Часть третья. Его эксцентиричное образование

Глава 22

На краю спиральной Галактики, вблизи звезды, известной некоторым как Солнце, возникла сверхновая. Во всем великолепии она будвт видна на Марсе через семьсот двадцать девять марсианских лет (три наполненных периода), или тысяча триста семьдесят лет Терры. Старейшие отметили это как полезное явление, которое можно будет эффективно использовать в процессе обучения молодняка, и ни на минуту не отвлеклись от своего волнующего обсуждения эстетических проблем нового эпического произведения, воспевшего смерть Пятой планеты.

Отбытия «Победителя» они не заметили, не сопроводив его даже кратким комментарием. Связь с чужестранным юным согнездником, посланным с «Победителем» на Землю, продолжалась, но ничего нового не дала, ибо нужно время, дабы появилось нечто достойное, чтобы его грокк. Люди, оставшиеся на Марсе, боролись с его природой, летальной для незащищенных человеческих тел, но все же более пригодной для жизни, чем природа Свободного Государства Антарктида. Один из них умер во плоти, сраженный болезнью, именуемой «тоска по дому». Старейшие обласкали раненую душу и отправили ее куда следует для дальнейшего лечения. В остальном марсиане землян не беспокоили.

На Земле взорвавшуюся звезду не обнаружили, поскольку земных астрономов в их исследованиях ограничивала скорость света. О «Человеке с Марса» сообщения в «Новостях» бывали очень кратки. Лидер меньшинства в сенате Федерации призвал к «смелому новому подходу» к проблеме народонаселения и голода в Юго-Восточной Азии, который должен включать выдачу дотаций семьям, где больше пяти детей. Миссис Перси В. С. Сучек подала в суд на администрацию города-округа Лос-Анджелеса по поводу смерти ее пуделя Пиддла, произошедшей во время пятидневной температурной инверсии: Синтия Дачесс объявила, что она намерена родить Идеального Ребенка от специально выбранного донора и столь же исключительной «матери-хозяйки», как только эксперты закончат вычисление подходящего мгновения для зачатия, которое обеспечит Идеальному Ребенку гениальность в области музыки, искусства и государственной деятельности, и что она с помощью гормональных добавок будет сама кормить Ребенка. Она дала интервью по проблемам психологических преимуществ естественного кормления и разрешила (настояла) прессе сфотографировать ее, дабы подтвердить, что она в избытке обладает нужными данными для такого дела.

Архиепископ Дигби объявил ее «блудницей вавилонской» и запретил фостеритам брать на себя обязанности донора или «матери-хозяйки». Цитировали Агнес Дуглас: «Хоть я и не знакома с мисс Дачесс, но не могу ею не восхищаться. Ее смелый пример должен воодушевить матерей повсюду».

Джубал нашел ее фотографию в каком-то журнале. Он наклеил ее в кухне на стену, но заметил, что долго снимок не провисел, и это заставило его удовлетворенно хмыкнуть.

Вообще-то на этой неделе у Джубала было мало поводов для смешков. Мир навалился на них всей своей тяжестью. Пресса прекратила гоняться за Майком, когда история с совещанием была исчерпана, но тысячи и тысячи людей о нем помнили. Дуглас принял меры по защите личной жизни Майка — полиция из С.С. патрулировала изгородь имения Джубала, а машины С.С. курсировали в воздухе и блокировали каждый аэрокар, который пытался сесть. Харшоу с трудом примирился с присутствием надоевших ему караульных.

Что касается телефонных разговоров, то подстанция получила от Джубала список имен людей, с которыми он готов был разговаривать, и держала аппарат в доме на режиме «отказ от разговора, запись» почти все остальное время.

Однако письма прорывались через изгородь беспрепятственно.

Харшоу сказал Джилл, что Майку пора бы повзрослеть и пусть он начнет с чтения своей почты. Джилл может ему помочь. «Но ко мне не приставать, у меня и без того до черта этой проклятой почты».

Полностью остаться в стороне Джубал не сумел: писем было много, а Джилл не всегда знала, что с ними делать.

Даже от сортировки голова шла кругом. Джубал позвонил местному почтмейстеру (без толку), а затем добрался до Бредли, что привело к возникновению наверху «мнения», и поток писем слегка сократился. Теперь они прибывали в мешках уже рассортированные по четырем классам важности, а в отдельном мешке шла почта всех остальных обитателей поместья. Второй и третий классы использовались исключительно для теплоизоляции погреба, где хранили картофель. Когда теплоизоляцию завершили, Джубал велел Дьюку использовать письма для засыпки оврагов.

Проблему представляла почта четвертого класса. Один из пакетов взорвался прямо в почтовом отделении, уничтожив многолетние залежи объявлений «разыскивается» и вывеску «Обращайтесь в соседнее окошко». К счастью, почтмейстер вышел попить кофейку, а его помощница — пожилая дама с больными почками — сидела в туалете. Джубал подумывал о возможности привлечь к обработке пакетов специалистов-минеров.

Такая предосторожность оказалась ни к чему. Майк мог почуять скверну в пакете, не вскрывая его. После этого почта четвертого класса просто оставлялась у входа, Майк некоторое время изучал ее издали и заставлял исчезнуть любой подозрительный пакет. Все остальное Ларри перетаскивал в дом.

Майк любил распаковывать пакеты сам, хотя содержащаяся в них добыча его не очень интересовала. Все, что оказывалось никому не нужным, выбрасывалось в овраг. Сюда входили продукты, так как Джубал не был уверес, что чувство скверны у Майка распространяется и на еду. Майк как-то выпил раствор, использующийся в фотографии, который Дьюк поставил в холодильник. Майк только заметил, что «холодный чай» на этот раз имел привкус, который ему не очень понравился.

Джубал позволял Джилл оставлять все, что она захочет, при условии, что:

а) за это не надо будет платить;

б) не надо подтверждать получение отправителю;

в) не надо возвращать обратно, что бы там ни было написано.

Среди посылок преобладали подарки, но было много и никем не заказанных товаров. Так или иначе, рассуждал Джубал, незатребованное получателем движимое имущество представляет собой попытку использовать «Человека с Марса» в корыстных целях и не заслуживает благодарности.

Исключением была живность, которую Джубал рекомендовал тут же возвращать, кроме тех случаев, когда Джилл гарантировала животным уход и кормежку, а также уверенность, что они не утонут в бассейне.

Самое большое беспокойство причиняла почта первого класса. Просмотрев около бушеля такой корреспонденции, Харшоу выделил следующие категории:

а) просьбы денег — в овраг для борьбы с эрозией;

б) угрожающие письма — хранить, не отвечая, при повторении писем из одного и того же источника — передавать в С.С.;

в) деловые предложения — пересылать Дугласу;

г) письма от сумасшедших — интересные хранить, остальные — в овраг;

д) дружеские — отвечать, если к письму приложен конверт с обратным адресом и маркой, используя форму, подписанную Джилл (Джубал учел, что подпись «Человека с Марса» ценится выше и может рассматриваться как приглашение к дальнейшей бесполезной переписке);

е) «сортирные» — передавать Джубалу (он заключил пари с самим собой, что ни в одном из них не найдется неизвестного ему бранного слова) для истребления, то есть в овраг;

ж) предложения брака и менее формальных отношений — в архив;

з) письма от научных и образовательных учреждений — обращаться, как с письмами категории «д». Если отвечать, то используя форму, где объясняется, что «Человек с Марса» в данное время ничем не может быть полезен. Если же Джилл посчитает, что «отшить» не удастся, то передавать Джубалу;

и) письма от людей, знакомых с. Майком, как, например, от членов команды «Победителя», Президента США и других — передавать Майку и пусть отвечает, как хочет. Упражнение в писании полезно, а упражения в поддержании отношений с людьми — тем более (если нужен совет — пусть спрашивает).

Количество ответов сократилось до нескольких (для Джилл) и изредка одного-двух для Майка. Джилл усвоила, что просмотреть и классифицировать дневную почту можно примерно за час. Первые четыре категории продолжали оставаться самыми многочисленными. Категория «ж» — очень обильная после передачи из Дворца, затем заметно сократилась. Джубал предупредил Джилл, что, хотя Майк лично отвечает лишь на письма знакомых, все же почта, адресованная ему, есть его личное достояние.

На третье утро, после того как система была разработана, Джилл принесла Джубалу письмо категории «ж». Дамы и другие особы женского пола (извращенцы-мужчины тоже), которые пополняли эту категорию, обычно прилагали к письмам свои фотографии. Некоторые из них были таковы, что почти не требовали дополнительных усилий воображения.

Данное письмо содержало фото, которое от воображения работы не требовало ни капли, но зато вызывало совершенно определенные эмоции.

— Босс, вы только посмотрите на это! — воскликнула Джилл. — Умоляю вас!

Джубал прочел письмо.

— Знает, чего хочет. А что думает Майк?

— Он его не видел.

Джубал еще раз глянул на фотографию.

— Тип, который в дни моей юности назывался «титькастая». В сексуальности сомневаться не приходится, в ловкости — тоже. А зачем ты мне это показываешь? Я видал и получше.

— А что мне делать? Хватило бы и одного письма, а тут еще эта омерзительная фотография… Можно я порву ее?

— А что написано на конверте?

— Наш адрес и обратный.

— Кому адресовано?

— Как кому? Валентайну Майклу Смиту, «Человеку с Марса».

— О?! Значит, не тебе?

— Нет, конечно…

— Тогда давай подведем итог. Ты Майку не мать, не дуэнья. Если Майк захочет читать всю свою почту, включая и такое дерьмо, это его право.

— Он читает почти все объявления. Но не хотите же вы, чтоб он читал подобную дрянь? Он невинный ребенок.

— Вот как! А сколько человек он убил?

Вид у Джилл был очень несчастный. Джубал продолжал:

— Если ты хочешь ему помочь, то лучше постарайся внушить, что на убийства в нашем обществе смотрят не очень-то одобрительно. В противном случае он обратит на себя внимание сразу же, как только начнет выезжать в свет.

— Я не думаю, что он очень стремится «выехать в свет».

— А я намерен вышибить его из гнезда, как только он научится летать. Я не считаю возможным, чтобы он провел всю жизнь в заточении, как какой-нибудь арестованный инфант. Во-первых, это невозможно… Майк переживет меня на много, много лет. Но ты права, Майк невинен. Сестра, ты видела ту стерильную лабораторию в Нотр-Дам?

— Я читала о ней.

— Самые здоровые животные в мире, но они не могут жить за стенами лаборатории. Дитя, Майку надо познакомиться с «грязью» и приобрести иммунитет. Когда-нибудь он встретит девку, которая написала это письмо, или ее духовных сестер, и их будут сотни. Что ж, с его славой и красотой он может провести всю жизнь, прыгая из одной постели в другую. Пресечь это не в твоих силах, и я не смогу. Женщины — личное дело Майка. Более того, я не стал бы вмешиваться, хотя подобная жизнь сама по себе глупа, — я имею в виду, что все время повторяешь одни и те же физические упражнения. А как ты думаешь?

— Я?.. — Джилл вспыхнула.

— Может, ты и не находишь их монотонными, это дело не мое. Но если ты не хочешь, чтобы Майк откинул копыта на первой же полутысяче баб, которые захватят его врасплох наедине, тогда не перехватывай его почту. Такое письмо должно его только насторожить. Передай ему весь мешок, ответь на все вопросы и постарайся не краснеть.

— Босс, ваша логика просто возмутительна!

— Ну и как же ты думаешь ее опровергнуть?

— Я собираюсь порвать фото сразу же после того, как Майк его посмотрит.

— А вот этого не надо!

— Что? Может, оно нужно вам?

— Упаси бог! Но Дьюк собирает такие открытки. Если Майку не нужно, отдай Дьюку.

— Дьюк собирает такую дрянь? Он показался мне таким милым.

— Он такой и есть.

— Но… я не понимаю.

Джубал вздохнул.

— Я мог бы объяснять тебе целый день, но ты все равно не поймешь. Моя дорогая, есть аспекты секса, по которым взаимопонимание двух полов нашей расы невозможно. Их иногда инстинктивно грокк через разделяющую нас пропасть особо одаренные индивиды. Но слова тут бесполезны. Поверь мне: Дьюк настоящий рыцарь, но ему эта карточка понравится.

— Я не могу передать ее Дьюку сама — у него могут возникнуть идеи.

— Ханжа! В почте есть еще что-нибудь интересное?

— Нет. Обычное жулье, желающее, чтобы Майк поручился за что-то или согласился дать разрешение на продажу какого-то барахла, якобы одобренного «Человеком с Марса». Один тип требует монополию на пятилетний срок без выплаты отчислений Майку, но зато с его финансовой поддержкой.

— Вот такие нахальные прохвосты мне по душе. Напиши ему, что Майку очень важно снизить налоговые отчисления. Пусть скажет, какую сумму гарантирует нам для списания.

— Вы это серьезно, босс?

— Нет, конечно.сЭтот жулик может заявиться сюда со всем своим семейством. Но зато какая тема для рассказа! Первая!!!

Майк заинтересовался «мерзким» фото. Он грокк (теоретически), что означают и письмо, и фотография, и изучал карточку с тем же восторгом, с каким рассматривал бабочек. Он находил и бабочек, и женщин в высшей степени интересными… Весь мир, который он пытался грокк, был восхитителен, и ему хотелось впитать все как можно глубже, пока он не грокк этот мир во всей полноте.

Майк понимал и механический, и биологический процессы, которые предлагались в письмах, но удивлялся, почему совершенно незнакомым людям потребовалась его помощь в вызревании яиц? Майк знал (но не грокк), что люди совершали ритуал необходимости, «росли теснее», что примерно соответствовало водной церемонии, и ему очень хотелось грокк это.

Но причин торопиться не было. Правда, что значит «торопиться», он не грокк. Он обладал способностью точно выбирать время, но в марсианском смысле: правильное время приходит в результате ожидания. Он замечал, что братья по воде не обладают его способностями обращаться со временем, и часто им приходилось ждать быстрее, чем то сделал бы марсианин. Он, однако, не упрекал людей за подобную неловкость, он просто сам учился ждать «быстрее», чтобы не выставлять на свет человеческие недостатки, и иногда ждал «быстрее» так ловко, что человеку могло бы показаться, будто Майк несется на невероятных скоростях.

Он принял совет Джилл не отвечать на братские предложения женщин, но расценил его как необходимость ждать, возможно, долго — даже целое столетие. Во всяком случае, сейчас было не время, ибо его брат Джилл всегда говорила верно.

Майк согласился, когда Джилл предложила отдать фотографию Дьюку. Он бы и сам так сделал. Он уже видел коллекцию Дьюка, просмотрел ее с интересом, стараясь грокк, почему Дьюк сказал: «У этой мордашка подгуляла, но ты только посмотри на ноги, братишка!» Майку было приятно, что его назвал братишкой один из самых близких, но ноги были как ноги, если не забывать, что у марсиан три ноги, а у людей две (причем это не увечье, напомнил он себе).

Что же касается лиц, то самым прекрасным из всех, которые приходилось видеть Майку, было лицо Джубала — оно у него было свое… Эти молодые женщины из коллекции Дьюка вообще не имели своих лиц. Все молодые женщины на одно лицо, а как же иначе?

Он всегда легко узнавал лицо Джилл: она была первая женщина, которую он увидел, первая женщина — собрат по воде. Майк знал каждую пору на ее носу, каждую почти незаметную морщинку на шее и каждую из них восхвалял по отдельности во время своих сладостных медитаций.

Хотя сейчас он отличал Анни от Доркас и Доркас от Мириам по чертам лица, вначале все было не так. Майк тогда различал их только по росту, по цвету волос и по голосу — голоса всегда разные. А когда случалось, что все трое умолкали одновременно, делу помогало то, что Анни такая высокая, Доркас — маленькая, а Мириам меньше Анни, но больше Доркас. Иногда приходилось прибегать к другим признакам: так, если Анни и Доркас отсутствовали, то Мириам отличал цвет волос; они назывались «красными», хотя это был совсем другой цвет, чем у красных же предметов.

Майк знал, что каждое английское слово имеет несколько значений. Это был факт, к которому следовало привыкнуть, как пришлось привыкнуть к однообразию девичьих лиц… Тем более что если подождать, то возникали различия. Майк теперь мог вызвать в памяти лицо Анни и сосчитать количество пор на ее носу с той же легкостью, что и у Джилл. По существу-то даже яйцо обладает уникальной индивидуальностью и отлично от всех других яиц, где бы и когда бы они ни существовали. Поэтому потенциально каждая девушка обладала собственным лицом, хотя различия могли быть очень малы.

Майк отдал фотографию Дьюку, и радость Дьюка согрела его. Себя Майк этим не обделил. Он мог вызвать в памяти, когда хотел, это лицо, на котором светилось странное отражение прекрасной боли. Он выслушал благодарность Дьюка и с радостью вернулся к своей почте.

Майк не разделял недовольство Джилл лавиной писем. Он прямо-таки купался в них, во всех этих объявлениях страховых компаний и предложениях руки и сердца. Путешествие во Дворец открыло ему глаза на бесконечное разнообразие этого мира, и он настроился все это грокк.

На это потребуются столетия, ему предстоит расти, расти и расти, но торопиться нечего, он грокк, что вечность и постоянные, чудесно изменчивые «сейчас» идентичны.

Он решил не перечитывать энциклопедию «Британика»: почта давала ему более любопытные аспекты мира. Он читал письма, кое-что грокк, остальное запоминал для последующих размышлений, когда дом засыпал. Он начал, думал Майк, грокк «бизнес», «покупку», «продажу» и родственные виды немарсианской деятельности. Энциклопедия же оставляла его «пустым», поскольку (как он грокк

сейчас) каждая статья подразумевала наличие таких знаний, какими он не обладал.

Прибыла почта от мистера Генерального секретаря Джозефа Эджертона Дугласа — чековая книжка и другие бумаги. Его брат Джубал постарался объяснить ему, что такое деньги и как ими пользоваться. Майк ничего не понял, хотя Джубал показал ему, как заполнять чек, дал в обмен на чек деньги и научил их счттать.

Затем внезапно он грокк сотакой ослепительной ясностью, что даже задрожал, что есть деньги. Эти симпатичные картинки и блестящие кругляшки вовсе не «деньги» — это символ идеи, распространенной в человеческой массе и охватившей весь их мир. Эти материальные предметы были не деньгами, а лишь символизировали идею денег в такой же степени, как разделенная вода символизирует понятие «расти ближе». Деньги были такой же абстрактной идеей, как мысли Старейших; это был мощный структурный символ укрепления, оздоровления и сближения.

Майк был потрясен величественной красотой денег.

Движение, обмен, взаимопроникновение символов прекрасны даже в малом — ему вспомнились игры малышни, помогавшие им расти и учиться размышлять, но сейчас его ослепила тотальность, с которой весь мир отражался в единой динамической структуре этого символа. Затем Майк грокк, что Старейшие люди наверняка очень древние, раз им удалось сконструировать такую потрясающую красоту. Он робко надеялся, что ему когда-нибудь будет дозволено встретиться с одним из них.

Джубал поощрял его тратить деньги, и Майк так и делал, с застенчивым нетерпением невесты, готовящейся лечь в брачную постель. Джубал посоветовал ему купить подарки для друзей, а Джилл помогла, начав с установления пределов: один подарок каждому, и определила конечную сумму, которая не должна была превысить третью часть его счета. Майк же сначала вознамерился потратить все.

Он понял, как трудно бывает тратить деньги. Существовало множество вещей, таких удивительных и таких недоступных для понимания. Окруженный каталогами из Маршалл-Филдс, Гинзы, Бомбея и Копенгагена, он чувствовал себя тонущим в изобилии. Даже одного каталога «Сире и Монтгомери» было более чем достаточно. Помогла Джилл.

— Нет, Дьюку трактор не нужен.

— Но Дьюк любит тракторы.

— У него уже есть один. Вернее, у Джубала есть, что одно и то же. Ему бы понравился один из тех миленьких бельгийских одноколесных велосипедов. Он мог бы его разбирать и собирать целыми днями. Но и это слишком дорого. Майк, милый, подарки не должны быть дорогими. Разве только, если ты хочешь, чтобы какая-нибудь девчонка пошла за тебя замуж или что-то в этом роде. Подарок должен показать, что ты считаешься со вкусом человека, которому его преподносишь. Даришь то, что ему нравится, но такое, что вряд ли он когда-нибудь купит сам.

— Как это?

— Вот в том-то и проблема. Подожди, я вспомнила… что-то из сегодняшней утренней почты. — Она вернулась почти сразу же. — Нашла! Слушай: «Современная Афродита». Альбом-люкс женской красоты. Великолепные красочные стереоснимки, принадлежащие лучшим в мире мастерам фотокамеры. Примечание: данный альбом по почте не пересылается. Не принимаются заказы из следующих штатов…» Гм… Пенсильвания есть в списке, но мы найдем способ это обойти. Насколько я знаю вкусы Дью- ка, он будет в восторге.

Подарок был доставлен с помощью патрульной машины С.С. В последующие дни в рекламе появилось добавление: «Доставлен «Человеку с Марса» по специальной договоренности», что очень понравилось Майку и сильно расстроило Джилл.

Выбирать подарок Джубалу оказалось для Джилл тяжелым испытанием. Что подарить человеку, у которого есть все, что он хочет и что можно купить за деньги? Три волшебных желания? Источник вечной молодости, который безуспешно искал Понсе де Леон? Смазку для его скрипящих суставов? Или один золотой день юности? Джубал давно отказался держать домашних животных, так как уже

пережил многих своих любимцев и, что еще хуже, боялся, что любимцы переживут его и останутся сиротами. Они посоветовались с остальными.

— Пустяки, — сказал Дьюк. — Разве вы не знаете? Босс любит статуи.

— Вот как? — удивилась Джилл. — Но я здесь не видела ни одной скульптуры.

— То, что он любит больше всего, — не продается. Он говорит, что дерьмо, которое делают теперь, не годится даже для свалки. И любой болван с ацетиленовой горелкой и астигматизмом сейчас именует себя скульптором.

Анни кивнула.

— Дьюк прав. А ответ мы поищем в книгах библиотеки Джубала. — Анни принесла три книги, вид которых, как ей казалось, свидетельствовал, что их листают чаще всего. — Хм… — сказала она, — боссу нравятся все скульптуры Родена. Майк, если б ты смог купить одну из них, какую бы ты выбрал? Вот очень славная — «Вечная весна».

Майк посмотрел на «Весну» и стал перелистывать книгу.

— Вот эту.

— Что?! — Джилл прямо всю передернуло. — Майк, но она ужасна! Я надеюсь, что помру задолго до того, как стану похожа на нее.

— Она прекрасна, — сказал Майк твердо.

— Майк, — протестовала Джилл, — у тебя извращенный вкус, ты хуже Дьюка.

Обычно такой упрек, особенно со стороны Джилл, заставил бы Майка замолчать и провести в попытках грокк свою ошибку всю ночь. Но в данном случае он чувствовал себя уверенно. Эта статуя была как дыхание Родины. Хотя изображала она женщину, создавалось впечатление близости Старейшего, который мог быть ее творцом.

— Она прекрасна, — сказал он, — у нее есть собственное лицо. Я — грокк.

— Джилл, — медленно сказала Анни, — Майк прав.

— Как? Анни! Неужели тебе нравится это?

— Она ужасает меня. Но книга сама раскрывается в трех местах. Ту страницу он смотрел чаще двух остальных. Вот на эту — «Кариатида, упавшая под тяжестью своего камня» — Джубал смотрит очень часто. Но самая любимая — эта.

— Я покупаю ее, — решительно сказал Майк. Анни позвонила в музей Родена в Париже, и только галльская галантность удержала парижан от хохота. Продать одну из работ Мастера? Дорогая леди, они не только не для продажи. Их нельзя даже копировать.

Но для «Человека с Марса» и невозможное — возможно. Анни позвонила Бредли; через два дня он позвонил ей. В качестве знака доброй воли французское правительство, с условием, что данный экземпляр никогда не будет выставляться, согласилось передать Майку точную до микрона бронзовую фотопантограмму в натуральную величину скульптуры «Та, которая была прекрасной Омиер».

Джилл помогала выбирать подарки для девушек. Когда Майк спросил, что бы она хотела для себя, она ответила, что он не должен ей покупать ничего.

Майк уже начал понимать, что, хотя его собратья по воде говорят верно, иногда они говорят вернее, чем в других случаях. Он посоветовался с Анни.

— Джилл сказала так, как должна была сказать, милый, но ты обязательно должен сделать ей подарок… хм… — Анни выбрала то, что его очень удивило. Джилл уже пахла так, как должна была пахнуть Джилл.

Когда подарок прибыл, его скромные размеры и кажущаяся малозначимость еще больше огорчили Майка. А когда Анни заставила его понюхать, прежде чем отдать подарок Джилл, Майк прочно утвердился в сомнениях: запах был сильный и вовсе не походил на запах Джилл.

Джилл, была в восторге от духов и захотела его тут же расцеловать. Целуя ее, Майк грокк, что подарил то, что нужно, и поэтому они стали еще ближе. Когда она, надушенная, вечером явилась на ужин, Майк открыл, что по совершенно непонятной причине, благодаря подарку, Джилл пахла как Джилл, только еще прекраснее. И самое удивительное было то, что Доркас поцеловала его и шепнула:

— Майк, милый, мое неглиже просто очаровательно, но, может, когда-нибудь ты подаришь мне духи?

Майк не мог грокк, зачем Доркас духи. Доркас пахла иначе, чем Джилл… поэтому духи ей не годятся… да и не хочет он, чтобы Доркас пахла так же, как пахнет Джилл… Он хочет, чтобы Доркас пахла как Доркас.

Вмешался Джубал:

— Перестань липнуть к мальчику и дай ему поесть. Доркас, от тебя и так несет, как от кошки из марсельского борделя. В доме хватает этой вони и без Майковых подарков.

— А вы, босс, не лезьте в чужие дела.

Все было загадочно. Почему Джилл может пахнуть еще сильнее и все равно, как Джилл? Почему Доркас хочет пахнуть, как Джилл, хотя она пахнет, как Доркас? И почему Джубал сказал, что Доркас пахнет кошкой? В имении жила кошка (не домашняя, а совладелица). Иногда она заходила в дом и изредка соглашалась принять дань. Кошка и Майк грокк друг друга. Майк счел ее хищные мысли очень славными и по духу своему близкими к марсианским. Он открыл, что имя кошки (Фридрих Вильгельм Ницше) было вовсе не кошачьим, но Майк об этом никому не сказал, так как настоящее ее имя выговорить не мог. Он только слышал, как оно звучало в ее собственном мозгу.

Кошка пахла совсем иначе, чем Доркас.

Дарить подарки было Благо. И Майк понял истинную цену денег. Но он не забывал и о других вещах, которые намеревался грокк. Джубал уже два раза отказывал сенатору Буну, но Майка не ставил в известность об этом, а Майк ничего не заметил: его понимание времени не связывало выражение «следующее воскресенье» с определенной датой. Однако новое приглашение было прислано прямо на имя Майка. Бун под давлением архиепископа Дигби сообразил, что Харшоу просто тянет.

Майк принес письмо Джубалу.

— Ну и что? — рявкнул Джубал. — Хочешь идти? Ты не обязан выполнять их требования. Можешь послать их к черту.

Аэротакси с пилотом (Харшоу не доверял роботопило-там) было заказано на утро следующего воскресенья, чтобы доставить Майка, Джилл и Джубала в храм архангела Фостера Церкви Нового Откровения.

Глава 23

По пути к храму Джубал старался предостеречь Майка, но от чего именно, Майк так и не понял. Он слушал, но пейзажи отвлекали его внимание, поэтому Майк принял компромиссное решение — отложил все, что сказал Джубал, в запасник своей памяти.

— Слушай, мальчуган, — наставлял его Джубал, — эти фостериты охотятся за твоими деньгами. И за престижем, который возрастет, если «Человек с Марса» присоединится к их церкви. Они за тебя примутся, но ты должен держаться стойко.

— Прошу прощения?

— Черт, да ты же не слушаешь!

— Извини, Джубал.

— Ладно. Давай посмотрим на это дело так. Религия — утешение для многих, и можно предположить, что в какой-то из религий заключена абсолютная истина. Но часто религиозность — всего лишь разновидность тщеславия. Вера, в которой я был воспитан, утверждала, что я лучше других людей. Я — «спасен», а они — «прокляты». Нас осеняет милость Господня, а все остальные — язычники. Под язычниками же они подразумевали таких, как наш брат Махмуд. Невежественные олухи, которые никогда не мылись и сеяли кукурузу при луне, претендовали на то, что им известны ответы на все проблемы Вселенной. Это давало им право смотреть на всех чужаков свысока. Наши гимны просто распирает самодовольство и самолюбование от того, на какой короткой ноге мы с богом, какое высокое мнение сложилось у него о наших персонах, и сколько горя хлебнут все прочие в Судный День.

— Джубал, — запротестовала Джилл, — он же не грокк это.

— А? Извините. Моя семья мечтала сделать из меня проповедника. Думаю, это сказывается.

— Еще как!

— Не дерзи, девочка. Из меня получился бы неплохой проповедник, если бы я не приобрел идиотскую привычку читать. Немножко больше самоуверенности и чуть-чуть побольше невежества превратили бы меня в знаменитого евангелиста. Черт! То место, куда мы летим, могло бы называться Храмом Архангела Джубала!

Джилл вздрогнула.

— Джубал, ну не надо. Разве можно говорить о таких вещах после сытного завтрака?!

— А я говорю серьезно. Мошенник знает, что он лжет, и это ограничивает масштабы его деятельности. А вот удачливый шаман верит тому, что говорит, а вера заразительна, и для его влияния никаких границ не существует. Мне не хватало веры в свою непогрешимость. Из меня не вышел бы пророк… Только критик — что-то вроде третьеразрядного пророка со всеми заблуждениями, присущими этому сорту людей. — Джубал нахмурился. — Вот потому-то меня и беспокоят фостериты, Джилл. Я думаю — они искренни. А Майк… он клюет на искренность.

— И что они сделают, как вы думаете?

— Попробуют обратить его. А затем наложат лапу на его богатство.

— Мне казалось, что вы все так организовали, что это никому не удастся.

— Нет. Просто никто не может захапать без его на то разрешения. Да и Майк в большинстве случаев не может отдать свои деньги без ведома правительства. Однако дарение политически могущественной Церкви — дело совершенно иного рода.

— Не понимаю почему?

Джубал скривился.

— Моя дорогая, в юридическом отношении религия — область совершенно особая. Церковь может все, что доступно любой организации, но при этом без всяких ограничений. Она не платит налогов, она не публикует данных о доходах и расходах, она не может быть подвергнута обыску, инспекции и контролю. И кроме того, церковь — это все то, что пожелает назвать себя церковью. Были попытки провести границу между «подлинными» религиями, обладающими неприкосновенностью, и «культами». Оказалось, что это невозможно, разве что объявить какую-то религию государственной… а это лекарство хуже самой болезни. И то, что осталось от Конституции США, и Договор о Федерации утверждают право всех церквей на неприкосновенность, особенно если те командуют большим количеством избирателей. Если бы Майк перешел к фос-теритам… и составил бы завещание в пользу Церкви, то тогда фраза «отправился на Небо на восходе солнца» прозвучала бы с такой же неизбежностью, как неизбежны богослужения по воскресеньям.

— О Господи! А я-то думала, что он в безопасности.

— Нет безопасности по сию сторону могилы.

— Ну и что же вы намерены делать, Джубал?

— Ничего. Буду выжидать.

Майк отложил в памяти этот разговор, не пытаясь его грокк. Он относил вопрос, лежавший в его основе, к простейшим, если обсуждать его на марсианском языке, но удивительно скользким — на английском. Поскольку даже с братом Махмудом ему не удалось достичь общего грокк этой проблемы, так как всеобъемлющая марсианская концепция «Ты есть бог» в переводе звучала неполно и неверно, то, видимо, оставалось только ждать. На этот раз ожидание должно принести свои плоды. Его брат Джилл изучает марсианский, и он ей все разъяснит. Они будут грокк вместе.

Сенатор Бун встретил их на посадочной площадке храма.

— Привет, друзья! Пусть Всеблагой Господь благословит вас в этот дивный день отдохновения от трудов! Мистер Смит, я счастлив видеть вас снова. И вас тоже, доктор. — Он вынул сигару изо рта и взглянул на Джилл. — А эту юную леди не видел ли я во Дворце?

— Да, сенатор. Я — Джиллиан Бордмен.

— Так я и думал, милая. Вы спасены?

— Хм… боюсь, что нет, сенатор.

— О, это никогда не поздно. Мы будем счастливы, если вы посетите службу для ищущих во внешнем храме… я отыщу хранителя, и он вас проведет. Мистер Смит и док пройдут прямо в святилище.

— Сенатор…

— А? Что вы хотите, док?

— Если мисс Бордмен не может посетить святилище, лучше и мы прослушаем службу для ищущих. Она медсестра мистера Смита.

Бун забеспокоился.

— Он болен? Джубал пожал плечами.

— Как его врач, я предпочитаю, чтобы с нами была медсестра. Мистер Смит еще не привык к нашей планете. А почему бы не спросить его самого? Майк, ты хочешь, чтобы Джилл пошла с нами?

— Да, Джубал.

— Но… ну хорошо, мистер Смит. — Бун опять вынул изо рта сигару, вложил два пальца в рот и свистнул. — Херувима сюда!

Тут же подлетел подросток лет десяти. Он был облачен в короткую и широкую тунику, узкие штаны, кеды и имел маленькие крылышки. Были там еще золотые локоны и ясная улыбка. Джилл подумала, что ребенок почти так же мил, как реклама имбирного эля.

Бун приказал:

— Лети в контору святилища и скажи дежурному стражу, что мне нужен еще один знак пилигрима, пусть его доставят прямо к воротам святилища. Пароль — «Марс».

— Марс, — повторил мальчик, отдал Буну скаутский салют и сделал шестидесятифутовый прыжок над толпой. Джилл поняла, почему туника казалась такой широкой — под ней скрывалось приспособление для прыжков.

— Эти знаки у нас на особом учете, — заметил Бун. — Вы бы удивились, узнав, сколько грешников готовы насладиться Божественной Радостью, не смыв с себя пятен греха… Мы тут побродим да посмотрим как и что, пока не доставят третий значок.

Они прошли через храм, попав в длинный и высокий холл. Здесь Бун остановился.

— Я хочу, чтоб вы хорошенько поняли. Умение показать товар лицом необходимо даже в служении Господу. Любой турист — неважно, идет он на богослужение для ищущих или нет, а службы идут по двадцать четыре часа в сутки — неизбежно попадает сюда. И что он видит? Кругом сколько хочешь счастливых шансов. – Бун показал на игральные автоматы, стоявшие вдоль двух стен. – Бар и закусочная с моментальным обслуживание находятся в дальнем конце, но он не получит выпивка, пока не пройдет сквозь строй автоматов. Должен вам сказать, что надо быть закоренелым грешником, чтобы пройти этот путь, не растратив всю мелочишку… Но мы не отбираем у него деньги, не дав ему ничего взамен. Вот посмотрите… - Бун протолкался к автомату и похлопал по плечу игравшую женщину. – А ну-ка, дочь моя.

Женщина посмотрела на него, возмущение на ее лице сменилось улыбкой.

— Пожалуйста, пожалуйста, епископ.

— Благослови вас Господь! Заметьте, - продолжал Бун, вкладывая в прорезь автомата четвертак, - выдаст ему машина что-нибудь в мирских ценностях или нет, грешник все равно будет вознагражден благословением и сувенирным священным текстом.

Жужжание автомата смолкло. В окошечко появилась надпись: «БОГ БДИТ И ВИДИТ ТЕБЯ».

— Тут воздается трижды к одному, - сказал Бун и выудил свой выигрыш из специального отделения. – А вот и ваш текст. – Он оторвал билетик и вручил Джилл. – Держите, юная леди, и внемлите.

Джилл удалось бростить беглый взгляд на билетик, прежде чем убрать его в сумочку: «Но брюхо грешника набито нечистотами. Н.О. XXII, 17».

— Заметьте, - продолжал Бун, - что выигрыш выдается жетонами, а не деньгами, кабинка же казначея находится вон там, в самом дальнем конце, за баром. Таким образом, у вас есть уйма возможностей внести свою добровольную лепту на милостыню и другие добрые дела. И каждый раз грешник будет получать на свои вложенные деньги выигрыши, сопровождаемые благословениями. Кумулятивный эффект огромен! Многие из наших самых верных членов паствы начинали свой путь именно здесь, в этой комнате.

— В этом я не сомневаюсь, - согласился Джубал.

— Особенно, если им удается сорвать банк. Понимаете, любая комбинация — это уже благословение, но «банк» — это когда в окошечках появляются три Божественных ока. Прямо вам говорю, когда они видят, как все три ока выстраиваются в линию и смотрят на них, а с небес начинает сыпаться манна, то тут грешники начинают задумываться. Некоторые даже теряют сознание. Вот, мистер Смит, — Бун передал Майку один из жетонов, — пустите-ка его в оборот.

Майк замешкался. Джубал взял жетон — он вовсе не хотел, чтобы мальчик стал жертвой «однорукого бандита».

— Дайте-ка я попробую, сенатор. — И опустил жетон в прорезь.

Майк немного растянул чувство времени и проник внутрь машины, стараясь понять, как она работает. Он был слишком застенчив, чтобы играть самому.

Но когда Джубал нажал на ручку, Майк увидел, как вращаются цилиндры, заметил нарисованные на них глаза, и ему стало интересно, что это за штука «банк». У этого слова было, насколько он знал, три значения. И ни одно из них сюда не подходило. Вовсе не намереваясь вызвать сенсацию, он замедлил вращение колес, а потом и совсем остановил их так, чтобы глаза выглянули в окошко.

Раздался звон колокола, хор исполнил «Осанну», автомат озарился сиянием и начал выбрасывать из прорези жетоны. Бун продемонстрировал полный восторг:

— Благослови вас Господь, док! Сегодня у вас большой день! Ну-ка положите один жетон обратно, чтобы «снять» автомат с банка.

Он взял один жетон и вложил его в прорезь. Майку стало интересно, что же все-таки происходит, и он снова выровнял глаза в одну линию. Все повторилось снова, за исключением того, что водопад жетонов превратился в жалкую струйку. Бун уставился на машину с недоверием.

— Ну… будь я благословен! Выигрыш два раза подряд невозможен. Но я лично присмотрю, чтобы вы получили за оба. — И он быстро вложил в прорезь еще один жетон.

А Майку все еще хотелось понять, почему это «банк», и снова глаза вытянулись в одну линию.

Бун отказывался верить своим глазам. Джилл сжала руку Майка и шепнула:

— Майк, прекрати это.

— Но, Джилл, я же видел…

— Не разговаривай. Прекрати. Ох и задам же я тебе, когда вернемся домой.

Бун задумчиво произнес:

— Я боюсь назвать это чудом. Может быть, просто машине нужен ремонт. — Он закричал: — Херувим, сюда! — И добавил: — Во всяком случае, попробуем снять его с позиции банка, — после чего опустил в прорезь еще один жетон.

Без вмешательства Майка в окошечках появилась надпись: «ФОСТЕР ЛЮБИТ ТЕБЯ». Явился Херувим и сказал:

— Счастливого дня! Вам нужна помощь?

— Три банка! — ответил ему Бун.

— ТРИ?!

— А ты что, не слышал музыки? Может, ты оглох? Мы будем в баре. Принеси деньги туда. И пусть кто-нибудь проверит машину.

— Слушаюсь, епископ.

Бун поспешно увел их в бар.

— Надо вас отсюда поскорее увести, — сказал он жизнерадостно, — а то вы доведете нашу церковь до банкротства. Док, вам всегда так везет?

— Всегда, — ответил Харшоу скромно. Про себя же он подумал, что и в самом деле не уверен, имеет ли Майк отношение к происходящему. Но ему очень хотелось, чтобы дело на этом и закончилось.

Бун подвел их к стойке с табличкой «Заказано» и сказал:

— Пожалуй, подойдет. А может, юная леди желает посидеть?

— Нет. Тут хорошо (…только назови меня еще раз юной леди, и я спущу на тебя Майка).

Подскочил бармен:

— Счастливый день! Вам, как обычно, епископ?

— Двойной. А вам чего, док? И мистеру Смиту? Не стесняйтесь, вы — гости самого архиепископа.

—Бренди, благодарю вас. И с водой.

— Бренди, благодарю вас, — повторил Майк и добавил: — Только без воды, пожалуйста. — Майку почему-то здесь пить воду не хотелось.

— Вот  это   по-нашему!   —   воскликнул  довольный Бун. — Кто пьет крепкий спирт — в том крепкий дух! Не какая-нибудь вода! Шутка. Вы поняли? — Он ткнул Джубала пальцем под ребро. — А что пьет юная леди? Колу? Молочко? Чтоб щечки заалели? Или настоящий напиток Счастливого дня, который пьют настоящие мужчины?

— Сенатор, — осторожно спросила Джилл, — ваше гостеприимство распространяется на мартини?

— Ну еще бы! Лучший в мире мартини — мы не пользуемся вермутом. Вместо этого мы его благословляем. Двойной мартини для юной леди! Благослови тебя бог, сынок, и поторопись. Времени у нас мало. Разве что пропустишь один стаканчик, а потом нам еще предстоит отдать дань уважения архангелу Фостеру и послушать в святилище самого архиепископа.

Принесли напитки и выигрыш за сорванный банк. Они выпили под благословение Буна, а потом Бун начал спорить из-за трехсот долларов, настаивая, чтобы Джубал взял их себе. Джубал уладил спор, положив выигрыш в урну для доброхотных деяний.

Бун с довольным видом закивал головой.

— Бог вам воздаст за это, док… Мы вас еще спасем. Выпьем же, друзья, еще по стаканчику!

Джилл надеялась, что кто-нибудь скажет «да». Джин был здорово разбавлен водой, но теплота, разлившаяся по желудку, несколько смягчила настроение Джилл. Никто, однако, не выразил согласия, и поэтому Бун повел их по пандусу мимо плаката, гласившего: «Доступ ищущим и грешникам категорически воспрещен. Остановись. Это касается ТЕБЯ!»

За плакатом находилась калитка. Бун сказал ей:

— Епископ Бун и три пилигрима, гости архиепископа.

Калитка открылась. Бун провел их по плавно закругляющемуся коридору в комнату. Комната была большая, очень пышно обставленная и напомнила Джилл почему-то залы похоронных контор, с той лишь разницей, что здесь звучала веселая музыка. Темой служили «Колокола Радости» с добавлением ритмики Конго. Джилл почувствовала, что готова пуститься в пляс. Дальняя стена была стеклянная, причем стекло совершенно прозрачное, почти невидимое. Бун деловито сказал:

— Вот, друзья, мы находимся в присутствии. Можете не становиться на колени, но если вам угодно, пожалуйста. Большинство пилигримов колени преклоняют. А вот это ОН, такой, каким был призван на Небо. — Бун указал своей сигарой. — Смотрите, совсем как живой! Сохранен дивным чудом, плоть нетленна. А это то самое кресло, сидя в котором он писал свои «Послания»… В этой позе он и был призван на небо. Его никуда не передвигали — храм построен вокруг него. Естественно, снесли старую церковь, но ее священные камни сохранены.

Глядя на них с расстояния около двадцати футов, в кресле, удивительно похожем на трон, сидел старик. Выглядел он как живой… и странным образом напомнил Джилл старого козла на ферме, где она жила маленькой в летние месяцы — отвисшая нижняя губа, бородка, яростные жесткие глаза. Джилл почувствовала, как по коже пробежали мурашки. Архангел Фостер вызвал у нее крайне неприятные ощущения.

Майк спросил по-марсиански:

— Мой брат, это Старейший?

— Не знаю, Майк, говорят — да.

Он ответил:

— Я не грокк Старейшего.

— Я же тебе сказала — не знаю.

— Я грокк скверну.

— Майк! Помни!

— Да, Джилл.

— Что он говорит, юная леди? — спросил Бун. — Какой вопрос вас интересует, мистер Смит?

Джилл быстро вмешалась:

— Так, пустяки. Сенатор, можно мне выйти? Мне нехорошо.

Она еще раз взглянула на тело. Над ним вздымались облака, солнечный луч прорезал их и высветил лицо. С изменением освещения выражение мумии, казалось, изменилось, и глаза блеснули живым огнем. Бун сказал успокаивающе:

— Да, по первому разу он нередко производит такое впечатление. А попробовали бы вы постоять на галерее ищущих там внизу да посмотреть вверх и послушать тамошнюю музыку. Мощная музыка, с тонировкой подсознания, как мне говорили. Она напоминает им об их грехах. А эта комната — комната Радостных Размышлений — комната для медитаций высших служителей Церкви. Я часто прихожу сюда посидеть и выкурить сигару, если чувствую себя не в своей тарелке.

— Сенатор, я прошу вас…

— О, конечно! Подождите за дверью, милая. Мистер Смит, а вы можете оставаться здесь сколь угодно долго.

— Сенатор, — вмешался Джубал, — а не лучше ли нам всем отправиться на богослужение?

Они вышли. Джилл трясло, она ужасно боялась, что Майк выкинет какой-нибудь номер с этим жутким экспонатом и тогда их всех линчуют на месте.

Два стража преградили им путь скрещенными копьями у портала святилища. Бун сказал укоризненно:

— Ну, ну… эти пилигримы — личные гости архиепископа. Где их значки?

Были предъявлены значки, а вместе с ними были вручены и номера мест. Почтительный служка сказал:

— Вот сюда, епископ. — И повел их по широкой лестнице к центральной ложе, расположенной как раз против сцены.

Бун остановился.

— Проходите первой, юная леди.

Бун явно хотел сесть рядом с Майком, но Харшоу победил, и место Майка оказалось между Джубалом и Джилл, место же Буна — у прохода.

Ложа была великолепна: кресла, сами принимавшие нужную форму, пепельницы, откидные столики для напитков. Они сидели над паствой и всего лишь в сотне футов от алтаря. Перед алтарем молодой священник старательно подогревал энтузиазм аудитории, приплясывая под музыку, вскидывая и резко опуская могучие мускулистые руки со сжатыми кулаками. Его сильный бас время от времени заглушался хором, а затем гремел, как колокол, изгоняющий дьявола:

— А ну-ка приподнимите задницы! Вы что, хотите, чтоб дьявол запустил в вас когти, пока вы дрыхните?!

От правого прохода вилась волна змеиного танца, она перекинулась на первые ряды и пошла, пошла по центральному проходу назад; тысячи ног грохотали об пол, повинуясь выкрикам и взмахам рук священника и синкопам хора… Грохот ног… грохот… стоны! Джилл чувствовала, как ритм захватывает ее, ей хотелось принять участие в этом танце, в который вступали все новые и новые десятки людей, повинуясь граду злобных насмешек энергичного молодого священника.

— Этот парень подает большие надежды, — одобрительно сказал Бун. — Я участвовал в богослужении в паре с ним и могу авторитетно заявить, что он умеет довести толпу до кипения и вручает вам ее с пылу с жару. Достопочтенный Джаг Джейкермен — раньше играл левого полузащитника у «Овнов». Да вы его, наверное, видели.

— Боюсь, что нет, — сознался Джубал, — я не интересуюсь футболом.

— Не может быть! Знаете, во время футбольного сезона большинство верующих остается здесь после службы, едят свой ленч прямо на скамейках и смотрят футбол. Заалтар- ная стена опускается, и прямо перед вами — самый большой в мире стереоэкран. Кажется, что игра идет прямо у вас под самым носом. Качество приема куда лучше, чем дома. Ну а когда смотришь в толпе, дело идет веселее и удовольствия получаешь несравненно больше. — Он свистнул. — Эй, Херувим!

Их провожатый возник почти мгновенно.

— Да, епископ?

— Сынок, ты удрал так быстро, что я не успел сделать тебе заказ.

— Извините меня, епископ.

— Извинения вряд ли помогут тебе попасть в рай. Ладно, возвеселись, сынок. Нажми-ка свою пружину и давай скок-поскок! Вам всем то же самое, друзья? — Он сделал заказ и добавил: — Принеси еще пригоршню моих сигар, спроси у главного бармена.

— Сию минуту, епископ!

— Благослови тебя Господь, сынок. Подожди-ка… — Спираль змеиного танца проходила как раз под ними. Бун наклонился, сложил ладони рупором, и голос его заглушил шум: — Дон! Эй, Дон! — Какая-то женщина внизу подняла лицо, и он помахал ей. Она улыбнулась. — Добавь-ка к заказу еще виски с лимоном… и валяй по-быстрому.

Женщина появилась почти одновременно с напитками. Бун принес для нее стул из заднего ряда.

— Друзья, познакомьтесь с мисс Дон Ардент. Моя дорогая, это — мисс Бордмен, вон та юная леди в углу, а это, значит, доктор Джубал Харшоу, что сидит рядом с тобой.

— Неужели? Доктор, я считаю ваши рассказы просто божественными.

— Благодарю вас.

— Нет, нет, правда. Я почти каждый вечер слушаю их запись, и она погружает меня в тихий сон.

— Вряд ли писатель может ожидать большей похвалы, — сказал Джубал, сохраняя серьезное выражение лица.

— Ладно, хватит, Дон, — вмешался Бун, — а молодой человек между ними — мистер Валентайн Майкл Смит, «Человек с Марса».

Глаза у нее раскрылись широко-широко.

— О боже мой!

Бун заржал.

— Господь с тобой, дитя. Мне, кажется, удалось удивить тебя.

Она робко спросила:

— Неужели вы действительно «Человек с Марса»?

— Да, мисс Дон Ардент.

— Зовите меня просто Дон. О боже мой, никак не верится!

Бун похлопал ее по руке.

— Разве ты не знаешь, что не верить епископу грех?

Моя дорогая, а как бы ты отнеслась к тому, чтобы помочь вести «Человека с Марса» к Свету?

— Ох, с наслаждением!

«…Еще бы не с наслаждением, хитрая ты сучка», — подумала Джилл.

Джилл начала злиться, еще когда мисс Ардент только присоединилась к ним. Платье этой женщины было с длинными рукавами, закрытое, матовое и в то же время ничего не скрывало. Материя выделкой напоминала трикотаж, цвет почти не отличался от загорелой кожи Дон, и Джилл была уверена, что под платьем и есть одна только кожа, если не считать самой мисс Ардент, которой было, кстати, довольно много. Платье выглядело нарочито скромным в сравнении с платьями большинства женщин — членов паствы. Некоторые из них, казалось, вот-вот выскользнут из одежды.

Джилл подумала, что мисс Ардент выглядит так, будто она только что вылезла из постели и не возражала бы вернуться обратно… Только с Майком… Прекрати подсовывать ему свои телеса, дешевая подстилка!

Бун сказал:

— Я поговорю об этом с архиепископом, девочка. А теперь иди обратно и возглавляй парад. Джагу нужна твоя помощь.

— Слушаюсь, епископ. Было приятно познакомиться с вами, доктор и мисс Бордмен. Надеюсь, мы увидимся, мистер Смит. Я буду молиться за вас. — И она удалилась, покачивая бедрами.

— Отличная девушка, — сказал довольный сенатор. — Вам когда-нибудь приходилось видеть ее номер, док?

— Кажется, нет. А чем она занимается?

— Вы не знаете?

— Нет.

— Разве вы не слышали ее имени? Это Дон Ардент — самая вьщающаяся из всех профессиональных звезд стриптиза Баха-Калифорнии (Штат Мексики на северо-западе Тихоокеанского побережья), вот кто она такая. Работает в круге света от прожектора с диафрагмой, и когда на ней остатся один туфли, свет падает только на ее лицо, а все остальное невидимо. Очень эффектно. И в высшей степени духовно. Разве можно поверить, глядя сейчас на это дивное лицо, что она когда-то была исключительно аморальной женщиной?

— Я бы в это ни за что не поверил.

— Нет, нет, точно. Именно такой она и была. Спросите у нее. Она вам все скажет. А еще лучше, приходите на обряд очищения для ищущих — я вам дам знать, когда она будет принимать участие. Знаете, когда она кается — это помогает другим женщинам преодолеть свою робость, чтобы публично сознаться в своих грехах. И она от этого не страдает, ей радостно сознавать, что она помогает другим. Она очень предана делу и каждую субботу вечером вылетает сюда после своего последнего шоу, чтобы выступить в воскресной школе. Она преподает в классе Радости для юношей, и посещаемость в нем выросла втрое после того, как она приступила к делу.

— Вот этому я могу поверить, — согласился Джубал. — И сколько же лет этим счастливым юношам?

Бун расхохотался.

— Вам-то меня не обмануть, старый хитрец. Кто-то вам выдал девиз класса Дон: «Никто не может быть так стар, чтобы не стать молодым».

— Нет, серьезно…

— Вам туда не попасть, пока не увидите Свет и не пройдете через Очищение. Это ведь единственная истинная Церковь, пилигрим, а не те ловушки сатаны, не те вонючие ямы беззакония, которые зовутся церквями, чтобы склонять опрометчивых в идолопоклонство и прочие непотребства. К нам нельзя зайти «на часок», чтобы убить время, пока идет дождь, — сначала вам придется спастись. Практически… Ой-ой, нас предупреждают… включаются камеры… — Во всех углах огромного зала замигали огоньки. — Ну, Джаг подготовил их как надо. Сейчас дело пойдет.

Змеиный танец втягивал в себя все большее число участников. Немногие оставшиеся сидеть аплодировали в такт и подпрыгивали на своих скамьях. Служители торопились, чтобы успеть поднять упавших, многие из которых — преимущественно женщины — корчились, изо рта у них шла пена. Таких клали у алтаря, где они бились, как рыбы на песке. Бун указал сигарой на костлявую рыжую женщину лет сорока в изорванном платье.

— Видите эту женщину? Вот уже год, как каждую службу на нее снисходит Дух. Теперь с ее помощью к нам нередко обращается сам архангел Фостер… Когда это бывает, нужно не меньше четырех здоровых мужчин, чтобы удержать ее. Она может быть призвана на небо в любую минуту и готова к этому. Кто-нибудь хочет еще выпить? Бар работает хуже, когда камеры приходят в действие и начинается вот такое движение.

Майк позволил снова наполнить свой стакан. Он не разделял отвращения Джилл к этой сцене. Его очень огорчало то обстоятельство, что «Старейший» оказался просто испорченной пищей. Но это он отложил в памяти, а сейчас упивался неистовством, бушевавшим внизу. Оно так живо напомнило ему Марс, что он одновременно чувствовал тоску по дому и ощущал тепло домашнего очага. Ни одна деталь не была марсианской, все было совершенно не так, и все же он грокк нарастающее сближение, не менее реальное, чем при водном обряде, и такое мощное по количеству участников и по интенсивности, какого он еще не встречал за пределами своего Гнезда. Как бы он хотел, чтобы кто-нибудь пригласил его присоединиться к тем, кто прыгал и извивался там внизу. Ноги просто чесались от желания принять участие в пляске.

Он увидел мисс Дон Ардент. Может быть, она пригласит его? Ему не надо было узнавать ее по росту или по комплекции, хотя по росту и общему силуэту она в точности походила на Джилл. У мисс Дон Ардент было собственное лицо, и ее боли, печали и желания четко проступали на нем под улыбкой. Он подумал о том, не захочет ли мисс Дон Ардент когда-нибудь разделить с ним стакан воды. Сенатор Бун надоел ему. И Майк был рад, что Джубал не посадил сенатора рядом с ним. И очень жалел, что Дон Ардент отослали прочь.

Мисс Ардент даже не подняла глаз. Процессия беснующихся унесла ее. Человек на платформе поднял обе руки; огромный зал затаился. Человек резко и сильно бросил руки вниз.

— Кто счастлив?]

— МЫ СЧАСТЛИВЫ!

— Почему?

— БОГ… ЛЮБИТ НАС!

— Кто вам это сказал?

— ФОСТЕР СКАЗАЛ НАМ ЭТО!

Мужчина упал на колени и поднял один кулак.

— Дайте мне услышать рык льва!

Они ревели, они выли, они вопили в такт движениям кулака, игравшего роль дирижерской палочки, то усиливавшего гамму звуков, то снижавшего ее, пока она не падала до почти не улавливаемого ухом ворчания, а потом поднимаясь крещендо и сотрясая балкон.

В экстазе, столь остром, что он почувствовал опасность погрузиться в самозабвение, Майк, казалось, погружался в этот рев, но, поскольку Джилл сказала ему, что этого нельзя делать нигде, кроме своей комнаты, он сдержал себя, и волны звуков плыли, лишь омывая его.

Мужчина на сцене поднялся с колен.

— Спонсором нашего первого гимна, — сказал он деловито, — являются «Пекарни Манны», компания, производящая Ангельский Хлеб — этот истинный Ломоть Любви с улыбающимся лицом архиепископа на обертке каждого хлебца, к которому приложен купон-премия, подлежащий погашению в любой ближайшей Церкви Нового Откровения. Братья и сестры! Завтра «Пекарни Манны», чьи отделения разбросаны по всей нашей стране, начнут гигантскую дешевую распродажу товаров, приуроченную ко Дню Равноденствия. Пусть ваши дети пойдут в школы с коробками, наполненными печеньем архангела Фостера, каждая из которых специально благословлена и обернута в бумагу с подобающим текстом. Будем же молиться, чтобы каждое печенье, которое будет отдано, привело к Свету хотя бы одно чадо грешника. А теперь подкрепим это пожелание святыми словами нашего старого и горячо любимого гимна. «Вперед, Дети Фостера!» Ну-ка, давайте все вместе!

Вперед, Дети Фостера! — Бах!
Повергнем врагов своих в прах!
Вера — и щит наш, и меч,
Рубите им головы с плеч!

— Теперь вторую строфу!

Пришел им погибели срок —
К победе ведет нас бог!

Майк был в таком восхищении, что даже не пытался грокк слова. Он грокк, что слова не важны. Важно другое — все растут ближе. Снова зазмеился танец, громовые выкрики танцующих сливались с хором.

После гимна вновь шли объявления, Небесные Новости, потом снова реклама и вручение призов. Спели второй гимн — «Счастливые лица подняты к Небу», спонсором которого были «Универсамы Даттельбаума», где продавались только товары, предназначенные для «спасенных», стоявшие вне всякой конкуренции по своему качеству, и при каждом магазине имелась Комната Радости для детей, находившаяся под наблюдением Спасенной сестры.

Священник подошел к краю платформы и приложил ладонь к уху.

— МЫ… ХОТИМ… ДИГБИ!

— Кого?

— МЫ… ХОТИМ… ДИГБИ!

— Громче! Пусть он услышит вас!

— МЫ… ХОТИМ… ДИГБИ! — Шквал аплодисментов, грохот топающих ног.

— МЫ… ХОТИМ… ДИГБИ! — Снова шквал, снова грохот.

Так продолжалось до тех пор, пока стены здания не начали колебаться. Джубал наклонился к Буну.

— Еще немного, и случится то же, что было у Самсона с храмом.

— Не бойтесь, — ответил Бун, не вынимая сигары изо та. — Стены крепки, их поддерживает вера. Они построены так, что могут выдержать любые колебания; их, можно сказать, специально для этого спроектировали. Впечатляет, не правда ли?

Померк свет, раздвинулся занавес; ослепительное сияние высветило архиепископа, размахивающего сжатыми кулаками над головой и широко улыбающегося аудитории.

Зал ответил ему львиным рыком, а он залу — воздушными поцелуями. Идя к алтарю, он остановился, приподнял одну из кликушествующих женщин, которая все еще корчилась, поцеловал, мягко опустил на пол, двинулся дальше, снова остановился и преклонил колена возле костлявой Рыжей. Не глядя, он протянул руку назад, и кто-то невидимый вложил в нее микрофон.

Архиепископ обнял Рыжую за плечи и приблизил микрофон к ее губам.

Майк не уловил слов. Он решил, что это не английский язык. Архиепископ переводил, пользуясь паузами, во время которых изо рта Рыжей обильно шла пена.

— Архангел Фостер с нами… Он доволен нашим поведением… Поцелуйте сестру, сидящую справа… Архангел Фостер любит вас… Поцелуйте сестру, что сидит слева от вас.

Женщина опять что-то сказала. Дигби помешкал.

— Что? Что такое? Громче, прошу тебя!

Она что-то пробормотала и громко вскрикнула. Дигби поднял глаза к балкону и улыбнулся.

— Его послание адресовано пилигриму с другой планеты — Валентайну Майклу Смиту, «Человеку с Марса»! Где же вы, Валентайн Майкл? Встаньте!

Джилл попыталась удержать Майка, но Джубал прошептал ей сердито:

— Не надо мешать. Пусть встанет! Помаши им, Майк. И садись.

Майк так и сделал, удивляясь, что теперь все они скандируют:

— «ЧЕЛОВЕК С МАРСА»! «ЧЕЛОВЕК С МАРСА»!

Проповедь предназначалась, по-видимому, преимущественно ему, но он не понял ее содержания. Слова вроде были английские, но поставлены, казалось, не в том порядке, и было столько шума, столько аплодисментов, столько криков «Аллилуйя!» и «Счастливый День!», что он совсем запутался.

