УПП

Цитата момента



Взрослые заставляют нас признаваться, а сами никогда не признаются детям!
Дети.

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



В 45 лет я обнаружила, что завораживаю многих мужчин, они после первого же разговора в меня влюбляются. Муж-то давно мне это говорил, но я всё не верила. События заставили поверить…

Светлана Ермакова. Из мини-книги «Записки стареющей женщины»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/france/
Париж

Глава 26

12 марта. Среда

Шли дни, но Мускат пока не попадался нам на глаза. Жозефина, на первых порах не покидавшая стены «Небесного миндаля», теперь соглашалась дойти без моего сопровождения до булочной или цветочной лавки, находившейся на другой стороне площади. Поскольку она отказалась возвращаться за своими вещами в кафе «Республика», я одолжила ей кое‑что из своей одежды. Сегодня на ней синий свитер и цветастый саронг, и в этом наряде она выглядит посвежевшей и миловидной. За те несколько дней, что Жозефина живет у меня, она изменилась до неузнаваемости. С ее лица исчезло выражение глухой враждебности, исчезла настороженность в манерах. Она кажется выше, стройнее, перестала горбиться и кутаться в несколько слоев одежды, придававших грузность и коренастость ее фигуре. Она подменяет меня за прилавком, когда я работаю на кухне, и я уже научила ее кондиционировать и смешивать разные сорта шоколада, готовить наиболее простые виды пралине. У Жозефины умелые, искусные руки. Я со смехом напоминаю ей про то, как она продемонстрировала ловкость рук в тот первый свой визит в шоколадную. Она краснеет.

- Я бы в жизни ничего у тебя не украла! - с трогательной искренностью негодует она. - Вианн, неужели ты думаешь…

- Разумеется, нет.

- Знаешь, я…

- Конечно.

Жозефина быстро подружилась с Армандой, хотя прежде они были едва знакомы. Старушка теперь наведывается к нам каждый день - просто поговорить или купить пакетик любимых абрикосовых трюфелей. Зачастую она приходит вместе с Гийомом, который тоже стал завсегдатаем шоколадной. Сегодня здесь был и Люк. Втроем они заказали по чашке шоколада с эклерами и сели в углу зала. До меня время от времени доносились их смех и восклицания.

Перед закрытием появился Ру. Переступил порог шоколадной опасливо и робко. После пожара я впервые увидела его вблизи и была потрясена произошедшими в нем переменами. Он похудел, волосы прилизаны назад, лицо угрюмое и невыразительное. Одна ладонь обмотана грязным бинтом. Кожа на одной стороне лица шелушится, как после солнечного ожога.

При виде Жозефины Ру пришел в замешательство.

- Извините. Я думал, здесь Вианн… - Он резко развернулся, собираясь уйти.

- Подождите, прошу вас. Она на кухне. - Начав работать в шоколадной, Жозефина заметно раскрепостилась, но сейчас слова ей дались с трудом, - возможно, ее напугал вид Ру.

Тот топтался на месте.

- Вы ведь из кафе, - наконец произнес он. - Вы…

- Жозефина Бонне, - перебила она его. - Я теперь живу здесь.

- О.

Я как раз входила в зал и заметила, что его светлые глаза смотрят на нее испытующе. Однако он воздержался от дальнейших расспросов, и Жозефина поспешила удалиться в кухню.

- Очень рада, что ты пришел, Ру, - прямо сказала я ему. - У меня к тебе просьба.

- О?

Один звук в его устах может быть очень содержательным. Этот выражал вежливое недоумение и подозрительность. Ру напоминал ощетинившуюся кошку, готовую выпустить когти.

- Мне необходимо кое‑что сделать в доме, и я подумала, может, ты согласишься… - Я подыскиваю нужные слова, потому что он, я знаю, с ходу отвергнет мое предложение, если сочтет, что оно сделано из милости.

- К нашей общей приятельнице Арманде, насколько я понимаю, это не имеет отношения, верно? - В его беспечном тоне сквозит суровость. Он повернулся туда, где сидели Арманда и ее собеседники, и язвительно крикнул ей: - Что, опять занимаемся тайной благотворительностью? - Потом вновь обратил ко мне свое каменное лицо. - Я пришел сюда не работу клянчить. Просто хотел спросить, может, ты видела кого у моего судна в ту ночь.

Я покачала головой:

- Мне очень жаль, Ру, но я никого не заметила.

- Что ж, ладно. - Он сделал шаг в сторону двери. - Спасибо.

- Подожди… - окликнула я его. - Выпей хотя бы чего‑нибудь.

- В другой раз, - отрывисто, почти грубо отказался он. Я чувствовала, что ему хочется хоть на ком‑то сорвать свою злость.

- Мы по‑прежнему твои друзья, - сказала я, когда он уже был у выхода. - И Арманда, и Люк, и я. Не брыкайся. Мы ведь хотим тебе помочь.

Ру резко развернулся - лицо мрачное, на месте глаз серповидные щелки.

