Глава 35
28 марта. Страстная пятница
Знаю, я должен быть со своей паствой, pere. Воздух в церкви насыщен благовониями, убранство траурное - только пурпур и чернь. Ни единого серебряного предмета, ни одного цветка. Я должен быть там. Сегодня величайший день в моей жизни, pere. Торжественность, благочестие, звенит орган, словно гигантский подводный колокол. Церковные колокола, разумеется, молчат - в знак скорби по распятому Христу. Я сам в черном и пурпуре, голос мой модулирует в тон органу. Они смотрят на меня во все глаза, взгляды у всех серьезные. Сегодня здесь даже вероотступники - как и полагается, в строгих одеждах, с напомаженными волосами. Их нужды, их ожидания заполняют пустоту в моей душе. На короткое мгновение меня захлестывает беспредельная любовь к ним. Я люблю их за все - за соблазны, за страдания во имя искупления собственных грехов, за их мелочные заботы, за их ничтожность. Я знаю, тебе понятно мое состояние, ибо ты тоже был их пастырем. В определенном смысле ты, равно как Господь наш, принял смерть ради них. Чтобы защитить их от грехов - от своих и от их собственных. Они ведь так ни о чем и не узнали, верно, pere? Я ничего им не открыл. Но когда я увидел тебя и мою мать в канцелярии… Обширный инсульт, сказал врач. Должно быть, потрясение было очень сильным. Ты замкнулся, ушел в себя, хотя я знаю, что ты слышишь меня и видишь лучше, чем когда бы то ни было прежде. И я уверен, что однажды ты вернешься к нам. Я постился и молился, pere. Смирял себя. Но довольства собой не ощущаю. Потому что не достиг главного.
После службы ко мне подошла девочка, Матильда Арнольд. Вложив свою ручку в мою, она прошептала с улыбкой:
- А вам они тоже принесут шоколад, monsieur le cure?
- Кто должен принести мне шоколад? - озадаченно спросил я.
- Колокола, конечно! - с нетерпением в голосе воскликнула она и хихикнула. - Летающие колокола!
- А‑а, колокола. Конечно.
От растерянности я не сразу нашел что ответить. Она потянула меня за сутану, настойчиво требуя моего внимания.
- Ну да, колокола. Они полетят в Рим на встречу с папой и вернутся с шоколадом…
Они одержимы шоколадом. О чем бы ни думали, аккордом их мыслей становится шоколад - слово‑припев, повторяемое шепотом, в полный голос, хором.
- Почему все только и твердят о шоколаде? - взревел я, не сумев сдержать всколыхнувшийся во мне гнев. Личико девочки сморщилось в смятении и ужасе, и она с плачем кинулась от меня через площадь. Опомнившись, я окликнул ее, но было поздно. Маленький магазинчик с витриной, затянутой подарочной бумагой, посылал мне издалека торжествующую улыбку.
Сегодня вечером будет исполнен обряд погребения Тела Христова в Гробу Господнем, дети нашего прихода разыграют сцену последних минут жизни Христа, и в церкви, как только начнет меркнуть свет, зажгутся свечи. Для меня это одно из самых волнующих событий в году, потому что в эти мгновения они - мои дети, серьезные и степенные в своих строгих одеждах, - принадлежат только мне. Но станут ли они нынче думать о страданиях Иисуса и торжественной мессе? Или будут облизываться в предвкушении непотребного обжорства? Ее россказни о летающих колоколах и пиршестве заразительны, вводят в искус незрелые души. Я тоже пытаюсь соблазнить их, проповедуя выгоды благочестия, но мрачное великолепие церкви не идет ни в какое сравнение с ее небылицами о коврах‑самолетах.
