- Конечно, вам лучше знать свой корабль, мистер Харкорт, - проворчал Хорнблауэр.
Не верилось, что без великолепных прямоугольных марселей "Краб" пойдет быстрее. Уж "Дерзкий"-то наверняка несет все паруса - ну разве что с одним рифом. "Краб" бежал против ветра, накренясь; порою волны перехлестывали через правую скулу. Временами всем приходилось хвататься за что попало, лишь бы не упасть. На рассвете следующего дня увидели синюю полоску на горизонте - Гаити. Харкорт до полудня шел тем же галсом к быстро поднимающимся горам, потом повернул оверштаг. Хорнблауэр про себя одобрил - через час или два может подняться морской бриз, а им еще огибать мыс Беата. Бесила мысль, что на этом галсе они проигрывают гонку - вполне возможно, что "Дерзкому", где бы он ни находился, ветер на румб-два благоприятнее. Удивительное дело - марсовые слюнявили пальцы, пробовали ветер, оглядывали наветренный горизонт и критиковали рулевого, который, на их взгляд, мог бы держать круче к ветру.
Встречный ветер не стихал целые сутки; на вторую ночь, лежа на койке без сна, Хорнблауэр услышал команду: "Все наверх!". Он сел и потянулся за халатом; над головой топали ноги, "Краб" бешено подпрыгивал.
- Все наверх паруса убирать!
- Три рифа на гроте! - орал Харкорт, когда Хорнблауэр выбрался на палубу.
Ветер раздувал полы халата, прижимал к телу ночную рубаху. Хорнблауэр встал у гакаборта. Вокруг ревела тьма. Из летней ночи на них несся шквал, но кто-то проявил бдительность и подготовился. Шквал налетел с юга.
- Спустись под ветер! - кричал Харкорт. - Пошел шкоты!
В неразберихе бушующих волн "Краб" развернулся, резко накренился на нос и выровнялся. Теперь он несся в темноте, опровергая свое неблагозвучное название. Благодарение шквалу - они быстро наверстывали упущенное. Ревущая ночь стремительно близилась к рассвету; халат хлестал Хорнблауэра по ногам. Это было упоительно: стоять вот так, подчиняя себе стихии, мчаться, оседлав ветер, вздумавший было захватить их врасплох.
- Отлично, мистер Харкорт, - против ветра прокричал Хорнблауэр подошедшему лейтенанту.
- Спасибо, сэр… милорд. Два часа такого ветра - все, что нам надо.
Судьба подарила им полтора часа. Затем шквал стих, и пассат с прежним упрямством задул ост-тень-норд. На следующее утро за завтраком Джайлс доложил приятную новость.
- Ветер отходит, милорд, - сказал он. Джайлс, как и все на корабле, живо интересовался гонкой.
- Превосходно, - отвечал Хорнблауэр. Только несколько минут спустя он снова ощутил тупую боль. Этот ветер вернее приблизит его к роковой минуте.
К середине дня пассат выкинул очередную летнюю причуду. Он затихал, затихал и перешел в слабые порывы, так что временами "Краб" лениво поворачивался на синей морской глади - "считал румбы". Смола в пазах плавилась под отвесными солнечными лучами. Летучие рыбки оставляли мимолетные темные борозды на эмалевой поверхности вод. Никто на них не смотрел - все пристально вглядывались в горизонт, ожидая следующего порыва. Быть может, не так далеко в переменчивом Карибском море идет под всеми парусами "Дерзкий". День прошел, за ним ночь, а пассат так и не задул; лишь редкий порыв ветра немного приближал "Краба" к цели. Солнце пекло. Воды выдавали по две пинты в день, и всем постоянно, непрерывно хотелось пить.