- Усвойте раз и навсегда, вы все. - Его тихий голос полон ненависти, акцент настолько сильный, что слова едва можно разобрать. - Я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Мне вообще не следовало с вами связываться. А задержался я здесь только потому, что хотел выяснить, кто поджег мое судно.

Он распахнул дверь и по‑медвежьи вывалился на улицу под сердитый перезвон бубенчиков.

Мы все переглянулись.

- Рыжие, они и есть рыжие, - с чувством произнесла Арманда. - Упрямые, как ослы.

Жозефина стояла в оцепенении.

- Какой ужасный человек, - наконец промолвила она. - Будто это ты подожгла его судно. Какое он имеет право так разговаривать с тобой?

Я пожала плечами.

- Его мучат беспомощность и гнев, и он не знает, кого винить, - мягко объяснила я ей. - Вполне естественная реакция. К тому же он думает, что мы предлагаем ему помощь из жалости.

- Просто я ненавижу сцены, - сказала Жозефина, и я поняла, что она думает о муже. - Слава богу, что он ушел. Полагаешь, он теперь покинет Ланскне?

- Вряд ли, - ответила я, качая головой. - Да и куда ему ехать‑то?

Глава 27

13 марта. Четверг

Вчера после обеда я ходила в Марод, чтобы поговорить с Ру, но с тем же успехом, что и в прошлый раз. Заброшенный дом, в котором он ночевал, был заперт изнутри, ставни закрыты. Я сразу представила, как он сидит в темноте наедине со своим гневом, словно загнанный зверь. Я окликнула его. Он наверняка меня услышал, но не отозвался. Я хотела оставить ему записку на двери, но передумала. Захочет, сам придет. Анук отправилась со мной, прихватив бумажный кораблик, который я сложила для нее из журнальной обложки. Пока я стояла у дома Ру, она пускала в реке кораблик, длинным гибким прутом придерживая его вблизи берега. Не дождавшись ответа от Ру, я вернулась в «Небесный миндаль», где Жозефина уже начала готовить шоколадную массу на следующую неделю, а дочь оставила на берегу.

- Остерегайся крокодилов, - серьезно сказала я ей.

Анук глянула на меня из‑под желтого берета, сверкнула улыбкой и, держа в одной руке прут, в другой - свою дудку, принялась выдувать громкие немелодичные звуки, перескакивая с ноги на ногу в нарастающем возбуждении.

- Крокодилы! На нас напали крокодилы! - кричала она. - Орудия к бою!

- Осторожно, не свались в воду, - предупредила я ее.

Анук послала мне щедрый воздушный поцелуй и вернулась к своему занятию. Когда я посмотрела на нее с вершины холма, она уже закидывала крокодилов комками грязи. До меня донеслось отдаленное гудение ее трубы - паа‑па‑раа! - перемежаемое воплями - прашш! прум! Бой продолжался.

Меня захлестнула волна нежности - удивительное ощущение, до сих пор не перестающее удивлять меня. Если сильно прищуриться на солнце, посылающем мне в глаза низкие косые лучи, то и впрямь можно увидеть орудийные вспышки и крокодилов - длинные коричневые тени, выпрыгивающие из воды. Анук носится между домами, сверкая красной курткой и желтым беретом, и в отблесках ее яркой одежды я действительно различаю едва заметные очертания атакующих ее зверей. Внезапно она останавливается, поворачивается, машет мне и с пронзительным криком: «Я люблю тебя!» вновь принимается за свое серьезное занятие.

После обеда мы прекратили обслуживание, и всю вторую половину дня вдвоем с Жозефиной трудились не покладая рук, чтобы наделать порцию пралине и трюфелей, которой хватило бы для продажи до конца недели. Я уже начала готовить пасхальные сладости, а Жозефина научилась искусно украшать фигурки зверей и упаковывать их в коробочки, перевязанные разноцветными лентами. Запасы готовой продукции мы сносим в подвал - идеальное место для хранения шоколада. Там темно, сухо и холодно, но не так, как в холодильнике, где шоколад обычно покрывается белым налетом. В подвале хватает места и для сладостей, которыми мы торгуем, и для продуктов домашнего пользования. Под ногами старые плиты, прохладные и гладкие, отшлифованные временем до дубового оттенка. На потолке - одна‑единственная лампочка. В нижней части подвальной двери, вытесанной из необработанной сосновой древесины, вырезано отверстие для некогда жившей здесь кошки. Даже Анук нравится этот подвал, где воздух пропитан вековым запахом камня и вина. Пол и беленые стены она разукрасила цветными мелками - нарисовала животных, замки, птиц и звезды.

Арманда с Люком задержались в шоколадной - поговорили немного, потом вместе ушли. Теперь они встречаются чаще и отнюдь не всегда в «Небесном миндале». Люк признался мне, что на прошлой неделе он дважды навещал бабушку у нее дома и каждый раз по часу возился в саду.

- Теперь, когда д‑дом отремонтирован, она хочет р‑разбить в саду клумбы, - серьезно сказал он. - А сама уже не может копать так, как раньше. Говорит, хочет, чтобы в этом году у нее вместо сорняков росли ц‑цветы.

