьи рога и огромные ослиные уши. На спине росли крылья, как у летучей мыши. Передняя часть опиралась на гигантские утиные ноги, а заканчивался он тюленьей тушей с плавниками. Чудовище плавало, летало и бегало — ни одно живое существо не могло скрыться от него.

Америка довела разведение газетных уток до самого высокого совершенства. В яростной конкуренции наверху оказывается тот, кто мог бы ослепить подписчика интереснейшим репортажем. Хитро затеянным и мастерски отшлифованным репортажем можно было хорошо заработать.

Невероятно разбухла бы эта книжка, задумай я выложить все известные американские утки. Да и не нужно это, ведь, так сказать, у нас на глазах из-за океана тянутся целые караваны уток. Для наглядности приведу одну, из старых самую известную.

Нью-йоркский "Сан" за 1835 год в 615-619 номерах поместил отчет об астрономическом открытии большой важности. Серия статей с полной основательностью и приличествующей учености холодной объективностью излагала научную сенсацию.

Гершеля, великого английского астронома, правительство командировало в Южную Африку для проведения астрономических наблюдений. Официальный отчет его еще не был готов, — так сообщает "Сан", — однако удалось раздобыть заметки д-ра Гранта, научного ассистента ученого. Поскольку речь идет об интереснейшем открытии века, то "Сан" счел своим долгом первым информировать своих читателей.

Гершель под величайшим секретом изготовил такой телескоп, с помощью которого удалось расстояние между Землей и Луною оптически сократить как бы до ста ярдов. Телескоп состоял из линзы с увеличением в 42000 раз, а также микроскопа и проекционного аппарата, хитроумно соединенных так, что избранную часть Луны можно было проецировать прямо на простыню, развешанную на стене.

10 января, вечером, около половины десятого настал черед наблюдений Луны. И что ж? На экране открылось зрелище, доселе никогда не виданное человеческим глазом: огромные базальтовые горы, по склонам зеленые леса и цветущие луга! Значит, Луну окружает слой воздуха! Пораженное общество было охвачено волнением: ведь тогда здесь, на небесном теле, до сих пор считавшемся безжизненным, должны быть живые существа!

Луна медленно поворачивалась перед линзой телескопа. На экране лиловым огнем заблистали аметистовые скалы, потом появилось мирно пасущееся стадо бизонов. Среди них вьюном вились милые зверьки, похожие на наших коз, но только с одним рогом посередине лба. Поскольку этот мифический зверь есть в гербе английского короля, доктор Гершель назвал очаровательную равнину долиной единорога. В ночь с 11 на 12 января небо было облачным, и наблюдения пришлось прервать. (Какая отличная идея — придать событиям вкус дневника!). 13-го диск Луны предстал им вновь, и тогда последовал сюрприз сюрпризов, великое открытие мирового масштаба.

В окруженной крутыми скалами долине показались жирные, шерстяные овцы, согни овец, как стадо без пастуха. Точь-в-точь такие, будто английские овцеводы экспортировали их на Луну. Зрители от волнения задрожали сильнее. Если есть лунная овца, должен быть и лунный человек!

Высшее изумление не заставило себя ждать.

На краю скал появились человеческие фигуры. Но как они сойдут к своим стадам? Лунные человеки расправили громадные крылья и медленно спланировали в долину. Там их можно было разглядеть поближе. Чрезмерной красотой похвастать они не могли, поскольку высотою они едва достигали четырех футов, тело заросло шерстью медного цвета, а лица были чуть благороднее орангутана. Однако же о большем, чем у земного человека, совершенстве свидетельствовали росшие из спины, в сложенном состоянии достигающие лодыжек перепончатые крылья. Доктор Гершель тут же окрестил их vespertilio-homo, то есть летучий мышечеловек. Некоторое время они крутились перед зрителями, широко раскрывшими глаза: ходили, бродили, купались в озерке и производили впечатление счастливых, невинных существ, хотя согласно статье "среди их любимых времяпровождений некоторые сопоставлять с земными понятиями о приличиях затруднительно".

Потом летучие мышелюди раскрыли крылья, улетели, и отчет доктора Гранта подошел к концу.

