УПП

Цитата момента



Нервные в клетке не восстанавливаются.
Ой!

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Она сходила к хорошему мастеру, подстриглась и выкрасила волосы в рыжий цвет. Когда она, вся такая красивая, пришла домой, муж устроил ей истерику. Понял, что если она станет чуть менее незаметной и чуть более независимой, то сразу же уйдет от него. Она его такая серая и невзрачная куда больше устраивала.

Наталья Маркович. «Flutter. Круто, блин! Хроники одного тренинга»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/d542/
Сахалин и Камчатка

ИСКУССТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК ГОМУНКУЛУС

Если алхимик способен в своей бурлящей пробирке приготовить средство, дающее вечную молодость, то есть побеждающее смерть, то почему бы ему не добиться победы на другом полюсе, там, где торчит вечный вопрос тайны рождения? Почему бы ему не вызвать к жизни искусственного человека?

Гомункулус — человек, искусственно созданный, — со времен Парацельса1 начинает все более искушать. До тех пор о нем ходили какие-то туманные понятия. Парацельс был первым, кто дал точные указания, каким образом его надо производить на свет. Это удивительный человек, в мозгу которого смешались успешно практикующий врач, колдун, изобретатель и оккультист смутных верований. Его диссертация "De nature rerum" ("О природе вещей") содержит сведения о гомункулусе.

"Много споров шло вокруг того, дала ли природа и наука нам в руки средство, с помощью которого можно было бы произвести на свет человека без участия в том женщины? По-моему, это не противоречит законам природы и действительно возможно. Приступать к этому надо так: положи в пробирку щедро человеческих яйцеклеток, запечатай, сорок дней держи в тепле, кое соответствует теплу внутренностей лошади (то есть зарой в конский навоз), пока не начнет бродить, жить и двигаться. В ту пору он уже обретет человеческие формы, но будет прозрачен и нематериален. Следующие сорок недель каждодневно с тщательностью надо питать его человеческой кровью и держать в том же теплом месте, на что из него станет настоящий, живой ребенок, точно такой же, как и рожденный от женщины, только намного меньший. Это то, что мы зовем гомункулусом. Далее воспитывать его следует с заботой и прилежанием до тех пор, пока вырастет и начнет подавать признаки разумного существа"1.

Продолжение теряется в характерном для Парацельса смутном тумане. Но все же выясняется, что гомункулус — существо полезное, потому что обязанный жизнью науке, он все знает безо всякого ученья, причастен к таинствам природы и может привести своего хозяина к великим победам.

Похоже, что шарлатан удовольствовался собственной наукой и не прибегал к советам искусственного человечка, потому что его биографам ничего не известно о том, были ли в кругу его семейства Гомункулусы. Работы последовавших за ним алхимиков также глубоко умалчивают об опытах вокруг выращивания младенцев в пробирках.

Известен единственный случай, когда удалось выманить на свет даже не одного, а десять гомункулусов.

Один графский секретарь по имени Каммерер начиная с 1773 года вел точный дневник расходов, доходов и событий дня в путешествиях своего хозяина графа Франца Иосифа Куэффштейна2.

Сухо и объективно перечисляет он, сколько уплачено по гостиничным счетам и за рисовую пудру для париков, и каким образом происходило вызывание к жизни десяти гомункулусов.

Согласно дневнику во время путешествия по Италии граф познакомился с неким аббатом Желони. Этот тоже жил, зарывшись в свои мысли, помеченные крестом с розой, как и Куэффштейн. Обе родственные души заперлись в таинственной лаборатории Желони, где в течение пяти недель при днем и ночью полыхавшем очаге колдовали над тайной жизни. Настойчивая работа была успешной: в один прекрасный день в глубине колб зашевелились новорожденные от науки. Десять гомункулусов кишело перед изумленными очами секретаря: король, королева, архитектор, монах, рудокоп, монахиня, серафим, рыцарь, один голубой и один красный духи.

