XLIV-А. Дневник в письмах Цезаря — Луцию Мамилию Туррину на остров Капри
(Приблизительно 8 октября)
1002. (О Клодии и пантомиме Пактина.) Меня чаще выводят из равновесия мелочи, чем серьезные происшествия. Вот сейчас мне пришлось запретить представление пьесы на сцене. Прилагаю копию этой пьесы — пантомимы Пактина под названием «Награда за добродетель». Ты, может быть, знаешь, хоть я и упустил тебе об этом сказать, что я учредил двадцать различных наград для девушек из простонародья, получивших самую высокую оценку соседей за хорошее поведение, примерное отношение к родителям, хозяевам и т.д. По-моему, эта мера дала отличные результаты. Попутно она вызвала такой поток острот и насмешек, как ни одно из моих нововведений. Я дал богатую пищу Риму для веселья; каждый подметальщик улиц открыл в себе остряка, и, как легко себе представить, меня не щадят.
Одним из следствий моей меры был потрясающий успех прилагаемого фарса. Обрати внимание на четвертое явление — там изображены Клодия с братом. Зрители сразу поняли, о ком идет речь. Мне говорили, что на каждом спектакле в конце этой сцепы публика рукоплескала стоя, разражаясь бурей аплодисментов, издевок, злорадного хохота. Незнакомые обнимались, все орали, подпрыгивали от восторга и дважды ломали перила яруса.
После восьми представлений я приказал пьесу снять. После второго спектакля ко мне в приемную явился Клодий Пульхр с жалобой на то, что его оскорбляют. Я просил ему передать, что занят африканскими делами и принять его не могу. Мне хотелось, чтобы эта прославленная парочка выпила хоть немного того горького пойла, которое сама же сварила. Наконец он явился снова с достаточно униженным видом, и я удовлетворил его мольбу.
Мне было обидно снимать пьесу. В ней нет литературных достоинств, но до сих пор я еще ни разу не насиловал свободу слова и не наказывал за убеждения, как бы они ни были возмутительны. Более того, меня корежит от мысли, что многие вообразят, будто я запретил спектакль потому, что в нем содержались выпады против меня.
Театральная публика — самое нравственное из сборищ. То обстоятельство, что все эти римляне сидят вместе, плечом к плечу, словно внушает им возвышенность суждений, какой они не проявляют больше нигде. Они не колеблясь решают, хорошо или плохо ведут себя персонажи пьесы, и требуют от них тех высоких добродетелей, каких и не думают спрашивать с себя. Пандар из публики дрожит от благородного негодования, когда видит такого же сводника на сцене. Десяток проституток, сидящих рядком в театре, целомудреннее любой девственной весталки. Я часто замечал, что морально-этические суждения театральной аудитории устарели лет на тридцать; в массе люди выражают те взгляды, которые они усвоили в детстве от своих родителей и воспитателей. Вот так и в этом фарсе обличение Клодии приводило зрителей в экстаз. Каждый из них ощущал себя образцом добродетели.
Таких возвышенных чувств обычно хватает на час. Ах, если бы среди нас жил Аристофан. Он сумел бы приковать к позорному столбу Клодию и Цезаря, а потом осмеять смеющихся зрителей. Где ты, Аристофан?
XLIV-Б. Отрывок из «Награды за добродетель» — пантомимы Пактина
(Судья соревнования — в его образе явно выведен Цезарь — сидит у себя в приемной и опрашивает претенденток на приз. Его изображают хитрым, распутным стариком. Ему помогает писец.) Пьеса написана в стихах.
Идет четвертое явление.
Писец. Вашу честь желает видеть хорошенькая девушка.
(Хорошенькая по-латыни — пульхра.) Судья. Что? А хорошенький мальчик не придет?
(Литература полна была бесчисленных намеков на педерастические склонности Цезаря.) Писец. Это его сестра, ваша честь.
Судья. Ну что ж, пусть войдет. Ты знаешь, я не разборчив.
Писец. Она плачет, ваша честь.
Судья. Как же ей не плакать, дурень, если она добродетельна? Добродетельные женщины плачут первую половину жизни, а недобродетельные — вторую, поэтому Тибр и не высыхает. Впусти ее.
