ГЛАВА III
На том же корабле плыл знаменитый филадельфийский юрист, мистер Эндрю Гамильтон с сыном, а также мистер Денхам, купец-квакер, и господа Оньям и Рассел, владельцы железоделательного завода в Мериленде; все они заняли большую каюту. Мы с Ралфом были вынуждены согласиться на каюту в 3-м классе, а так как никто на корабле нас не знал, то нас принимали за простолюдинов. Но мистер Гамильтон и его сын Джеме (впоследствии губернатор) вернулись из Ньюкасла в Филадельфию; отца привлекла высокая оплата за ведение процесса о захваченном корабле. Перед самым отплытием на корабль явился полковник Френч, который был со мной очень любезен, так что меня заметили другие джентльмены и пригласили перейти вместе с моим другом Ралфом в каюту, где теперь освободились места, что мы и сделали..
Сообразив, что, полковник Френч принес на корабль депеши губернатора, я попросил у капитана те письма, которые относились ко мне. Он сказал, что все письма сложены в одну сумку и что он не может в данный момент их достать, но я успею получить их до прибытия в Англию. Я до поры удовлетворился этим ответом, и мы продолжали плавание, В нашей каюте образовалась дружная компания, и мы проводили время на редкость хорошо, пользуясь, между прочим, всеми запасами мистера Гамильтона, а их было предостаточно. Во время этого путешествия я подружился с мистером Денхамом, и эта дружба продолжалась до самой его смерти. Но в целом путешествие было не из приятных, так как погода была по большей части плохая.
Когда мы вошли в Ламанш, капитан сдержал свое слово и разрешил мне обследовать содержимое сумки с губернаторской почтой. Я не нашел писем, на которых, стояла бы моя фамилия как лица, которому было поручено их вручение. Я взял шесть или семь, которые, судя по почерку, могли быть обещанными письмами, особенно потому, что одно из них было адресовано Баскету — королевскому печатнику, а другое — какому-то торговцу канцелярскими принадлежностями. Мы прибыли в Лондон 24 декабря 1724 года. Я зашел по ближайшему адресу к торговцу и передал ему письмо якобы от губернатора Кейса. «Я не знаю такого человека», — сказал он, но, распечатав письмо, воскликнул: «О, это от Ридлсдеяа. Я недавно убедился, что он совершеннейший мерзавец, и я с ним не желаю иметь ничего общего и не хочу получать от него никаких писем». С этими словами он сунул мне письмо в руку, повернулся на каблуках и покинул меня, чтобы обслужить какого-то покупателя.
Я был поражен, узнав, что письма были вовсе не от губернатора; припомнив и сопоставив некоторые обстоятельства, я начал сомневаться в искренности губернатора. Я нашел своего друга Денхама и все рассказал ему. А он раскрыл мне глаза. на характер Кейса и сказал, что совершенно невероятно, чтобы он написал для меня какие-то письма, что все, кто его знает, не верят ему ни в чем; и он посмеялся над тем, что губернатор мог дать мне аккредитив, тогда как сам не располагал никаким кредитом. Когда я сказал, что не знаю, что же мне теперь делать, он посоветовал мне постараться устроиться на работу по моей специальности. «Среди здешних печатников, — сказал он, — вы усовершенствуетесь и, когда вернетесь в Америку, сможете хорошо устроиться".
Обоим нам, как и торговцу канцелярскими принадлежностями, довелось убедиться, что поверенный Ридлсден был действительно большой негодяй. Он почти разорил мисс Рид, втершись к нему в доверие. Из его письма мы узнали, что он совместно с Кейсом разработал тайный план принести ущерб мистеру Гамильтону (предполагалось, что тот прибудет в Англию вместе с нами); Денхам, который был другом Гамильтона, нашел, что того следует поставить об этом в известность; так что когда Гамильтон вскоре прибыл в Англию, то я — отчасти от обиды и недоброжелательства к Кейсу и Ридлсдену, а отчасти из расположения к Гамильтону — пошел к нему и отдал ему письмо. Он сердечно поблагодарил меня, это предостережение было для него очень важно; с этого времени он стал моим другом и впоследствии не раз оказывал мне большие услуги.
Но что же сказать о губернаторе, выкидывающем такие жалкие шутки, так грубо обманувшем бедного неопытного мальчика! Это было для него обычным делом. Он хотел угодить. всем и каждому, но так как почти ничего не мог дать, то дарил обещания. Во всем остальном он был способным, благоразумным человеком, неплохим писателем и хорошим губернатором для простого народа, но не для своих избирателей — собственников, чьими указаниями он иногда пренебрегал. Некоторые наши лучшие законы были предложены им и проведены в жизнь во время его правления.
