Глава тридцать седьмая
Особняк Гартоллера в лунном свете. Дом в старинном английском стиле, восемь спален, четыре камина - все пустое и белое. Каждый шаг отдается эхом по полированному паркету. Света нет, в доме темно. Нет ни мебели, ни ковров - в доме холодно.
- Здесь, - говорит Элен. - Можно сделать все здесь, где нас никто не увидит. - Она щелкает выключателем и зажигает свет.
Потолок поднимается ввысь, так высоко, что он мог бы быть небом. Свет от висячей люстры размером с хрустальный метеозонд, свет превращает высокие окна в зеркала. Свет швыряет наши тени на деревянный пол. Это тот самый бальный зал площадью в полторы тысячи квадратных футов.
У меня больше нет работы. Меня ищет полиция. У меня в квартире воняет. Мою фотографию напечатали в газете. День я провел, прячась в кустах у входа в ожидании темноты. В ожидании Элен Гувер Бойль, которая скажет мне, что у нее на уме.
Она держит под мышкой гримуар. Страницы испачканы розовым и малиновым. Она открывает книгу и показывает мне заклинания, английский перевод записан черной ручкой под тарабарщиной оригинала.
- Произнеси его, - говорит она.
Заклинание?
- Прочитай его вслух, - говорит она.
И я спрашиваю: и что будет?
А Элен говорит:
- Только поосторожнее с люстрой.
Она начинает читать, ровно и монотонно, словно считает - словно это не слова, а цифры. Она начинает читать, и ее сумочка, что висит у нее на плече, медленно поднимается вверх. Все выше и выше. Вот уже ремешок натянулся, вот уже сумка парит у Элен над головой, как желтый воздушный шар.
Элен продолжает читать, и галстук поднимается у меня перед носом. Он поднимается, словно синяя змея из корзины, и задевает меня по носу. У Элен поднимается юбка, она хватает ее за подол и придерживает одной рукой. Она продолжает читать, и мои шнурки пляшут в воздухе. Висячие серьги Элен, жемчуга и изумруды, бьют ее по ушам. Жемчужное ожерелье колышется у нее перед глазами и поднимается над головой, словно жемчужный нимб. Элен смотрит на меня и продолжает читать. У меня жмет в подмышках - это поднимается куртка. Элен вдруг становится выше ростом. Теперь наши глаза - на одном уровне. И вот я уже смотрю на нее снизу вверх. Она парит в воздухе, приподнявшись над полом. С ее ноги падает желтая туфля и шлепается на паркет. Потом падает и вторая.
Элен продолжает читать, ее голос ровный и монотонный. Она смотрит на меня сверху вниз и улыбается.
И вдруг я чувствую, что мои ноги оторвались от пола. То есть сначала - одна нога. Вторая чуть не подворачивается, и я бью ногами, как это бывает в глубоком бассейне, когда тебе надо нащупать дно, чтобы оттолкнуться и всплыть. Я выбрасываю руки вперед. Я отталкиваюсь от пола, меня опрокидывает вперед, и вот я лежу в воздухе лицом вниз и смотрю на паркетный пол с высоты в шесть футов, с высоты в восемь футов. Мы с моей тенью расходимся в разные стороны. Тень остается внизу, она все меньше и меньше.
Элен говорит:
- Карл, осторожнее.
Что-то хрупкое и холодное обнимает меня. Острые кусочки чего-то шаткого и звенящего стекают по шее, путаются в волосах.
- Это люстра. Карл, - говорит Элен. - Осторожнее.
Моя задница утонула в хрустальных бусинах и подвесках, меня обвивает звенящий, подрагивающий осьминог. Холодные стеклянные ветви и поддельные свечи. Руки и ноги запутались в нитях хрустальных цепочек. Пыльные хрустальные грозди. Паутина и мертвые пауки. Горячая лампочка жжется даже сквозь рукав. Так высоко над полом. Я паникую и хватаюсь за стеклянную ветвь, и вся сияющая глыба раскачивается и звенит. Часть подвесок срывается вниз. А внутри всего - я. И Элен говорит:
- Прекрати. Ты ее сорвешь.