Закончив проповедь, Дигби передал бразды правления богослужением тому же молодому священнику и ушел. Бун встал.

— Пошли, друзья. Хорошо бы нам опередить эту толпу.

Майк последовал за ним, держа Джилл за руку. Они шли изящным арочным туннелем. Джубал спросил:

— Этот туннель ведет к посадочной площадке? Я приказал моему пилоту дожидаться там.

— Что? — спросил Бун. — Да, это туда. Но мы с вами идем на свидание с архиепископом Дигби.

— Как?! — воскликнул Джубал. — Нет, нет, нам уже пора домой.

Бун был поражен.

— Доктор, архиепископ ждет вас. Вы обязаны отдать ему дань уважения. Вы же его гости!

Джубал сдался:

— Хорошо. Надеюсь, там не будет много народа. У мальчика и без того сегодня слишком много впечатлений.

— Будет только архиепископ Дигби.

Бун посадил их в лифт, и через минуту они оказались в гостиной апартаментов Дигби.

Открылась дверь, в нее быстрыми шагами вошел Дигби. Он уже снял ризы и теперь был одет в развевающуюся мантию. Он улыбался.

— Извините, что вам пришлось ждать меня, мне надо было принять душ после службы. Вы даже не представляете, сколько потов сходит с вас, пока борешься с сатаной. Значит, это и есть «Человек с Марса»? Да благословит тебя бог, сын мой! Приветствую тебя в храме божьем. Архангел Фостер желает, чтобы ты чувствовал себя здесь как дома. Он взирает на тебя с небес.

Майк не ответил. Джубал был очень удивлен, увидев, какого маленького роста Дигби. Возможно, на сцене на нем были туфли на высокой платформе? Или тут сыграло роль освещение? Если бы не козлиная бородка, которую он носил в подражание Фостеру, этот человек как две капли воды походил бы на удачливого торговца подержанными машинами — та же улыбка, те же размашистые дружелюбные манеры. Но он напомнил Джубалу и какое-то реальное лицо. Вспомнил! «Профессора» Саймона Магуса — давно почившего мужа Бекки Вейси. Чувства Джубала к священнослужителю несколько смягчились. Саймон был самым симпатичным из всех известных ему прохвостов. Дигби пробовал свои чары на Джилл:

— Не преклоняй колен, дочь моя. В частной обстановке мы просто друзья. — Он говорил с ней, удивляя Джилл своим знанием ее прошлого, а в конце добавил очень серьезно: — Я глубоко уважаю твое призвание, дочь моя. В благословенных словах архангела Фостера бог повелел нам заботиться о теле своем, дабы душа могла стремиться к Свету, не будучи отягощена мыслями о плоти. Я знаю, что пока ты не принадлежишь к нам… Но труды твои освящены Господом. Все мы спутники на пути к небесам.

Он повернулся к Джубалу:

— И вы тоже, доктор. Архангел Фостер сказал, что бог повелел нам быть счастливыми… И так же часто случалось мне, отложив посох свой, чувствуя смертную усталость, провести исполненный радости час за чтением ваших историй… чтобы встать освеженным и готовым к новым битвам.

— Э-э-э… благодарю вас, епископ.

— Я говорю от чистого сердца. Я держал в руках запись ваших дел, начертанную на небесах… ну ладно, не в этом дело. Я знаю — вы неверующий. Что ж, в великом замысле Господа Бога есть место даже для сатаны. Просто вам еще не пришло время уверовать. Из вашей печали, боли сердечной и горя вы сплетаете радость для других. Это внесено на ту страницу Книги Судеб, куда записывается приход. А теперь, простите, но я призвал вас сюда не для того, чтобы вести теологические споры. Мы никогда не спорим, мы ждем, когда подобные вам увидят Свет, и тогда принимаем вас в свои объятия. Сегодня же мы просто проведем час в радости общения друг с другом.

Джубал признал, что болтливый маленький жулик — отменный хозяин. Его кофе, ликеры и закуски были просто великолепны. Майк, кажется, немного нервничает, особенно сейчас, когда Дигби отозвал его в сторону, чтобы поговорить наедине. Но, черт побери, надо же мальчугану учиться говорить с посторонними!

Бун показывал Джилл реликвии Фостера, лежавшие в витрине, сооруженной у дальней стены комнаты. Джубал с улыбкой наблюдал за ними, одновременно продолжая намазывать pate de foie gras (Паштет из гусиной печенки (фр.)) на ломтик поджаренного хлеба. Он услышал, как щелкнул замок, и оглянулся. Ни Дигби, ни Майка в комнате не было.

— Куда они вышли, сенатор?

— А? О чем вы, доктор?

— Епископ Дигби и мистер Смит… где они?

Бун, казалось, только теперь увидел закрывшуюся дверь.

— О, они вышли на минуточку. Там находится комната для личных аудиенций. Разве вы там не были? Ну, когда архиепископ показывал вам свои покои?

— Хм… да… — Это была комната с креслом на постаменте («трон», с усмешкой поправил себя Джубал) и скамеечкой для коленопреклонения. Джубал подумал, кто из них воспользуется троном, а кто скамеечкой; если этот мишурный епископ начнет дискутировать с Майком на религиозные темы, он рискует нарваться на большую неожиданность. — Я надеюсь, они долго не задержатся?

— Я в этом не сомневаюсь. Вероятно, мистер Смит захотел поговорить с архиепископом о чем-то наедине. Знаете, я прикажу, чтобы ваша машина ждала вас у выхода из туннеля, там, где мы садились в лифт. Туда есть ход из личных покоев архиепископа. Вам это сэкономит минут десять.

— Вы очень любезны.

— Таким образом, если у мистера Смита есть на душе что-то, в чем он хочет исповедаться, нам не стоит его торопить. Я выйду и позвоню… — Бун ушел. Джилл воскликнула:

— Джубал, мне это не нравится! Я полагаю, что нас хитростью отвлекли, чтобы Дигби мог остаться с Майком наедине.

— Очевидно.

— Как они посмели? Я прорвусь туда и скажу Майку, что время ехать.

— Попытайся, — ответил Джубал, — но ты ведешь себя, как испуганная наседка. Если Дигби попробует обратить Майка в свою веру, то дело кончится тем, что Майк обратит его в свою. Принципы Майка слишком тверды, расшатать их совсем непросто.

— Все равно, мне это не нравится.

— Отдохни. Лучше поешь что-нибудь.

— Я не голодна.

— Если я откажусь от даровой жратвы, меня тут же выкинут из писательской гильдии. — Джубал водрузил ломоть виргинской ветчины на хлеб, намазанный маслом, добавил еще кое-что, превратившее бутерброд в неустойчивый зиккурат (Пирамиды с храмами в Древнем Вавилоне), и принялся жевать.

Через десять минут Бун не вернулся. Джилл сказала резко:

— Джубал, я сейчас вытащу Майка оттуда.

— Валяй!

Она подошла к двери.

— Заперто!!!

— Я думал, что это вполне вероятно.

— Что же делать? Ломать?

Джубал поглядел на дверь.

— Ммм… Если у меня будет таран и десятка два крепких парней, я, пожалуй, попытаюсь ее высадить. Джилл, эта дверь сделала бы честь любому сейфу.

— Что же делать?

— Стучи, если хочешь. А мне хотелось бы знать, почему так задержался Бун.

Джубал выглянул в коридор и увидел возвращавшегося Буна.

— Извините, — заспешил Бун, — пришлось послать Херувима на поиски вашего пилота. Тот сидел в комнате Радости и завтракал.

— Сенатор, — прервал его Джубал, — нам пора ехать. Будьте так добры, известите об этом епископа Дигби.

Бун разволновался:

— Если вы настаиваете, я, конечно, позвоню. Но входить в комнату, где идет личная аудиенция, я не могу.

— Тогда позвоните.

Однако Буну не пришлось испытывать унижений. Дверь открылась, и Майк вошел в комнату. Джилл взглянула на его лицо и вскрикнула:

— Майк, с тобой все в порядке?

— Да, Джилл.

— Я извещу архиепископа, что вы уезжаете, — вызвался Бун и вышел в соседнюю комнату. Он появился из нее почти тотчас же.

— Он уже ушел, — объявил Бун. — Там есть дверь, ведущая прямо в его кабинет. — Бун улыбнулся. — Подобно котам и поварам, архиепископ ходит сам по себе. Шутка. Он часто говорит, что слово «прощайте» ничего не добавляет к Радости. Не обижайтесь.

— Мы не обижены. Благодарим вас за исключительно интересный день. Нет, нет, не беспокойтесь, мы сами найдем дорогу обратно.

Глава 24

Сразу же после взлета Джубал спросил:

— Ну, Майк, что ты об этом думаешь?

Майк нахмурился:

— Я не грокк.

— Не один ты, сынок. А что тебе говорил архиепископ?

Майк долго молчал, потом ответил:

— Мой брат Джубал, мне надо обдумать, прежде чем я грокк это.

— Давай обдумывай, сынок.

— Джубал, — спросила Джилл, — как им разрешают такое?

— Что?

— Да все. Это же не церковь! Это сумасшедший дом.

— Нет, Джилл. Это церковь… плюс логический эклектизм наших дней.

— Что?

— В Новом Откровении ничего нового нет. Ни Фос- тер, ни Дигби ни одной оригинальной мысли сюда не вложили. Они просто собрали вместе несколько дряхлых трюков, подкрасили их, подновили и пустили в дело. В процветающее дело. Больше всего боюсь того, что могу дожить до такого времени, когда эта церковь станет обязательной для всех.

— Ох, нет.

— Ох, да! Гитлер начинал с меньшего. А торговал-то он всего-навсего ненавистью. Счастье представляется куда более перспективным товаром. Я-то знаю, я сам участвую в таком рэкете. Об этом мне Дигби и напомнил сегодня. — Джубал скорчил гримасу. — Мне бы дать ему по морде, а он заставил меня проглотить это. Вот почему я боюсь епископа — он умен. Знает, что хотят люди. Счастья. Наш мир прожил целое столетие, исполненное чувствами вины и страха, а теперь Дигби говорит людям, что бояться нечего ни в этой жизни, ни после нее, что бог повелел им быть счастливыми. День за днем он долдонит одно и то же: «Не бойтесь, будьте счастливы».

— Да, это верно, — согласилась Джилл, — и работает он в поте лица, но…

— Фи! Он не работает, а лицедействует!

— Нет. У меня сложилось впечатление, будто он верит, что приносит в жертву все.

— Я сказал «Фи!». Джилл, из всей чуши, что правит миром, худшая — концепция альтруизма. Люди всегда делают только то, что хотят. Если им трудно сделать выбор или если сделанный выбор выдается за «жертву», можешь быть уверена, что за ним не стоит ничего более благородного, нежели неприятное ощущение, порожденное жадностью… Необходимость выбрать одно из двух, когда приходится выбирать, на что ему потратить доллар, — на пиво или же отложить на гостинец ребятишкам, или что делать — встать ни свет ни заря и бежать на работу или потерять ее. И он всегда выбирает то, что причинит ему поменьше неудобств или принесет побольше удовольствия. Мерзавец и святой тоже делают выбор, но только в большем масштабе. Вот так и Дигби. Святой или мерзавец, но он явно не принадлежит к числу строевых олухов.

— Так кем же вы его считаете, Джубал?

— А в чем между ними разница?

— Ох, Джубал, ваш цинизм — всего лишь позерство. Конечно, есть разница!

— Ммм… да, конечно, есть. И я очень надеюсь, что он мерзавец… ибо святой может причинить зла в десятки раз больше. Подчеркни это двойной чертой. Ты, конечно, снова можешь навесить на это ярлык «цинизм», как будто так можно опровергнуть мою правоту. Джилл, что тебе больше всего не понравилось в этом богослужении?

— Ну… да все. И не говорите мне, что это и есть служение богу.

— Имеешь в виду, что они действуют иначе, чем та малая церковь Брауна, которую ты посещала, когда была маленькая? Крепись, Джилл, но то, что происходит в соборе Святого Петра, тоже не похоже на твою церковь. А уж то, что в Мекке, — тем более.

— Да… но… ни одна из тех церквей не похожа на эту. Змеиные танцы, игральные автоматы… Даже бар. Ведь это просто непристойно!

— Думаю, что храмовая проституция тоже не очень-то украшала церковь…

— Что?

— Я хочу сказать, что многие вещи, в том числе и «зверь о двух спинах», — могут выглядеть во время церковной службы еще более неуместными, чем в жизни. Что касается змеиных танцев, то видела ли ты когда-нибудь богослужение трясунов? Я тоже не видел. Церковь, которая выступит против полового акта, долго не просуществует. А танцы во славу Господа имеют долгую историю. И они вовсе не обязаны быть артистичны — из трясунов никогда не составишь труппу для Большого театра. Зато они исполнены энтузиазма. А считаешь ли ты индейскую пляску Дождя кощунством?

— Это совсем другое дело.

— Так ведь все в мире различно. Но чем сильнее внешние различия, тем очевиднее может проступить внутреннее сходство. Теперь насчет игральных автоматов. Разве тебе не приходилось видеть, как в церкви играют в бинго¹?

— Ну… приходилось… В нашем приходе к игре прибегали, чтобы собрать деньги и оплатить закладную. Только играли у нас лишь по пятницам, вечером и никогда — во время службы.

— Вот как! Это напоминает мне притчу о жене, которая очень гордилась своей добродетелью. Она никогда на спала с посторонними, если муж был дома.

— Джубал, ваш пример совсем из другой оперы!

— Возможно. Аналогии еще более обманчивы, чем логика. Но, моя юная леди…

— Вы бы хоть улыбались, когда говорите такое!

— Шутка. Джилл, если что-то является греховным в воскресенье, то оно греховно и в пятницу, во всяком случае, я грокк так и, возможно, так же грокк «Человек с Марса». Единственная разница, которую я вижу, заключается в том, что фостериты, если ты проиграешь, в утешение дают тебе еще душеспасительное изречение. Пожалуй, твоему бинго до них очень далеко.

— Поддельные тексты! Тоже мне — тексты из Нового Откровения! Босс, вы хоть его читали?

— Читал.

— Тогда должны знать, что все это лишь подделка под библейский язык. Часть текста омерзительно слащава, часть просто чушь, а остальное — отвратительно.

Джубал молчал долго. Наконец промолвил:

— Джилл, а тебе известны священные книги индуистов?

— Боюсь, что нет.

— А Коран? Или другие главные писания? Я мог бы проиллюстрировать твою точку зрения ссылками на Библию, да боюсь задеть твои чувства…

— Ничего. Не заденете.

— Хорошо. Тогда я воспользуюсь Старым Заветом. Его разбор обычно людей обижает меньше. Ты помнишь место о Содоме и Гоморре? Как был спасен Лот, когда бог поразил эти грешные города?

— О, конечно. Его жена еще превратилась в соляной столб.

— Мне всегда казалось это чрезмерно жестоким наказанием. Но мы говорим о Лоте. Петр описывает его как справедливого, богобоязненного и достойного человека, избегавшего грязной болтовни грешников. Святой Петр должен быть авторитетом в вопросах добродетели, поскольку ему вручены ключи от небесных врат. И все же трудно понять, что делает Лота чудом добродетели? Пастбище он разделил только по требованию брата. В битве попал в плен. Из города бежал, чтобы спасти свою шкуру. Накормил и приютил двух странников, но поведение его доказывает, что он прекрасно знал о том, что они весьма важные особы. А потому в соответствии с Кораном и моими собственными суждениями, его гостеприимство должно оцениваться куда ниже, чем если бы он счел их просто бродягами. Помимо вышеизложенного и отзыва святого Петра, в Библии приведен лишь один факт, по которому можно оценить добродетель Лота, добродетель столь высокую, что небеса взяли на себя труд спасти ему жизнь. Смотри «Книгу Бытия», глава XIX, стих восьмой.

— И что же там сказано?

— А ты прочти. Боюсь, мне ты не поверишь.

— Джубал, я в жизни не встречала такого противного человека!

— А ты — очень миленькая, и потому я прощаю твое невежество. Ладно, но потом все же посмотри. Соседи Лота ломились к нему в дверь, чтобы разобраться с этими ребятами-чужестранцами. Лот не стал спорить, он предложил сделку. У него были две дочки, девственницы, как он утверждал, и он пообещал толпе, что выдаст этих девушек, и пусть толпа поступит с ними, как пожелает, — по существу, предложил групповое изнасилование пьяной бандой. Он умолял воспользоваться девушками, как им заблагорассудится… лишь бы толпа перестала ломиться в двери.

— Джубал… неужели там так сказано?

— Я модернизировал язык, но смысл ясен, как призывный кивок шлюхи. Лот предложил банде «старых и молодых», как говорит Библия, изнасиловать двух юных девственниц, если соседи прекратят ломиться в его дверь. Слушай! — ухмыльнулся Джубал, — надо было испробовать этот способ, когда банда С.С. ломилась в мою дверь. Возможно, и меня пригласили бы на небо. — Он нахмурился. — Нет, рецепт требует virgin intactae (Девственниц), и я затруднился бы в выборе — кто из вас подходит.

— Во всяком случае, от меня вы этого не узнаете.

— Ладно. Даже Лот мог ошибиться. Но именно это он им и пообещал — двух невинных дочерей, юных, нежных и напуганных. Уговаривал банду их изнасиловать… Лишь бы оставили его подобру-поздорову. — Джубал засопел. — И этого-то сукиного сына Библия выдает за праведника!

— Кажется, в воскресной школе нас учили не так, — сказала Джилл задумчиво.

— Черт! Прочти сама. И это не единственный удар, который ожидает любого, решившегося читать Библию внимательно. Возьми случай с пророком Елисеем. Елисей был таким святым, что одно лишь прикосновение к его мощам возродило к жизни мертвеца. Он был лысый старый хрен, вроде меня. Однажды дети стали потешаться над его плешью, точно так же, как это делаете вы, девчонки. И бог послал медведей, чтобы они разорвали в клочья сорок два ребенка. Именно так об этом рассказывается во второй главе Второй Книги Царств.

— Босс, я никогда не смеялась над вашей лысиной.

— А кто послал мое имя и адрес этим жуликам, рекламировавшим восстановитель для волос? Кто бы это ни был, Бог все видит, и ей лучше почаще оглядываться по сторонам — нет ли где медведей! Библия битком набита такого рода историями. Преступления, от которых только что не рвет, объявляются одобренными Господом или даже творимыми по его указанию… Наряду, я должен добавить, со здравым смыслом и вполне пригодными правилами поведения в обществе. Но я ценю Библию. Во всяком случае, там нет ни капли той порнографической чуши, которая выдается за Священное Писание у индуистов. Или у десятка других религий. Но я и их не предаю анафеме. Вполне можно предположить, что именно одна из этих мифологий и содержит слово Божье и что наш бог на самом деле просто параноик, приказывающий разорвать на куски сорок два ребенка только за то, что они подшутили над его жрецом. И не спрашивай меня о порядках на Небе — я ведь с ними не знаком. Я говорю о другом: Новое Откровение Фостера — сплошные свет и радость по сравнению с другими писаниями. Патрон епископа Дигби — славный парень. Он хочет, чтобы люди были счастливы, счастливы на Земле плюс вечное блаженство на Небесах. Он не требует, чтобы мы умертвляли плоть. О, нет! Тут он предлагает нам целый пакет выгодных условий. Если ты любишь выпить, и сыграть в азартные игры, да затащить в постель девчонку, то приходи в церковь, и все получишь под ее покровительством. Совесть твоя будет чиста. Валяй, получай удовольствие. Живи! Будь счастлив! — Однако у самого Джубала вид был не особенно счастливый. — Но за все надо платить. Бог Дигби требует признания. Каждый, кто недостаточно глуп, чтобы стать счастливым на условиях этого бога, — грешник и заслуживает, чтоб с ним поступали соответственно. Впрочем, таковы правила всех богов, а потому не надо винить лишь Фостера и Дигби. Их змеиный яд вполне ортодоксален.

— Босс, можно подумать, что вы уже наполовину обращены в их веру.

— Вот уж нет! Мне не нравятся змеиные танцы, я ненавижу толпу и никогда не разрешу болванам указывать мне, что я должен делать по воскресеньям. Я просто возразил против твоей критики, будто Новое Откровение — «неправильная» церковь. Как литературное произведение, «Откровение» стоит выше среднего уровня, что естественно, ибо составлено оно из кусков, надерганных из других писаний. Что касается внутренней логики, то мирские правила неприменимы к священным писаниям, хотя и тут «Новое откровение» следует оценить весьма высоко: оно редко гоняется за собственным хвостом, подобно собаке. Попробуй-ка примирить Старый Завет с Новым или буддийскую доктрину с буддийским апокрифом. Что касается морали, то фостеризм есть фрейдистская этика, присыпанная сахарной пудрой для тех, кому трудно воспринимать психологию в чистом виде, хотя и сомневаюсь, что старый развратник, который написал «Откровение», — извини, который был вдохновлен свыше написать его, — это понимал. Хоть он и был недостаточно учен, но зато полностью созвучен своему времени. Он впитал в себя Zeitgeist (Дух времени) — ужас и чувство вины и безверия. Поэтому и попал со своим учением в самую точку. Ладно. Умолкни. Я хочу вздремнуть.

— А кто болтал-то?

— Как всегда, соблазн исходил от женщины. — Джубал закрыл глаза.

Прилетев домой, они нашли Какстона и Махмуда, приехавших на денек. Бен огорчился, узнав, что Джилл уезала, но ему удалось перенести удар с помощью Анни, Мириам и Доркас. Махмуд всегда делал вид, что приезжает с официальной целью – повидать Майка и доктора Харшоу, однако и он продемонстрировал силу духа, оказавшись наедине лишь с Джубаловыми напитками, закусками, садом и одалисками, которые всячески его ублажали. Мириам массировала ему спину, а Доркас голову.

Джубал взглянул на Махмуда.

— Не вставайте.

— А я и не могу. Она сидит на мне. Привет, Майк!

— Привет, мой брат Стинки, доктор Махмуд.

Замем Майк так же официально поздоровался с Беном и попросил разрешения уйти.

— Беги, сынок, — сказал ему Джубал.

Анни спросила:

— Ты придешь к ленчу, Майк?

Ответил он очень серьезно:

— Анни, я не голоден, спасибо. — Повернулся и вошел в дом.

Махмуд дернулся, чуть не сбросив Мириам.

— Джубал, что тревожит вашего сына?

— Ага, — воскликнул Бен, — он выглядит так, будто у него морская болезнь.

— Пусть себе. Просто хлебнул лишку религии. — Джубал описал их утренние приключения. Махмуд нахмурил брови.

— А разве была необходимость оставлять его наедине с Дигби? Мне это кажется, извини меня, брат, не слишком- то мудрым.

— Стинки, ему надо привыкать к общению. Вы обучали его теологии, он мне рассказывал. Можете назвать хоть какую-нибудь причину, по которой Дигби не имеет права проповедовать свои идеи? Ответьте мне как ученый, не как мусульманин.

— Могу ответить только как мусульманин, — тихо отозвался Махмуд.

— Тогда извините, я, конечно, уважаю ваши взгляды, но не разделяю их.

— Джубал, я воспользуюсь словом «мусульманин» в его точном значении, а не как сектант, которого Марьям совершенно ошибочно именует магометанином.

— Так и буду называть тебя, пока ты не научишься правильно выговаривать «Мириам». И перестань, пожалуйста, вертеться.

— Хорошо, Марьям. Ой! Женщинам вредно иметь мускулы. Джубал, в качестве ученого, я вижу в Майке вершину своей карьеры; как мусульманин же, я прежде всего ценю в нем готовность исполнить волю божью… и я счастлив, хотя и вижу определенные трудности, ибо он пока не грокк даже, что означает английское слово «бог». — Махмуд пожал плечами. — Равно как в арабском слово «Аллах». Но как человек и всегда — как раб божий, я люблю этого мальчика — нашего приемного сына и брата по во — и не хотел бы, чтоб он попал под дурное влияние. Оставим в стороне религиозные предубеждения — этот Дигби представляется мне носителем крайне дурного влияния. А что думаете вы?

— Оле! — Бен зааплодировал. — Он скользкий подонок. Мне не удалось разоблачить его рэкет в своей колонке только потому, что синдикат сдрейфил. Стинки, продолжай, и я, пожалуй, примусь за изучение арабского и даже куплю себе молитвенный коврик.

— Буду рад. А коврик не обязателен.

— Я с вами согласен, — вздохнул Джубал, — по мне, уж пусть Майк лучше курит марихуану, чем будет обращен Дигби в свою веру. Но не думаю, что ему грозит опасность попасть под влияние этого синкретического болтуна. И все же ему следует научиться бороться с дурными влияниями. Вас я считаю отличным парнем, но не думаю, что шансов у вас намного больше, — у мальчика удивительно острый и пытливый ум. Весьма вероятно, что Магомету придется уступить место новому пророку.

— Если такова будет воля божья, — ответил Махмуд.

— Ну а тогда нам и спорить не о чем, — согласился Джубал.

— Мы тут рассуждали о религии перед вашим приездом, — тихо вмешалась Доркас. — Босс, а вы знаете, что у женщин тоже есть душа?

— А она у них действительно есть?

— Так утверждает Стинки.

— Марьям, — объяснил Махмуд, — хотела знать, почему мы, «магометане», считаем, что душа есть только у мужчин.

— Мириам, это такое же вульгарное заблуждение, как и предположение, будто евреи приносят в жертву христианских младенцев. В Коране говорится, что в рай входят целыми семьями — мужчины и женщины вместе. Смотри, например, суру «Золотые украшения», стих семнадцатый, не так ли, Стинки?

— «Войдите в Сад, вы и жены ваши, и будьте счастливы» — таков, пожалуй, лучший перевод, — согласился Махмуд.

— Ладно, — отозвалась Мириам, — но я слышала о чудных гуриях, которые живут в раю и служат развлечением для мужчин, что делает вроде бы жен излишними?

— Гурии, — объяснил Джубал, — это особые создания, подобные джиннам или ангелам. Есть и гурии-мужчины или что-то в этом роде. Гуриям не приходится зарабатывать свое место в раю, они как бы входят в его штат. Они разносят нежные фрукты и прохладительные напитки, от которых никогда не бывает похмелья, а также развлекают соответственно вкусам заказчиков. Что касается душ жен, то они не работают. Верно, Стинки?

— В общем верно, если оставить в стороне ваш излишне игривый тон. — Он вскочил так резко, что Мириам свалилась с него. — Слушайте! А может, у вас, девочки, в самом деле нет душ…

— Ах ты, неверная собака! — свирепо воскликнула Мириам. — Сейчас же возьми свои слова обратно!

— Мир, мир, Марьям. Даже если у тебя нет души, зжачит, ты все равно бессмертна. Джубал, а может быть так, что человек умрет и не заметит этого?

— Не знаю, никогда не пробовал.

— А может быть, я умер на Марсе и мне только приснилось, что я вернулся на Землю? Оглядитесь! Сад, которому позавидовал бы сам Пророк; четыре дивные гурии, приносящие нам роскошную пищу и приятные напитки в любое время суток. И даже есть их мужские эквиваленты, если уж ты окажешься слишком разборчивым. Это рай?

— Гарантирую, что нет, — ответил Джубал, — мне лично скоро платить налоги за его содержание.

— Ну мне-то это не мешает.

— И потом эти гурии… даже если мы допустим, что они равны красотой, то в конце концов красота-то существует лишь в глазах смотрящего…

— Ничего, перебьемся…

— А вот за это вы заплатите, босс! — воскликнула Мириам.

— Кроме того, остается, — продолжал Джубал, — еще одно необходимое назначение гурий…

— Ммм… — произнес Махмуд, — не будем в это входить. В раю, кроме быстротечного плотского наслаждения, должно быть постоянное духовное удовлетворение. Верно?

— В этом случае, — с иронией отозвался Джубал, — я положительно уверен, что они не гурии.

— То да придется мне обратить одну из них в свою веру, — вздохнул Махмуд.

— Почему же одну? У вас там такие места, что можно иметь полную квоту.

— Увы, мой брат, согласно мудрым словам Пророка, хотя закон и позволяет четырех, но праведная жизнь возможна не более чем с одной.

— Приятно слышать. И какую же вы предпочитаете?

— А это мы посмотрим. Марьям, ощущаешь ли ты в себе прилив духовности?

— Идите к дьяволу! Еще гурии какие-то…

— Джилл?

— Дайте мне шанс, — взмолился Бен. — О судьбе Джилл хочу позаботиться я.

— Ладно, к Джилл мы еще вернемся. Анни?

— Очень жаль, но я уже занята.

— Доркас, ты мой последний шанс.

— Стинки, — ответила она тихо, — вы только скажите, сколько духовности вам от меня надо.

Майк поднялся в свою комнату, закрыл дверь, лег на кровать, принял эмбриональную позу, закрыл глаза, проглотил язык и замедлил биение сердца. Джилл не любит, когда он отключается днем, но категорически не запрещает, поставив условием, чтобы это происходило не на людях; как много вещей, которые нельзя делать публично, но из всех них только эта вызывала у Джилл настоящий гнев. Он с нетерпением ждал, когда же наступит подходящее время, ждал с тех самых пор, как покинул комнату, что была исполнена такой скверны. Ему просто необходимо было немедленно уйти в себя и попытаться грокк происходящее.

Он опять сделал то, что Джилл запретила ему делать… И теперь испытывал чисто человеческую потребность убедить себя, что его поступок вынужден, но его марсианское воспитание не разрешало воспользоваться столь легким путем. Он оказался в точке перелома, от него требовалось правильное действие, и он сам избрал — какое. Он грокк, что выбрал его верно. Но его брат по воде Джилл не одобрила бы такой выбор…

Но тогда, значит, у него не было выбора? Получается неустранимое противоречие. Нет, в точке перелома выбор есть всегда. Дух мужает, делая выбор.

А одобрила бы Джилл, если б он избрал другой путь, который сохранил бы пищу?

Нет, он грокк, что запрет Джилл включал и этот вариант.

В этот-то миг существо, порожденное человеческими генами и сформировавшееся под влиянием марсианского воспитания, существо, которое не было ни человеком, ни марсианином, наконец завершило одну из стадий своего развития, разбило скорлупу, перестало быть эмбрионом. Гордое одиночество предопределенной свободы воли овладело им, а вместе с тем пришла и безмятежная марсианская способность обнять, взлелеять, испить горечь и без ропота принять последствия действий. С трагической радостью он понял, что точка перелома принадлежит лишь ему, а не Джилл. Его брат по воде мог учить, советовать, направлять, но выбор в критической точке на двоих не делится. Это была «собственность», которая не продавалась, не делилась, не передавалась по ипотеке. Собственность и собственник грокк нераздельно. Действие, которое он выбрал в точке перелома, и он сам теперь стали неразделимы.

Сейчас, когда он осознал себя самобытной сущностью, он чувствовал, что может еще теснее грокк со своими братьями, при этом оставаясь самим собой. Взаимодействие душ было, есть и пребудет вечно. Майк остановился, чтобы взлелеять и восхвалить всех своих братьев — таких многочисленных на Марсе (некоторые еще во плоти, другие уже бестелесны) и столь редких, а потому особо дорогих ему, на Земле. Он вдруг отчетливо представил себе неведомую мощь земной Триады, с которой ему еще только предстояло слиться и мысли о которой он с нежностью лелеял сейчас, ибо долгое ожидание свершилось, и теперь он мог грокк многое, в том числе и себя самого.

Майк все еще пребывал в трансе. Надо было грокк так много; надо было осмыслить и найти место множеству неувязок, и все это следовало приспособить к своей новой стадии взрослости, в особенности же все то, что он видел, слышал и чувствовал в храме архангела Фостера (и вовсе не только тот острый миг, когда он и Дигби оказались наедине лицом к лицу)… и почему епископ — сенатор Бун — вызывал в нем чувства настороженности и недоверия… и почему мисс Дон Ардент он ощущал как брата по воде, хотя она таковым и не была… и почему в беснованиях и завываниях — там внизу — он обонял аромат блага, которое грокк не полностью.

А над всем этим то и дело всплывали слова рассуждений Джубала, эти рассуждения тревожили его больше всего. Он изучал их, сравнивая с тем, чему его учили в Гнезде для малышни, пытаясь найти мост, с помощью которого можно преодолеть языковые различия — того языка, на котором он думал, и того, на котором учился думать. Слово «церковь», часто мелькавшее в речах Джубала, представляло наибольшую трудность. В марсианском аналогичной концепции не было, разве что, если взять и «церковь», и «преклонение», и «бог», и «паства», и множество других слов и приравнять их к всеобъемлющему единому слову, с которым его ознакомили еще в период ожидания начала роста… а затем снова перевести эту концепцию на английский в виде той фразы, которая была отвергнута (конечно, по разным причинам) и Джубалом, и Махмудом, и Дигби.

ТЫ ЕСТЬ БОГ. Теперь он был ближе к пониманию значения этой фразы на английском, хотя она и была лишена той неизбежности, которая была свойственна марсианскому представлению о мире. В уме он сопоставил английскую фразв и марсианское слово и почувствовал, что близок к тому, чтобы грокк. Повторяя их многократно, подобно адепту, твердящему, что «драгоценность в лотосе», он погрузился в нирвану.

Незадолго до полуночи Майк ускорил работу сердца, обрел нормальное дыхание, проверил работу всех органов тела, распрямился и сел. Еще недавно усталый и измотанный, сейчас он был полон ощущением радости и легкости, голова была свежа, а он весь устремлен к деяниям, ожидавшим его впереди.

Он ощущал чуть ли не щенячью потребность в общении, такую же сильную, как недавняя жажда тишины. Он вышел в холл и страшно обрадовался, что встретил там брата по воде.

— Привет!

— О! Хелло, Майк! Ты выглядишь как огурчик.

— Отлично себя чувствую. А где все остальные?

— Спят. Бен и Стинки час назад отправились домой, а прочие пошли ложиться.

— О! — Майк огорчился, узнав об отъезде Махмуда. Он хотел объяснить ему, что теперь он грокк по-новому.

— Я уже тоже ложилась, да захотелось перекусить что- нибудь. А ты не голоден?

— Еще как голоден!

— Пошли! Там есть холодный цыпленок, и я поищу еще чего-нибудь.

Они спустились в кухню и щедро нагрузили подносы.

— Давай уйдем из дома, ночь такая теплая.

— Это ты здорово придумала, — согласился Майк.

— Так тепло, что можно искупаться. Настоящее индейское лето. Я включу прожектора.

— Не надо, — ответил Майк, — я сам понесу поднос.

Майк великолепно видел в темноте. Джубал считал, что ночное зрение возникло у Майка под влиянием условий, в которых он рос. И Майк грокк, что это правда, хотя и не полная, — его приемные родители научили, как нужно смотреть. Что же касается теплой ночи, то он чувствовал бы себя отлично голым даже на Эвересте, но его братья по воде очень плохо переносили перепады температур и давления атмосферы. Майк относился к их слабости с пониманием с тех пор, как узнал о ней. Сам он сейчас больше всего мечтал увидеть снег, — он знал, что каждый крошечный кристаллик воды жизни строго индивидуален, — читал об этом, — и ему очень хотелось походить по снегу босиком и поваляться в сугробах.

А сейчас он был рад и теплой ночи, и милой компании своего брата по воде.

— О'кей, бери поднос. А я включу подводное освещение. Чтобы поесть, нам хватит и его.

— Чудесно. — Майк любил смотреть, как свет проходит сквозь водную рябь. Это было благо — добрая красота.

Они поели у бассейна, потом легли на траву и стали любоваться звездами.

— Майк, это — Марс? Верно, ведь Марс? Или Антарес?

— Это — Марс.

— Майк, а что они делают на Марсе?

Майк колебался. Вопрос был поставлен слишком широко для его бедного английского языка.

— На той стороне, что поближе к горизонту, — в южном полушарии — сейчас весна. Учат растения расти.

— Учат расти?

Он искал нужные слова.

— Ларри тоже учит их расти. Я помогал ему. Но мой народ — марсиане — теперь я грокк, что вы — мой народ, — они учат растения иначе. На другом полушарии становится холоднее, и оставшихся в живых, переживших лето нимф забирают в гнезда, чтобы ускорить созревание. — Он помолчал. — Из людей, оставшихся на экваторе, один умер во плоти, остальные горюют.

— Да, я слышала. В «Новостях» сообщали.

Майк «Новостей» не слышал. Он и не знал об этом, пока его не спросили.

— А им не следовало бы горевать. Мистер Брукер Т. В. Джонс, техник-пищевик первого класса, вовсе не опечален. Старейшие лелеют его.

— Ты его знал?

— Да. У него было свое лицо, темное и прекрасное, но он страдал от тоски по дому.

— О боже, Майк… А ты не тоскуешь по дому? По Марсу?

— Сначала тосковал, — ответил он. — Я был всегда одинок. — Он повернулся на бок и крепко обнял ее. — Но теперь я больше не один. Я грокк, что никогда не буду теперь один.

— Майк, милый…

Они поцеловались и продолжали целоваться без конца, пока его собрат по воде не сказала, задыхаясь:

— О боже! Еще сильнее, чем в первый раз.

— Тебе хорошо, брат?

— Да! Еще как! Поцелуй меня крепче.

Спустя бесконечно долгое время по космическому календарю она спросила:

— Майк? Это… я хочу сказать… ты знаешь?

— Я знаю. Так растут теснее. Мы становимся все ближе.

— Ну… я давно уже готова… Боже, мы все давно готовы… но… не волнуйся, милый… чуточку повернись, я тебе помогу.

Когда они слились и грокк вместе, Майк сказал очень тихо и торжественно:

— Ты есть бог!

Она ответила ему, но не словами, а потом, когда она грокк все ближе и ближе и Майк почувствовал, что он почти готов умереть во плоти, ее голос заставил его вернуться назад:

— О… О… Ты есть бог!

— Мы грокк бога.

Глава 25

На Марсе люди уже приступили к строительству герметических куполов для мужской и женской групп, которые должны были прибыть со следующим кораблем. Дела шли куда быстрее, чем ожидалось, так как марсиане оказывали колонистам большую помощь. Часть сэкономленного времени пошла на разработку плана дальнего прицела — расчетам возможности высвободить из песков Марса связанный кислород. Это могло сделать планету более пригодной для будущих поколений землян. Старейшие и не помогали, и не мешали разработке плана. По этому вопросу они еще не вынесли суждения. Медитации подводили их все ближе и ближе к важнейшей критической точке, которая должна была определить развитие марсианского искусства на многие тысячелетия вперед.

На Земле продолжались выборы. Один поэт-модернист издал ограниченным тиражом томик своих стихов, состоящих из одних знаков препинания и интервалов между ними. Журнал «Тайм» поместил на них рецензию и заметил, что было бы недурно печатать в таком виде ежедневные бюллетени федеральной Ассамблеи. Началась мощная кампания в пользу торговли репродукционными органами растений, цитировали миссис Джозеф Дуглас (известную своей книгой «В тени Величия»), будто бы сказавшей: «Я не могу себе представить стола без цветов и салфеток». Тибетский свами из Палермо (Сицилия) объявил в Беверли-Хиллз о недавно обнаруженной им древней науке Йоги: обучение пульсирующему дыханию, что укрепляет как прану, так и космическое притяжение полов. Его члены должны были сидеть в позе матсиендраса-на, одетые в одни лишь домотканые набедренные повязки, в то время как он громко скандировал Риг-Веду, а один из его помощников-гуру в другой комнате изучал их кошельки. Правда, из последних ничего не пропадало — цель обследования была гораздо более далеко идущей.

Президент Соединенных Штатов объявил первое воскресенье ноября «Национальным Днем Бабушек» и убеждал Америку встречать их цве ами. Несколько похоронных контор было обвинено в том, что преднамеренно сбивали цены на цветы. Епископы фостеритов, после секретного конклава, объявили о Втором Величайшем Чуде — архиепископ Дигби был во плоти перенесен на небо и произведен там в архангелы, причем в ранге, следующем за архангелом Фостером. Публикация этих вестей несколько задержалась из-за необходимости ждать одобрения небесами назначения новым архиепископом Хью Шорта. За его кандидатуру высказалась фракция Буна, хотя переголосовывать пришлось несколько раз. «L'Unita» и «Хей» опубликовали идентичные опровержения насчет процедуры избрания Шорта. «rOsservatore Romano» и «Крисчен сайенс монитор» игнорировали их, «Тайме оф Индия» разразился хихиканьем, «Манчестер гардан» не сделал никаких комментариев — в Англии фостеритов мало, но зато они исполнены воинственного задора.

Дигби повышение нисколько не радовало. «Человек с Марса» прервал его деятельность в тот момент, когда работа была еще далека от завершения, а этот болван Шорт безусловно погубит дело. Фостер слушал с ангельским терпением, пока Дигби не выдохся, а потом сказал:

— Слушай, Младшенький, ты теперь ангел. Так что лучше забудь обо всем. Вечность — не место для сведения счетов. Ты тоже был тупым ослом, пока не отравил меня. А потом ты действовал совсем неплохо. Сейчас, когда Шорт стал архиепископом, он пойдет верным путем — куда он денется?! Ведь с Папами дело обстоит точно так же. Некоторые из них были просто «прыщами», пока их не возводили на престол. Валяй, поболтай с кем-нибудь из них — у нас тут профессионального соперничества нет.

Дигби успокоился, но все-таки одно требование выдвинул. Фостер покачал своим нимбом.

— Его трогать нельзя. Тебе не стоит и пытаться. О! Конечно, если ты хочешь оказаться в дураках, то можешь подать прошение о чуде. Но уверяю, тебе будет отказано — ты же пока в нашей системе не разбираешься. У марсиан тут своя организация, отдельная от нашей. И пока он им нужен, мы его и пальцем тронуть не можем. Они ведут дело по-своему, Вселенная ведь бесконечно разнообразна, и каждый в ней получает по своему вкусу, — вы, оперативники, это часто упускаете из виду.

— Вы хотите сказать, что этот щенок меня может нагло вышвыривать, а я, значит, с этим должен мириться?

— Я же смолчал, хотя имел не меньший повод быть недовольным, не так ли? А теперь слушай. Работы тут много, и ее надо делать. Босс требует дела, а не склок. Если тебе нужен выходной, чтоб успокоиться, отправляйся потихоньку в мусульманский рай и отдохни. А не хочешь — поправь свой нимб, расправь крылья и вкалывай. Чем скорее ты начнешь действовать как ангел, тем быстрее ощутишь себя им. Будь счастлив, Младшенький!

Дигби испустил глубокий неслышный вздох:

— О'кей! Я счастлив. С чего начинать?

Джубал не слышал об исчезновении Дигби, когда о нем объявляли. А когда услышал, то, хотя у него и были некоторые подозрения, он от них отмахнулся. Если Майк и причастен к этому делу, его никто не заподозрил, а происшествия с епископами Джубала мало волновали, если, конечно, при этом не задевались его личные интересы.

В домашнем штате Джубала произошли невиданные пертурбации. Он более или менее понимал, в чем дело, но не знал, кто виновница. И не желал вмешиваться. Майк уже совершеннолетний и, предположительно, вполне способен защитить себя в схватке. Да и в любом случае мальчугану давно пора «просолиться»¹.

По тому, как держались девушки, Джубал не мог реконструировать преступления, ибо расклад все время менялся: то АБВ против Г, потом БВГ против А, или АБ против ВГ, или АГ против БВ, то есть все возможные комбинации, которые могут быть созданы из четырех ревнивых женщин.

Так продолжалось почти целую неделю, последовавшую за достопамятным визитом в церковь; все это время Майк оставался в своей комнате, пребывая обычно в трансе столь глубоком, что Джубал посчитал бы его мертвым, если б не видел нечто подобное раньше. Джубал на все это наплевал бы, но порядок в доме пошел ко всем чертям. Девушки, похоже, половину времени проводили в том, что бегали на цыпочках взглянуть, «как там Майк», и были слишком заняты, чтобы готовить, а тем более выполнять секретарские обязанности. Даже твердокаменная Ан-ни… Черт побери! Да она хуже всех!

Забывчива, внезапные слезы… А ведь Джубал был готов поставить на кон собственную жизнь, что, если бы Анни стала свидетелем Второго Пришествия, она бы запомнила дату, присутствующих, события и барометрическое давление, даже не шевельнув ресницами своих спокойных синих глаз.

Поздно вечером в четверг Майк проснулся, и к его услугам сразу оказался весь алфавит АБВГ — «подобно пыли под колесами его колесницы». Девицы тут же вспомнили о нуждах Джубала, так что он решил счесть все это за благословение Божие и оставить без последствий. Тем более что у него появилась забавная мыслишка, что, если бы он потребовал объяснений, Майк увеличил бы их жалованье в пять раз, послав простую открытку Дугласу, а девочки с такой же готовностью всячески поддержали бы Майка.

Раз домашнее спокойствие восстановилось, Джубал не стал возражать, что его королевство теперь управляется мажордомом. Еду подавали вовремя, по вкусу она была даже лучше, чем раньше; а когда он кричал «Первая!» — очередная девочка появлялась с блестящими глазами, счастливая и энергичная. Джубалу было в высшей степени все равно, в какую иерархическую пирамиду выстроены мужчины его дома. Да и в какую девушки — тоже.

Кроме того, ему было очень интересно следить за изменениями, происходившими в Майке. Еще неделю назад Майк был послушен в такой степени, которую Джубал назвал бы невротической; сейчас же он был настолько уверен в себе, что Джубал счел бы это нахальством, не будь Майк по-прежнему трогательно вежлив и внимателен.

Майк принимал поклонение девушек как должное; стал выглядеть скорее старше своего возраста, чем моложе; голос его приобрел звучность, и говорил он уверенно, а не робко, как раньше. Джубал решил, что Майк стал по-настоящему членом человеческой расы и скоро этого пациента можно будет выписать из «больницы».

За исключением (напомнил себе Джубал) одной черты — Майк никогда не смеялся. Он уже мог улыбнуться шутке, иногда ему не нужно было спрашивать, в чем ее смысл. Майк был жизнерадостен и даже весел, но никогда не смеялся.

Джубал решил, что это неважно. Его пациент был разумен, здоров и человечен. Еще несколько недель назад Джубал мог бы побиться об заклад, что Майк не выздор веет. Он был достаточно скромен, чтобы не приписывать себе всю славу. Девушки сыграли тут важнейшую роль. Или надо говорить — девушка?

С первого дня пребывания Майка в поместье Джубала тот почти ежедневно повторял ему, что его дом — здесь, но что ему рано или поздно следует набраться духу и отправиться поглядеть на мир. Поэтому Джубал, казалось, не должен был удивиться, когда однажды за завтраком Майк объявил, что уезжает. К собственному изумлению, Джубал не только поразился, но и обиделся. Свое огорчение он попытался скрыть возней с салфеткой.

— Вот как? И когда же?

— Мы уезжаем сегодня.

— Хм… во множественном числе. И что же, мне, Ларри и Дьюку теперь придется самим готовить себе еду?

— Мы обговорили это, — ответил Майк. — Мне кто-то нужен, Джубал, я пока плохо понимаю, как и почему люди ведут себя в разных ситуациях, и часто делаю ошибки. Лучше всего подошла бы Джилл, тем более, что она хочет продолжать изучать марсианский язык. Но если ты не можешь обойтись без кого-то из девушек, то пусть будут Дыок или Ларри.

— Значит, у меня в этом деле есть голос?

— Джубал, решать будешь ты. Мы это понимаем. (Сынок, а ведь, пожалуй, ты впервые в жизни солгал. Сомневаюсь, что я удержал бы даже Дьюка, если б ты решил, что тебе нужен именно он.)

— Я думаю, тебе нужна Джилл. Но помните, дети, что ваш дом здесь.

— Мы знаем… и вернемся. И снова разделим воду.

— Обязательно, сынок.

— Да, отец.

— Что?

— Джубал, в марсианском языке нет синонима слову «отец». Но недавно я грокк, что ты мой отец. И отец Джилл.

Джубал искоса поглядел на Джилл.

— Ммм… Я грокк…. Берегите себя, дети.

— Да. Пойдем, Джилл.

Они исчезли прежде, чем Джубал успел встать из-за стола.

Глава 26

Это был обычный бродячий цирк — карусели, сласти, дешевые забегаловки, где дурачью облегчали карманы. Лекция о сексе, подогнанная под взгляды местных невежд на теорию Дарвина; «живые картинки», где участницы одеты, а вернее, раздеты сообразно с разрешением местного начальства и его вкусами; Бесстрашный Фентон, совершающий свой смертельный прыжок под шумные овации зрителей. В программе представления нет чтеца мыслей, но есть фокусник; нет женщины с бородой, но есть гермафродит; нет шпагоглотателя, зато есть пожиратель огня; нет татуированного мужчины, но есть татуированная женщина, она же заклинатель змей, которая под занавес появляется совершенно обнаженной… одетой лишь в собственную кожу, расписанную экзотическими рисунками, — и любому ротозею, который обнаружит хоть один квадратный дюйм кожи без татуировки, начиная от шеи и ниже, обещан приз в двадцать долларов.

Приз так никто и не получил. Миссис Пайвонски позировала в «собственной коже» плюс в объятиях четырнадцатифутового боа-констриктора, известного под именем Хони Бун, чьи кольца были размещены на теле владелицы змеи столь стратегически точно, что даже церковный совет вряд ли нашел бы в этом зрелище что-то непристойное. В качестве дополнительной защиты (для боа) миссис Пайвонски стояла на стуле, поставленном внутри брезентовой загородки, куда запускали десяток кобр.

Да и свет был не слишком ярок.

Но вызов, брошенный миссис Пайвонски, был честным вызовом. Ее муж до самой своей смерти владел татуи-ровальной студией в Сан-Педро, и, когда дела шли вяло, они с женой татуировали друг друга. В конце концов продолжать работу над женой стало невыносимо — ниже шеи не оставалось ни единого свободного кусочка кожи. Миссис Пайвонски очень гордилась тем, что была самой изукрашенной женщиной в мире. Причем разрисованной руками величайшего мастера в этом виде искусства, — именно таково было ее мнение о собственном муже.

Патриция Пайвонски общалась и с жульем, и с грешниками без всякого вреда для себя; она и ее муж были обращены самим Фостером, и Патриция, куда бы ни забрасывала ее судьба, всегда посещала ближайшую Церковь Нового Откровения. Патриция с радостью распрощалась бы с любым фиговым листком в финале представления, ибо была убеждена, что она — лишь полотно для религиозного шедевра, куда более высокого, чем те, которые можно видеть в музеях и соборах. Когда она и Джордж увидели Свет, еще около трех квадратных футов поверхности Патриции ничем не были заняты, к моменту же смерти мужа она носила на себе красочное жизнеописание Фостера, от его колыбели со склоняющимися над ней ангелами и до Дня Славы, когда он был вознесен на небеса.

К сожалению, большая часть этой священной истории должна была прикрываться одеждой. Патриция, конечно, могла показывать ее на закрытых сборищах Радости в церквях, которые посещала, особенно если об этом просил ее пастырь, что случалось частенько. Патриция не могла выступать с проповедями, не умела петь, на нее никогда не снисходил Дух, чтоб подвигнуть на выкрики на неизвестных языках, но зато она служила живым свидетельством реальности Света.

В цирке ее номер был предпоследним. У нее оставалось еще время, чтобы убрать свои фотографии и скользнуть за кулисы, чтобы ждать там начала своего финала. А на сцене в это время работал фокусник.

Доктор Аполло раздал стальные кольца и пригласил желающих убедиться, что они цельные. Затем заставил их держать кольца так, чтобы они частично перекрывали друг друга, и дотронулся до каждого места, где кольца пересекались, своей волшебной палочкой. Образовалась цепь. Он оставил палочку висеть в воздухе без видимой поддержки, взял из рук своей ассистентки сосуд с яйцами и начал одновременно жонглировать шестью. Его искусство, однако, почти не привлекало зрителей — они предпочитали рассматривать ассистентку фокусника. Надето на ней было побольше, чем на юных леди, выступавших в «живых картинках», и тем не менее было очевидно, что ни один квадратный дюйм ее кожи не татуирован.

Зрители вряд ли даже заметили, что шесть яиц превратились сначала в пять, затем в четыре… три… два… и теперь доктор Аполло подбрасывал в воздух только одно яйцо.

— Яиц с каждым годом становится все меньше, — сказал он, швырнув яйцом в публику. Он повернулся к зрителям спиной, и никто, по-видимому, не обратил внимания, что яйцо так и не достигло своего назначения.

Доктор Аполло вызвал на помост какого-то мальчугана.

— Сынок, я знаю, о чем ты думаешь. Ты считаешь — я не настоящий волшебник. Вот тебе за это доллар. — И он протянул мальчишке банкнот, который тут же растаял в воздухе. — Ну и дела! Попробуем-ка еще разок. Получил? Ну беги скорее домой, тебе даино пора быть в постели. — Фокусник нахмурился. — Мадам Мерлин, чем мы теперь займемся?

Ассистентка что-то шепнула ему, и он покачал головой.

— Но не перед публикой же?

Она снова что-то прошептала, и он тяжело вздохнул.

— Друзья! Мадам Мерлин хочет в постель. Может, кто- нибудь из джентльменов готов ей помочь?

Он поглядел на очередь желающих.

— Ох, вас слишком много! Пусть останутся только те, кто служил в армии.

Все равно желающих оставалось слишком много, доктор Аполло выбрал из них двоих и сказал:

— Там под подмостком есть солдатская койка. Поднимите, пожалуйста, брезент и будьте добры — установите ее на помосте. Мадам Мерлин, смотрите сюда, прошу вас.

Пока добровольные помощники расставляли койку, доктор Аполло делал пассы.

— Спите… спите… вы уже уснули… Друзья, она в глубоком трансе. Может быть, те джентльмены, что готовили кровать, уложат мадам Мерлин? Осторожней…

Девушку в состоянии почти трупного окоченения перенесли на койку.

— Благодарю вас, джентльмены.

Фокусник взял все еще висевшую в воздухе волшебную палочку и указал ею на стоявший в глубине сцены столик. Простыня, отделившись от груды сложенных на столике предметов, подлетела к фокуснику.

— Прикрой ее, закрой лицо, люди не любят, чтобы на них пялились во сне. Благодарю вас, джентльмены, пройдите, пожалуйста, на свои места… Отлично! Мадам Мерлин, вы меня слышите?

— Да, доктор Аполло.

— Вы сейчас крепко спите. А теперь ваше тело становится легче. Вы спите на облаках. Вы плывете… — Окутанная простыней фигура поднялась над койкой примерно на фут. — Осторожно! Не улетите!

Какой-то мальчишка объяснял желающим шепотом:

— Когда он закрыл ее простыней, она провалилась через люк… а это просто каркас из проволоки. Сейчас он сорвет простыню, каркас сложится и исчезнет. Так-то всякий сможет.

Аполло не обращал внимания на мальчишку.

— Выше, мадам Мерлин, еще выше! Вот так… — Закутанная фигура парила в шести футах над сценой.

Мальчишка снова зашептал:

— Там такой стальной прут, который нам не виден. Он вон там — за краем простыни, что свисает до самой койки.

Доктор Аполло попросил добровольцев убрать койку.

— Койка ей не нужна, она спит в облаках. — Он повернулся к плавающей фигуре и притворился, будто прислушивается к чему-то. — Громче, пожалуйста! Вот как? Она говорит, что простыня ей мешает.

(…Сейчас каркас исчезнет…)

Фокусник сорвал простыню. Аудитория даже не обратила внимания, что та тут же куда-то пропала. Все смотрели на мадам Мерлин, спящую в воздухе в шести футах от пола сцены. Товарищ того парнишки, которому досконально все было известно о фокусе, спросил: а где же стальной прут? Тот ответил:

— Надо смотреть туда, куда он не хочет, чтоб ты глядел. У них тут такое освещение, что лампы слепят нам глаза.

— Довольно, сказочная принцесса, — произнес доктор Аполло, — дайте мне вашу руку. Проснитесь! — Он поставил ее на пол и помог спуститься.

— …Ты видел, куда он поставил ногу? Вот туда-то и спрятался прут. — Мальчик кивнул с довольным видом. — Просто трюк, всего и делов-то.

Фокусник продолжал:

— А теперь, друзья, будьте любезны, выслушайте внимательно выступление нашего ученого лектора профессора Тимошенко…

Его перебил зазывала:

— Не уходите! Только на нашем представлении и с одобрения совета университетов и департамента безопасности этого замечательного города мы предлагаем двадцать долларов без вычета налогов любому из вас, кто…

Объявление перешло в финал.

Циркачи начали убирать реквизит. Завтра надо было грузиться на поезд. Жилые палатки останутся для ночевки, но в главном куполе тут же служители принялись снимать подпорки.

Зазывала, он же собственник цирка и управляющий, вернулся обратно в купол, после того как финал кончился и из зала выгнали нескольких олухов, прочно засевших в задних рядах.

— Смитти! Не уходи… — Хозяин вручил фокуснику конверт и сказал: — Парень, мне очень жаль… но ни ты, ни твоя жена с нами в Падьюку не поедете.

— Я догадывался.

— Слушай, друг! Это не потому, что я к тебе плохо отношусь, — просто я должен заботиться о представлении. Мы берем чету экстрасенсов. Они работают чертовски здорово, а она еще дает сеансы френологии и гадает, а он жонглирует мячом. С тобой же, как известно, я договора на весь сезон не заключал.

— Я знаю, — согласился фокусник. — И не сержусь, Тим.

— Я рад, если так. — Зазывала помедлил. — Смитти, хочешь, дам тебе совет?

— С удовольствием выслушаю тебя, — просто ответил фокусник.

— О'кей, Смитти, твои трюки великолепны. Но трюки — это еще не волшебник. Ты все время как-то выпадаешь из роли. Ты славный товарищ, занимаешься своим делом, никогда не подложишь другому циркачу свинью, всегда готов помочь. Но ты не настоящий циркач. Нет у тебя той изюминки, которая превращает этих олухов в круглых болванов. Настоящий фокусник заставляет деревенщину разинуть рот только тем, как он достает из воздуха четвертак. Вот, например, левитация — никогда я не видел номера лучше, но на дурачье он совершенно не действует. Ты не учитываешь их психологии. Возьми, например, меня. Я ведь даже четвертак из воздуха не достану. Я не умею делать ничего, кроме одного, но зато это одно делаю отлично. Я понимаю психологию деревенщины. Я знаю, что она хочет, даже если она сама этого не знает. Это и называется умением показать товар лицом, и оно равно необходимо и политику, и проповеднику, вещающему с кафедры, и фокуснику. Когда ты поймешь, что нужно олуху, то тебе не понадобится и половины инвентаря, лежащего в твоем сундуке.

— Думаю, ты прав.

— Я сам знаю, что прав. Зрителю нужны секс, кровь и деньги. Кровь мы ему предложить не можем, но зато позволяем надеяться, что глотатель огня или метатель ножей того и гляди совершит ошибку; денег тоже не даем: мы поощряем его склонность к жульничеству, а сами в это время тащим у него из кармана. Секса настоящего тоже нет, но почему семь из десяти покупают билет на финал? Да потому, что хотят видеть голую бабу. Мы показываем ему нечто совсем иное, и он уходит от нас довольный.

А что еще от нас нужно олуху? Тайна. Он хочет думать, что мир — это мир романтики, хотя дело обстоит как раз наоборот. Вот это и есть твоя работа. А ты этого не умеешь. Понимаешь, сынок, олухи знают, что твои трюки обман, но им хочется думать, что это не так. И ты должен им в этом помочь. Но этого умения у тебя нет.

— А как же его приобрести, Тим?

— Черт возьми! Этому надобно научиться самому. Возьми хоть твою придумку назвать себя «Человеком с Марса». Нельзя же требовать, чтобы деревенщина проглотила больше, чем она в состоянии проглотить. Они видели «Человека с Марса» по стерео или на фото. Ты действительно немного похож на него, но будь ты даже его двойником, все равно каждый олух понимает, что в бродячем цирке «Человееа с Марса» быть не может. Это все равно, что шпагоглотателю взять псевдоним «Президент Соединенных Штатов». Дурню хочется верить, но позволять тебе унижать его высокое представление о собственных умственных способностях он не даст, каковы бы они там ни были в действительности. В общем, даже у дурня какой-то умишко всегда найдется.

— Я запомню.

— Разболтался я — все зазывалы приобретают такую привычку. Надеюсь, деньжонок у вас хватит? Вы на меня не злитесь? Черт, так у нас не полагается, но, может, вам нужен небольшой заем?

— Спасибо, Тим. Как-нибудь справимся.

— Ладно. Ну будь здоров! Пока, Джилл. — И он быстро вышел.

Почти тут же из-за кулис появилась Патриция Пайвонски уже в халате.

— Детки, Тим отказался от вашего номера?

— Мы и так собирались уйти, Пат.

— Я на него так зла, что подумываю о том же.

— Ну, Пат…

— И оставлю его без финала. Номера-то всегда найти можно, а вот финал, да еще такой, чтобы полиция к нему придраться не могла, это куда труднее!

— Пат, Тим прав, я не умею показать товар лицом.

