Глава 15
25 февраля. Вторник
Опять нескончаемый дождь. Льет так, будто кусок неба опрокинулся, чтобы потопить в стихии лежащий внизу аквариум жизни. На площади галдят дети. В плащах и ботах, они похожи на ярких пластмассовых утят; их крики отражаются от низких облаков звонким эхом. Я работаю на кухне, вполглаза наблюдая за снующей на улице ребятней. Утром я разобрала витрину - убрала из‑за стекла колдунью, пряничный домик и всех шоколадных зверушек, сидевших вокруг него с выражением ожидания на гладких глянцевых мордочках, а потом Анук и ее друзья жевали сладкие украшения в перерывах между походами в затопленный дождем Марод.
Жанно Дру - в каждой руке по коврижке, глаза сияют - жадно наблюдает за моей возней на кухне. У него за спиной стоит Анук, за ней - остальные. Стена детских глаз и шепота.
- А дальше что? - спрашивает он по‑взрослому, всем своим обликом демонстрируя невозмутимость, хотя подбородок у самого измазан в шоколаде. - Что вы теперь будете делать? Что поставите в витрину?
- Это секрет, - ответила я, пожимая плечами, и продолжала, помешивая, вливать crime de cacao в эмалированный таз с расплавленной шоколадной глазурью.
- Нет, правда, - не унимался он. - Вы же должны что‑то приготовить на Пасху. Ну, знаете. Яйца и прочее. Шоколадных курочек, кроликов, все такое. Как в магазинах Ажена.
Я помню их из детства - парижские chocolateries с корзинами завернутых в фольгу яиц, полками, уставленными кроликами, курочками, бубенчиками, марципановыми фруктами, засахаренными каштанами, черным пасленом и филигранными гнездами с печеньем и карамелью, а также сотнями разновидностей восточных миниатюр из сахарных волокон, которые скорее были бы к месту в арабских гаремах, чем на торжествах по случаю страстей Господних.
- Да, мама рассказывала мне про пасхальные сладости.
У нас никогда не хватало денег на то, чтобы купить что‑нибудь из тех изящных лакомств, но у меня всегда был свой comet - surprise - бумажный пакет с моими собственными пасхальными подарками: монетками, бумажными цветами, раскрашенными яркой эмалью вареными яйцами, коробочкой из папье‑маше, разрисованной цветными цыплятами, зайчиками и смеющимися детьми среди лютиков, одной и той же коробочкой каждый год, в которой я старательно копила на следующий праздник крошечные шоколадки в целлофане, чтобы потом подолгу с наслаждением смаковать их одну за одной темными незнакомыми ночами, застававшими нас на пути между большими городами, смаковать, глядя на мерцающие блики неоновых вывесок, просачивающиеся сквозь щели жалюзи, и слушая в темной тиши медленное и, как мне казалось, вечное дыхание матери.
- А еще она говорила, что в канун Великой пятницы колокола тайком ночью покидают свои колокольни и церковные башни и на волшебных крыльях летят в Рим.
Мальчик кивнул, скривив губы в присущей подросткам циничной усмешке, свидетельствующей о том, что он сомневается в правдивости моих слов.
- Их встречает папа римский в бело‑золотых одеждах, в митре, с золоченым жезлом. И они выстраиваются перед ним в ряд - большие колокола и маленькие, clochettes, и bourdons, колокольчики и куранты, carrillons и chimes, do - si - do - mi - sols - и терпеливо ждут, когда он дарует им свое благословение.
Моя мать знала множество нелепых детских сказок, от которых у нее самой глаза загорались восторгом. Ей доставляли удовольствие любые выдумки и предания - про Иисуса, про Остару, про Али‑Бабу, и в ее сознании грубая ткань народных поверий всякий раз превращалась в сверкающую парчу занимательных историй, которые сама она принимала за непреложную истину. Исцеление с помощью магического кристалла, путешествия в астрал, похищения людей инопланетянами, самовозгорания - моя мать во все это верила или притворялась, что верит.
- И папа до глубокой ночи благословляет их одного за другим, а тысячи опустевших колоколен Франции в ожидании их возвращения молчат до самого пасхального утра.
И я, ее дочь, с вытаращенными глазенками, внимала ее пленительным апокрифам о Митре, о Бальдре Прекрасном и Осирисе, о Кецалькоатле, о летающем шоколаде и коврах‑самолетах, о трехликой богине и полной чудес хрустальной пещере Аладдина, и о пещере, в которой на третий день воскрес Иисус Христос. Аминь, абракадабра, аминь.