И вот она уже рядом со мной, по ту сторону искрящейся хрустальной завесы. Ее губы беззвучно движутся, вылепливая слова. Она раздвигает руками звенящие бусины, улыбается мне и говорит:
- Для начала мы тебя выпрямим.
Книга куда-то делась. Элен сдвигает хрусталь в одну сторону и подплывает ближе.
Я держусь за стеклянную ветвь обеими руками. С каждым биением сердца миллионы хрустальных кусочков подрагивают и звенят.
- Представь, что ты под водой, - говорит она и развязывает шнурки у меня на ботинке. Снимает с меня ботинок и роняет его на пол. Своими руками в желтых и красных подтеках она развязывает шнурки на втором ботинке, и первый ботинок ударяется о пол внизу. - Давай, - говорит она и сует руки мне под мышки. - Сними куртку.
Она выбрасывает мою куртку из люстры. Потом - галстук. Сама снимает пиджак и роняет его на пол. Люстра сверкает вокруг миллионами крошечных хрустальных радуг. Сотни крошечных лампочек излучают тепло и запах горячей пыли. Все дрожит и искрится, а мы с Элен - в самом центре.
Мы купаемся в теплом свете.
Элен выговаривает свои беззвучные слова, и у меня ощущение, что сердце переполняется теплой водой.
Серьги Элен, все ее украшения сверкают ослепительными переливами. Слышен только хрустальный звон. Мы уже почти не раскачиваемся, и я отпускаю стеклянную ветку. Вокруг нас - миллионы мерцающих крошечных звезд. Наверное, именно так себя чувствует Бог.
И это тоже - моя жизнь.
Я говорю, что мне надо где-то укрыться. От полиции. Домой возвращаться нельзя. Я не знаю, что делать.
Элен протягивает мне руку:
- На.
Я беру ее руку. И она крепко держит меня. Мы целуемся. И это прекрасно.
И Элен говорит:
- Пока можешь остаться здесь. - Она проводит розовым ногтем по сияющему стеклянному шару, ограненному так, что он отражает свет по всем направлениям. Она говорит: - Теперь для нас нет ничего невозможного. - Она говорит: - Ничего.
Мы целуемся, и она елозит мне по ногам ногами, стягивая носки. Мы целуемся, и я расстегиваю ее блузку. Мои носки, ее блузка, моя рубашка, ее колготки. Кое-что из вещей падает на пол, кое-что остается висеть на люстре.
Моя раздувшаяся воспаленная нога, засохшая корка на ободранных коленках Элен - ничего друг от друга не спрячешь.
Прошло двадцать лет, и вот он я - делаю то, что даже и не мечтал сделать снова, - и я говорю: кажется, я влюбляюсь.
И Элен, такая гладкая и горячая посреди звенящего света, улыбается мне, запрокидывает голову и говорит:
- Так и было задумано.
Я люблю ее. Люблю. Элен Гувер Бойль.
Мои брюки и ее юбка падают на пол, где уже разбросана другая одежда, и наши туфли, и хрустальные подвески. Куда упал и гримуар.
Глава тридцать восьмая
Дверь в офисе “Элен Бойль. Продажа недвижимости” заперта. Я стучу, и Мона кричит сквозь стекло:
- Мы закрыты.
А я кричу, что я не клиент.
Мона сидит за компьютером и что-то печатает. После каждых двух-трех ударов по клавишам она поднимает глаза и смотрит на экран. На экране большими буквами набрано сверху страницы: “Резюме”.
Радиосканер объявляет код девять-двенадцать.
Продолжая печатать, Мона говорит:
- Даже не знаю, почему я до сих пор не подала на вас заявление об оскорблении действием.
Я говорю: может быть, потому, что она хорошо к нам относится, ко мне и Элен.
И она говорит:
- Нет, не поэтому.
Может быть, потому, что ей нужен гримуар.
Мона молчит. Она разворачивается на стуле и приподнимает блузку. Кожа у нее на ребрах вся в малиновых кровоподтеках. Суровая любовь. Элен кричит из своего кабинета:
- Какие синонимы к слову “замученный”?
Ее стол весь заложен раскрытыми книгами. Под столом видно, что на ней разные туфли, одна - розовая, вторая - желтая.