Вчера он принес ей ящик рассады из питомника Нар‑сисса и высадил ее во вскопанный грунт у одной из стен дома Арманды.

- Посадил л‑лаванду, первоцвет, тюльпаны, нарциссы, - объяснил Люк. - Ей больше нравятся яркие цветы, с сильным ароматом. Она стала хуже видеть, поэтому я приготовил также сирень, лакфиоль, ракитник, - в общем, такие растения, которые она заметит. - Он застенчиво улыбнулся. - Я хочу их посадить перед ее днем рождения.

Я спросила, когда у Арманды день рождения.

- Двадцать восьмого марта, - ответил мальчик. - Ей исполнится восемьдесят один. Я уже подыскал п‑подарок.

- Вот как?

Он кивнул.

- Наверно, куплю ей ш‑шелковую комбинацию. - Тон у него смущенный. - Она любит красивое нижнее белье.

Подавив улыбку, я сказала, что он выбрал замечательный подарок.

- Придется съездить в Ажен, - озабоченно продолжал он. - А потом спрятать подарок от мамы, а то она скандал закатит. - Он вдруг улыбнулся. - Может, давайте устроим для нее вечер? Поздравим ее со вступлением в следующее десятилетие.

- Надо бы спросить, что она сама думает по этому поводу, - посоветовала я.

В четыре часа домой вернулась Анук - уставшая, довольная и по уши в грязи. Я сделала ванну, сняла с нее грязную одежду и окунула в горячую воду с медовым ароматом. Пока я купала дочь, Жозефина заварила чай с лимоном, и потом мы все вместе сели полдничать шоколадным пирогом, сдобными булочками с ежевичным джемом и крупными сладкими абрикосами из теплицы Нарсисса. Жозефина за столом была задумчива и крутила на ладони абрикос.

- Я все думаю про этого мужчину, - наконец промолвила она. - Про того, что утром приходил.

- Ру.

Она кивнула.

- Его судно сгорело… - неуверенно произнесла она. - Ты думаешь, это не был несчастный случай, да?

- Он считает, что нет. Говорит, что там пахло бензином.

- По‑твоему, как бы он поступил, если б нашел… - и дальше с усилием в голосе, - виновного?

Я пожала плечами:

- Понятия не имею. Почему ты спрашиваешь, Жозефина? Тебе известно, кто это сделал?

- Нет, - торопливо ответила она. - Но если бы кто‑то знал… и скрыл… - Ее голос дрогнул. - Он… я имею в виду… что он…

Я посмотрела на нее. Избегая моего взгляда, она рассеянно катала по ладони абрикос. Внезапно я уловила тень ее мыслей.

- Ты знаешь, чьих это рук дело, верно?

- Нет.

- Послушай, Жозефина, если тебе что‑то известно…

- Я ничего не знаю, - категорично заявила она. - Хотела бы знать, но не знаю.

- Не волнуйся. Тебя никто ни в чем не обвиняет, - с подкупающей лаской в голосе сказала я.

- Я ничего не знаю! - визгливо повторила она. - Правда, не знаю. И потом, он ведь все равно уезжает. Он сам сказал. Он не из этих мест и вообще зря сюда приехал, и… - Она оборвала фразу, громко щелкнув зубами.

- А я видела его сегодня, - доложила Анук с набитым ртом; она жевала булку. - И дом его видела.

Я с любопытством посмотрела на дочь.

- Он с тобой разговаривал?

Она энергично кивнула:

- Конечно. Он сказал, что в следующий раз сделает мне настоящий корабль, из дерева, который не утонет. Если какие‑нибудь выродки и его тоже не сожгут. - Анук очень точно передает акцент Ру, произносит его слова с теми же рычащими отрывистыми интонациями.

Я отвернулась, чтобы скрыть улыбку.

- У него дома холодно, - продолжала Анук. - Прямо на середине ковра печка. Он сказал, что я могу приходить к нему, когда захочу. О… - С виноватым выражением на лице она прикрыла рот ладонью. - Он сказал, чтобы только я тебе ничего не говорила. - Она театрально вздохнула. - А я проболталась, татап. Да?

Я со смехом обняла дочь.

- Да.

У Жозефины вид был встревоженный.

- Не нужно ходить в тот дом! - взволнованно воскликнула она. - Ты же не знаешь этого человека, Анук. Вдруг он насильник.

- Думаю, ей ничего не грозит. - Я подмигнула Анук. - Пока она все мне рассказывает.

Анук в ответ тоже мне подмигнула.

