Вторая ступень - формирование моделей "я" и контроля за собственными действиями, обеспечивающими наибольшую целесообразность для индивидуума. На этом уровне возникает "воображение", то есть проработка разных вариантов поведения до включения органов движения.
Третья ступень - контроль за мыслями - высшее проявление воли.
Основное мышление осуществляется на уровне сознания, когда возбуждение переходит с одной усиленной вниманием модели на другую. Это - "поток мыслей": вспыхивает одна модель-образ, по связям возбуждение переходит на другую, затем на третью. Двигательные программы включаются после "проработки" в воображении, с выяснением возможного эффекта. Все это контролируется чувствами - действительными и воображаемыми.
Однако огромную роль играет подсознание - переработка информации на "низком энергетическом уровне", на моделях, не усиленных вниманием.
Все процессы здесь совершаются медленно, но зато количество моделей, по которым циркулирует возбуждение, огромно. Поэтому объем перерабатывающейся в подсознании информации очень велик и, наверное, превосходит "уровень сознания".
В подсознании готовятся "материалы" для сознания: в момент, когда внимание устает и возбужденная мод ель-образ должна затормозиться, из подсознательной сферы представляется следующий кандидат на усиление - тот образ, который к этому моменту наиболее возбужден. Источники для возбуждения - внутренняя сфера (инстинкты) и внешние раздражители. В подсознании все время происходит конкуренция на овладение вниманием, а следовательно, и сознанием.
Не следует думать, что подсознание, питаемое инстинктами, полностью командует сознанием, как считал Фрейд. Пока очередная модель обрабатывается на уровне сознания, она получает мощный толчок усиления, последствия которого продолжают действовать и после переключения внимания на другую модель. При следующих "выборах" эта отдохнувшая модель может снова завладеть сознанием. Следовательно, с одной стороны, есть скрытые очаги возбуждения, питаемые "снизу", от инстинктов, которые замаскированно направляют сознание, выдвигая своих кандидатов, но, с другой стороны, обработка моделей на уровне сознания сама создает эти новые очаги (модели) повышенной возбудимости, которые конкурируют с "тайными силами" на равных правах. Чем выше уровень сознания, чем больше воля и контроль за мыслями, тем большее значение приобретает механизм усиления корковых моделей за счет периодов возбуждения их во время привлечения внимания. Здесь же действуют и "принципы самоусиления": если корковая модель часто усиливается сознанием, то ее клетки гипертрофируются, возбудимость их повышается, и это увеличивает шансы на привлечение сознания. Процесс идет с положительными обратными связями. Между прочим, он может довести и до навязчивых идей и до помешательства…
Пример: изобретатель. Его заинтересовала идея. Сначала он думал сделать просто и только получить какую-то выгоду - деньги и славу. Источник интереса - "снизу", от инстинктов. Он думает и думает о своей идее, отправляясь от мыслей о выгодах. В результате корковая модель гипертрофируется, она становится столь мощной, что уже часто захватывает внимание, получая от усиливающей системы новые толчки и еще более гипертрофируясь. Он думает об изобретении все больше и больше, почти все время. Это становится его главным делом. Выгоды отошли на второй план. Более того: если проза жизни его вовремя не одернет, то увлечение может стать патологическим. Изобретение превратится в навязчивую идею, которая изменит все представления об окружающем…"
Я не большой знаток Фрейда, но не нравится. Уж очень выпячены инстинкты в их самых темных проявлениях. Нет спора - они могучи, но все же не настолько, чтобы объяснить все - искусство, политику.
Помолчи. Не твоя сфера.
Нет, почему же? Это медицина. В учении Фрейда о подсознании есть рациональное зерно. По-моему, Саша кое-что позаимствовал от него. Впрочем, он отрицает. Говорит, что у него "чисто информационный план". Не берусь судить. Не очень понимаю я этот "план". До последних лет у нас совсем не признавали никакого подсознания и инстинктов у человека. Культ коры, рационализм. Человека можно обучить чему угодно. Всех быстренько превратить в ангелочков.
Вопрос спорный. Саша говорил, что его можно подвергнуть строго научному изучению с цифрами.
