Подбодрил. Лицо сразу стало другое, естественное.
- Ну, расскажите о Париже.
- Нет, дорогой, в следующий раз. Некогда. Пока.
Ушел. Как это ужасно! "Сделаем операцию". "Перешьем клапан". А печень вон какая. Еще в тот раз были неприятности. Сердце большое, предсердие, наверное, мешок. "В камеру". До камеры надо дотащить. Если оно не будет сокращаться сразу, так что камера? Вот если бы уже большая была, чтобы оперировать в ней, а это… Но все-таки есть кое-что. Спасли же того парня с отеком легкого и еще одну больную. Несомненно. И с почкой у них здорово получилось.
Думай не думай, выхода нет. Обязан. Разве что совсем плохо будет? Нет. Не должно. В больнице - режим, лечение - дотянет.
Ну что же, пойдем к следующей. Может быть, завтра? Не все же сразу. Может быть, лучше пойти к Лене? Она хорошая. Уже ходит. Второй клапан - это здорово! Можно описать. Снова "описать". В июне на конференции честно все рассказал о старых клапанах. "Ошибся". "У всех наступило ухудшение". Злорадствовали некоторые: "Обогнал!" Были такие мыслишки.
Мария у Саши осталась. Рассказывает, что шеф сообщил. Нравится он ей, заметно по лицу.
- Тетя Феня, где Гончаров лежит?
- С приездом вас, Михаил Иванович. А Тиша в шестой палате, в шестой. Мать у него была вчера, плакала. Неужто нельзя помочь парню-то? А?
- Посмотрим.
Ты еще будешь меня упрекать, старая болтушка. Почему нет? Ее труд тоже вложен в него.
Вхожу. Ему бы нужно на втором этаже лежать, но раньше здесь был, после первой операции, привык. Парень довольно серый, с детства все болеет, не выучился. "Все люди одинаковы". Нет, не все. Как себе ни внушаешь - не все.
Здороваюсь.
Молчат. Кто-то один робко: "Здравствуй…" Все сменились. Всего два знакомых лица. (Что-то они задержались? Кровь не подобрали?) Где же Тиша? Вон.
- Здравствуй, как ты живешь? Мальчишка еще, сколько ему - восемнадцать? А дашь меньше.
- Худо, доктор. Опять задыхаться стал, и живот вырос.
Неужели асцит?
Смотрю. Вся картина декомпенсации. Оперировать, но не сейчас. Подготовить. Парень какой-то безразличный. Не понимает.
- Когда родители будут?
- Не знаю. Дома делов много.
- Лежать. Ходить нельзя. Понял? Ни в коем случае, иначе хуже будет.
Вызвать отца. Кого раньше? Его, потом Сашу. Посмотрим.
Сделал все неприятные визиты. Времени - первый час. Как хочется быстрее закончить все неприятное!
Посмотрим Лену. Это приятно, если она такая хорошая, как говорят.
Трудно было оперировать. Еще труднее - предложить. Долго не решался, но уж очень быстро у нее прогрессировала декомпенсация. А тут умирающего Козанюка привезли. Набрался духу. "Лена, тебе хуже, клапан испортился. Нет, не беспокойся, я сделаю операцию - вошью новый. Хороший. Помнишь Ларису?" Согласилась и перед родителями настояла. Хорошо, когда верят врачу.
Она еще на послеоперационном - слышал, когда докладывали.
Вот она, наша коммунистическая бригада. Приятно их видеть. Кроме тех моментов, когда что-нибудь случается. Тогда всех бы сожрал.
- Покажите мне больных.
Хожу, смотрю. Все незнакомые лица, настороженные.
Лена на правах выздоравливающей - в маленькой палате. Было нагноение, так там и осталась.
Книжку читает. Хорошо.
- А, здравствуйте, Михаил Иванович. Я еще утром узнала, что вы приехали, все ждала - и нет, и нет. Неужели, думаю, не зайдете к своей крестнице?
Словоохотливая девчонка.
- Как можно, что ты! Я слышал, что ты уже ходить учишься.
- Я бы даже бегать готова, так Нина Николаевна не разрешает. Правда, Мария Дмитриевна?
- Больно быстрая. Венозное давление еще высокое, погоди.
Мария Дмитриевна, как доктор, все знает.
Слушаю, смотрю, анализы перелистываю. Все хорошо. Не хуже, чем после первой операции. Зря они ее в постели держат, перестраховываются.
- Можно тебе ходить понемногу. И в палату переведите.
