ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ЧУДАКА
Чудак — понятие не слишком красивое, но я вынужден использовать его, потому что оно ближе всего по смыслу к "эксцентричному" человеку, т. е. человеку, не удержавшемуся в центре нормальной общественной жизни.
Есть еще "человек с заскоком". По мнению Вильмоша Толнаи13, это определение относится к такому человеку, "который обладает совершенно нормальным разумом, но в каком-то одном конкретном вопросе придерживается определенной идеи, мысли или привычки и не идет ни на какой компромисс".
Народ точно определяет разницу между чудаком и человеком "с заскоком". Для первого характерен какой-то умственный дефект большей или меньшей степени, а вот человек "с заскоком" может быть абсолютно нормальным. Иногда самый большой гений находит в своих мозгах немного места для какой-либо странности. (Только не надо каждому человеку "с заскоком" считать, что он уже произведен в гении.)
Сборники анекдотов, иллюстрированные семейные издания часто давали людям повод посмеяться над заскоками великих мира сего. Наиболее известны странные приемы, с помощью которых писатели, ученые и артисты раздували в себе затухающее пламя творчества. "Шиллер во время работы нюхал гнилые яблоки ", — вдохновенно рассказывает коллекционер анекдотов. Мильтон мог работать только под музыку. Бюффон14 во время работы надевал парадный костюм, пристегивал шпагу и посыпал парик рисовой мукой. Гайдн тоже надевал свой лучший костюм, больше того, даже менял белье, что в те времена было совсем не повседневным делом. Мегюль ставил на рояль человеческий череп, и под грустным символом проходящей жизни в его душе раскрывались свежие ростки мелодий. Историк Мезераи всегда работал при свечах — и днем, и ночью. Если к нему приходили гости, он всегда потом провожал их до середины улицы и даже в ясный солнечный день освещал им дорогу свечой. Известный юрист Кюжа работал только лежа на животе; книги и записи он раскладывал по полу. А вот немецкий литературовед Реймман мог работать лишь стоя и, чтобы не было соблазна, в его кабинете вообще не было стульев, кушеток или другой мебели, на которой можно было бы сидеть.
Этот перечень можно продолжать на многих страницах. Ясно, что это не чудачества, а просто заскоки. Один менее известный пример: Свифт, бессмертный автор Гулливера, был человеком, любящим порядок. Каждый раз, когда его экономка нанимала новую служанку, он приглашал ее к себе и давал два указания. Во-первых, она всегда должна закрывать за собой дверь, когда входит в комнату. Во-вторых, она всегда должна закрывать дверь, когда выходит из комнаты. Случилось так, что одну из служанок пригласили на свадьбу в отдаленную деревню. Она входит к хозяину и просит разрешения на поездку. Свифт разрешает, более того, приказывает конюху оседлать коня, посадить девушку себе за спину и отвезти на свадьбу. Счастливая девушка убегает, забыв на радостях закрыть за собой дверь. Через четверть часа писатель поднимает голову, видит открытую дверь и колокольчиком вызывает слугу: "Оседлать коня, догнать их и вернуть". На полпути слуга догоняет их и возвращает девушку назад. Та, шатаясь от тяжести удара, спрашивает, в чем она провинилась. "Ни в чем, дочь моя. Ты только оставила дверь открытой. Будь добра, закрой ее, а потом можешь ехать на свадьбу".
О данном случае можно было бы, наверное, сказать, что это была только первая тень случившегося позже полного затмения великого разума. Поэтому я попытаюсь показать разницу между чудачеством и "заскоком", воспользовавшись абсолютно безупречным примером. Свет гениального разума кардинала Ришелье доходит до нас и сквозь полумрак веков. И, тем не менее, герцог Граммон однажды заглянул в его комнату в момент, когда всемогущий государственный муж Франции, раздевшись до рубахи, занимался тем, что старался как можно выше прыгнуть на стену. Герцог повел себя как опытный придворный. Он сделал вид, что это странное занятие является самым естественным делом, сбросил камзол и предложил кардиналу пари, что он сможет прыгнуть так же высоко. И два знатных господина на спор прыгали на стену. Французские летописцы, приводя этот пример, стараются доказать, как полезны хорошие манеры: на тактичный поступок герцога кардинал ответил действенной поддержкой; благодаря этому герцог стал маршалом Франции.