А врачебную интуицию почему-то все признают. Доктор посмотрел на больного - и диагноз готов. Ерунда. Без знаний нет интуиции. Возможно, у очень опытного врача информация частично обрабатывается в подсознании, и тогда диагноз рождается как бы внезапно, из ничего. Не знаю. У меня это не появлялось. Предпочел бы иметь хорошую диагностическую машину.
"Особенности программ человеческого поведения.
1. Ограниченность анализа внешнего мира, объясняющаяся недостаточной мощностью нашей моделирующей установки - мозга".
Это понятно - пределы познания, моделирования. Дальше:
"2. Увлекаемость. Принцип самоусиления, гипертрофия корковых клеток.
Мышление человека может пойти в любом направлении и само себя поддерживать в этом. Увлечение - чувства - привлечение внимания - новое усиление, гипертрофия корковых клеток - модель сама себя поддерживает и превращает в навязчивую идею… Ложные идеи могут захватить человека с таким же успехом, как и истинные…"
Увлеченные. Это они, подвижники, создали культуру, науку? Страстные ученые, мыслители, философы, чудаки-изобретатели. А может быть, я ошибаюсь? Может быть, просто трезвые люди хотят заработать, строят, создают - делают прогресс. Жадность, тщеславие - все от инстинктов, даже если стимулируют творчество. А увлечения - человеческое качество. Прекрасное качество.
Но как оно может подвести! Увлечься можно совершенно ложной идеей. Мало ли было таких примеров - одержимые, но заблуждающиеся люди. Фанатики. Поэтому всегда нужен расчет. Или по крайней мере хорошая обратная сигнализация.
Кажется, я сам начинаю проповедовать кибернетику, рационализм. Туда же, специалист.
Нет, все-таки увлекаться - это хорошо.
Вот третий пункт.
"Субъективность. Представление о мире и выбор собственного поведения искажаются не только недостаточными познавательными возможностями, но и собственной чувствительной сферой".
Далее идет объяснение. Оно длинно. Ага! Когда мы узнаем внешние предметы или сложные картины, то в мозгу происходит сравнение с моделями из памяти. Оказывается, достаточно приблизительного сравнения. То, что мы видим, поочередно сравнивается со многими похожими моделями. Чувства нам подсовывают для сравнения в первую очередь те модели, которые сейчас возбуждены, соответствуют настроению. Вот мы и попадаем на удочку. То же самое с поступками. Каждому раздражителю соответствует несколько программ действия, часто прямо противоположных. Из них нужно выбрать одну. Выбирается та, которая более возбуждена чувствами, настроением, которая больше готова к действию… В результате мы совершаем неправильные поступки. Так я понял. Может быть, неверно? Много терминов. Впрочем, Саша объяснил мне раньше.
"Итак: ограниченность, увлекаемость и субъективность делают человеческое поведение запутанным, непоследовательным и часто нелогичным".
Что же - нужно с этим мириться, иметь терпение понять, и объяснить, и воспитывать. С нормальными людьми это возможно.
Вот еще интересная глава: "О счастье". Тут немного, прочтем. "Мечта о счастье…"
Дверь распахнулась.
Кто-то в белом.
Крик:
- Остановка сердца!
- О!
Срываюсь. Бегу. Много ступенек. Обрывки мыслей: "Конец. Теперь конец! Ну почему? За что?"
Распростертый Саша… Труп? Дима стоит на табуретке и толчками надавливает на грудь. Закрытый массаж сердца. Леня яростно сжимает дыхательный мешок. Оксана ломает руки. Суетятся сестры. Лица бледные, испуганные глаза. Отчаяние.
- Адреналин, адреналин ввели?
- Не успели, мы массаж скорее…
- Марина, один кубик! Я сам, сам хочу массировать. Наверное, я лучше. Дурак. Молчи. Дима делает хорошо.
- Оксана, что видно?
- Ничего не вижу из-за массажа. Помехи. Нет. Ничего не сделать! Как можно, как можно… Сидел, читал… "Ученый"!
- Дима, остановись на секунду. Ну что? Тишина. Напряжение. Оксана смотрит. Кажется, прошла вечность. Шумно вздыхает:
- Есть редкие сокращения!
- Массируй дальше! Адреналин! Давай! Давай! А вдруг удастся? Еще! Наклейка с раны уже сорвана.
- Одну секунду!
Длинная игла прямо в сердце. Кубик адреналина.