Сижу в кабинете. Курю сигарету. Сегодня у меня нет операций, пожалуй, можно уйти домой пораньше. Да, уже около часа. Сколько было всяких разговоров!
Леночка пришла из школы. У нее четыре урока. Кто-то ее встречает сегодня? Лиза или жена? Рассказывают: приходит, поест и сразу за уроки. Приучена к труду, к ответственности. Соседки упрекали: "Зачем вы мучаете ребенка?"
Еще нужно бы с Володей поговорить. Запустили уже эту сортировку или еще нет? Перевели ли на перфокарты истории болезни митральных больных?
Как же, много хочешь. Как будто ты не месяц отсутствовал, а год. Горы свернули, держи карман.
Завтра операция. Больного нужно самому посмотреть. Зачем смотреть - они опытные. Нет, обязательно.
А Париж еще незримо присутствует здесь. Марсово поле. Эйфелева башня - такая знакомая по картинкам - оказалась действительно большой. Поднимались. Виден весь Париж - крыши, крыши… Вон, на севере, Монмартрский холм, там Дом инвалидов.
Марья - молодец. Операцию в камере. Сенсация! Если бы не это кровотечение.
В общем все бы ничего, если бы не Саша, не эти старые клапаны. Но Лена хорошая с новым клапаном. Значит, еще есть надежда спасти. Не всех. Одного уже нет. Сима - вот-вот. Юлю вызвать. Да…
На камеру надежда. Чуть не забыл - сходить в лабораторию, узнать, что сделали. Вот память! Их работа чрезвычайно важна… Кто-то бежит. Что такое? Виктор. Лицо. Ужас. О боже! Что…
- В камере несчастье! Скорее…
Подхватываюсь, бегу вниз, он - впереди. Сердце сжалось, а голова ясная. Привычка: "Кровотечение?!" Там хуже. Смерть. Война.
Слова:
- Не знаю… пришел - они в камере… все хорошо… вызывали в академию… потом это. Я - к вам… Помогите!
Уже не поможешь.
Конец.
Всему конец. Маленькая мысль: "Паникует! Несобранный…"
Нет, кричат. Нет! Случилось. Не надо, не надо… Боже! За что? Взорвалась? Не слышал…
Веранда. Нет, камера цела. Пар, шум воды. Крики. Люди. Коля. Алла. Сестры. Дима. Женя. Кто-то кричит: "Носилки! Носилки!"
Больные. Прогнать. Командовать. Должен.
- Марш отсюда, чтобы ни одного! Сестры - забрать!
Люк уже открыт. Коля льет туда воду. Пар.
Пожар.
Кошмар.
Командую, не думая. Как при операции, когда кровь.
- Стерильные простыни! На носилки! Виктор - в камеру! Коля - тоже! А из нее жар.
- Женя - воду! Обливай их! Сам помогаю вытаскивать… Еще живые. Может быть, чудо? Нет, безнадежны.
- В перевязочную! Анестезиологов! Наркоз!
А вдруг они еще чувствуют?
Нет, не могут. Все равно наркоз. Не знаем.
Положили на носилки. Черный цвет. Белые простыни. Понесли.
Все кончено. Кончены операции. Клапаны. Детишки. Леночка. Но спокоен. Пустота.
Родственникам. Нет, немного подождать. Пока обработают, забинтуют.
Прокурору. Отогнать всех, чтобы не трогали. Преступление. "Несчастный случай со смертельным исходом". Я виноват. В чем? Я придумал эту дурацкую камеру. Я.
- В перевязочную! Одного на первый этаж, другую - на второй! Вызвать сестер из операционной. Дима - интубация, наркоз. Закись. Готовьте. Вызвать хирургов, свободных от операций.
Выполняется четко. Привыкли к хирургическим катастрофам. Но уже бесполезно. Я вижу по ним. (На войне, помнишь? Такие же.) Там - за идею. А здесь - за что? Для тебя?
Нет! Нет! Нет!
Все равно виноват.
Надя год назад как вышла замуж. Счастливая. Была. Алеша… Алеша, круглолицый, веселый инженер. Подавал надежды. Почему он в камере? Не знал… Обязан знать. Но Виктор? Кандидат уже, не мальчик. А, что Виктор…
Позвонить в министерство. В обком. Катастрофа.
Да, директору. Наверное, уже знает. Что директор? Он ни при чем. Твои выдумки - камеры, клапаны. Сидел бы тихо, как все… Если голова дурная. Не лез бы.