После обеда я навестил Арманду, ведь она сегодня именинница. В ее доме царит суета. Я, конечно, знал, что она собирает гостей, но подобного размаха не мог себе представить. Каро упоминала о вечеринке раз или два - говорила, что предпочла бы не ходить, но не хочет упускать возможность раз и навсегда помириться с матерью, - хотя я подозреваю, она даже не догадывается, сколь грандиозное планируется торжество. На кухне я застал Вианн Роше, она возилась там с раннего утра. Жозефина Мускат предложила использовать также и кухню кафе, поскольку в маленьком домике Арманды трудно вести большие приготовления, и потому, прибыв туда, я увидел, как целая фаланга помощников переносит блюда, кастрюли и супницы из кафе в дом именинницы. Из распахнутого окна струился густой пряный аромат, от которого у меня невольно потекли слюнки. В саду работал Нарсисс - накидывал ветви растений на решетку, сооруженную между домом и калиткой. Впечатление потрясающее: деревянная конструкция, оплетенная ломоносом, ипомеей, сиренью и чубушником похожа на цветастый навес, сквозь который сочатся лучи солнца. Арманды нигде не видно.
Меня покоробила показная демонстрация столь неумеренной расточительности. Устроить банкет в Страстную пятницу… на это способна только Арманда. Столь вопиющая пышность - цветы, еда, обложенные льдом ящики с шампанским у двери - это же кощунство, глумление над принявшим муки сыном Господним. Завтра я обязательно поговорю с ней. Я уже хотел уйти, но вдруг заметил у стены Гийома Дюплесси, поглаживающего одну из кошек Арманды. Он учтиво приподнял шляпу.
- Помогаете? - осведомился я.
Гийом кивнул.
- Да, вызвался пособить, - не стал отрицать он. - Здесь до вечера еще ох сколько дел.
- Ваше участие меня удивляет, - выговорил ему я. - Да еще в какой день! На это раз Арманда переусердствовала. Такие расходы! Не говоря уже о неуважении к церкви…
- Она вправе отметить свой маленький праздник, - тихо ответил Гийом, пожимая плечами.
- Она погубит себя обжорством, - сердито заметил я.
- Пожалуй, она уже в том возрасте, когда может поступать так, как считает нужным, - сказал Гийом.
Я с осуждением посмотрел на него. Он сильно изменился с тех пор, как начал общаться с Роше. Прежде свойственное его лицу выражение скорбной смиренности уступило место своеволию на грани наглости.
- И мне не нравится, что родные Арманды вмешиваются в ее личную жизнь, - дерзко добавил он.
Я пожал плечами.
- А меня удивляет, что вы взяли ее сторону. От вас я этого не ожидал.
- Жизнь полна сюрпризов, - ответил Гийом.
Если бы.
Глава 36
28 марта. Страстная пятница
На каком‑то этапе, довольно рано, я позабыла о том, по какому поводу организуется торжество, и увлеклась собственной деятельностью. Анук играла в Мароде, а я самозабвенно, стараясь не упустить ни малейшей детали, руководила приготовлениями к самому грандиозному и богатому пиршеству, какое мне когда‑либо доводилось устраивать. В моем распоряжении три кухни. В огромных печах «Миндаля» я пеку торты, в кафе «Марод» готовлю морепродукты, в крохотной кухоньке Арманды - супы, овощи, приправы и гарниры. Жозефина хотела одолжить Арманде столовые приборы и тарелки, но старушка с улыбкой покачала головой.
- Посуда есть, - ответила она. И действительно, в четверг рано утром прибыл фургон из Лиможа с эмблемой крупной фирмы, доставивший два ящика с бокалами и столовым серебром и один ящик с посудой из изящного фарфора. Весь товар был упакован в стружку.
- Никак внучку замуж выдаете, а? - с улыбкой поинтересовался водитель, забирая у Арманды подписанные чеки. Старушка весело хмыкнула.
- Возможно, - сказала она. - Может, и так.