Все это так, но чудесная мораль не учитывает другой стороны случившегося: раздеться до рубахи и прыгать на стену, особенно если это делает решающий судьбы Франции кардинал и государственный деятель, это уже больше, чем просто "заскок".
Так ведут себя настоящие сумасшедшие. Страсть Домициана, который в свободное время закрывался в комнате и занимался ловлей мух, кажется в сравнении с этим простым упражнением на ловкость.
Все обстоит не так. Летописцы забыли или, может быть, даже
и не знали, что когда-то бег вверх по стене был модным видом спорта. После
достаточной тренировки ловкий спортсмен мог взбежать по отвесной стене на 2- По этому случаю я должен оправдать и Миклоша Толди16. Не
будучи знакомым с таким видом спорта, как бег по стене, нельзя понять историю с
будайской красоткой, как ее рассказывает Илошваи. Вдовушке надоели ухаживания
Толди, и она решила освободиться от него. Пригласила на ужин, убрала и украсила
комнаты, на окна повесила занавеси из парчи, украшенные вышивкой.
На одном из окон — парча,
После ужина, в ходе которого Миклош разделся до рубахи,
последовал придуманный заранее трюк:
Я часто слышала, она ему сказала, Каким бы пьяным ни был Толди от вина и любви, он ни в коем
случае не мог принять нарисованного или вышитого на ковре льва за скульптуру,
на которую можно запрыгнуть. И та женщина тоже не могла предполагать, что он
поведет себя так глупо. А если даже и можно было бы себе это представить, кто
бы мог подумать, что, прыгая вверх, на льва, он не удержится и вылетит в окно.
Нет никаких сомнений, что речь тут идет о старинном виде спорта — прыжках
на стену. Толди разбежался и "сделал два прыжка", т.е. двумя длинными
шагами он пытался добраться до высоты льва; но за львом стены не оказалось, там
было открытое окно. И Толди с размаху вылетел на улицу.
Как я уже сказал, о настоящем чудаке нельзя сказать как о
человеке с "заскоком", что он, собственно говоря, "вообще-то
вполне нормальный человек". Насчет нормальности у него не все в порядке. Я
уже рассказывал о любви Свифта к порядку. Но то, что у него было просто
"заскоком", у настоящего чудака превращается в образ жизни, ставящий
его жизнь в раз и навсегда созданные рамки, делающие его машиной. Прекрасный
пример этому — случай со старым Нобсом.
Этот старина Нобс жил в XVIII веке. Он провел свою жизнь в
небольшом городке в графстве Кент и все время жил, как заведенные часы.
Одержимая страсть к порядку наиболее ярко проявлялась в его прогулках. Каждый
божий день в одно и то же время он поднимался на холм, где был трактир, там
выпивал бутылку пива и спускался вниз. Этот путь он проделал сорок тысяч раз,
что вполне реально, ибо окаянный старик при помощи своего моциона прожил 96
лет. Он точно знал, сколько шагов ему надо сделать, чтобы подняться на холм и
спуститься с него, знал все ямочки и бугорки на дороге. Он мог бы проделать
весь путь с закрытыми глазами и, так как знал, где лежит даже небольшой камешек
на дороге, заранее поднимал повыше ногу, чтобы перешагнуть через него. Если
погода портилась и он не мог выйти из дома, тогда Нобс поднимался на холм в
квартире. Ходя из комнаты в комнату, он делал необходимое количество шагов,
пока не добирался до воображаемого трактира; тогда он выпивал свое пиво,
отдыхал и возвращался назад. Сохранял верность и другим привычкам. Будучи
шутником, он и шутки свои окружил рамками порядка. Когда он проходил мимо
портняжной мастерской, то обязательно кричал в окно: "Снять нагар со
свечей!" У коровника он кричал дояркам: "Засучить рукава!" На
расположенной по пути ферме он дружелюбно взмахивал палкой на собак. Уже давно
стали взрослыми девушки-доярки, родились внуки у портных, а упрямый старик не
менял своих привычек. И даже "гуляя" дома, он не забывал о них.