Везде сообщить: "Пока живы…" На тормозах. Нет, по-честному: "… но безнадежны…"
Перевязочная. Быстро все организовать. Да, уже ждут. Нина в перчатках, в маске. Спокойная. Безразличие? Нет, выдержка.
Положили на стол. Открыли. Смотри, смотри, не отвертывайся!
Но трех больных уже спасли вот этой камерой. Брось, разная цена. То - больные. Эти - здоровые. Молодые. Но тот после операции с отеком легкого тоже был молодой. Еще неизвестно, что с ним будет. Может быть рецидив.
Дима:
- Не могу ввести трубку. Отек.
- Нина, делайте трахеотомию. Обработка только после наркоза, с выключением движений. Все ясно? Я пойду на второй. Нина, потом освободите палату у себя, на третьем. Оттуда почти всех больных можно вывести.
Коридор. Лестница. Коридор.
Там опытные. Какая разница? Все-таки. А вдруг? Мы будем лечить по последнему слову - искусственное дыхание, длительный наркоз, вливания, поддержание всех балансов. Как сердечных больных. Но все равно есть пределы возможного.
Перевязочная. Надя закрыта простыней. Правильно. Сам Петро делает трахеотомию.
Леня:
- Интубация не удалась.
- Знаю.
Капельное вливание уже налажено. Наркотик введен. Уже выключены из жизни. Теперь навсегда. Так лучше.
- Леня, наркоз закисью, непрерывный. Дыхание выключить. Петро, взять все анализы, как после АИКа. Я пойду звонить.
- Куда?
- Прокурору, начальству.
- Может быть, подождать?
- Нет, безнадежно. Ты не был на войне, не видел. Я знаю. С обидой:
- Зато я был в шахтах. Тоже видел всякое. Почище этого.
- Нет. И за родственниками послать. Успеете обработать?
- Наверное. Это же не скоро - пока разыщут.
Им еще неизвестно. Занимаются своими делами и ждут родных обедать. Я их не знаю - сколько, кто? Скоро узнаю. Представляешь?
Что ты им скажешь? "За науку"? "На благо человечества"?
А где Виктор? Почему не он был в камере? Почему Алеша?
Потом. В кабинет, звонить.
Где-то был телефон прокуратуры. Просили какую-то справку по экспертизе. Теперь по мне будет экспертиза. Неважно. Нашел, набираю.
- Прокуратура? Мне нужно кого-нибудь из ответственных лиц.
Спокойный голос: "Я прокурор".
Объяснил ему, что случилось. "Во время проведения опыта в камере…" Я и сам еще не знаю толком как и что. Обещал приехать.
Входит Алла.
- Михаил Иванович, это, наверное, от прибора… Я видела - он обгоревший. Может быть, выбросить его? Чтобы никто не видел.
Прибор? Да, да, Виктор: "Без него нельзя. Разрешите?" - "Если очень нужно, то поставьте. Только смотрите". Значит, не усмотрели. А разрешил я. Я виноват! Суд. Страх.
- Да, выбрось.
Она поглядела на меня, пошла.
Значит, выбросить? Чтобы не нашли причину. "Причина пожара осталась невыясненной…"
Позволь, ты с ума сошел?! Значит, "…причина не…" Нет, не может быть!
Краснею. Вернуть. Немедленно! Бегу, догоняю на лестнице.
- Алла! Алла! Не надо. Пусть все останется как есть. На том же месте.
- Извините, я подумала… о вас. Я не буду.
О, сколько подлости в человеческом нутре… Имей мужество ответить.
Да, я буду стараться. "Правду, только правду, всю правду…" Легко сказать. Кто-то в голове так и подсказывает всяческие шкурные мыслишки. Все время приходится гнать их. Гони.
Покурить…
Позвонил начальству. Объяснил подробно что и как. Ответ нечленораздельный.
Так стыдно! Все тебя считали умным, и вдруг оказывается, ты просто дурак.
Теперь ясно - загорелся прибор.
Утюг, приемник иногда перегорают.
Но этих приборов у нас перебывало десятки. Никогда они не горели. Просто переставали работать, и все. Потом Володя чинил их, они снова работали. Часто ломались. Почему этот должен гореть?
Потому что кислород. Ты просто кретин. Вспомни опыты по физике в шестом классе: раскаленная железная проволока в кислороде горит ярко, с искрами. Сгорает начисто.
И этот тоже хорош гусь. Сказал ему: "Смотрите строго". А он не смотрел. Он куда-то гонял, в академию. Опыт без него. Не надо. Он рисковал больше всех. Никто столько раз не был в камере, сколько он. Десять, двадцать раз?