Всю пятницу она пребывала в бодром настроении, якобы надзирая за приготовлениями, а на самом деле просто мешая другим. Словно шаловливый ребенок, совала пальцы в соусы, снимала крышки с блюд и заглядывала в горячие кастрюли, пока я наконец не упросила Гийома свозить ее на пару часов к парикмахеру в Ажен, - хотя бы для того, чтобы избавиться от ее назойливого участия. Вернулась она преобразившейся - с элегантной стрижкой на голове, в новой модной шляпке, в новых перчатках, в новых туфлях. Туфли, перчатки и шляпка одного оттенка - вишнево‑красные. Это любимый цвет Арманды.
- Понемногу избавляюсь от черного, - с радостью доложила она мне, усаживаясь в свое кресло‑качалку, чтобы наблюдать за приготовлениями. - К концу недели, глядишь, совсем осмелею и куплю себе красное платье. Представляешь, как явлюсь в нем церковь. Блеск!
- Отдохните немного, - строго сказала я. - Вам целый вечер принимать гостей. Не хватало еще, чтоб вы уснули за десертом.
- Не усну, - заверила меня старушка, но согласилась подремать с часок на послеполуденном солнцепеке, пока я буду накрывать на стол. Остальные разошлись по домам, чтобы чуть отдохнуть и переодеться к ужину. Обеденный стол - огромный, непомерно огромный для маленькой гостиной Арманды. Все приглашенные уместятся без труда. Потребовалось четыре человека, чтобы перенести эту тяжелую махину из бархатного дуба в сооруженную Нар‑сиссом беседку, под навес из листвы и цветов. Скатерть из камчатного полотна с изящной кружевной каймой пахнет лавандой из шкафа, которой Арманда обложила ее давным‑давно, сразу же после свадьбы. Подарок бабушки, объяснила она, ни разу еще не пользовалась. Тарелки из Лиможа белые, с крошечными желтыми цветочками по ободку, бокалы - три вида - хрустальные, отбрасывают радужные блики на белую скатерть, словно сотканные из солнечного света гнезда. В центре - композиция из весенних цветов, принесенных Нарсиссом. Возле тарелок аккуратно свернутые салфетки, на каждой - именная карточка гостя.
Арманда Вуазен, Вианн Роше, Анук Роше, Каролина Клэрмон, Жорж Клэрмон, Люк Клэрмон, Гийом Дюплесси, Жозефина Бонне, Жюльен Нарсисс, Мишель Ру, Бланш Дюман, Серизет Плансон.
Последние два имени вызвали у меня недоумение, но потом я вспомнила Бланш с Зезет, они жили на судне, пришвартованном в ожидании чуть выше по реке. Очень удивилась, когда поняла, что, оказывается, до этой минуты не знала фамилии Ру, - думала, что это прозвище[4], потому что он рыжий.
В восемь часов начали прибывать гости. Я сама покинула кухню в семь, чтобы быстро принять душ и переодеться, и, когда вернулась, увидела на реке перед домом Арманды приставшее судно, с которого сходили речные бродяги. На Бланш широкая юбка в сборку и кружевная блузка; Зезет в старом черном вечернем платье, руки в татуировках, в брови горит рубин; Ру в чистых джинсах и белой футболке. Все с подарками, завернутыми либо в нарядную бумагу, либо в лист обоев, либо в кусок материи. Потом пришел Нарсисс в своем воскресном костюме, за ним - Гийом с желтым цветком в петлице, следом - Клэрмоны, натужно добродушные и веселые. Каро подозрительно косится на речных цыган, но демонстрирует хорошее настроение, раз уж такая жертва неизбежна… Пока мы разжигали себе аппетит аперитивом, солеными орешками и крошечными печеньями, Арманда на наших глазах раскрывала подарки. Анук нарисовала для нее кошку и преподнесла подарок в красном конверте, Бланш подарила банку меда, Зезет - лавандовое саше с вышитой буквой «Б». «Не успела смастерить с вашими инициалами, - беззаботно объясняет она, - но на следующий год обязательно сделаю». Ру вручил имениннице вырезанный из дерева дубовый листок - очень похожий на настоящий - с гроздью желудей у корешка. Нарсисс принес большую корзину фруктов с цветами. Подарки Клэрмонов более дорогие. Каро преподнесла Арманде шарф - не «Гермес», но все же шелковый, отмечаю я, - и серебряную цветочную вазу, Люк - нечто переливчато‑красное в пакете из гофрированной бумаги, который он прячет от матери под ворохом содранной упаковки… Арманда, прикрывая ладонью рот, с самодовольной ухмылкой шепчет мне: «Блеск!» Жозефина подарила золотой медальон.