Они встретили всего два корабля, и оба без всякого толка. Островная шхуна на пути в Белиз. Голландец на обратном пути из Курасао. Ни тому, ни другому шкиперу нельзя было доверить письмо. И ни одного корабля эскадры - это было почти за гранью возможного. Оставалось ждать, ждать с тоскливым, мрачным терпением. Наконец капризный ветер снова задул, на этот раз с оста. Вновь поставили марсели и двинулись нужным курсом, час за часом делая по шесть узлов. Ближе к Антилам корабли стали попадаться чаще, но то были купеческие шлюпы, курсирующие между Подветренными островами и Тринидадом. Всех переполошил возникший на горизонте парус, но то оказался не "Дерзкий". На мачте развевался красно-золотой флаг - испанский фрегат спешил к побережью Венесуэлы, вероятно, усмирять повстанцев. Путешествие близилось к концу: Хорнблауэр услышал "земля!", и через секунду в каюту зашел Джерард.
- Видно Гренаду, милорд.
- Очень хорошо.
Они в тех водах, где особенно вероятно встретиться с "Дерзким"; теперь почти все решает направление ветра. Сейчас он дул с северо-востока; это хорошо. Исключается и без того слабая возможность, что "Дерзкий" пройдет не между Тобаго и Тринидадом, а севернее Тобаго.
- "Дерзкий" пойдет проливом Тобаго, милорд, - сказал Джерард, - и постарается сделать это днем.
- По крайней мере мы можем на это надеяться, - сказал Хорнблауэр.
Вероятно, с "Дерзкого" землю видели так же давно, как и с "Краба", и капитан будет осторожничать, памятую про переменчивый ветер и непредсказуемые карибские течения.
- Полагаю, мистер Харкорт, - сказал Хорнблауэр, - мы можем спокойно двигаться к мысу Галера.
- Есть, милорд.
Теперь предстояло худшее - ждать, гадая, не сваляли ли они дурака с этой затеей, нести дозор: идти в бейдевинд к Тринидаду, поворачивать оверштаг и возвращаться к Гренаде, минуя Тобаго. Ждать было тяжело, а Хорнблауэр - и никто больше - знал: если они не сваляли дурака, ему предстоит нечто куда более ужасное. Джерард снова заговорил об этом.
- Как вы намереваетесь задержать его, милорд?
- Найдется способ, - отвечал Хорнблауэр, сдерживая раздражение и тревогу.
Был ослепительно сине-золотой день, и "Краб" легко скользил со слабым попутным ветерком, когда впередсмотрящий закричал с мачты:
- Вижу парус! Сподветру, сэр!
Парус мог быть чей угодно, но чем ближе подходил "Краб", тем больше неизвестный корабль напоминал "Дерзкого". Три мачты - уже это внушало уверенность, потому что не так много больших кораблей идет из Карибского моря в южную Атлантику. Поставлены все паруса, даже трюмсели, и лиселя до бом-брамселей. Впрочем, это ни о чем особенно не говорит.
- Похож на американца, сэр!
Уже трюмсели определенно указывали на то же. Харкорт взобрался на мачту с собственной подзорной трубой. Когда он спустился на палубу, глаза его горели.
- Это - "Дерзкий", милорд. Я уверен.
Их разделяло девять миль. Небо и море слепили голубизной, вдалеке чуть синела полоска земли. "Краб" выиграл гонку на двадцать пять часов. "Дерзкий" считал румбы - ветра не было, и он крутился на месте под пирамидой бесполезных парусов. "Краб" еще некоторое время двигался и тоже замер под палящим солнцем. Все глаза устремились на адмирала. Тот стоял неподвижно и, не отрываясь, смотрел на далекие белые прямоугольники - свой приговор. Большой грот шхуны хлопнул раз, другой, и гик начал поворачиваться.
- К шкотам! - заорал Харкорт.