Входит молодая девушка в лохмотьях.
Судья. Подойди поближе, деточка. Я плохо вижу все, кроме вилл в Тиволи. (Цезарь конфисковал там поместья двух знатных приверженцев Помпея, пользовавшихся особой любовью римского народа.) Значит, ты хочешь получить награду за добродетель, так ведь, малютка?
Девушка. Да, ваша честь. Во всем городе не сыскать более добродетельной девушки, чем я.
Судья (лаская ее). А ты уверена, что не ошиблась адресом, голубушка? Гм… дай-ка поглядеть… Дай-ка поглядеть… Ты ведь, гм… не первой молодости, а?
Девушка. Да нет, ваша честь. Моя первая молодость прошла при консульстве Корнелия и Мумия. (То есть в 146 году до Р.Х.) Судья. Вижу, вижу. Скажи, мой цветочек, папа твой жив?
Девушка (плача). Ах, господин, как вам не стыдно этим меня попрекать?
Судья. Тогда скажи мне, жив ли твой муж?
Девушка. Ваша честь, я пришла сюда не затем, чтобы меня обвиняли то в одном, то в другом, да еще так грубо!
Судья. Ну не плачь, не плачь! Мне просто показалось, что я заметил снежинку у тебя на руке. (Существовало поверье, что убийцы страдают золотушным шелушением кожи на ладонях.) Скажи, милочка, ты нежно заботилась о твоих отце и матери?
Девушка. О да. Я им помогла испустить последний вздох.
Судья. Вот это любящая дочь. А ты была добра к твоим красавчикам братьям?
Девушка. Ваша честь, я ни в чем им не отказывала.
Судья. Надеюсь, ты не преступала пределов скромности?
(»Скромностью» назывались деревня и храм в десяти милях от Рима.) Девушка. О нет, господин! Я не выходила за городские ворота. Мы устраивались дома.
Судья. Совершенство! Истинное совершенство! Ну а теперь скажи мне, почему ты одета в лохмотья?
Девушка. Вы еще спрашиваете, добрый мой господин? В Риме больше нет в обращении денег. Наверно, Мамурра все увез в Нижнюю Галлию. (В предыдущей сцене Мамурра, одетый галльской вещуньей, получал награду за то, что «вымел дом дочиста».) Старший брат денег в дом не приносит, недаром он пенсионер Носа-в-прожилках. (То есть Цезаря. Из-за крайней скромности домашнего уклада Цезаря издавна обвиняли в скупости.) Второй брат не приносит денег, потому что все его имущество унес Тибр. (Цезарь недавно спрямил русло Тибра, срыв часть берегов под Ватиканом и Яникульским холмом. Римское население сбегалось глядеть на эти работы, где применяли новую землеройную машину. Ее изобрел Цезарь во время военных походов, и она тут же была окрещена «навозным жуком». В затопленном районе раньше находились городские притоны.) Судья. А ты, моя пташка? Говорят, будто ты зарабатываешь немало трехгрошовых монет?
(И т.д.)
XLV. Служанка Помпеи Абра — хозяину таверны в Коссутии
(агенту разведывательной службы Клеопатры) (17 октября)
Как вы приказывали, сперва по порядку отвечу на ваши вопросы.
1. Я прослужила у госпожи Клодии Пульхры пять лет. Во время войны мы уехали из Рима и жили в ее доме в Банях. Через два года я получу свободу. Здесь я служу два года. Мне тридцать восемь лет. Детей у меня нет.
2. В этом месяце мне не разрешено выходить из дому. Никому из слуг не разрешено. Дознались, что кто-то ворует. Так они говорят, но я думаю, дело не в этом. Мы все подозреваем, что дело тут в секретаре с Крита — за ним следят.
3. Моему мужу позволяют приходить ко мне раз в пять дней. Когда он уходит, его обыскивают. Ни один разносчик не может войти в дом. Они подходят к садовой калитке, и мы там у них покупаем.