Насчитав столько шагов, сколько их было до портняжной мастерской, он восклицал:
"Снять нагар со свечей!" Перед воображаемым коровником он весело
выкрикивал:
"Засучить рукава!" А перед воображаемой собачьей
конурой он взмахивал палкой, пугая собак. На воображаемом поле он вдыхал полной
грудью аромат сена, а с придуманных им самим вершин холмов любовался
открывающимся видом. В одном месте дорогу пересекал забор, дома его заменяли
два сдвинутых стула, и в нужный момент он перебирался через это искусственное
препятствие. А вообще-то старого чудака любил и уважал весь город, потому что он
был добрым человеком, всегда жертвовал деньги на благотворительные цели, а те,
кто обращался к нему с просьбой о помощи, с пустыми руками не уходили.
Вот вам и настоящий, нормальный чудак.
Так как я не специалист в исследовании психики, я без
всякой системы делал свои заметки о чудаках, о которых узнавал во время чтения.
Когда, однако, мне в руки попала книга профессора Хейзинги об играющем
человеке18, сразу понятной стала психология чудака, и мои чудаки сами
разобрались по порядку, как футболисты по свистку судьи.
Ведь эти люди только и делают, что играют!
А что такое игра, по мнению Хейзинги?
"Свободно выбранная деятельность, которая выходит за
рамки нормальной повседневной жизни и полностью захватывает играющего. С нею не
связан никакой материальный интерес. Она проходит в определенном месте, в
определенное время и по определенным правилам".
Главная пружина игры — соревнование. По-гречески:
agon. Оно проходит через всю человеческую жизнь, ее перипетии. Человек борется
за место среди первых, используя для этого свои знания, ловкость, богатства,
происхождение и даже фантазию. Он борется, применяя физическую силу, оружие,
голый кулак, разум, кости азартных игр, демонстрацию богатства, кичливость,
хвастовство, даже унижение других. Он хочет выиграть. Игрок борется за сам
успех; он хочет продемонстрировать, что он отличается от остальных. Выиграв, он
вызывает изумление и наслаждается похвалой. А если его жизнь подходит к концу,
он борется и в этот период; начинается агония: борьба со смертью.
Цель жизни чудака также заключается в том, чтобы вызвать
изумление у остальных. Но между целью и средствами нет соответствия. Его
знания, способности недостаточны. И он восполняет недостаток тем, что
придумывает странные правила, навязывает их самому себе и с озабоченной
пунктуальностью придерживается их. Таким образом он получает для себя не только
развлечение на всю жизнь, как любители кроссвордов, рыбной ловли, гольфа или
другие уходящие в себя игроки, а добивается изумления со стороны окружающего
мира. Над ним смеются, но он не обращает внимания на это. Он добился, чего
хотел: выиграл игру у самого себя и отличился своим поведением от обычных
сограждан.
Если мы проследим за чудаком, еще что-то бросится нам в
глаза. Я вновь воспользуюсь терминологией Хейзинги. Пуэрилизм. Это
— ступень, находящаяся посредине между интеллектуальной зрелостью ребенка
и подростка. Они взрослые люди, но их умственное развитие остановилось где-то
на границе подросткового уровня. Это, собственно говоря, входной билет, по
которому чудак может потребовать себе место в обществе, собравшемся под
обложкой моей книги.
Линей19 включил род человеческий в свою систему под
названием Homo sapiens (человек разумный). Шарль Рише сказал по этому поводу,
что здесь лучше подошло бы наименование Homo stultus (человек глупый). Можно
было бы, наверное, образовать такую подгруппу: Homo stultus et ludens (человек
глупый и играющий).
Габор Шебештьен, комитатский прокурор, литератор, с тонким
юмором описывавший судейские нравы прошлого века, написал так и не изданный
труд объемом 50 печатных листов: "Погонология, или трактат о бороде,
скорее, в историческом аспекте, с классических позиций". О содержании
трактата я могу судить только по его названию. Возможно, Шебештьен был знаком с
написанной на аналогичную тему книгой француза Ж. А. Дюлора "Pogonologie
ou Histoire philosophique de la barbe" ("Погонология, или философская
история бороды", Париж, 1786).