- Массируй!
Минута. Вторая. Молчание.
В душе темно. Отчаяние. За что? За что? Не нужно сетовать. Никаких возмездий! Все ясно. Мы дураки. Ограниченные моделирующие возможности. Но мне же от этого не легче! Я же не машина, я живой.
А вдруг удастся? Заглянуть.
- Дима, остановись. Оксана, смотри. Кто-нибудь щупайте пульс. А ты не прекращай дыхание! Что - не знаешь?!
- Хорошие сокращения, около ста в минуту!
- Пульс есть!
Впрочем, это уже не нужно: видно, как сотрясается грудная клетка. Сердце заработало хорошо.
- Зрачки?
- Узкие. Они сразу сузились после массажа.
Ох! Этот вздох вырвался у всех. Лица просветлели, глаза другие. У меня внутри все дрожит, и в то же время по телу медленно расходится какая-то слабость. Вот-вот упаду.
- Дайте сесть. А ты слезай, что стоишь, как дурак.
Это Диме. Он все еще стоит на табуретке, выпрямившись над столом, длинный и нескладный.
Саша от меня снова ушел. Лежит какой-то человек без сознания. Чужой. И сам я совершенно пуст. Я знаю, что может случиться дальше, поэтому еще не радуюсь.
- Рассказывайте! Оксана, неотступно смотреть на экран.
- Нечего рассказывать. Все было хорошо, вот картина записей. Несколько раз открывал глаза. Начало восстанавливаться дыхание. Мы были спокойны. Оксана только отключилась, хотела переносить аппарат. Вдруг меня что-то как кольнуло. Я поднял у него веки - зрачки широкие. Заорал и сразу массаж. Тут все прибежали.
Мне бы раньше прийти. Несколько раз собирался и все не мог поднять свой зад.
Рассматриваю записи. Когда мы ушли, пульс был сто двадцать. Затем он медленно урежался, и в последний раз записано восемьдесят пять. Это было двадцать минут назад, примерно за десять минут до остановки.
Усталая злость и досада. Противно на всех глядеть. Противно даже ругаться. Ошибки, снова ошибки!
- Что же вы смотрели все? Ведь пульс урежался больше, чем это полагалось. Это значит - какое-то возбуждение вагуса[23]. Ты небось домой уйти торопилась. А вы рты пораскрывали, довольные, и небось трепались!
Молчание. Обижены.
Несправедливо. Мы все трепались. А потом я сидел и размышлял о высоких материях, читал эти, будь они неладны, записки. Не знал он, когда отдавал. Если бы я тут был, не пропустил бы. Уверен? Нет.
Нужно было ввести немного атропина, чтобы уменьшить возбудимость блуждающего нерва. Это мне так представляется, а может быть, все было сложнее. Чертовски сложная машина - человек, и как мы беспомощны перед ним. И ведь можно сделать гораздо больше уже сейчас. Привлечь технику.
Ладно, об этом после. Нужно помягче. Наверное, они сейчас думают: "Да пропади ты пропадом с этой клиникой! Работаешь как черт, душу вкладываешь и только ругань слышишь…" Смягчить. Хорошие ребята. Тоном ниже.
- Долго ли стояло сердце, как ты думаешь? Дима с готовностью:
- Не знаю, но думаю, что очень мало. Может, минуту. Только что перед тем Оксана аппарат отключила.
Леня:
- Зрачки тут же сузились, сразу, как он начал массаж.
- Измерьте все показатели. Возьмите кровь на анализы. Оксана, как?
Смотрит на экран не отрываясь. Очень расстроена. Красная. Оценивает.
- Ничего. Но хуже, чем было. Сердцебиение - сто сорок в минуту.
- Это от адреналина. Пройдет.
Проходит минута-две, пока все измерили. Доложили - удовлетворительно.
Но это меня не очень радует. Хорошо, конечно, что живой. Пока живой. Однако, во-первых, я не знаю, сколько времени стояло сердце. Их рассказам плохо верю. Не врут, но просто трудно оценить. И каждый хочет все представить лучше. Это самозащита.
Если сердце стоит более пяти минут, кора мозга гибнет. А на что он нужен, Саша, без коры? Или даже с дефектами. Впрочем, они редки, я ни разу не видел. Но разные интеллекты. Печально.