— Ну… а мне вас будет не хватать. О Господи… Послушайте, до утра все свободны, давайте пойдем ко мне в палатку и посидим часок.

— Знаешь, Пат, — предложила Джилл, — лучше поедем к нам. Неужели тебе не хочется искупаться как следует в большой горячей ванне?

— Хм… тогда я захвачу с собой бутылочку.

— Нет, — возразил Майк, — я знаю, что ты пьешь, и у нас все уже приготовлено.

— Чудесно… вы ведь остановились в «Империале», верно? Мне надо посмотреть, в порядке ли мои детишки, и сказать Хони Буну, что я ухожу. Потом поймаю такси. Так что буду через полчаса, ладно?

Они уехали. Машину вел Майк. Это был маленький городок, автоматический контроль движения тут отсутствовал. Майк вел машину, точно придерживаясь скорости, максимальной для этой полосы, ловко проскальзывая в промежутки между машинами, которые Джилл замечала лишь тогда, когда они уже оставались позади. Майку это давалось без труда. Джилл же пока только обучалась его искусству: Майк растягивал свое индивидуальное ощущение времени до тех пор, пока жонглирование яйцами или езда в густом потоке машин с большой скоростью не становились простым делом, не требующим никаких усилий. Джилл подумала: как странно, что этот же самый человек еще месяц назад не мог справиться со шнурками от ботинок.

Они не разговаривали: было невозможно говорить, думая на различных скоростях. Джилл стала вспоминать ту жизнь, с которой они только что распрощались, выбирая в памяти ее отдельные эпизоды, пестуя и лелея их в марсианских и английских понятиях. Всю свою жизнь, пока она не встретила Майка, Джилл подчинялась тирании часов — и тогда, когда была школьницей, и уже взрослой девушкой в училище, и потом в условиях жесткой больничной рутины.

Жизнь в бродячем цирке была совсем другой. Если не считать того, что ей приходилось несколько раз в день торчать на арене, по возможности принимая красивые позы, остальное время она могла не думать о часах. Майку было безразлично, едят ли они раз в день или шесть, его вполне устраивало то, как Джилл ведет их нехитрое хозяйство. У них была своя палатка; во многих городках они вообще не покидали территорию цирка от момента прибытия до отъезда. Цирк был их гнездом, до которого не докатывались беды и радости внешнего мира.

Разумеется, площадь вокруг цирка кишела дурачьем, но Джилл быстро восприняла точку зрения циркачей — дурачье, то есть зрители, — не люди. Они просто протоплазма, единственная функция которой — снабжать артистов деньгами.

Цирк был самым счастливым из их домов. Тут все было не так, как тогда, когда они впервые пустились в мир, чтобы пополнить образование Майка. Их все время узнавали, и иногда им было трудновато отделаться не только от газетчиков, но и от бесчисленного множества людей, которым почему-то казалось, что они имеют право требовать от Майка то одно, то другое.

Тогда Майк усилием воли придал своему лицу морщины зрелости и внес в него кой-какие изменения. Это плюс тот факт, что они останавливались в тех местах, где «Человека с Марса» уж никак не могли ожидать, обеспечивало им достаточное уединение. Примерно тогда же Джилл позвонила домой, чтобы сообщить свой новый адрес, и Джу-бал предложил им «легенду». Через несколько дней Джилл прочла в газете, что «Человек с Марса» удалился от мира в тибетский монастырь.

Монастырь же назывался «Гриль Хэнка» и находился в заштатном городишке, где Джилл работала официанткой, а Майк мойщиком посуды. Майк разработал очень быстрый и эффективный способ мытья тарелок, которым пользовался, когда хозяина не было поблизости. На этой работе они продержались неделю и поехали дальше, иногда нанимаясь на работу, иногда — нет. Они стали почти ежедневно посещать публичные библиотеки, после того как Майк узнал об их существовании (до этого Майк считал, что в библиотеке Джубала собраны копии всех изданных на Земле книг). Когда же ему открылась ослепительная истина, они остановились в Акроне на целый месяц. Джилл уйму времени проводила в беготне по магазинам, ибо Майк с книгой был неважным компаньоном.

Но самым чудесным приютом за все время их странствий стал Бакстеровский цирк «Любые зрелища и вихрь удовольствий». Джилл хихикнула, вспомнив (только вот в каком это городке?), как полиция совершила налет на цирк во время показа «живых картинок». Это было неправедливо — они же, как всегда, обо всем договорились предварительно — как выступать, с бюстгальтерами или без них, какой будет свет — яркий или голубоватый притененный, ну и так далее. Тем не менее шериф потащил их в суд, а мировой судья явно вознамерился упрятать девочек в тюрягу. Цирк закрыли, циркачи ходили на все судебные заседания вместе с олухами, готовыми на все, что угодно, лишь бы хоть глазком взглянуть на этих «бесстыдных женщин». Майк и Джилл приткнулись в самом заднем ряду битком набитого зала.

Джилл внушила Майку, чтл он никогда не должен делать ничего из ряда вон выходящего там, где это могут заметить. Но Майк грокк, что наступил «касп» — критическая точка…

Как раз в ту минуту, когда шериф давал показания «о публичном оскорблении нравственности», делая это с большим смаком, он и судья оказались в чем мать родила.

Джилл и Майк улизнули во время переполоха, все обвиняемые — тоже. Пришлось прервать гастроли и уехать в более порядочный городок. С именем Майка это «чудо» никто не связал.

Джилл всегда, как величайшее сокровище, будет хранить воспоминание о выражении лица шерифа. Ей тут же захотелось телепатически напомнить Майку о том, как смешно выглядел этот паршивый шериф. Однако на марсианском языке отсутствовало понятие «забавность», так что сказать ей ничего не удалось. Их телепатическая связь непрерывно углублялась, но действовала лишь в пределах марсианского языка.

(— Да, Джилл! — ответил он мысленно.

— Потом.)

Они подъехали к отелю; Джилл чувствовала, как замедляется темп работы мозга Майка, когда он стал припарковывать машину. Джилл предпочитала жить в палатке, но там было большое неудобство — отсутствовала ванна. Конечно, душ — это тоже ничего, но что может быть лучше большой ванны, наполненной горячей водой, в которую можно залезать и отмокать сколько душе угодно. Поэтому иногда они регистрировались в отеле и брали напрокат машину. Майк, благодаря своему воспитанию в юные годы, не разделял отвращения Джилл к грязи. Теперь он был почти таким же, как она, чистюлей, но только потому, что Джилл положила немало трудов на его переобучение. Он умел оставаться безукоризненно чистым и без купания, точно так же, как ему не требовалось обращаться к парикмахерам с тех самых пор, как он узнал, какой длины волосы нравятся Джилл. Однако погружаться в Воду Жизни Майк обожал по-прежнему.

«Империал» был старой и весьма обветшалой гостиницей, но ванна в номере для новобрачных была огромная. Джилл прошла туда сразу после того, как они вошли в номер, пустила воду и ничуть не удивилась, когда внезапно оказалась голой. Милый Майк! Он знал ее любовь к покупкам и всячески потворствовал этой слабости, отсылая в никуда ее наряды, которые, как ему казалось, перестали ей нравиться. Он проделывал бы это ежедневно, если б Джилл не предупредила его, что частая покупка такого количества новой одежды может показаться обитателям цирка подозрительной.

— Спасибо, милый, — крикнула она. — Залезай!

Он уже или разделся, или отправил куда подальше свой костюм; скорее первое, решила она. Майк не любил покупать одежду — ему это казалось скучным делом. Он не видел в одежде иного смысла, кроме как для защиты тела от холода; кстати, эту человеческую слабость он тоже не разделял. Они влезли в ванну, глядя в глаза друг другу. Джилл зачерпнула в пригоршню воды, прикоснулась к ней губами и протянула Майку. В повторении ритуала необходимости не было, просто Джилл нравилось напоминать ему о том, о чем он все равно не забыл бы, даже если бы прошла целая вечность.

— Я вспомнила, — сказала она, — как забавно выглядел тот ужасный шериф, когда оказался без штанов.

— А он выглядел забавно?

— Ой, потрясающе!

— Объясни, почему забавно? Я не понимаю шутки.

— Ну… наверное, я не сумею. Это не шутка, вернее, она не похожа на анекдоты и смешные каламбуры, которые можно разъяснить.

— Я не грокк, что он был смешон, — сказал Майк. — В обоих мужчинах — в судье и человеке закона — я чувствовал скверну. Если бы я не знал, что ты рассердишься, я бы услал их в никуда.

— Милый Майк, — она дотронулась до его щеки, — хороший мой мальчик! Ты сделал гораздо лучше. Им этого никогда не забудут: теперь тут ареста за «непристойную обнаженность» не будет лет пятьдесят. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я уже давно хотела сказать тебе, как мне обидно, что наше представление провалилось. Я ведь старалась написать сценарий получше, но, видно, режиссера из меня не вышло.

— Это моя вина, Джилл. Тим верно сказал — я не грокк олухов. Но то, что мы были с циркачами, свою пользу принесло. Я теперь буду грокк олухов все больше и больше с каждым днем.

— Ты не должен звать их олухами, не должен звать их дурачьем, раз мы больше не работаем с тобой в цирке, они просто люди, а не дураки.

— А я грокк, что они дурачье.

— Да, милый, но это невежливо.

— Я запомню.

— Ты уже решил, куда мы поедем?

— Нет, но когда придет время, я буду знать.

Верно. Майк всегда знал, когда и куда надо. С того момента, как его подчинение сменилось доминированием, он постоянно становился все сильнее и увереннее. Тот мальчик, которому казалось утомительным держать в воздухе пепельницу, теперь не только мог легко удерживать Джилл на высоте шести футов от пола, одновременно занимаясь другими делами, но и обладал способностью излучать столько силы, сколько требовали обстоятельства. Джилл вспомнила тот грязный участок, где застрял грузовик. Человек двадцать безуспешно пытались вытащить его из грязи, но только когда Майк подставил плечо, утонувшее в грязи заднее колесо само вылезло из нее. Теперь Майк стал опытнее и никому не давал повода заподозрить его в чем-то сверхъестественном.

Джилл вспомнила, как он наконец грокк, что ощущение присутствия скверны, необходимое, чтобы отправлять вещи в никуда, нужно лишь, когда дело касается живых существ, а одежда Джилл, например, отнюдь не обязана стать «нехорошей», чтобы отправляться туда же. Правила важны для малышни, взрослый же может поступать так, как он грокк.

Интересно, какие еще изменения произойдут в Майке? Впрочем, особенно ее это не беспокоило — Майк добр и мудр.

— Майк, а как было бы здорово, если бы и Доркас, и Анни, и Мириам оказались бы с нами в одной ванне! И отец Джубал, и мальчики, и вся семья наша!

— Потребовалась бы ванна куда больше.

— Ну в тесноте, да не в обиде. А когда мы снова навестим наш дом, Майк?

— Я грокк, что скоро.

— «Скоро» в марсианском понимании? Или земное «скоро»? Не обращай внимания, дсфогой, это свершится, когда исполнится ожидание. Кстати, я вспомнила, что тетушка Патти должна появиться с минуты на минуту, то есть очень «скоро» в земном понимании. Помоешь меня?

Джилл встала; пена, взбитая в ванне, покрывала ее тело, стекала по нему, снова поднималась и обильно пузырилась.

— Ох, щекотно!

— Окатить водой?

— Я окунусь. — Она присела, встала и отряхнулась. — Как раз вовремя!

Кто-то стучал в дверь.

— Дорогие, вы одеты?

— Иду, Пат, — крикнула Джилл и добавила, выходя из ванны: — Обсуши меня, ладно?

Она тут же обсохла, даже на полу мокрых следов не осталось.

— Милый, ты не забудешь надеть что-нибудь? Патти — леди, не то что я.

— Не забуду.

Глава 27

Джилл схватила свою одежду и выскочила в гостиную.

— Входи, дорогая. Мы выкупались, Майк сейчас выйдет. Я приготовлю тебе выпить, а второй стаканчик ты получишь прямо в ванне. Горячей воды сколько хочешь.

— Я приняла душ, после того как уложила Хони Буна спать, но, конечно, я с удовольствием приняла бы ванну. Однако, Джилл, детка, я же приехала вовсе не затем, чтобы купаться; я здесь только потому, что у меня сердце разрывается, когда я подумаю, что вы, дети, уезжаете.

— А мы тебя не потеряем из виду. — Джилл занялась посудой. — Тим прав. Майку и мне нужно как следует отшлифовать наш номер.

— Ваш номер и так о'кей. Нужно только кое-где добавить шуточек, но… Привет, Смитти!

Она протянула ему руку в перчатке. Вдали от цирковой арены миссис Пайвонски всегда носила перчатки, платье с высоким воротом и чулки. Она выглядела (да и была) респектабельной вдовой средних лет, тщательно следящей за своей фигурой.

— Я только что говорила Джилл, — продолжала она, — что у вас отличный номер.

Майк улыбнулся.

— Пат, не смейтесь над нами. Он никуда не годится.

— Нет, это не так, дорогуша. О! В него, конечно, нужно добавить перчику. Побольше шуток. И сделать чуть- чуть пооткровеннее костюм Джилл. У тебя прекрасная фигурка, девочка.

Джилл покачала головой.

— Это ничего не даст.

— Знаете, я была знакома с одним фокусником. Он одевал свою помощницу по моде веселых девяностых годов… я имею в виду Тысяча восемьсот девяностые, конечно, так что у нее ног вообще не было видно из-под платья. А во время представления он заставлял исчезать одну за другой части ее туалета. Олухи были в полном отпаде. Не поймите меня превратно, дорогие, все было вполне прилично, к концу представления на ней было надето не меньше, чем на тебе сейчас.

— Патти, — отозвалась Джилл, — я бы работала наш номер вообще в голом виде, если бы не страх, что полиция запретит наши цирковые представления.

— Из этого у тебя ничего бы не вышло, девочка. Олухи бы озверели. Но если у тебя хорошая фигура, то почему бы этим не воспользоваться? Что было бы с моим амплуа татуированной женщины, если бы я не показывала столько, сколько мне разрешается?

— Кстати, об одежде, — вмешался Майк, — мне кажется, вам тутжарковато, Пат. Кондиционер в этой развалюхе сдох, надо думать, температура поднялась до девяноста градусов…(По Фаренгейту (32,2⁰С)

Майк был одет в легкий халат, чего было вполне достаточно с позиций относительно легкомысленных нравов циркачей. Жара на него почти не действовала, ему лишь изредка приходилось чуть-чуть приспосабливать свой метаболизм к внешним условиям. Но их подруга привыкла к тому, что в обычной обстановке на ней почти ничего не было, — одежду она рассматривала преимущественно как средство скрыть татуировку, когда она была среди дурачья.

— Почему бы вам не расположиться у нас со всеми удобствами? Разве среди нас есть посторонние, мои цыплятки? — Это была шутка, которая, как говорил ему Джубал, должна показать, что здесь собралась веселая дружная компания.

— Конечно, Патти, — поддержала его Джилл, — если ты под платьем без ничего, я тебе что-нибудь подыщу.

— Гм… ну я там надела кое-что…

— А тогда с друзьями нечего чиниться. Дай я расстегну тебе «молнию».

— Позволь мне сначала снять чулки и туфли… Патриция разговаривала, одновременно прикидывая,

как бы половчее перейти к теме религии. Господи, эти детишки уже давно готовы стать ищущими, в этом она была уверена, но считала, что впереди у нее еще целый сезон, чтобы привести их к Свету.

— Что касается циркового дела, Смитти, то важно прежде всего понять психологию олухов. Если бы ты был настоящим волшебником… о, я совсем не хочу сказать, что ты плохо знаешь свою работу, дорогой, ты ее знаешь… — Она сняла чулки, смяла в комок и положила их в носок туфли, после чего позволила Джилл расстегнуть «молнию». — Я имею в виду, как если бы вы заключили союз с дьяволом… Однако олухи все равно были бы уверены, что все это только ловкость рук. Поэтому вам даже в этом случае пришлось бы пользоваться обычными для всех простых фокусов приемами. Приходилось ли вам, например, когда-нибудь видеть пожирателя огня с хорошенькой ассистенткой? Что вы! Красотка смазала бы ему весь номер! Ведь олухи должны ждать только одного — чтобы он поджег себя.

Она стащила платье через голову. Джилл взяла его и поцеловала Пат.

— Вот теперь, тетушка Патти, ты стала куда больше похожа на себя. Сядь поудобнее, возьми стаканчик, расслабься…

— Секундочку, милая. — Миссис Пайвонски в душе молила небо о помощи. Ну, разумеется, ее татуировка сама говорит за себя — ведь для того-то Джордж и нанес ее на тело жены. — А у меня для дурачья есть вот это! Вы когда- нибудь смотрели, я хочу сказать, по-настоящему смотрели мои картинки?

— Нет, — призналась Джилл, — как-то неудобно было на тебя пялиться, как будто мы парочка настоящих олухов.

— Ну так посмотрите сейчас, мои милые, ведь именно для этого мой Джордж, упокой, Господи, его честную душу на небесах, изобразил их на мне. Чтоб на них смотрели, чтоб их изучали! Вот здесь, прямо под моим подбородком изображено рождение нашего пророка — пресвятого архангела Фостера — совсем еще невинного младенца, даже не ведающего, что ему уготовили небеса… но ангелы уже знали, — видите, сколько их тут вокруг него? Следующая сцена — это его первое чудо, когда, будучи еще юным грешником в деревенской школе, он отправился в лес и там подстрелил крохотную пичужку… поднял ее, погладил, и она улетела прочь — невредимая. Теперь я повернусь к вам спиной…

Она объяснила, что у Джорджа в распоряжении не было сплошного большого куска кожи, когда он приступил к своему величайшему творению, и ему пришлось переписывать «Нападение на Пёрл-Харбор» в «Армагеддон», а «Небоскребы Нью-Йорка» в «Священный город».

— Но, — призналась она, — хотя теперь каждый дюйм моей кожи отдан священным картинам, Джорджу пришлось повертеться, чтобы изобразить на живой плоти все важнейшие события земной жизни нашего пророка. Вот здесь, например, вы видите его произносящим проповедь со ступеней безбожной теологической семинарии, откуда его изгнали… Это первый раз, когда его арестовали, — начало гонений. А сзади, на моей спине, вы видите его разрушающим реликвии идолопоклонников… а рядом он в узилище, где на него снисходит Божественный Свет. Затем малочисленные Верные врываются в тюрьму…

(Достопочтенный Фостер усек, что для поддержания религиозной свободы медные кастеты, дубинки и готовность схватиться с копами куда более важны, чем пассивное сопротивление. Его церковь была воинственной с самого начала. Однако он был неплохим тактиком — в сражения ввязывался лишь там, где тяжелая артиллерия была на стороне бога.)

— …и освобождают его, потом мажут дегтем и вываливают в перьях того недостойного судью, который его туда бросил. Спереди же… ах, вам не видно, мешает мой лифчик… так жаль…

(— Майк, чего она добивается ?

— Ты знаешь. Скажи ей сама.)

— Тетя Патти, — спросила мягко Джилл, — вы хотите, чтоб мы как следует рассмотрели ваши картинки? Да?

— Ну… как говорит Тим в своей лекции, Джорджу пришлось использовать всю мою кожу, чтобы завершить историю Пророка…

— Раз Джордж вложил в нее столько труда, значит, он хотел, чтобы люди смотрели на нее. Снимай все, я же сказала тебе, что готова вести свой номер вообще без всякой одежды… а ведь он предназначен всего лишь для развлечения. У тебя же есть цель, святая цель…

— Ну… если вы хотите… — В сердце своем Патти спела «Аллилуйя», предназначая ее Фостеру за оказанную поддержку, — с этой поддержкой да с помощью картин Джорджа она поведет этих славных детей к поискам Света. — Я расстегну…

(— Джилл…

— Нет, Майк…

— Подожди…)

Внезапно удивленная миссис Пайвонски обнаружила, что ее расшитые блестками трусики и лифчик исчезли! Джилл, наоборот, нисколько не удивилась, что ее белье тоже перестало существовать, хотя и испытала некоторое смущение, увидев, что на Майке уже нет халата. Она приписала это его вежливым, как у котенка, манерам.

Миссис Пайвонски с трудом перевела дух. Джилл обняла ее.

— Ну, ну, милочка… все в порядке. Майк, нужно было все же предупредить человека!

— Хорошо, Джилл. Пат…

— Да, Смитти?

— Ты сказала, что мои фокусы — ловкость рук. Ты хотела раздеться — я тебе помог.

— Но как? Где мой костюм?!

— Там же, где белье Джилл и мой халат. Пропали.

— Не беспокойся, Патти, — вмешалась Джилл, — мы дадим тебе другие. Майк, тебе не следовало этого делать.

— Извини, Джилл… я грокк, что все будет хорошо.

— Хм… пожалуй. — Тетушка Патти не казалась слишком огорченной, к тому же она никому не расскажет, ведь она настоящая циркачка.

Миссис Пайвонски вовсе не волновала пропажа двух элементов ее костюма… Собственная нагота ее тоже не смущала, нагота ее друзей — тем более… Зато ее очень волновала теологическая сторона проблемы.

— Смитти, это что — настоящая магия?

— Думаю, ты могла бы назвать ее и так, — согласился Майк, тщательно подбирая слова.

— Я бы предпочла назвать это чудом, — ответила она откровенно.

— Зови как хочешь, но это не ловкость рук.

— Я поняла. — Она не испугалась. Патриция Пайвонски ничего не боялась — ее поддерживала вера. Но насчет друзей у нее возникли некоторые сомнения. — Смитти, погляди мне в глаза. Ты подписал договор с дьяволом?

— Нет, Пат. Не подписывал.

Она пристально поглядела ему в лицо.

— Ты не лжешь?

— Он не умеет лгать, Патти.

— Тогда это чудо? Смитти… Ты святой!

— Не знаю, Пат.

— Архангел Фостер тоже не знал, пока не перешагнул во второй десяток… хотя чудеса он творил и до этого. Ты — святой. Я чувствую это. Думаю, что почувствовала еще во время нашей первой встречи.

— Я не знаю, Пат.

— Я полагаю, весьма вероятно, что он святой, — сказала Джилл, — только сам он этого не знает. Майкл, ты сказал слишком много, чтобы остановиться на этом.

— Майкл? — вскинулась Патти. — Ты — архангел Михаил, посланный нам в образе человеческом!

— Патти, ну пожалуйста!.. Если это даже он, то ему об этом ничего не известно.

— А ему и знать не надо. Бог творит чудеса по собственному соизволению.

— Тетушка Патти, ты дашь мне закончить рассказ?

Вскоре миссис Пайвонски узнала, что Майк — «Человек с Марса». Она согласилась, что с ним надо вести себя, как с обычным человеком, оговорив при этом, что у нее есть свое собственное мнение о его природе и причинах появления на Земле; Фостер, пока он пребывал на Земле, тоже был обыкновенным человеком, но одновременно всегда оставался архангелом. Если Джилл и Майк настаивают на том, что они не спасены, она будет обращаться с ними так, как они ее просят, — пути Господни неисповедимы.

— Я полагаю, вы можете называть нас ищущими, — сказал ей Майк.

— И довольно об этом, милые! Я уверена, что вы уже спасены; впрочем, и сам Фостер в свои ранние годы был ищущим. Я помогу вам.

Она приняла участие и в другом чуде. Они сидели на ковре. Джилл легла на спину и телепатически предложила Майку попробовать. Без лишних слов он поднял ее в воздух. Патриция наблюдала происходящее в безмятежном спокойствии.

— Пат, — обратилсй к ней Майк, — ляг тоже. — Она повиновалась с готовностью, как если бы он был сам Фостер.

Джилл повернула к ним лицо.

— А может, меня лучше спустить вниз, Майк?

— Нет, я справлюсь.

Миссис Пайвонски почувствовала, что тихо поднимается ввысь. Испуга она не испытывала; она ощущала всепобеждающий религиозный экстаз, молниеносный прилив тепла к своему лону, вызывающий слезы на глазах. Такой мощи она не испытывала с тех самых пор, как святой Фостер коснулся ее. Майк приблизил ее к Джилл, и та обняла Патти. Слезы полились обильнее, сопровождаемые тихими счастливыми вздохами.

Майк опустил их на пол, он не чувствовал усталости и даже не помнил, когда последний раз уставал.

Джилл шепнула:

— Майк, нам нужна вода…

(— ???

— Да, — ответил ее мозг.

— И что же ?

— Прекрасная необходимость. Как ты думаешь, зачем она пришла сюда ?

— Я знал. Я только не был уверен, что ты знаешь… или одобряешь. Мой брат. Мое второе «я».

— Мой брат…)

Майк отправил стакан в ванную, заставил течь воду из крана и вернул стакан Джилл.оМиссис Пайвонски наблюдала за происходящим с интересом. Она уже больше была не в состоянии удивляться. Джилл сказала ей:

— Тетушка Патти, это похоже на крещение… или на брак. Это марсианский обычай. Он означает, что ты веришь нам, а мы верим тебе… что мы можем сказать тебе все, и ты можешь довериться нам во всем… что мы партнеры, верные друг другу до конца. Но, однажды скрепленная, эта связь не может быть нарушена никогда. Если ты разорвешь ее, мы сразу же умрем, спасены мы или нет. Если же мы разорвем ее… впрочем, мы этого сделать не можем физически. Если ты не хочешь, можешь не разделять с нами воды — мы все равно останемся друзьями. Если этот обряд противоречит твоей вере — не совершай его. Мы не принадлежим к ней. Возможно, никогда не будем принадлежать. Мы ищущие — так, пожалуй, будет вернее всего нас называть. Майк?

— Мы грокк, — согласился он. — Пат, Джилл говорит верно. Я хотел бы сказать тебе это по-марсиански, тогда было бы яснее. В обряд входит все, что есть в браке, и гораздо больше того. Мы рады предложить тебе воду, но если есть хоть малейшая причина — в твоей религии или в твоем сердце, мешающая тебе принять ее от нас… не пей!

Патриция Пайвонски перевела дух. Ей уже приходилось делать подобный выбор когда-то… и супруг ее был свидетелем этого выбора, но не запретил его… Кто она такая, чтобы отказывать святому? И его благословенной невесте?

— Я жажду этого, — твердо сказала она. Джилл отпила глоток.

— Мы растем ближе. — Она передала стакан Майку.

— Благодарю тебя за воду, брат. — Он сделал глоток. — Пат, я даю тебе Воду Жизни. И пусть ее у тебя будет всегда вволю. — Он передал ей стакан.

Патриция взяла.

— Благодарю. О благодарю вас, мои дорогие. Вода Жизни! Я люблю вас обоих! — Она выпила с жадностью.

Джилл приняла стакан и допила до дна.

— Мы все растем ближе, братья.

(— Джилл ?

— Сейчас.)

Майк поднял нового брата на руки, понес и мягко опустил на постель.

Валентайн Майкл Смитт грокк, что физическая любовь людей — очень человеческая и очень физическая, — существует не только для ускорения развития яиц и является не только ритуалом, при помощи которого происходит сближение. Акт сам по себе уже был познанием. Он все еще старался грокк это глубже, глубже, пытаясь при каждом новом случае грокк во всей полноте. Он уже давно не стыдился своего подозрения, что даже Старейшим неведом такой экстаз, — он грокк, что его новый народ обладал уникальной духовной глубиной. С немеркнущей радостью старался он познать эту глубину, тем более что на него не влияли никакие воспринятые в детстве запреты, которые могли вызвать чувство вины или боязни.

Его учителя, нежные и щедрые, победили его невинность, не ранив при этом его чувств. Результат был столь уникален, как уникален был сам Майк.

Джилл нисколько не удивилась, когда Патти просто, как нечто естественное приняла факт, что, разделив воду по древнему марсианскому обычаю, она должна тут же разделить и самого Майка, теперь уже по древнему человеческому ритуалу. Джилл чуточку удивилась тому спокойствию, с каким Пат восприняла способность Майка творить чудеса. Джилл просто не знала, что Патриция уже встречалась со святым — и ожидала от святых всего, чего угодно. Джилл ощущала покой и радость от мысли, что переломная точка была встречена правильно задуманным поступком… а потом для Джилл наступила пора экстаза, — она и сама разделила счастье сближения.

Когда они отдохнули, Джилл попросила отправить Пат в ванну, прибегнув к телекинезу, и радостно хихикала, временами взвизгивая от смеха вместе со старшей подругой. Впервые Майк сделал это когда-то в шутку в сходной ситуации, желая позабавить Джилл, но потом это превратилось почти в семейную традицию, которая, как была уверена Джилл, должна понравиться Патти. Джилл умирала со смеху, глядя на лицо Патти, которую намыливали и оглаживали невидимые руки, а потом вытирали насухо без помощи полотенец или сухого горячего воздуха.

Патриция только хлопала глазами.

— Теперь просто необходимо выпить.

— Разумеется, милочка!

— Я все еще хочу, дети, показать вам мои картинки. — Они прошли в гостиную, где Патти остановилась в самом центре ковра. — Только сначала поглядите на меня. На меня, а не на картинки. Что видите?

Майк мысленно удалил татуировку, чтобы видеть нового брата без украшений. Татуировка ему нравилась, она выделяла Пат из прочих людей, делала ее неповторимой личностью. Татуировка даже придавала Патти какой-то марсианский привкус, ставила ее особняком среди безликой людской толпы, где все были похожи друг на друга. Майк подумал, как бы выглядел он сам, если бы сделал себе татуировку, и тут же попытался грокк, что она будет изображать. Жизнь его отца и брата по воде Джубала? Надо будет подумать. Джилл тоже может захотеть получить татуировку… А есть ли рисунок, который может превратить Джилл в еще более прекрасную, оставив ее одновременно неизменной?

То, что он увидел, глядя на Пат без татуировки, понравилось ему меньше, — она выглядела так, как и должна выглядеть женщина. Майк все еще не мог грокк коллекцию фотографий Дьюка, хотя они показали ему, что существует большое разнообразие в формах, размерах и цвете женщин, а также в самой акробатике любви, — но кроме этого, он не грокк ничего из столь высоко ценимых Дью-ком картинок. Марсианское воспитание превратило Майка в тонкого наблюдателя, но оно сделало его невосприимчивым к изысканному наслаждению от созерцания эротических сцен. Он, безусловно, видел в женщинах (включая сюда и Патрицию Пайвонски) источник сексуального возбуждения, но это в его представлении нисколько не зависело от разглядывания их внешности. Запах и прикосновение к ним значили куда больше — в этом отношении он, видимо, был одновременно и квазичеловеком и квазимарсианином. Параллельный марсианский рефлекс (такой же неромантичный, как чихание) возникал под влиянием именно этих ощущений, но носил сугубо сезонный характер, и секс для марсиан был не более возбуждающ, чем внутривенное вливание.

Без татуировки Майк заметил одну вещь: у Патриции было собственное выражение лица, которое прожитая жизнь сделала необыкновенно прекрасным. У нее, понял он с удивлением, лицо было даже более самобытным, чем у Джилл. Он испытал к Пат глубокое чувство, которое пока еще не научился называть любовью.

Кроме того, у нее был свой, принадлежавший только ей запах и голос. Голос был чуть хрипловатый, и Майк с радостью слушал его, даже если не грокк значения произносимых слов. Ее запах впитал в себя горьковатый аромат мускуса, исходившего от змей, с которыми она возилась. Майк любил змей, он умел обращаться даже с самыми ядовитыми, прибегая к способности растягивать время, что сводило опасность быть укушенным к нулю. Он грокк с ними, он вкушал их невинные и безжалостные мысли, они почему-то напоминали ему о доме. Майк, кроме Патриции, был единственным человеком, который мог взять в руки Хони Буна и тем доставить ему удовольствие. Змея была столь апатична, что трогать ее могли многие, но Майка она считала как бы заместителем Пат.

Майк вернул татуировку на место.

Джилл же никак не могла понять, зачем это тетушке Пат вообще понадобилась татуировка? Она выглядела бы куда милее, если бы не походила на ходячую страничку из комикса. Ей нравилась внутренняя сущность Пат, а не то, как она смотрелась… хотя, впрочем, татуировка давала ей возможность вести безбедное существование… пока она не станет слишком старой, а тогда олухи перестанут платить за удовольствие полюбоваться ею — даже если бы картинки были наколоты самим Рембрандтом. Джилл надеялась, что Патти успела отложить в чулок на черный день кругленькую сумму, и тут же вспомнила — Патти теперь собрат по воде и разделяет с Майком его безграничное состояние. От этой мысли у Джилл стало теплее на душе.

— Ну, — повторила миссис Пайвонски, — что же вы видите? Сколько мне лет, Майкл?

— Не знаю.

— Догадайся.

— Не могу, Пат,

— Ох, да брось ты!

— Патти, — вмешалась Джилл, — он и в самом деле не может. Он еще не научился определять возраст — ты же знаешь, как недавно он живет на Земле. Майк даже счет ведет в марсианских годах и вообще пользуется марсианской арифметикой. Если нужно что-то посчитать, я делаю это за него.

— Ладно. Тогда скажи ты, дочка. И говори правду.

Джилл внимательно оглядела Пат, отметив стройность ее фигуры и обратив особое внимание на руки, шею и глаза… а затем скинула лет пять, несмотря на обязательство быть предельно честной с братом по воде.

— Ммм… где-то лет тридцать, год сюда, год туда.

Миссис Пайвонски засмеялась.

— Вот преимущество Истинной Веры, мои дорогие. Джилл, милочка, я приканчиваю пятый десяток.

— Но тебе столько никогда не дашь!

— Вот что делает Радость, моя милая. После рождения первого ребенка моя фигура пошла ко всем чертям — прозвище «толстуха» было изобретено как будто прямо для меня. Живот выглядел так, будто я хожу на шестом. Груди обвисли, и мне никак не удавалось их приподнять. Можешь посмотреть сама — конечно, хороший хирург никогда не оставляет шрамов, но на мне они все равно были бы заметны, детка. По крайней мере в двух картинках оказались бы дыры. А затем я увидела Свет! Нет, не физические упражнения, не диета — я ем как поросенок! Радость, моя дорогая!

Совершеннейшее счастье во господе по протекции самого благословенного Фостера.

— Поразительно! — воскликнула Джилл.

Тетушка Патти явно не придерживалась диеты и за время их знакомства не занималась никакими упражнениями, а Джилл, как медсестра, прекрасно знала, какие шрамы оставляет операция по подтягиванию груди. Нет, к этой татуировке скальпель хирурга не прикасался.

Майк же про себя решил, что Пат сама научилась «придумывать» свое тело таким, каким ей хотелось его видеть, но по неведению приписала результат Фостеру. Он учил Джилл контролю над телом, но ей надо было сначала получше освоить марсианский язык, а уж потом она могла полностью овладеть этим умением. Впрочем, куда торопиться; ожидание принесет свои плоды.

Пат же продолжала:

— Я хотела, чтобы вы увидели, на какие чудеса способна Вера. Но главные изменения — внутри! Радость! Богу ведомо, что я плохой проповедник, но все же я попытаюсь объяснить вам. Во-первых, надо было понять, что все так называемые «церкви» — всего лишь ловушки дьявола. Наш возлюбленный Христос проповедовал истинную веру, говорил Фостер, и я ему верю. В средние века слова Иисуса была извращены и искажены так, что он сам их не узнал бы. Поэтому и был послан на Землю Фостер, дабы объявить Новое Откровение и придать учению былую чистоту. — Патриция Пайвонски подняла перст и внезапно превратилась в жрицу, облаченную в святость и мистическую символику. — Бог хочет, чтобы мы были счастливы. Он наполнил мир вещами, которые способны сделать нас счастливыми. Разве обратил бы господь сок винограда в вино, если бы не желал, чтобы мы пили и веселились? Он оставил бы его соком… или превратил бы его в винный уксус, из которого нельзя извлечь даже улыбки. Разве это не правда? Конечно, он вовсе не рассчитывал, что люди будут напиваться как скоты, лупить своих жен и бросать детей. Он дал нам дивные вещи, чтобы мы наслаждались ими, а не гадили их. Если вам нравится пить и даже напиваться среди друзей, познавших Свет, и это понуждает вас пускаться в пляс или громко возносить хвалу богу за его доброту, то почему бы и нет? Бог создал алкоголь. Он же создал и ноги; он сотворил так, чтобы в танце сделать человека счастливым… — Патриция помолчала. — Налей-ка мне еще стаканчик, дорогая. Ремесло проповедника вызывает жажду… только не лей слишком много имбирного эля — хлебное виски хорошо само по себе… И это еще не все. Если бог не хотел, чтоб женским телом восхищались, он создал бы его безобразным, это ведь понятно, не так ли? Бог не какой-нибудь обманщик. Он сам запустил эту игру, и он не мог сделать ее для нас — олухов — безвыигрышной, как мухлюют с рулеткой в игорных домах городка, где хозяйничает жулье. Бог не-станет посылать в ад людей, проигравших в жульнической игре!

Ладно! Бог хочет, чтобы мы были счастливы, и он повелел нам любить друг друга. Любить даже змею, если бедняжка нуждается в любви. Любите ближнего… и оставьте пощечины лишь для служителей сатаны, старающихся сбить вас с предназначенного пути и завести прямехонько в ад. И под «любовью» бог понимает не жиденькую любо-вишку старой девы, боящейся оторвать глаз от молитвенника, дабы не узреть плотского искушения! Если бог ненавидит плоть, то зачем же он сотворил ее так много? Бог не слюнявый неженка! Он сотворил Большой Каньон, и летящие по небу кометы, и циклоны, и жеребцов, и землетрясения — так разве может он, создавший все это, отвернуться и практически напустить в штаны только потому, что какая-нибудь девушка нагнулась чуть-чуть ниже и парень увидел ее титьку? Ты знаешь, что это не так, и я тоже знаю. Когда бог повелел нам любить, он вовсе не собирался нас обжулить. Он имел в виду именно любовь. Люби крохотных детишек, которым постоянно нужны сухие пеленки, люби сильных, пропахших потом мужчин, люби их так, чтобы было больше ребятишек, нуждающихся в любви, а в промежутках между родами просто люби, потому что любовь — это благо.

Конечно, это не значит, что любовью следует торговать, так же как бутылка хлебного виски вовсе не означает, что я обязательно должна напиться и ввязаться в драку с полицейским. Продавать любовь нельзя, как нельзя купить радость, — на них нет ярлычка с ценой… а если вы думаете, что есть, то вам открыта дорога в ад. Но если вы отдаете любовь с открытым сердцем и берете в обмен то, чего у бога хватает с запасом, то дьявол до вас не доберется! Деньги? — Она взглянула на Джилл. — Милочка, да разве ты совершишь обряд разделения воды, скажем, за миллион долларов? Или за десять миллионов? Причем без вычета налогов?

— Конечно, нет!

(— Майкл, ты грокк это?

—Почти во всей полноте, Джилл. Это ожидание.)

— Понимаешь, милочка? Я знала, что в вашей воде — любовь. Вы ищущие и уже близки к Свету. Но раз вы двое, благодаря той любви, которая переполняет вас, «разделили воду и стали расти ближе», как говорит Майк, то я смогу поведать вам о вещах, которые обычным ищущим недоступны.

Достопочтенный Фостер, то ли рукоположенный самим собой, то ли Господом Богом, — в зависимости от того, каким авторитетам верить, — инстинктивно улавливал пульс своего времени лучше, чем опытный циркач проникает в душу олуха-зрителя. Культура, известная как «Америка», на протяжении всей своей истории отличалась двуликостью. Ее законы были пуританскими, ее скрытая суть — скорее раблезианской; ее главные религии — аполлоническими, обряды и ритуалы ближе к дионисийским. В двадцатом веке (христианская эра Терры) нигде на Земле секс не подавлялся так сильно, как здесь, но и интерес к нему был необычайно высок.

Фостер, подобно другим великим религиозным лидерам этой планеты, обладал двумя качествами: у него была необыкновенно магнетическая натура, а в сексуальном отношении он даже близко не подходил к понятию земной «нормы». На Земле великие лидеры были или целомудренны, или сексуально озабочены. Так вот, Фостер уж никак не был целомудренным.

Не были такими и его жены, и его жрицы — утверждение духовного возрождения, согласно Новому Откровению, сопровождалось ритуалом, самой природой предназначенным, чтобы «расти ближе».

В истории Терры существовало много культов, использовавших ту же технику, но в Америке до появления Фостера они были слабо представлены. Фостера не раз изгоняли из родного города, пока он не довел до нужной кондиции метод, позволивший ему широко распространить свой дурнопахнувший культ. Он щедро заимствовал у масонов, коммунистов, католиков и рекламных агентств Мэдисон-авеню, а еще шире — у более ранних писаний, создавая Новое Откровение. Это кушанье было изрядно подслащено идеями о возврате к раннему христианству. Фостер основал «внешнюю церковь», которую мог посещать любой желающий. Выше нее стояла «средняя церковь», для мира именовавшаяся Церковью Нового Откровения; там счастливые спасенные платили церковную десятину, пожинали плоды все расширяющегося церковного бизнеса и без памяти веселились на бесчисленных фестивалях Радости, завершающих службу. Все их грехи были прощены, а возможности совершить новые у них почти не оставалось, раз они поддерживали свою церковь, были честны в делах с братьями-фостеритами, предавали проклятиям грешников и были счастливы. Новое Откровение не поощряло прилюдного распутства, а при обсуждении взглядов на сексуальное поведение соблюдало сугубую таинственность.

«Средняя церковь» поставляла штурмовиков. Фостер позаимствовал опыт уоббли¹ начала двадцатого века: если местные обыватели пытались подавить движение фостеритов, те собирались в этом городке в таком множестве, что ни тюрьмы, ни полиция не могли с ними справиться, и тогда у копов трещали ребра, а тюрьмы брались штурмом.

_______________

¹У о б б л и — член одного из первых профсоюзов в США — Индустриальные рабочие Мира.

Если же прокурор был смел и возбуждал уголовное дело, его обычно не удавалось доказать. Фостер, получив опыт под огнем, заботился о том, чтобы судопроизводство велось с соблюдением каждой буквы закона. Ни один фостерит не был осужден как таковой ни Верховным Судом США, ни впоследствии — Высшим Судом Федерации.

Частью официальной церкви была «внутренняя церковь» — прочное ядро истинно преданных, из которых выдвигались пастыри, общественные деятели и политические воротилы. Все они считались «возродившимися», не подвластными греху и бесспорными кандидатами на райское житие, надежными хранителями церковных тайн.

Фостер тщательно отбирал своих людей, делая это лично, пока позволял масштаб операций. Он искал мужчин того же сорта, к какому принадлежал сам, и женщин, ка кими были его жрицы-жены — динамичных, фанатически верующих, упрямых и свободных от ревности (или легко расстававшихся с ней, равно как и с чувством вины или неудовлетворенности) в ее повседневном человеческом смысле. Все они были потенциальными сатирами и нимфами, ибо тайная церковь и была тем дионисийским культом, которого так не хватало Америке и для которого существовал огромный внутренний рынок.

Фостер был дьявольски осторожен: если кандидаты во внутреннее ядро состояли в браке, их вербовали только парами. Незамужние и неженатые кандидаты должны были отличаться сексуальной привлекательностью и агрессивностью. Он внушал своим священникам, что число мужчин должно быть равным или немного большим, чем число женщин. Нигде не зарегистрировано, что Фостер изучал более ранние культы Америки, но он знал или чувствовал, что большинство этих культов рухнуло из-за того, что всепоглощающая похоть жрецов возбуждала чувство ревности. Фостер эту ошибку не повторил: он никогда не держал женщин, даже тех, на которых «женился», только для себя.

Фостер вообще неохотно шел на расширение «внутренней церкви». «Средняя церковь» поставляла вполне достаточно средств, чтобы утолить скромные аппетиты масс. Если «возрождение» производило на свет две супружеские пары, способные на «небесный брак», Фостер считал это вполне достаточным. Если ни одной, он спокойно ждал, пока посеянные семена взойдут, и посылал взращивать их опытных священников и жриц.

Насколько это было возможно, он проверял парные кандидатуры лично, вместе с какой-нибудь жрицей. Поскольку такая пара бывала уже «спасена», во всяком случае, в понимании «средней церкви», то риска почти не было — с женщинами дело обстояло совсем просто, а мужчин он тщательно изучал, прежде чем спустить на них своих жриц.

До того как стать «спасенной», Патриция Пайвонски была молодой замужней и «очень счастливой» женщиной.

Она родила ребенка, уважала и восхищалась своим гораздо более пожилым мужем. Джордж Пайвонски отличался щедрой любящей натурой, но ему была свойственна одна слабость — он частенько напивался и не мог выполнять свои супружеские обязанности после длинного рабочего дня. Патти считала, что ей повезло в жизни, правда, иногда Джордж приударял за клиентками — и весьма сильно, если дело происходило ранним утром, к тому же татуировальное мастерство требовало уединения, особенно если речь шла о женщинах. Патти относилась к любовным отклонениям с пониманием, а иногда и сама ходила на свидания с клиентами-мужчинами, особенно с тех пор, как Джордж стал все чаще и чаще прикладываться к бутылке.

И все же в ее жизни была пустота, которая не заполнялась даже тогда, когда благодарный клиент презентовал ей змею, держать которую сам не мог, так как должен был уехать. Патти любила домашних животных и змей ничуть не боялась. Пат устроила ей дом в витрине их ателье, а Джордж написал чудесную красочную картину, служившую фоном и украшенную четырехцветной надписью «Не наступи на меня». Этот лозунг вскоре стал очень популярен.

Пат накупила еще змей, и они очень утешали ее. Но она была дочерью ирландца из Ольстера и девушки из Корка — вооруженное перемирие между родителями, принадлежавшими к разным религиям, оставило ее без собственной конфессии.

Она была уже ищущей, когда впервые услышала проповедь Фостера в Сан-Педро. Ей удалось уговорить Джорджа тоже сходить на несколько воскресных богослужений, но тогда он так и не увидел Света.

Свет дал им Фостер, и они с мужем принесли покаяние в один и тот же день. Когда шесть месяцев спустя Фостер вернулся, оба Пайвонски стали уже настолько ревностными последователями церкви, что он обратил на них свое внимание.

— С тех пор как Джордж узрел Свет, я не знала больше никаких неприятностей, — рассказывала Пат Майку и Джилл. — Он изредка выпивал, но и то лишь в церкви и немножко. Когда наш святой пастырь вернулся, Джордж начал свое великое дело. Разумеется, он хотел показать его Фостеру… — Миссис Пайвонски заколебалась. — Дети, мне, вероятно, не следовало бы говорить вам об этом…

— Тогда не говори, — спокойно откликнулась Джилл. — Патти, дорогая, мы не хотим, чтобы ты делала что-то, что может вызвать у тебя сомнения. Обряд разделения воды должен нести лишь радость.

— Но я хочу рассказать! Только помните, что это дела церковные и обычно их не обсуждают… Я-то ведь про вас никому не скажу.

Майк кивнул.

— Здесь на Земле мы называем это «личными делами братьев по воде». На Марсе такой проблемы вообще не существует… но тут я грокк — она возникает. «Личные дела» братьев вообще не обсуждаются.

— Я… грокк. Забавное слово, но я, кажется, начинаю его понимать. Ладно, дорогие, пусть это будет «личное дело брата по воде». Знаете ли вы, что все фостериты татуированы? Я имею в виду настоящих членов церкви, тех, кто спасен навечно, ну как я? …О нет, я говорю не о татуировке по всему телу! Поглядите на это — прямо над моим сердцем. Это священный поцелуй Фостера. Джордж сделал так, чтобы он выглядел как часть картины заката… так что никто не догадывается… Но это его поцелуй — Фостер сделал его сам! — Восторг Пат поднялся почти до экстаза.

Они внимательно присмотрелись к отпечатку.

— Это действительно след поцелуя, — с удивлением заметила Джилл, — как будто целовал кто-то с намазанными помадой губами. — А я думала, что это кусочек заката.

— Да, именно так Джордж и задумал. Ибо мы не показываем поцелуй Фостера кому попало, то есть тем, у кого его нет; у меня и в мыслях этого не было до нынешней минуты. Но, — решительно сказала она, — вы оба непременно рано или поздно будете носить такой знак, и, когда придет время, я сама его вам вытатуирую.

— Я не понимаю, Патти, — спросила Джилл, — как он может поцеловать нас? В конце-то концов, он… где-то на небесах?

— Да, милочка, он именно там. Сейчас я все объясню. Любой священник, любая жрица могут дать вам «Фостеров поцелуй». Он означает, что бог в вашем сердце, бог стал частью вас самих… навеки.

Майк тут же насторожился.

— Ты есть бог.

— Как, как, Майкл? Ну… я никогда раньше не слышала этих слов, но они чудесно выражают мысль… бог в тебе и с тобой, и дьяволу ты неподвластен.

— Да, — согласился Майк. — Ты грокк бога. — Он с радостью подумал, что ближе, чем когда-либо, подошел к выражению марсианской концепции… правда, Джилл теперь непосредственно изучает марсианский вариант, и к ней это придет само собой.

— В общем, ты прав, Майкл. Бог… грокк тебя — и ты обвенчан в светлой любви и вечной радости с его церковью. Священник или жрица целуют тебя, а потом на этом месте делается татуировка, которая сохранит поцелуй навеки. Отпечаток не обязательно так велик, как мой, — он ведь точно повторяет по величине и по форме благословенные уста Фостера — и может находиться в любом месте тела, лишь бы он был скрыт от глаз грешников. Любое местечко, лишь бы не было видно. А показываешь его только тогда, когда приходишь на Сборище Радости вечно спасенных.

— Я слышала о Сборищах Радости, — отозвалась Джилл, — но не знаю ничего о том, что там происходит.

— Ну, — рассудительно сказала миссис Пайвонски, — есть разные Сборища Радости. Те, что для рядовых членов паствы, которые спасены, но могут все же скатиться вновь на стезю греха, очень веселые, вроде настоящих вечеринок, где молитв не очень-то много, и они тоже проходят оживленно, но зато много шума и веселья. Там дозволяется и немножко секса, только следует быть осторожным — с кем и как, ибо не следует сеять семена раздора между братьями. Церковь очень ревностно относится к поддержанию должного порядка — всему свое место и время.

Сборища же Радости для вечно спасенных… там осторожность не нужна, ибо там нет никого, кто мог бы согрешить, — с грехом у них покончено навсегда. Хочешь пить и напиться в стельку — о'кей, такова, значит, воля божья, иначе бы ты этого не захотел. Хочешь пасть на колени и молиться, или возвысить свой голос в пение… или сорвать с себя одежды и пуститься в пляс — на все это воля божья. Там нет никого, кто способен увидеть в таких делах что-то дурное.

— Похоже, ничего себе вечериночка, — сказала Джилл.

— О да, там всегда прекрасно. И тебя преисполняет райское блаженство. Если ты просыпаешься под утро рядом с кем-нибудь из навечно спасенных братьев, то знаешь — он оказался здесь потому, что бог захотел дать тебе благословенную Радость. И у всех них есть поцелуй Фостера — они все твои братья. — Она задумалась, слегка наморщив брови. — Чувствуешь себя, будто ты разделила воду. Понимаете?

— Я грокк тебя, — согласно кивнул Майк.

(— Майк???

— Жди, Джилл, жди полной ясности.)

— Только вы не думайте, — продолжала Патриция серьезно, — что на Сборища Радости «внутреннего» храма можно пройти лишь потому, что у вас есть такая татуировка. Приглашенные братья и сестры… ну возьмем, к примеру, меня. Как только я узнаю, куда едет наш цирк, я пишу в тамошнюю церковь и посылаю им свои отпечатки пальцев, чтобы они сверили их с досье вечно спасенных, хранящимися в храме архангела Фостера. Оставляю в конторе объявлений свой адрес. Затем отправляюсь — это бывает каждое воскресенье, я никогда не пропускаю Сборищ Радости, даже если Тиму приходится отменить из-за этого финал, — и там меня проверяют. Они рады видеть меня, ведь я — тоже аттракцион благодаря своим единственным в мире и непревзойденным священным изображениям; частенько весь вечер проходит в том, что я даю людям внимательно рассматривать мои рисунки… и каждая минута такого вечера исполнена для меня непреходящего блаженства. А бывает так, что пастырь просит принести в церковь Хони Буна и изобразить сценку Евы и Змия, для чего, разумеется, нужно, чтоб на все тело был предварительно нанесен макияж. Кто-нибудь из братьев играет роль Адама, нас изгоняют из рая, и пастырь излагает действительный смысл этой истории, а не ту, уже ставшую привычной нам ложь: сцена заканчивается восстановлением нашей благой невинности, а уж потом начинается настоящая вечеринка.

А еще всех очень интересует мой поцелуй Фостера, — добавила она, — ибо он вознесся на небо двадцать лет назад, и мало кто может похвалиться поцелуем, который был бы дан не его представителем. У меня же есть свидетельство храма о подлинности моего. И я повествую о том, как было дело. Гм…

Миссис Пайвонски поколебалась немного, а затем поведала Майку и Джилл эту историю со всеми подробностями, — и Джилл так и не поняла, куда же девалась ее и без того сильно ограниченная способность краснеть? Затем она грокк, что Майк и Патти принадлежат к числу невинных божьих детей, которые просто не способны на грех, независимо от того, что творят. Ради Патти ей очень хотелось, чтобы Фостер действительно оказался святым пророком, спасшим ее и даровавшим ей вечное блаженство.

Но Фостер! Раны Господни, что за гнусный тип!

Внезапно, благодаря сильно возросшей способности восприятия, Джилл оказалась вновь в той комнате со стеклянной стеной. Она снова глядела прямо в мертвые глаза Фостера. Но сейчас он казался ей совсем живым… и она ощутила содрогание в лоне и подумала, как бы поступила она, если бы Фостер предложил бы свой священный поцелуй ей… и свою священную плоть в придачу?

Она воздвигла перед собой заслон, но Майк успел уловить ее мысль. Она почувствовала его улыбку, отражающую всю глубину его всепонимающей невинности.

Джилл встала.

— Патти, милочка, когда тебе нужно быть дома?

— О боже, мне уже давно пора быть там!

— А зачем? Цирк уедет не раньше десяти тридцати?

— Хони Бун будет скучать. Он ревнует, когда я прихожу слишком поздно.

— Разве ты не можешь сказать ему, что была на Сборище Радости?

— Да, конечно… — Старшая женщина обняла Джилл. — Оно ведь так и есть! Так оно и есть, верно!

— Вот и чудесно… Я пойду спать — устала. В котором часу тебе надо вставать?

— Если я попаду домой к восьми, я успею попросить Сэма сложить мою палатку и проверю, хорошо ли устроены мои дорогие детки…

— Завтрак?

— Позавтракаю в поезде. Да и обычно по утрам я пью только кофе.

— Я приготовлю его утром. А вы, мои дорогие, можете бодрствовать, сколько хотите. Я разбужу вас вовремя… если вы заснете. Майк вообще не спит.

— Ни крошечки?

— Никогда. Обычно он сворачивается в комочек и думает, но не спит.

— Еще одно знамение, — серьезно сказала миссис Пайвонски. — Я знаю. И, Майкл, вскоре и ты поймешь это. Твое призвание еще впереди.

— Возможно, — согласилась Джилл. — Майк, я просто падаю с ног от усталости. Отправь меня прямо в постель, хорошо? — Она поднялась в воздух и перелетела в спальню… там уже сама собой распахнулась постель. Джилл тут же уснула.

Она проснулась в семь, выпорхнула из постели и просунула голову в соседнюю комнату. Свет был выключен, шторы опущены, но те двое не спали. Джилл услышала, как Майк произнес тихо и уверенно: «ТЫ ЕСТЬ БОГ».

— Ты есть бог, — шепнула Патриция еле слышно, как будто она наглоталась наркотиков.

— Да. Джилл есть бог.

— Джилл… есть бог.

— Да, Майкл.

— И ты есть бог.

— Ты есть бог. Еще, Майкл, еще…

Джилл тихонько вышла и отправилась чистить зубы. Затем дала Майку знать, что проснулась, и поняла, что он об этом уже знает. Когда она опять вернулась в гостиную, туда уже лился солнечный свет.

— Доброе утро, мои милые! — Она поцеловала их обоих.

— Ты есть бог, — просто сказала Патти.

— Да, Патти. И ты есть бог. Бог во всех нас.

Она посмотрела на Патти в резком солнечном свете и увидела, что та ни капельки не устала. Что ж, ей был знаком этот эффект — когда Майк хотел, чтобы она не спала всю ночь, Джилл переносила это без всякого труда. Она сильно подозревала, что ее вчерашняя усталость была вызвана желанием Майка… и услышала, как Майк мысленно согласился с ней.

— Вот и кофе, дорогие; кроме того, в наших запасах нашелся пакет апельсинового сока.

Они легко позавтракали, переполненные счастьем. Джилл видела, что Патти задумчива.

— Что с тобой, дорогая?

— О, мне не хотелось говорить об этом… но… на что вы будете жить, дети? У тетушки Патти чулок набит плотно, и я подумала…

Джилл засмеялась.

— Ой, милочка! Мне не следовало смеяться, но «Человек с Марса» богат! Ты же наверняка слышала об этом?

Миссис Пайвонски была озадачена.

— Конечно, я слышала… но разве можно верить всему, что говорят в «Новостях»?!

— Патти, ты просто чудо! Поверь, что теперь, когда мы братья по воде, мы бы без колебаний, как говорят марсиане, «разделили бы гнездо», ведь для нас эти слова — не просто поэтическая строчка. Но дело обстоит совсем наоборот. Если тебе понадобятся деньги, ты только дай знать. В любом количестве… В любое время. Напиши нам, еще лучше, позвони мне, ведь Майк в деньгах ничего не смыслит. Знаешь, дорогая, у меня сейчас на счету лежит тысяч двести. Сколько тебе нужно?

Миссис Пайвонски удивилась.

— Господи, да мне они вовсе не нужны! Джилл пожала плечами.

— Если понадобятся, ты только скажи… Или ты вдруг захочешь яхту… Майк с радостью подарит тебе яхту!

— В самом деле, Пат! Я еще никогда не видел яхт.

Миссис Пайвонски покачала головой.

— Не нужно мне никаких яхт, все, чего я хочу от вас, — это любви.

— Ты ее уже имеешь, — отозвалась Джилл.

— Я не грокк «любовь», - сказал Майк, — но Джилл всегда говорит верно. Если она у нас есть — она твоя.

—…и еще знать, что вы спасены. Впрочем, об этом я не беспокоюсь. Майкл рассказал мне про ожидание и в чем его смысл. Ты понимаешь, Джилл?

— Я грокк. Я никогда не ощущаю нетерпения.

— У меня тоже есть что-то для вас обоих. — Татуированная леди взяла сумочку и вынула оттуда небольшую книжку. — Мои дорогие… Это тот самый экземпляр Нового Откровения, который мне вручил лично Фостер… той ночью, когда он наградил меня поцелуем. Я хочу, чтоб он был всегда с вами.

На глаза Джилл навернулись слезы.

— Но, тетушка Патти… Патти, наш дорогой брат… Мы не можем принять ее… мы купим себе другую…

— Нет. Это… как вода, которую я разделяю с вами. Чтоб стать ближе.

— О! — Джилл вскочила на ноги. — Мы разделим ее, она теперь наша общая! — Джилл поцеловала Пат.

Майк потрепал Джилл по плечу.

— Жадный Маленький Брат! Сейчас моя очередь.

— Я всегда жадничаю в таких делах.

«Человек с Марса» поцеловал нового брата в губы, потом в то место, куда целовал Фостер. Он обдумал (по земным масштабам мгновенно), выбрал симметричное местечко там, где это позволял рисунок Джорджа, и поцеловал ее, растягивая время для детального обдумывания и действия. Было необходимо грокк капиллярные сосуды…

Обеим женщинам показалось, что он лишь на мгновение приложил губы к коже. Джилл раньше, чем Патт, поняла его замысел.

— Пат! Смотри!

Миссис Пайвонски глянула вниз. На коже горел ярко-красным цветом, подобно тому, как горят стигматы², отпечаток губ Майка. Она чуть не потеряла сознание… Но крепость веры победила.

_______________

²Стигматы — Христовы раны.

— ДА! ДА! Майкл…

Еще через несколько минут татуированная леди исчезла, а ее место заняла похожая на мышку домашняя хозяйка в закрытом платье с длинными рукавами и в перчатках.

— Я не плачу, — сказала она спокойно, — нет расставаний в вечности. Я буду ждать.

Она поцеловала их и ушла, не оглядываясь.

Глава 28

— БОГОХУЛЬСТВО!

Фостер поднял глаза.

— Кто тебя укусил, Младшенький?

Эту пристройку делали второпях, и кое-какие создания умудрялись сюда проникнуть — обычно это были целые тучи почти невидимых бесенят… в общем-то безвредных, но укусы их щекотали «эго».

— Да вот… чтобы поверить, надо увидеть собственными глазами… Минуточку, я прокручу сейчас в обратную сторону аппарат Всевиденья…

— Ты бы удивился, если б знал, чему я только могу поверить, Младшенький. — Тем не менее начальник Дигби все же уделил ему ничтожную часть своего внимания… Трое «преходящих» — это были люди — как он понял, мужчина и две женщины, болтающие о вечности. Ничего особенного.