Мы с Ралфом были неразлучными товарищами. Мы поселились вместе в гостинице «Малая Британия» за три шиллинга и шесть пенсов в неделю; это было как раз столько, сколько мы были в состоянии тогда платить. Он нашел некоторых родственников, но они были бедны и не могли помогать ему. Теперь он открыл мне свое намерение остаться в Лондоне и никогда не возвращаться в Филадельфию. У него не было никаких средств; все, что ему удалось наскрести, пошло на покупку билета. У меня было пятнадцать пистолей, так что он время от времени занимал у меня, пока подыскивал работу. Сперва он пытался поступить в театр, считая, что сможет стать актером;
но Уилкс, к которому он обратился, прямо посоветовал ему выбросить из головы мысль об этом поприще, так как он никогда не сможет достигнуть на нем успеха. Тогда он предложил Робертсу, издателю в «Патер Ностер Роу», писать для него на определенных условиях еженедельное обозрение, подобное «Зрителю», но получил отказ. Затем он пытался найти себе работу переписчика и снимать копии для торговцев и адвокатов у Темпла, но не мог найти вакансии.
Что касается меня, то я немедленно устроился в известной типографии Палмера в Бертоломыо Клоуз, где прослужил около года. Я работал очень усердно, но большую часть своего заработка тратил вместе с Ралфом на театры и другие развлечения. Мы истратили почти все мои пистоли и теперь кое-как перебивались со дня на день. Он, повидимому, совершенно забыл свою жену и ребенка, а я постепенно забывал мои обещания, данные мисс Рид. Я написал ей только одно письмо, в котором известил ее, что не собираюсь в скором времени возвращаться. Это была другая величайшая ошибка моей жизни, которую я хотел бы исправить, если бы мне пришлось начинать жизнь сначала. Но фактически при наших расходах у меня никогда не было денег на обратный билет.
У Палмера я участвовал в наборе второго издания «Религии природы» Волластона. Некоторые из его аргументов показались мне легковесными, и я написал небольшую метафизическую статью, в которой сделал замечания по их поводу. Эта статья была озаглавлена «Диссертация о свободе и необходимости, удовольствии и страдании». Я посвятил ее моему другу Ралфу и напечатал в небольшом количестве экземпляров. Это заставило мистера Палмера обратить внимание на меня, как на не лишенного способностей молодого человека, хотя он серьезно разубеждал меня в принципах моего памфлета, которые находил отвратительными. То, что я напечатал этот памфлет, также было с моей стороны ошибкой. Живя в «Малой Британии», я познакомился с книготорговцем Уилкоксом; его лавка была рядом с моей гостиницей. Он имел огромную коллекцию подержанных книг. В то время не было библиотек с выдачей книг на дом; но мы договорились на определенных разумных условиях, которые я теперь забыл, что я буду брать у него книги, читать их и возвращать. Я это оценил как большую удачу и извлек из этого столько пользы, сколько мог.
Каким-то образом мой памфлет попал в руки некоего Лионса. хирурга, автора .книги «Непогрешимость человеческого суждения». Это послужило поводом для нашего знакомства. Лионе обратил на меня серьезное внимание, часто приглашал меня побеседовать на эти темы, водил меня в Хорнс, захудалую таверну в одном из переулков Чипсайда, и представил меня доктору Мандевнлю, автору «Басни о пчелах», который имел там клуб; душой этого клуба был сам Мандевиль — очень остроумный, веселый товарищ. Лионе представил меня также доктору Пембертону из торгового дома Батсона, который обещал как-нибудь при случае дать мне возможность увидеть Исаака Ньютона, чего я страстно желал. Но этому желанию так и не суждено было исполниться.
Я привез с собой из Америки несколько редких вещиц. Главной среди них был кошелек из асбеста, который чистился огнем. Об этом услышал сэр Ганс Слоун. Он нанес мне визит, пригласил меня в свои дом в Блумсбери-сквер, показал мне все свои редкости и уговорил дополнить его коллекцию моим кошельком, уплатив за него крупную сумму.
В нашем доме жила молодая женщина, модистка, которая, кажется, имела лавку где-то в Клойстерсе. Она была хорошо воспитана, остроумна, весела и приятная собеседница. Ралф читал ей по вечерам пьесы; они сблизились; она переменила квартиру, он последовал за ней. Некоторое время они жили вместе, но он все еще был без работы, а ее доходов не хватало, чтобы прожить втроем с ее ребенком. Тогда Ралф решил уехать из Лондона и попытать счастья в сельской школе; он считал себя способным к этому делу, потому что обладал хорошим почерком и был мастером в арифметике и в счете. Но он находил это занятие ниже своего достоинства и, надеясь на лучшее будущее, опасался, как бы это низкое занятие его тогда не скомпрометировало. Поэтому он скрыл свое имя и оказал мне честь, приняв мое. Вскоре я получил от него письмо, в котором сообщалось, что он поселился в маленькой деревушке (кажется в Беркшире, где он учил десять-двенадцать ребятишек чтению и письму за шесть пенсов с каждого в неделю), что он поручает миссис Т. моим заботам и просит меня писать ему по такому-то адресу, на имя мистера Франклина, учителя.