Второе. Очень мало больных выжило после остановки сердца. Почти у всех удавалось запустить, но ненадолго. Оно потом останавливалось второй, третий раз. И навсегда. Но клапан хорошо держит, остановка была по типу рефлекторной, а не от слабости сердечной мышцы. Надежда слабая. Но есть.
- Открыл глаза!
Все довольны, но восторга уже нет. Опасность слишком велика. Один Дима откровенно сияет. Может быть, он допустил ошибку, но теперь все видят, что она исправлена. Почти. И что он в самом деле заметил вовремя остановку.
Нужно заводить контрольные аппараты, чтобы не зависеть от внимания людей. Какое внимание, когда Дима уже семь часов в напряжении?
Вот опять возможна смерть. Я же знаю - надежды мало. Но сердце работает хорошо - видишь, грудь сотрясается. Не знаю, не надо себя утешать. Это от адреналина. Шансов мало.
Ну и что же дальше? Полежишь на диване, выпьешь рюмку, поплачешь сухими слезами и снова? Доколе?
А куда же мне деться? Куда? Если брошу, не будет мне счастья все равно. Ведь это значит - струсить. Я не страдаю мелочным гонором, но как я могу отойти от всего этого, от этих людей, что так смотрят на меня? Ничего взамен хирургии я им предложить не могу. Годы не те, и голова слаба. Я не Саша. Саши уже не будет.
Смешно. Люди, книги внушили мне эти "программы поведения", "модели общественного долга", и они так крепко засели, что стали моей натурой, как инстинкты. Отступиться от них не могу. Я верю Саше, что все - одна механика, но для меня-то - это боль душевная, слезы.
Я не герой. Боюсь физической боли. Смерти - нет, а боли боюсь. Рисуешься, друг? Нет, не рисуюсь. Фрейд был, видимо, мелкий человек, если он считал инстинкты непобедимыми.
Хватит Фрейда, хватит этих теорий! Из-за них ты просидел в кабинете больше, чем можно. Он живой! Думай, как удержать жизнь. Удержать во что бы то ни стало.
Лихорадочно перебираю все в голове. Как в машине, только, наверное, намного хуже. Возбудимость блуждающего нерва уже понижена адреналином. Нужно усилить сердечные сокращения. Для этого есть средства:
- Введите АТФ и ланакордал. Проверьте после этого все показатели.
Девушки задвигались. Все делается быстро, четко. Приятно смотреть на хорошую работу. Тоже хорошую - если бы они сообразили все это раньше! А ты уверен, что сообразил бы? Нет. Не уверен. Но все же моя моделирующая установка лучше. Кушай на здоровье!
Теперь нам остается только одно - ждать, Оксана не отрываясь смотрит на свой экран. Дима или Леня через каждые пять минут измеряют кровяное давление. Подключили систему отсоса к дренажной трубке, по которой вытекает кровь из плевральной полости. До этого кровотечения не было, а теперь всего можно ждать: намяли грудь и сердце. Могут и швы ослабнуть. Особенно на этих заплатах. В ампулу сразу отошло кубиков сто пятьдесят, а потом стало капать частыми каплями - до шестидесяти в минуту. Это очень много.
- Переливайте кровь таким же темпом. Чтобы был баланс.
Вот и еще напасть. Что делать, если не прекратится? Раскрывать грудную клетку и проверять все швы? Это вообще опасно, а после случившегося - даже очень. Сейчас об этом даже говорить нельзя, так и жди, что остановка повторится. Пока нужно пустить весь арсенал кровоостанавливающих средств.
- Ребята, вливайте все, что полагается при кровотечении.
Сижу грустный. Такая тоска!
Никто не уходит, собралось человек десять врачей. А между тем уже больше семи часов вечера. И обедов у нас нет.
- Откройте окно! Душно! И чего вы все сидите? Шли бы домой.
Молчание.