— И что же?

— Вы слышали, что она сказала?! «Архангел Михаил»! Это надо же!

— И что же?

— Как что?! Боже! Боже!

— И очень может быть.

Нимб Дигби затрясся.

— Фостер, вы, наверное, плохо смотрели! Она имела в виду этого идиота-переростка, который нагло вышвырнул меня прямо под космические ливни. Посмотрите-ка еще раз.

Фостер увеличил изображение, убедился, что ангел-ученик сказал правду, заметил еще кое-что и улыбнулся своей ангельской улыбкой.

— А откуда тебе известно, что он не архангел, Младшенький?

— А?!

— Я не встречал Майкла последнее время в клубе, а его имя внесено в списки Тысячелетнего Турнира Солипсистов — это знак того, что, вернее всего, он послан на задание. Майкл — один из самых азартных игроков в солипсизм в нашем секторе.

— Даже сама подобная мысль непристойна!

— Если б ты только знал, как много самых лучших идей нашего босса назывались непристойными в разных отделах… Вернее, ты не должен удивляться, учитывая твой богатый опыт оперативника. Но «непристойность»!.. Это ж нулевая концепция, она не имеет теологического смысла… «Для чистого — нет нечистого».

— Но…

— Я все еще говорю, Младшенький. В дополнение к тому факту, что наш брат Михаил, по-видимому, отсутствует в данный микромиг… а я не могу проследить за ним… поскольку мы с ним состоим в разных списках дежурств… Так вот, татуированная леди, которая назвала его архангелом, вряд ли ошибается — ведь она одна из самых святых среди «преходящих».

— Кто это говорит?

— Я говорю. И при этом я знаю, о чем говорю. — Фостер снова изобразил сладкую ангельскую улыбку.

Милая крошка Патриция! Зубы у нее чересчур выдаются вперед, а все же она по-земному привлекательна и к тому же сияет внутренним светом, что делает ее похожей на церковный витраж.  н отметил не без земной гордыни, что Джордж закончил свое великое начинание с тех пор, как он последний раз видел Патрицию. Картина его вознесения на небо совсем недурна, даже очень недурна — в самом высшем смысле. Обязательно надо будет повидаться с Джорджем, поздравить его и сказать, что видел Патрицию… Хм… А где же находится сейчас Джордж? Насколько он помнил, тот был художником-творцом в секции разработки дизайна Вселенной и трудился под непосредственным руководством самого Архитектора… неважно… Главный регистр вытащит его оттуда за ничтожную долю тысячелетия.

Какой же очаровательной пышечкой была Патриция! И какое священное неистовство было свойственно ей! Еще бы чуточку напористости и чуть меньше скромности, и он сделал бы ее своей жрицей. Однако Патриция могла воспринять бога лишь в соответствии с собственной натурой. А потому ее место было только среди лингаятов³… где в ней как раз не нуждались.

_______________

³Шиваистская секта, возникшая в Индии в XII в.

Фостер подумал было, не подвернуть ли еще окуляр Всевиденья, чтобы увидеть ее такой, какой она была в прежние времена, но отказался от этого с ангельским самообладанием. Надо работать.

— Оставь в покое Всевиденье, Младшенький, мне надо поговорить с тобой. — Дигби повиновался и стал покорно ждать продолжения. Фостер щелкнул по нимбу — была у него такая привычка, когда он впадал в медитацию. — Младшенький, ты очень медленно обретаешь ангельское достоинство.

— Мне очень жаль.

— Сожаления — это не для Вечности. Вся беда в том, что ты слишком много времени уделяешь тому молодому человеку, который может быть (а может и не быть) нашим братом Михаилом. Подожди! Во-первых, не твое дело судить об инструменте, использованном для того, чтобы вызвать тебя сюда с пышных пастбищ. Во-вторых, тебе досаждает даже не он, ты ведь его не знал вовсе, а мысль о той маленькой брюнеточке, что работала у тебя секретаршей. Она получила мой поцелуй всего лишь за краткий миг земного времени до того, как тебя призвали сюда. Разве не так?

— Мне еще предстояло проверить ее.

— Тогда, без сомнения, тебе должно доставить ангельскую радость то, что архиепископ Шорт после того, как он подверг ее тщательному экзамену… о, очень тщательному — я уже говорил тебе, что он подрастет, — повысил ее, и теперь она наслаждается более глубоким счастьем… вполне, впрочем, заслуженным… Ммм… да… Пастырь должен находить радость в самой работе… а когда его повышают, он обязан радоваться и этому. Случилось так, что открылось место Хранителя-Стажера в только что открывшемся новом секторе, — работа немного не соответствует рангу, который тебе номинально присвоен, я согласен, но очень интересная с точки зрения обретения ангельского опыта.

Эта планета… да, ее можно считать планетой… ты увидишь сам… она населена расой не двуполых, а трехполых существ, и мне сказали в высших инстанциях, что сам Дон Жуан не выразил ни малейшего интереса ни к одному из этих трех полов… Это не просто догадка: его вызывали на время проведения испытаний. Он орал и молил вернуть его в тот маленький индивидуальный ад, который он для себя создал.

— Значит, хотите меня сослать в провинцию, да? Чтоб я не мешал… не крутился под ногами?

— Ну, ну… как же ты можешь помешать? Кроме этой невозможности, все остальное возможно. Я пытался разъяснить тебе это, когда ты прибыл.

Но пусть тебя это не волнует. Тебе разрешено совершать попытки вечно. В твое командировочное предписание включена «петля», позволяющая перемещаться из «здесь» и «сейчас» туда и обратно без потери времени. Ну теперь давай, лети и начинай вкалывать. Мне надо работать.

Фостер вернулся к тому мгновению, на котором его прервали.

Ох, да! Бедная душа, временно назначенная быть Агнес Дуглас и служить своеобразным стрекалом для мужа — эту тяжелую работенку она выполняла с неослабевающим рвением… Теперь ее работа завершена, и Агнес нуждалась в отдыхе и в реабилитации после невыносимого истощения… Иначе она начнет брыкаться, вопить и разбрызгивать клочья эктоплазмы из всех отверстий… О, после такой тяжелой работы она, безусловно, нуждается в экзорцизме. Впрочем, любая работа тяжела, да и как может быть иначе? «Агнес Дуглас» была безотказно надежным полевым оперативником. Она готова принять любое, самое сомнительное поручение, лишь бы быть уверенной в его «непорочности». Тогда хоть жги ее на костре, хоть определяй в монастырь — она все равно добьется успеха.

В общем-то Фостеру «непорочность» мало импонировала, хотя он испытывал профессиональное уважение ко всем, кто делал свою работу добросовестно. Он бросил последний взгляд на миссис Пайвонски. Вот это соратник, который ему по душе! Милая крошка Патриция! Такая пылкая, такая благословенная…

Глава 29

Как только за Патрицией закрылась дверь, Джилл спросила:

— А что будет теперь, Майк?

— Мы уезжаем. Джилл, ты читала кое-что об извращенной психологии?

— Да, но меньше, чем ты.

— Тебе знакома символика татуировки? И то, что означают змеи?

— Конечно. Я узнала о Патти все в первую встречу. И надеялась, что ты ей поможешь.

— Я не мог, пока мы не стали братьями по воде. Секс, конечно, помогает, но только тогда, когда полностью делишь друг друга, когда растешь ближе. Я грокк, что если бы попытался сделать это без сближения, то… в общем, не уверен…

— А я грокк, что ты не мог бы, Майк. В этом-то и причина — одна из многих, что я люблю тебя.

— Я еще не грокк любовь. Джилл, я не грокк людей. Но мне очень не хотелось, чтобы Пат ушла.

— Тогда останови ее. Пусть останется с нами.

(— Джилл, ожидание длится!

— Я знаю.)

— Сомневаюсь, — продолжал Майк, — что мы можем дать ей все то, в чем она нуждается. Она должна отдавать себя всю и всегда. Сборища Радости, змеи, дурачье — всего этого Пат мало. Она хотела бы возложить себя на алтарь ради счастья всего человечества и каждого отдельного человека. Вот это и есть Новое Откровение… Я грокк, что разные люди вкладывают в него разный смысл. Пат — вот такой.

— Да, Майк! Милый мой Майк!

— Время ехать. Выбери платье и возьми свою сумочку. Весь остальной мусор я выкину.

Джилл с некоторой грустью подумала, что две-три вещички ей все же пригодились бы. Майк всегда переезжал с места на место, имея на себе только костюм, и, видимо, грокк, что ей тоже так больше нравится.

— Я надену то миленькое голубое.

Платье подплыло к ней, наделось на поднятые руки, щелкнула «молния». Туфли сами зашагали к Джилл, и она сунула в них ноги.

— Я готова.

Майк уловил не смысл ее мыслей, а их окраску, — суть была чужда марсианскому сознанию.

— Джилл? Хочешь, мы задержимся и поженимся?

Она задумалась.

— Сегодня воскресенье, лицензии на брак не выдаются.

— Тогда завтра. Я грокк — ты бы хотела.

— Нет, Майк.

— Почему нет, Джилл?

— Ближе, чем мы есть, стать невозможно — мы ведь разделили воду. Это одинаково верно и на марс— ианском, и на английском.

— Ты права.

— Другая причина — чисто английская. Я не хочу, чтобы Доркас, Анни, Мириам, а теперь и Патти думали, будто я их вытесняю.

— Джилл, но ведь никто из них так не подумает.

— Не хочу рисковать, потому что мне свадьба не нужна. Я давно вышла за тебя замуж — еще там, в больничной палате, сотни лет назад. — Она помолчала. — Но есть одна вещь, которую ты мог бы сделать для меня.

— Какая, Джилл?

— Ты мог бы называть меня какими-нибудь ласковыми именами. Вот как я зову тебя.

— Да, Джилл. А какими ласковыми?

— Ох! — Она быстро поцеловала его. — Майк, ты самый милый, самый славный из всех виденных мной людей, но, надо думать, на обеих планетах нет никого, кто бы так выводил меня из себя! Ладно, не напрягайся! Просто время от времени зови меня Маленьким Братом… У меня от этого все внутри тает.

— Да, Маленький Брат.

— О боже! Пошли отсюда, а то я опять затащу тебя в постель. Встретимся внизу; я пойду платить по счетам. — Она быстро вышла.

Они сели в первый попавшийся «Грейхаунд», даже не спрашивая, куда он отправляется. Неделей позже они объявились дома, несколько дней разделяли воду с братьями, а потом уехали, даже не попрощавшись. Прощание было тем человеческим обычаем, которого Майк не любил; он говорил «до свидания» только незнакомцам.

Вскоре они появились в Лас-Вегасе, где остановились в отеле, расположенном в некотором удалении от Стрипа. Майк развлекался в игорных домах, Джилл убивала время, работая шоу-герл. Петь и танцевать она не умела, но выходила на сцену в колоссальной шляпе, улыбаясь, чуть прикрытая кусочками осыпанной блестками материи, — такая работа в современном Вавилоне Запада ее вполне устраивала. Она предпочитала работать в те часы, когда Майк был занят, и каким-то образом Майк всегда устраивал ее на те места, которые она выбирала. Поскольку казино открыты круглые сутки, то и Майк был занят непрерывно.

Майк играл осторожно, старался выигрывать понемногу, придерживаясь тех границ, которые установила для него Джилл. После того как он выдоил из каждого казино по нескольку тысяч долларов, он все там же спустил, чтобы не прослыть удачливым крупным игроком. Затем он нашел себе место крупье, причем никак не вмешивался в бег маленького шарика, а изучал людей, стараясь грокк, что влечет их к игре. Он грокк наличие мощной побудительной силы, которая сродни сексуальности, но в то же время грош в ней ощутимую скверну.

Джилл сначала думала, что посетители роскошного ресторана-театра, в котором она выступала, были обычным дурачьем, и, следовательно, с ними можно было не церемониться. Но, к ее удивлению, выяснилось, что ей в самом деле было приятно выставлять себя перед ними. С усиленной знанием марсианского языка честностью она попыталась проанализировать свои чувства. Ей всегда нравились восхищенные взгляды мужчин, которых она находила достаточно интересными, чтобы желать их прикосновения. Ее раздражало, что вид ее прекрасного тела не вызывал у Майка никакой реакции, хотя он был предан этому телу так, как может лишь мечтать любая женщина…

…если он не был слишком занят. Впрочем, и в этом случае он был щедр — разрешал ей вызывать его из транса, менял без всяких жалоб скорость своего метаболизма, становился веселым, внимательным, любящим.

Тем не менее у Майка была такая странность — одна из многих, чем-то сходная с его неспособностью смеяться. Поступив в шоу-герлс, Джилл обнаружила, что ей приятно зрительное обожание чужих мужчин, поскольку этого ей Майк дать не мог.

Однако ее крепнущая беспощадная честность в отношении себя самой вскоре разрушила и эту теорию. В зале было полным-полно людей пожилых, весьма упитанных и совершенно лысых, что вряд ли могло понравиться Джилл, которой всегда внушали отвращение «похотливые старые кобели», хотя подобное определение относилось не ко всем старикам. Джубал, например, мог сколько угодно смотреть на нее, мог даже пользоваться весьма вольной лексикой, но это никогда не вызывало у нее ощущения, будто он только и ждет подходящего случая, чтобы ее потискать.

Теперь же она убедилась, что «похотливые старые кобели» не вызывали в ней былого отвращения. Когда она ловила их восторженные взгляды или исходивший от них запах похоти, — а она его чувствовала и даже могла определить, от кого именно он исходит, — ей не было противно. Больше того, это согревало ее, вызывало чувство тайного удовлетворения.

«Эксгибиционизм» ранее был для нее лишь медицинским термином — слабостью, к которой она относилась с презрением. Теперь, обнаружив его в себе и анализируя его, она решила, что эта форма нарциссизма нормальна, либо ненормальна сама Джилл. Но она не чувствовала себя ненормальной. Она была здорова — здоровее, чем когда-либо раньше. Здоровье у нее всегда было отличное — медсестрам оно необходимо, но теперь у нее не случалось ни насморка, ни расстройства желудка; она не могла даже вспомнить, когда у нее в последний раз отекали ноги.

О'кей, если здоровой женщине приятно, что ею любуются, то ясно как день, что здоровым мужчинам нравится смотреть на нее — иначе во всем этом нет никакого смысла! И тут она с чисто интеллектуальных позиций наконец поняла Дьюка с его фотографиями.

Она обсудила эту проблему с Майком, но Майк никак не мог взять в толк, почему Джилл когда-то терпеть не могла, чтобы на нее смотрели. Он прекрасно понимал, что можно старательно избегать прикосновений. Майк сам не терпел рукопожатий, он хотел, чтобы к нему прикасались лишь собратья по воде. Джилл не была уверена в том, как далеко заходит это чувство. Она объяснила ему, что такое гомосексуализм, после того как Майк прочел статью о нем и не смог его грокк; она научила его, как избегать мужских приставаний, — ей было известно, что такой красивый мальчик, как Майк, их обязательно привлечет. Он последовал ее совету, сделал свое лицо более мужественным, что почти уничтожило былую гермафродитную прелесть его черт. Но Джилл не была уверена, что Майк отверг бы предложение, исходи оно, скажем, от Дьюка; к сожалению, все братья по воде мужского пола отличались явной мужественностью, точно так же, как братья противоположного пола — женственностью. Джилл подозревала, что Майк обязательно почувствует скверну в жалком сексе однополых — и с ними никогда не разделит воду.

Не мог Майк понять и того, почему теперь ей нравилось, когда на нее глазеют. Их отношение к данной проблеме совпало только раз, — когда они работали в цирке, и Джилл была совершенно равнодушна к масленым взглядам зрителей. Сейчас Джилл понимала, что ее нынешнее самосознание в те времена уже начало зарождаться, и по-настоящему она вовсе не относилась равнодушно к мужским взглядам. Под влиянием стресса, вызванного необходимостью приспособиться к «Человеку с Марса», ей пришлось сбросить с себя часть навыков, порожденных культурой воспитания, в том числе и таких, как жеманность, которую иногда сохраняют медсестры, чья профессия, вообще говоря, не терпит подобной чепухи.

Джилл даже не подозревала, что в ней сидит это жеманство, пока не потеряла его совсем. И теперь смогла признаться себе, в ней есть нечто такое счастливо-бесстыдное, чем, возможно, обладают кошки «в поре».

Джилл попробовала объяснить это Майку, развив мысль о взаимодополняющих функциях нарциссизма и интереса к созерцанию эротических сцен.

— Истина в том, Майк, что я получаю наслаждение от того, что мужчины разглядывают меня… множество мужчин… почти каждый. Поэтому теперь я грокк, почему Дьюк так любит фотографии женщин, и чем они сексуальнее, тем лучше. Это не значит, что я хочу лечь в постель с этими мужчинами, во всяком случае, не больше, чем Дьюк — забраться туда со своими фотографиями. Но когда они смотрят на меня… говорят обо мне… думают обо мне, о том, как я желанна, у меня возникает ощущение теплоты — там внутри. — Она слегка нахмурилась. — Мне следовало бы сняться в неприличнейшем виде и послать фотографию Дьюку… чтобы сказать, как я сожалею, что не сумела грокк то, что мне казалось тогда его слабинот. Если это слабина, то она присутствует и во мне… только в женском варианте… Конечно, если это слабина, а я грокк, что это не так.

— Что ж, похвально. Мы найдем фотографа.

Она покачала головой.

— Лучше уж я просто извинюсь. Такое фото я не пошлю — Дьюк никогда не пытался приударить за мной, и я совсем не хочу, чтоб у него возникали подобные идеи.

— Джилл, а ты не хочешь Дьюка?

Она услышала, как в его уме прозвучало эхо понятия «брат по воде».

— Об этом я никогда не думала. Полагаю, что была верна тебе. Но грокк, что ты прав. Сейчас бы я не отвергла Дьюка, и наверняка мне было бы с ним хорошо. А что ты думаешь об этом, дорогой?

— Я грокк, это благо, — серьезно ответил Майк.

— Мой галантный марсианин, бывают такие времена, когда женщина отдала бы все, лишь бы увидеть хоть тень ревности, но полагаю, нет ни единого шанса, чтоб ты грокк «ревность». Дорогой, а что бы ты грокк, если б один из этих олухов набросился на меня?

Майк даже не улыбнулся.

— Я грокк, что его бы тут же не стало.

— И я грокк, что так случилось бы. Но Майк, выслушай меня, дорогой. Ты ведь обещал не делать ничего подобного, кроме как в крайней ситуации. Если ты услышишь, что я кричу, и, проникнув в мой мозг, поймешь, что я действительно в беде, то это одно. Но мне приходилось иметь дело с «кобелями» еще тогда, когда ты был на Марсе. В девяти случаях из десяти, когда девушку насилуют, это частично ее собственная вина. Так что не надо торопиться.

— Я запомню. Хотел бы, чтоб ты послала Дьюку эту фотографию.

— Что, милый? Если я решу приударить за Дьюком, а я могу, раз ты навел меня на такую мысль, я лучше трону его за плечо и скажу: «Дьюк, а не стоит ли нам?.. Я — готова». Начинать же с посылки похабных фотографий, подобных тем, что посылали те грязные бабы тебе, я не согласна. Однако если тебе этого хочется — о'кей!

Майк наморщил лоб.

— Если хочешь послать Дьюку такую карточку — пошли, не хочешь — не надо. Мне просто было интересно посмотреть, как снимают «грязные» картинки. Джилл, а что это такое?

Майк никак не мог понять изменившихся взглядов Джилл, равно как и разрешить давнюю загадку художественного собрания Дьюка. Бледное марсианское отражение бурной человеческой сексуальности не давало ему опоры, для того чтобы грокк нарциссизм, извращенное наслаждение от любования женским телом, стыдливость или, наоборот, стремление выставить свое тело на всеобщее обозрение.

Он сказал:

— Понятие «неприличное» содержит небольшую скверну, но я грокк, что ты видишь в нем не зло, а скорее благо.

— Видишь ли, неприличная картинка может быть еще и тем и другим. Это зависит от того, к кому она попадет, — так я считаю теперь, когда преодолела свои предрассудки. Но… Майк, мне придется показать тебе, рассказать трудно… Прикрой жалюзи, ладно?

Венецианские жалюзи закрылись сами собой.

— Вот смотри, — сказала Джилл, — эта поза лишь слегка неприлична, и любой шоу-герл приходится прибегать к ней в профессиональных целях… эта — чуть больше, но и ее принимают немало наших девушек… а вот эта — безусловно непристойна… а такая — уже более чем… Что же касается этой, то она настолько грязна, что я не рискнула бы позировать в ней даже с лицом, прикрытым полотенцем; разве уж, если бы ты сам упросил меня.

— Если твое лицо будет закрыто, то зачем мне эти позы?

— Спроси у Дьюка, вот все, что я могу тебе предложить.

— Я не грокк скверны, я не грокк блага. Я грокк лишь… — и он произнес марсианское слово, обозначающее нулевой уровень эмоций.

Поскольку Майк так ничего и не понял, они продолжали обсуждать эту проблему, пользуясь то марсианским языком, ибо он позволял скрупулезно точно определять оттенки эмоций и нравственные ценности, то английским, поскольку марсианский не имел аналогов некоторых концепций. Чтобы раскрыть тайну, Майк вечером занял в ресторане боковой столик, а Джилл научила его, как дать на чай метрдотелю.

Джилл гордо вышла первой; ее улыбка предназначалась всем, а еле заметное подмигивание — одному Майку. Она внезапно поняла, что в присутствии Майка то радостное греющее чувство, которое она испытывала каждый вечер, неизменно возросло, — она не удивилась бы, что светится в темноте.

Когда все девушки вышли на сцену и расположились на ней живописной группой, Майк оказался футах в десяти от Джилл. Она к тому времени получила повышение — ее ставили в самый центр. Режиссер передвинул ее туда уже на четвертый день, сказав: «Не знаю, в чем тут дело, детка, у нас тут есть девушки, сложенные вдвое лучше, но в тебе есть что-то такое, что не дает зрителям оторвать глаз от твоей фигурки».

Пока она принимала разнообразные позы, между ней и Майком шел мысленный разговор.

(— Что-нибудь чувствуешь?

— Я грокк, но не во всей полноте.

— Погляди туда, куда смотрю я, мой брат. Вон тот коротышка, видишь, как его корчит ? Он жаждет меня.

— Я грокк его жажду.

— Ты хорошо видишь его 7)

Джилл не сводила взгляда с глаз зрителя: и для того, чтобы разжечь его интерес, и для того, чтобы Майк мог видеть ее глазами. Теперь она все лучше грокк марсианский образ мышления, и по мере того, как они с Майком росли ближе, им все чаще случалось прибегать к этому новому, чисто марсианскому способу общения. Джилл пока еще не достигла в нем совершенства, а Майку было достаточно просто окликнуть ее, чтобы воспользоваться ее зрением, тогда как она всецело зависела от помощи Майка.

(— Мы грокк его вместе, — согласился Майк. — Большая жажда к Маленькому Брату.

— !!!

— Да. Какая прекрасная агония.)

Музыка требовала возвращения к прежнему медленному ритму. Джилл подчинилась музыке, двигаясь с горделивой чувственностью и каждой клеточкой своего тела ощущая закипавшую в ней страсть, порожденную взглядами Майка и неизвестного. По ходу она должна была идти прямо на коренастенького незнакомца. Взгляды их цепко удерживали друг друга.

Вдруг случилось нечто, для нее совершенно неожиданное, ибо Майк никогда не говорил ей о такой возможноети. Она по-прежнему ловила эмоции зрителя, продолжая дразнить его взглядами и движениями тела и одновременно транслируя Майку свои ощущения…

…и вдруг увидела себя чужими глазами и почувствовала всю примитивность потребности, сквозь призму которой видел ее незнакомец.

Она споткнулась и упала бы, не поддержи ее Майк, который телепатически подхватил ее и удерживал до тех пор, пока она не смогла двигаться самостоятельно; ее второе зрение исчезло.

Парад красоток продолжался, пока все они не исчезли за кулисами. Когда они уже были за сценой, девушка, которая шла сразу же после Джилл, спросила:

— В чем дело, Джилл?

— Каблук попал в щель.

— Как тебе удалось удержаться на ногах? Никогда не видела ничего подобного! Ты двигалась точно марионетка на ниточках.

(Так оно и было, милочка!)

— Надо будет попросить менеджера поглядеть, что там такое. Похоже — отстала половица.

Все время, пока шла вторая часть шоу, Майк транслировал ей, как она выглядит в представлении разных зрителей, стараясь, однако, не вызвать у Джилл нового шока. Ее страшно удивило, как варьировали эти изображения: один видел только ноги, другого завораживали плавные движения торса, третий не мог оторвать глаз от высокой груди. Майк дал ей возможность посмотреть, как видит он остальных девушек ее труппы. Джилл радовалась, что Майк воспринимает их так же, как и она, только контрастнее.

Что ее удивило, так это то, что ее чувства обостряются, если она смотрит на девушек глазами Майка.

Майк ушел, не дожидаясь финала, чтобы избежать того момента, когда толпа хлынет к выходу. Джилл не думала, что увидится с ним вечером, — он взял отгул только на время ее выступления. Однако когда она вернулась в гостиницу, то почувствовала, что он дома, еще не дойдя до их номера. Дверь открылась сама собой и закрылась за ней.

— Хелло, дорогой, — окликнула она, — как я рада, что ты дома…

Он ласково улыбнулся ей.

— Теперь я грокк неприличные картинки. — Ее платье внезапно исчезло. — Можешь показать мне еще одну?

— Что? О господи, конечно же!

И она показала ему несколько позиций из тех, что уже демонстрировала недавно. И каждый раз Майк давал ей возможность увидеть себя его глазами. Она смотрела… она ощущала его эмоции… она чувствовала, как поднимается в ней волна желания, как усиливается оно эхом от столкновения импульсов, посылаемых ею и Майком… Наконец она приняла позу — самую откровенную из тех, что могло подсказать ей воображение.

— «Гадкие» картинки — великое благо, — сказал Майк серьезно.

— Да. Теперь и я это понимаю. Так чего же ты ждешь?

Они отказались от работы и стали посещать подряд все ревю на Стрипе. Джилл поняла, что она грокк непристойные картинки лишь тогда, когда они пропущены сквозь мужское восприятие. Если Майк смотрел внимательно, она разделяла весь его настрой — от чувственной робости до грубого желания, но если внимание Майка отвлекалось, то «модель» — танцовщица или «ню» — становились для нее обыкновенными женщинами. Джилл решила, что это хорошо, ибо обнаружить в себе еще лесбийские наклонности было бы, пожалуй, уже перебором.

Но вообще забавно: оказалось, что наблюдать девушек глазами Майка было «великим благом», а еще большим благом была радость оттого, что он наконец смотрел на нее с тем же чувством, что и другие мужчины.

Они переехали в Паоло-Альто, где Майк попытался «проглотить» всю библиотеку имени Гувера. Но сканеры не смогли работать с нужной для Майка быстротой, да и сам он вряд ли был способен так быстро перелистывать страницы и проглядывать их содержание, чтобы перечитать все фонды библиотеки. Он наконец признал, что быстрее набирает информацию, чем может ее грокк, даже если будет проводить все время, пока библиотека по ночам закрыта, в размышлениях. С облегчением Джилл организовала переезд в Сан-Франциско, где Майк приступил к более систематическим изысканиям.

Однажды, придя домой, она нашла Майка бездельничающим в окружении множества книг — Талмуда, Кама-сутры, Библии в многочисленных переводах, Книги Мертвых, Книги Мормонов, драгоценного для Патти экземпляра Нового Откровения, религиозных апокрифов, Корана, полного издания «Золотой Ветви», книги «Путь, Наука и Здоровье», а также Священных Писаний других больших и малых религий и даже таких редкостей, как «Книга Законов» Кроули.

— Что с тобой, милый?

— Джилл, я не грокк.

(— Жди, Майк. Ожидание ведет к полноте.)

— Не думаю, что в этом случае ожидание даст ее. Я знаю, в чем тут беда: я не человек, я — марсианин, облеченный в чуждое для него тело.

— Для меня ты больше, чем человек, дорогой, и я люблю твое тело.

— О, ты грокк, о чем я говорю. Я не грокк людей. Не могу понять этой множественности религий. У моего народа…

— Твоего народа , Майк?

— Извини. Я должен был сказать, что у марсиан лишь одна религия, и это не вера, а уверенность. Ты грокк это — «Ты есть бог»?

— Да, — согласилась она, — я действительно грокк… по-марсиански. Но, дорогой, по-английски это получается совсем иначе, хотя я и не знаю — почему.

— Видишь ли, на Марсе, если нам нужно что-то узнать, мы обращаемся к Старейшим, и их ответ всегда верен. Джилл, а не может быть так, что у людей нет собственных Старейших? Нет, я хочу сказать, души? Когда мы расстаемся с плотью — умираем — неужели мы умираем насовсем… полностью… так, что ничего не остается? Неужели мы живем в невежестве потому, что нам все равно? Потому, что мы исчезаем и не возвращаемся назад спустя короткое время, которого марсианам хватило бы разве что для одного сравнительно недолгого пребывания в трансе? Скажи мне, Джилл, ты же человек!

Ее улыбка была нежна и спокойна.

— Ты же мне все объяснил сам. Ты научил меня понимать вечность и уже не можешь отнять познанное. Ты не можешь умереть, Майк, ты можешь только лишиться плоти. — Она прижала обе руки к груди. — Вот это тело, которое ты научил меня видеть твоими глазами… и которое ты так любишь… оно когда-нибудь исчезнет. Но не исчезну Я! Потому, что Я есть Я! Ты есть Бог! Я есть Бог! И мы есть бог во веки веков. Я не знаю, где окажусь и буду ли помнить, что когда-то была Джилл Бордмен, которая с радостью выносила судна в больнице и еще больше радовалась, выходя обнаженной под свет ярких прожекторов. Я любила это тело…

С несвойственной ему быстротой он протянул руку, и ее одежда исчезла.

— Спасибо, родной, — сказала она, — это тело нравилось мне… и тебе… и нам обоим, которые сделали его таким. Но я не думаю, что стану оплакивать его, когда придет пора проститься с ним. Я надеюсь, что ты съешь его, когда я умру во плоти.

— О, конечно, я съем тебя, если только не прощусь с плотью первым.

— Не думаю, что у тебя это выйдет. Ты ведь гораздо лучше контролируешь свое прекрасное тело и, надеюсь, проживешь по крайней мере еще несколько столетий. Разве что решишь сам умереть во плоти пораньше.

— Возможно. Но не сейчас, Джилл, я так старался. Во скольких церквах мы побывали?

— Мне кажется, во всех, какие есть в Сан-Франциско. Трудно даже вспомнить, сколько раз мы ходили только на службы для ищущих.

— Это только ради Пат… Я бы вторично и близко не подошел к ним, если ты не сказала, будто ей приятно знать, что мы продолжаем свои попытки.

— Да, для нее это важно. А лгать мы не можем… Ты не умеешь, а я не могу… Во всяком случае, лгать Патти…

— По правде говоря, — признал Майк, — в фостеритах что-то есть. Но все поставлено с ног на голову.

Они идут ощупью, подобно мне в бытность мою циркачом. Они никогда не исправляют свои ошибки, потому что это, — и он заставил книжку Пат подняться в воздух, — в основном сущая фальшивка.

— Да. Но Патти этого не видит. Она как невинный ребенок. Она есть бог и действует соответственно с этим… Только не ведает, что она бог.

— Хм… такова уж наша Пат. Она верит этому лишь тогда, когда я ей это повторяю, да еще с «выражением». Джилл, есть только три места, где можно искать истину. Есть Наука, — но я узнал о том, как устроена Вселенная, больше, когда еще был совсем малышом, нежели об этом знают земные ученые. Им известно так мало, что я не смог побеседовать с ними даже о такой элементарной штуке, как левитация… Я нисколько не унижаю ученых. То, что они делают, верно и нужно, я это полностью грокк. Но они не ищут то, что ищу я, — ты не можешь грокк пустыню, сосчитав, сколько в ней зернышек песка. Далее есть философия, которая, как полагают, объясняет все. Так ли? Багаж, который предъявляет любой философ на выходе, тот же самый, с которым он вошел; исключение — те, что обманывают самих себя и доказывают свои выводы собственными предпосылками. Вроде Канта. И все прочие, что бесконечно ходят по кругу, гоняясь за собственным хвостом. Поэтому ответ должен быть здесь. — Он показал на груду книг. — Только там его нет. Отдельные куски, как я грокк, — верны, но их сочетание — никогда. А если и попадется что-то дельное, то от вас обязательно потребуют, чтобы самое трудное было принято на веру. Вера! Грязное слово, странно, что ты не упомянула его, когда обучала меня ругательствам, которые не употребляются в порядочном обществе.

Джилл улыбнулась.

— Майк, да никак ты пошутил!

— Я не собираюсь шутить… и мне это не кажется смешным. Джилл, я ведь даже тебе оказал плохую услугу — раньше ты часто смеялась. А я так и не научился смеяться… Теперь и ты забыла смех… Вместо того, чтобы мне стать человеком, ты становишься марсианином.

— Я счастлива, милый. Ты, наверное, далеко не всегда слышишь, как я смеюсь.

— Даже если б ты рассмеялась на середине Маркетстрит, я и то услышал бы. Я грокк. С тех пор как я перестал бояться смеха, я всегда его замечал, особенно если смеялась ты. Если бы я грокк смех, я бы грокк и людей, так мне кажется. Тогда я смог бы помочь таким, как Пат. Научить ее тому, что знаю, и узнать то, что знает она. Мы бы поняли друг друга.

— Майк, все, что тебе надо сделать для Патти, это видеться с нею почаще. А мы встречаемся так редко! Давай уедем из этих мерзких туманов. Она сейчас дома — цирковой сезон закончился. Съездим на юг и повидаемся… мне всегда хотелось побывать в Баха-Калифорнии. А потом мы могли бы поехать еще южнее — там тепло, — взяв ее с собой. Это было бы так чудесно.

— Решено!

Она вскочила.

— Сейчас я оденусь. Ты хочешь оставить какие-нибудь книги? Я могу отправить их Джубалу.

Майк щелкнул пальцами, и все книги исчезли, кроме подарка Патти.

— Мы возьмем с собой только ее. Пат могла бы заметить. Джилл, а сейчас я хотел бы побывать в зоопарке.

— Ладно.

— Хочу плюнуть в верблюда и спросить его, почему он такой кислый. Может, верблюд — это Старейший вашей планеты? И поэтому тут все так вверх дном?

— Две шутки за один день, Майк!

— И все же я не смеюсь. И ты не смеешься. И верблюд. Может быть, он грокк — почему? Это платье годится? Тебе нужно нижнее белье?

— Будь добр, милый. Тут так прохладно.

— А ну-ка, вверх! — Он левитировал ее на два фута вверх. — Трусики. Чулки. Пояс с резинками… Туфли. Теперь вниз, и подними руки. Бюстгальтер? Он тебе не нужен. Теперь платье, и все готово. И ты красива, что бы это слово ни значило. На тебя приятно смотреть. Может быть, я наймусь на должность камеристки, если окажется, что на большее не гожусь. Ванны, шампунь, массаж, прическа, макияж, одежда на все случаи жизни. Я даже научусь делать тебе маникюр именно так, как ты любишь. Что еще будет угодно, мадам?

— Ты прекрасная камеристка, милый.

— Да, я грокк это дело. Ты выглядишь так хорошо, что я подумываю, не снять ли с тебя все и не устроить ли тебе массаж, знаешь, тот, чтоб расти ближе…

— Конечно, Майк!

— Я-то думал, ты знаешь, что значит ожидание?

— Сначала своди меня в зоопарк и купи мне арахисовых орешков.

— Договорились, Майк.

В парке «Золотые Ворота» было холодно и ветрено, но Майк ничего не замечал, а Джилл уже умела делать так, чтобы не мерзнуть. И все-таки, когда они попали в теплый обезьянник, было приятно немного ослабить контроль над собой. Если бы не тепло, Джилл здесь не понравилось бы: и маленькие обезьянки, и крупные человекообразные были так отвратительно похожи на людей. Джилл думала, что она навсегда покончила с ложной стыдливостью и настолько взрослая, что может лелеять с почти марсианским наслаждением все плотское. Публичные совокупления и другие физиологические акты человекообразных не оскорбляли ее. Эти несчастные, брошенные за решетку люди-животные не могли никуда скрыться от чужих взглядов, в чем же их винить? Она наблюдала за ними без отвращения, ее брезгливость нисколько не страдала. Нет, не это, а то, что они были «слишком похожи на людей» — каждое движение, каждая гримаса, каждый удивленный или испуганный взгляд напоминали ей то, чего она больше всего не любила в своей расе.

Джилл предпочитала львятник — огромные самцы, гордые даже в своем заточении, спокойное материнское достоинство крупных самок, аристократическая красота бенгальских тигров, из зрачков которых, казалось, глядели сами джунгли, изящные леопарды — быстрые и смертельно опасные, запах мускуса, который не в силах были истребить даже кондиционеры. Майк разделял ее вкусы. Они могли проводить целые часы там или у вольеров для хищных птиц, или у рептилий, или наблюдая тюленей; однажды Майк сказал, что если бы ему предложили родиться на этой планете, то наибольшим благом для него было бы стать морским львом.

Когда они впервые попали в зоопарк, Майк ужасно огорчился. Джилл пришлось приказать ему остановиться и грокк, так как он уже хотел выпустить всех животных на свободу. Потом он согласился, что большинство зверей не смогло бы жить там, где он задумал их освободить, — зоопарк был для них чем-то вроде Гнезда. Ему пришлось на несколько часов уйти в себя, после чего он никогда уже не грозился уничтожить металлическую сетку, стеклянные стены и решетки. Он объяснил Джилл, что решетки нужны не столько для того, чтобы держать за ними зверей, но больше всего чтобы защитить их от публики, чего он сначала не грокк. После этого в какой бы город они ни приезжали, Майк первым делом шел в зоопарк.

Но сегодня мизантропия верблюдов никак не помогла улучшить настроение Майка. Даже обезьянья мелочь и огромные человекообразные почти не забавляли его. Они с Джилл стояли перед клеткой семьи капуцинов, глядя, как те едят, спят, ухаживают, ласкают малышей, чешутся и просто бесцельно бродят взад и вперед, ожидая, пока Джилл бросит им арахис.

Она кинула орешек молодому самцу, но не успел тот его проглотить, как более крупный самец не только отнял подачку, но и задал молодому трепку. Юнец даже не пытался отомстить своему обидчику. Он лишь барабанил костяшками кулаков по полу и кричал что-то в бессильной ярости. Майк внимательно наблюдал за сценой.

Внезапно обиженная обезьяна прыжком пересекла клетку, накинулась на еще меньшую и учинила ей выволочку куда более жестокую, чем получила сама. Малыш, хныча, уполз прочь. Другие обезьяны не обратили внимания на происходящее.

Майк закинул голову и захохотал, да так, что остановиться уже не мог. Он задыхался, он сотрясался от смеха, он опустился на пол, все еще продолжая хохотать.

— Прекрати, Майк!

Он перестал сворачиваться в клубок, но судорожные приступы смеха продолжались. Подошел служитель.

— Леди, вам требуется помощь?

— Будьте добры, вызовите такси. Обыкновенное, воздушное, все равно. Мне надо увезти его отсюда! — И добавила: — Он болен.

— Может быть, «Скорую помощь»? Похоже, у него припадок.

— Все, что угодно! — Через несколько минут она уже вела Майка к пилотируемому воздушному такси. Дала пилоту адрес, а потом твердо сказала: — Майк, ты слышишь меня? Успокойся!

Он стих, хотя все еще хихикал, пока она вытирала ему глаза своим носовым платком; так продолжалось всю дорогу домой. Джилл ввела его в спальню, сняла одежду и заставила лечь в постель.

— Все в порядке, дорогой. Если хочешь, можешь отключиться.

— Не надо. Наконец-то я пришел в себя.

— Будем надеяться, — вздохнула она, — ты меня очень напугал, Майк.

— Прости меня, Маленький Брат. Я тоже испугался, когда впервые услышал смех.

— Майк, что же случилось?

— Джилл… я теперь грокк людей.

— Э…(???)

— Я говорю верно, Маленький Брат, я грокк, — я теперь грокк людей, Джилл… Маленький Брат, милая, родная, мой похотливый бесенок с быстрыми ножками и очаровательно-непристойно-развратным и безнравственным либидо… с чудными грудками и дивной попкой… с соблазнительным голосом и нежными руками… моя возлюбленная…

— Что с тобой, Майк?

— О! Я и раньше знал эти слова, я просто не понимал, когда и зачем их произносят… как не понимал и того, почему ты их так ждешь от меня. Я люблю тебя, милая. Я теперь грокк слово «любовь».

— Ты всегда любил меня. И я тебя люблю… ах ты, безволосая большая обезьяна… любимый мой.

— Обезьяна? Да. Иди сюда, самочка, положи головку мне на плечо и расскажи анекдот.

— И только-то? Только анекдот?

— Да. И пока ничего, кроме ласки. Расскажи мне анекдот, которого я никогда не слышал, и посмотрим, засмеюсь ли я в нужном месте. Я уверен, что засмеюсь и даже смогу объяснить тебе, в чем соль шутки. Джилл! Я грокк людей!

— Но как, милый? Ты можешь мне объяснить? Или для этого нужен марсианский? Или телепатическая связь?

— Нет. В том-то и дело. Я грокк людей. Я есть люди! Так что теперь могу сказать это и на их языке. Я понял, почему люди смеются. Они смеются, потому что им больно… потому что только смехом можно снять боль.

Джилл не поняла.

— Тогда, значит, я не «люди». Я не понимаю.

— Ах! Но ты-то и есть «люди», моя милая обезьянья самочка. Ты грокк это столь автоматически, что тебе даже не приходится думать, потому что ты выросла среди людей. А я — нет. Я как щенок, выросший вдали от собак, который так и не смог стать похожим на своих хозяев, но и не научился быть настоящей собакой. Поэтому-то мне пришлось так много учиться. Меня учили брат Махмуд, брат Джубал, учили множество других людей… а больше всех меня учила ты. Сегодня я получил свой диплом. И захохотал. Ах, этот бедный маленький капуцинчик!

— Который из них, милый? Мне кажется, что тот большой был просто зол, да и тот, которому я кинула орешек, оказался таким же злобным. И ничего забавного в них я не вижу.

— Джилл, Джилл, моя родная! Я вложил в тебя слишком много марсианского! Конечно, это было не смешно, скорее уж трагично. Вот почему я не смог удержаться от смеха. Я смотрел на клетку, полную обезьян, и внезапно увидел всю скверну, всю жестокость, всю необъяснимость того, что мне приходилось наблюдать, слышать и читать за время, которое я провел среди своего собственного народа. И внезапно ощутил такую острую боль, что стал хохотать.

— Но… Майк… мы же смеемся и когда видим что-то славное, хорошее, а не только когда нечто отвратительное.

— Вот как? Вспомни-ка Лас-Вегас, когда вы, девушки, выходили на сцену, разве люди смеялись?

— Н-н-н-ет.

— А ведь именно вы, девушки, были самой приятной частью этого шоу. Я теперь грокк, что, если бы они начали хохотать, вам стало бы больно. Но нет, они хохотали, когда клоун споткнулся о собственую ногу и упал… или над чем-то сходным, в чем тоже не было блага.

— Но люди же смеются не только над этим.

— Разве? Может, я еще не грокк во всей полноте. Но покажи мне что-нибудь, что вызывает смех у тебя, любимая моя… шутку, что угодно, но только такое, что вызывает у тебя не улыбку, а утробный смех. И тогда мы посмотрим, не спрятана ли там где-нибудь скверна. И стала бы ты смеяться, если бы этой скверны не было? — Он подумал. — Я грокк, что, если обезьяны научатся смеяться, они станут людьми.

— Может быть.

Еще не веря, но с присущей ей добросовестностью, Джилл начала копаться в памяти, отыскивая там шутки, которые в свое время казались ей необычайно смешными и вызывали у нее неудержимый смех: «…и все ее компаньоны по бриджу…», «…а что, я должен кланяться, что ли?», «Ни туда, ни сюда, идиот — вместо…», «…китаец возражает…», «…сломал ей ногу…», «…испугайте меня еще раз…», «…нет, так мне ехать не интересно…», «…и теща хлопнулась в обморок…», «Остановить? Ставлю три против одного, ты сумеешь…», «То же, что случилось с Олли…», «…так оно и есть, неуклюжий ты бык…»

Джилл оставила анекдоты, решив, что это просто плохие выдумки, и перешла к случаям из жизни. Розыгрыши? Но все розыгрыши подтверждали тезис Майка, хотя некоторое из них, вроде стакана с дыркой, были достаточно безобидны. А уж если говорить о шуточках интернов, то их всех следовало бы посадить в клетку. Что же еще? Случай, когда Эльза Мей потеряла трусики? Но ведь Эльзе-то вряд ли было смешно. Или…

— Похоже, и впрямь расквасивший нос клоун — вершина нашего юмора, — мрачно сказала Джилл. — Не очень- то лестно для рода человеческого, Майк.

— Да нет, совсем наоборот.

— Как?

— Я думал… мне говорили, что смешная вещь — это благо. Это не так. Она никогда не смешна для человека, с которым случилась. Ну, как шериф без штанов. Благо в самом смехе. Я грокк — это мужество… и желание разделить… выстоять против боли, горя и поражения…

— Но, Майк, какое же может быть благо, если смеются над человеком?

— Конечно, нет. Но я смеялся не над маленькой обезьянкой. Я смеялся над нами. Над людьми. И внезапно понял, что я тоже человек. И не мог остановиться. — Он помолчал. — Это трудно объяснить, потому что ты никогда не жила на Марсе, хотя я тебе многое про него рассказывал. На Марсе никогда не бывает такого, над чем смеются. Все вещи, которые смешны нам, на Марсе или не могут произойти, или им не разрешат случиться… Дорогая, то, что вы называете «свободой», на Марсе начисто отсутствует… все планируется Старейшими… а может быть, вещи, которые все же происходят на Марсе и над которыми здесь, на Земле, смеются, на Марсе совсем не смешны, ибо в них нет скверны. Вот как смерть, например…

— Смерть не смешна.

— Тогда почему у вас так много шуток о смерти? Джилл, для нас, для людей, смерть так горька, что мы должны над ней потешаться. Все религии противоречат друг другу в любом отдельно взятом пункте, но каждая из них изо всех сил пытается помочь людям сохранить мужество, чтобы они смеялись даже тогда, когда им известно, что они умирают. — Он замолчал, и Джилл почувствовала, что он снова на грани погружения в транс. — Джилл? А может быть, я стою на совершенно неверном пути? Не может ли оказаться, что каждая из религий верна?

— Что? Но как это может быть? Майк, если одна из них верна, значит, другие — ложны.

— Так? А ты можешь мне показать кратчайший путь вокруг Вселенной? Ведь в каком направлении ни показать, — расстояние будет кратчайшим… и в конце концов ты укажешь на себя!

— Ну и что это доказывает? Ты же научил меня правильному ответу, Майк: «Ты есть бог».

— И ты есть бог, моя любовь. Но именно этот главнейший факт, никак не зависящий от веры, может означать, что все веры верны.

— Ладно, пусть… Если они все верны, то в данную минуту мне больше всего подошел бы Шива! — Джилл переменила тему с помощью весьма действенного способа.

— Маленькая язычница! — прошептал он. — Тебя же за это выгонят из Сан-Франциско.

— А мы все равно едем в Лос-Анджелес, там на такие штуки никто внимания не обратит… Ох! Ты есть Шива!

— Танцуй, Кали, танцуй!

Ночью Джилл проснулась и увидела Майка, который стоял у окна и глядел на город.

(— Тебе плохо, брат мой?)

 Он обернулся.

— Им вовсе не обязательно быть несчастными.

— Любимый, любимый! Давай лучше уедем домой. Этот город вреден для тебя.

— Я все равно буду думать о том же. Боль, болезни, голод, драки — во всем этом нет необходимости. Это еще глупее, чем те маленькие обезьянки.

— Да, мой милый! И все же это не твоя вина!

— Нет… моя…

— Ну если ты хочешь, то — да… Только ведь этот город не один. На Земле еще пять миллиардов жителей. Ты же не можешь помочь им всем.

— Не знаю.

Он подошел к кровати и сел.

— Я теперь грокк их… я могу говорить с ними. Джилл, я мог бы провести наш номер сейчас так, что олухи ржали бы до упаду. Я уверен.

— Ну так в чем же дело? Патти будет рада, да и я тоже. Я люблю цирк, а теперь, когда мы разделили с Патти воду, это все равно что вернуться в родной дом.

Он не ответил. Джилл проникла в его мозг и поняла, что он напрягает все силы, чтобы грокк. Она ждала.

— Джилл? А что надо, чтобы стать рукоположенным?

Часть четвертая. Его скандальная карьера

Глава 30

Первая смешанная партия колонистов достигла Марса; шестеро из семнадцати выживших, оставшихся от двадцати трех первых переселенцев, вернулись на Землю. Будущих колонистов тренировали в Перу на высоте шестнадцати тысяч футов. Президент Аргентины бежал как-то ночью в Монтевидео, прихватив с собой два чемодана; новый президент потребовал от Высшего Суда решения об экстрадиции старого или хотя бы его двух чемоданов. Последний молебен о душе почившей в бозе Агнес Дуглас был отслужен в Национальном кафедральном соборе в узком кругу — присутствовали всего лишь две тысячи человек; комментаторы одобрительно отозвались о мужестве, с которым Генеральный секретарь переносил свою тяжелую утрату. Трехлетка по кличке «Инфляция» с грузом в сто двадцать шесть фунтов одержала победу на Кентуккийском дерби. Двое гостей колонии Эйротель, Луисвилль, умерли во плоти — один по собственному желанию, другой — от инфаркта.

Подпольное издание неавторизованной биографии «Дьявол и преподобный Фостер» наводнило территорию Соединенных Штатов; уже к ночи все экземпляры были сожжены, набор рассыпан, наряду с этим пострадали шаттлы, недвижимость, плюс имели место увечья, побои и нападения. Шли слухи, что в Британском музее сохранился экземпляр первого издания (слухи не подтвердились), а в библиотеке Ватикана — другой (верно, но его выдавали только католическим ученым-церковникам)…

В легислатуру Теннесси был внесен билль, требовавший приравнять число «пи» к трем. Билль был разработан Комиссией по образованию и общественной морали, благополучно прошел нижнюю палату и столь же благополучно скончался в верхней. Межцерковная фундаменталистская группа открыла свой офис в Ван-Бьюрене, штат Арканзас, чтобы собрать средства для посылки миссионеров к марсианам. Доктор Харшоу сделал пожертвование, но отправил его за подписью своего друга (с приложением адреса) — редактора журнала «Новый гуманист» и отпетого атеиста.

Других поводов веселиться у Джубала не было — слишком уж много поступило новостей о Майке. Джубал дорожил приездами Майка и Джилл и очень интересовался прогрессом Майка, особенно после того, как тот сумел развить в себе чувство юмора. Но теперь они редко приезжали домой, так что Джубал был плохо осведомлен о последних событиях.

Джубала не слишком взволновал факт изгнания Майка из Союза теологических семинарий, когда за ним гналась толпа разъяренных теологов, часть которых была в бешенстве потому, что верила в бога, другая — потому, что нет, но все единодушно ненавидели «Человека с Марса». Джубал считал, что всего, что может приключиться с теологом, исключая колесование, они полностью заслуживают. А для мальчика любой опыт полезен — в следующий раз не будет валять дурака.

Не встревожило его и то, что Майк (с помощью Дугласа) записался под чужим именем в вооруженные силы Федерации. Он был уверен, что ни один сержант не в силах доставить Майку большие неприятности, а то, что может произойти с войсками Федерации, Джубала не слишком волновало — непримиримый старый реакционер Джубал сжег свое свидетельство о почетной отставке и все, что к нему полагалось, в тот день, когда у Соединенных Штатов было отнято право иметь собственные войска.

Джубала удивило лишь то, как мало скандалов учинил Майк в бытность свою «рядовым Джонсом», и то, как долго продержался в армии, — почти целых три недели. Майк увенчал свою воинскую карьеру тем, что захватил целиком все время, предназначенное для ответов на вопросы после одной из лекций, и посвятил его проповеди насчет бесполезности применения силы (с комментариями на тему о желательности сократить численность населения Земли с помощью каннибализма), а затем предложил себя в качестве подопытного кролика для испытания любого оружия с целью доказать, что оно не только бесполезно, но вообще не нужно, если направлено против человека, владеющего самодисциплиной.

Предложения Майка не приняли, а его самого просто вышвырнули вон. Дуглас разрешил Джубалу просмотреть суперсекретный доклад, предназначенный лишь для прочтения и имеющий порядковый номер «один» из трех напечатанных копий, предупредив Джубала, что никто, даже начальник штаба, не знает, что «рядовой Джонс» — «Человек с Марса». Джубал просмотрел докладные, очень противоречивые, повествовавшие о том, что произошло во время тренировки «Джонса» с разными типами вооружения. Самым удивительным для Джубала было то, что некоторые свидетели имели мужество клятвенно утверждать, что собственными глазами видели, будто оружие исчезло.

Самый последний параграф Джубал прочел особенно внимательно. «Заключение: данный субъект является природным гипнотизером, и его можно было бы с пользой задействовать в разведке, а для любых боевых подразделений он решительно непригоден. Его ничтожный коэффициент умственного развития (кретин), низкая степень профессиональной пригодности и параноидальные тенденции (мания величия) делают практически невозможным использование таланта, проявляющегося иногда у врожденных идиотов. Демобилизовать за полной непригодностью без пенсиона и льгот».

Под конец Майку все же удалось позабавиться. На параде, в последний день его пребывания в армии, когда взвод проходил мимо начальства, командующий генерал и его свита оказались до колен завалены тем буколическим вторичным продуктом, который так хорошо известен каждому солдату, но весьма редок на смотровых плацах. Продукт исчез, не оставив ничего, кроме вони и веры в массовый гипноз. Джубал решил, что в организации розыгрышей у Майка явно появился дурной вкус, но потом вспомнил инцидент в медицинской школе, где принимали участие труп и декан… Джубал, к счастью, тогда был в резиновых перчатках… Повезло!

Джубал пришел в восторг от бесславной военной карьеры Майка еще и по той причине, что Джилл провела это время дома. Когда Майк наконец вернулся, он, по-видимому, нисколько не был огорчен долгой разлукой. Он даже похвастал Джубалу, что исполнил желание Джилл и никого не услал в никуда… Так… несколько неорганических предметов… Хотя, по мнению Майка, Земля могла бы стать куда лучшим местом, если бы у Джилл не было такой слабости. Джубал спорить не стал. У него самого был длинный список, озаглавленный «Чтоб они сдохли!».

Уникальные способы взросления Майка были весьма эффективны — еще бы — Майк сам был уникум! Но его последняя выходка… «Преподобный доктор Валентайн М.Смит, бакалавр искусств, доктор богословия, доктор философии, основатель и пастырь Церкви Всех Миров, инкорпорейтед». Боже! Плохо было уже то, что мальчишка решил стать святым болваном вместо того, чтобы, как и следовало джентльмену, оставить чужие души в покое! Но эти полуфальшивые дипломы… Джубала просто тошнило.

Самое скверное то, что Майк заявил, будто развил свою идею из какого-то случайного высказывания самого Джубала о церкви и ее истинных обязанностях. Джубал допускал, что мог сболтнуть нечто подобное, хотя и не помнил ровным счетом ничего такого.

Майк не распространялся о своих планах. За несколько месяцев, проведенных в захудалом бедном провинциальном колледже, принадлежавшем какой-то секте, он получил степень бакалавра, присужденную после экзамена, а также по просьбе, обращенной к духовному руководству, был рукоположен в ту же самую нелепую секту. Его докторская диссертация насчет сравнительной характеристики религий, бывшая чудом учености, но не содержащая ровным счетом никаких выводов, принесла ему звание доктора богословия, по времени совпавшее с пожертвованием (анонимным) все тому же полуголодному колледжу; вторая докторская степень (гонорис кауза (Почетная степень, присуждаемая без зашиты)) за «вклад в межпланетные познания» была получена от университета, которому стоило быть поосторожнее, когда Майк намекнул, что такова его цена за выступление на конференции по изучению проблем Солнечной Системы. «Человек с Марса» отказал всем — от Калтекса (Калифорнийский технологический институт) до института Кайзера Вильгельма. Не клюнуть на такую наживку Гарвард не мог. «Что ж, теперь лица у них наверняка приобрели малиновый цвет университетского знамени», — злорадно подумал Джубал. Майк провел несколько недель помощником капеллана в церквушке своей занюханной альма-матер, а затем порвал с сектой, впав в ересь и основав свою собственную Церковь. Она была абсолютно кошерная, с юридической точки зрения придраться к ней было невозможно, и она оказалась не менее достойной, если учитывать " прецеденты, нежели церковь самого Мартина Лютера… при этом она пахла так же дурно, как помойное ведро, которое не выносили уже целую неделю.

От противного дневного сна Джубала пробудила Мириам:

— Босс, к нам гости.

Поглядев вверх, Джубал увидел готовящееся к посадке такси.

— Ларри, давай винтовку, я поклялся пристрелить любого идиота, который сядет на мои розовые кусты.

— Она садится на траву, босс!

— Пусть сделает еще круг, мы собьем его при следующем заходе.

— Похоже, это Бен Какстон.

— Так оно и есть! Привет, Бен! Что будете пить?

— Ничего не буду, уважаемый специалист по дурному влиянию! Просто мне надо поговорить с вами, Джубал.

— По-моему, вы это уже делаете. Доркас, принеси Бену стакан теплого молочка. Он тяжко болен.

— Только соды поменьше, — внес поправку Бен, — и еще молочную бутылку с тремя «ямочками» (Сорт виски «Хейг с ямочками»). Разговор будет сугубо личный, Джубал.

— Ладно, тогда пошли ко мне в кабинет, хотя если вам удастся хоть что-то утаить от этих девиц, то придется поделиться со мной вашим опытом.

После того как Бен кончил здороваться (в трех случаях антисанитарным методом) с членами семьи, они тихонько скрылись наверху.

Бен вдруг воскликнул:

— Что за чертовщина! Заблудился я, что ли?!

— Просто вы еще не видели нашего нового крыла. Две спальни и еще ванная комната внизу, моя галерея наверху.

— Да у вас тут и без того статуй на целое кладбище!

— Ради бога, Бен! «Статуи» — это помершие политики. А здесь скульптуры. Будьте добры говорить о них почтительно, иначе я озверею. Здесь собраны точные копии многих великих скульптур, сотворенных во все времена на нашем мерзком шарике.

— Ну знаете! Эту жуткую уродину я уже видел у вас… но когда вы раздобыли весь остальной металлический балласт?

Джубал обратился к копии «Прекрасной Омиер»:

— Не слушай его, ma petite chere (Моя малышка (фр.)), он просто варвар, что он понимает! — Он дотронулся ладонью до ее прекрасной, разрушенной временем щеки, а затем нежно погладил пустую опавшую грудь. — Я-то понимаю, каково тебе… но ждать осталось недолго… потерпи еще немного, моя красавица. — Джубал повернулся к Какстону и сказал деловито: — Бен, вам придется подождать, пока я стану обучать вас тому, как надо любоваться скульптурой. Вы были грубы с этой дамой. Я этого так не оставлю.

— Что? Не валяйте дурака, Джубал. Вы сами хамите дамам, причем живым… и по меньшей мере раз десять в день!

Джубал крикнул:

— Анни! Наверх! И надень свою тогу!

— Знаете, я бы не стал грубить старухе, которая позировала для этой… Чего я никак не пойму, так это того, что так называемый художник имел наглость изобразить чью-то прабабушку в такой позе… и каким испорченным вкусом надо обладать, чтобы поставить ее в своем доме!

Вошла Анни, одетая в тогу. Джубал сказал:

— Анни, я когда-нибудь был груб с тобой? Или с другими девочками?

— Вы требуете, чтобы я высказала свое мнение?

— Именно так. Ты же не в суде.

— Вы никогда не были грубы с кем-нибудь из нас, Джубал.

— Ты когда-либо слышала, чтобы я нахамил леди?

— Я видела вас преднамеренно грубо разговаривающим с женщинами. Я никогда не видела, чтобы вы хамили леди.

— Еще одно твое мнение. Что ты думаешь об этой бронзе?

Анни взглянула на шедевр Родена и медленно произнесла:

— Когда я впервые увидела ее, мне стало страшно. Но потом я пришла к заключению, что, может быть, это самая прекрасная вещь из всех, когда-либо виденных мной.

— Спасибо. Это все.

Она ушла.

— Будете спорить, Бен?

— Что? Да если я когда-нибудь позволю себе вступить в спор с Анни, значит, я совсем ополоумел. И все равно этого я не грокк.