Сегодня хоронили одну из жилиц дома для престарелых «Мимозы», расположенного вниз по реке, в связи с чем посетителей у нас было мало - народ не заходил то ли из страха, то ли из уважения к умершей. От Клотильды из цветочной лавки я узнала, что скончалась старушка девяноста четырех лет, родственница покойной жены Нарсисса. Я увидела Нарсисса - его единственная дань печальному событию - черный галстук, надетый под старый твидовый пиджак, - и Рейно в его черно‑белом одеянии священника. Прямой, как палка, он стоял на входе в церковь с крестом в одной руке; вторую он вытянул в гостеприимном жесте, приглашая внутрь всех, кто пришел проводить несчастную в последний путь. Таковых оказалось немного. Может, с десяток старушек, все мне незнакомые. Некоторые пухленькие, похожие на нахохлившихся птичек, как Арманда, другие - усохшие, почти прозрачные от дряхлости, одна сидит в инвалидной коляске, которую толкает белокурая медсестра. Все в черном - в черных чулках, в черных шляпках или платках. Кто‑то в перчатках, другие прижимают свои бледные скрюченные руки к плоской груди, словно девственницы на картинах Грюневальда. Пыхтя и отфыркиваясь, они компактной маленькой группкой направлялись к церкви Святого Иеронима. Я видела, главным образом, их пригнутые головы и иногда чье‑нибудь серое лицо с блестящими черными глазами, подозрительно косящимися на меня с безопасного расстояния, а медсестра, авторитетная и деятельная, уверенно руководила шествием, катя перед собой инвалидную коляску. Сидевшая в ней старушка держала в одной руке молитвенник и, когда они входили в церковь, запела высоким мяукающим голоском. Остальные хранили молчание и, прежде чем скрыться в темноте храма, кивали Рейно, а некоторые также вручали ему записки в черных рамочках, чтобы он прочел их во время богослужения. Единственный на весь городок катафалк прибыл с опозданием. Внутри - обитый черным гроб с одиноким букетиком. Уныло зазвонил колокол. Ожидая посетителей в пустом магазине, я услышала звуки органа - несколько невыразительных нестройных нот, звякнувших, как камешки, бултыхнувшиеся в колодец.

Жозефина, отправившаяся на кухню за меренгами с шоколадным кремом, тихо вошла в зал и промолвила с содроганием:

- Просто ужас какой‑то.

Я вспомнила нью‑йоркский крематорий, звучный орган, исполнявший «Токкату» Баха, дешевую блестящую урну, запах лака и цветов. Священник неправильно произнес имя матери - Джин Рошер. Церемония длилась не более десяти минут.

- Смерть нужно встречать, как праздник, - говорила она мне. - Как день рождения. Я хочу взлететь, как ракета, когда наступит мой час, и рассыпаться в облаке звезд под восхищенное «Аххх!» толпы.

Я развеяла ее прах над гаванью вечером четвертого июля. Гремел салют, с пирса взлетали «бомбы с вишнями», торговали сахарной ватой, воздух полнился запахами жженого кордита, горячих сосисок в тесте, жареного лука и едва уловимым смрадом сгнившего мусора, поднимавшимся от воды. Это была Америка, о которой она мечтала. Страна‑праздник, страна‑развлечение. Сверкают неоновые огни, играет музыка, люди поют и толкаются - сентиментальный дешевый шик, который она любила. Я дождалась самой яркой части представления и, когда небо взорвалось разноцветными красками, высыпала на ветер ее пепел, и хлопья праха, медленно кружась и оседая в воздухе, мерцали сине‑бело‑красными искорками. Я хотела бы сказать что‑нибудь, но все уже давно было сказано.

- Просто ужас какой‑то, - повторила Жозефина. - Ненавижу похороны. Никогда на них не хожу.

Я промолчала. Глядя на тихую площадь, я слушала орган. По крайней мере, играли не «Токкату». Помощники гробовщика внесли гроб в церковь Казалось, он очень легкий - судя по тому, как они быстро, без должной почтительной медлительности шагали по мостовой.

- Плохо, что мы так близко к церкви, - с нервозностью в голосе промолвила Жозефина. - Я вообще ни о чем думать не могу, когда вижу такое.

- В Китае люди на похороны надевают белые одежды, - стала рассказывать я. - И дарят друг другу подарки в ярких красных упаковках, на счастье. Устраивают фейерверки. Общаются, смеются, танцуют и плачут. А в конце все по очереди прыгают через угли погребального костра, благословляя поднимающийся дым.

Жозефина с любопытством посмотрела на меня.

- Ты и там тоже жила?

- Нет, - качнула я головой. - Но в Нью‑Йорке мы знали много китайцев. Для них смерть - прославление жизни покойного.

На лице Жозефины отразилось сомнение.

- Не представляю, как можно прославлять смерть, - наконец сказала она.

- А они не смерть прославляют. Жизнь, - объяснила я. - От начала до конца. Даже ее печальное завершение. - Я сняла с горячей решетки кувшинчик с шоколадом и наполнила два бокала, а спустя некоторое время принесла с кухни две штучки меренги, все еще теплые и вязкие внутри шоколадной оболочки, украсила их взбитыми сливками и ореховой крошкой и разложила в два блюдца.

- Мне кажется, нельзя сейчас есть. Грешно как‑то, - сказала Жозефина, но я заметила, что она все равно все съела.