Часто пишут о коммунистическом сознании, что оно уже почти есть. И, признаться, еще чаще посмеиваются: "Какое там!" Вот такой-то украл, тот словчил. И я не думаю, что это быстро. Но вот посмотришь иногда на своих врачей, и так делается тепло в груди. Зарплата небольшая. Приработков нет. У многих семьи. Наверное, хочется и в кино сходить, и с сынишкой поиграть. А он сидит тут до семи, до десяти вечера, до утра, не получая ни денег, ни отгула. На следующий день приходит как обычно, к началу. Никогда не слышал даже слова ропота. Конечно, иногда забываются, проморгают что-нибудь. "Оболтусы, болваны!" Как Степа сегодня. Интересно, ушел он домой? Да, я видел, сидел там. В шахматы часто играл с Сашей. Вот что с ним делать? Мальчик ведь тот умер по его вине несомненно, да и Онипко еще неизвестно как.
Да, о коммунизме. Был я в Америке, в клиниках. Врачи много работают - с утра до вечера. И мне кажется, больных жалеют. Как и у нас. А нет, не так. Не забуду - видел одну сцену. Сверху, вот так же - через фонарь. Кончилась операция с искусственным кровообращением - тяжелая, утомительная. Больной еще в операционной, чуть живой. И тут же, в углу, собрались хирурги, анестезиологи. Что-то говорят вполголоса и пишут на бумажке. Я спросил переводчика (хороший был парень), что они делают. Микрофон для переговоров не был выключен. Он подошел к самому репродуктору, послушал и говорит: "Деньги делят за операцию".
Так стало противно. Не хотелось больше на них смотреть. Сказал переводчику, не утерпел. Удивился: "А что, разве они их не честно заработали?" Что ответишь? Разве бы наши так могли? Нет, не зря прошло больше сорока лет. Правда, эффект мог бы быть и больше. Отходы велики.
Это я думаю так, от грусти.
- Ну как, Оксана?
- Сто двадцать пять в минуту. Сокращения слабеют… Дима:
- И давление понижается. Было сто десять, а теперь уже девяносто пять.
Ну вот - надвигается. Неотвратимое. Давление будет падать, потом снова остановка сердца.
Не останавливайся! Не останавливайся! Умоляю!
Некого умолять. Надейся только на себя. И на этих ребят, что сидят здесь.
Дима:
- Может быть, прибавить в капельницу норадреналин? Чтобы удержать кровяное давление.
- Добавь, но только чуть-чуть.
Норадреналин суживает сосуды, кровяное давление при этом повысится, но нагрузка на сердце - тоже. Лучше бы усилить сердечные сокращения. Но средства для этого уже введены, они не помогли. Нет, боюсь я норадреналина.
- Не ввели еще? Не надо. Давайте кортизон. Большую дозу. Не пробовали еще?
Оказалось - нет. Как это мы забыли? Толком мы не знаем, как действует этот гормон, но иногда творит чудеса. Видимо, он усиливает функцию всех клеток. Хорошее средство.
Люба, анестезиологическая сестра, набирает раствор шприцем и вливает в капельницу. Он будет медленно капать в вену вместе с кровью.
Кровотечение между тем тоже продолжается. Правда, уже сорок пять капель в минуту, но это, возможно, связано с понижением кровяного давления. Напор меньше.
- Требуйте от станции еще два литра крови. И чтобы свежая была.
Сколько мы уже сегодня крови извели? Литра три. Но это особая операция. Американцы на рядовую готовят пять. Что им экономить! Больной платит, безработный сдает.
Сколько времени? Половина восьмого. Полчаса уже прошло после остановки. Это неплохо. Нужно домой позвонить, что неизвестно, когда вернусь. Пусть не ждут. Жена, верно, беспокоится о Саше. Она тоже его поклонница. Всегда в пример ставит: вот-де какой воспитанный и вежливый. Верно, но не это в нем главное. Пойду позвоню.
Встал.
Нет, боюсь! Боюсь! Так и кажется: уйдешь - и остановится сердце. Подожду, пока стабилизируется кровяное давление. Разве я в этом уверен? Нет, конечно. Я больше думаю о плохом.
Все молчат. Дима считает пульс. Леня дышит мешком. Больной спит. Мы не хотим его будить.
- Как давление?
- Девяносто - девяносто пять.
- Оксана?
- Ничего не изменилось. Сто двадцать сокращений в минуту.
Нужно сидеть и ждать. Хирургия - это не только операции, волнения, страсти. Это также ожидание, сомнения, мучения: что делать?