- Только он не новый, - с виноватой улыбкой говорит она.
Арманда надела медальон на шею, крепко обняла Жозефину и лихо плеснула в свой бокал красного вина «Сен‑Рафаэль». Я удалилась на кухню, откуда слушаю происходящий в саду разговор. Готовить на большое количество гостей - дело непростое, требующее от меня предельной сосредоточенности, но все же я успеваю следить за тем, что творится в саду. Каро благодушна, готова предаться удовольствиям. Жозефина молчит. Ру и Нарсисс увлеченно беседуют об экзотических фруктовых деревьях. Зезет, небрежно держа в согнутой руке ребенка, писклявым голоском напевает какую‑то народную песенку. Я заметила, что ее малыш тоже разукрашен хной. Пухлый, сероглазый, с разрисованной татуировками золотистой кожей, он похож на маленькую дыньку.
Они перешли к столу. Арманда, радостная и энергичная, говорит больше всех. Я также слышу тихий приятный голос Люка, он рассказывает о прочитанной им книге. Голос Каро суровеет, - очевидно, Арманда налила себе еще.
- Матап, ты же знаешь, тебе нельзя… - упрекает она мать, но та в ответ лишь смеется.
- Сегодня мой день рожденья, - весело заявляет она. - И на своем празднике я никому не позволю скучать. Тем более себе самой.
Больше на эту тему не сказано ни слова. Я слушаю, как Зезет флиртует с Жоржем, а Ру с Нарсиссом обсуждают сорт слив.
- Лангедокская красавица, - важно провозглашает последний. - По мне это самый лучший сорт. - Плоды сладкие, маленькие, с нежным пушком, как на крыле бабочки… - Ру не согласен.
- Мирабель, - утверждает он. - Единственная слива, которую стоит выращивать. Мирабель.
Я отворачиваюсь к плите, на время сосредотачиваясь на стряпне.
Меня никто не учил готовить, я - повар‑самоучка, мой учитель - одержимость. Мать колдовала над зельями и снадобьями, я же возвысила перенятые у нее навыки до настоящего искусства. Мы с ней всегда были разными. Она мечтала о парении духа, встречах в астрале и загадочных субстанциях; я изучала рецепты и меню, выкраденные из ресторанов, которые нам были не по карману. Мать беззлобно подшучивала над моими мирскими увлечениями.
- Это даже очень хорошо, что у нас нет денег, - говорила она мне. - Иначе ты давно бы растолстела, как хрюшка. - Бедная мама. Тщеславие не оставляло ее до конца: она радовалась, что теряет вес, даже когда уже усохла от рака. И в то время как она гадала на картах, что‑то бормоча себе под нос, я затверживала названия никогда не пробованных блюд, повторяла их, как заклинания, как таинственные формулы бессмертия. Тушеная говядина. Грибы по‑гречески. Эскалоп по‑рейнски. Крем‑брюле. Шоколадный торт. Тирамису. В незримой кухне своего воображения я готовила, дегустировала, экспериментировала, пополняла свою коллекцию рецептов традиционными блюдами тех мест, в которые заводила нас дорога, вклеивала их в свой альбом, словно фотографии старых друзей. Они придавали смысл моим скитаниям. Глянцевые вырезки на грязных страницах были сродни указательным столбам на тернистом пути наших странствий.