Нужно расспросить до приезда прокурора. А то я даже не знаю, как произошло.
С прибором-то как получилось! Может быть, она нарочно подсказывала мне, Алла? Чтобы спровоцировать? Перестань. Неужели теперь все грязное, все дрянное вылезет наружу?
Не может быть.
Уже, наверное, обработали, перевязали. А ты боишься их? Да, боюсь. Давно такого не видел. С войны.
Сначала на второй этаж. Больные все спрятались. Есть ребята, что были в камере, с Олегом. Могли бы… Тоже этот прибор был, оксигемометр.
Стой! А ты представляешь, если бы во время операции? Там их было пять человек, много перевязочного материала. Спирт? Наверное, был и спирт. О, кошмар! "Я все сама проверила…" Да, это Марья сказала. Она дотошная. Спасибо ей.
Каково будет тем родителям, дети которых были в камере? Правда, с их согласия, но какая разница? Доверяли абсолютно. Теперь не будут доверять. И правильно.
Отменить операции на завтра. Не забыть сказать Петру.
Как-то сегодня Семен доделал? Не приходили, значит, ничего. Другие операции были уже закончены - вспоминаю врачей, - видел там и потом в перевязочной.
Париж. Париж.
Неужели было? Сидим в ресторане, болтаем, пьем вино. Никаких забот. Никаких.
Вот перевязочная. Надя вся окутана бинтами, как кукла. И лицо завязано. Так лучше. Только трубка для искусственного дыхания торчит из повязки. Петро уже снял перчатки, маску.
- Перекладывайте на кровать, везите. Смотрите за капельницей.
А вдруг? Нет, таких чудес не бывает. Не бывает.
Переложили, повезли.
Лица с остановившимися глазами. Все делается молча. Скрипят колесики кровати. Не смазывают. Плохо работают. Ты-то сам хорошо?
- Петро, проводите и все посмотрите сами.
Если бы не идти коридором. Никого бы не видеть. Все считали - "шеф". Думали: он все может, он голова. А оказалось? Ничтожество. Ученик шестого класса знает про кислород.
Странное желание - все вернуть назад. Вот на этом месте, в прошлом, нужно было остановиться. И все будет в порядке. Сколько раз бывало такое! Операция. Трудно. Вот здесь нужно решиться, что-то подсечь скальпелем, отделить ножницами. Раз!
Кровь! Фонтан крови! Пальцем, тампоном. Минуты, часы борьбы. Не мог. Смерть на столе. Потом долго: "Мгновение, вернись!" Вернись та секунда! Я сделаю не так! И представляю, как бы все было хорошо, жизнь пошла гладко, спокойно. Больного увезли в палату. Обход: "Как живешь?"
Здесь даже не знаю, сколько вернуть. С момента, когда разрешил прибор? Или когда согласился на пробную камеру? На заполнение кислородом?
Тоже и инженеры хороши. Хотя бы кто-нибудь подсказал, намекнул, что, мол, кислород! Опасность пожара! Будто никто и в институтах не учился. Электричество провели! И этот тип не проверил!
В общем, все виноваты? Кроме тебя.
Перевязочная. Нина кончает обработку. Дима дышит мешком. Уже почти все забинтовано. Лучше, когда повязка. Белый цвет успокаивает. Повязка - это какая-то гарантия жизни… Не в этот раз.
- Кровяное давление проверяли? Дмитрий Алексеевич? Анализы взяли?
- Да. Пока не закрыли руку повязкой. Но какой смысл?
Смысла в самом деле нет. Но есть привычка бороться до конца.
Молчание. Стоило бы выругать, да, пожалуй, не имею права. Анализы не спасут.
- Возьмите все анализы. Тянуть как можно дольше. Наркоз не прекращать ни на минуту. Нина, на посту все делать, все измерять, как при тяжелом шоке.
Скрипят колеса кровати. До лифта, потом кверху. Я совсем мало знаю этого мальчика. Совсем мало. Кончил институт в прошлом году. Где-то работал до нас, не понравилось. Хотел иметь настоящую науку, для людей. То ли Виктор его уговорил? Увлекающийся человек, мог соблазнить… Почему он в камере? Но не мог же Виктор один каждый день?
Нужно посмотреть, как они устроены в палате. Снова лестницы. "Лестницы… Коридоры…" Песня такая, давно в моей голове - несколько лет.
Дверь в палату к Саше открыта. Прошмыгнуть, чтобы не заметили. Ни с кем не хочу встречаться.