Дуновение было таким слабым, что даже не ощущалось на потных лицах, но гики поворачивались, а еще через секунду рулевой крикнул, что корабль слушается руля. Бушприт "Краба" указывал прямо на "Дерзкого", ветер дул с правой раковины, почти с кормы. Если он дойдет до "Дерзкого", то будет для него встречным. Ветер усиливался, обдувал лица, и вот вода запела под носом корабля, загудела обшивка. И тут порыв стих. "Краб" закачался на зыби. Снова задуло, теперь с левой раковины, потом ветер отошел, так что марсели обрасопили прямо, фок выбрали на левую сторону. Десять благословенных секунд "Краб" несся на фордевинд, пока вновь не воцарился мертвый, горячий штиль. "Дерзкий", поймав ветер, расправил паруса, но только на мгновение - едва обнаружив свои намеренья, он тут же замер, беспомощный. Не спасала даже большая, чем у "Краба", площадь парусов - слишком велика была инерция более тяжелого корпуса.
- Слава Богу, - не отрываясь от подзорной трубы, произнес Джерард, когда "Дерзкий" снова безвольно повернулся. - По-моему, милорд, они хотят проскочить на расстоянии чуть больше выстрела.
- Меня бы это не удивило, - отвечал Хорнблауэр.
Новый порыв ветра еще немного сократил расстояние и снова стих.
- Мистер Харкорт, вам стоит покормить матросов обедом.
Не много найдется охотников есть солонину с гороховым супом в полдневный тропический зной, а тут еще все увлеченно следили за ветром. Посередь обеда налетел очередной порыв и матросов снова погнали к шкотам и брасам.
- Когда вам подать обед, милорд? - спросил Джайлс.
- Не сейчас, - бросил Хорнблауэр, не отнимая от глаза подзорную трубу.
- Они подняли флаг, милорд, - заметил Джерард. - Американский.
Звездно-полосатый флаг, тот самый, в отношении которого Хорнблауэру предписано соблюдать особую деликатность. Да и как иначе, если "Дерзкий" вооружен двенадцатифунтовками и полон людьми.
Новый порыв подхватил оба корабля, но "Краб" резво шел на фордевинд со скоростью два узла, а "Дерзкий", пытаясь идти в бейдевинд на юг, почти не двигался; вот он и вовсе замер, бесцельно поворачиваясь на месте - слишком слабый ветер не позволял править рулем.
- На палубе почти никого, милорд, - сказал Харкорт. Глаз, которым он смотрел в подзорную трубу, слезился от блеска воды.
- Они внизу, - сказал Джерард.
Почти наверняка. Что бы Камброн ни думал о намерениях Хорнблауэра, он предпочтет скрыть, что направляется в Южную Атлантику с пятью сотнями солдат на борту.
А между ним и Атлантикой - "Краб", самая хрупкая преграда, которую только можно вообразить. Если "Дерзкий" выйдет из пролива в открытое море, его уже ничто не остановит. Он доберется до св. Елены раньше, чем депеша до Европы. Теперь или никогда - и вина Хорнблауэра, что он до этого довел. В Новом Орлеане он позволил обвести себя вокруг пальца. Он дал Камброну вырваться вперед. Теперь он обязан пойти на жертву, которой требуют от него обстоятельства - на любую жертву. Мир на земле надо спасти, и "Крабу" "Дерзкого" не остановить. Это может сделать только он сам.
- Мистер Харкорт, - хрипло, без выражения произнес Хорнблауэр. - Пожалуйста, изготовьте дежурную шлюпку. Вызовите всю команду шлюпки, по два человека на весло.
- Есть, милорд.
- Кто отправится в шлюпке, милорд? - спросил Джерард.
- Я, - отвечал Хорнблауэр.
Грот захлопал, гик со скрипом пошел от борта, потом назад, потом опять от борта. Ветер снова стих. Еще несколько минут "Краб" скользил вперед, потом бушприт его начал отворачиваться от "Дерзкого".
- Не могу держать курс, сэр, - доложил рулевой.
Хорнблауэр оглядел горизонт: ветра ждать неоткуда. Наступил решающий миг. Он со стуком сложил подзорную трубу.
- Я спущусь в шлюпку, мистер Харкорт.
- Дозвольте и мне, милорд, - произнес Джерард с ноткой протеста в голосе.
- Нет, - отрезал Хорнблауэр.