Он продолжал часто писать мне, высылая мне большие отрывки из своей эпической поэмы, которую он в то время сочинял, прося моих замечаний и поправок. Я посылал их ему время от времени, но больше старался отвадить его от литературных занятий. Как раз в то время была опубликована одна из сатир Янга. Я переписал и послал ему значительную часть этой сатиры, которая едко высмеивала глупость поклонников муз, рассчитывающих на успех с их помощью. Но все было напрасно — листы с отрывками из поэмы продолжали прибывать с каждой почтой. Тем временем миссис Т., потеряв из-за Ралфа своих друзей и работу, стала сильно нуждаться. Она часто посылала за мной и занимала у меня столько, сколько я мог уделить из своих средств, чтобы облегчить их положение. Я начал находить удовольствие в ее обществе, а так как в то время я не находился под сдерживающим влиянием религии, то попытался воспользоваться ее зависимостью от меня и позволил себе некоторые вольности (опять-таки ошибка), которые она отвергла с величайшим негодованием. Она написала о моем поведении Ралфу; это вызвало разрыв между нами; когда он вернулся в Лондон, то поставил меня в известность, что считает себя свободным от всех своих обязательств по отношению ко мне; из этого я сделал вывод, что мне нечего рассчитывать на возврат одолженных или авансированных ему денег. Это, однако, не имело большого значения, так как он был совершенно неплатежеспособен, а с утратой его дружбы я почувствовал, что с моих плеч свалилось тяжкое бремя. Я начал теперь задумываться над тем, как бы сделать некоторые сбережения, и, рассчитывая на лучшую оплату, перешел от Пал-мера к Уоттсу — в еще большую типографию, близ Линколнс Инн Филдз. Здесь я работал в течение всего своего дальнейшего пребывания в Лондоне.
Когда я поступил в эту типографию, то пристрастился к работе у печатного станка, полагая, что мне необходимы физические упражнения, к которым привык в Америке, где набор связан с печатанием. Я пил только воду; остальные рабочие, около пятидесяти человек, были большими любителями пива. Однажды я поднялся и спустился по лестнице, держа в каждой руке по большой печатной форме, тогда как другие несли только одну в обеих руках. Они очень удивились, убедившись на этом и на других примерах, что «водяной американец», как они прозвали меня, крепче, чем они, пившие крепкое пиво! У нас был «пивной мальчик», который всегда прислуживал в типографии, снабжая рабочих пивом. Мой товарищ по печатному станку каждый день выпивал пинту пива перед завтраком, пинту с хлебом и сыром за завтраком, пинту между завтраком и обедом, пинту за обедом, пинту около 6 часов вечера и еще одну по окончании дневной работы. Я считал это отвратительной привычкой, по он утверждал, что необходимо пить крепкое пиво, чтобы быть крепким для работы. Я пытался убедить его, что физическая сила, которую дает пиво, пропорциональна лишь количеству ячменного зерна или муки, растворенной в воде, из чего делают пиво, что в хлебе ценой в один пенни больше муки, и, следовательно, если бы он ел его с пинтой воды, это придало бы ему больше силы, чем кварта пива. Но он все-таки продолжал пить и должен был выплачивать каждый субботний вечер четыре или пять шиллингов за этот отвратительный напиток; я же был свободен от такой траты. Так эти несчастные постоянно сами себя губили.
Через несколько недель Уоттс пожелал, чтобы я перешел в наборную, и я расстался с печатниками. Наборщики потребовали с меня новый вступительный взнос на выпивку, размером в пять шиллингов. Я счел это плутовством, так как я уже заплатил такой взнос печатникам; хозяин был того же мнения и запретил мне платить его. Я держался две или три недели, в течение которых на меня смотрели, как на отверженного. Мне пришлось испытать на себе проявление мелочной злобы: стоило мне только выйти из комнаты, как мои литеры смешивались, мои печатные материалы переставлялись и рвались и т. д. и т. д., и все это приписывалось действиям «типографского духа», который, как они говорили, всегда преследует тех, кто не принят законным порядком в число рабочих. Поэтому, несмотря на заступничество хозяина, мне пришлось исполнить их требование и уплатить деньги; я убедился, что глупо жить в ссоре с теми, с кем приходится постоянно иметь дело.