— Внемлите мне, Бен. Увидеть, что девушка хороша, может всякий. Художник же способен взглянуть на хорошенькую девушку и увидеть, какой она будет в старости. Хороший художник способен взглянуть на старуху и понять, какой она была в молодости. Великий художник в состоянии поглядеть на старуху, сделать ее точный портрет… и заставить зрителя почувствовать, какой очаровательной девушкой она когда-то была… Больше того, он может заставить любого человека, даже с чувствами на уровне армадилла (Южноамериканский броненосец), ощутить, что прекрасная юная девушка все еще живет, заключенная в эту разрушающуюся плоть. Он сможет передать вам незаметную и бесконечную трагедию того, что нет на свете девушки, которая в душе стала бы старше восемнадцати, безотносительно к тому, что с ней сделало безжалостное время. Взгляните на нее, Бен. Ни мне, ни вам не страшно постареть… но для них старость — синоним ужаса… Взгляните на нее!

Бен смотрел. Наконец Джубал грубо сказал:

— Ладно, утрите сопли. Садитесь.

— Нет, — ответил Бен, — а что вы скажете об этой? Я вижу, что это девушка. Но зачем понадобилось делать из нее крендель?

Джубал взглянул на копию «Кариатиды, рухнувшей под тяжестью камня».

— Я и не ожидал, что вы оцените тяжесть, которая делает эту фигуру чем-то гораздо большим, чем крендель, но, надеюсь, сможете оценить высказывание самого Родена. Что чувствуют люди, глядя на распятие?

— Вы же знаете, я не шляюсь по церквам.

— И все же вам должно быть известно, что изображения распятия обычно отвратительны, а те, что в церквах, — особенно ужасны… кровь, как кетчуп, бывший плотник, которого превратили чуть ли не в педика… каким он, конечно, не был. А был он крепким парнем, мускулистым и здоровым. Но для большинства людей плохое изображение ничуть не менее действенно, чем хорошее. Они не видят дефектов. Они видят символ, который воздействует на их глубочайшие эмоции. Этот символ напоминает им об агонии и самопожертвовании Бога.

— Джубал, я был уверен, что вы — нехристь!

— Разве из-за этого я должен быть слеп и глух к человеческим чувствам? Самое дешевое гипсовое распятие может пробудить в человеческом сердце эмоции столь могучие, что ради них он пойдет на смерть. Степень артистичности, с которой выполнено изображение, в данном случае роли не играет. А здесь перед нами другой эмоциональный символ, но изваянный с потрясающим артистизмом. Бен, на протяжении трех тысяч лет архитекторы строили здания с колоннами в виде женских фигур. И только Роден наконец показал, что эта работа слишком тяжела для девушки. Он не стал орать: «Слушайте, вы, подонки, если вам так приспичило, то возьмите мужика покрепче!» Нет, он показал это. Бедная маленькая кариатида рухнула под ношей. Она хорошая девочка — посмотрите на ее лицо. Серьезное, несчастное, так как она не выполнила свой долг, но при этом никого не винит… даже богов… и еще пытается вновь поднять свою ношу, хотя та и погребла ее под собой.

Но она нечто большее, чем высокое искусство, ниспровергающее низкое. Она символ всех женщин, которым когда-либо приходилось тащить неподъемную тяжесть. И не только женщин — это символ всех женщин и всех мужчин, влачивших свою жизнь мужественно и без жалоб, пока не пришло время рухнуть под своим бременем. Это мужество, Бен, мужество и победа.

— Победа?

— Победа в поражении — что может быть выше этого? Она не сдалась, Бен, она все еще пытается поднять согнувший ее камень. Она — это отец семьи, который продолжает работать, чтобы принести домой хотя бы еще одну зарплату, хотя рак уже выел его внутренности; это двенадцатилетняя девочка, которая воспитывает своих братишек, потому что ее мама «ушла на небо»; это телефонистка, которая не покинула свой пост, хотя дым уже душит ее, а пламя отрезало путь к спасению; это неизвестные герои, которые заведомо не могли победить, но не сдались. Пойдем. Отдайте ей, проходя мимо, салют, и пойдем посмотрим мою «Русалочку».

Бен понял его буквально. Джубал ничего не сказал.

— А вот эту, — произнес он, — мне Майк не дарил. Я ему даже не говорил, почему приобрел ее… и без того ясно, что это одна из самых очаровательных композиций, сотворенных глазом и рукой че говека.

— Эту мне объяснять не надо — она миленькая.

— Что, видимо, должно служить оправданием ее существования, наравне с козлятами и бабочками… Я вкладываю в нее нечто гораздо большее. Она же не вполне русалка, видите? Но она и не человек. Она сидит на земле, она решила остаться на ней… и вечно смотрит на море, безмерно тоскуя о том, от чего отказалась. Вы знаете эту сказку?

— Ганс Христиан Андерсен.

— Да. Она сидит возле гавани Копенгагена; она — это всякий, кто когда-либо делал трудный выбор. Она не сожалеет о своем решении, но должна платить за него. Платить надо за каждый выбор. И плата — не только вечная тоска по дому. Ей никогда не стать человеком. Когда она делает шаг своими ножками, за которые так дорого уплатила, она ступает по острым лезвиям ножей… Бен, я думаю, Майк всегда идет по лезвиям, но не надо говорить ему, что я так сказал.

— Не скажу. Лучше буду смотреть на нее, не думая о ножах.

— Прекрасна, верно? Хотелось бы вам затащить ее в свою постель? Она наверняка гибкая, как морской котик, и столь же скользкая.

— Вот те на! Ну и гнусный же вы старикашка, Джубал!

— И с каждым годом становлюсь все хуже. Ну остальных мы смотреть не пойдем… обычно больше одной в день я себе не разрешаю.

— Годится. Я чувствую себя так, будто подряд опрокинул три стаканчика. Джубал, а почему такие вещи не выставляются там, где все могли бы их видеть?

— Потому что мир спятил, а искусство всегда отражает дух своего времени. Роден умер примерно тогда, когда у мира крыша только начала сползать набекрень. Те, кто пришел ему на смену, поняли, каких замечательных результатов он добивался, как использовал для этого свет и тени, массы и композиции, и переняли у него все это. Но им не дано было понять, что Мастер в свои скульптуры вкладывал целые повести об обнаженных человеческих сердцах. Они же презирали живопись и скульптуру, которые повествовали… Таким работам они приклеили кличку «литература». И ушли в абстракцию. — Джубал пожал плечами. — Абстрактный рисунок — отличная штука для обоев или линолеума. Но искусство — это процесс пробуждения жалости или страха. То, что делают современные художники, — просто псевдоинтеллектуальная мастурбация. Тогда как творчество — скорее половой акт, в ходе которого художник передает свои эмоции зрителям. А эти ребята либо не хотят, либо не способны на такое, а потому теряют зрителя. Обычный человек не желает платить за искусство, которое оставляет его холодным. Если же он и платит что-то, то полученные деньги выкачивают из него налогами и другими жульническими способами.

— Джубал, я никак не мог понять, почему мне на фиг не нужно искусство. Всегда считал, что во мне самом чего- то не хватает.

— Ммм… каждый должен учиться понимать искусство. Но и художник обязан пользоваться языком, который может быть понят. Большая часть этих шутов не хотят разговаривать тем языком, которому мы с вами можем обучиться. Они презрительно поглядывают на нас, ибо мы «не в состоянии» понять то, что они хотят нам сообщить. Будто у них есть что сообщать! Отсутствие ясности — прибежище некомпетентности. Бен, вы назвали бы меня художником?

— Что? Ну как же, вы здорово пишете.

— Покорнейше благодарю. Слова «художник» я избегаю по тем же причинам, по которым избегаю слова «доктор». И все же я художник. Большая часть того, что я пишу, будет прочтена только один раз, а может, человек, который и так знает то малое, что я могу ему поведать, вообще не станет меня читать. И все же я честный художник, ибо то, что я говорю, должно действовать на читателя, внушать ему, если удастся, жалость, или ужас, или, на худой конец, скрасить его тоскливое одиночество. И я никогда не прячусь от читателей за туманностью языка и не ищу хвалы других писателей за «тонкость приемов» и прочую чушь. Я жду от читателя признания, признания, выраженного в деньгах, ибо я достал его. А больше мне ничего не надо. Дотации искусству — merde (Дерьмо (фр.)).

Художник, живущий на средства государства, — это просто шлюха, которая профессионально непригодна. Черт вас подери, Бен, вы оторвали у меня пуговицу! Налейте себе стаканчик да расскажите, что там у вас на уме.

— Джубал, я несчастен!

— Подумаешь, новость.

— У меня совсем новый сорт неприятностей, — нахмурился Бен, — и я не уверен, что мне хочется о них распространяться.

— Тогда послушайте о моих.

— У вас неприятности?! Джубал, я всегда думал о вас; как о человеке, который умудряется вечно выигрывать партию.

— Хм… Надо бы когда-нибудь рассказать вам про мою семейную жизнь. Да, у меня неприятности. Дьюк вот уехал… Или вы об этом уже слышали?

— Знаю.

— Ларри, конечно, хороший садовник, но техника, которой занимался тот индеец, у него разваливается прямо на глазах. Хорошие механики — редкость. А таких, которые вписались бы в этот дом, — вообще не существует. Я целиком завишу от приходящих — приходят сюда, переворачивают все вверх дном, только и думают, как бы смошенничать, почти никто не умеет работать отверткой так, чтобы не поранить себя. А я тоже не умею, так что нахожусь от них в рабской зависимости.

— Сердце мое истекает кровью от жалости к вам, Джубал.

— И нечего иронизировать! Механики и садовники — роскошь, секретарши — необходимость. Двое моих беременны, а одна выходит замуж.

Какстон совершенно обалдел. Джубал проворчал:

— О, я ничего не выдумываю. Сейчас они злятся, что я увел вас сюда наверх и не дал им похвастаться своими достижениями. Будьте добры удивиться, когда они вам расскажут.

— И кто же из них выходит замуж?

— Разве не ясно? Счастливчик — сладкоголосый беглец из страны песчаных вихрей, наш уважаемый брат по воде Станки Махмуд. Я предложил ему останавливаться у нас всякий раз, как они будут приезжать в нашу страну, а этот подонок засмеялся и напомнил, что я уже с незапамятных времен пригласил его. — Джубал засопел. — А в общем, я не против… какую-никакую пользу выжал бы из нее.

— Что ж, вам бы, может, и удалось — она ведь любит работать. А остальные две, значит, беременны?

— Разнесло не хуже воздушных змеев. Пришлось повторить курс акушерства, так как они заявили, что рожать будут только дома. Представляете, во что превратят новорожденные мой распорядок дня? Кстати, а почему вы вообразили, что ни один из выпяченных животов не принадлежит невесте?

— Ну, я думаю, Стинки слишком порядочен для этого… или хотя бы осторожен.

— Да разве у Стинки в этом вопросе есть право голоса? Бен, за все те годы, что я потратил на изучение этой проблемы, стараясь проследить извилистые ходы их крошечных хитреньких умишек, единственное, что я усвоил, так это то, что, если девица чего решит, так уж своего она добьется. Все, что может мужчина, — это примириться с неизбежным.

— Ладно. Так кто же из них не выходит замуж и не… Мириам? Анни?

— Потише, потише, я же не говорил, что невеста беременна. А вы, видимо, решили, что будущая жена — Доркас?

— Нет, арабский учит Мириам.

— Как? Ну, значит, я просто слепой бабуин…

— Совершенно справедливо.

— Но Мириам всегда царапалась со Стинки как кошка!

— И вот такому раззяве доверяют вести колонку в газете! Вам что, никогда не приходилось наблюдать поведение кучки шестиклассников?

— Да… но… Доркас же ради него чуть ли не танец живота готова была танцевать!

— Для Доркас такое поведение вполне естественно. Только, пожалуйста, когда Мириам покажет вам свое обручальное кольцо с камнем величиной с яйцо птицы Рух и . столь же редким, не забудьте притвориться удивленным. Будь я проклят, если знаю, когда они начнут нереститься. Помните, все они ужасно счастливы… вот почему я и намекнул вам, как обстоят дела, чтоб вы не думали, будто они «попались». Ни одна — ни в прошлом, ни в настоящем. Они счастливы и горды. — Джубал вздохнул. — Я слишком стар, чтобы получать удовольствие от топота крошечных ножек, но я не хочу терять отличных секретарш; к тому же я, неизвестно почему, люблю этих девочек и использую все средства, чтобы уговорить их остаться со мной. Все равно этот дом превратился черт знает во что с тех самых пор, как Джилл впервые совратила Майка… Винить ее, я, конечно, не виню; думаю, вы — тоже.

— Нет. Однако, Джубал, вы, кажется, находитесь под впечатлением, что у Майка дело началось с Джилл?

— Что? — Джубал страшно удивился. — А тогда кто же это?

— Стоит ли быть таким любопытным, дружище? Однако Джилл меня просветила на этот счет, когда я пришел к такому же заключению, что и вы. Как я понял, та, что была первой, оказалась ею более или менее случайно.

— Ммм… Да. В это можно поверить.

— И Джилл так думает. Она полагает, что по счастливой случайности Майк соблазнил или, точнее, был соблазнен той, которая лучше остальных подходит для первого раза. Может быть, вот отсюда вы и можете танцевать, если вам известно, как устроен мозг Джилл и в каком направлении он развит.

— Черт! Как будто я знаю, как работает мой собственный! Что же касается Джилл, то, честно говоря, я никогда и не думал, что поведет процессию она, какой бы влюбленной ни казалась. А насчет того, как работает ее мозг, — судить не берусь!

— Ну о Джилл мы еще поговорим. Джубал, а что подсказывает вам календарь?

— Не понимаю, о чем вы?

— Вы же уверены, что в обоих случаях виновен Майк, — если его визиты совпадают по времени.

— Бен, — сказал Джубал сдержанно, — я не сказал ничего, что могло бы послужить вам основой такого заключения.

— Черта с два! Вы сказали, что они горды. А я-то знаю, какое впечатление производит этот проклятый супермен на женщин.

— Потише, сынок, он наш брат по воде.

— Знаю, — сказал Бен ровным голосом, — и тоже его люблю. И тем больше у меня оснований понимать причину их гордости.

Джубал пристально уставился на свой стакан.

— Бен, мне кажется, что ваше имя можно внести в список с не меньшим правом, чем Майка.

— Джубал, да вы с ума сошли!

— Не надо нервничать. Хотя, да помогут мне мириады имен бога, я и в самом деле стараюсь не совать нос в чужие дела, но вижу и слышу пока нормально. Если по моему дому шастает целый джаз-банд, я, естественно, не могу этого не заметить. Вы ночевали под моей кровлей десятки раз. А сколько раз спали в одиночестве?

— Ах вы, старый негодяй! Ну… я спал один в первую ночь, которую здесь провел.

— Наверное, у Доркас болел животик. Ах нет, вы же тогда наглотались наркотиков, так что эта ночь не в счет. А другие?

— Ваш вопрос не имеет отношения к делу, несуществен и недостоин, чтобы я на него отвечал.

— Вот вам и ответ. Прошу заметить — новые спальни расположены вдалеке от моей. Что же касается звукоизоляции, то она здесь, как всегда, неудовлетворительна.

— Джубал, а не может ли ваше собственное имя оказаться в списке выше моего?

— Что такое?!

— Не говоря уж о Ларри и Дьюке. Джубал, все в округе уверены, что ваш гарем — самый роскошный со времен султанов. Не поймите меня превратно — вам хоть и завидуют, но считают старым похотливым козлом.

Джубал побарабанил по подлокотнику.

— Бен, я не возражаю, когда молодые люди фамильярничают со мной. Но в данном случае я настаиваю, чтобы к моим годам относились с почтением.

— Извините, — сухо отозвался Бен, — мне показалось, что если вы всего минуту назад столь активно обсуждали мою половую жизнь, то вряд ли станете возражать, когда я отвечу вам тем же.

— Нет, нет, Бен, — вы не так меня поняли. Я требую, чтобы девушки относились к моим годам с уважением… в этом вопросе.

— О!

— Я, как вы сами только что указали, стар… очень стар… Между нами, могу с удовольствием сказать, что я еще достаточно сластолюбив. Но похоть не властна надо мной. Я предпочитаю со снисходительным достоинством вспоминать свои былые развлечения, которыми, поверьте, я насладился в полной мере, но в повторении которых ныне не нуждаюсь. Бен, даже мужчина моего возраста, чем-то похожий на разрушающиеся городские трущобы в их самом мрачном виде, вполне может заполучить в постель девушку и, возможно, даже извлечь из этого удовольствие, а утром услышать комплимент. Этого можно достичь тремя путями: за деньги или за их эквивалент в виде завещанной недвижимости и прочего… И… Впрочем, сделаем паузу и зададим вопрос — вы можете представить, чтобы хоть одна из этих четырех девушек легла в постель с мужчиной ради перечисленных выше резонов?

— Нет, ни одна.

— Благодарю вас, сэр. Я стараюсь иметь дело только с теми, кого принято называть «настоящая леди». Рад, что и вы это понимаете. Третья причина сугубо женская: милая юная девушка может иногда взять к себе в постель старую развалину потому, что эта развалина ей нравится, она ее жалеет, хочет, чтобы та получила хоть толику счастья. Это бывает.

— Джубал, так, конечно, может случиться. С любой из них.

— Я тоже так думаю. Но эта причина, хотя она и может показаться существенной каждой из них, не существенна для меня. У меня есть своя гордость, сэр, а потому, будьте добры, вычеркните мое имя из списка.

— О'кей, упрямый глупец, — рассмеялся Какстон. — Надеюсь, что, когда достигну ваших лет, меня будет легче соблазнить.

— Лучше испытывать соблазн и сопротивляться ему, чем испытать разочарование, — улыбнулся Джубал. — Теперь о Дьюке и Ларри: не знаю и знать не хочу. Когда кто- нибудь приезжает сюда погостить, я всегда стараюсь ему внушить, что это не турецкая баня с массажистками и тем более не публичный дом. Это просто дом… и как таковой он сочетает в себе анархию и тиранию без намека на демократическое устройство, как то и бывает во всякой порядочной семье. Иными словами, все свободны делать что им угодно, до тех пор, пока я не распоряжусь; мои распоряжения обсуждению не подлежат. Моя тирания никогда не распространяется на половую жизнь. Девочки вполне благоразумно не афишируют своих личных дел. Во всяком случае, — Джубал грустно улыбнулся, — так было до сих пор, пока на арене не появилось марсианское влияние. Возможно, что Ларри и Дьюк и валяют девочек за каждым кустом, но криков о помощи мне лично слышать не приходилось.

— Значит, вы полагаете, это Майк?

— Да, — поморщился Джубал, — но все в порядке: я же сказал, что девочки горды и счастливы… а я не бедняк, не говоря уж олтом, что из Майка я могу выжать любую сумму. Дети ни в чем не будут знать нужды. Но, Бен, меня очень тревожит сам Майк.

— Меня тоже, Джубал.

— И Джилл…

— Э-э… Джубал, Джилл — не проблема. Проблема — Майк.

— Черт! И почему этот парень не может вернуться домой и перестать произносить свои идиотские проповеди, молотя по кафедре кулаками?

— Ммм… Джубал, это не совсем то, чем он занят. — Помолчав, Бен добавил: — Я ведь только что оттуда.

— Вот как! А почему сразу не сказали?

— Сначала вы болтали об искусстве, — вздохнул Бен, — затем стали ныть, а в конце перешли на сплетни.

— Что ж, ладно, вам слово.

— Вернувшись с кейптаунской конференции, я побывал у них. То, что я увидел, меня встревожило до чертиков, а потому, ненадолго забежав в офис, я сразу же примчался к вам. Джубал, не можете ли вы связаться с Дугласом и прихлопнуть все Майковы делишки?

— То, как Майкл распоряжается своей жизнью, — его дело, — покачал головой Джубал.

— Вы обязательно вмешались бы, если б видели то, что видел я.

— Нет. Не вмешался бы. Кроме того, я этого физически сделать не могу. И Дуглас тоже.

— Джубал, Майк примет любое ваше решение, касающееся его денег. Он, вероятно, даже не поймет, в чем там дело.

— Ах, нет, еще как поймет! Бен, Майк недавно составил завещание и прислал его мне на предмет критики. Это один из самых хитроумных документов, которые я когда-либо видел. Он понимает, что у него куда больше денег, чем может понадобиться его наследникам, и потому использовал часть своих средств на то, чтобы обеспечить сохранность остального. Там предусмотрены всякие ловушки против возможных претензий со стороны родственников его юридических и физических родителей (Майк знает, что он бастард, хотя мне неизвестно, откуда он это узнал) и членов команды «Посланца». Он нашел способ утрясти внесудебным путем разногласия с любыми наследниками, у которых есть претензии prima facie (Кажущееся достоверным (лат.)), и все это столь крепко закручено с юридической точки зрения, что легче свергнуть правительство, чем оспорить завещание. Завещание показывает, что Майку известна каждая акция, каждая ценная бумага. Я не смог найти ничего, что можно было бы раскритиковать. (Включая и пункт, касающийся лично тебя, мой брат). Так что не говорите мне, будто я могу заморозить его деньги. Бен помрачнел.

— Жаль, что не можете.

— Не могу. Да что толку, если б и смог? Майк почти год как ничего не снимает со своего счета. Дуглас мне звонил по этому поводу — Майк не отвечал на его письма.

— Не брал со счета? Джубал, да он тратит уйму денег!

— Может быть, церковный рэкет дает ему кое-что?

— В том-то и загадка. Никакая это не церковь.

— А что же?

— Э… э… э… преимущественно школа филологии.

— Повторите.

— Школа, где изучают марсианский язык.

— В таком случае мне хотелось бы, чтобы он не называл это церквью.

— Возможно, со строго юридической точки зрения, это все-таки церковь.

— Слушайте, Бен, скейтинг-ринг тоже можно назвать церковью, если какая-то секта заявит, что катание на роликовых коньках — необходимая принадлежность их обрядов или что катание на коньках выполняет какую-то подсобную функцию. Если можно петь во славу Господа, то можно и кататься на коньках во имя его же. В Малайе есть храмы, которые для непосвященных не что иное, как террариумы, в которых содержат змей… Но тот же Высший Суд относит их к числу церквей и требует защиты наравне с нашими собственными сектами.

— Майк тоже разводит змей. Джубал, неужели все позволено?

— Ну… Это спорный вопрос. Церквам обычно не разрешается брать деньги за предсказания будущего и вызов духов умерших, но они имеют право принимать дары, что фактически превращает дары в денежную плату. Стоят вне закона и человеческие жертвоприношения… но в некоторых местах земного шара они все же практикуются… возможно, даже здесь — в бывшей стране свободы. Вообще, можно делать что угодно, даже самое запретное, если к этим делам будет иметь доступ лишь узкий круг посвященных, а язычников станут держать подальше. А в чем дело, Бен? Неужели Майк занимается чем-то, за что можно угодить за решетку?

— Надеюсь, что нет.

— Что ж! Впрочем, если он будет осторожен… Фосте- риты показали, что можно вытворять что угодно и не нести наказания. В том числе и гораздо худшее, чем то, за что линчевали Джозефа Смита (Основатель секты мормонов. Убит в 1844 г. в Иллинойсе).

— Майк перенял у фостеритов очень многое. Отчасти поэтому я и тревожусь.

— А что вас беспокоит больше всего?

— Хм… Джубал, это дела «братьев по воде».

— Ну и что же? Прикажете мне носить яд в дупле зуба?

— Предполагается, что те, кто принадлежит к внутреннему кругу, могут умереть во плоти, просто сделав волевое усилие, не надо и яда.

— Так далеко я еще не продвинулся, Бен. Но я знаю, как можно преодолеть последнее сопротивление. Продолжайте же.

— Джубал, я уже говорил, что Майк разводит змей. Я имел в виду прямой и переносный смыслы — обстановка там, как в змеиной яме. Очень нездоровая. Храм Майка огромный. Там есть зал для общих собраний, несколько меньших залов для заранее подготовленных встреч, много совсем маленьких комнат… Ну и жилая часть. Джилл прислала мне радиограмму, в которой объяснила, как добраться, так что я посадил машину у частного входа на боковой улице. Жилые комнаты расположены над большим залом; обстановка полного уединения, которое в других условиях было бы невозможным, так как рядом кипит городская жизнь.

— Какие бы ни были дела, — кивнул Джубал, — законные или противозаконные, а любопытные соседи — в любом случае хуже отравы.

— В этой ситуации ваше изречение бьет в самую точку. Я вошел через входную дверь; предполагаю, что меня сканировали, хотя самого сканера я не заметил. Потом были еще две автоматические двери, а затем антигравитационный лифт. Джубал, это не обычный лифт. Он управляется не пассажиром, а кем-то, кого не видно, да и ощущаешь себя там совсем не как в лифте.

— Никогда такими лифтами не пользовался и впредь не собираюсь.

— С этим лифтом вы бы примирились. Я взлетел наверх как перышко.

— Бен, я не доверяю технике. Она кусается. — Джубал помолчал. — Однако мать Майка была великим инженером, а его отец — настоящий отец — тоже вполне компетентным инженером, а возможно, и больше того. Если Майку удалось улучшить лифты так, что они стали пригодны для человека, удивительного в том нет.

— Возможно. Я поднялся наверх, и мне не пришлось ни хвататься за что-нибудь, ни пользоваться сетками безопасности, — я их не видел, если говорить правду. Потом были еще автоматические двери, а за ними колоссальная гостиная. Странная по меблировке и весьма аскетическая по виду. Джубал, некоторые люди считают странными порядки вашего дома.

— Чушь! Они просты и удобны.

— Так вот. Ваше menage (Хозяйство, заведение (фр.)) — заведение тети Джейн для юных благородных девиц по сравнению с Майковой чертовщиной. Стоило мне войти, как я столкнулся с шуткой, в которую никогда не поверил бы. Дама, татуированная с ног до головы… и без единой тряпочки на теле. Представляете? Она татуирована повсюду. Фантастика!

— Да вы просто деревенщина, хоть и из большого города, Бен. Лично я когда-то был знаком с одной татуированной леди. Занятная была девчонка.

— Ладно, — сдался Бен, — эта дама тоже была очень мила, если, конечно, попривыкнуть к ее красочному оформлению да к тому, что она повсюду таскается со змеей.

— Любопытно, может, это та же самая? Полностью татуированные женщины — редкость. Но леди, которую я знал тридцать лет назад, испытывала перед змеями обычный примитивный страх, а я их люблю… Хотелось бы мне повидаться с вашей знакомой.

— Увидитесь, когда навестите Майка. Она там что-то вроде мажордома. Патриция… но все зовут ее Пат или Патти.

— Ну как же! Джилл ее очень уважает. Правда, она никогда не писала про татуировку.

— По возрасту она вполне могла быть вашей подружкой. Когда я назвал ее дамой, я просто выразил свое первое впечатление. Выглядит она, будто ей двадцать, а мне сказала, что ее старшая дочь именно такого возраста. Как бы там ни было, она подкатилась ко мне, улыбаясь во всю ширь, крепко обняла и расцеловала:

«Ты — Бен, входи, брат, сейчас я принесу тебе воду». Джубал, я занимаюсь газетным рэкетом не первый год, но меня еще никогда не целовали незнакомые дамы, одетые только в татуировку. Я смутился.

— Нет. Вспомните, ведь я уже встречал татуированных леди. В этой разрисовке они считают себя как бы одетыми. Во всяком случае, с моей подругой Садако было именно так. Но японцы не так стесняются своей телесной оболочки, как мы с вами.

— Ладно, — ответил Бен, — Пат тоже не очень думала о своем теле… во всяком случае, меньше, чем о татуировке. Ей хочется, чтоб из нее сделали чучело и поместили после смерти голую в музей, для вящей славы Джорджа.

— Джорджа?

— Виноват. Это ее муж. К моему большому облегчению, он уже на небесах… хотя она говорит о нем так, будто он только что вышел хлебнуть за уголком пивка. Но в основе своей Пат, конечно, настоящая леди… и она не дала мне долго чувствовать себя смущенным.

Глава 31

Патриция Пайвонски наградила Бена сердечным братским поцелуем прежде, чем он понял, что на него обрушилось. Она ощутила его смущение, которое ее сильно удивило. Майк велел ей принять Бена и накрепко запечатлел в ее памяти его лицо. Она знала, что Бен принадлежит к числу братьев во всей полноте, что он член Внутреннего Гнезда и что он для Джилл ближе всех, если не считать Майка.

В натуре Пат было одно свойство — бесконечное желание сделать людей такими же счастливыми, какой была она сама, и поэтому она чуть сбавила темп. Предложив Бену раздеться, Патриция не стала настаивать на полной наготе и только попросила снять ботинки — Гнездо было мягким и чистым — такую нереальную чистоту могли поддерживать лишь усилия Майка.

Пат показала, куда повесить одежду, и убежала за выпивкой. О вкусах Бена она знала от Джилл и остановилась на двойном мартини: бедный мальчик выглядит таким усталым. Когда она вернулась со стаканами, Бен был уже бос и снял пиджак.

— Брат, да не испытаешь ты никогда жажды.

— Мы разделим воду, — согласился он и выпил. — Тут ее почти нет.

— Этого достаточно, — ответила она. — Майк говорит, что воду вообще можно примысливать. Важно ведь одно — разделить. Я грокк — он говорит верно.

— Я грокк. И это как раз то, что мне нужно. Спасибо, Патти.

— Все наше — твое, а ты — наш. Мы рады, что ты наконец дома. Все прочие — либо на Служении, либо учат. Торопиться некуда. Они прибудут, когда исполнится ожидание. Не хочешь ли осмотреть Гнездо?

Бен согласился, и она повела его на экскурсию. Огромная кухня с баром в одном конце; библиотека, даже более внушительная, чем у Джубала; ванные комнаты — большие и роскошные; спальни — Бен решил, что это спальни, хотя в них не было кроватей, а только полы, которые тут были мягче, чем в других помещениях; Патти назвала их «маленькими Гнездами» и показала ту, где она обычно спала.

В одном конце комнаты было отведено место для змей. Бен подавил свое отвращение, но с трудом, и то только пока они не дошли до кобр.

— Все в порядке, — заверила его Патти, — раньше они были отделены стеклом, но Майк обучил их не переходить вот за эту линию.

— Я бы предпочел стекло.

— О'кей, Бен. — Она опустила стеклянную перегородку. Бен тут же почувствовал себя лучше и даже осмелился

почесать голову Хони Буну, когда ему предложили эту честь. Пат провела его в другую комнату. Она была очень большая, круглая, а пол в ней такой же мягкий, как в спальнях. В центре был устроен круглый же плавательный бассейн.

— Это, — сказала Пат, — Сокровенный Храм, где в Гнездо принимают новых братьев. — Она попробовала воду ногой. — Хочешь разделить воду и стать ближе? Или просто поплавать?

— Э-э-э… может быть, потом…

— Ожидание прекрасно, — согласилась она. Вернувшись в огромную гостиную, Патриция вышла, чтобы принести Бену еще стаканчик. Бен раскинулся на большом диване, потом снова встал. В комнате было тепло, от выпитого он вспотел, а диван был «обучен» приспосабливаться к формам тела сидящего, отчего становилось еще жарче. Бен решил, что здесь одеваться по моде Вашингтона просто глупо, тем более что на Патти вообще ничего нет, кроме змеи, накинутой на плечи.

Бен решил ограничиться шортами, а все прочее повесил в прихожей. Там он заметил табличку, висевшую на наружной двери:

«А не забыл ли ты одеться?»

Бен подумал, что в таком доме подобное предупреждение было более чем уместно. Потом он увидел еще кое-что, чего не заметил раньше: по обеим сторонам дверей стояли большие медные вазы, наполненные деньгами. Наполненные — не то слово: федеральные банкноты различного достоинства вываливались из них на пол.

Он еще с удивлением рассматривал их, когда вернулась Патриция.

— Вот твой стакан, брат Бен. Расти теснее в Радости.

— Спасибо… — Его глаза вернулись к деньгам. Она проследила направление его взгляда.

— Из меня получилась никудышная домоправительница, Бен. Майк, конечно, помогает мне с уборкой и прочим, что я забываю делать. — Она подняла банкноты и запихала их в ту вазу, где денег было поменьше.

— Патти, но почему…

— О! Мы держим их тут потому, что эта дверь ведет прямо на улицу. Если кто-нибудь выходит из Гнезда, — а мне, например, приходится почти каждый день ходить покупать продовольствие, — то нам могут понадобиться деньги. Вот мы их и держим здесь, чтобы не забыть, когда они будут нужны.

— Просто берете, значит, пригоршню и идете?

— Ну да, конечно, милый. О, я понимаю… Но здесь никого, кроме нас, нет. Если приходят друзья или гости, — а они приходят почти к каждому из нас, — то там внизу есть другие комнаты, они привычнее для наших гостей, там мы их и принимаем. Так что слабые люди не будут подвергаться соблазну.

— Хм… я сам слабый на такие дела!

Она усмехнулась.

— Как же ты можешь соблазниться, если это все твое?

— Ну а грабители?

Какстон попробовал подсчитать, сколько денег может быть в этих вазах. Большинство купюр крупные, черт побери, он и сейчас видел лежащую на полу бумажку с тремя нулями — Патти ее не заметила.

— Один забрался на прошлой неделе.

— Вот как! И сколько он украл?

— О, нисколько! Майк отправил его прочь.

— Вызвал полицию?

— О нет! Майк никогда и никого не отдает копам. Майк просто… — она пожала плечами, — отправил его прочь. После Дьюк заделал дыру на чердаке Зимнего сада… Я тебе его еще не показывала? Он прекрасен… там пол из травы. Джилл говорила, что у тебя тоже травяной пол… именно там Майк и увидел такой пол впервые. У тебя трава повсюду?

— Нет, только в гостиной.

— Если я соберусь в Вашингтон, можно мне будет походить по твоему полу? Полежать на нем? Можно?

— Конечно, Патти… он… э-э-э… он твой.

— Я знаю, милый. Но спросить так приятно. Я лягу и буду ощущуть траву всем телом, и меня преисполнит радость, что я нахожусь в «маленьком Гнезде» брата.

— Ты будешь там всегда желанна, Патти. — Он все же надеялся, что змей она оставит дома. — Когда ты приедешь?

— Не знаю. Когда исполнится ожидание. Возможно, Майк знает.

— Отлично. Перед приездом предупреди меня, если можно, чтобы я был в это время в городе. Если нет, то Джилл знает мой код. Патти, неужели никто не считает эти деньги?

— А зачем, Бен?

— Ну… так принято у людей.

— Нет, мы не считаем. Берешь сколько надо, а что останется — кладешь обратно, когда вернешься, если вспомнишь, конечно. Майк велит держать кошелек всегда набитым, а если он опустеет, я возьму у него и наполню.

Бен оставил эту тему, подавленный ее простотой. У него было некоторое представление о безденежном коммунизме марсианской культуры, он понимал, что Майк создал здесь ее анклав, — эти вазы означали переход от марсианской экономики к экономике Терры. Интересно, знает ли Пат, что это подделка, работающая только благодаря несметному богатству Майка?

— Патти, а сколько вас тут в Гнезде?

Он ощутил смутное беспокойство, но тут же отбросил возникшую было мысль. Чего они от него добиваются? У него ведь нет перед дверями горшков с золотом!

— Дайте-ка вспомнить… около двадцати, включая братьев-послушников, которые еще не умеют думать по-марсиански и не рукоположены.

— А ты рукоположена, Патти?

— О да! Главным образом я помогаю послушникам и все такое прочее. Дон и Джилл — наши высшие жрицы. Дон и я — известные фостеритки, поэтому мы работаем вместе, чтобы показать другим фостеритам, что Церковь Всех Миров не находится в конфликте с верой, во всяком случае, не больше, чем баптизм может помешать человеку стать масоном.

Она показала Бену поцелуй Фостера, объяснила его происхождение, а потом продемонстрировала его чудесного компаньона — поцелуй Майка.

— Им известно, что значит поцелуй Фостера и как его трудно получить… Они уже видели кое-какие чудеса Майка и уже почти созрели для того, чтобы их допустили в более высокий круг.

— Это трудно?

— Конечно, Бен… для них. Что касается тебя, меня, Джилл и некоторых других, то мы все были прямо посвящены Майклом в братство. Прочих же Майкл сначала учит… не вере, а тому, как вера воплощается в делах. Значит, им приходится изучать марсианский. Это очень трудно, я сама знаю его неплохо. Но счастье в труде и учение. Да, так ты спрашивал о Гнезде… Сейчас вспомню… Дьюк, Джилл, Майкл… двое фостеритов… Дон и я… один обрезанный еврей, его жена и четверо детишек…

— В Гнезде есть дети?

— Ой, очень много. Они в Гнезде малышни… тут рядом… Трудно заниматься медитацией, когда детишки вопят и поднимают пыль столбом. Хочешь взглянуть?

— Нет, попозже.

— Еще чета католиков с малышом: к сожалению, они сейчас отлучены от церкви — их выследил собственный священник. Майку пришлось оказать им особую помощь — для них это был страшный удар… и совершенно незаслуженный. Они вставали на заре каждое воскресенье, чтобы, как обычно, поспеть к мессе, но ребятишки болтливы… Еще семья мормонов — вернее, из одной отколовшейся секты — это еще трое и их дети. Остальные протестанты, есть и атеист… вернее, он считал себя атеистом, пока Майк не открыл ему глаза. Он зашел сюда посмеяться и остался учиться. Скоро он станет свящзнником. Значит… девятнадцать взрослых, но мы редко бываем тут все вместе, разве что на наших собственных служениях в Сокровенном Храме. Гнездо построено с расчетом на восемьдесят одного (делится на три), но Майк грокк, потребуется ожидание, прежде чем нам понадобится большее Гнездо, а к тому времени мы, вероятно, построим новые гнезда. Бен, хочешь побывать на внешнем служении? Посмотришь, как Майк ведет дело. Он как раз сейчас читает проповедь.

— О, конечно, если это не очень трудно.

— Вот и ладно. Подожди минутку, милый, я только приведу себя в порядок.

Джубал, она вернулась в тоге, похожей на тогу Свидетеля, которую надевает Анни, но с ангельскими крылышками на плечах, высоким воротом и торговой маркой Майка — девять концентрических кругов с абстрактным солнцем — ее носят над сердцем. Это церковное одеяние — Джилл и другие жрицы носят такие же, но у тоги Патти высокий ворот, чтобы скрыть татуировку. Кроме того, Патти надела еще чулки, а сандалии несла в руках.

Все это ее чертовски изменило, Джубал. Придало ей еще большее достоинство. Теперь я видел, что ей больше лет, чем мне казалось, хотя она все равно выглядела моложе того возраста, который назвала мне сама. У нее прекрасный цвет лица, и просто позор портить такую кожу татуировкой.

Я снова оделся. Она попросила меня взять туфли в руки и через все Гнездо провела в коридор. Мы задержались, чтобы надеть обувь, и спустились по пандусу примерно на два этажа. Здесь мы вышли на галерею, с которой открывался вид на главный зал. Майк стоял на сцене. Кафедры не было, только возвышение для лектора, а на задней стене — огромный символ Всех Миров. Рядом с Майком стояла жрица; на таком расстоянии я принял ее за Джилл, но оказалось, что это другая верховная жрица — Дон — Дон Ардент.

— Как вы сказали?

— Дон Ардент — в девичестве Хиггинс, если вам нужны подробности.

— Я встречался с ней.

— Это мне известно — чего же еще ждать от якобы отставного греховодника. Она положила на вас глаз, Джубал.

— Если это знаменитая Дон Ардент, — покачал головой Джубал, — то я видел ее всего несколько минут года два назад. Вряд ли она меня помнит.

— Она помнит. Она собирает все ваше рекламное творчество, записывает на пленку, причем пытается установить все псевдонимы, под которыми вы работаете. Ваши творения навевают ей сладкие сны, без них она просто уснуть не может. Во всяком случае, так уверяет она. Там, Джубал, вас знают все. В той огромной гостиной есть одно-единственное украшение — ваш цветной стереопортрет в натуральную величину. Выглядит это так, будто вам отрубили башку, причем физиономия искажена чудовищной улыбкой. Снимок сделал тайком Дьюк.

— Вот негодяй!

— Его подговорила Джилл.

— Тем более мерзавец.

— А ей идею подал Майк. Мужайтесь, Джубал, вы — святой покровитель Церкви Всех Миров.

— Да как они посмели?! — пришел в ужас Джубал.

— Еще как посмели. Майк отдает вам должное за то, что вы положили начало всей этой комедии и так здорово ему все объяснили, что он сразу понял, как можно пересадить марсианскую теологию на земную почву.

Джубал застонал.

— Кроме того, — продолжал Бен, — Дон считает вас красавцем. Если не обращать внимания на этот выверт, она весьма умна… и чрезвычайно привлекательна. Но я отклонился от темы. Майк заметил нас, крикнул: «Привет, Бен! Увидимся позже», — и продолжал свой треп.

Джубал, если б вы только слышали это! Была вовсе не проповедь, на Майке не было торжественного одеяния — просто изящный, хорошо сшитый белый костюм. Болтал он, как распроклятый удачливый торговец автомобилями… Шутил, рассказывал притчи. Суть его слов сводилась к чему-то вроде пантеизма… Одна из притч была о земляном черве, который лезет сквозь почву, встречает другого червя и говорит ему: «О как ты прекрасна! Выходи за меня замуж!» — И получает ответ: «Не валяй дурака! Я твой собственный хвост». Вам приходилось слышать такую притчу?

— Слышать? Да я сам сочинил ее! Э, господи! Мне и в голову не пришло, что она такая древняя. Рассказывал ее Майк вполне к месту. Идея была такая, что каждый раз, когда ты встречаешь другое существо, которое грокк — мужчину, женщину, бродячего кота… они могут оказаться «твоим собственным хвостом». Вселенная — это данность, которую мы изготовили сами, а потом позабыли о своей выдумке.

Джубал явно был недоволен.

— Солипсизм и пантеизм! Смешав их, можно объяснить все, что захочешь. Можно игнорировать любой противоречащий факт, примирить взаимоисключающие теории, соединить любые данности и иллюзии и вообще все, что угодно. В общем, что-то вроде безе — один вкус и никакой еды; все неудовлетворительно, как рассказ, который заканчивается словами: «И тут малыш шмякнулся с кровати и проснулся».

— Нечего вам на меня кидаться, сами разбирайтесь с Майком. Можете мне поверить, у него все звучало весьма убедительно. Раз он остановился и спросил:

«Вы, должно быть, устали от этой болтовни?» А они все завопили: «Не-е-ет!» Он действительно крепко прибрал их к рукам. Начал уговаривать, уверял, что охрип и что вообще уже подошло время творить чудеса. А потом показал кучу поразительных фокусов-покусов… Вы знали, что он работал в бродячем цирке фокусником?

— Знал только, что он путешествовал с циркачами. Но мне ничего не известно о причийах, по которым это дело у него не пошло.

— Он шикарный фокусник. Делает вещи, которые обманули даже меня. И если бы он ограничился только этими детскими штучками, все было бы о'кей, но ведь зрителей заворожила прежде всего его болтовня. В конце концов он остановился, а потом сказал: «От «Человека с Марса» все ждут чудес… поэтому мне приходится их творить на каждом нашем служении. Не могу же я перестать быть «Человеком с Марса». Того, что случилось — не переиграешь. Чудеса могут происходить и с вами, если вы того очень захотите. Однако, если вы стремитесь к чему-то большему, чем эти второсортные чудеса, вам нужно войти в Круг. С теми, кто жаждет учиться, я увижусь позже. Карточки уже раздают».

Патти объяснила мне: «Вся эта толпа состоит преимущественно из простофиль, милый, которые приходят сюда либо поглазеть, либо по подсказке друзей, которые уже достигли одного из внутренних Кругов».

Джубал, Майк разбил свое шоу на десять циклов, подобно степеням, существующим в масонских ложах, и никому не говорит, сколько их осталось впереди, пока человек не созреет окончательно. «Это шоу Майка, и он ведет его с той же естественностью, с которой дышит, — говорила мне Пат. — Он прощупывает аудиторию и решает, кто из них годится для дальнейшего. Когда он таких выявит, то дает знак сидящему за решеткой Дьюку, давая ему знать, кто именно подходит, в каком ряду занимает место и так далее… Майк отделяет эту верхушку и избавляется от остальных, которые — балласт. Затем за тех, кто остался, примется Дон, которая получит от Дьюка план зала с его пометками».

— И как же они это проделывают?

— Я не видел, Джубал. Есть не меньше дюжины способов разделить стадо, если Майку известно, кто есть кто, и он может просигналить Дьюку. Патти уверяет, что Майк ясновидящий, — такую возможность я не исключаю. Потом начался сбор пожертвований. Даже это Майк обставляет не так, как обычно делается в церквах, — знаете, тихая музыка, почтенные служки… Он считает, что никто не поверит, что это действительно церковь, если не будет сбора пожертвований. Клянусь, они пустили по рядам корзины для сбора денег уже наполовину полными, и Майк сказал, что это деньги, собранные на предыдущем служении, поэтому все, кто голоден, или разорился, или просто нуждается — могут их брать. А если кто-то хочет внести свою лепту, пусть вносит. Делайте одно из двух — или кладите что-то в корзину, или берите из нее. Я так понял, что он практиковал еще один способ отделаться от слишком больших денег.

— Если эта уловка подана как надо, — задумчиво проговорил Джубал, — то она может дать недурные результаты. Большинство людей даст денег больше, чем собирались вначале, и лишь немногие возьмут, да и то чуть-чуть. Думаю — очень немногие.

— Не знаю, Джубал. Патти утащила меня, когда Майк передал ведение службы Дон. Она провела меня в «частную» аудиторию, где шло служение Седьмого Круга, то есть для тех, кто связан с церковью уже несколько месяцев и добился больших успехов. Если, конечно, это можно назвать успехами.

Джубал, переход из одной аудитории в другую был слишком внезапным, и я не успел адаптироваться. Если первое служение было наполовину лекцией, а наполовину зрелищем, то это скорее напоминало обряды Вуду (Вуду — языческий культ, распространенный на некоторых островах Карибского моря). Майк был одет в ризы. Он казался выше, аскетичнее и производил сильное впечатление — глаза его горели. Зал был притенен, звучала музыка, от которой бросало в дрожь и тем не менее так и подмывало пуститься в пляс. Мы с Патти сели на диван, больше похожий на кровать. Рассказать в деталях, что там происходило, я не могу. Майк что-то пел по-марсиански, они отвечали ему на том же языке, но время от времени затягивали: «Ты есть бог! Ты есть бог!» по-английски, за чем следовало какое-то марсианское слово, воспроизвести которое мое горло не в состоянии. Джубал издал жуткое карканье.

— Вот такое?

— А? Кажется, да. Джубал, вы тоже на крючке? Вы что же, все время водили меня за нос?

— Нет. Ему меня научил Стинки… он говорит, что это отчаянная ересь. Разумеется, если принимать его веру за святую. Это слово Майк переводит так: «Ты есть бог», но Махмуд уверяет, что перевод Майка очень неточен. Вселенная, объявляющая о своем самопознании… или о своем peccavimus (Признание вины (лат.)), но без малейшего признака раскаяния… или о десятке других вещей. Стинки говорит, что он не понимает этого слова даже по-марсиански… чувствует лишь, что оно неприличное, по его мнению — худшее из всех неприличных… и отражающее скорее сатанинский вызов, чем божественное благословение. Но продолжим. Что там было еще, кроме кучки фанатиков, орущих по-марсиански?

— Знаете, Джубал, они вовсе не орали и совсем не были похожи на фанатиков. Временами их голоса опускались до шепота. Иногда поднимались октавой выше. Все это подчинялось ритму… мелодии, чем-то напоминавшей кантату… но при этом явно не было никакой отрепетированной сыгранности. Казалось, что все они — это единое существо, невнятным бормотанием пытающееся выразить свои чувства и мысли. Джубал, вы же видели, как взвинчивают себя фостериты…

— Отвратительное зрелище, доложу я вам.

— Верно. Но то, что было здесь, ничуть не напоминало их неистовство. Здесь было тихо и спокойно, как бывает в минуты, предшествующие погружению в сон. Нет, присутствовала, конечно, и напряженность, она даже нарастала, но… Джубал, вы когда-нибудь присутствовали на спиритическом сеансе?

— Бывал. Я стремился испытать все, что только можно, Бен.

— Тогда вам знакомо чувство растущего напряжения, хотя никто не двинет даже пальцем и не произносит ни слова. То, что тут происходило, скорее было похоже на такой сеанс, нежели на молитвенное собрание секты или даже на обычное богослужение. Но в этом спокойствии не было слабости. Наоборот, в нем чувствовался заряд грозной силы.

— Значит, сюда подойдет термин «аполлонический».

— Что вы хотите сказать?

— В противоположность «дионисийскому». Люди склонны упрощенно трактовать «аполлонический», придавая ему значение «мягкий», «спокойный», «прохладный». Но «аполлонический» и «дионисийский» — две стороны одной медали. Монахиня, преклонившая колени в своей келье и застывшая в тихой молитве, может испытывать экстаз куда более сильный, чем жрица Пана-Приапа, празднующая весеннее равноденствие. Экстаз рождается мозгом, а не приседаниями и прыжками. — Джубал поморщился. — А другая ошибка заключается в том, что «аполлоничность» отождествляется с благом только потому, что наши самые респектабельные религии аполлонич- ны в своих ритуалах и заповедях. Всего лишь предрассудок. Продолжайте.

— Ну… то, что я там видел, отнюдь не походило на молитвенное бдение монахинь. Люди вставали, ходили, менялись местами, кое-где даже обнимались, хотя освещение плохо позволяло… Какая-то девушка подсела к нам, но Патти сделала ей знак… девушка поцеловала нас и отошла. — Бен усмехнулся. — Целовалась она, кстати, отменно. Я был единственным, на ком не было тоги. И по этой причине чувствовал себя белой вороной. Впрочем, девушке вроде было все равно.

Все выглядело как-то очень свободно… и в то же время скоординированно. Ну, как движения мышц балерины, что ли… Майк все время находился в движении: то поднимался на возвышение, то расхаживал между присутствующими; раз он даже пожал мне руку и поцеловал Патти, все это хотя и быстро, но не впопыхах. Почти все время молчал. Позади того места, где он стоял, казалось, управляя всем этим шоу, находилась какая-то штуковина, похожая на «ящик» стереовизора. Он пользовался ею для «чудес», хотя слова «чудо» не употреблял, — во всяком случае, по-английски. Джубал, любая церковь ведь обещает чудеса, но почти никогда их не показывает. Они как варенье у Алисы — его дают только «завтра» и никогда «сегодня».

— Исключения есть, — перебил его Джубал, — кое-кто чудеса все же творит. Среди многих могу назвать, например, «Христианскую Науку» и римско-католическую церковь.

— Римско-католическую? Вы имеете в виду Лурд?

— Я имею в виду чудо Пресуществления.

— Хм… не берусь судить о таком деликатном деле. Что же касается «Христианской Науки», если я сломаю ногу, то, пожалуй, лучше обращусь к костоправу.

— Тогда уж смотрите получше, куда ставите ногу, — пробурчал Джубал, — а ко мне не вздумайте обращаться.

— И не подумаю, но и к последователям Уильяма Харви (Один из основателей «Христианской Науки») не пойду.

— Доказано, что Харви действительно влиял на ход заживления переломов.

— Верно. Но вопрос в том — способны ли на это его последователи? Джубал, приведенные вами примеры, возможно, и являлись чудесами, но то, что предлагает Майк, впечатляет куда сильнее. Он или превосходный фокусник, или потрясающей силы гипнотизер…

— А может, и то и другое?

—…или же он так перестроил схему стереовизора, что отличить изображение от реальности невозможно.

— Зачем же исключать существование подлинных чудес, Бен?

— Такая теория мне не по душе. Чем бы он там ни пользовался, все равно это было шикарное представление. Однажды, при ярком свете ламп там вдруг появился черногривый лев, такой же мощный, как тот, что охраняет вход в библиотеку, а вокруг него весело резвились юные ягнята. Лев же только моргал да позевывал. Ясное дело, такие эффекты вполне по плечу Голливуду… но я чувствовал запах льва. Впрочем, его тоже можно подделать.

— Зачем же все время настаивать на подлоге?

— Черт возьми, я просто хочу остаться беспристрастным!

— Тогда не ставьте телегу впереди лошади. Попробуйте поучиться у Анни.

— Я не Анни. И когда смотрел — не был беспристрастным, а просто наслаждался представлением. Можно сказать, был им ослеплен. Майк показал несколько умопомрачительных фокусов. Левитация и прочее в том же духе. Патти к концу представления ушла, шепнув мне, чтобы я оставался. «Майк, — сказала она, — велел всем, которые не чувствуют себя готовыми к следующему Кругу, уйти». Я сказал, что тогда и мне, пожалуй, самое время уходить, на что она возразила:

«Нет, нет, милый! Ты ведь принадлежишь к Девятому Кругу! Сиди. Я скоро вернусь». И ушла. По-моему, никто из комнаты не ушел. Эта группа Седьмого Круга у них считалась «продвинутой»… Я даже не заметил, как снова вспыхнул яркий свет… и тут увидел Джилл.

Джубал, вот это уж ничуть не походило на стереовиде-ние! Джилл заметила меня и улыбнулась. Конечно, когда актер смотрит прямо в объектив камеры, его глаза обязательно встречаются с вашими, где бы вы ни сидели. Но Майк, видимо, так усовершенствовал этот прием, что его надо немедленно запатентовать. Джилл была одета во что-то совсем фантастическое. Майк начал нараспев скандировать… частично на английском… что-то такое о Матери Всего Сущего, о единстве множеств и при этом называл Джилл разными именами… и с каждым новым именем наряд ее менялся…

Бен Какстон насторожился сразу же, как только увидел Джилл. Его не обманули ни свет, ни расстояние. Это была Джилл! Она увидела его и улыбнулась. Он краем уха прислушался к литании, одновременно пытаясь примирить свою уверенность, что за спиной Майка находится просто большой стереовизор, с уверенностью, что если подняться по ступенькам, то Джилл можно будет даже ущипнуть.

Он чуть было не поступил так, как хотелось, но это была бы слишком подлая шутка, которая могла бы погубить представление Майка. Придется потерпеть, пока Джилл освободится…

— Кибела!

Одежда Джилл внезапно стала совершенно другой.

— Изида! …то же самое.

— Фригг!.. Гея!.. Деви!.. Иштар!.. Мариам!.. Праматерь Ева!.. Mater Deum Magna… Любящая и Возлюбленная!.. Жизнь Вечная!

(Кибела (Малая Азия, Греция, Рим) — великая мать богов, богиня плодородия; Изида (Египет) — сестра и жена Озириса; Иштар (Ассиро-Вавилония) — богиня плодородия, любви, войны; Фригг (Скандинавия) — жена Одина; Деви (Индия) — жена Шивы: Гея (Греция) — богиня Земли; Mater Deum Magna — богородица (лат.))

Больше Какстон ничего не слышал. Джилл была Праматнрью Евой, одетой в одно лишь сияние. Свет разгорелся, и Какстон увидел, что она находится в райском саду, а рядом растет дерево, вокруг которого обвивается огромный змей.

Джилл улыбнулась, протянула руку, погладила змеиную голову, затем повернулась к зрителям и широко распахнула объятия.

Все двинулись ко входу в Рай. Вернулась Патти и тронула Какстона за плечо:

— Бен, пойдем, милый.

Какстону совсем не хотелось уходить, напротив, ему хотелось остаться и утолить жажду светлым видением Джилл… ему не терпелось присоединиться к процессии входящих в Рай. И все же он встал и вышел. По дороге оглянулся и увидел, что Майк обнимает женщину, возглавлявшую процессию верующих… Тут Бен снова повернулся к Патриции и поэтому пропустил, как с поцелуем Майка одежда женщины исчезла, не видел, как Джилл целовала первого мужчину, и одежда у того тоже исчезла.

— Мы пройдем здесь, — объяснила ему Патти, — чтобы дать им время добраться до храма. Конечно, мы могли пойти с ними, но зачем мешать Майку, ведь ему пришлось бы снова входить в образ… а он и без того работает безумно много.

— А куда мы идем?

— Забрать Хони Буна. А потом снова в Гнездо. Если, конечно, ты не захочешь принять участие в посвящении. Впрочем, ты пока не знаешь марсианского, и тебе там будет скучно.

— Но… мне бы хотелось повидаться с Джилл.

— О, она велела передать тебе, что забежит наверх и там встретит тебя. Вот сюда, Бен.

Открылась дверь, и Бен увидел, что находится в том самом саду. Когда они вошли, змея подняла голову.

— Ну, ну, деточка, — ворковала Патриция, — иди, иди к своей мамочке! — Она помогла боа-констриктору развернуться и заползти в корзину. — Дьюк принес ее сюда, а мне пришлось сходить и обвить Хони Буна вокруг дерева, а главное, велеть ему не двигаться с места. Тебе повезло, Бен. Перевод в Восьмой Круг бывает очень редко.

Бен нес корзину с Хони Буном и пришел к заключению, что четырнадцатифутовая змея весит совсем немало. Когда они добрались до верхнего этажа, Патриция остановилась.

— Поставь ее на пол, Бен. — Патриция сняла свою тогу, вручила ее Бену и обмотала змею вокруг тела. — Это награда Хони Буну за то, что он вел себя примерно. Для него пообниматься со мной — большая радость. Почти сразу же мне надо бежать в свой класс, поэтому я поношу его на себе до самой последней минуты. Разочаровывать змей не стоит — это нехорошо, они ведь как дети — грокк не во всей полноте.

Они прошли ярдов пятьдесят до входа в собственно Гнездо. Бен помог Патриции снять сандалии и чулки; свои собственные ботинки он снял раньше. Они вошли внутрь помещения, и Патти подождала, пока Бен раздевался до шорт, одновременно уговаривая себя снять их тоже. К этому времени Бен уже полностью понимал, что носить одежду внутри Гнезда не полагается (а может, даже неприлично), как не полагается носить сапоги с подковами в танцзале. Надпись на входной двери, отсутствие окон, покой Гнезда, чем-то напоминающий покой материнского чрева, полное отсутствие одежды на Пат плюс тот факт, что она предложила ему тоже раздеться, — все это говорило о том, что дома процветал семейный нудизм.

Наготу Патриции он в расчет не принял, сочтя, что у татуированной леди могут быть весьма странные предрассудки в отношении одежды, но, войдя в гостиную, они столкнулись с мужчиной, шедшим в направлении ванных комнат и «малых Гнезд», одетым еще легче Патриции, — ему явно не хватало ее змеи и татуировки. Мужчина приветствовал их словами «Ты есть бог» и пошел дальше. Было в гостиной и еще одно доказательство: женское обнаженное тело, возлежавшее на диване.

Какстон знал, что во многих семьях нагота поощряется (а ведь это и была семья — братья по воде), и все же никак не мог, хотя бы во имя обыкновенной вежливости, распроститься со своим символическим фиговым листком. Ему к тому же мешала уверенность, что стоит ему раздеться, как в комнату войдут чужие, но одетые люди, и тогда он почувствует себя круглым дураком. Господи, а вдруг он, чего доброго, покраснеет?

— А как бы вы поступили на моем месте, Джубал?

Харшоу высоко задрал брови.

— Вы что же думаете, Бен, меня можно шокировать? Вид человеческого тела часто доставляет наслаждение, нередко вызывает грусть, но никогда не имеет значения per se (Само по себе (лат.)). Майк в своей семье практикует нудизм. Ну и что? Я должен вопить от восторга? Рыдать?

— Будьте вы неладны, Джубал! Вам-то легко изображать из себя олимпийца! Но мне что-то не приходилось видеть вас в обществе без штанов!

— И не увидите. Однако я грокк, что ваше поведение мотивировалось вовсе не стыдливостью: вы страдали от смертельного страха показаться смешным — есть такой невроз с длинным псевдогреческим названием.

— Чушь! Просто я не знал, какое из моих действий тут могут счесть невежливым!

— Сами вы чушь несете, сэр! Вы прекрасно знали, что вежливо, а что — нет! Просто боялись показаться дураком… а еще вернее, опасались естественного чисто мужского рефлекса… Но я грокк, что у Майка были причины для введения такого порядка, — у Майка всегда есть веские причины.

— О да, мне потом Джилл объяснила.

Бен стоял в прихожей, оборотясь к гостиной спиной и придерживая шорты обеими руками. Он убеждал себя, что пришло время очертя голову броситься в холодную воду, когда чьи-то руки обхватили его талию.

— Бен! Дорогой! Какая радость!

А затем Джилл оказалась в его объятиях, ее теплые жадные губы прильнули к его губам… это заставило его порадоваться, что на полный стриптиз он так и не решился.

Джилл уже не была Праматерью Евой, на ней была обычная тога жрицы. Тем не менее Бен был счастлив, ощутив в своих объятиях теплое трепещущее тело девушки.

— Ух ты! — воскликнула она, с трудом отрываясь от его губ. — Как же мне не хватало тебя, чудо ты этакое! Ты есть бог!

— Ты есть бог! — отозвался он. — Джилл, а ты стала еще красивее, чем раньше!

