Глава 29
16 марта. Воскресенье
Поначалу Арманда делала вид, будто не знает, о чем идет речь. Потом, перейдя на властный тон, потребовала, чтобы я сказала, «кто это наболтал», одновременно обвиняя меня в том, что я сую нос в чужие дела и вообще не понимаю, о чем говорю.
- Арманда, - сказала я, едва она умолкла, чтобы перевести дух. - Расскажи мне все. Объясни, что это значит. Диабетическая ретинопатия…
Она пожала плечами.
- Почему ж не объяснить, если этот чертов докторишка все равно всем разболтает? - Тон у нее сварливый. - Обращается со мной так, будто я не в состоянии самостоятельно решать за себя. - Она сердито глянула на меня. - И ты, мадам, туда же. Квохчешь вокруг меня, суетишься… Я не ребенок, Вианн.
- Я знаю.
- Что ж, ладно. - Арманда взялась за чашку, стоявшую у ее локтя, но, прежде чем поднять, крепко обхватила ее пальцами, проверила, надежно ли она сидит в руке. Это не Арманда, а я слепа. Красный бант на трости, неуверенные жесты, незаконченная вышивка, разные шляпки с полями, скрывающие глаза…
- Помочь мне ничем нельзя, - продолжала старушка более мягким тоном. - Насколько я понимаю, это неизлечимо, а посему никого, кроме меня, не касается. - Она глотнула из чашки и поморщилась. - Настой ромашки. - Это сказано без воодушевления. - Якобы выводит токсины. На вкус - кошачья моча. - Так же осторожно и неторопливо она отставила чашку. - Плохо вот только, что читать не могу. Совсем перестала шрифт разбирать. Мне Люк читает иногда. Помнишь, как я попросила его почитать мне Рембо в ту первую среду?
Я кивнула.
- Вы так говорите, будто с тех пор лет десять прошло.
- Так оно и есть. - Голос у нее бесцветный, почти без интонаций. - Я добилась того, о чем прежде и мечтать не смела, Вианн. Мой внук навещает меня каждый день. Я беседую с ним, как со взрослым. Он хороший парень и добрый, переживает за меня…
- Он любит вас, Арманда, - вставила я. - Мы все вас любим.
- Ну, может, и не все, - хмыкнула она. - Однако это не имеет значения. У меня есть все, что мне нужно для полного счастья. Дом, друзья, Люк. - Она бросила на меня строптивый взгляд и решительно заявила: - И я не позволю, чтобы у меня все это отняли.
- Я не понимаю. Ведь вас никто не может принудить…
- Я веду речь не о конкретных лицах, - резко перебила она меня. - Пусть Кюссонне сколько влезет талдычит об имплантации сетчатки, сканограммах, лазерной терапии и прочей ереси… - она не скрывала своего презрения к современной медицине, - фактов это не изменит. А правда состоит в том, что я скоро ослепну и предотвратить этот процесс не может никто.
Она сложила на груди руки, давая понять, что тема закрыта.
- Мне следовало раньше к нему обратиться, - добавила она без горечи. - Теперь процесс необратим, и зрение с каждым днем ухудшается. Еще полгода я что‑то смогу видеть - это самое большее, что он может мне обещать, - потом богадельня, хочу я того или нет, до самой смерти. - Она помолчала и проронила задумчиво, повторяя слова Рейно: - Глядишь, еще лет десять проживу.
Я хотела возразить ей, намеревалась сказать, что еще не все потеряно, но передумала.
- И не смотри на меня так, девонька. - Арманда озорно подтолкнула меня локтем. - После шикарного обеда из пяти блюд тебе хочется кофе и ликера, правильно? Ты ведь не станешь есть на десерт кашу, верно? Просто ради того, чтобы напихать в себя побольше?
- Арманда…
- Не перебивай. - Ее глаза блестят. - Это я к тому говорю, что нужно знать, когда остановиться, Вианн. Нужно вовремя отодвинуть тарелку и попросить десерт. Через две недели мне будет восемьдесят один год…
- Но это все равно еще не возраст, - не сдержалась я. - Не могу поверить, что вы готовы вот так просто взять и сдаться.
Арманда посмотрела на меня.
- И все же ты сама посоветовала Гийому не лишать Чарли последней капли уважения.
- Но вы же не собака! - сердито воскликнула я.
- Нет, - тихо ответила Арманда. - И у меня есть выбор.