Он не хотел утяжелять шлюпку на случай, если в следующие полчаса поднимется ветер.
- Навались, что есть мочи, - приказал Хорнблауэр гребцам, едва шлюпка отвалила от "Краба". Весла погрузились в синюю-пресинюю воду, засверкали золотом на синеве. Шлюпка, провожаемая тревожными взглядами, обогнула корму; Хорнблауэр повернул румпель и взял курс на "Дерзкого". Шлюпка закачалась на мелкой зыби - вверх-вниз, вверх-вниз. С каждым подъемом на волне "Краб" заметно убывал в размере, "Дерзкий" - пребывал. Он был удивительно хорош в этот золотой вечер, в этим последние (говорил себе Хорнблауэр) часы его военной карьеры. "Дерзкий" все приближался, и наконец в нагретом воздухе раздалось: - Эй, на шлюпке!
- Иду к вам! - прокричал Хорнблауэр в ответ. Он стоял на холме, чтобы виден был расшитый золотом адмиральский мундир.
- Не приближайтесь! - предупредил голос, но Хорнблауэр по-прежнему правил на корабль.
Из этого международного скандала не выйдет - маленькая шлюпка с безоружной командой доставила одного адмирала на застигнутый штилем корабль. Хорнблауэр направил шлюпку к бизань-русленю.
- Не приближайтесь, - повторил голос с американским выговором.
Хорнблауэр развернул шлюпку.
- Шабаш! - приказал он.
По инерции шлюпка скользнула к кораблю; Хорнблауэр, зная свою неловкость, постарался, как мог, рассчитать движение. Он прыгнул на руслень, черпнул башмаком воду, но удержался и подтянулся.
- Отойдите от судна и ждите меня, - приказал он гребцам и перевалился через борт.
Высокий худой человек с сигарой во рту - должно быть, американский шкипер. Рядом с ним дюжий помощник. С пушек, хотя и не выдвинутых, сняты найтовы. Подле них американские матросы, готовые открыть огонь.
- Не слыхали, что ли, я велел не приближаться, мистер? - буркнул шкипер.
- Извините за вторжение, сэр, - отвечал Хорнблауэр. - Я - контр-адмирал лорд Хорнблауэр на службе Его Британского Величества по неотложному делу к графу Камброну.
Секунду они стояли на залитой солнцем палубе, глядя один на другого. Тут подошел Камброн.
- А, граф, - сказал Хорнблауэр и с усилием перешел на французский. - Рад снова видеть мсье le compte.
Он снял треуголку и, прижав ее к животу, склонился в поклоне. Он знал, что кланяется неуклюже.
- Чему обязан этим удовольствием? - спросил Камброн. Он стоял напряженно, его пушистые усы топорщились.
- К величайшему моему огорчению должен сообщить вам прискорбные новости, - сказал Хорнблауэр. Долгими бессонными ночами он повторял про себя эти слова. Теперь надо было произнести их естественно. - А также оказать вам услугу, граф.
- Что вы хотите сообщить мне, милорд?
- Дурные вести.
- Какие?
- С глубочайшим прискорбием, граф, должен известить вас о кончине вашего императора.
- Нет!
- Император Наполеон скончался в прошлом месяце на острове святой Елены. Примите мои соболезнования, граф.
- Не может быть!
- Уверяю вас, граф.
Мускул под малиновым шрамом задергался. Холодные, несколько на выкате глаза буравили собеседника.
- Я узнал об этом два дня назад в Порт-оф-Спейне, - сказал Хорнблауэр, - и тут же отменил приказ об аресте вашего судна.
Камброн не догадается, что "Краб" не поспел бы так быстро.
- Я вам не верю, - тем не менее отвечал он. Именно такой ложью можно было бы остановить "Дерзкого".
- Сударь! - запальчиво воскликнул Хорнблауэр. Он еще прямее расправил плечи, словно честный человек, оскорбленный в своей искренности. Получилось довольно убедительно.