Каждого из них засунули в отдельную заполненную водой двухлитровую колбу и тщательно завязали коровьим пузырем. Словно банку с вареньем. Даже приложили восковую печать, чтобы крохотные человечки-амфибии не разбежались. Колбы вынесли в сад и закопали в навозную кучу. Четыре недели подряд навозную кучу ежедневно поливали какой-то таинственной жидкостью, от чего она начала бродить. Брожение возымело какое-то усиленное действие на крохотные существа, потому что они там пищали, как мыши. На двадцать девятый день колбы выкопали и внесли в лабораторию, и через несколько дней таинственных манипуляций Каммерер снова увидел своих маленьких знакомцев.

Он был поражен происшедшей в них переменой. Они выросли, развились, на них уже появились характерные признаки будущей жизни. У мужчин выросла борода, на лице женщин заблистало ангельское очарование. Аббат приодел их: король получил корону и скипетр, рыцарь — щит и меч, королева — драгоценное ожерелье.

Однако с их ростом множились и заботы. Каждые три дня их приходилось кормить какой-то таинственного состава пищей и всякий раз вновь запечатывать в колбы, потому что пленники все больше выказывали склонностей к побегу. Впрочем, нрава они были коварного, монах во время кормления укусил аббату мизинец.

До сих пор дневниковые записи Каммерера выглядят, как если бы он переписывал неизвестную сказку Э. Т. А. Гофмана. Но потом вдруг следует достоверная запись: граф возвратился в Вену и представил свои создания в тамошней ложе креста и розы. Подробностей об этом представлении секретарь не записал, заметив только, что граф одного из зрителей отлучил от зрелища, потому что тот нашел заметить о гомункулусах, что они просто "скверные жабы". С другой стороны, он упоминает некоего графа Туна, который с полным доверием отнесся к Куэффштейну и позднее вместе с ним производил эксперименты. Этот граф Тун действительно в то время значился в Вене. Был известен как чудо-доктор, лечил наложением рук и будто бы с прекрасными результатами. Его карьера прервалась в 1794 году в Лейпциге, где при известии о его приезде собралось столько больных, что он был не в силах заниматься со всеми. Тогда он придумал завязать больным глаза и проделывал свои фокусы-покусы вместе со своими ассистентами. Дело получило огласку, и граф с того времени исчез из виду.

Продолжаю рассказ о дневнике секретаря.

По мере взросления гомункулусы становились все резвее. До сих пор они просвещали своего хозяина мудрыми беседами и подавали мудрые советы. Но потом все переменилось. Король выступал только по политическим вопросам; королева слушать ни о чем не желала, кроме как о правилах этикета; рудокопа интересовали только события подземного мира. Если у них было плохое настроение, они сердили графа бессмысленными дразнилками, впрочем у него и без того было мрачное расположение духа в связи с одним траурным событием. Он хотел спросить монаха, каким образом можно разыскать одну запропавшую рукопись Парацельса, и тут случилось несчастье. Колба выскользнула у него из рук, разбилась, монах выпал и тоже разбился. Напрасно пытались его лечить, склеивать, даже гипнотическая наука графа Туна потерпела крах. Монах приказал долго жить. Из плотной черной бумаги склеили ему гроб и похоронили в саду, а его приемный отец полил могилу слезами.

Беды продолжались. Однажды Каммерер вошел в лабораторию и с ужасом увидел, что король выскочил из колбы и яростно пытается сорвать печать с колбы королевы. Секретарь поднял шум, граф примчался, и они начали преследовать гомункулуса, который, сатанински вращая глазами, перепрыгивал с одного предмета мебели на другой. Его смогли поймать, только когда он буквально свалился от усталости. Но и тогда у него стало сил вцепиться в нос своему хозяину.

Еще одно разочарование ожидало главу семейства гомункулусов. Он не мог смириться с потерей монаха. Они проводили новые эксперименты с графом Туном: хотели сварганить адмирала. Искусственный адмирал у них таки получился, но был ростом с пиявку, дернулся несколько раз и на том завершил свою короткую жизнь.

Здесь секретарский дневник умолкает. Он так и не рассказал, чем кончилось человеководство. Оккультный альманах говорит, что графа убедили мольбы жены, убивавшейся по тому поводу, что муж так искушает господа, и граф рассеял свое противоестественное семейство. Как он с ними покончил? Куда они подевались? Не известно.