4. Да, я посылаю письма госпоже Клодии Пульхре всякий раз, когда приходит повивальная бабка Хаджия. (Надо предполагать, что повивальная бабка пользовала кого-то из челяди Цезаря.) Ее не обыскивают. Госпоже Клодии Пульхре я пишу примерно вот о чем: как египетская царица приезжала в гости к моей хозяйке; когда хозяина всю ночь не бывает дома; иногда о том, о чем они разговаривают за столом — мне это пересказывает дворецкий — и когда на хозяина находит падучая. Госпожа Клодия Пульхра денег мне не платит. Она подарила моему мужу таверну на Аппиевой дороге возле гробницы Мопса. Если мои письма вас устраивают, нам с мужем хотелось бы купить корову.
5. Нет, я уверена, там ничего нет определенного. Но, по-моему, хозяин меня недолюбливает. Полгода назад они из-за меня поссорились, а еще пуще ссорились они два дня назад. Но хозяйка ни за что ему не позволит меня выгнать, она будет плакать. Ей никогда не надоедает болтать о драгоценностях, нарядах, прическах и пр., а с кем же ей разговаривать, кроме меня? Вот так обстоит дело.
6. О письмах моей хозяйки. В прошлом году хозяин велел привратнику все письма к хозяйке класть вместе с его письмами. Поэтому все письма за день держат в комнате привратника, а потом отсылают в рабочую комнату хозяина. Но хозяйка но нескольку раз на день наведывается к привратнику, спрашивает, нет ли для нее писем, и тогда он их ей отдает. Она устроила большой скандал и плакала, и теперь все письма поступают к ней. Он только сказал, чтобы анонимные письма уничтожали не читая. Большую часть уничтожают. Их много. Некоторые очень интересные. А некоторые нет.
Вот теперь начинаю письмо.
Хозяин очень добр к хозяйке. Когда он возвращается домой из своего присутствия, он почти все время проводит с ней. Если к нему приходят но делу, он принимает посетителей в соседней комнате, при открытых дверях, и старается их побыстрее спровадить. Когда она ложится спать, к нему на час-другой приходят друзья, потому что он не любит много спать, я хочу сказать, что у него нет потребности долго спать. А так как эти друзья вроде Гиртия, Мамурры или Оппия много пьют и громко смеются, они уходят с ним в рабочую комнату на скале над рекой. Но хозяйка чуть не два часа готовится ко сну, поэтому, когда он возвращается, она часто еще не спит. А когда она собирается лечь, он частенько оставляет своих друзей, садится возле нас и разговаривает с ней, пока я ее причесываю и пр. Я хочу вот что сказать: она вечно ищет повода с ним поссориться. И почти всегда плачет. Часто он отсылает меня из комнаты, когда они разговаривают. Она ссорится с ним из-за законов против роскоши, из-за детеныша леопарда, которого ей подарила египетская царица, из-за того, что госпожу Клодию Пульхру не приглашают в дом, и в какой день нам лучше ехать на виллу у озера Неми, и почему она не может пойти в театр.
Два дня назад они здорово поссорились. Когда хозяйка на минутку вышла из комнаты, хозяин, наверно, пошарил на ее туалетном столике и там среди всех ее баночек и скляночек нашел анонимное письмо, которое она получила месяца полтора назад. Он его, видно, прочел и положил на место. А когда хозяйка вернулась, сделал вид, будто нашел письмо только что. Вот как, по-моему, было дело. В этом письме говорилось, что Клодии Пульхр, тот, что сжег дом Цицерона и грозился убить всех сенаторов, любит мою хозяйку до беспамятства, и ее против него предостерегают, потому что, может статься, он не сумеет совладать с такой любовью. Хозяин был очень спокоен, но я-то его знаю! Он даже побелел от ярости. Он сказал, что письмо наверняка написал сам Клодии Пульхр и что только человек, глубоко презирающий женщину, мог написать такое письмо, желая ее надуть. Хозяйка же сказала, что она терпеть не может Клодия Пульхра, но не верит, будто он сам написал письмо. Тут меня прогнали из комнаты. Когда я вернулась, она была вся в слезах и опять принялась плакать и все причитала, что не может так жить.
Хозяин послал за мной и сказал, что это я принесла письмо. Я поклялась страшной клятвой, как он потребовал, что ничего про письмо не знала; но, по-моему, он догадался. И все же я не думаю, что он меня выгонит.