- И слова благословения превращаются в шоколадки самых разных форм и видов, и колокола переворачиваются, чтобы принять их в себя и отнести домой, а потом всю ночь летят и, когда достигают своих башен и колоколен - в пасхальное воскресенье, - вновь переворачиваются и начинают звонить, делясь своей радостью…
Колокола Парижа, Рима, Кельна, Праги. Утренний перезвон и траурный набат. Боем колоколов сопровождались любые перемены на протяжении всего периода наших скитаний. Пронзительный трезвон пасхальных колоколов до сих пор болью отзывается у меня в ушах.
- И шоколадки летят над полями и городами, а потом вываливаются из звонящих колоколов. Некоторые разбиваются при падении на землю. Но дети высоко на деревьях строят гнезда и ловят в них падающие яйца, пралине, шоколадных курочек и кроликов, зефир и миндаль…
Жанно поворачивается ко мне. Он возбужден, широко улыбается.
- Клево !
- Вот почему на Пасху вы едите шоколад.
- Сделайте это! Пожалуйста, сделайте! - неожиданно с силой и благоговением в голосе произносит он.
- Что сделать? - спрашиваю я, ловко обваливая трюфели в какао‑порошке.
- Ну это! Пасхальную сказку. Это же будет так здорово… колокола, папа римский и все такое… Вы могли бы устроить праздник шоколада… на целую неделю… И у нас тоже были бы гнезда… и мы ловили бы пасхальные яйца… и… - Он взволнованно умолкает и настойчиво тянет меня за рукав. - Мадам Роше… пожалуйста…
Анук за его спиной пристально смотрит на меня. За ней десять чумазых мордочек шевелят губами в беззвучной мольбе.
- Grand Festival du Chocolat. - Я раздумываю. Через месяц зацветет сирень. Я всегда делаю для Анук гнездышко с яйцом, на котором серебряной глазурью пишу ее имя. Этот праздник мог бы стать нашим личным триумфом, наглядным свидетельством того, что городок принял нас. Идея для меня не нова, но в устах этого мальчика она звучит почти как свершившийся факт.
- Нужны афиши, - говорю я будто бы с сомнением.
- Мы их напишем! - первой предлагает Анук. Ее лицо пылает возбуждением.
- И флаги… знамена…
- Вымпелы…
- И Иисус из шоколада на кресте с…
- Папа римский из белого шоколада…
- Шоколадные барашки…
- Будем катать с горки крашеные яйца, искать сокровища…
- Пригласим всех, это будет…
- Круто!
- Так круто…
Я со смехом машу руками, призывая к молчанию. С моих ладоней летит едкая шоколадная пудра.
- Афиши за вами, - говорю я. - Остальное предоставьте мне.
Анук бросается ко мне, раскинув руки. От нее разит солью, дождем, кисловатым запахом почвы и тины, в спутанных волосах блестят капельки воды.
- Пойдемте в мою комнату! - кричит она мне в ухо. - Можно, татап, да? Скажи, что можно! Мы начнем прямо сейчас. У меня есть бумага, карандаши…
- Можно, - разрешаю я.
Спустя час витрину украшает огромный плакат - эскиз Анук в исполнении Жанно. На нем крупными неровными зелеными буквами выведено:
«НЕБЕСНЫЙ МИНДАЛЬ» ОРГАНИЗУЕТ GRAND FESTIVAL DU CHOCOLAT.
ОТКРЫТИЕ СОСТОИТСЯ В ПАСХАЛЬНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ.
ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ!!! НАЛЕТАЙ, ПОКА НЕ КОНЧИЛОСЬ!!!
Вокруг текста резвятся причудливые существа. Фигура в сутане и высокой короне, очевидно, папа римский. У ног его неряшливо наклеены вырезанные из бумаги колокола. Все они улыбаются.