— Так оно и есть, — согласилась она, — ты попал в самую точку! А я чуть не завизжала, когда увидела тебя во время финала.

— Финала?

— Джилл имеет в виду, — вмешалась Патриция, — конец слуоения, где она и Мать Всего Сущего, и Mater Deum Magna. Ребятки, я побежала!

— Никогда не спеши, Патти.

— Я должна бежать, но я не спешу. Бен, мне надо уложить Хони Буна в постельку, сойти вниз и провести урок.

Так что поцелуй меня и пожелай мне спокойной ночи. Хорошо?

Бену не оставалось ничего другого, как поцеловать женщину, «одетую» в гигантскую змею. Последнюю он попытался проигнорировать, а с Патти обошелся так, как она того заслуживала.

Пат расцеловалась с Джилл.

— Спокойной ночи, милые! — И не торопясь ушла.

— Бен, ну разве она не прелесть?

— Прелесть, но сначала она меня озадачила.

— Я грокк, Патти потрясает всех — это потому, что она никогда ни в чем не сомневается. У нее все автоматически получается правильно. В этом отношении — она как Майк. Продвинулась Патти дальше нас всех, ей бы давно быть верховной жрицей, но она не хочет, так как татуировка мешает выполнению некоторых обязанностей, например, может отвлечь внимание зрителей. Снять же татуировку она решительно отказывается.

— А как можно снять татуировку? Шкерочным ножом? Это ее убьет.

— Да нет же, милый, Майк может снять ее без следа и без всяких неприятных ощущений. Однако Патриция считает, что татуировка ей не принадлежит и что она лишь ее хранительница. Пойдем сядем. Сейчас Дон принесет обед. Я должна поесть, пока буду с тобой, иначе мне не представится случай проглотить даже крошку до завтрашнего утра. Ну скажи, что ты думаешь о наших делах? Дон говорит, что видела тебя на служении для непосвященных.

— Да.

— Ну и…

— Майк, — подбирая слова, начал Бен, — мог бы даже змее всучить туфли…

— Бен, я грокк — тебя что-то беспокоит.

— Нет, — отозвался он, — я не могу назвать ничего определенного.

— Я задам тебе тот же вопрос через недельку или две. Не торопись.

— Через неделю меня тут уже не будет.

— Нужно писать твои колонки?

— Целых три. Но даже не будь их, я все равно столько пробыть не смог бы.

— А я думаю, сможешь… Колонки продиктуешь по телефону… пожалуй, и о нашей церкви что-нибудь напишешь… И как раз подойдет время, когда ты грокк, что стоит остаться тут подольше.

— Не думаю.

— Требуется ожидание, чтобы грокк во всей полноте. Ты уже понял, что это не церковь?

— Что-то в этом роде мне сказала Патти.

— Тогда скажем так — это не религия. Это церковь в юридическом и нравственном смысле. Но мы не пытаемся вести людей к богу. Тут, конечно, кроется противоречие, которое по-марсиански даже не выразишь. Мы не пытаемся спасать души, ибо души не могут погибнуть. Мы не пробуем пробуждать в людях веру, ибо то, что мы им предлагаем, — не вера, а истина. Истина, которую можно проверить. Это истина, пригодная для данного места и данного времени, истина простая, как гладильная доска, истина насущная, как хлеб, и столь практичная, что может сделать войну и голод, насилие и ненависть такими же ненужными, как… одежду в Гнезде. Но сначала нужно научиться марсианскому. Вот тут-то мы и сталкиваемся с главной проблемой — надо найти людей достаточно честных, чтобы поверить своим глазам, способных работать упорно, — это действительно трудно, — чтобы выучить язык, на котором эта истина может быть преподана. Ее нельзя высказать по-английски, точно также, как словами нельзя изложить Пятую симфонию Бетховена. — Она улыбнулась. — Но Майк не спешит. Он проверяет тысячи людей… Отбирает очень немногих… и они, как капли, просачиваются в Гнездо, где он обучает их дальше. Когда- нибудь Майк обучит нас в такой мере, что мы сможем основать собственные гнезда, а затем… это будет как снежный ком. Только не надо торопиться. Пока мы все еще недостаточно подготовлены. Верно, дорогая?

При последних словах Джилл Бен поднял глаза и опешил, увидев склонившуюся над ним женщину с тарелкой в руках. Он узнал в ней другую жрицу — Дон… Да, кажется, ее зовут именно так. Его изумление ничуть не стало меньше оттого, что она была одета точно как Пат минус татуировка.

Дон улыбнулась.

— Вот твой ужин, брат Бен. Ты есть бог.

— Э-э-э… Ты есть бог. Спасибо.

Она поцеловала его, принесла тарелки для себя и Джилл, села справа от Бена и начала есть. Бен огорчился — она села так, что ему было неудобно рассматривать ее; посмотреть же было на что — все атрибуты, делающие из женщины богиню, имелись в изобилии.

— Да, — ответила Дон на последние слова Джилл, — пока еще не готовы, но ожидание даст нужный результат.

— Вот тебе пример, Бен, — продолжала Джилл, — мне пришлось сделать перерыв, чтобы поесть. А Майк не ел с позавчерашнего дня… и не станет есть, пока не выполнит всю работу. Потом-то он наестся впрок, как крокодил, чтобы зарядить себя энергией на долгое время. Кроме того, бывает, что мы с Дон все же устаем, разве не так, милочка?

— Ну конечно. Но сейчас я не устала, Джиллиан. Давай я пойду на служение, а ты побудешь тут с Беном. Дай мне тогу.

— В твоей головке все перепуталось, дорогая. Бен, она на ногах почти столько же времени, как сам Майк. Мы ведь тоже можем работать очень долго, но нам нужно есть, когда проголодаемся, а иногда необходимо и вздремнуть немножко. Что касается тоги, Дон, то в Седьмом Храме это была последняя, надо сказать Патти, чтобы она заказала гросс (Двенадцать дюжин).

— Она уже заказала.

— Я могла бы догадаться. А эта мне тесновата. — Джилл сделала несколько движений торсом, повергших Бена в полное смятение. — Уж не толстеем ли мы?

— Чуть-чуть.

— Ну и хорошо, а то совсем отощали. Бен, ты заметил, что у нас с Дон одинаковые фигуры? Рост, грудь, талия, бедра, вес — абсолютно все, не говоря уж о цвете волос. Мы были уже похожи, когда встретились, а затем, с помощью Майка, превратились почти в близнецов. Даже лица стали похожими, но это потому, что одинаково думаем и заняты одним делом. Встань, дорогая, и пусть Бен сравнит нас.

Дон отставила тарелку и, выполняя желание Джилл, приняла позу, которая мгновенно сделала ее неотличимой от Джилл, даже если забыть о внешнем сходстве фигур. Бен вспомнил — именно в этой позе стояла Джилл, изображая Праматерь Еву.

— Видишь, Бен, — говорила Джилл с набитым ртом, — ну совсем как я.

— Разница, хоть на волосок, да есть, — улыбнулась Дон.

— Фу! Я почти жалею, что у нас никогда не будут одинаковые лица. В нашем сходстве, Бен, есть одно важное преимущество — нам нужны две верховные жрицы, чтобы поспевать за Майком. Кроме того, — добавила она, — Дон покупает платья, которые годятся обеим, что избавляет меая от необходимости бегать по магазинам.

— Мне кажется, — задумчиво проговорил Бен, — вам не так уж часто приходится носить платья… если исключить тоги…

— А в чем же, по-твоему, мы танцуем? — очень удивилась Джилл. — Танцы — наше любимое занятие, оно не позволяет нам впадать в спячку. Садись и заканчивай свой ужин, Дон. Бен уже достаточно насмотрелся на нас. Бен, в этой переходной труппе есть потрясающий танцор, а город буквально кишит ночными клубами. Мы с Дон таскали беднягу по ночам до тех пор, пока он не стал засыпать прямо на уроках языка, и нам пришлось помогать ему. Впрочем, с ним все будет хорошо: если ты достиг Восьмого Круга, можешь обходиться почти без сна. А почему ты, милый, думаешь, что мы никогда не одеваемся?

— Э-э-э… — И Бен поделился своими трудностями. У Джилл глаза полезли на лоб, она захихикала, но тут же оборвала смех.

— Понятно. Дорогой, я сейчас в тоге только потому, что нет времени переодеваться, надо поесть да бежать. Если б я грокк, что тебя беспокоят такие мелочи, я бы сбросила ее раньше, чем сказала тебе «Хелло!». Мы так привыкли ходить одетыми или раздетыми, в зависимости от служебных обязанностей, что я не подумала, будто кто-то сможет счесть это невежливым по отношению к гостю. Милый, можешь носить эти шорты, можешь не носить — все зависит от твоего желания.

— Э-э-э…

— Только не надо нервничать. — Джилл улыбнулась, и на щеках у нее появились ямочки. — Это напоминает мне тот случай, когда Майк впервые попал на общественный пляж. Помнишь, Дон?

— Разве такое забудешь?!

— Бен, ты же знаешь Майка. Мне его надо было обучить почти всему. Он никак не мог понять смысла одежды до тех пор, пока не грокк, к своему великому удивлению, что мы полностью зависим от изменений погоды. Стыд за собственное тело — не марсианское понятие, его там просто нет. Майк стал грокк одежду как украшение, только когда мы начали экспериментировать с костюмами, репетируя наши представления.

Хотя Майк всегда делал то, что я ему говорила, неважно, грокк он меня или не грокк, ты даже представить не можешь, какое огромное количество разных мелочей нужно знать людям, чтобы вести себя как люди. Нам самим, чтобы постичь всевозможные правила поведения, требуется не меньше двадцати лет. Майку же пришлось осваивать все это, можно сказать, за один вечер. Конечно, кое-какие пробелы остались у него и сейчас. Он совершает поступки, зачастую даже не подозревая, что люди себя так не ведут. Все мы учим его, — кроме Патти, которая убеждена, будто все, что ни делает Майк, — превосходно. Одежду он не вполне грокк и сейчас. Он грокк, что это скверна, которая разделяет людей, мешает любви и не дает им сблизиться. Только недавно он грокк, что этот барьер все же нужен при общении с чужими. Майк долго надевал одежду вообще только тогда, когда я говорила ему, что это необходимо.

И вот как-то раз я забыла напомнить ему об этом.

Мы тогда были в Баха-Калифорнии. Именно там мы встретились, вернее сказать, вторично встретились с Дон. Мы с Майком вечером поселились в номере прибрежного отеля, и он так торопился грокк океан, что на следующее утро, не дождавшись, пока я встану, отправился на пляж, чтобы впервые встретиться один на один с морем.

Бедный Майк! Он явился на пляж, сбросил халат и пошел к воде… Прекрасный, как греческий бог, и, как тот, не имеющий представления о правилах приличий, принятых в обществе… Вот тут-то и вспыхнул скандал, шум которого разбудил меня и заставил прибежать на пляж как раз вовремя, чтобы спасти Майка от тюрьмы.

Внезапно взгляд Джилл затуманился.

— Он меня зовет. Поцелуй меня, Бен, и пожелай спокойной ночи. Увидимся утром.

— Уходишь на всю ночь?

— Вероятно. Это очень большой переходный класс. — Она встала, протянула ему руку и вдруг оказалась в его объятиях. Потом шепнула: — Бен, милый, а ведь ты опять брал у кого-то уроки. Ну и дела!

— Я? Да ты что! Я верен тебе… конечно, на свой лад.

— Вероятно, так же, как я тебе. Впрочем, претензий у меня нет. Мне просто подумалось, что Доркас тебе в постижении искусства поцелуев явно помогла.

— Разве что совсем немножко. Не слишком ли ты любознательна?

— Класс подождет, пока ты поцелуешь меня еще разок. А я попробую подражать Доркас.

— Лучше уж будь сама собою.

— В конечном счете так оно и выйдет. Я всегда остаюсь сама собой. Майк уверяет, что Доркас целуется вдумчиво — «грокк поцелуй больше», чем кто бы то ни было.

— Ладно, хватит болтать-то.

Она замолчала и печально вздохнула:

— О, мой переходный класс, я иду к тебе, доведенная до того, что, наверное, свечусь в темноте, как раскаленный уголь. Позаботься о нем, Дон.

— Обязательно.

— Поцелуй его сейчас же, и ты поймешь, каково мне приходится.

— Так я и сделаю.

— Бен, будь хорошим мальчиком и слушайся Дон. Она вышла не торопясь, но бегом.

Дон придвинулась вплотную и раскрыла объятия.

Джубал приподнял бровь.

— Уж не собираетесь ли вы сказать мне, что в этот момент вы опять сдрейфили?

— А у меня не было выбора… я… гм… «примирился с неизбежным»…

Джубал кивнул.

— Вы попали в ловушку. Самое лучшее, что может сделать в подобных ситуациях даже стопроцентный мужчина, — это пойти на почетную мировую.

Глава 32

— Джубал, — серьезно продолжал Какстон, — я бы не обмолвился о Дон ни единым словом, да и вообще ни о чем из случившегося не говорил, если бы не считал своим долгом рассказать вам о причинах своей тревоги… за них за всех — за Дьюка, Майка, Дон, Джилл и других жертв Майка. Майк их заворожил. Сила его новой личности просто подавляет. Он решителен, чем-то похож на лихого удачливого коммивояжера и дьявольски привлекателен. Дон тоже умеет быть убедительной — к утру она меня совершенно околдовала и внушила, что все у них в порядке, — очень странно, весело и уютно.

Бен Какстон проснулся и никак не мог понять, где он находится. Было темно, лежал он на чем-то мягком. Но не на кровати…

Внезапно в памяти ожили подробности минувшей ночи. Последнее, что он помнил ясно, — это как лежал на мягком полу Сокровенного Храма и тихо, полунамеками беседовал с Дон. Она привела его сюда, здесь они совершили омовение, поплавали, разделили воду и сблизились…

В тревоге он начал шарить вокруг, но ничего не обрел.

— Дон!!!

Стало чуть светлее, как будто настали сумерки.

— Я здесь, Бен.

— Ох, а я подумал, ты ушла.

— Не хотелось тебя будить. — На Дон, к его разочарованию, уже красовалась профессиональная тога. — Я должна идти на утреннее служение для непосвященных. Джилл еще не вернулась. У нее, как ты слышал, очень большой класс.

Ее слова всколыхнуличв памяти то, о чем она говорила прошлым вечером, — то, что так растревожило его, несмотря на ее мягкий и спокойный тон… и то, как она убеждала его, пока он не стал соглашаться с ней почти против своей воли. Он еще не грокк всего, но… да, Джилл занята обрядом в качестве старшей жрицы — это ее работа, ее радость, ее долг, который Дон предлагала переложить на себя. Бен подумал, что ему следовало бы пожалеть об отказе Джилл…

Странно, но ему ни чуточки не было жаль.

— Дон, неужели тебе пора идти?.. — Он вскочил и крепко обнял ее.

— Надо, Бен, милый… милый Бен. — Она, казалось, таяла в его объятиях, прижимаясь к нему всем телом.

— И именно сейчас?

— Нет, в мире не существует ничего, ради чего следует спешить, — сказала она тихо. Разделявшая их тога пропала. Бен был слишком увлечен, чтобы поинтересоваться, куда она делась.

Во второй раз он проснулся и понял, что «малые Гнезда» освещаются, когда встаешь.

Бен потянулся, обнаружил, что чувствует себя восхитительно, и стал взглядом искать свои шорты. Пытался вспомнить, где он их оставил, но не смог припомнить даже обстоятельств, при которых он их снял. Точно — в воде их на нем не было. Значит, они возле бассейна. Он вышел и попал в ванную.

Несколько минут спустя, побрившись и приняв душ, бодрый и свежий, он заглянул в Сокровенный Храм, шорты там не нашел, решил, что, должно быть, отнес их в прихожую, где все хранили одежду для выхода на улицу, сказал «черт с ними» и посмеялся над собой из-за того, что сделал проблему из такой мелочи. Нужны они ему тут в Гнезде… как собаке пятая нога!

Бен не чувствовал даже признака похмелья, хотя они с Дон выпили прилично. На Дон алкоголь, видимо, совсем не действовал, а потому он, надо думать, немного перебрал. Дон!.. Ну и девочка! Она, казалось, даже не рассердилась, когда в самый эмоциональный момент он назвал ее «Джилл»… пожалуй, ей было даже приятно.

В большой комнате Бен никого не нашел, и ему захотелось узнать, который час. В общем-то ему было наплевать на время, а вот есть хотелось и даже очень. Он отправился в кухню поглядеть, не найдется ли там чего-нибудь съестного. В кухне уже был какой-то мужчина.

— Бен!

— Ну и ну! Привет, Дьюк!

Дьюк заключил его в свои медвежьи объятия.

— Бог ты мой, как приятно тебя видеть! Ты есть бог! Как тебе приготовить яйца?

— Ты есть бог! А ты тут кухарничаешь?

— Только, если не смогу отвертеться. Мы готовим по очереди. Даже Майк и тот дежурит, разве что Тони удастся его удержать, — в мире нет хуже повара, чем Майк. — Дьюк продолжал разбивать яйца.

Бен подошел к плите.

— Ты займись кофе и тостами. А вустерский соус у вас есть?

— У Пат есть все, что захочешь. Вот он. — Дьюк добавил: — Я к тебе недавно заглянул, но ты здорово храпел. Так получилось, что либо я был занят, либо — ты, и так с самого твоего приезда.

— Что ты тут делаешь, Дьюк?

— Ну, я тут диакон. Буду когда-нибудь и священником. Продвигаюсь, конечно, медленно, да ведь дело не в том. Учу марсианский, как и все. А кроме того, мастер на все руки, вроде как у Джубала.

—Чтоб держать такую махину в порядке, должно быть, нужна целая бригада!

— Бен, ты удивишься, когда узнаешь, как мало с этим забот. Видел бы ты, как Майк обходится с засорившимся туалетом! Так что забот с канализацией у меня нет. Остальные девять десятых техники вот тут в кухне, и ее куда меньше, чем у Джубала.

— А я полагал, что самая сложная аппаратура находится в храмах.

— Да нет — только контроль освещения, вот и все. А вообще-то, — тут Дьюк усмехнулся, — по моей главной работе мне делать практически нечего. Дело в том, что я тут еще и брандмайор.

— Чего?

— Я заместитель начальника пожарной охраны — специально обученный и все такое, а кроме того, — инспектор санитарии и техники безопасности. Мы ведь сюда посторонних не пускаем, чтоб они тут шлялись. Посторонние допускаются лишь на служения для новичков, их никуда больше не пустят без специальной проверки Майком.

Они положили еду на тарелки и сели. Дьюк спросил:

— Ты поживешь у нас, Бен?

— Не могу, Дьюк.

— Вот как? Я тоже приехал сюда только на побывку. Потом уехал и еще месяц вкалывал дома, пока не объявил Джубалу, что ухожу. Так что не бойся, вернешься как миленький. Вообще, ничего не решай, пока не увидишь церемонии Разделения Воды, которая состоится сегодня вечером.

— Разделения Воды?

— Разве Дон тебе не рассказала?

— Хм… кажется, нет.

— Конечно, лучше, если бы это дело тебе объяснил сам Майк. А в общем все равно, ведь наши только об этом и будут говорить весь день. Разделение воды ты грокк. Ведь ты же один из Первопризванных.

— Первопризванных? Дон тоже вроде пользовалась этим выражением.

— Это те, кто стал братьями Майка по воде, еще не изучив марсианского. Прочие обычно не разделяют воду и не растут ближе, пока не доползут до Восьмого Круга… к этому времени они уже начинают думать по-марсиански… Черт! Многие из них знают марсианский куда лучше меня! Не запрещено — тут ведь ничего не запрещается — разделять воду с теми, кто не достиг Восьмого Круга… Черт возьми, я мог бы даже подхватить какую-нибудь девку в баре, разделить с ней воду, затащить в койку, потом привести в храм… Но я такого никогда не сделаю! Вот где зарыта собака! Мне это и в голову не придет. Бен, хочешь, я сейчас задарма предскажу тебе кое-что? Тебе, должно быть, приходилось бывать в койках с самыми-рассамыми сексуально озабоченными бабами?

— Ну… ну приходилось.

— Я без тебя знаю, что приходилось. Так вот, теперь ты никогда больше не полезешь ни к кому, кто тебе не брат по воде.

— Хм…

— Ладно, посмотрим, что ты скажешь мне этак через годик. Так вот, Майк — единственный, кто может решить, что кто-то из даже еще не дошедших до Седьмого Круга достаточно созрел, чтобы войти в Гнездо. Одной семейной паре Майк предложил воду, когда они только вступили в Третий Круг. Теперь муж уже священник, а она — жрица… Сэм и Рут…

— Не встречал.

— Еще успеешь встретиться. Только из нас всех один Майк может судить о людях так быстро и верно. Изредка Дон и Патти замечают кого-то… но только среди тех, кто уже далеко ушел от Третьего Круга, и к тому же они всегда сначала советуются с Майком, хотя им вовсе не обязательно так поступать. Во всяком случае, разделение воды и сближение практикуются, как правило, лишь в Восьмом Круге. Потом уж идет Девятый Круг и вступление в Гнездо. Под обрядом Разделения Воды мы понимаем служение в честь этого посвящения, хотя разделять воду мы можем хоть каждый день. Собирается все Гнездо, и новый брат на веки вечные становится частью Гнезда. Что касается тебя, то ты давно его член… Но поскольку по этому поводу служения не было, сегодня все дела откладываются в сторону, чтобы приветствовать тебя. То же самое было и со мной. Бен, никогда в жизни я не испытывал ничего подобного!

— И все же пока я так и не понял, что это за штука.

— Там много чего… Ты когда-нибудь был на настоящем луау (Л у а у — гавайский обряд) — из тех, на которые полиция совершает рейды, после чего обычно следует серия скандальных разводов?

— Ну… бывал…

— Тогда, дружище, ты видел всего лишь пикничок учеников воскресной школы… Это один аспект… Теперь второй — ты когда-нибудь был женат?

— Нет.

— Теперь ты уже женат! И после сегодняшнего вечера никаких сомнений в этом у тебя не останется! — У Дьюка на лице появилось задумчиво-счастливое выражение. — Бен, я-то в свое время был женат… Сначала все было ладно, пока внезапно не превратилось в чертово пекло. А сейчас я постоянно чувствую себя прямо-таки на вершине блаженства… Больше того, я в полном отпаде… и говорю я не о том вовсе, что тут можно одновременно крутить с целым букетом обаяшек… Я люблю их — всех моих братьев обоих полов. Возьми, к примеру, Патти — она для нас как мать. Ведь нет такого возраста, когда бы человек не нуждался в матери… Иногда она напоминает мне Джуба- ла… этому старому мошеннику давно пора бы явиться сюда и услышать Слово. Я хочу сказать, тут дело вовсе не в том, что Патти женщина… Ох! Что-то я запутался — вроде собаки, что гоняется за собственным хвостом.

Кто это тут гоняется за своим хвостом? — прервало его чье-то низкое контральто.

— Ну уж никак не я, — резко повернулся Дьюк, — ах ты, шустрая левантийская блудница! Иди сюда, девочка, и поцелуй своего брата Бена.

— В жизни за это не брала денег, — отклонила комплимент женщина и, плавно покачивая бедрами, подошла к ним. — Начала давать, еще когда не знала, что за это платят. — Она расцеловала Бена крепко и со вкусом. — Ты есть бог, брат!

— Ты есть бог. Разделим воду.

— Да не испытаешь ты жажды! Не обращай внимания на Дьюка. По его поведению можно подумать, что он законченный алкоголик.

Она наградила Дьюка еще более продолжительным поцелуем, во время которого он ласково поглаживал ее весьма пышный фундамент. Это была невысокая полная смуглая брюнетка с волосами, отдающими в синеву, их пышная грива спускалась до талии.

— Дьюк, ты, когда встал, не видел где-нибудь «Ледиз Хоум Джорнел»? — Она отобрала у него вилку и начала есть омлет из его тарелки. — Ммм… как вкусно! Только готовил это не ты, Дьюк.

— Конечно, не я, а Бен. А на что мне «Ледиз Хоум Джорнел»?

— Бен, взбей мне еще парочку дюжин яиц про запас. Я буду жарить их порциями. Там есть статья, которую я хочу показать Патти, милый.

— О'кей, — согласился Бен.

— Только не вздумай ничего менять в нашем заведении! Мне-то оставь немножко! Ты что — думаешь, мужчина может работать на одной маисовой кашице?

— Ну, ну, Дьюк, милый! Разделенная вода есть вода преумноженная. Бен, не обращай внимания на жалобы Дьюка — если ему дать женщин в количестве, достаточном для двух мужчин, а еды — для троих, то он будет кроток, как пасхальный ягненок. — Она принялась кормить Дьюка из своих рук. — И не корчи рожи, братец! Так и быть, я тебе приготовлю второй завтрак. Или это будет уже третий?

— Этот даже и за первый не сойдет. Все ты слопала… Рут, я тут рассказывал Бену, как вы с Сэмом прямо из Третьего Круга махнули в Девятый. Бен чего-то нервничает из-за сегодняшнего праздника Разделения Воды.

Рут подцепила последний кусочек с тарелки Дьюка, поднялась и начала готовиться к стряпне.

— Дьюк, я тебе пришлю что-нибудь получше кашки.

Возьми кофе и дуй отсюда. Бен, я тоже волновалась, но тебе это ни к чему, милый. Майк никогда не ошибается. Ты — наш, иначе тебя бы тут не было. Собираешься остаться здесь?

— Хм… не могу. Ну как, ты готова принять первую порцию?

— Наливай. Ты вернешься к нам… Когда-нибудь ты обязательно вернешься и останешься навсегда. Дьюк прав — нас с Сэмом вознесли наверх слишком быстро для пожилой чопорной обыкновенной домашней хозяйки.

— Пожилой?

— Бен, одна из наград, которую несет в себе Учение, заключается о том, что, оздоровляя душу, ты оздоровляешь и тело. Тут «Христианская Наука» совершенно права. Ты заметил пузырьки с лекарствами в ванной комнате?

— Нет.

— Это потому, что их там нет. Сколько народу целовало тебя?

— Несколько.

— Как жрица, я целую больше, чем нескольких, но в Гнезде ты никогда не услышишь, чтобы кто-нибудь чихал. Я когда-то была занудливой бабой, которая всегда чувствовала себя плохо и страдала от женских недомоганий. — Она усмехнулась. — Сейчас я более чем когда-либо женщина, но вешу на двадцать фунтов меньше, выгляжу на несколько лет моложе, и мне не на что жаловаться, мне нравится быть женщиной. Дьюк польстил мне, назвав «шустрой левантийской блудницей»; я бесспорно «шустрая» — сижу в позе лотоса на занятиях, в то время как раньше мне и наклоны делать было трудно. Все произошло чересчур быстро, — продолжала Рут. — Сэм был профессором восточной лингвистики, сюда он начал ходить потому, что только здесь можно было изучить марсианский. Интерес был чисто профессиональный, церковь ему была ни к чему. Я ходила с ним, чтобы глаз с него не спускать. Я была ревнива, а собственнический инстинкт у меня был развит что надо.

Вот так мы и доползли до Третьего Круга. Сэм быстро продвигался в языке, а я мрачно грызла науку, так как ни на что не хотела выпускать его из поля зрения. И вдруг — бах! Случилось чудо! Мы начали понемногу думать по-марсиански. Майк почувствовал это и однажды вечером задержал нас после служения. Потом Майк с Джилл предложили нам воду. После этого я поняла, что именно я воплощаю в себе все то, что так отвратительно мне в других женщинах, что я презираю мужа, так как он позволил мне пасть столь низко, и ненавижу за всю причиненную мне боль. Всв эти мысли приходили ко мне обрывками на английском, а самое плохое — на иврите… Я рыдала, вопила, превратилась в жернов на шее у Сэма… и не могла дождаться той минуты, когда мы снова сможем разделить воду и стать ближе…

После этого дела пошли лучше, но все же нам здорово доставалось, так как нас почему-то стремительно протаскивали из одного Круга в другой. Майк видел, что нам нужна помощь, и хотел, чтобы мы как можно скорее оказались под защитой Гнезда. Когда для нас подошло время принять участие в ритуале Разделения Воды, я все еще не могла управлять собой, не прибегая к помощи извне. Мне страстно хотелось стать членом Гнезда, но я не была уверена, что сумею разделить себя с семью другими людьми. Боялась до смерти. И по пути сюда чуть ли не умоляла Сэма повернуть обратно.

Рут подняла глаза — серьезный, благостный ангел с поварешкой в руке.

— Мы вошли в Сокровенный Храм, и в глаза мне ударил прожектор, а наши одежды внезапно исчезли… все остальные были уже в бассейне и по-марсиански звали нас подойти и разделить Воду Жизни с ними… и я бросилась к ним, споткнулась, шлепнулась в воду и… видно, до сих пор никак не вынырну наружу. Да и не желаю! Не трусь, Бен, выучишь марсианский, обретешь нужные навыки и все время будешь получать нежную поддержку братьев. Сегодня вечером ты тоже прыгнешь в наш бассейн, и я буду среди тех, кто раскроет объятия, чтобы поймать тебя, и все будем радоваться, что ты дома, что ты среди нас. Вот — отдай это Дьюку, скажи ему, что, по моему мнению, он поросенок, хотя и милый. А это тебе… ничего, ничего, как-нибудь справишься! Поцелуй-ка меня да беги… У Рут тут и без тебя хватит работы.

Бен оставил ей поцелуй, унося взамен послание и тарелку для Дьюка. В гостиной на одном из диванов он увидел Джилл, которая, по всей видимости, спала, сел, наслаждаясь этим зрелищем и думая, что Дон и Джилл похожи друг на друга даже больше, чем ему показалось сначала.

Подняв глаза от тарелки, Бен заметил, что глаза Джилл открыты и она улыбается.

— Ты есть бог, любимый. Пахнет чем-то очень вкусным.

— Ты безумно-красива. Я даже не собирался тебя будить. — Он придвинулся поближе и положил ей прямо в рот кусочек омлета. — Это я готовил сам, хотя и с помощью Рут.

— Очень вкусно. Ты меня не разбудил, я просто лодырничала и ждала, когда ты придешь. Всю ночь не спала.

— Ни капельки?

— Ни вот столько! А чувствую себя отлично. Только есть очень хочется. Прими это за намек.

Он покормил ее. Джилл охотно позволила, она даже вставать не стала.

— А ты поспал хоть немножко? — спросила она наконец.

— Э-э-э… немного.

— Сколько же проспала Дон? Часа два?

— О, куда больше!

— Значит, с ней порядок. Два часа для нас теперь значат почти столько же, как раньше восемь. Я-то знала, какая упоительная ночь ждет вас обоих, но боялась, что ей так и не удастся отдохнуть.

— Да… ночь была восхитительная, — согласился Бен, — хотя я был, как бы сказать… удивлен тем, как ты ее мне подложила.

— Хочешь сказать — шокирован… знаю тебя, Бен. Меня очень соблазняла мысль провести ночь с тобой… и я, поверь, жаждала этого, милый! Но ты приехал, исполненный чувства ревности, оно прямо-таки лезло из тебя. Думаю, теперь оно ушло? Да?

— Полагаю, это так.

— Ты есть бог! У меня тоже была удивительная ночь — свободная от тревоги за тебя, так как я знала, что ты в хороших руках. У Дон чудесные руки, лучше моих.

— О нет, Джилл!

— Вот как! Я грокк, какие-то комки ревности в тебе все же остались. Но мы их смоем. — Она села, погладила его по щеке и сказала спокойно: — До вечера, милый. Потому что как бы я ни любила всех моих других братьев, мне хочется, чтобы твой ритуал Разделения Воды был настоящим совершенством.

— А… — начал было Бен и тут же замолк.

— Ожидание прекрасно, — сказала Джилл и протянула руку к изножью дивана. Бену показалось, что пачка сигарет сама прыгнула ей в руку.

— Я вижу, ты тоже научилась кое-каким фокусам-покусам.

— Чуть-чуть, — улыбнулась Джилл. — Я только яйцо, как говорит наш учитель.

— И как же это делается?

— Просто свистнула пачке по-марсиански. Сначала ты грокк вещь, потом ты грокк, чего ты от нее хочешь… Майк! — Она помахала рукой. — Мы тут, дорогой.

— Иду! — «Человек с Марса» подошел прямо к Бену, поднял его на ноги. — Дай-ка взглянуть на тебя. Боже, как приятно тебя видеть!

— Это я рад, что вижу тебя, рад, что наконец-то приехал.

— Что это я слышал о трех днях? Какие такие три?

— Я человек рабочий, Майк.

— Посмотрим. Девочки волнуются, готовясь к твоему сегодняшнему празднику. Нужно, пожалуй, прикрыть лавочку, толку от них никакого.

— Патти уже изменила расписание, — вмешалась Джилл. — Дон, Рут и Сэм занимаются тем, чем нужно. Патти отменила matinee (Занятия (фр.)). Так что ты свободен на весь остаток дня.

— Отличная новость! — Майк сел, положил голову Джилл себе на колени, притянул к себе Бена, обнял его и вздохнул. Он был одет точно так же, как на «внешнем» служении, — в отличный тропический деловой костюм.

— Бен, не связывайся с церковным бизнесом — я день и ночь ношусь из одной аудитории в другую, объясняя людям, почему никогда и никуда не нужно спешить. Тебе вместе с Джилл и Джубалом я на этой планете обязан больше всех, и вот только сейчас удалось урвать время, чтобы поздороваться с тобой. Ну, как ты там? Выглядишь ты прекрасно. И Дон мне сказала, что ты вполне ничего.

Бен почувствовал, что краснеет.

— Я в полном порядке.

— Вот и отлично. Сегодня ночью наши хищницы выйдут на охоту. Но я буду рядом и помогу тебе. Так что к концу церемонии ты будешь чувствовать себя свежее, чем был в начале. Верно, Маленький Брат?

— Да, — согласилась Джилл. — Бен, Майк может придать тебе силу, я хочу сказать — физическую, не говоря уж о моральной поддержке. Я тоже немножко умею, но Майк — он может все.

— Джил умеет очень многое, — погладил ее Майк. — Маленький Брат — мощная опора для всех. Во всяком случае, так было прошлой ночью… — Он улыбнулся ей и пропел:

Не знаю, правда ли, но слышал — ходит слух,
Что миллион отменных самых шлюх
Собрался на конгресс, что созван был,
Чтоб опыт почерпнуть у нашей милой Джилл.

— Верно я говорю, Маленький Брат?

— Фи! — ответила Джилл, польщенная донельзя, крепко прижимая его руку к себе. — Дон — точная моя копия, а опыта у нее побольше.

— Но Дон сейчас внизу, беседует с возможными кандидатами. Она занята — ты нет. Существенная разница, верно, Бен?

— Надо полагать… — Какстон чувствовал себя не очень-то ловко даже в атмосфере этой шутливой болтовни… ему хотелось, чтобы они или перестали обниматься, или дали бы ему возможность уйти.

— Бен, такая ночь, как прошлая, когда помогаешь целой группе сделать рывок в Восьмой Круг, вызывает сильнейшее перевозбуждение. Разреши мне сказать тебе кое- что из курса Шестого Круга. Мы — люди — обладаем тем, чего мой прежний народ не может увидеть даже во сне. Я хочу объяснить тебе, как драгоценно это что-то… как остро я ощущаю его ценность, потому что еще недавно не знал о нем ровно ничего, и знаю, каково это — не иметь его. Блаженство быть разделенными на мужчин и женщин. Быть мужчинами и женщинами — благо господне и величайшее сокровище из всех сотворенных нами, то есть теми, кто есть бог. Ты согласна со мной, Джилл?

— Ты прекрасно и точно выразил суть, Майк, и Бен знает, что это — истина. Но спой про Дон, милый!

— О'кей.

Испытывая страсть к изящным туалетам,
Дон не потеет даже самым жарким летом…
Конкретно ж, почему ей так в жару легко,

Один лишь знает Бен: не носит Дон трико.

Джилл захихикала:

— Ты ей это спел?

— Да, и она послала мне «приветик из Бронкса» (Неприличный звук, издаваемый губами) и еще поцелуй, предназначенный для передачи Бену. Случайно не знаете ли вы, кто сегодня дежурит на кухне? Я вспомнил, что не ел уже два дня. А может, два года?

— Кажется, Рут, — ответил Бен, пробуя подняться с дивана.

Майк притянул его назад.

— Эй, Дьюк! Попробуй отыскать кого-нибудь, кто испечет мне стопку блинчиков, высотой с тебя самого, да притащит галлон кленового сиропа.

— Будет сделано, — ответил Дьюк. — Сам и займусь этим.

— Знаешь ли, для этого я, пожалуй, недостаточно голоден. Лучше отыщи Тони или Рут. — Майк притянул к себе Бена и сказал: — Бен, я грокк, тебя что-то тревожит?

— Что? Нет, все в порядке.

Майк глянул ему прямо в глаза.

— Как жаль, что ты не знаешь языка, Бен. Я чувствую, что ты не в себе, но мысли прочесть не могу.

— Майк, — позвала Джилл.

«Человек с Марса» поглядел на нее, перевел глаза на Бена и сказал задумчиво:

— Джилл объяснила мне, Бен, в чем твоя беда, и это как раз то, что я никогда не грокк во всей полноте. — Майк был встревожен и выбирал слова так тщательно, как старался выбирать, когда еще плохо владел английским. — Но я грокк, что обряд Разделения Воды сегодня проводить не следует. Ожидание еще длится. — Майк покачал головой. — Мне очень жаль, Бен. Ожидание исцелит все.

Джилл резко села.

— Майк! Нет! Мы не можем так поступать с Беном! Это же Бен!

— Я этого не грокк, Маленький Брат, — колеблясь, сказал Майк.

Последовала долгая пауза, куда более напряженная, чем только что прозвучавшая речь. Наконец Майк с сомнением спросил Джилл:

— Ты говоришь верно?

— Ты увидишь! — Джилл резко поднялась и села по другую руку Бена, крепко его обняв. — Бен, целуй меня и ни о чем не беспокойся.

Не дожидаясь, пока он ее поцелует, она поцеловала его первой. Бен уже не думал ни о чем, он погрузился в чувственное сияние, где не было места сомнениям. И тут Майк, все еще обнимавший Бена за талию, с силой прижал его к себе и прошептал:

— Мы грокк все теснее… Джилл, пора?

— Да! И здесь же… и сейчас же… Разделим воду, мои любимые.

Бен повернул голову… Овладевшая было им эйфория куда-то улетучилась без следа от сильнейшего изумления: «Человек с Марса» каким-то образом оказался в чем мать родила — даже без фигового листочка.

Глава 33

— И что же, — спросил Джубал. — Вы приняли их предложение?

— Чего? Да я выскочил оттуда как пробка! Схватил одежду, не посчитался с надписью, прыгнул в антиграв, держа в охапке все свое имущество.

— Вон как! Полагаю, на месте Джилл я бы обиделся.

Какстон побагровел.

— У меня не было выбора, Джубал.

— Вот как… и что же?

— Ну я схватил одежду, увидел, что забыл чемодан, но возвращаться не стал. Я так спешил, что чуть не разбился. Вы же знаете, как работает обычный антиграв…

— Понятия не имею…

— Да? Если на пульте не набран «подъем», то вы опускаетесь так же медленно, как тянется густая патока. Но я не опускался, я падал с высоты шести этажей. И в тот самый момент, когда я должен был разбиться в лепешку, что-то подхватило меня… Не сетка безопасности, а какое- то силовое поле. Перепугался я до смерти, и это переполнило чашу моего терпения!

— Не надо доверять технике. Я всегда довольствуюсь лестницей, в самом крайнем случае — обыкновенным лифтом.

— Да, что-то там не сработало. Дьюк хоть и инспектор по технике безопасности, но все, что ему говорит Майк, он принимает за истину в последней инстанции. Майк его совсем загипнотизировал! Он, черт бы его побрал, их всех загипнотизировал! Что ж, когда наступит полная катастрофа, она будет похуже простой неисправности в антиграве. Джубал, что мы будем делать? Я до смерти боюсь.

Харшоу выпятил губы.

— А какие аспекты кажутся вам наиболее тревожными?

— Какие? Да все до единого!

— Вон как! А я из вашего рассказа вынес впечатление, что вы наслаждались своим визитом до тех пор, пока не повели себя как заяц-трусишка.

— Э-э-э… Ну вроде того… Майк и меня загипнотизировал. — Казалось, Какстон все еще не преодолел своего потрясения. — Может быть, я бы не выскочил оттуда, если бы не та история в самом конце, что переполнило чашу. Джубал, ведь Майк сидел совсем рядом со мной, он обнимал меня… так как же он умудрился в таком положении снять свой костюм?

Джубал пожал плечами.

— Вы были слишком заняты. Небось, и землетрясения не заметили бы.

— Чушь собачья! Я не девочка, глаз не закрываю. Так как же он это проделал?

— Не вижу, почему сие важно. Или вы хотите сказать, что нагота Майка вас шокировала?

— Еще как шокировала!

— И это в то время, когда вы сами сидели с голой задницей? Бросьте, сэр.

— Нет, нет, Джубал! Что, мне вам чертеж рисовать, что ли! Я просто не выношу групповые оргии. Меня чуть наизнанку не вывернуло! — Какстон заерзал. — А как вы бы себя почувствовали, если б люди стали вести себя, как обезьяны, прямо посреди вашей гостиной?!

Джубал сложил пальцы.

— Вот в том-то и дело, Бен! Это ведь была не моя гостиная. Раз вы пришли в чужой дом, приходится действовать по правилам этого дома. Таково универсальное правило цивилизованного поведения.

— И вы не находите, что подобное поведение шокирует?

— Это уже совсем другой вопрос. В публичном совокуплении я вижу проявление дурного вкуса, но такой взгляд — следствие ранее внушенных мне представлений. Значительная часть человечества не разделяет моих вкусов; оргии имеют давнюю и долгую историю. Но чтоб шокировать? Мой дорогой сэр, меня шокирует лишь то, что оскорбляет мое представление об этике.

— И вы полагаете, что это — дело вкуса?

— И ничего больше. Мой вкус не более безупречен, чем вкус, например, Нерона. Даже наверняка он менее безупречен: Нерон был живым богом, а я — нет.

— Ну, будь я проклят!

— Вполне возможно, что так и будет. Если, конечно, предположить, что проклятия сбываются. Кроме того, Бен, ведь в данном случае публичности не было.

— Это еще как?

— Вы дали мне понять, что эти люди находятся в групповом браке — в групповой теогамии, если быть точным. Поэтому, что бы там ни случилось, — или должно было случиться (вы не очень-то внятно изложили ход событий), все это имело бы не публичный характер, а сугубо частный. «Здесь нет никого, кроме нас — богов», так что обижаться или чувствовать себя неловко некому.

— Мне было неловко!

— Просто ваша канонизация не состоялась — вы их обманули. И сами на это напросились.

— Я? Джубал, да я ни в чем подобном не повинен!

— Ну как же — не повинны! У вас была возможность уехать оттуда сразу же после приезда. Вы с самого начала видели, что их обычаи — не ваши обычаи. Однако вы остались, попользовались благорасположением одной из тамошних богинь, причем вели себя с ней так, будто сами были богом. Вам был известен расклад, и они знали, что он вам известен. Их ошибка была в том, что ваше ханжество они приняли за чистую монету. Нет, Бен, Майк и Джилл вели себя достойно — обиду нанесли им вы, ваше поведение.

— Черт бы вас побрал, Джубал, вы все время передергиваете! Я действительно зашел дальше, чем следовало, но бежать было просто необходимо: меня ведь чуть не вырвало!

— Получается, что все дело в физиологическом рефлексе? Да любой человек, который в эмоциональном отношении перевалил за двенадцать лет, просто сжал бы зубы, вышел в туалет, а потом вернулся с каким-нибудь правдоподобным извинением, когда все уже улеглось бы. Нет, это был не рефлекс. Рефлекс может вызвать рвоту. Но он не может заставить ваши ноги двигаться в нужном направлении, не может помочь собрать барахлишко, открыть двери и прыгнуть в антиграв. Это была паника, Бен. Вопрос в том, почему вы запаниковали?

Какстон долго молчал. Потом ответил с тяжелым вздохом:

— Раз вы так ставите вопрос, то, вероятно, потому, что я ханжа.

Джубал покачала головой.

— Ханжа думает, что его собственные жизненные правила и привычки — это законы природы. К вам подобное неприменимо. Вы приспосабливаетесь ко многим вещам, которые противоречат вашему нравственному кодексу, тогда как истинный ханжа просто обложил бы ту восхитительную татуированную леди и загромыхал бы к выходу. Надо искать глубже.

— Я знаю только то, что чувствую себя ужасно несчастным.

— Я уверен в этом, Бен, и мне вас очень жаль. Давайте рассмотрим гипотетический случай. Предположим, там была бы не Джилл, а, например, Майк и Рут, и они вам предложили бы тот же самый интим втроем. Вас это шокировало бы столь же сильно?

— Что? Ну конечно… Я, во всяком случае, считаю так, хоть вы и утверждает , что это дело вкуса.

— И как бы это вас шокировало? До рвоты? До панического бегства?

— Будьте вы прокляты, Джубал! — Какстон был явно не в своей тарелке. — Ладно… я бы, видимо, нашел предлог и вышел бы в кухню или куда там, а потом уехал бы совсем…

— Очень хорошо, Бен. Вот вы и нашли первопричину всего, что произошло.

— Я?

— Что изменилось в нашем уравнении?

Какстон выглядел совершенно несчастным. Наконец он сказал:

— Вы правы, Джубал, это все из-за Джилл. Я слишком ее люблю.

— Вот это уже ближе, Бен. И все же дело вовсе не в любви.

— Я вас не понимаю.

— Любовь — не единственная эмоция, заставившая вас убежать. Что такое любовь, Бен?

— Что? Да… бросьте вы! Сколько народа от Шекспира до Фрейда пробовали замахнуться на этот вопрос, и никому пока не удалось на него ответить. Я знаю только одно — она ранит.

Джубал покачал головой.

— Я вам дам точное определение. Любовь — это состояние, при котором счастье другого человека — необходимое условие для вашего собственного.

Бен медленно проговорил:

— Годится… потому что я именно так отношусь к Джилл.

— Хорошо. Тогда вам придется признать, что ваш желудок взбунтовался и вы бежали в панике потому, что вам хотелось сделать Джилл счастливой.

— Эй, погодите-ка, ничего подобного я не говорил…

— Тогда, может быть, это была какая-то другая эмоция?

— Я просто сказал… — Какстон осекся. — О'кей! Я ревновал. Но, Джубал, я мог бы поклясться, что это не так. Я знал, что проиграл, я примирился уже давно… Черт!.. Я даже любил Майка не меньше, чем родного. Ревность бесперспективна, она никуда не ведет.

— Во всяком случае, не туда, куда бы мы хотели. Ревность — болезнь, любовь — здоровье. Незрелый ум часто принимает одно чувство за другое или считает, что, чем сильнее любовь, тем сильнее и ревность, хотя в действительности они несовместимы. Одно чувство не оставляет места для другого. Объединенные — они могут вызвать непереносимые мучения, и я грокк, что это и есть ваша беда, Бен. Когда ревность подняла голову, у вас не хватило смелости поглядеть ей в глаза, и вы бежали.

— Нет, тут играли роль обстоятельства, Джубал! Эта гаремная обстановка, где каждая доступна для каждого, совершенно подавила меня. Поймите меня правильно! Я любил бы Джилл, даже если бы она была двухпенсовой б…ю! Но она же не такова! По своим представлениям, Джилл высокоморальная женщина!

Джубал кивнул.

— Я это знаю. Джилл обладает неукротимой невинностью, которая не позволяет ей совершать аморальные поступки. — Он нахмурился. — Бен, боюсь, что у вас, да и у меня явно маловато той ангельской невинности, которая необходима, чтобы жить в условиях совершенной нравственности, как живут эти люди.

Бен так и подскочил.

— Вы хотите сказать, что подобные вещи нравственны? Я понимаю, что Джилл не ведает, что поступает плохо, ибо Майк задурил ей голову, а Майк, в свою очередь, тоже не знает, что хорошо, а что плохо. Он же «Человек с Марса»!.. У него было такое детство…

Джубал снова нахмурился.

— Да, я думаю, что эти люди — все Гнездо, а не только эти ребятишки — живут нравственно… Я еще не продумал все детали, но… да… все верно. И вакханалии, и соитие без стыда, и групповой брак, и анархические взгляды… все, все…

— Джубал, вы меня поражаете! Если вы так думаете, то почему не присоединились к ним? Они же ждут вас! Они закатят такое торжество… Дон просто жаждет целовать ваши стопы и прислуживать вам — я не преувеличиваю.

Джубал вздохнул.

— Нет. Лет пятьдесят назад… А сейчас? Бен, брат мой, я уже не способен на подобную невинность. Слишком долго я был связан прочными узами с благоприобретенными пороками и безнадежностью, чтобы надеяться очиститься в их Воде Жизни и снова стать невинным. Если, конечно, допустить, что я когда-то был им.

— Майк считает, что вы обладаете этой «невинностью» в полной мере. Правда, он ее называет как-то иначе. Дон передала мне это ex officio (Официально (лат.)).

— В таком случае, я не захочу его разочаровывать. Майк видит свое собственное отражение: я по своей профессии — зеркало.

— Джубал, да вы просто трусите!

— Именно так, сэр. Меня, однако, беспокоит не их нравственность, а те опасности, что грозят им извне.

— О, ничего подобного им не грозит!

— Вы так думаете? Если мартышку покрасить в розовый цвет и посадить в клетку с бурыми обезьянами, они тут же разорвут ее в клочья. Эти невинные вечно ходят в обнимку с мученичеством.

— По-моему, вы слишком мелодраматичны, Джубал.

— Даже если это так, сэр, — вспылил Джубал, — то разве от этого мои слова менее верны? В старину немало святых сожгли на кострах, так что же, вы откажетесь признать их страдания истинными и скажете, что они мелодраматичны?

— Я не хотел вас обидеть. Я просто имел в виду, что им такая опасность не грозит… В конце концов, у нас сейчас не средневековье.

Джубал прищурился.

— В самом деле? Что-то я не вижу больших изменений с той поры. Бен, такой расклад предлагался этому гнусному миру неоднократно, и каждый раз мир сокрушал его. Колония Онеида очень напоминает Гнездо Майка; она просуществовала недолго, хотя находилась в сельской местности, где соседей было совсем мало. Или возьмите ранних христиан — анархия, коммунизм, групповой брак, далее поцелуи братства — Майк у них много чего позаимствовал. Хм… если он взял поцелуй братства у них, то, надо думать, мужчины в Гнезде тоже целуются с мужчинами?

Бен выглядел смущенным.

— Я от вас кое-что скрыл… но тут все совсем не так, как у гомиков.

— У ранних христиан тоже было не так. Вы что, держите меня за дурака?

— Комментариев не будет.

— Благодарю. Я бы только посоветовал воздержаться от братских поцелуев с каким-нибудь пастором из нынешней бульварной церкви. Примитивного христианства больше не существует. Вновь и вновь повторяется одно и то же: в планах предусматривается равенство, истинная любовь, чистые помыслы и высокие идеалы, а за этим следуют преследования и провалы. — Джубал снова вздохнул. — Раньше я очень опасался за Майка. Теперь я боюсь за них всех.

— А я, как вы думаете, себя чувствую? Джубал, я не признаю вашей гипотезы насчет радости и чистоты. То, что они делают, — дурно.

— Это в вас говорит ваш печальный опыт — сидит как заноза.

— Хм… не только.

— Но преимущественно. Бен, этика секса очень хитрая проблема. Каждому из нас приходится искать ее приемлемое решение, которое позволило бы нам жить, сталкиваясь с нелепыми, неработающими и жестокими правилами, именуемыми «моральным кодексом». Все знают, что эти правила никуда не годятся, и почти все нарушают их. Но за нарушения мы платим пеню, ощущая постоянную вину, выражая раскаяние на словах. Хочешь не хочешь — этот кодекс оседлал нас и продолжает гнать нас вперед, хоть он уже давно мертв и от него смердит.

Вот и вы, Бен… Вы воображаете себя свободным от условностей и способным не подчиняться этому кодексу. Но как только сталкиваетесь с новым для вас сексуальным аспектом этики, тотчас проверяете его своим устарелым иудейско-христианским кодексом. И ваш желудок автоматически реагирует… Вам кажется, что это доказывает вашу правду и их неправоту. Фу! Я уж предпочел бы скорее Суд Божий! Что же касается желудка, то он отражает лишь наличие у вас предрассудков, вбитых в ваше сознание еще до того, как вы научились мыслить самостоятельно.

— А как насчет вашего желудка?

— Мой тоже глуповат, но я не позволяю ему управлять моим умом. Я вижу красоту попытки Майка создать идеальную этику и аплодирую его прозрению — для начала надо выкинуть на свалку прежний сексуальный кодекс и тогда уже строить все на чистом месте. У большинства философов на это смелости не хватает. Они цепляются за основы современного кодекса — моногамию, семейную ячейку, воздержание — целое скопище табу, ограничивающих половые сношения, и играют в бирюльки даже с такой ерундой, как вопрос о том, является ли женская грудь неприличным зрелищем. Но больше всего они заняты обсуждением вопроса о том, как заставить нас подчиняться этому кодексу, игнорируя многочисленные доказательства, что большинство трагедий, встречающихся на каждом шагу, имеет истоки в самом кодексе, а вовсе не в том, что люди его нарушают.

И вот является «Человек с Марса», смотрит на этот священный и неприкосновенный кодекс свежим взглядом и отвергает его начисто. Я не знаком с деталями кодекса Майка, но он явно нарушает законы каждой крупной страны и должен доводить до бешенства всех приверженцев главных религий, а заодно и большинство агностиков с атеистами. И все же бедный мальчик…

— Джубал, он не мальчик, он — мужчина.

— Да разве он мужчина? Этот несчастный псевдомарсианин говорит, что секс — путь к счастью. А секс и в самом деле должен быть средством испытывать счастье. Бен, самое плохое в сексе то, что мы пользуемся им, чтобы терзать друг друга. А он никогда не должен причинять боль, он должен даровать счастье… в худшем случае — удовольствие.

Кодекс говорит: «Не пожелай жены ближнего своего». Результат? Вынужденное воздержание, адюльтеры, ревность, горечь, страдания, иногда убийства, разбитые семьи, несчастные дети… и тайные мелкие интрижки, равно унижающие и мужчин, и женщин. Разве когда-нибудь эта заповедь соблюдалась? Если человек поклянется на своей Библии, что он не возжелает жены своего соседа только потому, что кодекс запрещает это, я тут же заподозрю либо самообман, либо сексуальное извращение. Любой мужчина, достаточно здоровый для того, чтобы зачать ребенка, обязательно пожелает множество женщин, независимо от того, приведет он эти желания в исполнение или нет.

Теперь приходит Майк и говорит: «Нет необходимости желать мою жену… возлюби ее. Нет пределов ее любви, а потому мы обретем многое, потеряем лишь страх, чувство вины, ненависть и ревность». Предложение просто невероятное. Насколько я помню, только дикие эскимосы были настолько чисты и так изолированы от других народов, что их самих можно считать за «людей с Марса». Но мы дали эскимосам понятие о «добродетели», и теперь у них есть и непорочность, и адюльтер, как у «нормальных». Бен, что они выгадали?

— Не хотел бы я быть эскимосом.

— Я тоже. От тухлой рыбы у меня желчь разливается.

— Нет, я имел в виду мыло и воду. Думаю, я просто неженка.

— Я тоже, Бен. Я родился в доме, где канализации было не больше, чем в эскимосском иглу. Так что предпочитаю удобства. Тем не менее все источники описывают нецивилизованных эскимосов как необыкновенно счастливых людей. Если у них и были неприятности, то они происходили, во всяком случае, не от ревности. У них и слова-то такого в языке не было. Они одалживали друг другу жен — для удобства и для развлечения, и это отнюдь не делало тех несчастными. Так кто же дураки? Посмотрите на этот мрачный мир, что окружает вас, а потом скажите — кажутся вам ученики Майка счастливее или несчастнее других?

— Я не говорил со всеми, Джубал. Но… да, они счастливы. Так счастливы, что кажутся просто ошалевшими от счастья. Тут есть какая-то очень хитрая загвоздка.

— Может, загвоздка в вас самих?

— Как это во мне?

— Знаете, стоит пожалеть, что ваши вкусы заморозились в таком раннем возрасте. Даже о трех днях предложенного вам счастья вы будете вспоминать как о величайшем сокровище, когда доживете до моих лет. А вы — вы юный идиот! Позволили своей ревности изгнать вас из рая! Да в ваши годы я бы к эскимосам отправился! Господи, я просто бешусь от черной зависти, и единственным утешением мне служит беспощадная уверенность в том, что вы еще пожалеете о своей глупости! Годы не приносят мудрости, Бен, но дают перспективу… и самое печальное из того, что ты видишь вдали, — это искушения, которые ты умудрился преодолеть. Я сожалею о многом, но мое раскаяние — ничто в сравнении с тем, что придется переживать в старости вам.

— Перестаньте сыпать соль на мои раны!

— Господи, дружище! Да, может, вы вовсе и не мужик, а просто дохлый мышонок? Я же пытаюсь подбодрить вас! Какого черта вы плачетесь в жилетку старику? Вам надо лететь к Гнезду по прямой, как летит домой почтовый голубь! Слушайте, да если б я был хоть на два десятка лет моложе… я бы сам присоединился к церкви Майка.

— Перестаньте, Джубал! Кстати, а что вы думаете в самом деле о его церкви?

— Вы же сами сказали, что это всего лишь учение.

— И да и нет. Предполагается, что это Истина с большой буквы в том виде, как Майк получил ее от Старейших.

— Старейших? Вот как! Для меня это ерундистика чистейшей воды.

— Майк в них верит.

— Бен, я когда-то знавал одного фабриканта, который верил, что получает указания непосредственно от призрака Александра Гамильтона (Видный деятель эпохи Американской революции (1757—1804 гг.))… Однако… черт, почему это я должен выступать адвокатом дьявола?

— Чего вы так разволновались?

— Бен, самый гнусный грешник — это лицемер, который из религии делает рэкет. И все же воздадим дьяволу должное. Майк верит и учит той истине, которую он знает. Что касается Старейших, то мне в точности не известно, что они не существуют, а просто мое воображение отказывается их себе представить. Что касается его кредо «Ты есть бог», то оно заслуживает ничуть не меньше доверия, чем многие другие кредо. Придет Судный день, если, конечно, он состоится, и тогда может оказаться, что главным боссом в пантеоне богов является конголезский божок Мумбо-Юмбо.

— Перестаньте нести чепуху, Джубал!

— А кто скажет, какое имя будет вынуто из шляпы? Человек создан так, что не может представить в воображении собственную смерть. Это и приводит к бесконечному умножению религий. Хотя ни одна из них не в состоянии доказать, что бессмертие — неопровержимый факт, вопросы, порожденные ими попутно, невероятно важны. Природа жизни; как связано «эго» с телом; проблема самого «эго»; почему каждому «эго» кажется, что оно — центральная точка Вселенной; цель жизни; цель существования Вселенной — все это вопросы первостепенного значения, Бен. Они никогда не будут считаться тривиальными. Наука их разрешить не смогла, и кто же я такой, чтобы издеваться над религией за то, что она пытается это сделать, какими бы неубедительными ни казались мне результаты этой попытки. Может получиться так, что старикан Мумбо-Юмбо еще сожрет меня, ибо подобную вероятность нельзя исключить только потому, что в его честь не построены роскошные соборы. Тем более я не могу вычеркнуть из списка одержимого мальчугана, зациклившегося на идее религии, основанной на культе секса и проповедующего ее в уединенных роскошных комнатах верхнего этажа своего храма. Он-то вполне может оказаться Мессией. Я убежден в незыблемости лишь одного религиозного постулата: самосознание — это отнюдь не просто кучка аминокислот, слипшихся в комок.

— Ну и ну, Джубал! Вам бы следовало стать проповедником.

— К счастью, чаша сия меня миновала. Если Майк сможет указать нам лучший способ организовать жизнь на этой загаженной планете, его сексуальная жизнь не будет нуждаться ни в каких оправданиях. Гении обладают привилегией презирать мнение толпы, им в высшей степени плевать на сексуальные обычаи своих племен — они творят свои собственные законы. Майк — гений. Поэтому ему дела нет до того, «что подумает миссис Гранди», и он действует так, как считает нужным.

Однако, с теологической точки зрения, сексуальное поведение Майка столь же ортодоксально, как Санта-Клаус. Майк проповедует, что все живое в совокупности есть бог… что делает Майка и его последователей единственными богами этой планеты, которые обладают самосознанием… так что по всем божеским законам ему должно быть предоставлено членство в профсоюзе богов. А ведь правила всегда гарантируют богам сексуальную свободу, лимитируемую лишь их собственными суждениями.