Хотите ли вы, чтобы я писала, когда хозяин приходит домой под самое утро?
Виночерпий говорит, будто он слышал, как хозяин разговаривал с Бальбом и Брутом — Децимом Брутом, а не с тем красавцем — и сказал, что хочет перенести Рим в Трою. Троя эта вроде в Египте.
Секретарь, тот, из Сицилии, говорит, что войны с парфянами не будет, он передумал. Критский секретарь сказал: дурак ты, еще как будет. Больше я ничего об этом не знаю.
Говорят, будет эдикт: повозкам после десяти часов не разрешат въезжать в центр города и стоять больше часа.
Забыла написать: когда хозяйка ехала на озеро Неми, Клодий Пульхр подскакал к носилкам и завел с ней разговор, но Аффий подошел и сказал, что ему приказано никого не подпускать с разговорами. Аффий — надсмотрщик на ферме и ведает нашими поездками. Он был с хозяином на войне, и у него только одна рука.
Ну, теперь я кончаю.
Еще я хочу сказать, что мне здесь не нравится, как-то не по себе. Я просила госпожу Клодию Пульхру взять меня обратно, но она велит мне оставаться здесь. Но я знаю, как сделать, чтобы уйти отсюда. Если такое письмо вам подходит, я здесь останусь и еще напишу.
Корову нам хотелось бы иметь буренку, пятнистую.
XLVI. Дневник в письмах Цезаря — Луцию Мамилию Туррину на Капри
(Приблизительно 13 октября)
1012. Мы с царицей Египта поссорились. Это не те ссоры, которые постоянно кипят в будуарах и частенько кончаются весьма избитым способом.
Клеопатра утверждает, будто я — бог. Она возмущена, что я только недавно признал себя богом. Клеопатра глубоко уверена в том, что она богиня, и каждодневное поклонение народа укрепляет ее веру. Она внушает мне, что благодаря своему божественному происхождению она одарена редкой проницательностью и сразу распознает богов. Поэтому она может заверить меня, что я тоже принадлежу к их числу.
Все это дает пищу для весьма приятных бесед, прерываемых игривыми интермедиями. Я щиплю богиню, богиня визжит. Я закрываю рукой богине глаза, и, клянусь бессмертными богами, она не видит ни зги. Но на все эти коварные доводы у нее есть ответ. Правда, это единственная область, где великой царице изменяет разум, и я научился, говоря на эту тему, не переходить на серьезный лад. Только в этом вопросе, пожалуй, она поистине восточная женщина.
Нет ничего опаснее — и не только для нас, власть имущих, но и для тех, кто взирает на нас с большим или меньшим обожанием, — приписывания нам божественных свойств. Ничего удивительного, что многие из нас вдруг начинают верить, будто в них вдохнули сверхъестественную мощь или что они невольные носители конечной истины. Когда я был моложе, я часто испытывал подобное состояние, теперь же одна мысль об этом вызывает у меня гадливую дрожь. Мне не устают напоминать — обычно льстецы, — как однажды в бурю я сказал оробевшему лодочнику: «Не бойся, ты везешь Цезаря». Какая чушь! Житейские невзгоды щадили меня ничуть не больше, чем других.
Но это еще не все. История разных народов показывает, как глубоко укоренилась в нас склонность приписывать сверхчеловеческие свойства тем, кто обладает талантами или просто занимает видное положение. Я не сомневаюсь, что полубоги и даже боги древности — всего лишь те наши предки, которых высоко почитали. Это давало свои плоды — питало воображение отроков, укрепляло нравственность и общественные институты. Однако все это нам пора преодолеть и отбросить. Все, кто когда-либо жил на земле, были только людьми; их успехи должны рассматриваться как проявления человеческой природы, а не как ее аномалии.
Кроме тебя, мне не с кем об этом поговорить. С каждым годом вокруг меня сгущается душная атмосфера обожествления. Я со стыдом вспоминаю, что в былое время и сам нагнетал ее для государственных нужд, и одно это уже доказывает, что я только человек со всеми его слабостями, ибо нет большей слабости, чем пытаться внушить другим, будто ты бог. Как-то ночью мне приснилось, что у входа в мой шатер стоит Александр, он занес меч, чтобы меня убить. Я сказал ему: «Но ты же не бог», — и он исчез.