Розовый шелковый диван, резной стол времен Людовика XIV у Моны, журнальный столик с ножкам” в виде львиных лап - все припорошено пылью. Цветы в букетах высохли и побурели, вода в вазах - черная и вонючая.
Радиосканер объявляет код три-одиннадцать.
Я говорю, что извиняюсь. Это было неправильно - так ее хватать. Я задираю штанины и показываю синяки у себя на голенях.
- Это другое, - говорит Мона. - Это была самозащита.
Я топаю ногой па полу и говорю, что нога уже лучше. Воспаление почти прошло. Я говорю ей спасибо.
И Элен говорит:
- Мона? Как покороче назвать человека, которого подвергали пыткам? В одно слово?
Мона говорит:
- Когда ты будешь уходить, я выйду с тобой. Нам надо поговорить.
Элен у себя в кабинете зарылась в книгу. Это словарь древнееврейского языка. Рядом лежит учебник латинского. Под ним - исследование по арамейскому греческому. Тут же лежит страничка с баюльной песней. Мусорная корзина рядом со столом доверху заполнена бумажными чашечками из-под кофе.
Я говорю: привет.
Элен поднимает глаза. На ее зеленом пиджаке, на лацкане - пятно от кофе. Рядом со словарем древнееврейского - открытый гримуар. Элен моргает, раз, второй, третий, и говорит:
- Мистер Стрейтор.
Я спрашиваю, не хочет ли она сходить куда-нибудь пообедать. Мне еще предстоит разобраться с Джоном Нэшем. Я надеялся, что она даст мне какое-нибудь полезное заклинание. Например, чтобы стать невидимым. Или чтобы подчинить себе волю другого человека. Может быть, мне не придется его убивать. Я зашел посмотреть, что она переводит.
Элен закрывает гримуар чистым листом бумаги и говорит:
- Сегодня я занята. - Она ждет, держа ручку в руке. Свободной рукой закрывает словарь. Она говорит: - А разве ты не скрываешься от полиции?
Я говорю: может быть, сходим в кино? И она говорит:
- Только не в эти выходные.
Я говорю: может быть, я куплю билеты в консерваторию?
Элен машет рукой:
- Как хочешь.
Я говорю: замечательно. Стало быть, я приглашаю тебя на свидание.
Элен убирает ручку за ухо под взбитыми розовыми волосами. Открывает еще одну книгу и кладет ее поверх древнееврейского словаря. Держа палец на словарной статье, она поднимает глаза и говорит:
- Я не к тому, что ты мне не нравишься. Просто сейчас у меня правда нет времени.
Из-под листочка, которым прикрыт гримуар, видно имя. В самом низу страницы, на сегодняшний день. Имя сегодняшней жертвы. Карл Стрейтор.
Элен закрывает гримуар и говорит:
- Ты понимаешь.
Радиосканер объявляет код семь-два.
Я спрашиваю, может быть, вечером она придет ко мне в особняк Гартоллера. Стоя в дверях ее кабинета, я говорю, что хочу снова быть с ней. Что она мне нужна.
А Элен улыбается и говорит:
- Так и было задумано.
В приемной Мона хватает меня за руку. Берет свою сумочку, вешает на плечо и кричит:
- Элен, я - обедать. - Мне она говорит: - Нам надо поговорить, но не здесь. - Она отпирает дверь, и мы выходим на улицу.
Мы стоим возле моей машины. Мона качает головой и говорит:
- Ты хоть понимаешь, что с тобой происходит?
Я влюблен. Так убейте меня.
- В Элен? - Мона щелкает пальцами у меня перед носом и говорит: - Ты не влюблен. - Она вздыхает и говорит: - Ты, вообще, когда-нибудь слышал про любовные привороты?
Совершенно без всякой связи мне представляется Нэш, как он впендюривает мертвым женщинам.
- Элен нашла заклинание, чтобы тебя приворожить, - говорит Мона. - Она тебя подчинила. На самом деле ты ее не любишь.
Правда?
Мона смотрит мне в глаза и говорит:
- Когда ты в последний раз думал о том, чтобы сжечь гримуар? - Она показывает на землю и говорит: - И это ты называешь любовью? Просто она нашла способ, чтобы тобой управлять.