Оба произведения, скорее всего, посвящены славному
прошлому и общественному значению этого предмета мужской гордости. Я имел
возможность познакомиться с их предшественником. Название труда: "Barbae
Majestas. Das ist: Ein Schoner
(lustiger und ausfuhrlicher Real-Discurs von den Barten) etc. Durch M.
Barbatium Schonbart" ("Величие бороды, Или Прекрасный, забавный и
совершенно реальный трактат о бороде и т. д.", Хаарбургк, 1660).
Выступающий под псевдонимом автор составом из множества исторических данных до
блеска начищает бороду, представляя ее внешним символом мужской добродетели и
внушающим уважение знаменем.
Прежде чем покончить с обзором трудов по истории бороды,
упомяну еще написанную на латинском языке работу Г. Ф. Гублингиуса "De
barba Deorum etc. " ("О бороде богов", Виттенберг, 1725). С
большой тщательностью подготовленный трактат посвящен бородам греческих и
римских богов. Как видно, ученый мир принял трактат с одобрением, потому что
автор осмелел и в том же году продолжил свой "глубокий" труд, написав
работу "De causis barbae Deorum". То есть о причинах тех же самых бород.
Автор "Barbae Majestas", в частности,
рассуждает: "Природа украсила мужчину бородой, как украсила она деревья
листьями, птицу перьями, коня гривой, а овцу шерстью. Тот, кто бреется,
напоминает дерево без листьев или стриженную овцу. Борода — самое прекрасное
украшение мужчины и ничего ему не стоит".
Вот так, обходным путем, я все-таки добрался до темы
нашего разговора. Цель чудака: выделиться! Выделиться любой ценой! Самый
простой способ: отличие от нормального во внешнем виде. А в этом самый дешевый
способ: с помощью произрастающих на мужском лице клочков шерсти и другой
вызывающе бросающейся в глаза растительности обратить на себя внимание серого,
одноцветного мира.
Усы меньше годятся для этого. Узенькая полоска под носом
предлагает только ограниченные возможности. Торчащие вверх, закрученные,
коротко подстриженные или же свисающие вниз с естественным обаянием тюленьи усы
и их различные варианты — вот и все, к чему может привести стремление к
ношению усов. Можно здесь еще поговорить о размерах; в отношении размера мы
знаем, что обладателем самых длинных усов в мире в 1940 году был один индус. Их
длина была Но борода! Вот с нею взрослый ребенок может полностью дать
волю своей страсти к играм. Самый зачаточный ее вариант — муха, небольшой
клочок, свисающий с нижней губы. Ее можно отрастить в ширину или в длину. Она
может влиться в бороду "а-ля Ван Дейк" или в козлиную бородку, но
может жить и самостоятельной жизнью, высокомерно поглядывая с раскинувшейся
вокруг нее выбритой равнины. Еще более многочисленная родня "мухи" на
щеках: бакенбарды, заканчивающаяся у мочки ушей узкая полоска, которая может
завернуться и на лицо, как у испанских тореадоров. Бакенбарды могут завиваться,
становиться более широкими или длинными, разливаться по щекам и превращаться в
фигуры самой различной формы, которые доставляют так много радости
парикмахерам. Борода сама по себе, "абсолютная" борода, может быть
четырехугольной, круглой, правильной или неправильной формы; эта последняя
может быть растрепанной, как веник, или же лохматой, как борода Моисея. Ко всем
этим вариантам бороды можно использовать и различные усы, больше того, усы
можно сбривать на матросский манер.
Таким образом, для чудака с тощим карманом есть множество
способов выделиться в окружающем мире. Добавим к этому прическу, и синоним
"неисчислимое" множество будет уже не пустым словом, а математической
реальностью.