И сейчас я представляю их, будто давно забытых друзей. Томатный суп по‑гасконски подаю каждому со свежим базиликом и кусочком пирога, приготовленным следующим образом: на пропитанный оливковым маслом тонкий корж укладываются ломтики сочных помидоров и анчоус с оливками, и все это запекается на медленном огне до состояния почти пьянящей душистости. Я разлила в высокие фужеры «Шабли» восемьдесят пятого года. Анук потягивает лимонад из своего бокала с видом искушенной аристократки. Нарсисс интересуется рецептом пирога, нахваливая достоинства уродливых местных помидоров, которые, по его мнению, гораздо мясистее и ароматнее геометрически правильных, но безвкусных тепличных томатов. Ру разжег жаровни по обеим сторонам стола и сбрызнул их цитронеллой, чтобы отогнать насекомых. Каро наблюдает за матерью с осуждением во взгляде. Я ем мало. Надышавшись за день кухонными запахами, к вечеру я испытываю необычайную легкость в голове, все мои чувства неестественно обострены, я взвинчена, и потому, когда рука Жозефины ненароком коснулась моей ноги, я едва не вскрикнула от неожиданности. «Шабли» холодное и терпкое, и я пью больше, чем следовало бы. Краски вокруг становятся ярче, голоса звучат звонче. Я слышу, как Арманда восторгается моей стряпней. Несу зеленый салат, чтобы зажевать вкус съеденных блюд, потом подаю гусиную печенку на теплых тостах. Гийом привел с собой своего щенка и теперь тайком, под накрахмаленной скатертью, скармливает ему объедки. Мы оживленно беседуем, перескакивая с темы на тему: обсуждаем политическую обстановку, баскских сепаратистов, женскую моду, способы выращивания рокет‑салата и преимущества дикорастущего латука в сравнении с культивируемым. «Шабли» течет рекой. За волованами, пышными и нежными, как дыхание летнего ветерка, следует шербет со вкусом бузины, затем морские деликатесы - жареные лангустины, креветки, устрицы, bemiques, крабы, как маленькие, так и большие - taurteaux, способные отгрызть человеческий палец так же быстро, как я - перекусить стебелек розмарина, береговые улитки, palourdes, и на самом вверху блюда из морепро‑дуктов здоровенный черный омар - король на троне из морских водорослей. Огромное блюдо - кладезь деликатесов русалки - переливается всеми оттенками красного, розового, сине‑зеленого, жемчужного и лилового цветов, источая незабываемый соленый аромат детства, проведенного на берегу моря. Мы передаем друг другу щипчики для крабов, крошечные вилки для моллюсков, лимон и майонез. Невозможно сохранять невозмутимость при потреблении такого блюда, требующего внимания и абсолютной непринужденности. Бокалы и серебряная посуда мерцают в свете фонарей, свисающих с оплетенной зеленью решетки над нашими головами. Ночь пахнет цветами и рекой. Арманда проворно орудует пальцами, будто кружевница; горка очисток перед ней растет с каждой секундой. Я принесла еще несколько бутылок «Шабли». Глаза у всех блестят, лица раскраснелись от усилий: нелегко выковыривать скользких моллюсков из их домиков.
Это еда не для ленивых, требует времени. Жозефина начала понемногу расслабляться, даже завела разговор с Каро, сражаясь с клешней рака. Каро неловко дернула рукой, и в глаз ей ударил фонтан соленой воды из краба. Жозефина весело хохочет. Через минуту дуэт ей составляет Каро. Я тоже принимаю участие в застольной беседе. Вино обманчиво мягкое, пьется легко, алкоголь на языке совсем не ощущается. Каро уже несколько опьянела. Она раскраснелась, ее волосы растрепались, свисают беспорядочными завитками. Жорж под скатертью тискает мою ногу, непристойно подмигивает мне. Бланш делится впечатлениями о своих путешествиях. Она бывала там же, где и я. В Ницце, Вене, Турине. Малыш Зезет запищал, и она вместо соски сунула ему в рот свой палец, предварительно окунув его в вино. Арманда обсуждает с внуком творчество Мюссе. Люк чем больше пьет, тем меньше заикается. Наконец я убираю опустошенное блюдо из‑под морепродуктов, превратившихся в горы жемчужных очисток на дюжине тарелок. Пирующие макают пальцы в чаши с лимонной водой, освежают рты мятным салатом. Я уношу со стола винные бокалы и расставляю вместо них фужеры для шампанского. У Каро вновь встревоженный вид. В очередной раз направляясь на кухню, я слышу, как она что‑то тихо говорит Арманде с настойчивостью в голосе.