Без ответа остается и вопрос, была ли какая-нибудь основа у этой чудесной истории? Или же секретарь попросту все выдумал? Если да, то с какой целью? Парацельсисты ни капли не сомневаются в достоверности случая; по их мнению Куэффштейн совершенно определенно смешал и заварил настоящих гомункулусов по рецептам Парацельса. Другие хотя и продолжали линию парацельсистов, находили теорию гомункулусов чересчур авантюрной. Законы природы так выворачивать нельзя, — говорили они. В противоположность этому все данные указывают, что искусственные человечки не могли быть не чем иным, как встречаемыми в учении Парацельса элементарными духами, они сверхъестественны, но подчинены законам природы, они промежуточные существа, располагающиеся между человеком и миром духов.

Смутность такого объяснения настолько ясна, что и я сам принял бы его, если бы мой глаз не задержался на бычьем пузыре, которым завязывали колбу. На ум пришла старая площадка с аттракционами в городской роще, где ребенком я подолгу дивился на чертика по имени Минимакс, помещенного в стеклянную пробирку. "Минимакс! Выполняй свой долг!" — командовал ему хозяин, и тот нырял на дно банки, потом по новой команде снова, болтаясь, всплывал вверх. Основанную на законах физики игрушку показывали на ярмарках во Франции под названием "Diable cartesien", весьма неточно, но будто бы она была изобретена Декартом. Смысл ее в том, что в банку, доверху заполненную водой, кладут фигурку чертика и уравновешивают наплаву. Внутри игрушки находится воздух, который проходит внутрь через дырочку внизу живота. Банка затянута бычьим пузырем. Теперь, если кто-то нажмет на пузырь, вытесняемая вода попадет внутрь чертика, увеличивающийся вместе с тем вес увлечет его на дно. Когда давление уменьшится, воздух вытеснит воду из живота и послушный Минимакс снова затанцует на поверхности воды.

На все это можно ответить: хорошо, граф привез игрушку из Италии, а чтобы мошенничество не вышло на свет, заморочил голову и секретарю. Но каким образом один из Минимаксов-гомункулусов мог выскочить из водяной тюрьмы и запрыгать по мебели?

Ответ я нашел в печальной истории процессов над ведьмами; в июне 1603 года парижский парламент приговорил к смерти женщину по имени Маргарита Буше. Против нее было выдвинуто обвинение, что она содержала дьявольское существо, живую мандрагору, кормила и ухаживала за ней. Несчастная женщина под пытками созналась, что обвинение истинно, Мандрагору ей поручил ее прежний хозяин. Гнусный безобразный карлик, совсем как обезьянка…

Влюбленный король графа Куэффштейна тоже, должно быть, был куплен в Италии: как-то бродячий савояр выдрессировал маленькую обезьянку. Аббат Желони обучал графа не оккультным таинствам, а приемам фокусников. Ослепленный. секретарь не делал иного, чем те, кто распространяет слухи о таинственных событиях — приукрашивал, прибавлял, присочинял и под конец сам уже поверил, что видел не шаловливую обезьянку, а влюбленного гомункулуса.

ДИТЯ СНОВИДЕНИИ

Итак, согласно учению Парацельса человеческие существа можно создавать и без участия женщины. Если эта теория справедлива, то из этого следует, что женщины могут производить детей на свет способом, отличным от естественного.

И у нас есть тому доказательство, к тому же в форме судебного приговора!1

Случилось в городе Монпелье, благородный сеньор по имени Ожемер поступил на службу к кардиналу Валеттуи и удалился вместе с ним в Эльзас. После четырех лет на чужбине он усоп. По различным причинам супруга его не могла сопровождать мужа ко двору монсеньора кардинала, а оставалась в их замке во Франции и провела четыре года в честном одиночестве.

Очень удивились младшие братья усопшего, господа Де Ла Форж и Де Бурж-ле-Монт, когда через некоторое время после смерти своего брата они узнали, что госпожа Маделина, вдова, имеет находиться в благословенном положении. Удивление их переросло в возмущение, когда им сообщили о наступлении радостного события, что вдова дала жизнь мальчику. Конечно, они бы недолго разбирались с нравственностью своей невестки, да только мальчика записали в книгу как законного сына покойного господина Ожемера, а затем, как тому положено быть, ввели в права законного наследования всех благ, оставленных усопшим господином.