Вам нужны примеры? А Леда и Лебедь? Европа и Бык; Озирис, Изида и Гор? Невероятные кровосмешения скандинавских богов? О восточных религиях и говорить не приходится — их боги вытворяют такие штуки, что любой владелец норковой фермы просто спятил бы. А посмотрите-ка на взаимоотношения внутри Троицы у одной из самых распространенных западных религий. Единственный способ, при помощи которого можно согласовать положения этой религии с провозглашенными ею же представлениями монотеизма, это решить, что размножение у богов происходит по совершенно иным законам, нежели у людей. Большинство верующих об этом просто не думает, они опечатывают входную дверь и вешают табличку «Святость. Не беспокоить».

Так что Майк, подобно всем другим богам, должен иметь право на божий промысел. Единый бог, чтобы размножиться, должен разделиться по меньшей мере на две части. И это касается не одного Иеговы, а всех их. Группы же богов размножаются, как кролики, и при этом нисколько не считаются с человеческими правилами и приличиями. Так что уж если Майк занялся божественным бизнесом, то оргии так же неизбежны и предсказуемы, как восход солнца, а значит, вам лучше забыть о порядках в своем захудалом Поианке и судить Майка по морали Олимпа. — Джубал явно разошелся. — Бен, чтобы понять это, вы должны начать с признания того, что они искренни.

— В этом-то я убежден! Но именно поэтому…

— Неужели убеждены? Вы же начали с утверждения, что они заблуждаются, и осудили их, исходя из тех законов, которые сами же отрицаете. Попробуйте мыслить логично. Бен, это достижение общности путем сексуального акта, эта «множественность в единстве» логически не оставляют места для моногамии. Поскольку полнейшая сексуальная общность — соединение каждого со всеми — и есть их главное кредо, что с кристальной ясностью подтверждается вашим рассказом, то как же можно ожидать, чтобы они что-то прятали? Прячут всегда то, чего стыдятся, они же не только не стыдятся, а напротив, полны гордости. Прятаться за закрытыми дверями для них все равно, что бросить подачку тому самому кодексу, который они отвергли, или возгласить во всеуслышание, что вы для них человек случайный, которого и на порог-то пускать не следовало.

— Может, мне и в самом деле там нечего было ошиваться?

— Это совершенно очевидно. У Майка на этот счет явно были сомнения, но Джил л настояла на своем. Так?

— Вот это-то и есть самое ужасное!

— Почему же? Она просто хотела, чтобы вы стали одним из них «во всей полноте», как сказал бы Майк. Она любит вас — и не ревнует ни к кому. А вы ревнуете ее, хотя и уверяете, что любите; так что все ваше поведение — сплошное опровержение ваших же утверждений.

— Будь оно все проклято! Но я же люблю ее!

— Вот как? Ну в таком случае вы просто не поняли, какая высокая честь, если исходить из морали, принятой на Олимпе, вам была предложена.

— Похоже, что действительно не понял, — мрачно ответил Бен.

— Я хочу предложить вам выход из этой ситуации. Вы не могли понять, как и куда исчезла одежда Майка. Хотите, скажу?

— Как?

— Это было чудо.

— Да бросьте вы!

— Очень даже просто. Спорим на тысячу долларов, что это было чудо? Поезжайте и спросите самого Майка. Заставьте его повторить свой номер. Не забудьте прислать мне деньги.

— Черт возьми, Джубал! С какой стати я буду отнимать . у вас деньги?!

— А вам это не удастся. Спорим?

— Джубал, вы же видите, каков расклад. Я просто не могу туда вернуться.

— Да они встретят вас с распростертыми объятиями и даже никогда не спросят, почему вы уехали. Спорим еще на тысячу, что я прав? Бен, вы были там меньше суток. Разве они не заслуживают хотя бы такого же тщательного расследования, какие вы проводите, когда имеете дело со скандалами, прежде чем публиковать такой сенсационный материал?

— Но…

— Заслуживают?

— Да… но…

— О, ради бога, Бен! А еще уверяете, что любите Джилл, и не хотите предоставить ей равные шансы с каким-то жуликом-политиканом! Не желаете уделить ей десятой доли тех усилий, которые потребовались от нее, когда она кинулась вам на помощь! Интересно, где бы вы были сейчас, если бы она проявила такую же мягкотелость? Вернее всего — жарились бы в аду! Вы тут скулили насчет вселенского блуда, а знаете ли вы, чего боюсь я?

— Чего же?

— Христа распяли за то, что он проповедовал без разрешения полиции. Так вот — подумайте-ка лучше об этом.

Какстон грыз ноготь и молчал, потом внезапно вскочил.

— Еду.

— После ленча?

— Сейчас же.

Через двадцать четыре часа Бен прислал Джубалу телеграфом две тысячи долларов. Через неделю, когда известий от него больше не поступало, Джубал послал факс в офис Бена: «Какого черта вы пропали?»

Ответ задержался: «Учу марсианский. Ваш аквафратер (Брат по воде (лат.)) Бен».

Часть пятая. Его счастливое предназначение

Глава 34

Фостер оторвался от дел своих:

— Младшенький!

— Сэр?

— Этот мальчишка, до которого ты добирался… Им можно заняться. Марсиане от него отступились.

Дигби казался удивленным:

— Извините. Разве есть у меня перед неким юным созданием невыполненный долг?

Фостер ангельски улыбнулся: в чудесах вообще-то никакой надобности нет; воистину, псевдоконцепция «чудес» несет в себе внутренние противоречия, но этой молодежи все приходится познавать на своем опыте.

— Не обращай внимания, — сказал он мягко, — речь идет о небольшом мученичестве, и я займусь им сам… Да… Младшенький!

— Сэр?

— Зови меня просто «Фос» — церемонии нужны, когда мы на оперативной работе, в творческой студии они ни к чему. И напомни мне, чтоб перестал звать тебя «Младшенький», ты неплохо справился с работой на том временном задании. Как бы ты хотел называться?

Помощник заморгал:

— А у меня есть другое имя?

— Их тысячи. Какое тебе больше по вкусу?

— Я, знаете ли, никак не припомню в сию вечность.

— Ладно… а не хотел бы ты называться «Дигби»?

— О да, конечно! Очень миленькое имя. Спасибо.

— Не надо меня благодарить. Ты его заслужил.

Архангел Фостер вернулся к своей работе, не забывая и о той маленькой дополнительной задачке, которую возложил на себя. На мгновение он задумался, не стоит ли сделать так, чтоб чаша сия миновала крошку Патрицию, но затем упрекнул себя за столь непрофессиональное, почти человеческое намерение. Чувство жалости ангелам противопоказано. Другое дело — сочувствие.

Марсианские Старейшие вчерне достигли элегантного решения своей эстетической проблемы и отложили ее в сторону на несколько столетий, чтобы она породила новые ответвления. Одновременно, не спеша, можно сказать, почти рассеянно, они «извлекли» информацию из чужеземного малышонка, которого вернули в его родной мир; информация содержала сведения о том, что он узнавал о своем народе, и теперь, восхвалив его, они порвали с ним связь, поскольку для их отдаленных целей он ценности уже не представлял.

Они просмотрели все собранные им материалы и, имея в виду проверку того чернового решения, начали готовиться к проведению исследований эстетических параметров, которые могут возникнуть при анализе творческой необходимости разрушить Землю. Потребуется очень большое ожидание, прежде чем решение можно будет грокк во всей полноте.

Тодайдзы в Камакуре (Камакура — древняя столица Японии. Ныне — город-музей. В храме Тодайдзы (1252 г.) находится гигантская статуя Будды) был опять смыт гигантским цунами, возникшим в результате землетрясения в двухстах восьмидесяти километрах от Хонсю. Волна погубила тринадцать тысяч жителей и швырнула младенца мужского пола высоко, высоко, прямо к подножию статуи Будды, где он был найден и выхожен монахами, оставшимися в живых. После стихийного бедствия, уничтожившего его близких, этот младенец прожил девяносто семь лет по исчислению Терры и не оставил после себя ни потомства, ни заслуживающих упоминания деяний, разве что прославился как человек, который постоянно рыгал. Синтия Дачесс ушла в монастырь, что сопровождалось страшной шумихой в средствах массовой информации, и покинула его три дня спустя, но уже без всякой помпы. Бывший Генеральный секретарь Дуглас перенес инсульт, ограничивший движения его левой руки, но не помешавший его способности удерживать доверенное ему богатство. «Лунар Энтерпрайз» опубликовала проспект выпуска облигаций своей дочерней компании «Арес Чендлер Корпорейшен», находящейся в единоличном владении. Исследовательский корабль «Мери Джейн Смит», летающий на генераторах «Лайл», сел на Плутоне. Город Фрезер, штат Колорадо, отметил у себя самую низкую февральскую температуру за все время своего существования.

Епископ Окстангью в новом храме на Гранд-авеню прочел проповедь по тексту (Матфей, XXIV, 24): «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных». Он ясно дал понять, что в его диатрибе речь идет не о мормонах, не о «Христианской Науке», не о римских католиках и уж ни в коем случае не о фостеритах; не касается она и других собратьев-проповедников, чьи добрые деяния намного перевешивают их незначительные отступления от ортодоксальных взглядов или ритуалов… Она направлена исключительно против тех отъявленных еретиков, которые соблазняют верующих, уводя их от веры отцов своих. В одном субтропическом курортном городе этой страны уже принесены три жалобы, обвиняющие некоего пастыря и трех его помощников, а также «Джона Доу», «Мери Роу» (Юридические фикции, применяемые в судебной практике США и Великобритании при возбуждении дел против лиц, личность которых не установлена) и других в поощрении публичного разврата плюс беспорядке и оргиях в своем доме и в содействии росту преступности малолетних.

Прокурор округа не хотел возбудить дело, так как подобных заявлений у него было не меньше десятка, но жалобщики пока еще никогда не являлись на предварительное слушание дел.

Прокурор указал на это обстоятельство, на что адвокат жалобщиков ответил: «На этот раз у вас будет достаточная поддержка. Архиепископ Шорт твердо решил положить конец деяниям этого антихриста».

Прокурора антихристы не интересовали, но приближались первичные выборы.

— Хорошо, только помните, что без поддержки я мало что могу сделать.

— Вы ее получите.

Доктор Джубал Харшоу об этом инциденте ничего не знал, но слыхал о множестве подобных же, так что причин для беспокойства у него было предостаточно. Он пал столь низко, что стал интересоваться «Новостями». Правда, пока дело дошло лишь до обращения в агентство, которое стало высылать ему кипы вырезок на темы «Человек с Марса», «В. М. Смит», «Церковь Всех Миров» и «Бен Какс-тон». Однако зараза проникла уже достаточно глубоко, и он пару раз с трудом подавил желание приказать Ларри принести ему «балаболку».

Черт! И почему дети не мог,т ему хоть письмо написать, зная, что он тут из-за них теряет последнее терпение.

— Первая!

Вошла Анни, но Джубал все еще рассматривал в окно снег и пустой плавательный бассейн.

— Анни, — сказал он, — давай арендуем тропический атолл, а этот мавзолей продадим.

— Слушаюсь, босс.

— Только надо будет составить договор об аренде на то время, пока земля не вернется к индейцам. Я не потерплю тут отелей. Сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз диктовал нечто, за что денежки платят?

— Сорок три дня.

— Да послужит это тебе уроком. Начинаем. «Предсмертная песнь умирающего оленя»:

Сердце льдом мне сковала неистово злая зима,
Хлещут ветры стальные, свиваясь в невидимый жгут.
И осколки тех клятв, что ты мне приносила сама,
Ранят душу и кровь, как вампиры, по капле сосут.

Тело в шрамах мое, и, как пень, изуродован таз,
Голод жадно урчит, мне пустые кишки теребя.
Свет уходит из снегом присыпанных слепнущих глаз.
Смерть, конечно, страшна, но страшнее стократ без тебя.

Лихорадки огонь нарисует возлюбленной лик,
Отодвинет он тьму, что меня окружает стеной,
И в оглохших ушах оживет твой томительный крик.
рто значит — ты здесь. Ты и в смерти пребудешь со мной.

— Вот так, — сказал Джубал деловито, — поставь подпись «Луиза М. Олкотт» и отошли в журнал «Единение».

— Босс, и вы думаете, за такое заплатят?

— Что? Зато его оценят в будущем. Сунь в архив, и мой литературный агент сможет использовать его для оплаты расходов по моим похоронам. Есть такая хитрость в литературных делах — лучшие работы начинают цениться после того, как автор протянет ноги. Литературная жизнь — дерьмо! Она чем-то напоминает почесывание кота, чтоб он замурлыкал.

— Несчастный Джубал! Если никто его не пожалеет, так он сам будет себя оплакивать!

— Еще и сарказм к тому же! Разве удивительно, что у меня работа из рук валится?!

— Это не сарказм, босс. Только обутый знает, где у него мозоль.

— Тогда извини. Вот еще гонорарная работа. Название: «Одинок я в пути».

Забвенье есть для нас в петле,
Покой несет топор.
Но только яд, как говорят, надежен, да и скор.

Нас пуля в сердце исцелит —
Спустил курок — дыра!
Но мил мне яд. Как говорят, все прочее — мура.

Неплох, конечно, в печке газ,
И кол, чтоб задом сесть.
Но лучше яд, как говорят, с мороженым поесть.

Когда ж меня отволокут
В церковный наш сарай,
То только яд, как говорят, мне выдаст пропуск в рай.

ХОР.

Когда же под грохот и стук каблуков
Смерть придет и спросит: «Готов?»
Ты крикни: «А кто мне, ребята, здесь друг?»
И яду прими у друга из рук.

— Джубал, — с тревогой спросила Анни, — у вас расстройство желудка?

— Постоянно.

— Это тоже в архив?

— Как! Это для «Нью-Йоркера».

— Пришлют обратно.

— Еще как купят! Это столь омерзительно, что они не устоят.

— Кроме того, тут что-то не то с размером.

— Еще бы! Надо же дать редактору возможность хоть что-то исправить, иначе он будет разочарован. После того как он пописает в эти стихи, их вкус ему понравится куда больше, и он тут же купит. Моя дорогая, я научился избегать настоящей работы еще когда ты даже не родилась, так что не учи деда, как пить сырые яйца. Если хочешь, я немного повожусь с Абби, пока ты будешь перепечатывать. Эй! Самое время кормить Абигейл! Ты же сегодня вообще не Первая. Первая — Доркас.

— Подождет ваша Абигейл! Доркас прилегла. Ее по утрам теперь мутит.

— Чушь! Я чувствую беременность за две недели до того, как ее можно будет определить с помощью кроличьей реакции, и тебе это прекрасно известно.

— Джубал, оставьте ее в покое… Она так боится, что опять ошиблась… и не хочет расставаться с мыслью, что на этот раз повезло. Неужто вы так мало понимаете в женщинах?

— Ммм… Ну уж, если по правде, то — мало. Ладно, не буду к ней придираться. А почему ты не принесла сюда нашего ангелочка? Тут бы ее и покормила.

— И рада, что не принесла, — чего доброго, она наслушается ваших разговоров.

— Значит, я развращаю детей? Вот как!

— Она еще слишком мала, чтобы понять, когда вы серьезны, а когда шутите, босс. Да вы бы и вовсе бросили работу, принеси я ее. Забавлялись бы с ней и все.

— А разве ты знаешь лучший способ убить время?

— Джубал, я очень рада, что вы так любите мою дочку. Я сама считаю ее очаровательной. Однако теперь все время вы тратите либо на игру с Абби, либо… на нытье.

— Ну и что — нам грозит переход на пособие по безработице, что ли?

— Не в этом дело! Если вы не выдаете на-гора рассказы, вы духовно деградируете. Этот процесс уже достиг того уровня, когда мне, Доркас и Ларри остается одно — грызть ногти. Когда вы кричите: «Первая!» — мы вздрагиваем в надежде, но, как правило, тревога оказывается ложной.

— Раз денег хватает, чтобы оплачивать счета, так о чем беспокоиться?

— А почему беспокоитесь вы, босс?

Джубал задумался. Рассказать ей? Если у него и были какие-нибудь сомнения в том, кто именно отец Абигейл, то они давно испарились, после того как дело дошло до выбора имени. Анни колебалась между Абигейл (Абигейл — отец мой — моя радость (др. евр.)) и Зенобия (Зенобия — жизнь от Зевса (греч.)), а затем наделила ребенка обоими. Анни никогда не упоминала значения этих имен и, надо думать, не подозревала, что ему-то оно известно.

— Вам не обмануть нас, Джубал, — продолжала Анни твердо, — и Доркас, и Ларри, и я знаем, что Майк вполне способен защитить себя. А вот вы превратились в какого- то маньяка.

— В маньяка?! Я?!

— Ларри установил стереовизор в своей комнате, и мы по очереди смотрим все выпуски «Новостей», да и радио тоже слушаем, и все это не потому, что мы беспокоимся, а исключительно из-за вас. И когда имя Майка появляется в «Новостях», а это бывает частенько, мы узнаем обо всех событиях раньше, чем вам их сообщают эти дурацкие вырезки. И мне хочется, чтобы вы вообще бросили их читать.

— Откуда тебе известно про мои вырезки? Я же черт знает на какие предосторожности пустился, чтобы вы не пронюхали о них!

— Босс, — сказала она устало, — кто-то должен выносить мусор? Вы что же думаете, Ларри не умеет читать?

— Вот как! Это проклятый сортир работает отвратительно с тех пор, как уехал Дьюк.

— Напишите Майку, и Дьюк тут же появится.

— Ты же знаешь, этого я не сделаю! — Он с горечью подумал, что Анни, безусловно, права… а вслед за пониманием пришло невыносимое для его гордости подозрение. — Анни! Ты осталась здесь только потому, что так тебе велел Майк?

Она ответила не раздумывая:

— Я здесь потому, что хотела сама.

— Ммм… не уверен…

— Джубал, а еще иногда мне хочется, чтобы вы были помоложе и вас можно было бы выпороть. Могу я договорить?

— Валяй!

Интересно, а остался бы хоть кто-нибудь из них? Вышла бы замуж за Стинки Мириам и уехала ли бы она в Бейрут без одобрения Майка? Имя дочки Фатима-Мишель могло быть одновременно и данью ее новой религии, и желанием ее мужа доставить удовольствие своему ближайшему Другу, а может быть, и кодовым обозначением, вроде двойного имени Абби. Если верно последнее, то знает ли Стинки о своих рогах? Или носит их с той же гордостью, с какой носил их святой Иосиф? Гм… можно предположить, что Стинки известны сроки его гурии… даже братство по воде вряд ли могло заставить супруга закрыть глаза на такое важное дело. Впрочем, так ли оно важно? Как врач и агностик, Джубал в этом сомневался. Но для них могло и….

— Вы меня не слушаете.

— Извини. Задумался. (Прекрати, грязный старикашка… ишь ты, до чего дошел — копаешься в секретах смысла имен, которые матери дают своим детям! Дальше, чего доброго, примешься за нумерологию… там за астрологию, а еще дальше за спиритизм, пока маразм не зайдет так далеко, что останутся лишь больница да заботы по поддержанию жизни в теле, где разум уже угас настолько, что не может дать несчастному телу достойную смерть. Иди открой ящик под номером девятым в своей лаборатории — код «Лета» — возьми два грана, хотя и одного более чем достаточно…)

— Вырезки не нужны, мы сами следим за новостями о Майке, и Бен дал нам братское обещание немедленно сообщать обо всех важных происшествиях в Гнезде. Но, Джубал, ведь Майку невозможно причинить физический вред. Если бы вы побывали в Гнезде, как это сделали мы трое, вы бы знали это.

— Меня не приглашали.

— У нас тоже не было приглашения! Кого же приглашают в его собственный дом? Вы просто придумываете отговорки, Джубал. Бен уговаривал вас, Дон с Дьюком прислали письма.

— А Майк не звал.

— Босс, это Гнездо принадлежит вам и мне в той же степени, что и Майку. Майк — первый среди равных… ну как вы здесь. Этот дом ведь принадлежит и Абби?

— Выходит, так, — ответил он, — дом ее собственность, а у меня лишь права на пожизненную аренду. — Джубал изменил свое завещание, зная, что завещание Майка делает ненужными какие-либо выплаты денег братьям Джубала по воде. Однако, будучи неуверенным в «водном» статусе малышки (за исключением того, что она постоянно мокрая), он завещал все имущество ей и потомкам еще кое-кого. — Я не собирался говорить об этом, но оттого, что ты узнаешь, особого вреда не будет.

— Джубал, я сейчас зареву. Из-за вас я почти забыла, о чем мы говорили. Это очень важно. Майк ведь никогда не станет вас торопить, и вы это прекрасно знаете. Я грокк — он ждет всей полноты свершения, и я грокк — вы тоже.

— Ммм… Я грокк, ты говоришь верно.

— Ну и прекрасно. И еще я грокк, что вы сегодня особенно мрачны из-за нового ареста Майка. Но ведь это далеко не в первый раз.

— Он арестован? Я ничего об этом не слыхал! — И добавил: — Будь оно все проклято, девочка!

— Джубал, Джубал! Бен ведь не звонил, вот и все, что нам надо знать. Вам же известно — Майка арестовывали много раз — и в армии, и как циркача, и в других местах, и раз шесть уже как проповедника. Он никому не ответил злом. Все зло на их совести. Поэтому его еще ни разу не удалось засудить, он всегда выходит из тюрьмы, как только захочет.

— За что его в этот раз?

— О, обычная ерунда — публичный разврат, наказуемое законом насилие, заговор с целью вымогательства, действия, ведущие к росту преступности среди малолетних, конспирация с целью обойти закон о бродяжничестве…

— Ого!

— Аннулирована их лицензия на приходскую школу, однако дети в обычную школу вернуться не пожелали. Не обращайте внимания, Джубал, все это сущая ерунда. Единственная вещь, в которой их технически можно обвинить, недоказуема. Джубал, если бы вы видели Гнездо, вы бы знали, что никакие Федеральные силы безопасности не могут подсунуть им следящие устройства. Поэтому успокойтесь. Шума сначала будет предостаточно, потом обвинения отпадут, а средства массовой информации сделают Майку такую рекламу, что народ повалит к ним толпами.

— Анни… а, может быть, Майк нарочно вызвал огонь на себя?

Она едва не потеряла дар речи.

— Господи, мне такая мысль и в голову прийти не могла, Джубал. Майк ведь не умеет лгать, вы же знаете.

— При чем тут ложь? Может, он распускает слухи, в которых все правда, но в суде доказать невозможно?

— Неужели вы думаете, что Майк способен на такое?

— Не знаю. Зато я знаю, что самый хитрый вид лжи — это сказать точно отмеренную часть правды, а потом замолчать. Не первый раз обвинение возбуждено лишь в расчете на рекламу и газетную шумиху. Ладно. Забудем, во всяком случае, до тех пор, пока не выяснится, что события вышли из-под контроля Майка. Ты все еще Первая?

— Если не будете щекотать Абби под подбородком, агукать и издавать прочие звуки, за которые гонораров не платят, я ее принесу. Иначе мне придется будить Доркас.

— Неси Абби. Я сделаю добросовестную попытку издать звуки, за которые платят, — сочиню боевик на совершенно новый и никем не залапанный сюжетец — мальчик встречает девочку.

— Это просто сногсшибательно, босс! Хотелось бы знать, почему до вас об этом никто не подумал? Минуточку… — Она выбежала из комнаты.

Джубал пришел в хорошее настроение — потребовалась всего лишь минута не приносящей дохода деятельности, чтобы вызвать у Абигейл божественную улыбку, а потом Анни устроилась поудобнее и начала кормить девочку.

— Заглавие, — начал он, — «Девочки похожи на мальчиков, но они еще лучше». Начали. «Генри М. Хавершем Четвертый был прекрасно воспитан. Он верил, что есть только два вида девочек — те, с которыми он был знаком, и те, с которыми — нет. Он на сто процентов предпочитал последних, особенно в тех случаях, когда они к нему не липли». С красной строки. «Никто не представлял его той юной леди, которая ни с того ни с сего плюхнулась ему на колени, и Хавершем отнюдь не желал рассматривать это маленькое стихийное бедствие в качестве замены формального…» …Какого дьявола тебе тут нужно?

— Босс… — начал Ларри.

— Выйди отсюда, закрой дверь и…

— БОСС! Они спалили церковь Майка!

Все бросились в комнату Ларри — Джубал, отставая от Ларри на полкорпуса, Анни, хотя и тащила лишних одиннадцать фунтов, почти наступала ему на пятки. Где-то сзади бежала Доркас, она стартовала позже, разбуженная переполохом.

«…в прошлую ночь. Сейчас вы видите то, что стало с главным входом храма этого культа сразу же после взрыва. Передачу дневного выпуска «Новостей» вел местный корреспондент «Нью уорлд». Не выключайте наш канал, у нас наверняка будут для вас новые сообщения. А сейчас минутка для спонсора этой передачи…» Изображение храма исчезло, а на сцене возникла очаровательная хозяюшка, показанная «наездом» камеры.

— Черт! Ларри, отключи эту штуковину и тащи ее в кабинет! Анни… нет, Доркас, звони Бену!

— Вы же знаете, что в храме нет телефонов, — запротестовала Анни. — Звонить туда бессмысленно.

— Тогда разыщите кого-нибудь, пусть сбегает… нет, в храме никого быть не может… Тогда звоните тамошнему начальнику полиции, нет, лучше окружному прокурору… Последнее сообщение о Майке было, что он в тюрьме?

— Верно.

— Надеюсь, он сейчас там. И все остальные — тоже.

— Я тоже надеюсь. Доркас, возьми Абби. Я пойду звонить.

Когда они вернулись в кабинет, телефон уже заливался во всю мочь, требуя включения скрамблера. Джубал чертыхнулся, набрал комбинацию, решив немедленно послать подальше звонившего, кем бы он ни был.

Им оказался Бен Какстон.

— Привет, Джубал.

— Бен! Ради всех чертей, что у вас там стряслось?!

— Я вижу, вы слушали «Новости»? Поэтому и звоню. Ситуация под контролем.

— Что с пожаром? Раненые есть?

— Да все в порядке. Майк велел передать вам…

— Как это в порядке? Я же видел снимок! Похоже на полный…

— Ах, это… — Бен пожал плечами. — Джубал, послушайте меня, пожалуйста. Мне предстоит позвонить еще многим людям. Вы же не один, кого нужно успокоить. Майк велел звонить вам первому.

— Гм… Хорошо, сэр.

— Никто не ранен, ни у кого даже ожогов нет. Конечно, материальный ущерб миллиона на два потянет. Впрочем, это здание уже все равно не годилось больше, оно «задыхалось» от впитанного в стены опыта впечатлений; Майк и так собирался его бросать. Да, оно считалось огнеупорным, однако против газолина и динамита ничто не может устоять.

— Похоже на настоящие боевые действия, а?

— Помолчите, Джубал. Они арестовали восьмерых наших, всех, кого сумели изловить из Девятого Круга, — всех на основании безымянных представлений об аресте, выписанных на «Джона Доу». Майк добился, чтобы нас всех выпустили под залог часа через два, кроме него самого. Он в каталажке.

— Я выезжаю немедленно.

— Спокойно, спокойно… Майк говорит, что вы можете ехать, если захотите, но особой нужды в этом нет. Я с ним согласен. Пожар начался прошлой ночью, когда храм был пуст, — все служения отменены из-за арестов, пуст, разумеется, кроме Гнезда. Все наши, то есть все, кто был в городе, кроме Майка, находились в это время в Сокровенном Храме. Шел обряд Разделения Воды в его честь, и тут- то и начались взрывы и пожар. Мы все перешли в запасное Гнездо.

— Судя по всему, вам здорово повезло, раз вы сумели выбраться.

— Мы были отрезаны, Джубал. Вообще-то мы все мертвы…

— ЧТО?!

— Мы все внесены в списки умерших или пропавших без вести. Видите ли, никто из храма так и не вышел, когда началась эта петрушка.

— Выбирались через потайной ход «только для жрецов»?

— Джубал, у Майка есть свои средства для подобных случаев… и я не собираюсь их обсуждать по телефону…

— Вы же сказали, что он в тюрьме?

— Сказал. Он и сейчас там.

— Так как же?..

— Хватит! Если вы приедете, не ходите к храму. Ему капут. Я не буду объяснять вам, где мы находимся… и звоню я не оттуда. Если вы приедете, а я в этом смысла особого не вижу, так как ничего сделать вы не сможете, то приезжайте как обычный пассажир, — мы вас отыщем.

— Но…

— Все. До свидания, Анни, Доркас, Ларри и вы, Джубал, и бэби. Поделитесь водой. Ты есть бог. — Экран погас.

Джубал выругался.

— Так я и знал! Вот что получается, если начать валять дурака с религией! Доркас, вызови такси. Анни… нет, сначала закончи кормить ребенка. Ларри, упакуй мой саквояж. Мне нужны все наличные деньги, которые есть в доме. Ларри завтра сходит в банк и пополнит запас.

— Босс, — запротестовал Ларри, — мы едем с вами все.

— Разумеется, все, — сухо подтвердила Анни.

— Умолкни, Анни! Доркас, заткнись! В такое время женщины лишаются права голоса. Тот город — передовая, где может случиться все, что угодно. Ларри, ты останешься здесь и будешь защищать двух женщин и ребенка. Забудь насчет банка — деньги вам не понадобятся, потому что никто из вас и носу не высунет наружу, пока я не вернусь. Игра пошла грубая, а между этим домом и церковью Майка достаточно контактов, чтобы и тут кто-нибудь решился сыграть ва-банк. Ларри, каждую ночь включай все прожектора, проволоку держи под током и в случае необходимости — стреляй. Если потребуется — гони всех в убежище, во всяком случае, колыбельку туда поставь заранее. Принимайтесь за дело, мне еще надо переодеться.

Тридцатью минутами позже Джубал сидел в кабинете полностью готовый к отъезду.

— Босс, такси приземляется! — крикнул Ларри.

— Спускаюсь, — ответил он, бросая прощальный взгляд на «Упавшую кариатиду». Глаза его наполнились слезами. Он шепнул: — Ты сделала все, что могла, девочка, но камень всегда неподъемен… да и кому придется под силу такой…

Нежно дотронувшись до руки согбенной фигуры, он повернулся и вышел.

Глава 35

Такси повело себя именно так, как и думал Джубал, ожидавший подвоха от любой машины — испортилось и полетело на ремонтную базу. Джубал оказался в Нью-Йорке, то есть дальше от своей цели, чем был вначале. Он понял, что доберется скорее, если воспользуется обычным рейсовым транспортом, а не заказной машиной. Он прибыл на место через несколько часов, проведя немало времени в тесноте,, среди посторонних людей и не видя ничего, кроме экрана стереовизора.

Он видел клип, в котором архиепископ Шорт объявил священную войну против антихриста, то есть Майка, видел множество кадров, показывающих дотла сожженное здание, — было непонятно, как мог кто-нибудь выбраться оттуда живым. Огастус Гриве, сделавший весьма тревожный обзор событий, заявил, что в любой склоке между соседями один всегда зачинщик, и весьма ловко протащил идейку, что вся вина ложится на Майка.

В конце концов Джубал очутился в муниципальном аэропорту, отчаянно потея в своей зимней одежде. Он поглядел на пальмы, как показалось ему, похожие на износившиеся перьевые метелки для пыли, мельком взглянул на океан, подумал, что это просто гигантская грязная ванна, отравленная разложившимися корками грейпфрутов и человеческими экскрементами, и внезапно понял, что не знает, куда теперь идти.

К нему подошел мужчина в форменной фуражке.

— Такси, сэр?

— Э-э-э… да. — Он поедет в отель, созовет пресс-конференцию, даст интервью, из которого станет ясно его местонахождение.

— Сюда, сэр. — Шофер подвел его к старенькой машине желтого цвета. Ставя саквояж в машину, куда уже сел Джубал, водитель тихо произнес:

— Я принес тебе воду.

— А? Да не испытаешь ты жажды.

— Ты есть бог. — Пилот закрыл дверь и сел на переднее сиденье.

Они сели на крыше одного из крыльев большого прибрежного отеля на частной, рассчитанной на четыре машины площадке — главная посадочная площадка была на крыше другого крыла. Шофер автопилотом отправил машину на главную площадку, а сам, неся саквояж Джубала, повел его в отель.

— Через главный вход нельзя, — говорил он, — в фойе этого этажа уйма кобр, так что если вам надо будет выйти на улицу, то попросите кого-нибудь — меня или кого другого проводить вас. Я — Тим.

— А я — Джубал Харшоу.

— Я знаю, брат Джубал. Вот сюда. И осторожнее, тут ступеньки.

Они вошли в апартаменты, явно принадлежавшие к числу номеров «люкс». Провожатый ввел его в спальню, из которой дверь вела в ванную комнату. Здесь Тим сказал:

— Это ваш номер. — Поставил саквояж и ушел.

На столе Джубал нашел воду, кубики льда и бренди его любимой марки. Он смешал себе порцию, выпил, облегченно вздохнул и снял свой зимний наряд.

Вошла женщина с подносом сэндвичей. Ее одежду Джубал принял за форму горничной, поскольку ока не походила на шорты, лифчики, саронги и прочее, что скорее должно демонстрировать тело, как то обычно бывает на курортах, чем скрывать его. Женщина улыбнулась ему и сказала:

— Пей глубже, брат наш, и никогда не испытывай жажды. — Она поставила поднос на стол, прошла в ванную, пустила воду, проверила, все ли необходимое на месте. — Вам что-нибудь еще нужно, Джубал?

— Мне? О, нет, нет, все отлично. Бен Какстон здесь?

— Да. Он сказал, что вы сначала захотите принять ванну и немного отдохнуть. Если вам что-то понадобится, только скажите. Попросите любого или пусть позовут меня. Я — Патти.

— А! «Жизнь архангела Фостера», не так ли?

На ее лице появились ямочки, и это сделало ее куда моложе тех тридцати, которые Джубал про себя ей дал.

— Да.

— Мне бы очень хотелось на это поглядеть. Я ведь интересуюсь религиозным искусством.

— Прямо сейчас? Нет, я грокк, вам надо принять ванну. А может, вам помочь?

Джубал помнил, что его татуированная подружка япо-ночка не раз оказывала ему такую любезность. Однако сейчас ему до смерти не терпелось смыть грязь и пот и переодеться в летнее платье.

— Нет, спасибо, Патти, однако я с удовольствием взгляну на это, когда тебе будет удобно.

— Когда захотите. Спешить некуда. — Она ушла не спеша, но двигаясь со стремительной быстротой.

Джубал не стал копаться. Спустя короткое время он уже рылся в упакованном Ларри саквояже и сердился, не обнаружив летних брюк. Пришлось ограничиться сандалиями, шортами и яркой рубашкой — наряд, в котором он был похож на забрызганного яркими красками страуса эму, — только ноги были тощие и волосатые. Впрочем, Джубала такие мелочи не волновали уже многие годы. Сойдет до тех пор, пока не придется идти на улицу. Интересно, местная ассоциация адвокатов имеет договор о взаимодействии с пенсильванской?

Он нашел дорогу в большую гостиную, которая, как это бывает часто в отелях, была начисто лишена индивидуальности. Несколько человек сидели вокруг такого большого стереовизора, какие Джубалу приходилось видеть только в стереозалах. Один из сидевших повернулся к нему.

— Привет, Джубал! — Встал и пошел к нему навстречу.

— Привет, Бен. Какова ситуация? Майк все еще в тюрьме?

— О нет! Он вышел оттуда вскоре после нашего с вами разговора.

— Время предварительного слушания дела уже назначено?

Бен ухмыльнулся.

— Все не так, как вы думаете, Джубал. Майка не освободили. Он бежал.

Джубал возмутился:

— Что за идиотизм! Теперь его положение осложнилось во много раз.

— Я же вам говорил, Джубал, волноваться не надо. Мы все вообще считаемся погибшими, а Майк — пропавшим без вести. С этим городом мы расплевались, так что все это не имеет никакого значения. Мы уезжаем в другое место.

— Они потребуют его выдачи.

— Не бойтесь. Этого не произойдет.

— Ладно. А где он? Мне с ним нужно поговорить.

— Он тут, совсем недалеко от вашей комнаты, но сейчас он погрузился в медитацию. Майк просил вас пока не предпринимать никаких действий. Если вы настаиваете, его, понятно, можно разбудить. Джилл вызовет его из транса. Но я не советовал бы. Ведь особой срочности нет.

Джубалу отчаянно не терпелось поговорить с Майком и хорошенько отчитать его за всю эту неразбериху, но беспокоить Майка, пока он находится в трансе, было бы еще большим преступлением, чем потревожить самого Джубала, пока он диктует рассказ. Мальчуган и сам выйдет из состояния транса, когда он «грокк во всей полноте», — что бы это ни значило. А если он такого состояния не достиг, то ему снова придется впадать в транс. Беспокоить его было столь же бессмысленно, как будить медведя от зимней спячки.

— Ладно, но я обязательно должен с ним увидеться, как только он очнется.

— Так и будет. А сейчас отдохните и забудьте о трудностях пути. — Бен подвел его к группе собравшихся у «ящика».

— Привет, босс, — сказала Анни, поднимая взгляд и освобождая ему место рядом с собой, — располагайтесь.

Джубал сел.

— Смею ли я спросить, какого дьявола ты тут делаешь?

— То же самое, что и вы, — то есть ничего. И пожалуйста, Джубал, не сердитесь. Мы, как и вы — часть этого дома. Но вы были так взвинчены, что спорить с вами не имело смысла. Поэтому отдохните и послушайте, что говорят о нас. Шериф заявил, что собирается выгнать нас, шлюх, из этого города. Их как — выносят верхом на шестах? Или предлагают идти пешком?

— Не думаю, что существует утвержденный протоколом порядок. Вы все сюда заявились?

— Да… только не злитесь. Ларри и я договорились с ребятами Мак-Клинтока на всякий случай еще год назад. Они знакомы с нашей отопительной системой, знают, где выключатели и все такое прочее.

— Хм… похоже, что я там всего-навсего жилец.

— Но вы же сами настаивали, чтоб вас не загружали хозяйственными мелочами. А вот что вы не захотели взять нас с собой, — это действительно позор. Мы здесь уже несколько часов, значит, у вас в дороге были неприятности.

— Тас оно и есть. Анни, когда я вернусь домой, я оттуда больше в жизни шага не ступлю… оторву шнур у телефона, а «говорильник» разобью кувалдой.

— Да, босс.

— На этот раз я совершенно серьезен. — Он взглянул на гигантский «ящик».

— Что, эта реклама так и будет тянуться без конца? А где моя крестница? И не говори мне, что ты и ее оставила на попечение этих олухов — сыновей Мак-Клинтока!

— Конечно, нет. Она здесь. У нее, благодарение Господу, даже отличная няня завелась.

— Хочу на нее посмотреть.

— Патти вас проводит. Мне она надоела — всю дорогу вела себя совершенно невыносимо. Патти, милочка, Джу- бал хочет повидать Абби.

Татуированная леди неспешно и стремительно пересекла комнату и остановилась.

— Конечно, Джубал. Я совершенно свободна. Вот сюда. Детишки у меня в комнате, — объяснила она, пока Джубал еле успевал за ней, — так, чтобы Хони Бун мог присматривать за ними.

Джубал был поражен, увидев то, что имела в виду Патриция. Боа возлежал на постели, образуя своими петлями нечто вроде квадрата, служившего гнездом, вернее, двумя гнездами, ибо один из отрезков тела змеи пересекал квадрат по диагонали, что создавало две колыбельки, застеленные одеяльцами, в каждой из которых сидело по младенцу.

Змея-няня подняла голову и вопросительно поглядела на подходивших к постели. Патти погладила ее по голове и сказала:

— Все в порядке, милый, папа Джубал хочет с ними повидаться. Приласкайте его чуть-чуть, пусть он грокк вас, тогда он в следующий раз уже сам вас узнает.

Джубал сначала погугукал своей любимице, а когда она в ответ начала курлыкать и брыкаться, он погладил змею. Это был самый великолепный образчик рода Boidae из всех, каких ему только приходилось видеть, — больше любого боа-констриктора, жившего в неволе. Поперечные полосы на туловище змеи выделялись отчетливо, а яркие краски на хвосте прямо сверкали. Джубал даже позавидовал Патти, что у нее есть такое домашнее диво, и пожалел, что у него так мало времени, чтобы сойтись с Хони Буном поближе.

Змея потерлась головой о его руку так, как это делают кошки. Патти взяла Абби на руки, сказав:

— Хони Бун, что ж ты мне не сказал? Он всегда дает знать, если девчушки запутываются или им что-то нужно, поскольку сам он может лишь подтолкнуть их обратно, если они попытаются ускользнуть от него. Но он не грокк, что мокрую детку надо перепеленать: Хони Бун не видит ничего страшного, если ребенок в луже. Впрочем, Абби — тоже.

— Знаю. Мы прозвали ее «Верный старый дружище» (Самый крупный гейзер в Иеллоустонском национальном парке). А это что еще за прелесть?

— Это — Фатима-Мишель. Я думала, вам уже сказали.

— И они тут? Я думал, они в Бейруте!

— Да, они и в самом деле приехали откуда-то оттуда. Мириам не стала говорить откуда, сказала, я все равно не запомню. Я же никогда нигде не бывала. Я грокк — все места одинаковы — люди-то всюду живут. Хотите подержать Абигейл, пока я проверю Фатиму?

Джубал очень хотел и первым делом заверил малышку, что она самая первейшая раскрасавица в мире, после чего он сделал такой же комплимент Фатиме. В обоих случаях он был совершенно искренен, и девочки ему поверили — Джубал прибегал к этому методу множество раз еще в те времена, когда он только начинал работать в администрации Хардинга; при этом он всегда был искренен, и каждый раз метод срабатывал безупречно.

Уходил он с сожалением, успев сказать те же волшебные слова Хони Буну и потрепав его по голове.

У выхода он столкнулся с матерью Фатимы.

— Босс, милый! — Она расцеловала его и похлопала по животу. — Я вижу, вас откармливают на убой.

— А как же! Я тут познакомился с твоей дочуркой. Ангельский кукленок, да и только!

— Славную девочку сработали, а? Мы собираемся продать ее в Рио.

— Я полагал, что в Йемене цены выше.

— Стинки считает, что нет. Придется продать, чтоб освободить местечко. — Она приложила руку Джубала к своему животу. — Чувствуете? Стинки и я делали мальчика — на девчонку у нас времени не хватает.

— Мириам, — сказала Патриция простодушно, — так говорить нехорошо.

— Извини, Патти. О твоем бэби я бы так никогда не сказала. Тетя Патти настоящая леди, и она грокк, что я — совсем наоборот.

— Я тоже знаю, что ты не леди, озорница! Но, если Фатиму продают, я дам вдвое больше, чем любой самый богатый покупатель.

— Поговорите-ка с тетушкой Патти об этом. Мне-то еле-еле разрешают хоть на минутку взять ребенка на руки.

— Кроме того, ты пока еще не так уж толста, вполне возможно, что захочешь попридержать девочку при себе. Дай-ка я посмотрю в твои глаза… Ммм… вполне возможно.

— Точно! Майк грокк это дело тщательно и сказал Стинки, что тот сделал мальчика.

— Как мог Майк это грокк! Я так даже вообще не уверен, что ты беременна.

— Нет, она беременна, Джубал, — подтвердила Патти. Мириам взглянула на него серьезными глазами.

— А вы все изображаете скептика, босс? Майк грокк это, когда мы еще были в Бейруте, то есть до того, как мы со Стинки сами поверили, что что-то такое есть. Майк нам позвонил… Тогда Стинки заявил в университете, что мы берем годичный отпуск для свободного научного поиска, и вот мы — тут как тут.

— И что же вы тут делаете?

— Работаем. И куда больше, чем на вас, босс, — мой муж рабовладелец от природы.

— А над чем?

— Они составляют марсианский словарь, — сказала Патти.

— Марсианско-английский? Это, должно быть, трудно.

— Нет, нет. — Мириам была откровенно шокирована. — Такая задача невыполнима. Марсианский толковый словарь. Такого еще никогда не существовало. Марсианам он не нужен. Моя работа преимущественно техническая. Я печатаю то, что они готовят. Майк и Стинки, главным образом Стинки, разработали фонетическое письмо для марсианского языка — восемьдесят одна буква-рисунок. Мы работаем с принтером ИБМ, переделали его на марсианский и пользуемся им как на верхнем, так и на нижнем регистрах… Босс, милый, я теперь как секретарша никуда не гожусь. Я печатаю слепым методом по-марсиански. А вы, пожалуйста, продолжайте меня любить, ладно? Даже если вы закричите «Первая!», а у меня ничего не получится… Кроме того, я еще не разучилась готовить. И говорят, есть у меня еще кое-какие таланты.

— Что ж, придется мне диктовать на марсианском.

— И будете, когда Майк и Стинки вас обучат. Я грокк. А, Патти?

— Ты говоришь верно, мой брат.

Они вместе вернулись в гостиную. Там к ним присоединился Какстон и, предложив поискать местечко потише, повел Джубала по коридору в другую гостиную.

— Вы, видимо, сняли для себя почти целый этаж?

— Целиком, — подтвердил Бен. — Четыре номера: секретарский, президентский, королевский и личный номер хозяина отеля. Все они соединяются между собой и имеют вход только с собственной посадочной площадки… можно, конечно, пройти и через фойе, но это небезопасно. Вас предупредили насчет кобр?

— Да.

— Пока нам больше места не надо… но в дальнейшем может стать тесно — народ все прибывает.

— Бен, но долго ли можно жить вот так — у всех на виду? Отельная прислуга вас выдаст.

— Она сюда не поднимается. Видите ли, этот отель — собственность Майка.

— Тем хуже, мне кажется.

— Не хуже, если нашего жирного начальника полиции мистер Дуглас купил на корню. У Майка подставные лица на четырех уровнях, и Дуглас не сует нос в его распоряжения. С тех пор как я передал свою колонку Осу Килгаллену, Дуглас относится ко мне нормально; но он, как я понимаю, отнюдь не жаждет вручить мне контрольные функции. Кстати, номинальный владелец отеля — один из наших, член пресловутого Девятого Круга. Он и оставил себе весь этаж на летний сезон, а менеджер, конечно, и не подумал спросить — зачем, ибо высоко ценит свой нынешний пост. Это первоклассное убежище. Во всяком случае до тех пор, пока Майк не решит, куда мы двинемся.

— Все выглядит так, будто Майк заранее предусматривал подобное развитие событий.

— Я уверен в этом. Еще две недели назад Майк эвакуировал Гнездо малышни — кроме Мириам и ее ребенка. Мириам нужна тут. Майк разослал детей с родителями по разным городам — туда, где он собирался открыть новые храмы, как я думаю. И когда пробил час, нас тут осталось всего около дюжины — спасти такое количество Майку было нетрудно.

— Но вам еле удалось остаться в живых, и при этом вы потеряли все имущество!

— О, все самое важное спасено. Такие вещи, как пленки с языковыми записями Стинки, тот хитрый принтер, которым пользуется Мириам, и даже ваша жуткая физиономия из Музея восковых фигур мадам Тюссо… Майк успел спасти также кое-что из одежды и все наличные деньги.

— Вы говорите — Майк? — удивился Джубал. — Но мне казалось, что он в это время находился в тюрьме?

— В тюрьме было его тело, пребывавшее в состоянии транса. А сам Майк был с нами в это время, понимаете?

— Я не грокк.

— Внутренняя взаимосвязь. Он действовал преимущественно через Джилл, но связаны были все. Джубал, я не могу этого объяснить. В этом надо участвовать. Когда раздался взрыв, он перенес нас сюда, потом вернулся обратно и спас кое-какое барахло.

Джубал нахмурился. Какстон нетерпеливо заговорил:

— Ну конечно, это телепортация. Неужели вы не можете грокк? Вы же сами говорили, для того чтобы убедиться, что чудо есть чудо, мне просто нужно раскрыть глаза. Я так и сделал… и узрел чудо. Только это, видите ли, не более чудесно, чем радио. Вы грокк радио? Или стереовидение? Или как действуют компьютеры?

— Я?! Никак нет!

— Вот и я тоже. Но мог бы понять, если бы нашел время и как следует поработал над языком электроники. Там нет ничего чудесного — нужно лишь умение. Телепортация — дело простое, когда ты усвоишь ее «язык», а вот это — по-настоящему трудно.

— Бен, а вы сможете телепортировать предметы?

— Я? Понимаете, этому в детских садах не обучают. Меня из вежливости сделали диаконом только потому, что я из «первого призыва», но практически добрался я только до уровня Четвертого Круга. Едва-едва начинаю обретать контроль над собственным телом. Телепортацией пользуется регулярно одна лишь Патти… и то я не уверен, что она обходится без помощи Майка. О! Майк, конечно, говорит, что ей телепортация вполне по силам. Но Патти слишком наивна и скромна для того таланта, которым обладает, и потому считает себя зависящей от Майка. На самом же деле никакой такой зависимости нет. Джубал, я грокк вот что — теперь необходимости в Майке нет. «Человеком с Марса» могли бы стать вы, мог бы я. Майк просто первый человек, который открыл огонь. Огонь существовал и до него и существует после того, как он показал, как им надо пользоваться. И стал огонь доступным для всех… для всех, у кого хватит мозгов, чтобы не обжигаться. Понятно излагаю?

— Кое-что я грокк.

— Майк — это наш Прометей. Вот и все. Майк сам на это непрерывно указывает. Вы есть бог, я есть бог. Все, что грокк, — есть бог. Майк такой же человек, как мы все. Конечно, в определенном смысле он супермен, так как мелкий человечишка, обученный марсианами, наверняка выдал бы себя за какого-нибудь божка. У Майка даже соблазна такого возникнуть не могло. Прометей — вот и все.

Джубал медленно вымолвил:

— Прометей заплатил очень высокую цену за то, что принес людям огонь.

— Не думайте, что Майк ее не платит! Он платит двадцатью четырьмя часами работы в сутки по семь суток в неделю, стараясь обучить нас, как играть со спичками и не обжигаться. Джилл и Патти попытались снизить планку и заставили его брать одну «выходную» ночь в неделю — это было задолго до того, как я сюда вернулся. Но разве Майка остановишь! Этот городишко битком набит игорными домами, большей частью шулерскими, так как официально азартные игры тут запрещены. Поэтому «выходные» ночи Майк тратил на то, чтобы отыскивать дома, где идет нечестная игра, и обыгрывать их. Они пробовали запугивать его, пытались даже убить, прибегали к сильнодействующим наркотикам и к услугам здоровенных подонков, — он ведь в городе имел просто репутацию необыкновенно удачливого игрока… что привело в храм еще кучу народа. Тогда они решили не допускать его в игорные дома. Это было ошибкой с их стороны. Колоды карт отказывались тасоваться, будто их заморозили, колеса рулетки не вертелись, стаканчики для костей все время выбрасывали одно и то же число очков. Им пришлось договариваться — упросили Майка уходить сразу же, как только выиграет несколько тысяч. Майк всегда соглашается, когда просят вежливо.

Подумав, Какстон добавил:

— Так что теперь против нас образовался еще один блок. Не только фостериты и другие церковники, но и мафия, и городская политическая-машина. Думаю, взрыв храма — дело рук профессионалов, сомнительно, чтобы хулиганье из фостеритовых банд пошло бы на такое дело.

Во время их разговора люди входили и выходили, собирались группами. Джубалу казалось, что он улавливает исходящее от них странное сочетание неторопливого спокойствия и динамичной напряженности.

Никто не волновался, никто не бегал туда и сюда, их действия отличались несомненной целесообразностью, даже такие, казалось, совершенно обыденные и непредусмотренные, как жесты, которыми они обменивались при встрече, поцелуи и так далее. Джубалу померещилось, что он смотрит балетную сцену, поставленную опытным хореографом.

«Спокойствие и все возрастающая напряженность, как будто ожидание чего-то», — решил он. Люди напряжены, но это не угрюмая напряженность страха, — она что-то напоминала Джубалу. Операционную? Когда главный хирург оперирует, а кругом — ни звука, ни единого лишнего жеста?

Нет! Он вспомнил. Много лет назад, когда впервые проводились опытные запуски ракет, работавших на синтетическом топливе, ему случилось присутствовать в бункере при отсчете времени запуска. Он припомнил те же приглушенные голоса, спокойные, такие разные, но в чем-то сходные движения, то же самое нарастающее возбужденное ожидание. Они ждали, когда наступит «полное свершение», это было ясно. Но свершение чего? И почему они так счастливы? Их храм и все, что они создали, лежали в руинах… и тем не менее они чем-то походили на детей, ожидающих, когда же зажгут рождественскую елку.

Джубал сразу же по прибытии в Гнездо заметил, что нагота, так поразившая Бена при его первом посещении Гнезда, сейчас почти не встречалась, хотя здесь были одни свои. Если даже кто-то и появлялся без одежды, Джубал этого просто не замечал, настолько он проникся теплой семейной обстановкой Гнезда, так что одеты или не одеты члены семьи, не имело никакого значения.

Сейчас его внимание привлекла не кожа, а потрясающий каскад прекрасных черных волос — самых черных из всех, когда-либо виденных Джубалом, — украшавших молодую женщину, которая вошла, поговорила с кем-то, послала Бену воздушный поцелуй, бросила внимательный взгляд на Джубала и вышла. Джубал проводил ее глазами, любуясь гордо развевающейся гривой ее черных как ночь волос. Только тогда, когда женщина вышла, он сообразил, что она была облачена лишь в свою поистине королевскую красоту… Вот тогда-то он понял, что она отнюдь не первая из его братьев по воде, которые ходят обнаженными. Бен заметил его взгляд.

— Это Рут, — сказал он. — Новая верховная жрица. Они с мужем ездили на Восточное побережье, думаю, чтобы выбрать место для нового храма. Рад, что они вернулись. Похоже, вся наша семья скоро соберется вместе.

— Какие дивные волосы! Жаль, что она тут же ушла.

— Почему же вы ее не остановили?

— Э-э-э…

— Рут, конечно, пришла специально, чтобы посмотреть на вас, — они же только что приехали. Разве вы не заметили, что все стараются беспокоить вас как можно меньше?

— Гм… заметил.

Еще направляясь сюда, Джубал решил не допускать излишней фамильярности, но оказалось, что он боялся оступиться там, где ступенек вовсе не было. К нему относились в высшей степени гостеприимно, но это отношение скорее напоминало спокойную вежливость кошки, нежели бурное дружелюбие собаки.

— Всех ужасно взволновало ваше появление здесь, и все рады вас видеть… но они благоговеют и не смеют подойти.

— Передо мной благоговеют?!

— Ох, я рассказывал вам прошлым летом… Вы здесь нечто вроде мифа, не вполне реальны и кажетесь гигантом. Майк говорил, что вы единственный человек, который может грокк во всей полноте без знания марсианского языка. Многие из них думают, что вы можете читать в умах так же легко, как Майк.

— Что за чушь! Надеюсь, вы их разуверили?

— А кто я такой, чтобы разрушать мифы? Если вы и умеете читать мысли, то все равно не признаетесь. Они немного побаиваются вас — говорят, будто вы поедаете за каждым завтраком ребенка, а когда возвышаете голос, — земля содрогается. Каждый из них был бы счастлив, если бы вы обратили на него внимание… но сами подойти не смеют. Они знают, что даже Майк вытягивается в струнку, когда вы говорите.

Джубал отверг это предположение одним, но весьма крепким глаголом.

— Разумеется, — согласился Бен, — у Майка есть свои слабости. Я же говорил вам, что он всего лишь человек. А вы — наш святой покровитель, и тут уж ничего не поделаешь.

— Пусть… А вон входит кто-то, кого я знаю… Джилл, Джилл, иди сюда, дорогая.

Женщина, помешкав, обернулась.

— Я — Дон. Но все равно, спасибо вам. — Она подошла, и Джубал подумал, что сейчас она начнет целоваться. Вместо этого Дон опустилась на колени, взяла его руку и поцеловала ее. — Отец Джубал! Мы рады вам и готовы пить вашу мудрость!

Джубал вырвал руку.

— О! Ради бога, дитя! Встань и сядь вот здесь рядом. Разделим воду.

— Да, отец Джубал.

— Зови меня просто Джубал. И скажи всем, что мне не нравится, когда со мной обращаются, как с прокаженным. Надеюсь, я тут нахожусь в лоне своей семьи, не правда ли?

— Да… Джубал.

— И потому я хочу, чтобы все звали меня просто Джубалом и обращались со мной как с братом по воде — не больше и не меньше. Каждого, кто наберется нахальства и проявит ко мне почтение, я оставлю после уроков в классе. Ты — грокк?

— Да, Джубал, — согласилась она. — Я им так и сказала.

— Как?

— Дон хочет сказать, — вмешался Бен, — как я думаю, что она сообщила Патти, а та передает это остальным — тем, кто умеет слушать внутренним слухом. А они, в свою очередь, расскажут о вашем пожелании всем, кто пока «глуховат», вроде меня.

— Да, — кивнула Дон, — все верно, кроме того, что говорила я с Джилл, так как Патти вышла в город за чем-то, что понадобилось Майку. Джубал, вы смотрели передачи стерео? Там очень интересные новости.

— Что? Нет, не смотрел.

— Ты имеешь в виду разгром тюрьмы, Дон?

— Да, Бен.

— Мы этого еще не обсуждали. Джубал, Майк не просто взломал тюрьму и явился домой; он для забавы сотворил несколько чудес. Не оставил в окружной тюрьме ни одной двери, ни одной решетки, сделал то же самое с тюрьмой штата, которая находится неподалеку. И разоружил всю полицию. Проделал он это частично, чтоб не скучали, но главным образом потому, что Майку ненавистна сама мысль о лишении человека свободы по каким бы то ни было причинам. Он грокк, что это большая скверна.

— Что ж, все верно, — согласился Джубал, — Майк — человек мягкий. Ему больно, когда он видит человека за решеткой. Я с ним совершенно согласен.

Бен покачал головой.

— Майк вовсе не мягок, Джубал. Убить человека для него сущий пустяк. Но он стихийный анархист и считает, что запереть человека в тюрьму — большое зло. Свобода личности — и в то же время полная ответственность за поведение этой личности.рТы есть бог.

— В Чем вы видите противоречие, сэр? Убить человека иногда необходимо. А тюремное заключение — преступление против самой его сущности. Между прочим, и вашей в том числе.

Бен посмотрел на него.

— Майк прав, вы грокк во всей полноте так же, как и он сам. Я же нет… Впрочем, я пока только учусь. — Помолчав, он добавил: — Как они к этому отнеслись, Дон?

Она тихонько хихикнула.

— Точно как осы, когда им в гнездо сунут палку. Мэр просто пеной исходит. Он потребовал помощи от штата и от Федерации и получил ее. Мы видели, как приземляются машины с войсками. Но как только солдаты вылезают, Майк тут же с ними разделывается — исчезает не только оружие, но даже сапоги, а когда в машинах никого не остается, пропадают и они.

— Я грокк, — сказал Бен, — что Майк останется в трансе, пока они не прекратят свои попытки. Чтобы справиться с таким множеством деталей, нужна бездна времени.

Дон помолчала.

— Не думаю, Бен. Это мне бы понадобилось отключаться надолго, чтобы справиться даже с частью того, с чем имеет дело Майк. Однако я грокк, что Майк может решить эту задачу даже если б он катался на велосипеде, к тому же стоя в седле на голове.

— Ну… откуда мне знать, я ведь пока способен только делать куличики из песка. — Бен встал. — Иногда у меня от всех вас, чудодеев, голова кругом идет, деточка. Пойду лучше «ящик» посмотрю. — Он задержался, чтобы поцеловать Дон. — Займись-ка папочкой Джубалом. Он любит маленьких девочек. — Какстон вышел, за его спиной сама собой поднялась пачка сигарет и, догнав Бена, влезла ему в карман.

— Это ты сделала, — спросил Джубал, — или сам Бен?

— Бен… Вечно он забывает свои сигареты. Они гоняются за ним по всему Гнезду.

— Хм… Ничего себе куличики!

— Бен продвигается куда быстрее, чем говорит. Он очень святой человек.

— М-да! Дон, ты ведь та самая Дон Ардент, с которой я познакомился в храме Фостера, не так ли?

— О! Вы меня запомнили?! — Она выглядела так, будто ей подарили пригоршню карамелек.

— Еще бы! Но ты изменилась. Ты стала еще прекраснее.

— Это и в самом деле так, — ответила она просто. — Вы приняли меня за Джилл. Она тоже стала куда восхитительнее.

— А где моя дорогая девочка? Я думал, что увижу ее сразу же по приезде.

— Она работает. — Дон помолчала. — Но я ей передам ваши слова, и она сейчас придет. — Она опять помолчала. — Только мне придется заменить ее… с вашего позволения.

— Беги, дитя.

Она встала как раз в тот момент, когда появился доктор Махмуд и уселся на ее стул.

Джубал посмотрел на него с кислой усмешкой.

— Могли бы сделать мне одолжение и сообщить, что прибыли в наши Палестины, вместо того чтобы ставить меня в положение, когда я о собственной крестнице должен узнавать от какой-то змеи.

— О Джубал, вы так дьявольски всегда спешите.