Чем старше я становлюсь, дорогой Луций, тем больше я радуюсь, что я человек смертный, ошибающийся, но не робкий. Сегодня секретари смущенно подали мне пачку документов, в которых я допустил всякие ошибки (в душе я зову их Клеопатрины ошибки, так одержим я этой чародейкой). Я, смеясь, исправил их одну за другой. Секретари надулись. Они не могли понять, почему Цезарь радуется своим ошибкам. Секретари не больно веселая компания.
В последнее время у нас часто употребляют слова «божество» и «бог». Они имеют тысячу значений, а для каждого в отдельности не меньше двадцати.
Вчера вечером я застал жену в большом волнении, она молила богов послать солнечную погоду для поездки на озеро Неми. Тетка моя Юлия занимается сельским хозяйством, она не верит, что боги в угоду ей изменят погоду, но убеждена, что они охраняют Рим и назначили меня его правителем. Цицерон не сомневается, что они преспокойно дадут Риму скатиться в пропасть (и не склонен делить с ними честь спасения государства от Катилины), однако он верит, что они вложили понятие справедливости в сердца людей. Катулл, видимо, считает, что идея справедливости родилась у людей в результате бесконечных дрязг из-за земельных наделов, но он верит, что любовь — единственное проявление божественного начала и что только через любовь, даже когда она оклеветана и обесчещена, мы постигаем смысл нашего существования. Клеопатра думает, что любовь — самое приятное из занятий, а ее привязанность к детям — самое властное чувство, какое она может испытывать, но не видит ни в том, ни в другом ничего божественного, божественны для нее сила воли и энергии. И ни одно из этих убеждений не убеждает меня, хотя в разные периоды своей жизни я их придерживался. Но, теряя их одно за другим, я становился только сильнее. Мне кажется, что, избавляясь от ложных убеждений, я ближе подхожу к истине.
Но я старею. Время не ждет.
XLVI-А. Из записок Корнелия Непота
Диктатор эдиктом запретил городам брать названия в его честь. Причина, по-моему, в том, что его обожествление приняло чересчур наглядный характер, и это ему не по душе. Он перестал посылать дары городам и легионам; дары эти, как правило, возлагают на алтари, куда потом стекаются паломники и молят о чуде.
И это, несомненно, происходит не только на варварских окраинах республики и в италийских горах, но и здесь, в столице.
Говорят, будто его слуг подкупают, чтобы они крали его одежду, обрезки ногтей, волос и даже мочу — все это, как уверяют, наделено волшебными свойствами и становится предметом поклонения.
Иногда фанатикам удается проникнуть к нему в дом, тогда их принимают за убийц. Одного из них застигли с кинжалом в руке у ложа Цезаря. Тут же на месте стали чинить суд. Допрос вел сам Цезарь. У преступника заплетался язык, но отнюдь не от страха. Весь допрос он пролежал на полу, восторженно глядя на Цезаря и бормоча, что ему нужна была «всего лишь капля крови Цезаря, чтобы ею себя освятить». Цезарь, к вящему изумлению слуг и стражников, стал задавать ему подробные вопросы и постепенно выпытал всю историю его жизни. Этот живой интерес — а его не всегда удается вызвать к себе даже консулам — привел беднягу в еще больший экстаз, и он в конце концов взмолился, чтобы Цезарь убил его своею собственной рукой.
Обернувшись к остальным, Цезарь, как рассказывают, с улыбкой сказал: «Видите, как трудно отличить любовь от ненависти».
Я пригласил на обед врача Цезаря Сосфена.
Он говорил о впечатлении, которое Цезарь производит на окружающих:
«О ком еще ходят такие нелепые слухи? А ведь в них верят… До последнего времени каждую ночь родственники привозили десятки больных и укладывали их к стене, окружающей дом Цезаря. Их стали прогонять, и теперь, как видите, они лежат рядами вокруг его статуй. Во время его путешествий крестьяне молят его ступить ногой на те поля, которые плохо плодоносят.