А как же теперь Саша?
Да, как же теперь? Все расчеты были на камеру… Все. Пусть умирают. Он, Юля, этот Гончаров. Я больше не могу… Если мне еще разрешат оперировать, не посадят. Почему посадят? А почему нет? "Несчастный случай со смертельным исходом по вине администрации". Я администрация.
Нет, я больше, чем администрация. Я все это придумал, увлек людей, торопил. Пусть судят, сажают, это даже лучше. Искупление. Плохо, когда не было искупления, когда были ошибки с этими разными новыми операциями и никто не наказывал. Только сам. Пусть накажут. Будет легче.
Но подлые мысли тоже тут. "В твоем возрасте
- сидеть… подумай…" "Не ты делал камеру, не ты ставил опыт…" Все не я.
Держись. Не поддавайся. Все ты. Только ты. Они
- лишь исполнители. Люди, которые делают. Не-
умело, глупо делают. Нужно контролировать и думать за них. Ты виноват. Должен нести наказание. Радуйся, если кто-то снимет с тебя тяжесть.
Вот, пришел. Что еще предстоит увидеть этим палатам?
Все тихо и благообразно. Две кровати, двое больных, укрыты. Только лица у них завязаны и руки, что видны из-под одеяла, тоже. Искусственное дыхание. Два аппарата работают почти в такт. Из капельницы каплет кровь. Измеряют кровяное давление, записывают. Оно нормальное. Оксана сидит со своим осциллографом. По очереди приключает то одно, то другое сердце. Они сокращаются хорошо и ровно.
Все спокойно. Назначения расписаны на карте по часам, как всегда, на сутки. Потом можно расписать дальше.
Пытаемся обмануть судьбу.
Врачи сидят в коридоре - Нина, Мария Васильевна, еще кто-то. Разговаривают вполголоса.
Мне не о чем с ними говорить. Пойду.
Не первый раз здесь умирающие больные. Бывало и по два сразу.
Нет, так ужасно, нелепо - не бывало.
Смерть одинакова. Если ошибка при операции. Если врач что-то упустил после, в палате. Вот так же - без сознания. Так же работают аппараты. Так же нужно сказать родным: "Все, не надейтесь!"
А иногда - чудо.
Помнишь, маленький Саша, совсем недавно? Не проснулся, попал воздух в сердце; что-то было пропущено. День, два, три. Мать со слезами вымаливает: "Может быть, есть хоть какая-нибудь надежда?" Сначала я говорил, что есть. И сам надеялся. Но три дня никаких признаков сознания. Кора погибла. Нельзя их больше обманывать. "Нет, не надейтесь. Но будем делать все". Прошла неделя, другая. Отключили аппарат. Он все живет. (Сердце-то заштопали хорошо!) Уже ясно: живой, но без коры. Потом мать стала уверять, что он ее понимает. Я проверяю - нет. Думаю, лучше бы он сразу умер, чем жить как животное. Прошла еще неделя, еще, и стало ясно - он понимает. Но не говорит. Никак. Все равно рады безмерно, все ходим смотреть на Сашу. Он только поводит умным взглядом. Ничего! Будет жить немым. Лечили, приглашали консультантов… Потом выписали домой. Он уже ходил чуть-чуть, весь скрюченный. Недавно утром мать у клиники встречает, бежит навстречу. "Михаил Иванович! Саша говорит! Саша, Саша, беги сюда!" Бежит, не быстро еще, но бежит. "Саша?" - "Здравствуйте…" Бывают чудеса. Это не чудо. Борьба до конца.
Не так уж часто удается.
Нет! Каждый год маленький успех. Меньше процент. Уже боталловы протоки - не умирают. Межпредсердные дефекты с АИКом - почти. Тетрады - много меньше. Вот еще клапаны…
Не утешайся. Никаких клапанов больше. Никаких мечтаний. "Офелия, иди в монастырь…"
Давай без этих штучек. Нужно платить долги. Сегодня твой долг страшно возрос. Еще за клапаны не расплатился, а теперь - совсем беда. Поэтому только труд. Никаких рискованных предложений. Бери только то, что природа дает, что умеешь.
И не вселяй несбыточных надежд.
Банкротство.
Кабинет. Одному в нем страшно. Но придется. В коридоре сидят Коля, Виктор Петрович, Алла. Да, я вызвал их, сам забыл.
- Заходите. Садитесь. Расскажите.