Подъезжает машина. За рулем - Устрица. Он убирает волосы с глаз и просто сидит в машине, наблюдая за нами. Его светлые волосы растрепаны и всклокочены. На обеих щеках - по два длинных горизонтальных разреза. Алые шрамы. Боевая раскраска.
У него звонит мобильный, и он берет трубку:
- “Дональд, Домбра и Дурында”, юридические услуги.
Большая борьба за власть.
Но я люблю Элен.
- Нет, - говорит Мона. Она смотрит на Устрицу. - Теперь просто кажется, что ты ее любишь. Она тебя обманула.
Но это любовь.
- Я знаю Элен дольше тебя, - говорит Мона. Она смотрит на часы. - Это не любовь. Это красивые сладкие чары, но она тебя порабощает.
Глава тридцать девятая
В Древней Греции люди считали, что мысли - это приказы свыше. Если в голову древнего грека приходила какая-то мысль, он был уверен, что ее ниспослали боги. Аполлон говорил человеку, что нужно быть храбрым.
Афина - что нужно влюбиться.
Теперь люди слышат рекламу картофельных чипсов со сметаной и бросаются их покупать.
Зажатый между радио, телевизором и колдовскими чарами Элен Гувер Бойль, я уже не понимаю, чего хочу по-настоящему. Я даже не знаю, доверяю ли я самому себе.
В ту ночь Элен отвозит меня на склад антиквариата - тот самый, где она искалечила столько мебели. Там темно, дверь заперта, но Элен кладет руку поверх замка, произносит что-то короткое и рифмованное, и дверь открывается. Сигнализация не включается. Ничего. Тишина. Мы углубляемся в лабиринт древней мебели. С потолка свисают темные неподключенные люстры. Лунный свет проникает внутрь сквозь стеклянную крышу.
- Видишь, как просто, - говорит Элен. - Мы можем все. Для нас теперь нет ничего невозможного.
Нет, уточняю я, это она может все. Для нее теперь нет ничего невозможного.
Элен говорит:
- Ты меня все еще любишь?
Если ей этого хочется. Я не знаю. Если она говорит. Элен смотрит на темные люстры под потолком, подвесные клетки из позолоты и хрусталя и говорит:
- Может, того… по-быстрому? Хочешь?
И я говорю: кажется, у меня нет выбора.
Я уже не понимаю разницы между тем, чего я хочу, и тем, чего меня выдрессировали хотеть.
Я не знаю, чего я хочу по-настоящему и чего меня заставляют хотеть.
Заставляют обманом.
Я говорю о свободе воли. Есть у нас эта свобода или Бог нам диктует по заданному сценарию все, что мы делаем, говорим и хотим? Мы свободны в своих решениях или средства массовой информации и устоявшаяся культура контролируют наши желания и действия - начиная буквально с рождения? Я свободен в своих устремлениях или я нахожусь под властью колдовских чар Элен?
Стоя перед ореховым шкафом эпохи Регентства с большими стеклянными дверцами, Элен проводит рукой по резному орнаменту и говорит:
- Давай будем бессмертными, ты и я.
Как эта мебель. В долгом странствии от жизни к жизни. А все, кто тебя любит, умирают у тебя на глазах. Вся эта мебель. Мы с Элен. Тараканы нашей культуры.
На стеклянной дверце - старая царапина от ее бриллиантового кольца. Из тех времен, когда она ненавидела этот бессмертный мусор.
Представьте бессмертие, когда даже брак длиной в полвека покажется приключением на одну ночь. Представьте, как моды сменяют друг друга, стремительно - не уследишь. Представьте, что с каждым веком в мире становится все больше и больше людей и в людях все больше и больше отчаяния. Представьте, как вы меняете религии и работы, места жительства и диеты, пока они окончательно не утратят ценность. Представьте, как вы путешествуете по миру из года в год, пока не изучите его весь, каждый квадратный дюйм, и сам станет скучно. Представьте, как все ваши чувства - любви и ненависти, соперничества и победы - повторяются снова и снова и в конце концов жизнь превращается в бесконечную мыльную оперу. Все повторяется снова и снова, пока рождения и смерти людей перестанут тревожить вас и волновать, как никого не волнуют увядшие цветы, которые выбрасывают на помойку.