Каких только легенд о нем не рассказывают! Ими полны солдатские песни, стихи и рисунки, нацарапанные в общественных местах. Говорят, что мать зачала его от удара молнии, что он появился на свет то ли через рот, то ли через ухо, родился без половых органов, а потом пересадил их себе от таинственного незнакомца, которого он убил в священной дубраве Зевса в Додоне, или же что он добыл их со статуи Зевса, вылепленной Фидием. Нет такой противоестественной склонности, которой ему не приписывали бы: говорят, будто он, как Юпитер, не брезгует и животными. Широко распространено мнение, что он отец своей страны в самом буквальном смысле этого слова и что у него сотни детей в Испании, Британии, Галлии и Африке.
Суеверие и народная молва не боятся противоречий. Наряду с этим он славится таким суровым воздержанием, что люди нецеломудренные, приближаясь к нему, якобы испытывают нестерпимую боль.
Кто, кто другой из смертных сумел так разжечь воображение народа и породить целую сокровищницу легенд? А теперь, когда в Рим приехала Клеопатра, чего мы только не слышим! Клеопатра, этот плодоносный нильский ил. Зайдите в таверну, в казарму — головы римлян кружат картины их любви. Мы празднуем бракосочетание непобедимого Солнца и плодоносящей Земли.
Я его врач. Я лечил его во время конвульсий и перевязывал его раны. Да, тело его смертно, но мы, врачи, учимся вслушиваться в тела своих пациентов, как музыканты вслушиваются в звуки различных инструментов. Он лыс, его стареющая плоть покрыта рубцами от ран, полученных в бесчисленных боях, но каждая ее частица одушевлена разумом. У него необыкновенная способность восстанавливать свои силы… Болезнь — это малодушие. Болезнь, от которой страдает Цезарь, — это единственная болезнь, свидетельствующая о неумеренном напряжении духа. Она связана с природой его ума.
Ум Цезаря. Он не похож на ум большинства людей. Он наслаждается, вынуждая себя работать. Всем нам ум каждый день предъявляет десятки требований; мы должны сказать «да» или «нет», принять решения, которые повлекут за собой длинную цепь последствий. Некоторые долго раздумывают, другие отказываются принять решение, что само по себе есть уже решение; третьи принимают решение очертя голову, что называется, с отчаяния. Цезарь бросается решению навстречу. Ему кажется, будто мозг его живет только тогда, когда его работа сразу же приводит к важнейшим последствиям. Цезарь не бежит от ответственности. Он все больше и больше взваливает на свои плечи.
Может, ему в чем-то недостает воображения. Он, как известно, мало думает о прошлом и не пытается предугадывать будущее. Он не поощряет в себе угрызений совести и не дает волю пустым мечтам.
Время от времени он разрешает мне подвергнуть его некоторым опытам. Я прошу его выполнить тяжелые физические упражнения, а потом спокойно полежать, пока я буду вести различные исследования, и т.д. Однажды во время такого вынужденного бездействия он меня спросил: «Если меня не убьют и я доживу до старости, какая болезнь приведет меня к смерти?» «Ваше величество, — ответил я, — вы умрете от апоплексического удара». Он был очень доволен. Я понял, о чем он думает. Его страшат только две вещи: физическая боль, которую он плохо переносит, и унизительная форма, которую часто принимает болезнь.
В другой раз он меня спросил, существует ли какой-нибудь способ покончить с собой быстро и не проливая крови. Я указал ему три таких способа и с того дня не сомневаюсь, что он относится ко мне с симпатией и признательностью.
Я же со своей стороны многому у него научился. Раньше я думал, что еду, сон и удовлетворение полового инстинкта желательно регулировать определенными навыками. А теперь, как и он, я считаю, что лучше всего удовлетворять эти потребности при первом их появлении. Этим я не только удлинил свой день, но и добился духовной свободы.
О, это человек необыкновенный! Все легенды о нем не лишены основания, неверно только одно: Цезарь никого не любит и не внушает к себе любви. Он распространяет на всех ровный свет осознанного доброжелательства, бесстрастную энергию, которая творит без лихорадочного жара и расходуется без самокопания и недоверия к себе.
Разрешите мне вот что шепнуть вам на ухо: я не мог бы его полюбить, и всегда, расставаясь с ним, испытываю облегчение».