Время близилось к полудню, когда участники похорон наконец‑то начали выходить из церкви. Вид у всех ошеломленный, все жмурятся от яркого солнечного света. Перекусив шоколадом с меренгой, мы немного повеселели. В воротах церкви опять появился Рейно, старушки сели в маленький автобус с надписью «Мимозы», выведенной яркой желтой краской, и площадь вновь приняла свой обычный облик. Проводив скорбящих, в шоколадную пришел Нарсисс, мокрый от пота, в застегнутой наглухо рубашке. Когда я выразила ему соболезнования, он пожал плечами.

- А я толком и не знал ее, - равнодушно сказал он. - Двоюродная бабушка моей жены. Попала в богадельню двадцать лет назад. Умом тронулась.

Богадельня. Я заметила, как Жозефина поморщилась. Да, «Мимозы» - это всего лишь красивое название, которым нарекли приют, куда приходят умирать. Нарсисс просто соблюдал условности. Его родственницы давно уже не существовало.

Я налила ему шоколад, черный и горьковато‑сладкий.

- А пирога не желаете? - предложила я.

- Вообще‑то я в трауре, - мрачно ответил он, поразмыслив с минуту. - А что за пирог?

- Баварский, с карамельной глазурью.

- Ну, разве что маленький кусочек.

Жозефина смотрела в окно на пустую площадь.

- Тот мужчина опять здесь околачивается, - заметила она. - Из Марода. Направился в церковь.

Я выглянула на улицу. Ру стоял у бокового входа в церковь. Он был взволнован, нервно переминался с ноги на ногу, крепко обхватив себя руками, будто пытался согреться.

Что‑то случилось. Внезапно меня охватила твердая, паническая уверенность в том, что произошло нечто ужасное. Ру вдруг резко развернулся и быстро зашагал к «Небесному миндалю». Он почти влетел в шоколадную и застыл у двери с поникшей головой, виноватый и несчастный.

- Арманда, - выпалил он. - Кажется, я убил ее.

Мы в немом недоумении смотрели на него. Он беспомощно развел руками, словно отгоняя плохие мысли.

- Я хотел вызвать священника, а телефона у нее дома нет, и я подумал, может, он… - Ру резко замолчал. От волнения его акцент усилился, так что казалось, будто он сыплет непонятными иностранными словами, говорит на неком странном наречии из гортанных рычащих звуков, которое можно принять за арабский или испанский языки, или верлан, или загадочную помесь всех трех.

- Я видел, что она… она попросила меня подойти к холодильнику… там лежало лекарство… - Он опять прервал свою речь, не совладав с нарастающим возбуждением. - Я не трогал ее. Даже не касался. Я не стал бы… - Слова с трудом срывались с его языка. Он выплевал их, словно сломанные зубы. - Они скажут, я набросился на нее. Хотел украсть ее деньги. Это неправда. Я дал ей немного бренди, и она просто…

Он умолк. Я видела, что он пытается овладеть собой.

- Так, успокойся, - ровно сказала я. - Остальное расскажешь по дороге. Жозефина останется в магазине. Нарсисс вызовет врача из цветочной лавки.

- Я туда не вернусь, - уперся Ру. - Я уже сделал, что мог. Не хочу…

Я схватила его за руку и потащила за собой.

- У нас нет времени. Мне нужна твоя помощь.

- Они скажут, что это я виноват. Полиция…

- Ты нужен Арманде. Пойдем, быстро!

По дороге в Марод он мне сбивчиво поведал о том, что произошло. Ру, испытывая угрызения совести за свою вспышку в «Миндале» минувшим днем и видя, что дверь дома Арманды открыта, решил зайти и увидел, что старушка сидит в кресле‑качалке в полуобморочном состоянии. Ему удалось привести ее в чувство настолько, что она сумела произнести несколько слов. «Лекарство… холодильник…» На холодильнике стояла бутылка бренди. Ру наполнил стакан и влил ей в рот несколько глотков.

- А она взяла… и затихла. И я не смог привести ее в сознание. - Его душило отчаяние. - Потом я вспомнил, что у нее диабет. Наверно, пытаясь помочь, я убил ее.

- Ты ее не убил. - Я запыхалась от бега, в левом боку нещадно кололо. - Она очнется. Ты мне поможешь.

- А если она умрет? Думаешь, мне поверят? - сердито вопрошал он.

- Не ной. Врача уже вызвали.

Дверь дома Арманды по‑прежнему распахнута настежь, в проеме маячит кошка. Изнутри не доносится ни звука. Из болтающейся водосточной трубы с крыши стекает дождевая вода. Ру скользнул по ней оценивающим взглядом профессионала: «Нужно поправить». У входа он помедлил, словно ожидая приглашения.

Арманда лежала на коврике перед камином. Ее лицо блеклого грибного оттенка, губы синие. Слава богу, Ру выбрал для нее правильную позу: одну ее руку сунул ей под голову в качестве подушки, а шею повернул так, чтобы обеспечить полную проходимость дыхательных путей. Она неподвижна, но едва заметное колебание спертого воздуха у ее губ свидетельствует о том, что она дышит. Рядом - сброшенная с ее колен недоконченная вышивка и опрокинутая чашка с выплеснутым кофе, образующим на коврике пятно в форме запятой. Ни дать ни взять, сцена из немого фильма. Ее кожа под моими пальцами холодна, как рыбья чешуя; в прорезях век, тонких, как мокрая гофрированная бумага, виднеется темная радужная оболочка. Черная юбка на ней задралась чуть выше колен, открывая постороннему взору алую оборку. При виде старых больных коленок в черных чулках и яркой шелковой нижней юбки, надетой под невзрачное домашнее платье, меня вдруг пронзила острая жалость к старушке.