Этого проглотить уже было нельзя. Оба брата начали процесс о признании незаконности рождения. Результат можно было предвидеть. Когда подтвердилось, что вдова четыре года в глаза не видела мужа, суд постановил, что муж не может быть отцом, а потому ребенка признал незаконным и лишил права наследования.

Вдова не успокоилась этим приговором. Она подала жалобу в гренобльский парламент2. Она жаловалась, что во время отсутствия мужа вела чистую и добродетельную жизнь, не допуская мужчин близко, поэтому абсолютно исключено, что отцом ребенка был чужой мужчина. В противоположность тому случилось, что незадолго до своей смерти муж навестил ее. Но не в действительной жизни, а во сне. Однако во сне все происходило так, как то обычно бывает промеж супругами. Вскоре сказались и последствия, и тогда она тут же рассказала этот случай многим свидетелям. Она потребовала допросить свидетелей, а также специалистов.

И тут последовал поворот, от которого у многих трезво мыслящих людей отвалился подбородок.

Гренобльский парламент потребовал доказательств.

Заслушали свидетелей, а именно Элизабет Дельбериш, Луизу Накард, Мари де Салле и других благородных дам. Они клятвенно показали, что госпожа Маделина уже на самой ранней стадии своего положения рассказала им чудесный сон свой и заверила их, что никогда не имела дела с чужими мужчинами, стало быть ребенок, которому предстояло родиться, может быть только плодом чрезвычайно ясного сна.

Этот ценный материал доказательств подтвердили четыре акушерки: Жильметта Гарнье, Луиза Дарто, Пьеретта Шуфаж и Мари Ламен. Четыре ученые дамы единогласно показали, что вещь эта в самом деле возможная, они имеют сведения о нескольких подобных случаях.

Суд был добросовестен. Он не удовлетворился показаниями армии женщин. Были вызваны в качестве экспертов четыре авторитетнейших врача: Дени Сардин, Пьер Меро, Жак Гафье, Аленор де Беллевиль, подробно аргументированное мнение экспертов было таково, что случай не столь уж невероятен. Один из самых веских аргументов им представили турецкие гаремы, где по словам экспертов часто случается, что, хотя женщины в нем совершенно закрыты от внешнего мира, да и муж не всегда исполняет по отношению к ним свои супружеские обязанности, все же бывает, его одаривают плодами односторонней к нему любви. Эта аргументация, как сказал Харшдерффер "не годится для скромного уха". Гренобльский парламент положил эти веские доказательства на чашу весов, и они тут же потянули в пользу мадам Маделины. Беспримерное постановление суда гласило так:

"Принимая во внимание доказательства, соображения и аргументы, представленные врачами разных орденов города Монпелье, акушерками и другими должностными лицами по поводу возможности и достоверности означенного факта, суд постановляет объявить означенного ребенка законным сыном и наследником господина Ожемера. Далее, суд обязывает господ Де Ла Форж и Де Бурж-Ле-Монт, как истцов, означенную женщину Ожемер объявить честной и добродетельной госпожой, а по вступлении настоящего постановления суда в силу составить письменное подтверждение тому. Подписано 1637 года, февраля, 13 дня".

Это уже более, чем много. Еще куда ни шло, пусть ребенок носит имя, пусть владеет имуществом, но составлять удостоверение о нравственности распутной невестки и потом годы сносить насмешки общества города Монпелье — это уж нет. Совершенно очевидно, город сговорился в интересах вдовы. Отец во сне умер, не мог вмешаться, но только настоящий отец сидел себе в каком-то высоком чине и дергал оттуда нити этой странной марионеточной игры.

Оба брата, огорченные, подали кассацию в суд третьей ступени. В те времена это был по закону парижский верховный суд. Сюда руки монпельерских и гренобльских заговорщиков не достигали. Верховный суд скоренько навел порядок. Он отменил гренобльский приговор, как в высшей степени ошибочный, объявил дитя сновидения незаконным и лишил наследства.