Нью‑Йорк - жестокий город. Зимой нестерпимо холодно, летом - невыносимо душно, всюду кричащая безвкусица. Через три месяца даже к шуму привыкаешь, перестаешь замечать сливающийся воедино гул машин и людских голосов, обволакивающий город, словно дождь. Она переходила улицу, возвращаясь домой из кулинарии с пакетом в руках, в котором лежал наш обед. Я заметила ее, когда она находилась на середине проезжей части, перехватила ее взгляд, мельком глянула на рекламу сигарет «Мальборо» - мужчина на фоне красных гор - за ее спиной… И вдруг увидела мчащееся на нее такси. Открыла рот, чтобы крикнуть, предупредить ее. И оцепенела. Всего на секунду, на одну секунду. Этого было достаточно. От страха ли мой язык прирос к небу? Или просто все реакции организма замедляются при виде неминуемой опасности и мысль в мозгу формируется мучительно долго? Или меня парализовала надежда, та самая надежда, которая приходит, когда надеяться уже не на что и жизнь превращается в непрерывную медленную пытку самообманом?
Конечно, татап, конечно, мы доберемся до Флориды. Обязательно доберемся.
На ее лице застыла улыбка, глаза неестественно яркие, сверкают, как искры салютов Четвертого июля.
Что я буду делать, как буду без тебя ?
Не волнуйся, татап. Мы прорвемся. Обещаю. Доверься мне.
Рядом с мерцающей улыбкой на губах стоит Черный человек, и в эту нескончаемую секунду я понимаю, что на свете есть нечто более страшное, гораздо страшнее смерти. Потом оцепенение проходит, и я оглашаю улицу пронзительным криком, но мое предостережение запоздало. Она обращает ко мне растерянный взор, ее губы складываются в улыбку - что, что такое, дорогая? - и мой вопль - то, что я прокричала вместо «татап», - потонул в визге тормозов.
«Флорида!» Похоже на женское имя. Это взвизгнула на всю улицу молодая женщина. Побросав покупки - охапку бакалейных продуктов, пакет молока, - она выскочила на дорогу с перекошенным лицом. «Флорида!» Будто так зовут немолодую женщину, умирающую на улице.
Она скончалась прежде, чем я успела к ней подбежать. Скончалась тихо и буднично, так что я едва ли не устыдилась своей излишне бурной реакции. И крупная женщина в розовом спортивном костюме утешала меня, обхватив своими толстыми мясистыми руками. А я на самом деле испытывала облегчение, и мои слезы были слезами горькой жгучей радости оттого, что я наконец‑то освободилась от бремени. Достигла финиша целой и невредимой или почти невредимой.
- Не плачь, - ласково сказала Арманда. - Разве не ты всегда утверждаешь, что самое главное на свете - счастье?
Я с удивлением обнаружила, что мое лицо мокро от слез.
- К тому же мне нужна твоя помощь. - Всегда и во всем практичная, Арманда вытащила из кармана носовой платок и протянула его мне. Платок источал аромат лаванды. - Я на день рожденья хочу устроить вечеринку, - объявила она. - Идея Люка. Затраты - не вопрос. Тебя я попросила бы обеспечить меню.
- Что? - смешалась я от столь быстрых переходов от смерти к празднику и обратно.
- Мое последнее пиршество, - объяснила Арманда. - До этого буду принимать все лекарства, как пай‑девочка. Даже чай этот вонючий буду пить. Хочу отпраздновать восемьдесят первый день рождения, Вианн, в кругу всех своих друзей. Бог свидетель, даже дочь свою глупую приглашу. Устроим твой праздник шоколада с шиком. А потом… - Она равнодушно пожала плечами. - Не каждому так везет, - заметила Арманда. - Не каждому выпадает шанс все спланировать, навести порядок в каждом углу. И вот еще что… - Она остановила на мне пронизывающий взгляд. - Никому ни слова. Никому. Вмешательства я не потерплю. Это мой выбор, Вианн. Мой праздник. И я не желаю слышать плач и нытье на своем торжестве. Ясно?
Я кивнула.
- Обещаешь?
Я словно разговаривала с неугомонным ребенком.
- Обещаю.
Ее лицо вновь засияло от удовольствия, как всегда, когда она заводила речь о вкусной еде. Арманда потерла руки.
- А теперь обсудим меню.