- Вы должны сознавать всю важность того, что говорите, - произнес Камброн с оттенком извинения. В следующий миг он произнес те самые роковые слова, которых Хорнблауэр знал и страшился: - Милорд, вы даете честное слово джентльмена, что все вами сказанное - правда?
- Честное слово джентльмена, - отвечал Хорнблауэр.
Долгие дни он с мукой заранее представлял себе этот миг. Он был к нему готов. Он сказал эти слова, как сказал бы их человек чести. Он сказал их твердо и искренне, словно сердце его не разбилось в это мгновение. Он знал, что Камброн попросит его поручиться честью.
Это - последнее, что он мог принести в жертву. Двадцать лет он рисковал жизнью ради своей страны. Он сносил опасности, тяготы, тревоги. Никогда прежде от него не требовалось жертвовать честью. Что же, и это цена, которую приходится платить. По его вине над миром нависла угроза. Справедливо, что и платить пришлось ему. Честь одного человека - небольшая цена за спокойствие всего мира, за спасение родины от бедствий, едва не сгубивших ее в последние двадцать лет. В те счастливые годы, возвращаясь домой после тяжких боев, он глядел вокруг, вдыхал английский воздух и в приступе глупого патриотизма говорил себе, что за эту страну стоит сражаться, стоит умереть. Но как душераздирающе больно, что пожертвовать пришлось не жизнью, а куда более дорогим - честью.
Несколько офицеров вышли на палубу и теперь толпились вокруг Камброна, ловя каждое его слово; здесь же были шкипер и его помощник. Хорнблауэр стоял напротив них, одинокий, сверкая на солнце золотым шитьем, и ждал. Первым заговорил офицер справа от Камброна - адъютант или какая-то другая штабная крыса. Конечно, он повторил вопрос, поворачивая нож в ране:
- Ваше честное слово, милорд?
- Мое честное слово, - повторил Хорнблауэр так же твердо, с тем же видом честного человека.
Никто не усомнится в слове британского адмирала, двадцать лет верой и правдой служившего своему королю. Он продолжал заученно:
- Теперь вашу затею можно забыть, граф. Смерть императора положила конец надеждам на возрождение империи. Пусть же никто не узнает о ваших замыслах. Вы, эти господа, императорская гвардия под палубами можете не принимать правящий во Франции режим. Можете отвезти их домой в соответствии с заявленными намерениями, а по дороге незаметно выбросить в море ваш воинственный груз. Вот почему я посетил вас в одиночку. Ни моей, ни вашей стране не нужен новый скандал. Пусть никто ничего не знает; это происшествие останется между нами.
Камброн слушал, но весть так сразила его, что он ни чем другом говорить не мог.
- Император мертв! - повторил он.
- Я уже выразил вам свои соболезнования, граф, - сказал Хорнблауэр. - Повторяю их этим господам. Мои глубочайшие соболезнования.
Приглушенные перешептывания французов перебил голос шкипера-американца.
- Надвигается порыв ветра, - сказал он. - Через пять минут мы двинемся. Отправляетесь с нами, мистер, или за борт?
- Подождите, - сказал Камброн (видимо, он немного понимал по-английски) и обернулся к своим офицерам. Все заговорили разом. Хорнблауэр уже не разбирал слов. Однако он видел, что убедил их. Это порадовало бы его, если бы он мог радоваться. Кто-то пробежал по палубе; в следующий миг из люка высыпала императорская гвардия. Старая гвардия Бонапарта - все в мундирах, видимо, готовые отразить абордаж, если команда "Краба" решится на такую глупость. Пятьсот человек в увенчанных султанами киверах, с ружьями. По команде они выстроились в шеренги, исхудалые, уставшие - в свое время они с победой входили во все столицы Европы, за исключением одного Лондона. Так, с ружьями, застыли они навытяжку - лишь немногие бросали любопытные взгляды на британского адмирала, остальные смотрели прямо перед собой. По впалым щекам Камброна текли слезы. Срывающимся голосом он сообщил новость - он едва мог говорить. Они взвыли, как звери. Они думали о своем императоре, замученном английскими тюремщиками - теперь в обращенных к Хорнблауэру взглядов горело не любопытство, а ненависть. Камброн заговорил вновь: он говорил о будущем и о Франции.