Венгерская поговорка по поводу решения монпельерского парламента и компетентного мнения врачей сказала бы: из пустой дыры пустые ветры дуют. И попала бы в точку, потому что в те времена крепко придерживались одного старинного научного суеверия, согласно которому ветер имеет оплодотворяющую силу.

Уже в который раз мы наталкиваемся среди трудов классических авторов на источники своеобразной физиологической теории. Вергилий1 в "Георгиконе" (III, 217) поет задумчивые стихи западному ветру Зефиру, который оказывается способен взять на себя отцовскую роль в табунах, неся материнство кобылам без участия жеребцов. Это чудо Плиний облекает в научную форму и с присущей ему лапидарностью говорит так:

"Известно, что в Португалии в окрестностях Лиссабона и Тахо кобылы поворачиваются к западному ветру и от животворящей силы его зачинают. Такой жеребенок будет очень скор, но не проживет более трех лет"2.

Бейль странные любовные обычаи португальских кобыл нашел достойными подробного изучения3. Еще несколько латинских авторов приняли за чистую монету любовные заигрывания Зефира (Варрон, Солинус, Колумелла), что само по себе и не было б бедой, но шаловливый ветер и в XVI веке не хотел остепениться. Бейль среди многих других упоминает Луиса Карриона, преподавателя лувенского университета, как убежденного сторонника Отца-ветра. Ветреная сплетня вообще характерна для образа мыслей кабинетного ученого: он не выходит из-за своего письменного стола и скорее верит букве, чем путешественникам, побывавшим в Португалии и бесплодно выспрашивавшим там про жеребых кобыл. Не видел такого там никто, у тамошних жеребят у всех есть законные отцы.

Мало-помалу выяснилось, что же составило основу этой легенды. Когда-то очень давно финикийские мореходы объехали тогда еще неизвестные края на западном берегу Иберии и вернулись домой с вестью, что там теплый океанский ветер делает землю плодотворной и, в частности, там, на пышных лугах пасутся лошади, скорые как ветер, будто бы отцом их был сам ветер. Кто-то подобрал оброненные крохи вестей, замесил их, полил научным соусом и подал.

Гренобльский парламент, возможно, и не посмел бы выступить с таким лихим приговором, если бы в те времена все еще не пережевывалось классическое жаркое допотопных новостей. Если португальские кобылы вырвались за пределы законов природы, почему бы того же не сделать французской благородной даме, особенно если она это проделала с собственным мужем или, по крайней мере, с его образом во сне.

Будто бы сто лет спустя, в середине XVIII века лондонское научное общество, то есть сама английская академия наук занималась подобным случаем. Подробных сведений об обсуждении и о результате мы не имеем, но что-то, по-видимому, должно было быть, это подтверждается колючей сатирой Сэра Джона Хилла, лондонского врача, лютого врага академии, изданной под псевдонимом Абрахам Джонсон. Ловкая научная насмешка стала ходким чтивом, ее перевод на французский был даже в библиотеке Марии-Антуанетты. Она называлась "Lucina sine concubitu"4.

Она исходит из модного тогда научного воззрения, что в воздухе кишит множество так называемых анималькулъ, то есть невидимых простым глазом существ. Попадая в женский организм, они пускаются в рост, и при благоприятных условиях из них может развиться настоящий человек. Этим-де и объясняется благоприятное размножение португальских кобыл, поскольку западный ветер наполнен такими анималькулями. Он, Абрахам Джонсон, и изобрел прибор цилиндрико-катоптрико-ротундо-конкаво-конвекс. С его помощью он отфильтровал от западного ветра целую кучу анималькуль, разложил их на бумаге, как грены шелковичного червя. Под микроскопом было хорошо видно, что это совершенно развитые мужчины и женщины. В научных целях он продолжал экспериментировать с ними — дал их в питье служанке, и та от них впала в обычное интересное положение.

Злорадная насмешка вконец общипала у Зефира павлиньи перья отцовства. Французы продолжали плести нить насмешки, и уже в следующем году по рукам ходила сатира под щекотливым заголовком "Concubitus sine lucina, ou plaisir sans peine" (Лондре, 1752).