- Ну? - рыкнул в волнении Ру.

- Думаю, выживет.

В его глазах - недоверие и подозрительность.

- В холодильнике должен быть инсулин, - сказала я ему. - Наверно, это лекарство она и просила. Быстро давай его сюда.

Свое лекарство - пластмассовую коробочку с шестью ампулами инсулина и одноразовыми шприцами - она хранит вместе с яйцами. На другой полочке коробочка трюфелей с надписью «Небесный миндаль» на крышке. Кроме конфет, продуктов в доме почти нет. Открытая банка сардин, остатки мелко рубленной жареной свинины в жирной бумаге, несколько помидоров. Я ввела ей препарат в вену на руке. Это я умею. Когда состояние матери начало резко ухудшаться в связи с болезнью, которую она пыталась излечить множеством методов нетрадиционной терапии - акупунктурой, гомеопатическими средствами, ясновидением, - мы все чаше стали прибегать к старому испытанному способу - морфию. Покупали его на черном рынке, если не могли достать рецепт. И хотя мать не жаловала наркотики, она была счастлива, когда боль утихала, и, обливаясь потом, жадно смотрела на башни Нью‑Йорка, плывущие перед ее глазами, словно мираж. Я приподняла Арманду. Кажется, она легкая, как перышко, голова безвольно болтается. На одной щеке следы румян, отчего лицом она похожа на клоуна. Я зажимаю ее застывшие негнущиеся руки между своими ладонями, растираю суставы, грею пальцы.

- Арманда. Очнись. Арманда.

Ру стоит растерянный, в замешательстве и одновременно с надеждой во взоре наблюдая за моими действиями. Пальцы Арманды в моих ладонях словно связка ключей.

- Арманда, - громко и властно говорю я. - Тебе нельзя сейчас спать. Очнись.

Наконец‑то. Едва уловимый трепет тела, звук, похожий на шорох листьев:

- Вианн.

В следующую секунду Ру уже на коленях возле нас. Лицо пепельное, но глаза сияют.

- Ну‑ка повтори, упрямая карга! - Его облегчение настолько велико, что даже больно смотреть. - Я знаю, ты в сознании, Арманда. Я знаю, ты меня слышишь! - Он обратил на меня напряженный нетерпеливый взгляд и, почти смеясь, спросил: - Она ведь заговорила, да? Мне не померещилось?

- Она сильная, - ответила я, качнув головой. - И ты пришел как раз вовремя, а то она провалилась бы в кому. Скоро укол начнет действовать. Продолжай говорить с ней.

- Хорошо. - Он начал говорить, немного сердито, задыхаясь и пристально всматриваясь в ее лицо в надежде увидеть в нем признаки сознания. Я продолжала растирать ее руки, чувствуя, как они постепенно теплеют.

- Не шути так с нами, Арманда. Ишь чего удумала, старая ведьма! Ты же здорова, как лошадь. Тебе еще жить да жить. К тому же я ведь только что починил твою крышу. Неужели я пахал ради того, чтобы все это досталось твоей дочери? Я знаю, ты слышишь, Арманда. Ты же меня слышишь. Чего ты ждешь? Хочешь, чтобы я извинился? Ладно, извини. - По его лицу струятся слезы. - Ты слышала? Я извинился. Я - неблагодарная скотина, извини. А теперь очнись и…

- …орун проклятый…

Ру умолк на полуслове. Арманда издала сдавленный смешок. Ее губы беззвучно зашевелись, взгляд блестящих глаз стал осмысленным. Ру взял ее лицо в свои ладони.

- Напугала тебя, а? - Голос у нее невероятно слабый.

- Нет.

- Напугала. - Это сказано удовлетворенным шаловливым тоном.

Тыльной стороной ладони Ру отер глаза.

- Ты ведь еще не расплатилась со мной за всю работу, - надтреснутым голосом произнес он. - Вот я и испугался, что так и не получу своих денежек, только и всего.

Арманда усмехнулась. Она постепенно набиралась сил, и Нам общими стараниями удалось поднять ее и усадить в кресло. Бледность еще не сошла с ее лица, сдувшегося, словно гнилое яблоко, но взгляд был ясный и живой. Ру повернулся ко мне, и я впервые со дня пожара увидела непринужденное выражение на его лице. Наши ладони соприкоснулись. На долю секунды в воображении промелькнули его черты в освещении луны, изгиб голого плеча на траве, я ощутила слабый аромат сирени… Мои глаза распахнулись в глупом удивлении. Ру, должно быть, тоже что‑то почувствовал, ибо он отшатнулся от меня, как ошпаренный.

Арманда тихо хмыкнула.