Но не было конца волнению, которое передалось всей Америке. Когда весь тираж "Сана" разошелся, издатель сделал специальный выпуск статьи. За несколько дней раскупили 60000 экземпляров. Публика бурно приветствовала весть о существовании лунного человечества. Крохотная группка сомневающихся не смела раскрыть рта. Напрасно заявлял Эдгар По, что замысел статьи взят у него, — публика освистала писателя. Хотя вовсе не надо было ничего доказывать: каждый мог убедиться в том, что "Саузерн литерари мессенджер" еще за три недели до выхода серии в "Сан" начала печатать с продолжениями фантастическую повесть По "Hans Pfaall's journey to the Moon"1. Все было напрасно, американской публике настолько понравилась научная утка, что она не хотела сомневаться. Нью-йоркские и провинциальные газеты заявляли, что статья "Сан" совершенно достоверна и научно обоснована.

То есть наступил тот самый неповторимый случай, когда одурманенная опиумом сенсации публика просто не верила своим глазам.

Энтузиазм остыл только тогда, когда прибыли достоверные вести из Южной Африки. Выяснилось, что во всем этом нет ни слова правды, от чудо-телескопа до летучих мышечеловеков. Автором утки оказался нью-йоркский журналист по имени Р. А. Локе. Выдумка настолько удалась, что в голове газетного потребителя-американца даже через десятилетия маячила сказка о лунных человеках, причем настолько, что в 1876 году "Чикаго таймс" смело запустил лунную утку номер два, согласно которой в Париже смонтировали гигантский телескоп и он открыл подробности лунной жизни. Показались здания, даже можно было видеть рабочих, трудящихся на стройке, к тому же прикованными друг к другу, что указывает на то, что и на Луне известен институт рабства… Мистификация.

МИСТИФИКАЦИЯ

Мистификация — ближайшая прародительница газетной утки.

Надо было перевести это слово, да не найду венгерского соответствия. Пришлось бы выбирать из: надувательства, обмана, отвода глаз, сбивания с толку, розыгрыша, введения в заблуждение, обольщения, вымысла, подделки, наставления носа. Но каждому из них не достает синтетической силы подражания. Какое из них было способно обозначать действие, которым Шамуэль Немеш Литтерати сфабриковал памятники венгерского языка, литературные круги ввел в заблуждение и спровоцировал нескольких коллекционеров на покупку? Короче говоря, это и есть мистификация.

Из богатейшего материала я высмотрел только один характерный пример. Мой выбор пал на него потому, что он находчивее прочих иллюстрирует тот парадокс, что просто невероятно, чему только ни верят люди.

Случилось в 1785 году, что два французских офицера невозможно скучали в форте Нанси. Звали их Форциа де Пиле и Буазжели. Оба потихоньку пописывали. Форциа писал пьесы, оперы, путевые записки, политические статьи. При чтении одной из местных газет в глаза им бросилось, что среди внештатных сотрудников числится аббевильский прокурор Ле Кет, буквально заваливающий газету разнообразнейшей дилетантской чепухой: поэмами, эпиграммами и всяким прочим. Приятели переглянулись: вот случай развеять гарнизонную скуку. Изобрели в действительности несуществующего типа и окрестили его Келло-Дювалем. Этот Келло-Дюваль пустился в переписку с прокурором и щекотал авторское честолюбие того до тех пор, пока его не удалось вовлечь во всякие неслыханные розыгрыши.

От успеха у приятелей загорелись глаза. Продолжая розыгрыш путем переписки от имени Келло-Дюваля, они наставили нос еще целой куче жертв. Позднее Форциа решил, что было бы жаль, если такая многосложная переписка пропала бы для грядущих поколений. Он собрал в один том письма и ответы и в 1795 году издал под заглавием "Correspondance philosophique de Caillot-Duval" ("Философская переписка Келло-Дюваля"). Этой книги сейчас осталось один-два экземпляра; интересующиеся вынуждены довольствоваться ее новым изданием Лоредана Ларшей, вышедшим в 1901 году малым количеством экземпляров и в библиофильском переплете.