Кстати, самым милым эпизодом успеха книги про Луцине было то, что Халлер воспринял ее совершенно серьезно и внес в свою работу "Biblioteca anatomica" ("Анатомическая библиотека". 1774-77).

Пример португальских кобыл оплодотворил фантазию составителей анекдотов. Только у нас не ветер выступал в роли отца, а снег. "Cent nouvelles nouvelles" ("Сто новых новелл") — под таким заголовком в 1432 году вышедший сборник новелл рассказывает, впрочем уже много раз пересказанную, историю о том, как один купец возвращается домой после десятилетнего отсутствия и находит дома одним ребенком больше, чем оставил, уезжая. У жены готово объяснение:

"Клянусь, кроме тебя, не знаю другого мужчины, но случилось так, что как-то поутру вышла я в сад набрать щавелю, да один листик разжевала и проглотила. К щавелевому листу пристала свежая снежинка. Как только я ее проглотила, тут же почувствовала, как тогда, когда другими детьми тяжелела. Конечно же, ясно, что и этот красивый ребенок наш с тобой сынок". Муж был человек торговый, осторожный, сделал вид, будто поверил удивительной истории. Обождал года два, как мальчик подрос, тогда и взял его с собой в путь торговый, а в Африке и продал его за сто золотых. Как вернулся он домой, стала его жена пытать: где сынок? "Ох, дорогая, -вздохнул муж, — а то и случилось, как вышли мы на берег африканский, жара стояла великая, и стал наш сынок, который ведь от снега рожден, стал вдруг таять, не успели мы прийти к нему на помощь, как он от южного солнца прямо на глазах у всех и растаял".

Анекдот, во всяком случае, указывает на то, что и в те времена такое отцовство не считали возможным. Позднее Грекур1 взял этот сюжет для своего стихотворения "L'enfant de neige" ("Ребенок от снега"). В Венгрии Шамуэль Андрад переделал снег в сосульку, должно быть, заснеженную щавелинку не счел вероятной. В шутливом рассказе "Гашпар-сосулька" у него жена оправдывается так: "Как-то зимой вышла я в сад пройтись и с таким великим желанием думала о тебе, будто наяву была с тобой. Там в саду сняла я с застрехи большую сосульку да и съела; и стал от этого этот беловолосый ребенок, окрестила я его в память о том Гашпаром-сосулькой".)

Наиболее яркий сюжет о случившемся в отсутствии мужа прибавлении семейства обработал Йокаи в романе "Прожженный авантюрист XVII века". Конечно, с пера Йокаи история сошла куда интереснее, чем ее оригинальный источник "Rheinischer antiquarius", который излагает ее буквально в нескольких словах: авантюриста, который в Голландии сумел жениться на богатой, тщеславная жена уговорила вступить в военную службу в Ост-Индии и добыть себе офицерский чин. Проходят годы, когда офицер возвращается домой и т. д. Жена объясняет, как-то ночью думала о муже с великим желанием, и тогда он чудесным образом "отнес ее в Ост-Индию", а оттуда после краткого супружеского свидания "перенес назад домой". Муж повел себя мудро: сделал вид, будто поверил, только вскоре заманил жену на прогулку да и столкнул в зыбучие пески.

Этим свиданием во сне круг легенд возвратился ко сну монпельерской вдовы. Чтобы совсем замкнуть круг, скажу только, что про голландского курьера во сне рассказывает и ученый Мартин Зайлер. Его книга называется "Miscellanea oder Allerley zusammen getragene politische, historische und andere denckwurdige Sachen" ("Мисцелане, или всякого рода политические, исторические и прочие памятные дела", Нюрнберг, 1661). Ульмский профессор располагает более широкими сведениями об этом случае. "В 1657 году в Виссингене случилось, — пишет он, — и так произошло, что соломенную вдову добрые духи доставили к мужу в Ост-Индию".

Судя по заглавию книги, этого романтического воздушного курьера автор включил в свое собрание как правдивую историю, достойную внимания.



Страница сформирована за 0.69 сек
SQL запросов: 171