Поэт по имени Поль Робер в 1635 году для возвеличивания
саксонского города Халл сочинил такой гекзаметр: "Rex, dux, jus, sal, far,
pons, mons, merx, pax, ibigrex, vox Nunc suet… " ("Король, герцог,
право, соль, хлеб, мост, гора, товар, мир, стадо, звук есть здесь
сейчас…").
Я не тратил времени на разбирательство смысла и
удовольствовался научным комментарием, согласно которому заменой однослоговых
слов можно получить 39916800 различных вариантов. Другими словами, если со дня
сотворения мира три человека ежедневно записывали бы три тысячи вариантов,
полный список не был бы готов к 1625 году. Причем смысл стихотворения в
различных вариантах не меняется, -подчеркивается в комментарии20. В это можно
поверить.
Для терпеливых любителей "сочинения" собственной
внешности возможностей открывается не меньше. Умственные способности эти
варианты не затрагивают.
В качестве наглядного примера я выбрал мужчину, которого и
Бейль посчитал достойным того, чтобы посвятить ему отдельную статью21. Андреас
Эберхард Робер был одним из знаменитейших в мире мастеров выращивания
растительности на лице. Ему удалось вырастить такую длинную бороду, что она
подметала землю. Обычно он заплетал ее в две косы, чтобы с нею легче было
управляться. А вот когда он шел ко двору, он расплетал бороду. После этого он в
карету не садился, не садился и в седло, а шел пешком, чтобы не повредить
бороду. Всю эту свободно рассыпавшуюся массу волос он наматывал на палку и
входил во дворец, как с развернутым знаменем. Его вступление во дворец должно
было вызывать изумление, особенно если борода у него была рыжая, что вполне
вероятно. Робер был придворным и военным советником императора Максимилиана II,
но, как видно, император понимал, что весь разум у него ушел в бороду, иначе не
уговорил бы принять участие в самом странном турнире рыцарского мира. В
качестве живой памяти об одной давней любви императора при дворе воспитывалась
красивая девушка. Ее звали Хелена. Можно представить, сколько было охотников на
ее руку. В стане конкурентов развевалась и борода Робера. Сердце девушки
разрывалось между Робером и одним испанским рыцарем. За нее решил вопрос
император: пусть рыцарский турнир решит, кому будет принадлежать девушка. Но
правила турнира были не совсем рыцарскими: каждый из противников получил по
мешку, в который надо было засунуть соперника. Рыцарь Робер был сильным
человеком; забавная схватка закончилась тем, что он сломал сопротивление
испанца и засунул его в мешок. Хелена стала его женой, но их брак оказался
бездетным. Его второй женой, по всей видимости, была венгерка Оршойя Чиллаг (у
Бейля: Урсел фон Тшиллак). В этом браке венгерская коса и немецкая борода
показали, на что они способны, если действуют совместно: четыре раза подряд Оршойя
рожала двойню.
Другого бородача, чье имя сохранилось в хрониках, звали
Иоганн Штайнингер. Он был бургомистром в баварском Браунау. Бороду он делил на
две части и нес в двух руках, как какой-то шлейф, чтобы не споткнуться о нее.
Однажды он забыл взять бороду в руки и, когда спускался по лестнице, зацепился
за нее ногами, упал и сломал себе шею. Это было в 1572 году.
Чудак не знает, что эта известная фраза принадлежит Марку
Фабию Квинтилиану22. Зато он знает, что одежда красит и чудака; если в
отличающейся от обыкновенной одежонке он гордо пройдет по улице, все будут
смотреть на него.
В больших городах есть свои уличные фигуры. Они находят
бросающуюся в глаза одежду непривычного цвета или фасона и всю жизнь упрямо
носят ее. На них все оглядываются; цель достигнута; удовлетворенные, они
шествуют дальше.
Антал Орсаг23 в 1855 году пишет в письме из Парижа24, что
встретился со знаменитым голубым человеком. Его одежда выглядела так:
"Четырехугольная, высокая голубая плюшевая шляпа, голубая рубаха, голубой
галстук, голубые манжеты, голубой жилет с голубыми пуговицами, костюм с
голубыми пуговицами, выглядывающий из кармана голубой платок, голубые перчатки,
голубая трость, голубые брюки, голубые лаковые сапоги. Почему этот господин так
одевается?.. Никто, может быть, и не знает. Но жизнь, как судьба, так
многогранна, что пока мы смеемся над этим господином и его мономанией, слезы
целой жизни могут быть впитаны костюмом этого чудака".