Книгу имеет смысл перелистать не только из-за ее странного содержания. Мы найдем в ней очень интересные документы того, что человеческое тщеславие не только слепо, но и алчно, оно заглатывает самую грубую приманку.

Розыгрыш прокурора Ле Кета начинался с льстивого письма, в котором Келло-Дюваль представлялся молодым начинающим писателем, поздравлял прокурора с такими превосходными стихами и просил позволения прислать на разбор одно из своих несовершенных произведений. Прокурор, так сказать, попался на крючок. Он благодарил за признание и ободрял юного поэта, чтобы тот слал свои зеленые стишки. Келло-Дюваль пишет снова и уже теперь взрывает ракету самых нескромных похвал. А что до его собственного произведения, это состоящая из двадцати четырех песен поэма, воспевающая деревенские радости. За это время он-де послал ее в Париж, в типографию, как только будет сделан первый оттиск, он тут же перешлет его в Аббевиль. Под конец скромно упоминает радостную новость, что вот-де Ее Величество русская царица назначила его, Келло-Дюваля, членом императорской академии в Петербурге!

Ответ Ле Кета: он горит желанием прочесть поэму и от всего сердца поздравляет с наградой. Прекрасная вещь стать членом какой-нибудь академии, он-таки был бы очень счастлив получить такую награду.

Видя, на какого великолепного медиума они наткнулись, приятели дали свободу фантазии и нахальству. В ответном письме Келло-Дюваль разъясняет, что в литературное общество можно проникнуть, если у писателя есть необходимые связи. Заслуг самих по себе еще недостаточно. Он попал в петербургскую академию на том основании, что ему удалось завоевать дружбу герцога Кабардинского, который приходится племянником черкесскому князю Гераклу и является очень важным лицом при санктпетербургском дворе. Келло-Дюваль не сомневается, что князь окажет ему любезность и замолвит словечко царице насчет принятия в члены академии господина Ле Кета. Но для этого необходимо, чтобы господин Ле Кет и сам бы постарался войти в милость к князю, чего проще всего и лучше всего можно достигнуть, написав поэму, прославляющую герцога Кабардинского. Таким образом, он подтолкнул Ле Кета написать оду, а он, якобы, снабдив ее соответсвующим комментарием, доставит герцогу. В части содержания достаточно того, что герцог является отпрыском владетельных князей, а его жена в свое время дала жизнь пяти близнецам. Все пятеро мальчики, все живы и геройствуют в армии царицы.

В изложении все это — превздорнейшая околесица. Но отмеряна она была так ловко, а поэт-дилетант был так ослеплен своим тщеславием и амбицией, что даже не заметил дьявольской интриги. Схватил наживку и в обмороке от счастья затрепыхался на удочке Келло-Дюваля. Добрый совет был с благодарностью принят. По его мнению, видите ли, тоже необходимо сложить герцогу Кабардинскому оду, и он уже приступил, как только будет готово, вышлет ее тотчас же.

Приятели завопили от удовольствия и с волнением стали ждать оды. Через десять дней она прибыла, столько времени понадобилось поэту, чтобы выстрадать ее.

Она начинается просьбой к герцогу Кабардинскому принять поклонение от скромного поэта, который всегда презирал и отметал подлую лесть. Но сейчас совсем другой случай, ибо сама Минерва тоже зааплодирует, услышав прославление мужа, происходящего из великой фамилии, но более возвеличиваемого собственными добродетелями. Драгоценным александрийским стихом прославляет прокурор русского герцога и, наконец, просит у Судьбы ввести его вместе с Кабардинским в храм Памяти1.

Судьба выполнила пожелание господина Ле Кета. Благодаря книге Келло-Дюваля он-таки вошел в храм Памяти, но сверх этого не получил никаких милостей, потому что переписка неожиданно оборвалась и мечта о санкт-петербургской академии развеялась, невзирая на аплодисменты Минервы.