- Я попросила Нарсисса позвонить врачу, - сообщила я ей с деланой беспечностью. - Он будет здесь с минуты на минуту.

Арманда посмотрела на меня, мы обменялись понимающими взглядами. Интересно, насколько глубоко она видит? - уже не в первый раз задалась вопросом я.

- Этого остолопа я в своем доме не потерплю, - заявила старушка. - Можешь с ходу отослать его восвояси. Я не нуждаюсь в его наставлениях.

- Но вы больны, - запротестовала я. - Могли умереть, если б Ру случайно не зашел.

Арманда остановила на мне насмешливый взгляд.

- Вианн, - начала терпеливо объяснять она. - Смерть - удел стариков. Такова жизнь. Это случается сплошь и рядом.

- Да, но…

- А в богадельню я не пойду, - продолжала Арманда. - Так и передай им от меня. Заставить они меня не могут. Я прожила в этом доме шестьдесят лет и умереть тоже хочу здесь.

- Никто ни к чему тебя не принуждает, - резко сказал Ру. - Просто ты зачем‑то пренебрегаешь лекарствами. Впредь принимай их аккуратно.

- Не все так просто, - улыбнулась Арманда.

- Почему же? - упрямился Ру.

- Спроси у Гийома, - ответила она, пожимая плечами. - Мы с ним много говорили. Он понимает, - Она еще не вполне окрепла, но голос ее уже почти обрел здоровую звучность. - Я не хочу принимать лекарства каждый день, - спокойно сказала Арманда. - Не хочу соблюдать бесконечные диеты. Не хочу, чтобы меня обслуживали добрые сиделки, которые будут сюсюкать со мной, как с ребенком ясельного возраста. Мне, слава богу, восемьдесят лет, и, если я в этом возрасте не в состоянии решить для себя, что я хочу… - Она внезапно оборвала свою речь и спросила: - Кто там?

Слух у нее отличный. Я тоже уловила едва слышное тарахтенье машины, двигающейся по неровной дороге. Врач.

- Если это тот лицемерный шарлатан, скажите ему, что он зря тратит время, - вспылила Арманда. - Скажите ему, что я абсолютно здорова. Пусть ищет себе других пациентов. Я в нем не нуждаюсь.

- По‑моему, он привез с собой половину Ланскне, - сообщила я, выглянув в окно. Автомобиль, синий «Ситроен», был набит людьми. Кроме врача, бледного мужчины в черном костюме, на заднем сиденье теснились Каролина Клэрмон, ее подруга Жолин и Рейно. Спереди сидел Жорж Клэрмон. Смущенный и сконфуженный, он всем своим видом выказывал немой протест. Хлопнула дверца машины, прибывшие разом засуетились, и над шумом их возни взмыл по‑птичьи пронзительный голосок Каролины:

- Я ведь ее предупреждала! Разве я не говорила ей, Жорж? Никто не посмеет обвинить меня в том, будто я пренебрегаю своим дочерним долгом. Я пожертвовала всем ради этой женщины, и, посмотрите, как она…

Под быстрыми шагами захрустел гравий, открылась входная дверь, и дом огласился какофонией голосов незваных гостей.

- Maman? Maman? Держись, дорогая, это я! Я иду! Сюда, пожалуйста, месье Кюссонне, сюда, в… ах да, вы же здесь бывали, верно? О боже, сколько раз я говорила ей… так и знала, что это случится…

- По‑моему, зря мы ввалились толпой, ты не находишь, Каро, дорогая? - робко вставил Жорж. - Давай не будем мешать доктору.

- Интересно, что он делал в этом доме? - чопорным надменным тоном вопрошает Жолин. - Во всяком случае…

- …следовало прийти ко мне… - доносится тихий голос Рейно.

Гости еще не вошли, а Ру уже ощетинился, быстро огляделся, ища, куда бы ему скрыться. Но было поздно. Сначала появились Каролина с Жолин - обе с одинаковыми безупречными прическами, в одинаковых костюмах‑двойках и шарфах от «Гермеса», следом - Клэрмон в темном костюме и галстуке - весьма необычный наряд для работы на лесопилке, или, может, жена заставила его переодеться по такому случаю? - врач и священник. Все застыли в дверях. На лицах - шок, ярость, обида, вежливое недоумение, виноватость… Сцена из мелодрамы. Ру - одна рука перевязана, мокрые волосы лезут в глаза - встретил их дерзким взглядом. Я сама, в оранжевой юбке, которую заляпала в грязи, пока бежала по Мароду, стою у двери. Арманда, бледная, но спокойная, невозмутимо покачивается в своем старом кресле. Ее черные глаза сверкают коварством, один палец скрючен, как у ведьмы…

- Итак, стервятники слетелись. - Голос ее полнится подозрительной приветливостью. - Быстро же вы примчались, а? - Пристальный взгляд в сторону Рейно, стоящего в хвосте группы. - Что, решил, наконец‑то пришел твой час, да? - съязвила она. - Думал успеть прочесть наскоро пару молитв, пока я без памяти? - Она вульгарно хохотнула. - Не повезло тебе, Франсис. Рано меня отпевать.