Глава 30
18 марта. Вторник
Вдвоем с Жозефиной мы трудились на кухне. Я все больше молчала, и она не преминула высказать замечание по этому поводу. Мы уже наделали триста пасхальных упаковок с шоколадными конфетами - перевязанные лентами, они лежали аккуратными стопками в подвале, - но я планировала приготовить вдвое больше. Если удастся продать их все, прибыль будет солидная, и, глядишь, этой выручки хватит на то, чтобы мы осели здесь навсегда. Если нет… альтернативы я не допускала даже в мыслях, хотя флюгер на башне скрипел так, будто хохотал надо мной. Ру уже начал обустраивать для Анук комнату на чердаке. Праздник шоколада - рискованное предприятие, но нашими судьбами всегда повелевал риск. К тому же мы делаем все возможное, чтобы наша затея увенчалась успехом. В Ажен и соседние города разослали афиши. Договорились, чтобы местное радио ежедневно сообщало о нашем празднике на пасхальной неделе. Будут цветы, игры, музыка, - несколько старых друзей Нарсисса организовали небольшой оркестр. Я беседовала с лоточниками, торгующими на рынке по четвергам, и они пообещали разбить на площади торговые палатки с безделушками и сувенирами. Дети под предводительством Анук и ее приятелей будут искать пасхальное яйцо; каждый получит cornet - surprise. А в «Небесном миндале» мы установим огромную шоколадную статую Остары со снопом колосьев в одной руке и корзиной с яйцами в другой, которой будут лакомиться все участники празднества. До Пасхи меньше двух недель. Мы делаем порциями по пятьдесят штук миниатюрные шоколадки с ликером, розочки, монетки в золотой оболочке, фиалковые помадки, шоколадные вишенки, миндальные рулетики и выкладываем их остывать на смазанные жиром противни. После начиняем этими сладостями аккуратно расщепленные полые яйца и фигурки животных. В каждое гнездо из карамели с яйцами в твердой сахарной скорлупе сажаем хохлатую шоколадную курочку. Ряды пегих кроликов, начиненных позолоченным миндалем, ждут, когда их обернут в фольгу и разложат по коробочкам. По полкам шагают марципановые существа. Дом полнится запахами ванили, коньяка, карамелизованных яблок и горького шоколада.
А теперь еще нужно готовиться и ко дню рождения Арманды. Я составила список блюд и напитков, которые она хотела бы видеть на своем столе. Гусиную печенку, шампанское, трюфели и свежие лисички нам доставят из Бордо, plateaux de fruits de mer - из ресторанчика Ажена. Торты и лакомства из шоколада я приготовлю сама.
- Здорово, - восторгается из кухни Жозефина, слушая мой рассказ о предстоящем празднике. Я вынуждена напомнить себе про обещание, данное Арманде.
- Ты тоже приглашена, - говорю я ей. - Она так сказала.
- Спасибо, - отозвалась Жозефина, краснея от удовольствия. - Все так добры ко мне.
Потрясающе благодушная женщина, размышляю я. В каждом видит доброе начало. Даже Поль‑Мари не убил в ней оптимизм. Его поведение, говорит она, это отчасти ее собственная вина. Он - слабый человек, и ей следовало давно дать ему отпор. Каро Клэрмон и ее закадычные приятельницы вызывают у Жозефины снисходительную улыбку.
- Они просто глупые, - мудро замечает она.
Вот такая незамысловатая душа. Теперь она безмятежна, в ладу с собой и с внешним миром. А я, напротив, из мерзкого духа противоречия, все чаще теряю покой. И все же я завидую ей. Потребовалось так мало, чтобы привести ее в это состояние. Немного тепла, несколько предметов одежды из моего гардероба, свободная комната, где она сама себе хозяйка… Как цветок, она тянется к свету, бездумно, не анализируя процессы, двигающие ею. Мне бы так.
И опять я мыслями невольно обратилась к своей воскресной беседе с Рейно. Его побудительные мотивы для меня до сих пор остаются загадкой. В последнее время вид у него немного безумный, особенно когда он трудится на церковном кладбище, с остервенением вгрызаясь в землю мотыгой, порой вместе с сорняками выдирая целые кусты и цветы. По его спине струится пот, образуя на сутане темный треугольник. Но работа в саду не доставляет ему удовольствия. Его черты перекошены от напряжения. Кажется, будто он ненавидит землю, которую разрыхляет, ненавидит растения, которые пропалывает. Он похож на скрягу, вынужденного сжигать в печке накопленные банкноты. На его лице отражаются ненасытность, отвращение и невольное восхищение. Но он не бросает своего каторжного занятия. Наблюдая за ним, я чувствую, как во мне просыпается знакомый страх, хотя и сама не понимаю, чего боюсь. Просто этот человек, мой враг, он как машина. Кажется, его испытующий взгляд пронизывает меня насквозь. Ценою огромных усилий я заставляю себя смотреть ему в глаза, улыбаться, изображать беспечность, хотя внутри меня что‑то отчаянно визжит, побуждая пуститься в бегство. Он ненавидит меня жгучей ненавистью, но не праздник шоколада тому причиной. Мне это абсолютно очевидно, как будто я читаю его мрачные мысли. Его возмущает само мое существование. Я для него - живое надругательство над устоями морали. Сейчас он украдкой поглядывает на меня из своего сада, косится на мою витрину и, скрывая торжество, вновь принимается за работу. Мы не общались с ним с воскресенья, и он решил, что победа осталась за ним, ведь Арманда больше не появляется в «Небесном миндале». Очевидно, он счел, что она образумилась благодаря его вмешательству. Пусть думает, что хочет, если ему так нравится.