У герцога Кабардинского оказались другие заботы. Он написал письмо мадемуазель Сулнье, приме-балерине парижской оперы. Рассыпаясь в изысканных выражениях, он уверял ее, что весть о ней пришла и на далекий север и он-де горит желанием познакомиться, как только приедет в Париж. Несколько месяцев еще придется пробыть ему в Германии, при дворе одной из царствующих особ, но он послал своего гофмейстера в Нанси и доверил ему вручить это письмо.

Гофмейстер, сиречь Келло-Дюваль, с готовностью пересылает письмо мадемуазель Сулнье. Ответ просит в Нанси.

Но фея оперы осторожна. Вместо нее дело ведет ее сестра. Она тактично интересуется, каковы намерения герцога. Келло-Дюваль отвечает: он намерен предложить меблированный особняк, предоставить двух лакеев и кучера, к кучеру дает и карету, лошадей тоже, наконец, помимо полного содержания, еще пятьдесят золотых в месяц, не говоря о мелких подарках. Все это, конечно, вопрос второстепенный, в первую очередь важны чувства мадемуазель, решение ей должна подсказать симпатия. Прилагалось письмо лично для мадемуазель, в котором перечислялись добродетели герцога, который, правда, женат, но брак его по расчету, и сердце его жаждет понимания. О пяти близнецах на сей раз Келло-Дюваль умолчал.

Золотой фазан пошел в западню. Хотя мадемуазель Сулнье как прима-балерина получала 7000 франков оклада и снимала особняк, карета, лошади у нее тоже были, предложение герцога все же показалось ей достойным обсуждения. Началась переписка, продолжавшаяся несколько месяцев, в которой сестра и Келло-Дюваль обсуждали подробности. Но в один день нити интриги оборвались, потому что у двух парижанок оказалось больше ума, чем у провинциального прокурора. Они раздобыли Готский альманах и выяснили, что герцога Кабардинского не существует. Переписка оборвалась, мадемуазель отказалась от миража герцогской любви и довольствовалась куда более скромной парижской действительностью.

Два литературных озорника не жалели сил на переписку.

Они написали придворному обувщику в Париж: смог бы он сделать им туфли без шва! Затронутое тщеславие среагировало и здесь — обувщик ответил: так точно, смог бы, но в настоящее время не может, потому что двор занимает все его время. — Предложили одному книготорговцу купить иллюстрированный, чрезвычайно редкий фолиант, напечатанный в 1400 году. Книготорговец с волнением заинтересовался книгой, отпечатанной до изобретения книгопечатания, но, к сожалению, за это время Келло-Дюваль продал ее королевской библиотеке за 3000 франков наличными и 300 франков пожизненной ренты, каковая рента после его смерти перейдет к его бабушке. — Написали капитану французской гвардии, что Келло-Дюваль желал бы записать в гвардию двух своих племянников. Оба одинакового сложения, только младший на три дюйма выше старшего брата, и возраст у них совершенно одинаковый, один всего 18 лет от роду, другой двадцати семи. Достойный воин не заметил кувыркающуюся по углам клоунаду и ответил, что с удовольствием повидает молодых людей и сразу же прилагает бланки, которые необходимо заполнить для пропуска. — Лестное письмо написали они славному седельных дел мастеру: Келло-Дюваль желал бы завязать родственные связи с мастером, чье имя пользуется доброй славой в своем ремесле, и ежели у того найдется дочь подходящего возраста, он осмеливается просить ее руки для своего единственного старшего сына. Седельщик незамедлительно отвечает: в самом деле, у него есть 16-летняя дочь, хорошенькая, прекрасно воспитанная девица, и он счастлив отдать ее за молодого человека из хорошей семьи, как юный Келло. — Одному парижскому естествоиспытателю Келло-Дюваль представился любителем птиц и рассказал, что в порядке эксперимента посадил в одну клетку сову и иволгу, они на удивление привыкли друг к другу и спарились. Сова отложила два яичка, высидела их, и получились одна сорока и один горбоносый воробей. Как это возможно? Ученый с достоинством отвечал, что, хотя случай и не совсем обычен, но в природе все возможно. Мол, господин Келло-Дюваль, соблаговолите сообщить более подробно, каково оперение птенцов и в особенности о том, кто из них — воробей, иволга или сова поднимает больший шум при его приближении, в последнем случае ему не дожить и до весны.