Писатель хотя и случайно, но угадал истину. Когда я читал
написанную о героях парижских улиц книгу Шампфлери "Les Excentriques"
("Чудаки", Париж, 1852 год), я встретил в ней историю голубого
человека. Его звали "Карнавал", в Париж он приехал из Италии, зарабатывал
на хлеб уроками итальянского языка. Его жена умерла в молодом возрасте, и от
этого удара он так и не смог оправиться. В конце концов он выяснил, что мешает
ему прийти в себя. Эта давящая грусть была вызвана траурной одеждой. Он начал
экспериментировать, и вот — яркая одежда вернула ему хорошее настроение, а
черный костюм вновь вводил в меланхолию. Так что он сочинил себе лечебные
костюмы, в голубом его как раз и видел Орсаг. В его гардеробе был еще красный,
желтый, зеленый и бог знает какие еще костюмы, а всего их было шестьдесят,
причем к каждому из них было подобрано все необходимое.
Может быть, это больше простого чудачества? Может быть,
боль унесла его разум? Не думаю, потому что с больным разумом уроки языка
давать трудно, да к тому же, по словам Шампфлери, все свободное время он
проводил в библиотеке. Вообще, это дело психиатра — решать, где
заканчивается чудак и начинается сумасшедший. Но кто может сказать, где
заканчивается мало и начинается много? Наши суды долго ломали голову, прежде
чем определили, сколько человек требуется для того, чтобы из них составилась
группа.
Среди чудаков в области выбора одежды самой яркой райской
птицей является денди.
Денди появился в Лондоне в начале XIX века, но у него были
предшественники и в других местах. В модных хрониках Франции он фигурирует под
следующими именами: Mignons (конец XVI века), Raffines (начало XVII века),
Miguets (XVII век), Godelureaux (конец XVII века), Freluquets (XVIII век),
Roues (XVIII век), Petit maitres (XVII век), Mirliflores (Людовик XVI),
Muscadins (1793), Jeunesse doree (послереволюционная золотая молодежь),
Merveilleux, incroyables (представители золотой молодежи), Lions (1830),
Co-codes (вторая империя), Commeux (конец века).
Предшественниками денди в
Англии были: Beau, Buck, Maccaroni,
Pretty-fellow Exquisite, Tulip, Top, Spark, Swell и т. Д.
Вновь я должен сослаться на различие, которое я делаю
между чудаком и человеком с "заскоком". Например, графа Брюля,
всемогущего министра саксонского курфюрства, никак нельзя назвать чудаком, хотя
количеством и ассортиментом своего гардероба он превзошел бы любого денди. В
его шкафах постоянно висели триста костюмов. И что самое странное, эти триста
костюмов, по сути дела, означали только сто пятьдесят, потому что каждый костюм
у него был в двух экземплярах. Он не любил долго носить один и тот же костюм,
но не хотел также, чтобы частая смена одежды бросалась бы в глаза. Поэтому в
случаях, когда какое-то торжество или прием очень затягивались, он заскакивал
домой, чтобы поменять одежду. Но надевал он второй экземпляр того же самого
костюма, чтобы не оскорбить чувства тех членов общества, карманы которых были
более тощими. Конечно, не надо даже и говорить, что к каждому костюму
полагалась отдельная трость и отдельная табакерка с нюхательным табаком. Они
тоже были в трехстах экземплярах.
Было бы неправильно заявить, что этот замечательный
человек имел детский ум. Его безгранично разросшийся гардероб был просто его
заскоком. Чистым чудаком я считаю того денди, который живет ради нарядов. Его
основа — одежда, а в ней ничего нет, пустота. Д'Оревиль в своем труде,
посвященном денди, блеснул таким каламбуром: "Paraitre c'est etre pour les
Dandys"25 Перевести его можно так: "Для денди существовать
— означает выглядеть".