- Император мертв! - повторил он так, будто возвещал о конце света.
Ряды французов смешались - горе пересилило даже железную дисциплину старой гвардии. Камброн вытащил шпагу и легко поднес рукоять к губам в прекрасном жесте прощания - сталь блеснула в свете заходящего солнца.
- Я обнажал шпагу за императора, - сказал Камброн. - Я никогда ее больше не обнажу.
Он взял шпагу двумя руками и ударил о колено, судорожным движением худощавого, жилистого тела переломил клинок и бросил обломки в море. Старая гвардия протяжно застонала. Кто-то взял ружье за дуло, взмахнул прикладом над головой и с треском ударил о палубу, переломив в узком месте приклада. Другие последовали его примеру. Ружья полетели за борт.
Американский шкипер наблюдал за ними с видом человека, которого ничем на свете не удивишь, однако незажженная сигара у него во рту стала значительно короче - он сжевал ее чуть не наполовину. Шкипер двинулся было к Хорнблауэру, очевидно, желая потребовать объяснений, но французский адъютант его опередил.
- Франция, - сказал он. - Мы направляемся во Францию.
- Во Францию? - переспросил шкипер. - Не на…
Он не мог сказать "Святую Елену", но явно подразумевал.
- Во Францию, - тяжело повторил адъютант.
Подошел Камброн. Он взял себя в руки и теперь держался еще более подтянуто и напряженно.
- Не буду больше мешать вашей скорби, граф, - сказал Хорнблауэр. - Помните, что вам соболезновал англичанин.
Камброн еще вспомнит эти слова, когда узнает, что бесчестный англичанин ему солгал, но сейчас без них было не обойтись.
- Я буду помнить, - произнес Камброн и, с усилием принуждая себя к вежливости, добавил: - Должен поблагодарить вас, милорд, за вашу любезность.
- Я выполнил свой долг перед человечеством, - сказал Хорнблауэр.
Он не протянул руки - коснись его сейчас Камброн, потом бы чувствовал себя оскверненным. Вместо этого он вытянулся и козырнул.
- До свидания, граф, - сказал он. - Надеюсь, мы еще встретимся при более счастливых обстоятельствах.
- До свидания, милорд, - сказал Камброн тяжело.
Хорнблауэр перелез на руслень. Подошла шлюпка, он рухнул на кормовое сиденье.
- Весла на воду, - приказал он. Никто еще не испытывал такого изнеможения. Никто никогда не был таким несчастным.
На борту "Краба" с нетерпением ждали Харкорт, Джерард и остальная команда. Надо сохранять невозмутимый вид. Надо выполнять свой долг.
- Можете пропустить "Дерзкого", мистер Харкорт, - сказал Хорнблауэр. - Все улажено.
- Улажено, милорд? - Это переспросил Джерард.
- Камброн отказался от своей затеи. Они мирно возвращаются во Францию.
- Во Францию? Во Францию? Милорд…
- Вы слышали.
Они взглянули на полоску моря между кораблями, алую в свете заката. На "Дерзком" реи обрасопили по ветру.
- Вы приказываете пропустить их, милорд? - не отставал Джерард.
- Да, черт вас побери, - рявкнул Хорнблауэр и тут же пожалел и о своем раздражении, и о резкости. Он повернулся к лейтенанту: - Мистер Харкорт, мы направляемся в Порт-оф-Спейн. Полагаю, хотя ветер и попутный, вы предпочтете не проходить Драконьей Пастью в темноте. Разрешаю вам дождаться рассвета.
- Есть, милорд.
Даже и теперь его не оставили в покое.
- Обед, милорд? - спросил Джерард. - Я прикажу подать немедленно.