Почти всю вторую половину дня я обрабатываю новую партию брикетов шоколадной глазури и украшаю витрину. Трава - толстый слой зеленой папиросной бумаги. Цветы - бумажные нарциссы и маргаритки. К оконной раме пришпилены поделки Анук. Скалистый склон горы сооружен из наставленных одна на другую жестяных банок из‑под какао‑порошка, выкрашенных в зеленый цвет. Склон покрыт мятым целлофаном, изображающим наледь. Мимо вьется змейкой, убегая в долину, синяя шелковая лента реки, на которой мирно восседают, не отражаясь в воде, плавучие дома. А внизу процессия шоколадных фигурок: кошки, собаки, кролики, кто с глазами‑изюминами, кто с розовыми марципановыми ушками, хвосты из лакричника, в зубах сахарные цветочки… И мыши. Всюду, где только можно. На косогорах, в укромных уголках, даже на палубах плавучих домов. Розовые и белые мышки из засахаренного арахиса, из шоколада всех цветов, пестрые, отлитые под мрамор мышки из трюфелей и вишневого ликера‑крема, изящно подкрашенные мышки, пятнистые мышки в сахарной глазури. А над ними возвышается во всем своем великолепии Крысолов. На нем красно‑желтый наряд, в одной руке дудочка из ячменного сахара, в другой - шляпа. У меня на кухне сотни формочек: тонкие пластмассовые - для яиц и фигурок, керамические - для рельефных изображений и шоколадных конфет с ликером. Благодаря им я могу воссоздать любое выражение лица на полой шоколадной скорлупке, на которой потом узкой трубочкой выдавливаю волосы и прочие детали. Туловище и конечности я делаю из отдельных кусочков и скрепляю их в цельный силуэт с помощью проволоки и расплавленного шоколада… Осталось только приодеть фигурку: красный плащ из марципана, из этого же материала рубаха с поясом и шляпа с длинным пером, подметающим землю у его ног в сапогах. Мой Крысолов немного похож на Ру - такой же рыжий, в таком же нелепом наряде.
Витрина получилась привлекательной, но мне хочется еще подзолотить ее, и я, не в силах устоять перед искушением, закрываю глаза, озаряя свое творение радушным золотистым теплом. Воображаемая вывеска сверкает призывно, как огонь маяка: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ. Что в этом плохого? Я хочу подарить людям счастье. И я сознаю, что этим гостеприимным кличем бросаю вызов Каролине Клэрмон, стремящейся изгнать из городка скитальцев, но, довольная своим успехом, я не нахожу в том никакого вреда. Я хочу, чтобы они пришли. Со дня нашего разговора я порой мельком видела их на улице, но они вели себя, как бродячие собаки в больших городах, роющиеся в мусоре и не подпускающие к себе никого, - держались все время настороже, ловко уклоняясь от столкновений с кем бы то ни было. Чаще мне попадался на глаза их Крысолов, или Дудочник из Гамельна, - Ру, - обычно, с коробками или пакетами продуктов, - иногда Зезет, худенькая девушка с проколотой бровью. Накануне вечером двое ребятишек пытались торговать лавандой у церкви, но Рейно их прогнал. Я окликнула детей, намереваясь зазвать их к себе, но они были слишком недоверчивы, - лишь настороженно покосились на меня и со всех ног помчались с холма в Марод.
Поглощенная своими планами и украшением витрины, я потеряла счет времени. Анук сделала на кухне бутерброды своим друзьям, и они всей гурьбой вновь исчезли в направлении реки. Я включила радио и стала напевать себе под нос, аккуратно укладывая шоколад в пирамиды. В пещере волшебной горы мерцают, словно жемчужины, несметные сокровища: разноцветные горки кристаллического сахара, засахаренные фрукты, конфеты. За горой, укрытые от света ее невидимым склоном, лежат сладости на продажу. В сущности, мне уже сегодня следует приступить к приготовлению пасхальной продукции, ведь на Пасху покупателей у меня должно прибавиться. Хорошо, что в холодном подвале есть место для хранения припасов. Нужно еще заказать подарочные упаковки, ленты, целлофан и сопутствующие аксессуары.
В пылу работы я не сразу заметила Арманду, вошедшую в полуоткрытую дверь.
- Ну‑ну, привет, - с присущей ей бесцеремонностью поздоровалась она. - Вот, захотелось опять отведать твоего фирменного шоколада, но ты, вижу, занята.
Я осторожно выбралась из витрины.
- Вовсе нет. Я ждала вас. К тому же я почти закончила, да и спина у меня разламывается.
- Что ж, если не помешаю… - Сегодня она держится иначе. Голос по‑особенному бодрый, в манерах - напускная беспечность, чтобы скрыть напряжение. На ней черная соломенная шляпка, украшенная лентой, и плащ, тоже черный, но менее поношенный.