Я говорю Элен, что, по-моему, мы уже бессмертны.
Она говорит:
- У меня есть сила. - Она открывает сумочку, достает сложенный листок бумаги, встряхивает его, чтобы развернуть, и говорит: - Знаешь, как гадают с помощью зеркала?
Я не знаю, что я знаю, а чего не знаю. Я не знаю, что правда, а что неправда. Наверное, я не знаю вообще ничего. Я говорю ей: расскажи.
Элен снимает с шеи шелковый шарф и протирает пыльную поверхность зеркала. Ореховый шкаф эпохи Регентства с резными украшениями из оливкового дерева и позолоченной фурнитурой времен Второй империи, согласно надписи на картонной карточке. Элен говорит:
- Ведьмы льют масло на зеркало и говорят заклинание, и в зеркале видно будущее.
Будущее, говорю я. Замечательно. Костер кровельный. Пуэрария. Речной окунь.
Сейчас я не уверен, что смогу разобрать настоящее.
Элен читает по листку бумаги. Ровным и монотонным голосом, так же, как она читала заклинание, чтобы летать. Всего несколько строк. Она опускает листок и говорит:
- Зеркало, зеркало, покажи нам, что с нами будет, если мы будем любить друг друга и воспользуемся нашей новой силой.
Ее новой силой.
- Со слов “зеркало, зеркало” я сама придумала, - говорит Элен. Она берет меня за руку и сжимает, но я не отвечаю на ее пожатие. Она говорит: - Я попробовала еще в офисе, с зеркальцем в пудренице, но это все равно что смотреть телевизор через микроскоп.
Наши отражения в зеркале тускнеют и расплываются, сливаются в одно. В зеркале расплывается ровная серая дымка.
- Покажи нам, - говорит Элен, - покажи наше будущее вместе.
В сером мареве проступают фигуры. Свет и тени сплетаются вместе.
- Видишь, - говорит она. - Вот мы с тобой. Мы снова молоды. Я могу вернуть нам молодость. Ты такой же, как на фотографии в газете. На свадебной фотографии.
Все такое смутное, расплывчатое. Я не знаю, что я там вижу.
- Смотри, - говорит Элен. Она указывает подбородком на зеркало. - Мы правим миром. Мы основываем династию.
Нам все равно всего мало, мне вспоминаются слова Устрицы.
Власть, деньги, любовь, вдоволь еды и секса. Бывает так, чтобы когда-нибудь остановиться, или нам всегда этого мало? И чем больше мы получаем, тем больше хочется?
В зыбком тумане будущего я не различаю вообще ничего. Не вижу вообще ничего, кроме продолжения прошлого. Еще больше проблем, еще больше людей. Меньше биозахвата. Но больше страдания.
- Я вижу нас вместе, - говорит Элен. - Навсегда.
Я говорю: если тебе этого хочется.
И она говорит:
- Что это значит?
И я говорю: все, что тебе самой хочется, то и значит. Это ты у нас водишь марионетки за ниточки. Ты сажаешь семена будущих всходов. Ты меня колонизируешь. Оккупируешь. СМИ, наша культура - все откладывает яйца у меня под кожей. Большой Брат наполняет меня желанием удовлетворять потребности.
Нужен ли мне большой дом, быстрый автомобиль, тысяча безотказных красоток для секса? Мне действительно все это нужно? Или меня так натаскали?
Все это действительно лучше того, что у меня уже есть? Или меня просто так выдрессировали, чтобы мне было мало того, что у меня уже есть, чтобы это меня не устраивало? Может, я просто под властью чар, которые заставляют меня поверить, что человеку всегда всего мало?
Серое марево в зеркале зыбится и клубится. Это может быть что угодно. Не важно, что ждет меня в будущем - все равно оно меня разочарует.
Элен берет меня за другую руку. Она держит меня за руки и разворачивает лицом к себе. Она говорит:
- Посмотри на меня. - Она говорит: - Тебе Мона что-нибудь говорила?
Я говорю: ты любишь только себя. А я не хочу, чтобы меня использовали. Мной и так уже пользовались достаточно.