Анук призналась, что минувшим днем Рейно приходил к ним в школу, рассказывал про Пасху - безобидная болтовня, но меня бросило в дрожь при мысли, что моя дочь общалась с ним, - прочитал рассказ, обещал наведаться еще раз. Я спросила, разговаривал ли он с ней.
- Ага, - беззаботно отвечала она. - Он хороший. Сказал, что я могу прийти в его церковь, если хочу. Там есть святой Франциск и много маленьких зверей.
- А ты хочешь?
- Может, и схожу, - сказала Анук, пожимая плечами.
Я убеждаю себя - в предрассветные часы, когда все кажется возможным и мои нервы скрипят, как несмазанные петли флюгера, - что мой страх неоправдан. Что он может нам сделать? Как может навредить, если даже очень того хочет? Он ничего не знает. Абсолютно ничего не знает о нас. Он не имеет силы и власти.
Имеет, говорит во мне голос матери. Ведь это Черный человек.
Анук беспокойно заворочалась во вне. Чуткая к перепадам моего настроения, она всегда чувствует, если я не сплю, и сейчас силится выкарабкаться из трясины засасывающих сновидений. Я стала дышать ровно и глубоко, пока она вновь не затихла.
Черный человек - выдумка, твердо говорю я себе. Воплощение страхов в образе карнавальной куклы. Страшная сказка, рассказанная на ночь. Пугающая тень в незнакомой комнате.
В ответ мне снова явилось то же видение, яркое и четкое, как цветной диапозитив: у кровати старика стоит в ожидании Рейно; его губы шевелятся, будто он читает молитву, за его спиной, словно витраж, освещенный солнцем, стена огня. Тревожная картина. Что‑то хищническое сквозит в позе священника, два окрашенных в багрянец лица чудовищно похожи, отблески пламени, гуляющие между ними, предвещают угрозу. Я пытаюсь применить мои знания психологии. Черный человек как вестник смерти - это архетип, отражающий мой страх перед неведомым. Неубедительное объяснение. Частица моего существа, все еще принадлежащая матери, аргументирует более красноречиво.
Ты - моя дочь, Вианн, неумолимо говорит она мне. Ты понимаешь, что это значит.
Это значит, что мы должны срываться с места каждый раз, когда меняется ветер, должны искать свое будущее по гадальным картам, должны всю жизнь вытанцовывать фугу…
- Но ведь я - обычный человек. - Я едва ли сознаю, что мыслю вслух.
- Матап ? - сонным голосом окликает меня Анук.
- Шш, - успокаиваю я ее. - Еще не утро. Спи.
- Спой мне песенку, татап, - бормочет она, рукой нащупывая меня в темноте. - Про ветер.
И я запела. Пела и слушала свой голос, сопровождаемый тихим скрипом флюгера.
Via I'bon vent, v '
Via I 'bon vent, ma mie т 'appelle,
Via I 'bon vent, v '
Via I 'bon vent, ma mie т 'attend.
Спустя некоторое время дыхание Анук вновь выровнялось, и я поняла, что она спит. Ее рука, отяжелевшая во сне, по‑прежнему покоится на мне. Когда Ру закончит работу на чердаке, у Анук снова появится своя комната, и мы перестанем стеснять друг друга по ночам. Сегодняшняя ночь слишком живо напоминает ночевки в гостиничных номерах, в которых останавливались мы с матерью. Обе влажные от собственного дыхания, сквозь запотевшие окна пробивается неумолчный гул городских улиц.
Via I 'bon vent, v 'la l'joli vent.