Теперь между нами установились хорошие отношения, и вскоре я приобрел среди них значительное влияние. Я предложил внести некоторые разумные изменения в правила типографских рабочих и добился того, что они были приняты, вопреки всей оппозиции. Следуя моему примеру, большая часть рабочих отказалась от своего одурманивающего завтрака, состоящего из пива, хлеба и сыра. За ту же цену, что и пинта пива, то есть за три полупенса, они стали брать, как и я, из соседней харчевни большую миску горячей каши на воде, посыпанной перцем, о кусочком масла и накрошенным хлебом. Это был гораздо более питательный и дешевый завтрак, который к тому же оставлял головы ясными. Те же, кто продолжал весь день поглощать свое пиво, часто за неимением денег теряли кредит в пивной и старались уговорить меня достать пива, ибо, как они говорили, их свет погас. По субботам вечером я стоял около платежной ведомости и взыскивал с них долги; иногда мне приходилось платить за них около тридцати шиллингов в неделю. Это обстоятельств о, а также то, что я слыл большим остряком, поддерживало мой авторитет в обществе. Мой хозяин был доволен тем, что я всегда аккуратно являлся на работу (я никогда не опаздывал даже после праздников). Так как я набирал с необычайной быстротой, меня перевели на ускоренную работу, которая гораздо лучше оплачивалась. Таким образом, мои дела шли теперь очень хорошо. Моя квартира в «Малой Британии» была расположена слишком далеко от работы, поэтому я нашел другую, на Дьюк-стрит, напротив Римского собора. Две пары ступенек вели во внутрь, в итальянский магазин гастрономических и колониальных товаров. Дом принадлежал вдове; у нее была дочь, горничная и поденщик, который обслуживал магазин, но не жил в доме. Наведя справки на моей прежней квартире о моем характере, хозяйка согласилась принять меня за ту же плату, три шиллинга и шесть пенсов в неделю, — дешевле, как она сказала, чем следовало, потому что она надеялась найти защиту, имея в доме мужчину. Это была пожилая женщина, как дочь священника воспитанная в протестантской вере;
но муж, память которого она свято чтила, обратил ее в католицизм; в свое время она вращалась среди известных людей и знала о них множество анекдотов вплоть до времен Карла II. Она страдала подагрой и хромала, отчего редко покидала свою комнату и потому скучала без общества, я же очень любил с ней побеседовать и всегда с готовностью проводил у нее вечера, когда она только этого хотела. Наш ужин состоял из половины анчоуса на каждого, маленького ломтя хлеба с маслом и пол пинты эля на двоих; но ее рассказы доставляли мне истинное удовольствие. Ей не хотелось расставаться со мной, так как я рано ложился и рано вставал и вообще причинял мало беспокойства семье; поэтому, когда я заговорил о квартире, которая, как я слышал, была еще ближе к моей работе и стоила всего два шиллинга в неделю, что имело для меня большое значение, поскольку я решил экономить, она попросила меня не думать об этом, ибо она будет в дальнейшем брать с меня на два шиллинга в неделю дешевле. Итак, я оставался у нее за шиллинг и шесть пенсов в течение всего своего остального пребывания в Лондоне.
В мансарде ее дома жила старая дева семидесяти лет, которая вела самый замкнутый образ жизни. Как сообщила мне моя хозяйка, эта леди была католичкой. В молодости она была послана за границу, где поселилась в монастыре с намерением стать монахиней, но родные не разрешили ей этого; поэтому она вернулась в Англию, где не было монастырей. Однако она дала обет вести монашеский образ жизни, поскольку это возможно в существующих условиях. Поэтому она пожертвовала все свое состояние на благотворительные цели, сохранив за собой только двенадцать фунтов в год; однако и из этой суммы она еще выделяла значительную часть на благотворительность, питалась одной кашей на воде и употребляла огонь только для того, чтобы сварить ее. Она уже много лет занимала этот чердак, где жители дома, которые все были католиками, разрешали ей жить бесплатно, так как считали, что ее пребыва…
Много лет спустя тебе и мне пришлось иметь более важные дела с одним из этих сыновей сэра Вильяма Уиндхема, тогда уже эрлом Игремонта, о чем я упомяну в свое время.
Итак, я провел в Лондоне восемнадцать месяцев; большую часть этого времени я усердно работал по своей специальности и тратил на себя очень мало, если не считать посещения театра и приобретения книг. Мой друг Ралф держал меня в бедности, он задолжал мне около двадцати семи фунтов, которые я не надеялся получить; а это была огромная сумма при моем маленьком заработке! Но, несмотря ни на что, я любил его, потому что у него было много приятных качеств. Однако, хотя я нисколько не улучшил свое состояние, я обогатил свои знания, познакомился с интересными людьми, беседы с которыми принесли мне большую пользу, и много прочел.
Отправить на печать