- Сегодня вы выглядите на редкость элегантно, - заметила я.
Арманда отрывисто хохотнула.
- Такого о себе я давненько не слышала. - Она ткнула пальцем на один из табуретов. - Как думаешь, сумею я взобраться на него, не сломав ногу?
- Давайте я вам лучше кресло из кухни принесу, - предложила я, но старушка остановила меня властным жестом.
- Чепуха! - Ее взгляд был прикован к табурету. - В молодости я очень даже ловко лазила. - Она задрала длинные юбки, открыв моему взору тяжелые ботинки и плотные серые чулки. - В основном по деревьям. Обычно залезала на них и швыряла сверху ветки на головы прохожим. Ха! - Опираясь на прилавок, она взобралась на табурет и удовлетворенно крякнула. Из‑под черной юбки на мгновенье взметнулось что‑то пугающе алое.
Довольная собой, Арманда удобнее устроилась на табурете и разгладила на коленях платье, из‑под которого выглядывал краешек красной нижней юбки.
- Исподнее из красного шелка, - усмехнулась она, заметив мой удивленный взгляд. - Наверно, думаешь, что я - старая дура. А мне нравится это белье. Я уже так долго хожу в трауре… как только надену что‑нибудь приличное, сразу кто‑то да умирает. Поэтому я, кроме черного, ничего теперь и не ношу. - Она посмотрела на меня со смехом. - А вот нижнее белье - другое дело. - Она заговорщицки понизила голос. - По почте выписала из самого Парижа. Заплатила целое состояние. - Арманда затряслась в беззвучном смехе. - Ну что, шоколад‑то будет?
Я приготовила крепкий черный шоколадный напиток и, памятуя о ее диабете, лишь самую малость сдобрила его сахаром. Арманда, видя мою нерешительность, недовольно ткнула пальцем в предназначенную для нее чашку.
- Никаких ограничений! - распорядилась она. - Готовь, как полагается. Чтоб шоколадная стружка была, и ложечка для помешивания сахара, в общем, все. Или ты тоже, как и все остальные, считаешь, что я выжила из ума? Разве я похожа на дряхлую старуху?
Я поспешила уверить ее в обратном.
- Тогда ладно. - Она с видимым наслаждением глотнула крепкий подслащенный напиток. - Вкусно. Очень вкусно. Должно быть, бодрящий напиток, да? Так называемый стимулятор.
Я кивнула.
- Говорят, также усиливает половое влечение, - добавила Арманда, проказливо поглядывая на меня из‑за чашки. - Мужчинам, что сидят в кафе, я посоветовала бы не терять бдительности. Любви все возрасты покорны! - Она пронзительно рассмеялась. Чувствовалось, что она взвинчена; ее когтистые руки дрожали. Несколько раз она хваталась за свою шляпку, якобы поправляя ее.
Я украдкой глянула на свои наручные часы под прилавком, но Арманда заметила мое движение.
- Не надейся, что он объявится, - бросила она. - Мой внук. Я так и так его не жду. - Но вид ее свидетельствовал об обратном. Сухожилия на ее горле вздулись, как у старой танцовщицы.
Мы немного посудачили о пустяках, обсудили ребячью идею о празднике шоколада - Арманда закатывалась смехом, когда я рассказывала ей об Иисусе и папе римском из белого шоколада, - поговорили о речных цыганах. Судя по всему, Арманда сама, на свое имя, заказала для них провизию. К великому негодованию Рейно. Ру предложил заплатить наличными, но она предпочла, чтобы он в благодарность залатал ей течь в крыше. Жорж Клэрмон будет в бешенстве, с озорной усмешкой доложила она.
- Он думает, будто, кроме него, мне не на кого положиться, - злорадствовала Арманда. - Такой же противный, как она, тоже вечно скулит об упадке, о сырости. На пару хотят выжить меня из моего дома, вот к чему клонят. Хотят, чтобы я променяла свой чудесный домик на какой‑нибудь мерзкий приют для престарелых, где даже в туалет нужно отпрашиваться! - возмущалась она, гневно сверкая глазами. - Ничего, я им покажу. Ру прежде был строителем, до того, как стал речным бродягой. Со своими друзьями он из моего дома конфетку сделает. И я уж лучше честно заплачу чужим, чем позволю этому недоумку чинить мою крышу бесплатно.