Бессмысленно отнекиваться - за этим последует тягостный спор. Лучше уж покориться и сделать вид, что ест. Однако это означало, что даже в каюте он не сможет сделать, что хочет - упасть на койку, закрыть лицо руками и отдаться своему горю. Пришлось сидеть, расправив плечи, пока Джайлс сперва накрывал, потом убирал со стола, пока тропический закат догорел и тьма сгустилась над утлым суденышком. Только тогда, после "спокойной ночи, милорд" Джайлса, он смог погрузиться в темную пучину своих мыслей.
Он больше не джентльмен. Он обесчещен. Все кончено. Ему придется оставить командование - уйти в отставку. Как посмеет он взглянуть на Барбару? Как отважится поднять глаза на сына, когда тот вырастет и узнает правду? Аристократические родичи Барбары только понимающе хмыкнут. Никогда больше ему не ходить по шканцам, никогда не ступать на борт под свист боцманских дудок, касаясь рукой треуголки. Никогда. Его карьера кончена; все кончено. Он пошел на жертву добровольно и хладнокровно, однако от этого не легче.
Мысли его двинулись по второй половине круга. Мог ли он поступить иначе? Завернуть в Кингстон или Порт-оф-Спейн - но тогда "Дерзкий" бы ускользнул, они и так достигли пролива Тобаго почти одновременно. Пусть даже он бы взял подкрепление - что маловероятно - все равно было бы не успеть. Допустим, он остался в Кингстоне и послал в Лондон депешу. Да, он бы обелил себя перед властями. Но насколько депеша опередит Бонапарта? На две недели? Наверное, и того меньше. Адмиралтейские клерки поначалу сочтут ее бредом безумца. Пока она ляжет на стол Первому лорду, пока попадет в Кабинет, пока ее обсудят, пока известят французского посла, пока согласуют совместные действия…
И какие действия? Допустим, Кабинет не счел его пустым паникером и не выбросил депешу в корзину. Пришедший в упадок английский флот не успеет вовремя выйти в море, тем более - взять под наблюдение все французское побережье и помешать "Дерзкому" в его задаче - доставить по назначению свой смертоносный груз. Тем временем весть, что Бонапарт на свободе, неминуемо просочится и всколыхнет Францию. Италия и без того охвачена мятежом. Написав в Лондон, он бы оградил себя от нареканий, но долг - не в том, чтобы избежать упреков. Он обязан был действовать и поступил единственно возможным способом. Ничто иное не остановило бы Камброна. Он знал, в чем его долг. Он знал, какую цену придется платить, и заплатил. Мир на земле куплен ценою его чести. Он больше не джентльмен - мысль, описав круг, вернулась в исходную точку.
Рассудок мучительно метался, словно человек, в кромешной тьме провалившийся в сточную канаву. Скоро мир узнает о его позоре. Камброн не смолчит, другие французы - тоже. Вскоре мир узнает - британский адмирал поручился честью, твердо сознавая, что лжет. Пока этого не произошло, он должен сложить с себя полномочия и подать в отставку. Это надо сделать немедленно - его обесчещенный флаг не может долее развеваться по ветру. Он не имеет права командовать порядочными людьми. Завтра в Порт-оф-Спейне он увидится с губернатором Тринидада. Завтра он скажет, что у вест-индской эскадры больше нет главнокомандующего. Губернатор предпримет официальные шаги, извести эскадру, как если бы главнокомандующий скончался от желтой лихорадки или апоплексического удара. Таким образом анархия будет сведена к минимуму и смена командования пройдет без особых затруднений. Губернатор, конечно, решит, что он сошел с ума - если Хорнблауэр не сознается в своем позоре, то, возможно, завтра же окажется в смирительной рубашке. А потом губернатор узнает правду и почувствует смешанную с презрением жалость. Теперь до конца жизни его будут только жалеть и презирать. Барбара… Ричард… Рассудок не находил покоя - несчастный барахтался в зловонной трясине, окруженный ночной мглой.