Люстры под потолком тускло поблескивают серебром в лунном свете.
- Что она тебе наговорила? - спрашивает Элен.
Я считаю - раз, я считаю - два, я считаю - три…
- Не делай этого, - говорит Элен. - Я люблю тебя. - Она сжимает мне руки и говорит: - Не отгораживайся от меня.
Я считаю - четыре, считаю - пять, считаю - шесть…
- Ты в точности как мой муж, - говорит она. - Я просто хочу, чтобы ты был счастлив.
Это легко, говорю я ей. Просто заколдуй меня “на счастье”.
Элен говорит:
- Нет такого заклинания, на счастье. - Она говорит: - Для этого есть наркотики.
Я не хочу, чтобы мир стал хуже. Я не хочу его портить. Я просто хочу разобрать тот бардак, который мы уже сотворили. Перенаселенность. Загрязнение окружающей среды. Баюльные чары. Та же магия, которая сломала мне жизнь, теперь должна ее исправить. По идее.
- И мы это можем, - говорит Элен. - У нас есть нужные заклинания.
Заклинания, чтобы исправить вред от заклинаний, исправляющих вред от других заклинаний, а жизнь становится все хуже и хуже. Мы даже представить себе не можем, насколько хуже. Вот оно - будущее, которое я вижу в зеркале.
Мистер Юджин Скиффелин со своими скворцами, Спенсер Бэйрд со своими карпами, история знает немало примеров, когда хорошие люди пытались исправить несовершенный мир, но делали только хуже.
Я хочу сжечь гримуар.
Я пересказываю Элен, что мне сказала Мона. Что она наложила на меня заклятие, чтобы сделать меня своим бессмертным рабом-любовником на целую вечность.
- Мона тебе солгала, - говорит Элен.
Но откуда мне знать? Кому верить?
Серое марево в зеркале, будущее - может, оно для меня не ясно, потому что сейчас для меня вообще ничего не ясно.
Элен отпускает мои руки. Она разводит руками, как бы обнимая шкафы эпохи Регентства, столы времен Гражданской войны и вешалки в стиле итальянского ренессанса, и говорит:
- Но если реальность - это всего лишь чары, наваждение, если на самом деле ты вовсе не хочешь того, что, как тебе кажется, тебе хочется… - Она подходит ко мне вплотную и говорит: - Если у тебя нет свободы воли. Если ты даже не знаешь, что ты знаешь, а чего не знаешь. Если на самом деле ты не любишь того, кого, тебе только кажется, что любишь. Тогда что остается, ради чего стоит жить?
Ничего.
Есть просто мы - посреди всей этой мебели.
Думай о безграничном открытом космосе, о пронзительном холоде и тишине, где тебя ждут жена и ребенок.
И я говорю: пожалуйста. Я прошу у нее телефон.
В зеркале по-прежнему переливается серое марево. Элен открывает сумочку, достает свой мобильный и протягивает его мне.
Я открываю крышечку и набираю 9-1-1.
Женский голос на том конце линии:
- Полиция, пожарная охрана или “Скорая помощь”?
Я говорю: “Скорая помощь”.
- Где вы находитесь? - говорит голос в трубке.
Я называю ей адрес бара, где мы встречались с Нэшем; бара рядом с больницей.
- Причина вызова?
Сорок танцорок из группы поддержки спортивной команды получили тепловой удар. Женской волейбольной команде срочно требуется искусственное дыхание по методу “рот в рот”. Группе манекенщиц необходимо пройти обследование груди. Я говорю, что если они найдут полицейского врача по имени Джон Нэш, то пусть он немедленно выезжает. Если они не найдут Нэша, тогда не стоит беспокоиться.
Элен забирает у меня телефон. Она смотрит на меня, моргает - раз, второй, третий - и говорит:
- Что ты задумал?
Все, мне остается, может быть, единственный способ обрести свободу - сделать то, чего мне не хочется сделать. Остановить Нэша. Пойти в полицию и сознаться. Принять наказание.
Взбунтоваться против себя. Вот что мне нужно.
Противоположность погоне за счастьем. Мне нужно сделать что-то такое, чего я больше всего боюсь.