На этот раз - нет, молча поклялась я себе. На этот раз мы не уедем. Что бы ни случилось. Но, даже погружаясь в сон, я сознаю, что эта мысль мне самой кажется столь же желанной, сколь и невероятной.
Глава 31
19 марта. Среда
В последние дни в магазине Роше суеты стало меньше. Арманда Вуазен больше не наведывается туда, хотя я встречал ее несколько раз после того, как она поправилась. Шла уверенным шагом, почти не опираясь на свою трость. Нередко ее сопровождает Гийом Дюплесси со своим тощим шенком. И Люк Клэрмон каждый день ходит в Марод. Каролина Клэрмон, узнав, что ее сын тайком навещает бабушку, досадливо усмехнулась.
- Последнее время ничего не могу с ним поделать, pere, - пожаловалась она. - То не ребенок, а золото, такая умница, такой послушный, а то вдруг… - Она жеманно всплеснула руками и прижала к груди свои ухоженные пальчики. - Я только поинтересовалась - в самой тактичной форме, - почему же он не сказал мне, что навещает бабушку… - Она вздохнула. - Как будто я стала бы возражать. Глупый мальчик. Разумеется, я не возражаю, сказала я ему. Это замечательно, что ты так хорошо ладишь с ней… в конце концов, ты ее единственный наследник… А он вдруг как взбесился, заорал на меня, стал кричать, что ему плевать на деньги, что он специально ничего не говорил, так как знал, что я все испорчу, что я назойливая биб‑лиолюбка - ее слова, pere, голову даю на отсечение…
Тыльной стороной ладони она отерла глаза, но так, чтобы не испортить свой безупречный макияж.
- Чем я провинилась, pere! - сетовала она. - Я все делаю для этого ребенка, ни в чем ему не отказываю. А он отвернулся от меня, швыряет мне в лицо оскорбления… ради этой женщины… - В ее глазах стоят слезы, но тон жесткий. - Это так больно, больнее, чем укус змеи, - стонет она. - Вы не представляете, pere, каково это матери.
- О, вы не единственная, кто пострадал от благожелательного вмешательства мадам Роше, - сказал я. - Посмотрите, сколько перемен она внесла в жизнь города. И всего за несколько недель.
- Благожелательного вмешательства! - фыркнула Каролина, шмыгнув носом. - Вы слишком добры, pere. Это порочная, коварная женщина. Она едва не погубила мою мать, настроила ее против меня…
Я кивком подбодрил ее.
- Не говоря уже о том, что она сотворила с браком Муската, - продолжала Каролина. - Меня поражает ваше терпение, pere. Я просто в недоумении. - Ее глаза злобно блестят. - Не понимаю, почему вы не используете свое влияние, pere.
Я пожал плечами:
- Да ведь я обычный сельский священник. У меня нет большой власти. Я могу осудить, но…
- Вы способны сделать гораздо больше, чем просто осудить! - сердито воскликнула Каролина. - Зря мы не прислушались к вам, pere. Зря стали терпеть ее здесь.
- Задним числом легко судить, - сказал я, пожимая плечами. - Помнится, даже вы захаживали к ней магазин.
Она покраснела.
- Теперь мы могли бы вам помочь. Поль Мускат, Жорж, Арнольды, Дру, Прюдомы… Мы будем действовать сообща. Очерним ее. Обратим народ против нее. Еще не поздно.
- А повод? Эта женщина законов не нарушает. Все, что вы ни скажете, назовут злобной сплетней, и вы останетесь при своих интересах.
Каролина сморщила губы в улыбке.
- Мы могли бы провалить ее драгоценный праздник. Даже не сомневайтесь, - заявила она.
- Вот как?
- Конечно. - Возбуждение обезобразило ее черты. - У Жоржа широкий круг общения. И человек он состоятельный. Мускат тоже пользуется влиянием. К нему многие заходят, а он умеет агитировать. Городской совет…
Еще как умеет. Я помню его отца, помню то лето, когда к нам приплыли речные цыгане.
- Если ее праздник провалится, - а я слышала, она уже немало потратила на его подготовку, - тогда, не исключено, что ей придется…
- Не исключено, - вкрадчиво ответствую я. - Разумеется, сам я в вашей кампании не участвую. С моей стороны это было бы… актом немилосердия.
По ее лицу я вижу, что она поняла намек.
- Конечно, топ pere. - Ее голос полнится нетерпением и злорадством. Презренная женщина. Пыхтит и виляет хвостом, как разгоряченная сучка. Однако такие вот ничтожества и есть наши орудия, pere. Кому, как не тебе, это знать?