Дрожащими руками она опять поправила поля шляпы.
- Я вовсе его не жду.
Ее слова относились отнюдь не к зятю. Я глянула на часы. Двадцать минут пятого. Уже начинало темнеть. А ведь я была так уверена… Вот к чему приводит вмешательство в чужие дела, ругала я себя. Как же просто причинить боль - себе и другим.
- Я и не думала, что он придет, - продолжала Арманда все тем же бодрым безапелляционным тоном. - Она уж об этом позаботилась. Растолковала ему, что к чему. - Старушка начала слезать с табурета. - Я отняла у тебя слишком много времени. Должно быть…
- М‑м‑мне.
Арманда резко обернулась, чудом не опрокинувшись с табурета. В дверях стоял ее внук. На нем джинсы и синяя спортивная фуфайка, на голове - мокрая бейсболка. В одной руке он держит маленькую потрепанную книжку в твердом переплете. Голос тихий и робкий.
- Мне пришлось д‑дождаться, когда м‑мама уйдет. Она в п‑парикмахерской. Вернется не раньше шести.
Арманда впилась в него взглядом. Они не коснулись друг друга, но мне показалось, будто между ними сверкнул электрический разряд. Обоими владели сложные чувства, которые мне было трудно анализировать, но я ощущала исходящие от них душевное тепло, гнев, смущение, угрызения совести… и за всем этим - притаившуюся нежность.
- Ты же вымок до нитки, - нарушила молчание я. - Пойду приготовлю тебе горячее питье. - Я направилась на кухню. Едва я удалилась, голос мальчика вновь зазвучал - тихо и нерешительно.
- Спасибо за к‑книгу, - сказал он. - Я принес ее с собой. - Он вытянул ее в руке, словно белый флаг. Потрепанный томик, как и всякая книга, которую читают и перечитывают с любовью по многу раз. Это не укрылось от внимания Арманды, и черты ее смягчились.
- Прочти свое любимое стихотворение, - попросила она.
Я возилась на кухне, наливая шоколад в два высоких бокала, мешая в них сливки и ликер «Калуа», гремя горшками и бутылками, чтобы у бабушки с внуком создалась иллюзия уединения, и слушала, как мальчик декламирует. Поначалу он читал скованно, но постепенно его голос обрел силу и ритмичность. Слов я не различала, издалека казалось, будто он произносит то ли молитву, то ли обличительную речь.
Я отметила, что, читая стихотворение, мальчик не заикается.
Я осторожно поставила на прилавок два бокала. При моем появлении Люк умолк на полуслове, глядя на меня с вежливым недоверием из‑под падающей на глаза челки, словно пугливый пони, прикрывающийся гривой. Он церемонно поблагодарил меня и пригубил бокал, - больше с опаской, чем с удовольствием.
- Вообще‑то, мне это н‑нельзя, - неуверенно произнес он. - Мама г‑говорит, у меня от ш‑шоколада высыпают п‑прыщи.
- А я от него, того и гляди, подохну, - сострила Арманда.
При виде выражения лица внука она рассмеялась.
- Да будет тебе, парень. Неужели ты веришь всему, что говорит твоя мать? Или она настолько промыла тебе мозги, что у тебя не осталось и крупицы здравого смысла, унаследованного от меня?
Люк растерялся.
- Я… просто это о‑она так г‑говорит, - запинаясь, повторил он.
Арманда покачала головой.
- Если мне захочется послушать Каро, я попрошу ее о встрече, - заявила она. - А вот тебе‑то самому есть что сказать? Ты ведь умный парень, - во всяком случае, был не глуп когда‑то. Ты сам что думаешь?
Люк глотнул из бокала.
- Думаю, она, возможно, преувеличивает. - Он едва заметно улыбнулся. - Ты з‑здорово выглядишь.
- И, как видишь, без прыщей, - сказала Арманда.
Мальчик от неожиданности рассмеялся. Мне он так нравился больше. Его глаза выразительно зазеленели, на губах заиграла озорная улыбка, как ни странно, такая же, как у его бабушки. Он продолжал держаться скованно, но под его чопорностью я стала видеть живой ум и отточенное чувство юмора.
Люк допил шоколад, но от пирога отказался, хотя Арманда съела аж целых два куска. Следующие полчаса они мило беседовали, а я, чтобы не смущать их, сосредоточенно занималась своими делами. Раз или два я ловила на себе его взгляд, наблюдавший за мной с настороженным любопытством, но едва я перехватывала его, мальчик тут же отводил глаза. Я предоставила их самим себе.