- Позже скажешь, - шикает на дочь старушка. - А сейчас я хочу праздновать. - Громким возгласом она приветствует шампанское.
На десерт - шоколадное фондю. Это лакомство готовят в ясный день - облачность лишает расплавленный шоколад должного блеска - из семидесятипроцентного горького шоколада, сливочного масла, миндального масла и двойных сливок, добавляемых в самый последний момент, когда смесь, в которую обычно макают наколотые на шпажки кусочки пирога или фруктов, уже греется на медленном огне. Сегодня я выставила на стол все их любимые блюда, хотя для макания предназначен только савойский пирог. Каро заявляет, что больше не в силах съесть ни крошки и тут же кладет себе на тарелку два ломтика рулета из черного и белого шоколада. Арманда не оставляет своим вниманием ни единого блюда. Разрумянившаяся, она с каждой минутой становится все более экспансивной. Жозефина объясняет Бланш, почему она ушла от мужа. Жорж слащаво улыбается мне, прикрывая лицо измазанными в шоколаде пальцами. Люк поддразнивает Анук: та уже клюет носом. Пес Гийома играет с ножкой стола. Зезет без всякого стеснения вытаскивает грудь и начинает кормить малыша. Каро собралась было сделать ей замечание, но промолчала, лишь недовольно передернув плечами. Я откупорила еще одну бутылку шампанского.
- Ты точно хорошо себя чувствуешь? - тихо пытает Арманду Люк. - Ничего не болит? Лекарства не забываешь принимать?
Арманда смеется.
- Ты слишком много волнуешься, - укоряет она внука. - Для мальчика твоего возраста это противоестественно. Наоборот, ты должен сам на ушах стоять, повергая в трепет свою мать. А не поучать бабушку. - Настроение у нее по‑прежнему приподнятое, но вид немного утомленный. Мы сидим за столом почти четыре часа. Уже без десяти минут полночь.
- Знаю, - с улыбкой ответствует Люк. - Но я не спешу получить н‑наследство.
Арманда треплет его по ладони и наливает ему еще один бокал. Рука ее дрожит, и несколько капель вина падают на скатерть.
- Не беда, - живо говорит она. - Вина полно.
Мы завершаем ужин моим шоколадным мороженым, трюфелями и кофе в крохотных чашках. Напоследок глоток кальвадоса из горячей чашечки; ощущение такое, будто во рту взорвались цветы. Анук требует свой canard - кусочек сахара, сбрызнутый ликером, и еще один - для Пантуфля. Чашки и тарелки опустошены. Огонь в жаровнях угасает. Я наблюдаю за Армандой. Держа под столом руку Люка, она по‑прежнему болтает и смеется, но уже менее оживленно. Ее глаза слипаются.
- Который час? - спрашивает она спустя некоторое время.
- Почти час, - отвечает Гийом.
Старушка вздыхает.
- Что ж, мне пора в постель, - объявляет она. - Старею.
Арманда неуклюже поднялась и, порывшись под стулом, вытащила охапку подарков. Гийом не сводит с нее внимательного взгляда. Он знает. Она посылает ему добрую насмешливую улыбку.