А что касается двух наших писчих пташек, всего они составили и отправили 120 писем. В истории мистификаций пальма настойчивости принадлежит им.

ЛОНДОНСКИЙ "БОТТЛ ХОУКС"

С пари я начал эту главу, пари и закончу.

Келло-Дюваль дурачил людей поодиночке. Пари герцога Портлендского в 1749 году, которое и сейчас поминают как "боттл хоукс", показало, как можно легко одурачить толпу с помощью очевиднейшим образом глупейшей афишки.

Герцог в своем клубе предложил пари, если он даст объявление о каком-нибудь совершенно невозможном и невероятном зрелище, лондонская публика примчится и заполнит театр.

— Может быть, и не совсем так, — усомнился граф Честерфилд. -Ведь если вы объявите, что на глазах у публики залезете в бутылку из-под вина, вам не поверит никто.

Герцог заключил пари.

В лондонских газетах вскоре появилось объявление:

"В понедельник, 16-го сего месяца, в хеймаркетском театре один артист выступит перед публикой с поразительными номерами.

1. По желанию публики он на своей трости будет с превеликим совершенством имитировать любой музыкальный инструмент и к тому же петь неподражаемо прекрасным голосом.

2. Показав обыкновенную винную бутылку, кою любой может осмотреть, поставив оную на стол посреди сцены, и безо всякого к тому фокуса, на глазах у публики спрячется в бутылку и будет продолжать пение внутри ея.

В креслах и ложах публика может являться в масках, и он назовет, кто есть кто.

Цена билетов: партер 7 шил. 6 пен., Ложа 5 шил., Балкон 2 шил. Билеты продаются в кассе. Начало представления 6 часов, конец после 8 часов.

Примечание: коль скоро после представления некие джентельмены или леди пожелают вступить в соприкосновение с умершими близкими, артист за отдельную плату осуществит такую связь. Пожелавшие увидят усопшего и будут беседовать с ним, как с живым.

Представление видели князья Европы, Азии, а также Африки. Широкой публике такой случай предоставляется один-единственный раз. В частных домах стоимость представления 5 фунтов.

Эффект превзошел самые большие надежды герцога. В Лондоне целыми днями только и было разговору, что про человека в бутылке. Вечером в день представления публика заполнила театр, не оставалось ни одного свободного стула, даже за стоячие места едва не дрались.

Волнение нарастало. Часы показывали шесть, а еще ничего не случилось. Напряжение ожидания начало разряжаться криками и топаньем ног. Наконец, перед занавесом появился человек из театра. Часто кланяясь, он попросил прощения за опоздание. Дирекция также возмущена, если артист не появится через четверть часа, касса вернет стоимость билетов.

Дисциплинированная английская публика подождала четверть часа. Когда последняя секунда истекла, из одной ложи начали швырять на сцену горящие спички. Пожара, к счастью, не случилось, но паника началась. Словно по сигналу, публика налетела на театральный реквизит и стала ломать все, что попадало ей под руку. Женщины с визгом разбегались, мужчины неистовствовали. Когда все было разгромлено в прах, обломки вынесли на улицу, сложили в костер и подожгли в знак радости.

Директор театра отчаянно оборонялся. У него театр арендовали, он больше ничего не знает.

Клуб молчал. Только спустя годы секрет пари был раскрыт.

По Лондону прошла буря смеха. Газетные юмористы неделями жили этим "хоукс"-ом. Вышел поток карикатур и фельетонов. Один из памфлетов — возможно, его выпустили сами шутники — пытался объяснить причину неудачи. По памфлету вышло так, что артист на квартире у одного джентельмена за 5 фунтов так глубоко залез в бутылку, а джентельмен, раз, и заткнул бутылку, с тех пор несчастный так и сидит в тюрьме-бутылке, как джин из "Тысячи и одной ночи". Джентельмен изредка вынимает затычку и подкармливает артиста. Вскоре он намерен выпустить пленника перед публикой, о дате публика будет осведомлена через прессу.

Может быть, и нашелся кто-то, кто поверил этому.