Коля толковее всех говорит. Виктор скис. Он только доказывает, почему не был с начала опыта. Это особый разговор. С ним, с глазу на глаз.
- Они веселые были. Сидели в камере и завтракали. Виктор:
- А что у них было на завтрак? Хлеб с маслом? Коля не знает, и Алла тоже.
- Потом они что-то делали с собакой. Потом кричат: "Закрывай!" Я закрыл люк, закрутил барашки. Кран на баллоне уже был открыт.
Снова Виктор:
- Был опыт с инфарктом миокарда. Они перетянули коронарную артерию и наблюдали за кровяным давлением, за ЭКГ.
Не хочется его слушать, смотреть на него. Знаю, что я не прав, что он сам мог быть там, а все равно. Не могу себя пересилить. Только вежливость.
Коля:
- Давление они повышали медленно, все как было заведено по графику. На полатмосфере откинули винты с крышки. Прошло полчаса.
- Алла, да? Полчаса?
- По моим записям через полчаса была одна атмосфера.
- Хорошо, дальше. Что было дальше?
- Потом давление повысили до двух атмосфер. Что они там делали, я не знаю.
- Виктор Петрович, у вас есть программа опыта?
- Да, есть. Показать?
- Не нужно. Еще пригодится…
Почему ты не доложил мне ее раньше? И почему не сказал, что этот мальчик туда лазит? И что бы изменилось? Наверное, я бы согласился. Опыты по инфаркту сейчас меня не очень интересовали.
- Потом, это через один час и двадцать пять минут, я взял трубку и слышу голос: "Что-то горит…" Потом сразу, ну, через секунду, через прокладку из шлюза стал выбивать дым с шипением. Я бросился к баллону и перекрыл кислород. В это время раздался удар - вырвало патрубок предохранительного клапана, и оттуда вырвался огонь.
- В это время я побежал за вами.
- А я отключил электричество и открыл кран на шланге, которым камеру поливали, когда было жарко. Народ прибежал, люк открыли, барашки были откинуты.
- Ты точно помнишь?
- Да, точно. Сам делал. Дальше вы все знаете. Минуты через три затушили, а потом и вытащили.
Дальше я знаю. Вижу эту картину. Буду видеть до гроба, как войну. Вода, пар… темнота внутри… И все, что потом.
- Сколько же прошло от момента, пока сказали "горит", до взрыва?
- Я не могу сказать точно, но, наверное, секунд пять. Я еще баллон закрутить не успел.
Пожар, от электричества. Клапан вырвало давлением. От высокой температуры резко повысилось давление. Ясно. Все произошло молниеносно. Семьдесят девять процентов кислорода. Две атмосферы. Ты идиот. Кретин… Все кретины. Человек сорок с высшим образованием имели отношение к этому делу. И ни один не сказал об опасности пожара. Ни один. Все равно - ты должен был знать. Ты начальник. Я слабый человек…
Тогда не берись. Но как же не браться - если нужно. Страшно нужно! Пусть делают те, кто обязан, и знает, и отвечает, - инженеры институтов медицинской промышленности. Но они не делают, а больные умирают.
Все равно. Больше уже не буду. С этим не расквитаться.
- Можете идти, товарищи. Вот-вот приедет прокурор, будет следствие. Говорить только правду. Ничего не скрывать.
Сигарета. Что бы я делал без них сегодня, вообще? Вот теперь все окончательно ясно. Пусть приезжает прокурор.
Но это так, о прокуроре. Это второстепенно. Для него есть закон.
Родственники. Почему их так долго нет? А может быть, уже приехали? Что я скажу им?
Что же я могу сказать, кроме правды? "Да, живы… Но безнадежны…". "Произошел пожар. Не знаю причины". Могу я так сказать? Могу. Пока могу. "Вызвали прокурора. Будет следствие - покажет".
Это все слова. Нет, я ничего не могу, кроме слов. Не умею. А может быть, и нет права утешать. Я виноват. Я… убийца. Страшное какое слово!
Нет, не могу больше ждать их. Пойду узнаю, может быть, приехали. Еще одну сигарету. Париж. Ницца. Нет, не было. Вот война была. Растерзанные бомбами тела. Обгорелые трупы.
Пойду. Нет, сначала туда. Может быть, уже? Длинный какой коридор. Как бы проходить его, никого не встречая? Дети играют. Значит, еще нет и пяти часов. У Саши двери закрыты. Тишина. Я, наверное, не смогу.
И здесь тихо. Только слышны ритмичные звуки аппаратов. Теперь они не совпадают. Один быстрее. Почему бы?