- Так, речей от меня не ждите, - грубоватым шутливым тоном провозглашает она. - Терпеть не могу речи. Просто хочу поблагодарить вас всех и каждого в отдельности. Сегодня мне было очень хорошо. Даже и не помню, когда так веселилась. Лучше не бывает. Почему‑то бытует мнение, что старикам удовольствия ни к чему. Я не согласна. - Ру, Жорж и Зезет аплодируют ей. Арманда глубокомысленно кивает. - Завтра не являйтесь ко мне слишком рано, - советует она, чуть морщась. - Я, наверно, лет с двадцати столько не пила. Мне нужно выспаться. - Она предостерегающе глянула на меня, рассеянно повторила: - Нужно выспаться. - И стала выбираться из‑за стола. Каро поднялась, чтобы ее поддержать, но Арманда властным жестом приказала дочери оставаться на месте.
- Не суетись, детка, - сказала она. - Никак ты без этого не можешь. Все чего‑то хлопочешь, хлопочешь. - Она бросила на меня лучезарный взгляд и заявила: - Меня проводит Вианн. С остальными прощаюсь до утра.
Я повела ее в дом. Гости медленно расходились, все еще смеясь и разговаривая. Каро опиралась на руку мужа, Люк поддерживал мать с другого бока. Волосы Каро совсем растрепались, придав ее чертам мягкость, отчего она выглядела значительно моложе своих лет. Открывая дверь в комнату Арманды, я услышала, как она говорит кому‑то:
- …фактически пообещала, что переселится в «Мимозы»… прямо камень с души…
Арманда, тоже услышав слова дочери, сонно хмыкнула.
- Места себе не находит с такой непутевой матерью, как я, - прокомментировала она. - Уложи меня, Вианн, пока я не свалилась.
Я помогла ей раздеться. У подушки лежала приготовленная льняная ночная сорочка. Пока старушка натягивала ее через голову, я аккуратно сложила ее одежду.
- Подарки. Положи их там, чтобы я видела, - попросила Арманда, неопределенно махнув в сторону туалетного столика с зеркалом. - Хмм. Хорошо‑то как.
Я машинально, будто в оцепенении, выполнила ее указания. Наверно, я тоже выпила больше, чем намеревалась, ибо была совершенно спокойна. Судя по количеству ампул с инсулином в холодильнике, Арманда прекратила лечение два дня назад. Мне хотелось спросить, тверда ли она в своем решении, осознает ли, что делает, но я вместо этого просто развесила перед ней на спинке стула подарок Люка - шелковую комбинацию бесстыдно кричащего сочного красного цвета. Она опять издала сдавленный смешок и, протянув руку, пощупала богатую ткань.
- Теперь можешь идти, Вианн, - ласково, но твердо сказала она. - Все было замечательно.
Я медлила. Глянув в зеркало туалетного столика, увидела в нем свое и ее отражение. В моем зрительном восприятии Арманда, улыбающаяся, с новой стрижкой, предстала стариком, но ее ладони купались в чем‑то алом. Она закрыла глаза.
- Свет гасить не надо, Вианн. - Она выгоняла меня. - Спокойной ночи.
Я коснулась губами ее щеки. От нее пахло лавандой и шоколадом. Я отправилась на кухню мыть посуду.
Ру остался, чтобы помочь мне. Остальные гости разошлись. Анук спала на диване, засунув в рот большой палец. Мы убирались в молчании. Новые тарелки и бокалы я расставляла в буфетах Арманды. Раз или два Ру попытался завести со мной беседу, но я не могла говорить с ним. Тишину дома нарушало только негромкое позвякиванье стекла и фарфора.
- Что с тобой? - наконец не выдержал Ру, осторожно кладя руку мне на плечо. Его волосы отливали желтизной, как ноготки.
- Да так, вспомнила маму, - сказала я первое, что пришло в голову, и тут же осознала, что, как ни странно, не солгала. - Она была бы в восторге от такого вечера. Она любила… праздники.
Он посмотрел на меня. В тусклом желтоватом свете его необычные серовато‑голубые глаза потемнели, приобрели почти фиолетовый оттенок. Если б я была вправе посвятить его в планы Арманды!
- Я и не знала, что тебя зовут Мишель, - проронила я.