Самым высоким по рангу денди своего времени был король
Георг IV. Теккерей в книге "Четыре Георга" пишет о нем: "Кем
был, собственно говоря, этот Георг? Я прослеживаю всю его жизнь и не вижу
ничего, кроме жеманного кивка головой, слащавой улыбки. Я попытался разобраться
в нем и что же обнаружил? Шелковые чулки с прокладкой, чтобы икры казались
массивнее, затянутая корсетом талия, украшенный золотым галуном камзол,
орденская лента и звезда, ароматный носовой платок, блестящий темный парик,
жилет, под ним другой жилет и больше ничего".
Георг был первым только в официальной табели о рангах. В
табели денди его опережал друг и современник герцога Уэльского, полновластный
правитель лондонской моды Георг Бруммель (1778-1840) по прозвищу Красавчик
Бруммель (Beau Brummel).
Теория Бруммеля в отношении моды выглядела парадоксальной:
"Надо выделяться таким образом, чтобы не выделяться". Он обращал на
себя внимание не яркостью наряда, как это делал голубой человек, а наоборот,
его подчеркнутой простотой. Но эту простоту он подчеркивал во всем с такой
изощренностью, с которой не в состоянии сравниться самые шумные периоды истории
мужской моды.
Три раза в день он менял рубаху. Над каждой парой перчаток
трудились четыре перчаточника; один из них был специалистом по мизинцу, трое
остальных работали над другими частями перчаток. У его обуви лакировать надо
было и подметку, причем каждый день. По утрам он проводил три часа у туалетного
стола. Его прической занимались сразу три парикмахера: один — впереди,
другой — со стороны затылка, третий — с боков. Самым кризисным
моментом операции по одеванию было повязывание галстука. По тогдашней моде к
вечернему платью обязательным было ношение охватывающего шею и доходящего
впереди до подбородка, а сзади собранного в пучок галстука из белого муслина.
Бруммель прежде всего заказывал у художников рисунки с образцами узлов для
галстука. Затем он выбирал подходящий для данного случая и приступал к
изготовлению шедевра. Вначале он просто накручивал галстук на шею таким
образом, чтобы он прикрывал и подбородок. Потом, стоя перед зеркалом, движением
подбородка в разные стороны он сдвигал галстук под подбородок. После этого и
осуществлялся главный трюк: одним движением завязать узел. И хотя он был
величайшим мастером повязывания галстука, не всегда ему удавалось одним приемом
уложить морщины в соответствии с рисунком, а на накрахмаленном материале хорошо
видна была каждая складка. Если так случалось, он отбрасывал чистейший галстук
и повторял попытку с другим. Говорят, в неудачные дни непослушные галстуки
окружали его целыми кучами.
Если он направлялся на бал, носилки ожидали его уже в
дверях комнаты, где он занимался туалетом, чтобы лишними шагами не нарушить
безупречность общего впечатления. Носилки изнутри были обиты белоснежным
шелком, а обувь с начищенными до блеска подметками покоилась на белой меховой
подушке.
В большей или меньшей степени интересные подробности жизни
Бруммеля не относятся к теме нашего разговора. Скажу только, чем все кончилось.
С какой безупречностью умел он повязать галстук, так же безоговорочно промотал
он и свое состояние. Когда из-за неоплаченных счетов на наряды ему грозила
долговая тюрьма, он удрал на континент. Здесь несколько лет он влачил нищенское
существование; бывший диктатор моды превратился в представителя давно
устаревшей моды; позже он попал в богадельню и, забытый всеми, отупевший и
опустившийся, там и скончался26.
На которой золотом вышит лев.
Что в мире нету лучше прыгуна.
Прошу тебя, ради любви моей,
Запрыгни на спину тому льву.
И Миклош Толди храбро разбежался,
Ради вдовы он сделал два прыжка,
Злой лев под ним уж оказался,
И на его спине Толди влетел на рынок в Буде.
И шею не сломал, но очень злится,
Стоит на площади и злится17.
ПОГОНОЛОГИЯ
ОДЕЖДА КРАСИТ ЧЕЛОВЕКА
ДЕНДИ