Пока делать нечего. Если кровотечение не уменьшится, то придется расшивать рану. О нет! Дрожь по коже. Лучше мне самому умереть, чем снова держать в руках это сердце… Давай без фраз. Но почти так.
Жизнь и смерть. Сколько вложено в эти слова! Поэты и ученые. А на самом деле все совершенно просто. Так, во всяком случае, говорил Саша. Помню его слова. Живые системы отличаются от мертвых только сложностью. Только программами переработки информации. Наши земные живые существа построены из белковых тел. Из них созданы структуры, способные к саморегулированию, на разных этажах сложности. Микроб усваивает азот из воздуха. Червяк воспринимает самые простые воздействия, и его поведение ограничено несколькими типичными движениями. Это код информации, которую он отдает вовне. Человек способен воспринять и запомнить огромное количество внешних влияний. Его движения крайне разнообразны. Но это только машина, которая работает по очень сложным программам. Когда-то это звучало кощунством. Потому что люди умели делать совсем простенькие вещи, модели. Они не шли в сравнение с тем, что создала природа. Теперь все изменилось. Или, вернее, будет все больше и больше меняться. Человек создаст сложнейшие электронные машины, смоделирующие жизнь. Они будут думать, чувствовать, двигаться. Понимать и писать стихи. Разве их нельзя назвать живыми? Неважно, из каких элементов построена сложная система - из белковых молекул или полупроводниковых элементов. Дома строят из разных материалов, а функция их одна. Важно, чтобы структура системы обеспечивала выполнение сложных программ переработки информации.
Тогда человек может стать бессмертным. Не весь, но его ум, интеллект, наверное, и чувство.
Вполне квалифицированно рассуждаю, как настоящий кибернетик. Жаль, что про себя - никто не слышит. А то бы все видели, какой я умный. Каждый считает себя умным, и я тоже. Слова-то запомнил, но совсем не уверен, что все так.
Слишком много нужно этих элементов, чтобы построить организм. И кто способен сложить их в нужном порядке?
Снова вспоминаю: Саша фантазировал как-то вечером у меня в кабинете. Я забыл точные слова, помню только смысл.
- Будет создан электронный мозг. Очень большой. У математиков и инженеров это не вызывает сомнений. Будет обязательно. Машина, которая в состоянии воспринимать, учиться. Гораздо быстрее, чем человек. Вот ее сделают и приключат, например, к ученому. Она воспримет его манеру мыслить, переведет к себе в память его сведения, склад характера, чувства, сделается его вторым "я". Ученый умрет, а мозг будет продолжать жить, творить.
- Читать лекции, слушать музыку, ругать сотрудников за нерадение.
- Не смейтесь. Когда он одряхлеет (ибо машины тоже стареют), ему подсадят другого. Итак, вечная преемственность. Потом он сам себе возражает:
- Нет, это будет, к сожалению, значительно сложнее. Повторить организм нельзя. Невозможно сделать электронную модель моего мозга, со всеми его клеточками и связями. Можно сделать другой мозг, более умный. Он воспримет от меня много, но как сын или воспитанник. Он будет самим собой. Будет развиваться, совершенствоваться. И отдаляться. А я должен буду умереть. Но что-то в нем все-таки останется от меня. Возможно, даже много. И это приятно.
- Одряхлевший отец умирает на руках своего гениального сына!
Он мечтательно улыбался, и глаза блестели.
Мы сидим с Марией Васильевной в углу операционной. Каждый думает о своем и в то же время об одном. О нем.
- Маша, ты надеешься?
- Да, надеюсь. Мы должны это сделать.
- Ах, оставь эти пустые слова. Мы можем только чувствовать, а сделать - так мало.
- Ну что там? Не хуже? Дима:
- Давление больше пока не падает. Пульс сто десять. Анализов еще нет.
- Пошли за ними, пусть поспешат.
- Что посылать, они и так торопятся. Валя сама все делает.
Валя - это заведующая. Она из моих друзей.
Народа в клинике много, но есть сотрудники, а есть друзья. Я с ними дома не встречаюсь и не веду разговоров, но чувствую, что они друзья.
Мария Васильевна скверно выглядит. Хотя бы уж волосы покрасила. Так незаметно подходит старость. Когда-то пришла в госпиталь совсем молоденькой девочкой. Что удивительного! Двадцать лет прошло. Двадцать.