Он пожал плечами:
- Имена не имеют значения.
- И еще у тебя пропадает акцент, - с удивлением отметила я. - Прежде ты говорил с очень сильным марсельским акцентом, а теперь…
Он одарил меня одной из своих редких чарующих улыбок.
- Акценты тоже не имеют значения.
Он заключил мое лицо в ладони. Трудно поверить, что это руки работяги. Они у него мягкие и совершенно не загорелые, как у женщины. Интересно, есть хоть доля правды в том, что он мне рассказывал о себе? Впрочем, сейчас это неважно. Я поцеловала его. Он пахнет краской, мылом и шоколадом. Я смакую вкус шоколада на его губах и думаю об Арманде. Ру, мне всегда казалось, неравнодушен к Жозефине. Я понимаю, что моя догадка верна, но продолжаю целовать его, потому что нам обоим нужно как‑то пережить эту ночь. И мы поддаемся очарованию, уступаем зову естества, разжигая костры Белтейна у подножия холма, - в этом году несколько раньше, чем заведено по обычаю. Ищем успокоения в нехитрых удовольствиях плоти, чтобы победить темноту. Его ладони проникли под мой свитер и нащупали груди.
На секунду меня одолели сомнения. На моем пути уже было столько мужчин, хороших мужчин, как этот. Все они мне нравились, но никого из них я не любила. Если я не ошиблась и Ру с Жозефиной принадлежат друг другу, как это отразится на них? На мне? Его губы стелятся по моему лицу, словно пух, прикосновения выдают все его желания. Теплый воздух, поднимающийся от жаровен, приносит в кухню запах сирени.
- Не здесь, - тихо говорю я. - Пойдем в сад.
Ру глянул на Анук, спящую на диване, и кивнул. Неслышным шагом мы вышли на улицу, под усыпанное звездами фиолетовое небо.
В саду еще тепло от неостывших жаровен. Чубушник и сирень с зеленой беседки Нарсисса обволакивают нас своими ароматами. Мы лежим на траве, словно дети. О любви не сказано ни слова, мы не давали друг другу никаких обещаний. Ру медленно, осторожно, почти бесстрастно двигается на мне, языком водя по моей коже. Над его головой простирается фиолетово‑черное, как его глаза, небо; я вижу широкую ленту Млечного Пути, опоясывающую весь мир. Я знаю, что другого такого раза между нами не будет, но при этой мысли испытываю только смутную тоску. Во мне нарастает что‑то могучее, все существо затопляет исступление, в котором тонет и мое одиночество, и даже скорбь по Арманде. Еще будет время предаться печали. А пока я наслаждаюсь простыми чудесами. Лежу обнаженная на траве, рядом с затихшим мужчиной, в объятьях безграничности, окутывающей меня как снаружи, так и изнутри. Мы с Ру долго так лежали. На наших остывающих телах, впитавших запахи лаванды и тимьяна с клумбы у нас в ногах, бегали мелкие насекомые. Держась за руки, мы смотрели на невыносимо медленно плывущее в вышине небо.
Ру тихо напевал себе под нос:
Via l'bоп vent, v 'la l'joli vent,
Via l'bоп vent, ma mie т 'appelle'.
И во мне теперь бушует ветер, дергает, требушит меня с неумолимой настойчивостью. Но крохотный пятачок в самой сердцевине каким‑то чудом остается незатронутым. И почти знакомое ощущение чего‑то нового… Это тоже своего рода чародейство, волшебство, которого моя мать никогда не понимала. И все же я как никогда уверена в том, что явилось моему взору, - зародившееся во мне дивное живое тепло. По крайней мере, теперь ясно, почему я вытащила карту с влюбленными в ту ночь. Думая о своем открытии, я зажмуриваюсь и пытаюсь грезить о ней - о маленькой незнакомке с румяными щечками и хлопающими черными глазенками, - как я это делала перед рождением Анук.
Когда я проснулась, Ру рядом уже не было. Ветер снова поменял направление.