- Вижу, - с кислым видом отвечал Рейно. Он бросил взгляд в мою сторону. - Наше счастье, что мадемуазель Роше умеет обращаться со шприцами. - В его словах скрывалась издевка.

Каролина будто приросла к полу. Она улыбалась, но в ее лице читалась явная досада.

- Матап, cherie, вот видишь, что получается, когда мы оставляем тебя одну. Ты так нас всех напугала. - Арманда слушала дочь со скучным выражением на лице. - Столько людей на ноги подняла, оторвала всех от дел… - Ларифлет запрыгнула старушке на колени, и та стала рассеянно поглаживать кошку. - Теперь ты понимаешь, почему мы говорим тебе…

- Что мне будет лучше в богадельне? - сухо продолжила Арманда. - В самом деле, Каро. Ну никак ты не угомонишься. Вылитый отец. Как и он, - глупая, но настойчивая. Чем он меня и подкупил.

Каро теряла терпение.

- «Мимозы» вовсе не богадельня, и если б ты соизволила хоть раз взглянуть…

- Кормление через трубочку, справление нужды под присмотром, дабы не свалиться с унитаза…

- Ты ведешь себя нелепо.

Арманда рассмеялась.

- Моя милая девочка, я уже в том возрасте, когда могу вести себя, как захочу. Могу быть нелепой, если мне это нравится. Я уже настолько стара, что мне дозволено все.

- Ну вот, капризничаешь, как ребенок, - надулась Каро. - «Мимозы» - очень хороший, привилегированный пансион. Там ты сможешь общаться со своими ровесниками, гулять, ни о чем не заботиться…

- Заманчивая перспектива. - Арманда продолжала лениво покачиваться в своем кресле.

Каро повернулась к врачу, щуплому нервному мужчине, неуклюже топтавшемуся возле нее. Вид у него сконфуженный, как у скромника, случайно угодившего на оргию. Чувствуется, что ему очень хотелось бы отсюда уйти.

- Симон, скажи ей!

- Вообще‑то я не уверен, что имею право…

- Симон со мной согласен, - решительно перебила его Каро. - В твоем возрасте, да еще с таким здоровьем, как у тебя, просто нельзя жить одной. Да что говорить, ты можешь в любое время…

- Совершенно верно, мадам Вуазен, - поддержала подругу Жолин. Голос у нее ласковый и рассудительный. - Вы бы прислушались к Каро… я хочу сказать, конечно, вам не хочется терять независимость, но ради вашего же блага…

Арманда быстро перевела на Жолин насмешливый взгляд своих блестящих глаз. Та осеклась и отвернулась, краснея.

- Прошу всех уйти, - спокойно сказала Арманда. - Всех без исключения.

- Но, татап…

- Всех без исключения, - повторила старушка безапелляционным тоном. - Вот этому шарлатану уделю две минуты наедине, - вынуждена напомнить вам, месье Кюссонне, о том, что вы давали клятву Гиппократа, - и к тому времени, когда закончу с ним, надеюсь, никого из вас, стервятников, здесь не будет. - Она попыталась встать с кресла. Я поддержала ее за руку. - Спасибо, Вианн, - поблагодарила меня Арманда, скривив губы в озорной усмешке. - И тебе спасибо… - Это относилось к Ру, все еще стоявшему в дальнем конце комнаты с безучастным видом. - Я хочу поговорить с тобой, когда врач уйдет. Так что задержись.

- С кем? Со мной? - смешался Ру.

Каро посмотрела на него с нескрываемым презрением.

- Мне кажется, татап, сейчас тебе лучше быть с родными…

- Если ты мне понадобишься, я знаю, где тебя найти, - отрезала Арманда. - Мне нужно сделать кое‑какие распоряжения.

Каро глянула на Ру.

- О‑о? - Ее возглас был пронизан неприязнью. - Распоряжения? - Она смерила Ру взглядом, и я заметила, как он вздрогнул. Аналогичную реакцию я прежде наблюдала у Жозефины. Он напружинился, ссутулился, засунул руки глубоко в карманы, словно пытался уменьшиться в размерах. Но от пристального недружелюбного внимания трудно скрыть недостатки. На секунду Ру увидел себя ее глазами - грязного, неуклюжего - и из чувства противоречия повел себя согласно роли, которую она отвела ему.

- Ну, чего вылупилась? - рявкнул он.

В лице Каролины промелькнул испуг, она попятилась. Арманда усмехнулась.

- Увидимся позже, - сказала она мне. - Еще раз спасибо.

Каро, не скрывая своего разочарования, вышла вслед за мной. Раздираемая любопытством и нежеланием разговаривать со мной, она все же снизошла до расспросов, но держалась заносчиво. Я вкратце поведала о том, что произошло. Рейно слушал с непроницаемым выражением на лице, словно одна из статуй в его церкви. Жорж, пытаясь замять неловкость, глупо улыбался за всех и сыпал банальностями.

Ни один из них не предложил подвезти меня до дому.



Страница сформирована за 0.96 сек
SQL запросов: 172