В половине шестого они попрощались. О следующем свидании разговора не было, но, судя по их непринужденной манере расставания, чувствовалось, что оба подумывают об очередной встрече. Меня несколько удивило, что в них так много общего. Они вели себя одинаково, кружа друг возле друга с осторожностью друзей, воссоединившихся после долгих лет разлуки, демонстрировали одни и те же повадки, обоим был присущ прямой взгляд, оба были наделены схожестью черт - скошенными скулами и заостренным подбородком. Когда черты мальчика застывали в неподвижности, это сходство не так бросалось в глаза, но, оживляясь, он становился поразительно похож на бабушку, и главное - с его лица исчезало столь ненавистное ей выражение холодной учтивости. Глаза Арманды сияли из‑под полей шляпы. Люк теперь был менее напряжен и почти не заикался; казалось, он просто чуть растягивает слова. Я заметила, что мальчик замешкался на выходе, очевидно, решая, должен ли он поцеловать бабушку. Возобладала свойственная подросткам нелюбовь к физическому выражению чувств. Он нерешительно махнул на прощание и вышел на улицу.
Арманда, раскрасневшаяся от радости, повернулась ко мне. Мгновение ее лицо светится любовью, надеждой, гордостью. Но в следующую секунду она уже овладела собой, к ней вернулась сдержанность, характерная и для ее внука. Напустив на себя беспечность, она грубовато произнесла:
- Мне было очень приятно, Вианн. Пожалуй, еще как‑нибудь зайду. - Потом, глядя на меня прямо, она коснулась моей руки. - Мы встретились только благодаря тебе. Сама я никогда не придумала бы, как это сделать.
Я пожала плечами.
- Рано или поздно вы встретились бы и без моей помощи. Люк уже не ребенок. Пора ему принимать самостоятельные решения.
- Нет, это твоя заслуга, - упрямо заявила она, качая головой. Я стояла довольно близко от Арманды и ощущала аромат ее духов с запахом ландыша. - Ветер стал дуть иначе с тех пор, как ты поселилась здесь. Я и теперь еще это чувствую. И не только я. Весь город пришел в движение, жужжит, как улей. Вжих! - Она довольно хохотнула.
- Но ведь я ничего особенного не делаю, - возразила я, тоже рассмеявшись. - Живу, никого не трогаю. Продаю шоколад. Просто живу. - Я испытывала неловкость, хоть и смеялась вместе с ней.
- Это не имеет значения, - отвечала Арманда. - Твое влияние заметно во всем. Посмотри, сколько всего изменилось: я, Люк, Каро, люди на реке… - она дернула головой в направлении Марода, - даже этот в своей башне из слоновой кости на той стороне площади. Все мы начали меняться. Ожили. Как старые часы, долгие годы показывавшие одно и то же время.
Ее рассуждения почти в точности повторяли мои собственные мысли недельной давности. Я энергично помотала головой и сказала:
- Я тут ни при чем. Это его работа. Рейно. Не моя.
На задворках сознания внезапно, будто перевернули карту, всплыл образ: Черный человек в часовой башне раскручивает часовой механизм, боем извещая о переменах и выдворяя нас из города… И вместе с этой тревожной картиной возникло другое видение: старик в кровати с трубочками в носу и руках, рядом стоит Черный человек, то ли горюя, то ли торжествуя, а у него за спиной пылает огонь…
- Это его отец? - спросила я первое, что пришло в голову. - Тот старик, которого он навещает. В больнице. Кто он?
Арманда удивленно посмотрела на меня:
- Откуда тебе это известно?
- Иногда у меня возникают… предчувствия… в отношении некоторых людей. - Почему‑то мне не хотелось признаваться, что я гадаю на шоколаде, не хотелось использовать терминологию, с которой познакомила меня мать.
- Предчувствия. - Я видела, что Арманду распирает любопытство, но она не стала пытать меня.
- Значит, старик все‑таки существует? - Мне не давала покоя мысль, что я коснулась чего‑то очень важного. Возможно, это нечто и есть мое оружие в моей тайной борьбе против Рейно. - Кто он? - не сдавалась я.
Арманда пожала плечами.
- Да так, тоже священник, - только и ответила она презрительно, кладя конец дальнейшим расспросам.