— Сэр, когда кто-то… — Джубал не окончил фразу: чьи-то руки закрыли ему глаза. Нежный голос сказал:

— Догадайтесь, кто?

— Вельзевул?

— Попробуйте еще раз.

— Леди Макбет?

— Уже теплее. Еще одна попытка, или вам крышка.

— Джилл, прекрати, иди сюда и сядь рядышком.

— Да, отец.

Она повиновалась.

— И перестань звать меня отцом на людях. Оставь это для дома. Сэр, я начал говорить, что, когда кто-то достигает моих лет, он должен непременно поторапливаться. Каждый новый рассвет становится драгоценнее жемчуга… поскольку заката может и не быть.

Махмуд улыбнулся:

— Джубал, вы, кажется, считаете, что если ваши старые суставы перестанут скрипеть, то Земля прекратит свое вращение?

— Безусловно, сэр. С моей точки зрения, именно так и произойдет.

К ним тихонько присоединилась Мириам и села по другую руку Джубала. Он обнял ее.

— В таких обстоятельствах, сами понимаете, не так уже важно лицезрение вашей страшенной физиономии или даже несколько более приятного личика моей бывшей секретарши.

— Босс, — шепнула Мириам, — вы что — напрашиваетесь на пинок в брюхо? Я, как известно, исключительная красавица. Я слышала это от самых высоких авторитетов.

— Помолчи… Другое дело мои крестные дочери. Из-за того что вы не удосужились прислать мне хотя бы открытку, я мог не увидеть Фатиму-Мишель. В этом случае мне пришлось бы возвращаться с того света, чтобы преследовать вас обоих.

— А в этом случае, — указала Мириам, — вы могли бы заодно насладиться зрелищем Микки, втирающей себе в волосы тертую морковь. Вид, повергающий в отчаяние…

— Я говорил в метафорическом смысле.

— А я — нет. Жутко неряшлива, когда ест.

— А почему, — тихо спросила Джилл, — вы говорите метафорически, босс?

— Потому что «призрак» — концепция, которой я не пользуюсь ни в каком другом смысле, кроме метафорического.

— И тем не менее в это понятие заложено нечто большее, — настаивала Джилл.

— Э-э-э… возможно. Но я предпочитаю встретиться с маленькими девочками во плоти, включая и собственную.

— Именно об этом я и говорю, Джубал. Майк грокк вас. Он говорит, что у вас впереди еще много лет.

Джубал покачал головой.

— Я уже давно установил себе предел в виде трехзначной цифры.

— А что за цифра? — невинным тоном спросила Мириам. — Та, что была у Мафусаила (Согласно Библии, Мафусаил прожил девятьсот шестьдесят девять лет)?

Джубал тряхнул ее за плечо.

— Твои шутки выходят за грань приличия!

— А Стинки утверждает, что неприличная женщина — это благо, нужно лишь, чтоб ее не было слышно.

— Твой муж прав. В тот день, когда мой календарь на часах впервые покажет трехзначную цифру, я расстанусь с бренной оболочкой либо марсианскими, либо собственными грубыми методами. Этого вы лишить меня не сможете. Право игрока на выход из игры — одно из самых справедливых правил.

— Я грокк, вы говорите верно, Джубал, — медленно произнесла Джилл, — что это лучшее правило в игре, но только не рассчитывайте, что время для него наступит скоро. До познания во всей полноте еще далеко. Не прошло и недели, как Элли составила ваш гороскоп.

— Гороскоп? Господи Боже мой! И кто такая Элли? Как она посмела? Будь я проклят, если не пошлю ее куда подальше!

— Боюсь, ничего у вас не получится, Джубал, — вмешался Махмуд, — поскольку она участвует в работе над нашим словарем. Что же касается того, кто она такая, так это мадам Александра Весант..

Джубал страшно развеселился.

— Бекки? И она тоже попала в этот сумасшедший дом?

— Да, Бекки. Мы зовем ее Элли, так как у нас уже есть одна Бекки. И не надо издеваться над ее гороскопами, Джубал. Она — ясновидящая.

— Что за белиберда, Станки! Астрология — чушь собачья, и вам это прекрасно известно.

— Разумеется. Это знает и сама Элли. А большинство астрологов — бездарное жулье. Тем не менее Элли занимается ею еще прилежнее, чем раньше, используя марсианскую математику и марсианскую астрономию, которая куда точнее и полнее нашей. Это ее способ, чтобы грокк. Разные могут быть способы — лужица воды, хрустальный шар, внутренности цыпленка. Средства ничего не значат. Майк посоветовал ей продолжать пользоваться теми же символами, что и раньше. Главное-то в том, что она видит.

— Какого черта вы под этим подразумеваете, Стинки?

— Способность грокк о Вселенной больше, чем о ее крохотном кусочке вокруг нас. Майк обладает ею благодаря годам обучения на Марсе, Элли — почти необученный самородок. То, что она пользуется столь бессмысленным орудием, как астрология, значения не имеет. Четки ведь сами по себе тоже лишены смысла — я имею в виду четки мусульман и ни в коей мере не критикую наших конкурентов. — Махмуд полез в карман, достал оттуда четки и принялся их перебирать. — Считают же, что во время игры в покер иногда полезно повернуть на себе шляпу задом наперед. Частенько это помогает, что отнюдь не доказывает, что шляпы обладают волшебными свойствами.

Джубал бросил беглый взгляд на мусульманское изобретение и решился задать давно интересовавший его вопрос:

— А вы разве все еще правоверный? Я-то полагал, что вы за это время полностью перекантовались на церковь Майка.

Махмуд отложил четки.

— Я принадлежу к обеим церквам.

— Как? Стинки, так они же несовместимы!

— Только в том случае, если судишь поверхностно. Лучше сказать, что Марьям приняла мою религию, а я — ее. Джубал, брат мой по воде, я все еще раб божий, полностью покорный его воле… и тем не менее я говорю: «Ты есть бог, я есть бог, все, кто грокк, — Бог». Пророк никогда не внушал нам, что он последний из пророков, и никогда не утверждал, будто ему удалось высказать все, что должно быть сказано. Покорность воле божией вовсе не означает превращения в робота, не способного на выбор, а потому не способного и на грех. Покорность может включать и включает полную ответственность за то, как я или каждый из нас формирует Вселенную. Она наша, и в наших силах превратить ее в рай небесный… а может быть, загадить и даже уничтожить. — Он улыбнулся. — «Для Бога все возможно» — я разрешу себе заимствовать это изречение с поправкой: кроме одного — Бог не в  остоянии уйти от себя самого, он не может отречься от собственной полноты ответственности, он всегда должен быть покорен собственной воле. Ислам вечен… Он не может переложить всю ношу на другого. Она принадлежит ему… мне… вам… Майку…

Джубал тяжело вздохнул.

— Стинки, теология у меня всегда вызывает мерихлюндию. Где Бекки? Я не виделся с ней лет двадцать с хвостиком. В общем, очень долго.

— Вы обязательно увидите ее, но сейчас она занята — диктует. Сейчас я вам попробую объяснить все. Ежедневно я провожу какое-то время в тесном мысленном контакте с Майком — это всего несколько секунд, но ощущаются они как восьмичасовой рабочий день. Затем я тут же надиктовываю все, что он в меня «влил» за это время, на магнитную ленту. С этих лент другие люди, хорошо знающие марсианскую фонетику, делают рукописный текст. После этого Марьям перепечатывает рукопись, используя специальный принтер. Этот окончательный материал Майк и я — лучше бы Майк, но у него мало времени, — выправляем от руки.

Но теперь Майк громе, что лучше бы отправить Марьям и меня куда-нибудь, чтобы мы не торопясь закончили эту работу. Вернее сказать, он грокк, что мы сами вскоре грокк такую необходимость. Поэтому Майк взял на себя работу по подготовке пленок, которых нам хватит на много месяцев или даже лет работы. Кроме того, у нас есть кипы лекций Майка на марсианском языке, которые надо будет расшифровать, когда закончится работа над словарем.

Думаю, что нам с Марьям придется уехать очень скоро, так как Майк, несмотря на занятость, в корне изменил обычный порядок работы. Здесь восемь спален, оборудованных магнитофонами. Все, кто умеет работать: Патти, Джилл, Марьям, я, ваша подружка Элли и еще кое-кто — по очереди дежурят в этих комнатах. Майк погружает нас в транс и диктует — дефиниции, идиомы, понятия, и все это за мгновения, которые нами ощущаются как часы… Затем мы немедленно начинаем надиктовывать все, что он в нас «вложил», пока еще свежа наша память. Такое не каждому по плечу. Дело трудное — необходимо хорошее произношение, а главное — умение, находясь в трансе, слиться с другими, а затем быстро выдать результаты. Сэм, например, обладает всеми нужными качествами, но у него такой акцент! Не знаю как, но он умудряется говорить по-марсиански с акцентом жителя Бронкса (Район Нью-Йорка с многочисленным еврейским населением.). Так что его привлечь к работе никак нельзя: будут бесконечные ошибки. Так вот Элли сейчас этим и занята — диктует. Она наполовину погружена в транс, и, если ее прервать, она все забудет, что успела надиктовать.

— Я грокк, — согласился Джубал, — хотя мысль о Бекки Вейси, как о специалисте по марсианскому языку, меня потрясает… Правда, в свое время она была одной из лучших чтецов мыслей в шоу-бизнесе. Она читала вслух такие вещи, что дураки зрители со страха чуть не писали в штаны. Стинки, если вы уезжаете в поисках мира и тишины, почему бы не отправиться к нам? В новом крыле места сколько угодно.

— Что ж, может быть. Ожидание покажет.

— Любимый, — серьезно сказала Мириам, — такое решение мне больше всего по душе, раз уж Майк выталкивает нас из Гнезда.

— Раз уж мы грокк необходимость отъезда из Гнезда!

— Это одно и то же.

— Ты говоришь верно, дорогая. Слушай, а когда здесь едят? Мне как-то отнюдь не по-марсиански хочется лопать. В прежнем Гнезде обслуживание было лучше.

— Ну нельзя же ожидать, чтобы Патти работала над твоим проклятым словарем, следила, чтобы вам всем было уютко, была бы у Майка на побегушках, да еще подавала на стол еду, как только ты проголодаешься, мой дорогой. Джубал, никогда Стинки не бывать священником — он раб своего желудка.

— Что ж, я тоже.

— А вы, девочки, могли бы помочь Патти, — добавил Махмуд.

— Намек поняла. Ты же знаешь, мы помогаем, делаем все, что она позволит, да и Тони не каждого пустит на кухню. — Она встала. — Пойдем, Джубал, посмотрим, что там готовится. Тони будет польщен, если вы посетите его владения.

Джубал отправился с ней, познакомился с Тони, который хмурился, пока не увидел, кто пришел с Мириам, а затем, сияя гордой улыбкой, стал хвастаться своим хозяйством, сочетая это с инвективами против мерзавцев, разрушивших его кухню в Гнезде. Все это время ложка сама собой помешивала соус для спагетти.

Чуть позже Джубал еле отбился от чести сесть во главе длинного стола и занял место среди прочих. На нижнем конце стола расположилась Патти, а на верхнем место пустовало, хотя у Джубала все время было ощущение, которое он с трудом отгонял, что там сидит «Человек с Марса» и что все, кроме Джубала, его прекрасно видят.

Прямо против Джубала сидел доктор Нельсон.

Джубал подумал, что он гораздо больше удивился бы, если б доктора Нельсона тут не оказалось. Он кивнул ему и сказал:

— Привет, Свен!

— Привет, док. Разделим воду?

— Да не испытаешь ты жажды. А вы тут кем работаете? Главным хирургом?

Нельсон покачал головой:

— Учусь медицине.

— Вот как? И чему же научились?

— Только тому, что медицина не нужна.

— Спросили бы меня, я бы вам давно это сказал. А где Ван?

— Приедет вечером или завтра утром. Корабль приземлился сегодня.

— Он сюда частенько наведывается? — спросил Джубал.

— Он тут студент-заочник. Слишком много времени проводит в полетах.

— Приятно будет с ним повидаться. Мы уж год как не встречались.

Джубал заговорил с мужчиной, сидевшим справа от него, тогда как Нельсон завязал разговор с Доркас — своей соседкой слева. Джубал ощутил то же самое напряженное ожидание, что и раньше, только сейчас оно стало гораздо сильнее. Казалось, идет обычная нормальная семейная трапеза — тихая и спокойная, ничего особенного Джубал обнаружить не мог. Раз кто-то пустил по кругу стакан с водой. Когда он достиг Джубала, тот сделал глоток и передал стакан соседке слева — у нее были круглые глаза, и она испытывала такое благоговение перед ним, что не решалась даже заговорить. Джубал сказал ей:

— Приношу тебе воду.

Ей с трудом удалось выжать из себя:

— Благодарю за воду, отец… Джубал… — И это было все, чего он смог от нее добиться.

Когда стакан обошел всех и добрался до пустого места в начале стола, в нем еще оставалось воды на полдюйма. Стакан сам собой поднялся в воздух, наклонился, вода исчезла, а стакан опустился на скатерть. Джубал почему-то решил, что он участвует в церемонии Разделения Воды в Сокровенном Храме… возможно даже, что она давалась в его честь… хотя вовсе не походила на ту вакхическую оргию, которая, как он полагал, сопутствует подобному ритуалу. Может, это потому, что они находятся в непривычной обстановке? Или он сам вкладывал в не совсем понятные ему события тот смысл, который рождал его собственный мозг?

А может быть, они нарочно придали церемонии другую тональность из уважения к нему? Такая мысль казалась вполне вероятной, но она почему-то рассердила его. Он убеждал себя в том, что рад, что ему не придется отказываться от предложений, которые все равно пришлось бы отклонить, — возможно, он отклонил бы их в любом возрасте — уж такой у него вкус!

И в то же время, черт побери… «ни в коем случае не заводите разговора о коньках… бабушка стала так стара и . хрупка, что это было бы просто невежливо. Хильда, а ты как бы случайно упомяни домино — бабушка обожает играть в домино. А кататься на коньках мы пойдем как-нибудь в другой раз. Хорошо, детки?»

Даже сама мысль о чем-то подобном была Джубалу отвратительна. Он, пожалуй, все же предпочел бы коньки, даже рискуя переломать себе все суставы!

Он постарался отогнать эти размышления, прибегнув к помощи мужчины, сидевшего справа. Его звали, как выяснил Джубал, Сэм.

— Ситуация достаточно ясна. — Сэм говорил очень уверенно. — Птенец неизбежно должен проклюнуться. Теперь пришла пора нам всем разлететься по свету. Конечно, неприятностей будет полно, ибо никакое общество не может позволить, чтоб его устоям бросали вызов. А мы бросаем вызов всему, начиная от неприкосновенности частной собственности и кончая нерушимостью брачных уз.

— Собственность тоже?

— Праву собственности в том виде, в котором оно существует сейчас. Пока что Майк вызвал ненависть только со стороны игорной мафии. А что получится, когда появятся тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч людей, для которых банковские сейфы не помеха и которых лишь самодисциплина удерживает от того, чтобы взять все, что им заблагорассудится? Разумеется, она куда крепче, нежели юридические рогатки, но ни одному банкиру этого не понять, пока он сам не пройдет тернистый путь самопознания… а тогда он уже не захочет быть банкиром. А что случится с биржей, если посвященные смогут предсказывать изменения курса акций?

— А вы это можете?

Сэм покачал головой.

— Мне это неинтересно. А вот Саул — вон тот здоровенный еврей, мой двоюродный брат, — он пытается грокк это дело вместе с Элли. Майк велел быть очень осторожными и не допускать больших выигрышей, поэтому они используют более десятка подставных счетов; впрочем, любой из посвященных может делать огромные деньги на чем хотите — на торговле недвижимостью, на акциях, на бегах, на азартных играх, на чем угодно, если игра будет вестись против обыкновенных людей. Нет, ни деньги, ни частная собственность не исчезнут; Майк считает, что обе эти концепции полезны, но они будут вывернуты наизнанку, и людям придется обучаться новым правилам (а как это тяжело, мы знаем на собственной шкуре), или они разорятся и превратятся в деклассированных. Что произойдет с «Лунар Энтерпрайз», когда главным средством сообщения между Землей и Луна-Сити станет телепортация?

— Ну и что мне делать — покупать их акции или спустить их?

— Спросите об этом Саула. Может быть, он захочет использовать нынешнюю корпорацию, а может, решит довести ее до банкротства. А может, оставит ее еще лет на сто-двести в полной неприкосновенности. Но ведь то же самое относится и ко всем видам занятий. Как будет учитель справляться с ребенком, если тот знает побольше, чем он? Что станет с врачами, если все люди будут здоровы? Что произойдет с текстильной и швейной промышленностями, если одежда станет ненужной, а интерес женщин к нарядам резко упадет (по-видимому, полностью он никогда не исчезнет), если всем будет наплевать — вышел он на улицу с голой задницей или нет? Что станет с «проблемой фермерского хозяйства», если сорнякам можно будет просто приказать не расти, а продовольственные культуры будут убираться без помощи «Интернейшнл Харвестер»? Да назовите любую профессию, и окажется, что новое учение изменит ее до неузнаваемости. Возьмите хотя бы перемену, которая потрясет как институт брака в его нынешней форме, так и часаную собственность. Джубал, вы знаете, сколько ежегодно тратится в нашей стране на лекарства и приспособления, чтобы решить мальтузианскую проблему?

— Немного представляю, Сэм. Почти миллиард долларов на противозачаточные пилюли… и не меньше половины этой суммы на никуда не годные патентованные приспособления.

— Ах, да — вы же медик.

— В очень отдаленном прошлом.

— Так что случится с этой отраслью, да и визгом моралистов, если женщина сможет зачать ребенка только по собственному глубоко осознанному желанию, если она будет избавлена от всяких заболеваний, если ее будет заботить лишь мнение людей, придерживающихся тех же взглядов… если вся ее ориентация изменится настолько, что в половом акте она будет ценить лишь страсть и наслаждение, не снившееся и Клеопатре?.. А любой мужчина, который попробует ее изнасиловать, умрет, если она грокк, так быстро, что даже не успеет понять, что с ним стряслось? Если женщины будут освобождены от страха и чувства вины и в то же время будут неуязвимы? Да в конце концов фармацевтическая промышленность — мелочь, но то же самое будет с другими отраслями промышленности, с законами, институтами, вкусами и прочей чупухой, которым вообще предстоит сойти со сцены.

— Я не грокк это во всей полноте, — сознался Джубал. — Тем более что это касается вопросов, которые мне лично малоинтересны.

— Один лишь институт не пострадает — институт брака.

— Вот как?!

— Именно так. Он будет очищен, укреплен и станет терпимым. Терпимым? Восхитительным! Видите ли вон ту девчонку с гривой черных волос?

— Да. Я еще раньше был буквально сражен их красотой.

— Она знает, что они изумительны, и отрастила их фута на полтора с тех пор, как мы присоединились к церкви. Это моя жена. Еще год назад мы с ней жили как кошка с собакой. Она ревновала… а я почти не замечал ее. Мне с ней было чертовски скучно. Черт побери, мы с ней надоели друг другу до смерти, и от развода нас удерживали только дети — они, да еще ее собственнический инстинкт. Я знал, что без скандала она меня не отпустит… да и у меня возраст был уже не тот, чтобы попытаться создать новую семью. Ну я и прихватывал кое-что на стороне, у профессоров хватает соблазнов, правда, возможностей удовлетворить их без риска — поменьше. Так что у Рут были основания затаить против меня обиду. А чаще и не таить, а выражать ее весьма громко. А потом мы вступили в Церковь! — Сэм широко и радостно улыбнулся. — И я влюбился в свою собственную жену. Любовница номер один!

Сэм разговаривал только с Джубалом, его слова заглушал гул чужих голосов. Жена Сэма сидела далеко на нижнем конце стола. Она взглянула на них и громко сказала:

— Это преувеличение, Джубал, я иду лишь под номером шесть.

Муж тут же откликнулся:

— А ну-ка, красотка, перестань копаться в моем уме! У нас тут мужской разговор. Лучше удели побольше внимания Ларри. — И он кинул в нее булочкой.

Она остановила булочку в воздухе и вернула ее обратно.

— Ларри получает от меня ровно столько внимания, сколько хочет… Впрочем, не исключено, что ближе к вечеру он захочет большего… Джубал, этот мужлан не дал мне закончить. Быть на шестом месте — прекрасно! Дело в том, что, когда мы примкнули к Церкви, в его списке моего имени не было вообще. Вряд ли за последние двадцать лет я хоть раз поднималась у Сэма до шестого номера.

— Дело в том, — спокойно продолжал Сэм, — что мы с ней теперь партнеры в гораздо большей степени, чем были когда-то, а добились этого благодаря процессу обучения, достигающего вершины в ритуале Разделения Воды и в сближении с теми, кто прошел этот путь раньше. Внутри группы существует несколько партнерств, обычно состоящих из законных супружеских пар. Иногда так не получается… но если не получается, то развод происходит без душевных терзаний, и после него остаются более теплые и лучшие отношения между членами разведенной пары, чем те, что существовали ранее — в постели или вне ее. Потерь никаких — кругом чистый выигрыш. Черт возьми, пары создаются не только из мужчин и женщин. Возьмем, к примеру, Джилл и Дон — они работают вместе, как парочка акробатов.

— Хм… а я думал, что они обе — жены Майка.

— Не в большей степени, чем мои или других мужчин и чем являются для Майка остальные женщины. Все усилия Майка направлены сейчас на то, чтобы сделать как можно больше, а не на то, чтобы делить себя с остальными. — Помолчав, Сэм добавил: — Но если говорить о женах Майка, то ближе всех к этому понятию подходит Патти, хотя она так занята, что их отношения скорее духовные, чем физические. Майку и Патти обычно не хватает времени, когда дело доходит до выбивания пыли из матрацев.

Патти сидела от них еще дальше, чем Рут. Она посмотрела на них и сказала:

— Сэм, милый, я не считаю, что у меня не хватает времени.

— Каково? — с горечью воскликнул Сэм. — Единственно, чем плоха Церковь, так это тем, что у человека тут просто не существует никакой личной жизни!

Это заявление вызвало со стороны братьев женского пола шквал мелких предметов, полетевших в сторону Сэма. Сэм возвращал их обратно, даже не шевельнув пальцем… пока, наконец, тарелка, полная сочных спагетти, не залепила ему все лицо. Брошена она была, как заметил Джубал, Доркас.

Какое-то мгновение Сэм выглядел как жертва автомобильной катастрофы. Затем лицо его внезапно очистилось — исчезли даже капли соуса, запятнавшие рубашку Джубала.

— Не давай ей больше спагетти, Тони. Она выкинула свою порцию, пусть теперь походит голодная.

— Да на кухне этих спагетти уйма, — ответил Тони. — Сэм, а тебе они куда как к лицу. И соус хорош, верно?

Тарелка Доркас поднялась, слетала в кухню и вернулась полной.

— Соус отличный, — согласился Сэм, — я попробовал то, что попало мне в рот. Это какой? Или я не должен интересоваться?

— Мелкорубленный полицейский, — ответил Тони. Никто не расхохотался. Джубал подумал — а шутка ли это? Потом вспомнил, что его братья часто улыбаются, но очень редко хохочут, а кроме того, разве из полисмена не может получиться вкусное блюдо? Но вряд ли это «длинная свинья», тогда в соусе должен быть привкус свинины. А в этом явно чувствовалась говядина. Он сменил тему разговора:

— Больше всего в этой религии мне нравится то…

— В религии? — переспросил Сэм.

— Ну пусть будет «Церковь».

— Да, — согласился Сэм, — она выполняет функции церкви-, а ее квазитеология в какой-то степени соответствует некоторым религиям. Я перебил вас потому, что в свое время был несгибаемым атеистом, а сейчас я — жрец высокого ранга и, честно говоря, не знаю, кто же я такой в действительности.

— Мне показалось, вы назвали себя евреем?

— Да еще ведущим происхождение от нескольких поколений раввинов. Вот потому-то я и стал атеистом. А теперь — вы только поглядите на меня! Впрочем, Саул и моя жена Рут в религиозном смысле остались иудеями — можете сами поговорить об этом с Саулом, и вы увидите, что это ровным счетом ничего не значит. Рут — как только она преодолела первые трудные барьеры, начала продвигаться куда быстрее меня; она стала жрицей задолго до того, как я стал жрецом. Впрочем, она, знаете ли, очень духовная личность, а думает своими половыми железами. Мне-то все достается куда труднее — я ведь привык работать тем, что у меня здесь — между ушами.

— Учение… — продолжал Джубал. — Именно это мне здесь по душе. Вера, в которой я был воспитан, не требовала ни от кого даже подобия каких-то знаний. Давай, кайся, и ты будешь спасен и наверняка найдешь прибежище в любящих объятиях Иисуса. Человек может быть глуп так, что даже овец своих сосчитать не умеет… но он, так сказать, априорно считается божьим избранником, и ему гарантировано вечное блаженство, ибо он «обращен». Он мог даже Библию в руках не держать, не говоря уже о чем- то другом… Ваша же Церковь, как я грокк, не приемлет одного словесного обращения.

— Вы грокк верно.

— Человек должен начать с желания учиться и следовать по пути долгого и тяжелого обучения. Я грокк — это полезно.

— Более чем полезно, — согласился Сэм, — это просто необходимо. Наши понятия не могут быть усвоены без знания языка, а учение, приводящее к такому вот рогу изобилия всяких благ, — начиная с того, как жить без драк, до того, как удовлетворить свою жену, вытекает из концептуальной логики… из понимания, кто ты есть, поему ты здесь, как работает твой организм… и поведения, сообразного с этими знаниями.

Счастье функционирует в зависимости от того, как организовано функционирование самого существа… На английском это чистая тавтология, пустое место. На марсианском же — целый набор эффективно действующих инструкций. Я вам говорил, что, когда я присоединился к Церкви, у меня был рак?

— Что? Нет, не говорили.

— Да я сам об этом не знал. Майк грокк это, послал меня на рентген и все такое прочее, с тем чтобы я уверился. Потом мы принялись за дело. Лечение верой. В результате произошло чудо. Клиника назвала это «спонтанной ремиссией», что, как я грокк, означает полное выздоровление.

Джубал кивнул.

— Такой профессиональный сленг. Иногда рак проходит и сам, но почему, мы не знаем.

— А вот я знаю почему. К тому времени я уже научился управлять своим телом. С помощью Майка я залечил все повреждения, нанесенные мне болезнью. Теперь я мог бы сделать это и без помощи. Хотите посмотреть, как я остановлю работу сердца?

— Спасибо, я уже наблюдал, как это делает Майк. Мой уважаемый коллега, вон тот — брюзга Нельсон — не торчал бы тут сейчас, если бы все это было просто «исцелением верой». Разумеется, тут имеет место волевое управление работой организма. Я грокк.

— Извините… Мы знаем, что вы грокк все.

— Ммм… Не могу же я считать Майка обманщиком, если он не обманывает. Хотя в данном случае мальчик меня явно переоценивает.

Сэм покачал головой.

— Мы с вами разговаривали в течение всего обеда. Я хотел проверить сам, не принимая в расчет мнение Майка. Вы грокк. Не могу даже представить, до каких высот вы могли бы дойти, знай вы язык.

— Ни до каких. Я старик и мало чем могу быть полезен.

— Я придерживаюсь иного мнения. Всем другим Первопризванным пришлось браться за язык, чтобы достичь настоящего прогресса. Даже те трое, что живут с вами, должны были пройти интенсивную тренировку и пробыть в трансе значительную часть времени, проведенного ими в Гнезде при редких наездах к нам. Все, кроме вас… вам это не нужно… разве что вам захочется вытирать с лица спагетти, не прибегая к полотенцу, что, как я грокк, вас не так уж интересует.

— Мне вполне достаточно наблюдать это со стороны.

Большинство обедавших уже вышли из-за стола, не соблюдая особых церемоний. Подошла Рут и остановилась возле них.

— Вы что — собрались провести здесь всю ночь? Или нам убрать вас вместе с тарелками?

— Вот так меня и клюют всю дорогу. Пойдем, Джубал. — Сэм задержался, чтобы поцеловать жену.

Они на минуту остановились в комнате со стереовизором.

— Есть новости? — спросил Сэм.

— Окружной прокурор, — ответил кто-то, — ораторствовал насчет того, что все нынешние беспорядки произошли по нашей вине… И ни одним словом не обмолвился, что ему ровно ничего не известно, как эти чудеса произошли на самом деле.

— Вот бедняга. Похож на собаку, которая вцепилась в чью-то деревянную ногу, а теперь удивляется, почему это у нее болят зубы.

Они с Джубалом отыскали себе комнату, где было потише.

— Я уже говорил, что этих неприятностей следовало ожидать и что положение будет ухудшаться до тех пор, пока нам не удастся завоевать какую-то часть общественного мнения и к нам не начнут относиться терпимее. Майк не расположен торопиться. Мы прикроем Церковь Всех Миров, впрочем, она и в самом деле уже ликвидирована. Теперь мы переедем и откроем Конгрегацию Единой Веры, и нам снова дадут под зад. Тогда мы воздвигнем еще где-нибудь Храм Великой Пирамиды, и в результате к нам повалят валом жирные и глупые бабы, часть которых кончит тем, что станут стройными и умными; затем, когда медицинская ассоциация, владельцы местных баров, газетчики и politicos (Политиканы (исп.)) примутся хватать нас за пятки, тогда мы откроем Братство Баптистов где-нибудь в новом месте. И каждый раз у нас будет создаваться крепкое ядро обученных, которым уже никто не может причинить вред. Майк начал всего лишь два года назад, еще не будучи уверен в себе самом и с помощью только трех необученных жриц. А теперь у нас есть крепкое Гнездо плюс «продвинувшиеся» пилигримы, с которыми мы свяжемся немного позже. И когда-нибудь мы станем так сильны, что преследовать нас не сможет уже никто.

— Да, — пробурчал Джубал, — Иисус неплохо всколыхнул это болото, имея всего лишь двенадцать учеников.

Сэм радостно ухмыльнулся.

— Еврейский парень! Спасибо, что напомнили о нем. Он, пожалуй, один из немногих моих соплеменников, кто добился огромного успеха, о чем мы все помним, хотя большинство и не любит говорить на эту тему. Он — еврейский мальчик, который творил добро, и я им горжусь. Прошу заметить, что он тоже не ставил себе целью, чтобы все было обязательно готово к следующей среде. Он создал солидную организацию и дал ей импульс для роста. Майк тоже терпелив. Терпение — часть его учения, причем в такой степени, что уже перестало быть просто терпением. Оно срабатывает автоматически. Нам не приходится заставлять себя.

— Очень полезная черта — в любых ситуациях.

— Это не черта. Так проявляется само учение. Джубал, я грокк — вы устали. Хотите, я сниму вашу усталость? Или предпочитаете лечь спать? Если нет, то наши братья будут счастливы болтать с вами хоть всю ночь. Мы, как вы знаете, спим мало.

Джубал зевнул.

— Я предпочитаю хорошую горячую ванну, а потом часиков восемь крепкого сна. Увижусь с нашими братьями завтра… и в следующие дни.

— Их будет много — этих дней, — согласился Сэм. Джубал нашел свою комнату, прилегавшую к комнате

Патти, которая наполнила ванну, застелила постель, не прикоснувшись к ней руками, поставила у постели все нужное для приготовления коктейля, смешала стаканчик и отнесла его на полочку у ванны. Джубал не торопил ее — она пришла разодетая лишь в свои картинки. Ему был хорошо известен синдром, который влечет за собой татуировка всего тела, а потому был уверен, что если он не попросит разрешения ее внимательно рассмотреть, то Пат на него обидится.

Он отнюдь не испытывал того смущения, которое испытал Бен в аналогичной ситуации. Он разделся, улыбнулся кривой, но гордой улыбкой, обнаружил, что абсолютно не стыдится, хотя прошло уже много лет с тех пор, как кто-нибудь видел его обнаженным. По-видимому, для Патти это тоже ничего не значило, так как она спокойно наклонилась и проверила температуру воды, прежде чем Джубал сядет в ванну.

После этого она не ушла, а показала ему каждый рисунок, объясняя его содержание и в какой последовательности их следует рассматривать.

Джубал высказал приличествующее случаю благоговение и воздал хвалу искусству художника, оставшись при этом в границах чистого искусствоведения. Про себя он подумал, что никогда еще не видел такого чертовски виртуозного владения татуировальной иглой, — его давняя подружка японочка выглядела бы рядом с Патти, как дешевый коврик рядом с бухарским ковром.

— Рисунки почему-то стали меняться, — сказала Патти, — взгляните, например, на сцену рождения святого — задняя стенка как будто выгибается… кровать отчего-то стала походить на хирургический стол. Но я уверена, что Джорджа это не огорчает. С тех пор как он ушел на небеса, ничья игла ко мне не прикасалась… и если чудесные изменения происходят, то я не сомневаюсь, что это Джордж приложил к ним руку.

Джубал решил, что, хотя Патти определенно немного «с приветом», но очень славная… ему нравились люди с причудами, а те, что считали себя «солью земли», казались ему скучными и быстро надоедали. Впрочем, помешательство Патти не такое уж сильное; его сброшенную одежду она отправила в шкаф, даже не подойдя к ней близко. Патти могла бы служить прекрасным доказательством того, что вовсе не надо быть в здравом уме (как бы ни понимать этот термин), чтобы извлечь из учения огромную пользу; судя по всему, мальчуган может обучить кого угодно.

Джубал почувствовал, что Патти куда-то торопится, и помог ей уйти побыстрее, попросив поцеловать на ночь его крестных дочек, — сам он не успел этого сделать.

— Я немножко утомился, Патти.

Она кивнула.

— А меня зовут продолжать трудиться над словарем. — Она наклонилась и поцеловала его — тепло, но мимолетно. — Чтобы было, что передать девочкам.

— И погладь за меня Хони Буна.

— О, конечно. Он грокк вас, Джубал. Он понял — вы любите змей.

— Вот и ладно. Разделим воду, брат.

— Ты есть бог, Джубал.

Она ушла. Джубал поудобнее расположился и вдруг ощутил, что усталости как не бывало, а суставы — те совсем не болят. Патти сработала почище тоника — от нее прямо-таки исходили спокойствие и радость. Хотелось бы и ему, подобно Патти, никогда не ведать сомнений, но по зрелом размышлении он пришел к выводу, что хочет остаться самим собой — старым, чуть-чуть «с приветом» и всегда ироничным по отношению к своей собственной персоне.

Потом он намылился, смыл под душем пену и решил побриться, чтобы не тратить на бритье время перед завтраком. Наконец задвинул задвижку, выключил верхний свет и залез в постель.

Он осмотрелся в поисках какого-нибудь чтива, не обнаружил ничего, почему-то рассердился, ибо из всех его пороков чтение на ночь было самым главным. Пришлось удовлетвориться глотком из стакана и погасить ночник.

Похоже, что разговор с Патти прогнал сон и освежил его. Джубал все еще не спал, когда в комнате появилась Дон.

— Кто здесь? — спросил он.

— Это Дон, Джубал.

— Дон? Не может быть! Это действительно ты?

— Да, Джубал, это я.

— Черт побери, мне же казалось, что я закрыл дверь на запор. Ну-ка, девочка, уходи отсюда… Эй! Убирайся из моей постели! Сию же минуту!

— Хорошо, Джубал, только сначала я хочу вам что-то сказать.

— Ну?

— Я давно люблю вас. Почти так же давно, как Джилл.

— Что за… Перестань болтать чепуху и поскорее убери свою миленькую попку за дверь.

— Я уйду, Джубал, — робко шептала она, — но сначала, пожалуйста, выслушайте меня. То, что я скажу, касается женщин.

— Вряд ли для этого сейчас самое подходящее время. Расскажешь завтра утром.

— Нет, именно сейчас, Джубал.

Он вздохнул.

— Ну ладно. Можешь остаться там, где сидишь.

— Джубал… мой возлюбленный брат… Для мужчин огромную роль играет то, как мы, женщины, выглядим. Поэтому мы и стараемся быть красивыми и в этом есть благо. Я, как вы знаете, выступала в стриптизе. И это тоже было благо — дать мужчинам насладиться видом моей красоты. Это было благо и для меня — я знала, что я даю им то, что мужчинам необходимо.

Но, Джубал, женщины отличны от мужчин. Нам важно знать, каков мужчина. Иногда это может быть очень глупое — например, богат ли он? Или — будет ли он заботиться обо мне и моих детях? А иногда так — добр ли он? Так добр, как ты, Джубал… Та красота, которую мы видим в вас, совсем не та, которую вы видите в нас. Ты прекрасен, Джубал.

— С нами крестная сила!

— Ты говоришь верно, Джубал. Ты есть бог, я есть бог, и ты нужен мне. Я предлагаю тебе воду. Примешь ли ты ее и позволишь ли мне стать ближе?

— Хм… слушай, девочка… если я только правильно понял твое предложение…

— Ты грош, Джубал. Разделить все, что у нас есть. Нас самих. Наши сущности.

— Я так и думал. Моя дорогая, ты обладаешь всем, чем можно поделиться… но я… понимаешь, ты опоздала на много лет. Я страшно сожалею об этом, поверь мне. Спасибо тебе. Я искренне и глубоко благодарен, а теперь уходи и дай старику спокойно уснуть.

— Ты уснешь, когда исполнится ожидание. Джубал… я могу поделиться с тобой силой. Но я ясно грокк, что в этом нет нужды.

(Будь оно все неладно. И впрямь, кажется, нужды в этом нет.)

— Нет, Дон. Спасибо тебе, моя дорогая.

Она встала на колени и склонилась над ним.

— Тогда еще одно, последнее слово. Джилл посоветовала, чтобы я, если ты откажешься, заплакала. Мне остается лишь залить твою грудь слезами. И мы поделимся водой!

— Я эту Джилл выдеру!

— Да, Джубал. А я начинаю плакать. — И в тишине ночи большая теплая капля упала Джубалу на грудь… потом другая… третья… Дон рыдала почти беззвучно.

Джубал выругался и протянул к ней руки… он смирился с неизбежностью.

Глава 36

Проснулся Джубал свежим, отдохнувшим и счастливым, понимая, что так прекрасно он не чувствовал себя перед завтраком многие, многие годы. Обычно ему удавалось преодолеть черный провал между пробуждением и первой чашкой кофе только внушением, что завтра, может быть, будет хоть чуточку лучше.

Сегодня же он обнаружил, что даже насвистывает какой-то мотивчик. Заметив это, он приказал себе перестать, потом забыл и снова засвистел.

Джубал посмотрел в зеркало, хитровато усмехнулся, а потом его лицо расплылось в довольной улыбке.

— Ах ты, неисправимый старый козел! Ведь и без подобных штучек за тобой каждую минуту могут прислать катафалк.

Заметив на груди седой волос, вырвал его, оставив в неприкосновенности еще несколько точно таких же, и начал готовиться к «выходу в свет».

Когда он вышел за дверь, там уже стояла Джилл. Случайность? Теперь он уже не верил в возможность случайных совпадений в этом menage, тут все точно, как в компьютере. Она кинулась ему в объятия.

— Джубал! О, как мы любим вас! Ты есть бог!

Он ответил ей поцелуем не менее горячим, чем тот, которым его наградила Джилп. Джубал грокк, что было бы ханжеством поступать иначе, и тут же ощутил, что поцелуй Джилл определенно отличается от поцелуев Дон, хотя трудно сказать, чем именно.

Наконец он отстранил ее.

— Ах ты, маленькая Мессалина! Нечего сказать — красиво же ты со мной поступила!

— Джубал, милый, но вы же были просто великолепны!

— Хм:., но откуда ты знала, что я все еще могу?

Она глядела на него широко раскрытыми чистыми глазами.

— Джубал, да я никогда и не сомневалась в этом, еще тогда, когда мы с Майком впервые поселились у вас. Понимаете, Майк и тогда, находясь в трансе, видел все, что происходит вокруг, и иногда заглядывал к вам, чтобы задать вопрос или посмотреть, как вы спите…

— Но я же спал один! Всегда!

— Да, милый. Однако я имела в виду не это. Мне всегда приходилось разъяснять Майку вещи, которых он не понимал…

— Грумф! — Джубал решил все же, что добиваться ясности в этом вопросе рискованно. — Все равно, подставить меня таким образом, это нечто…

— Я грокк, что в глубине сердца вы так не считаете, Джубал. Вы необходимы нам в Гнезде. Целиком. Вы нужны нам. И раз вы застенчивы и скромны в благости своей, мы сделали все, чтобы принять вас, показав свою радость и одновременно не причинив вам ни малейшей боли. И как вы грокк, мы и в самом деле не причинили вам вреда.

— Кто это «мы»?

— Как вы грокк, это был полный ритуал Разделения Воды, объединяющий нас всех. Даже Майк вышел из транса, он грокк вместе с вами, а через него и мы все.

Джубал поторопился переменить тему разговора.

— Значит, Майк наконец-то вышел из транса. Вот почему у тебя так горят глаза?

— Частично поэтому. Мы все счастливы, когда Майк не в трансе… Это так хорошо… хотя полностью он нас не покидает никогда. Джубал, я грокк, что вы грокк не во всей полноте наш обряд Разделения Воды. Даже Майк сначала не полностью грокк его — он думал, что этот ритуал, как на Марсе, помогает лишь созреванию яиц.

— Ну… это, вероятно, главное. Дети! Что как раз делает очень глупым включение в него некоторых лиц… например, меня… которые ничем не могут способствовать достижению подобной цели…

Джилл покачала головой.

— Дети — это лишь один из результатов и вовсе не главный. Дети придают смысл будущему, а потому они — великое благо. Но ребенок зарождается в теле женщины всего лишь раз, может — три, может, дюжину раз за всю жизнь… и это на тысячи раз, в которых она делится собой… Значит, главный смысл заключается в том, чтобы делиться всем, что у нас есть, сближаться до предела возможного и постоянно. Джубал, Майк грокк это потому еще, что на Марсе обе вещи — созревание яиц и сближение никак не связаны… он грокк еще, что наш путь куда лучше. Какое счастье не быть зачатым марсианином, а быть человеком… быть женщиной.

Джубал посмотрел на нее очень внимательно.

— Дитя, ты беременна?

— Да, Джубал! Я грокк, что ожидание свершилось, и теперь я свободна. Почти всем прочим братьям не надо было ждать, но у меня и у Дон было страшно много работы. Когда же мы грокк, что наступает переломная точка — «касп», я грокк, что после нее придет ожидание, — и вы видите — оно уже наступило. Майк не может построить новый храм за одну ночь, так что высшая жрица получает возможность спокойно и не торопясь зачать и «построить» ребенка. Ожидание всегда вознаграждает.

Из этого не слишком внятного набора слов Джубал уловил лишь главный факт — Джилл убеждена или надеется на осуществление своих давних чаяний. Что ж, надо думать, возможностей для этого у нее было предостаточно. Он решил внимательно приглядывать за ней и в случае, если ее надежды оправдаются, забрать Джилл домой. Суперменские методы Майка наверняка штука недурная, но совсем неплохо иметь на подхвате современную технику. Потерять Джилл из-за эклампсии или какой-нибудь другой болезни он не собирается, даже если ему придется серьезно поругаться со своими детьми.

Интересно, подумал он, а как ее подруга? Но решил пока ни о чем таком не спрашивать.

— Где Дон? И Майк? Мне кажется, тут сегодня как-то необычно тихо.

В самом деле, кроме них двоих, никого кругом не было, не слышалось даже голосов… и тем не менее прежнее ощущение радостного ожидания стало еще более сильным. Казалось, можно было ожидать известной разрядки напряженности после той церемонии, в которой он, очевидно, принял участие, сам того не подозревая, однако воздух казался еще более наэлектризованным, чем раньше. Неожиданно Джубалу вспомнилось, как он, тогда еще маленький мальчик, ждал начала первого в своей жизни циркового представления, и кто-то вдруг громко выкрикнул: «Во, вон идут слоны!»

И Джубалу представилось, что, будь он чуточку повыше. он и сейчас увидел бы слонов за спинами толпы народа. Только толпы что-то не было видно.

— Дон велела поцеловать вас за нее. Она будет занята еще часа два-три. И Майк тоже занят — опять в трансе.

— Вот как?!

— Не огорчайтесь, он скоро освободится. Он работает с таким напряжением, чтобы освободить побольше времени для встречи с вами, да и нас всех разгрузить. Дьюк чуть ли не всю ночь рыскал по городу в поисках магнитофонов с высокой скоростью записи того типа, который мы используем в работе над словарем, и сейчас все, кто может, работают, а Майк накачивает их марсианскими фонетическими символами и в скором времени освободится и придет сюда. Дон только-только приступила к диктовке, а я закончила одну порцию и выскочила на минуту, чтобы пожелать вам доброго утра… а теперь бегу обратно — надо успеть надиктовать все материалы, что я получила от Майка за эту ночь. Так что я задержусь немного дольше, чем Дон. А это вам — поцелуй от Дон. Будем считать, что первый был от меня.

Она обняла Джубала за шею и жадно прильнула к его губам, а потом, отвернувшись, спросила:

— Господи, и зачем только мы ждали так долго? Скоро увидимся!

В столовой Джубал нашел несколько человек. Дьюк увидел его, улыбнулся, помахал рукой и тут же вернулся к еде. По его виду никак нельзя было сказать, что он всю ночь провел на ногах. Впрочем, как выяснилось, у него это была уже вторая бессонная ночь подряд.

Бекки Вейси, увидев, что Дьюк кому-то машет, оглянулась и радостно воскликнула:

— Привет, старый проказник!

Она схватила Джубала за ухо, притянула к себе и шепнула:

— Я-то всегда это знала, но почему вы все-таки ни разу не попытались утешить меня, когда профессор умер? — Потом громко добавила: — Ну а теперь садитесь рядышком, ешьте и поведайте мне, какую еще чертовщину вы намерены учинить?

— Одну минуту, Бекки. — Джубал обошел вокруг стола. — Привет, шкипер. Как слетали?

— Ничего себе. Теперь такие полеты — вроде рейса молоковоза. Мне кажется, вы еще не знакомы с миссис Ван Тромп? Дорогая, это и есть основатель всего этого цирка — единственный и неповторимый Джубал Харшоу. Еще один такой — и был бы явный перебор.

Жена капитана — высокая женщина с простым лицом и спокойными глазами жены моряка, привыкшей долго вглядываться вдаль с «вдовьей дорожки» (В приморских городах Новой Англии так назывался балкончик на домах моряков и рыбаков, обращенный в сторону моря), ожидая появления корабля мужа, — встала и поцеловала Джубала.

— Ты есть бог.

— Э-э-э… Ты есть бог!

Пора бы уж привыкнуть к этому ритуалу… Черт, если повторять эту формулу достаточно часто, то можно потерять остаток рассудка и уверовать в нее… а звучит она очень тепло, особенно, если тебя обнимают крепкие руки фру Ван Тромп. Пожалуй, она даже Джилл могла бы научить, как надо целоваться, подумал Джубал. Она, как бы выразилась Анни, отдавалась этому занятию целиком — спешить ей явно было некуда.

— Полагаю, Ван, — сказал он, — что удивляться вашему присутствию тут не приходится.

— А как же, — ответил космонавт, — человек, который то и дело мотается на Марс, должен уметь перекинуться парой шуточек с туземцами, верно я говорю?

— Значит, и сюда завернули только потрепаться?

— Ну, мало ли причин. — Капитан Ван Тромп потянулся за ломтиком тоста, но тост сам прыгнул ему в руку. — Тут и еда недурна, да и компания тоже ничего себе.

— Это уж точно.

— Джубал, — окликнула его мадам Весант, — кушать подано.

Джубал вернулся на свое место, нашел яичницу с беконом, апельсиновый сок и прочие вкусные штучки. Бекки потрепала его по бедру.

— Ну и богослужение же ты закатил нам, старичок!

— Женщина, занимайся своими гороскопами!

— Хорошо что напомнили, ене как раз нужна точная дата вашего рождения.

— Я рождался три дня подряд. Они вынимали меня по частям.

Бекки ответила непечатным словцом.

— Я и так узнаю.

— Наша мэрия сгорела, когда мне исполнилось три годика, так что ничего ты там не найдешь.

— У меня есть свои методы. Спорим?

— Будешь ко мне приставать, я не посмотрю, что ты уже взрослая девочка, и отшлепаю. Ну, как дела, лапушка?

— А как ты оцениваешь? Как я смотрюсь, на твой взгйяд?

— Здорова. Фундамент стал монументальнее. Волосы красишь.

— А вот и нет! Уже несколько месяцев, как хной не пользуюсь. Будешь с нами водиться, дружок, мы тебя сразу избавим от белой каемочки вокруг лысины. Вместо нее заведешь лужайку.

— Бекки, я вовсе не собираюсь молодеть. Мне стоило слишком больших усилий добраться до нынешней стадии одряхления, и я намереваюсь насладиться ею подольше. Прекрати молоть языком и дай человеку спокойно поесть.

— Слушаюсь, сэр. Ты есть старый козел.

Джубал уже собрался уходить, когда в кухню вошел «Человек с Марса».

— Отец! О Джубал! — Майк схватил его в объятия и расцеловал.

Джубал мягко высвободился из рук Майка.

— Ты уж не маленький, сынок. Сядь и поешь спокойно. А я посижу рядом.

— Да что я — затрака не видал, что ли? Я пришел, чтобы увидеться с тобой! Сейчас мы отыщем тихонькое местечко и поговорим.

— Здорово придумано!

Они нашли пустую гостиную. Майк тянул Джубала за руку, как взволнованный малыш, встретивший наконец своего любимого деда. Он выбрал для Джубала кресло поудобнее, а сам растянулся рядом на кушетке. Они были в той стороне крыла здания, где находилась посадочная площадка. Высокое французское окно выходило прямо на нее. Джубал встал, намереваясь развернуть свое кресло так, чтобы свет не бил прямо в глаза, и с некоторым раздражением обнаружил, что оно развернулось само. Видимо, дистанционное управление предметами облегчало труд, а может быть, и экономило деньги (во всяком случае, на стирку белья — его измазанная соусом рубашка была так чиста, что утром он снова надел ее), и ему явно отдавали предпочтение перед громоздкими механическими приспособлениями. Тем не менее Джубал еще не привык к телепатическому контролю, осуществляемому без проводов и кнопок, — его это удивило так же, как механические экипажи — почтенных смирных лошадок в годы, когда Джубал появился на свет.

Вошел Дьюк, принес бренди. Майк поблагодарил его:

— Спасибо, Каннибал. Нанялся в дворецкие?

— Кому-то надо делать и эту работенку, Чудище. Все мощные умы по твоему повелению вкалывают, как рабы, под знойными микрофонами.

— Ничего, через пару часов они закончат, и ты снова сможешь вернуться к своей электронной ерундистике. Дело сделано, Каннибал! Очко!

— Весь проклятущий марсианский язык под одной обложкой? Чудище, пожалуй, мне надо проверить тебя на предмет перегоревших пробок!

— О нет! Это только те первичные знания, которые у меня есть… точнее, были, — мой мозг сейчас больше похож на пустой мыльный мешок. Высоколобые, вроде Стинки, будут еще сто лет летать на Марс в поисках того, чего я никогда не знал. Но я тоже провернул клевую работенку — шесть недель субъективного времени, если считать с той минуты, когда мы разошлись с ритуала Разделения Воды в пять часов или сколько там было… а теперь наши несгибаемые переписчики будут завершать свое дело, пока я стану лодырничать. — Майк потянулся и зевнул. — Прекрасное ощущение. Всегда, когда заканчиваешь работу, чувствуешь себя отлично.

— Ничего, ты их всех тут же запряжешь во что-нибудь новенькое — еще не вечер. Босс, это марсианское Чудище само не знает покоя и никому его не дает. Это он в первый раз за два последних месяца позволил себе чуток отдохнуть. Ему бы записаться в «Анонимные работяги»… А еще лучше, если вы будете навещать нас почаще. Вы на него оказываете благотворное воздействие.

— Такое ни на кого не оказывал и, надеюсь, не окажу.

— Ладно, убирайся, Каннибал, и прекрати свое вранье.

— Вранье, вот уж сказал! Сам меня превратил в патентованного правдолюбца… а в тех кругах, где я вращаюсь, это качество ни к чему. — Дьюк вышел.

Майк поднял бокал.

— Разделим воду, отец!

— Утоли жажду, сынок.

— Ты есть бог.

— Майк, я еще могу примириться с этим, когда слышу от других, но ты, пожалуйста, перестань величать меня на такой манер. Я знал тебя еще в те времена, когда ты был только «яйцом».

— О'кей, Джубал.

— Вот так-то лучше. С каких пор ты стал пить с утра? Если начать в твоем возрасте, то желудок ты испортишь в два счета. И уж вряд ли тебе удастся дожить до моих лет и стать таким же счастливым старым пьяницей.

Майк бросил взгляд на свой бокал.

— Пью, когда мы разделяем воду. На меня алкоголь не действует, как и на большинство остальных, если, конечно, мы сами не захотим опьянеть. Как-то раз я разрешил себе напиться до чертиков. Очень странное ощущение. Вовсе не благо, как я грокк. Что-то похожее на телесную смерть, но без самой смерти. Сходного эффекта, только без всякого вреда для себя, который пришлось бы возмещать, я могу достичь, впадая в транс.

— М-да, должно быть, так экономически выгодней.

— Э-э-э… Наши счета за алкогольные напитки и без того весьма скромны. Вообще содержание храма обходилось нам дешевле, чем тебе — содержание твоего дома. Если исключить затраты на.постройку и реквизит, то оплачивать приходилось только кофе да пирожные — у нас ведь другие развлечения. Наши потребности столь малы, что иногда я не мог придумать, куда девать деньги, которые к нам текли ручьем.

— Тогда зачем вы собирали пожертвования?

— А? О, с них обязательно надо брать деньги, Джубал. Олухи ведь не ценят того, что получают задарма.

— Ну я-то ведь это знаю давно, но не был уверен, что и ты дошел до такой мысли.

— О да, я хорошо грокк олухов, Джубал. Начал я с того, что проповедовал бесплатно. Ничего из этого не получилось. Нам — людям — нужно изрядно измениться, чтобы уметь принимать бесплатный дар и ценить его. Теперь они не получают даром ничего, пока не дойдут до Шестого Круга. К этому времени у них появляется умение принимать… Принимать ведь труднее, чем отдавать.

— Хм… сынок, думаю, что ты можешь написать книгу о психологии человека.

— Уже написал. На марсианском. Пленки у Стинки. — Майк с наслаждением отпил из бокала. — Хоть понемногу, но все же мы пьем. Некоторым из нас это нравится больше — Саулу, мне, Бену и кое-кому еще. Я научился делать так, чтобы возникал сравнительно небольшой эффект, который зато долго держится и превращается в эйфорическое чувство сближения, по характеру похожее на погружение в транс, но без полного отключения. — Он отпил еще глоток. — Именно этим я и занимаюсь сегодня утром — позволяю себе погрузиться в ощущение покоя и мягкого света, чтобы с радостью встретиться с тобой.

Джубал внимательно посмотрел на Майка.

— Сынок, тебя что-то серьезно беспокоит.

— Да.

— Ты хочешь поговорить об этом со мной?

— Да. Отец, для меня всегда было высочайшим благом разговаривать с тобой, даже если меня ничего не беспокоило. Ты — единственный человек, с которым я могу разговаривать, зная, что он меня грокк и его ничем нельзя шокировать. Джилл всегда тоже грокк, но если меня что-то грызет, то это тут же передается ей, причем в усиленной степени. С Дон — то же самое. Патти… Патти всегда снимает мою боль, но при этом прячет ее где-то глубоко в себе. Все они слишком ранимы, чтобы разделять с ними во всей полноте то, что я еще сам не могу грокк и взлелеять, прежде чем разделить. — Майк говорил очень проникновенно. — Нужна исповедь. Это хорошо понимают католики. И у них есть большой отряд сильных людей, которые способны выслушивать исповедующихся. Фостериты прибегают к групповым покаяниям, они проводят их публично и тем сразу снимают тяжесть со многих душ. Мне тоже придется ввести исповеди на ранних стадиях очищения… О, мы и теперь их практикуем… но от случая к случаю, когда пилигримы фактически в них уже не нуждаются. Для этого нужны очень сильные личности — «грех» ведь редко соединен с подлинной скверной, но грех — это то, что сам грешник грокк как грех, и когда ты грокк вместе с грешником — это причиняет тебе сильную боль. Мне это хорошо знакомо. — Майк продолжал очень серьезно: — Одного блага еще недостаточно. Его всегда оказывается мало. Вот это и было одной из первых моих ошибок, ибо для марсиан благо и разум — синонимы. А у нас ведь не так.-Возьми Джилл. Ее «благость» была совершенна, когда мы с ней встретились. Но в ее сознании все было так перемешано, что я чуть не погубил ее, да и себя тоже, ибо во мне также все смешалось, прежде чем нам удалось разобраться в себе. Ее бесконечное терпение (очень редкое для этой планеты) — вот что спасло нас… пока я учился быть человеком, а она перенимала мои знания.

Но одного блага всегда мало. Нужна непоколебимая холодная мудрость для того, чтобы благость сотворила добро. Благость без мудрости всегда ведет к злу. — Майк сказал трезво: — Вот почему я нуждаюсь в тебе, отец, а не просто люблю тебя. Мне необходимы твоя мудрость, твоя сила, ибо я хочу исповедоваться перед тобой.

Джубал явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Ради Христа, прекрати ты этот спектакль, Майк, просто расскажи мне, что тебя гложет, и мы обязательно отыщем выход.

— Хорошо, отец.

Майк надолго замолк, и Джубал был вынужден заговорить первым:

— Тебе тяжело потому, что разрушен храм? Неудивительно. Однако ведь ты пока не разорен, построишь новый.

— Да не в этом дело, храм — сущие пустяки.

— Тогда что же?

— Тот храм — он похож на дневник, все страницы которого уже заполнены. Лучше купить новый, чем писать поверх старых записей. Огонь не в состоянии уничтожить накопленный опыт, а с точки зрения практической политики, гонения, да еще в столь впечатляющей форме, только полезны, если думать о дальней перспективе. Церкви всегда процветали на мученичестве и преследованиях — для них нет лучшей рекламы. Если говорить правду, Джубал, то последние два дня можно скорее назвать приятным антрактом в деловой рутине будней. Нет, никакого вреда нам не причинено. — Внезапно выражение лица его изменилось. — Отец… недавно я узнал, что я — шпион.

— Что ты хочешь этим сказать, сынок?

— Шпион Старейших. Они послали меня сюда шпионить за людьми.

Джубал задумался. Наконец он сказал:

— Майк, я знаю, ты обладаешь блистательным умом. У тебя есть способности, которых я не встречал в других людях. Но человек может быть гением и тем не менее — жертвой какой-нибудь навязчивой идеи.

— Я знаю. Сейчас я объясню, и ты поймешь, безумен я или нет. Ты знаешь, как работает система разведывательных спутников Службы безопасности?

— Нет.

— Я говорю не о технических деталях, которые интересны разве что Дьюку. Я имею в виду общую схему. Они движутся по орбитам вокруг Земли, собирая и храня информацию. В определенной точке «Небесный Глаз» получает сигнал и передает все накопленные данные на Землю.

Именно так поступили со мной. Ты ведь знаешь, что мы в нашем Гнезде пользуемся тем, что у вас называется телепатией?

— Да, мне пришлось в это поверить.

— Телепатия существует. Наш разговор, однако, носит приватный характер, а кроме того, никто не осмелится проникнуть в твои мысли. Я, впрочем, не уверен, что это возможно. Даже прошлой ночью мы поддерживали контакт не с тобой, а с Дон.

— И на этом спасибо.

— Я в этом искусстве пок; еще только «яйцо», а вот Старейшие — они мастера. Они телепатически связаны со мной, но долгое время я был предоставлен самому себе, меня как бы забыли, однако в какой-то миг я получил сигнал, и все, что я видел, слышал, сделал, чувствовал и грокк — все это излилось из меня в их записывающие устройства. Я не имею в виду, что они стерли все, что я накопил в памяти; вернее будет сказать, что они «проиграли» пленку, сделав себе копию. Я ощутил сигнал, но сделать ничего не мог — все произошло очень быстро. После этого они оборвали связь совсем — я не успел даже запротестовать.

— Да… думается, они с тобой поступили не по-честному.

— По их меркам — ничего особенного. Да я бы и сам на это охотно пошел, объясни они мне все перед отлетом с Марса. Однако они не хотели, чтоб я знал; они желали, чтобы я грокк без всякого предубеждения.

— И еще я хотел сказать, — продолжал Джубал, — что если ты теперь свободен от этого подлого вмешательства в твою личную жизнь, то все уже позади и не имеет значения. Думаю, что с тем же успехом ты мог все эти два с половиной года ходить по улицам в сопровождении марсианина, но и тогда ничего плохого не случилось бы, разве что народ пялился бы на вас в удивлении.

Майк, однако, шутку не принял.

— Джубал, я тебе сейчас кое-что расскажу, а ты имей терпение выслушать до конца. — И Майк рассказал ему о разрушении Пятой планеты Солнечной Системы, от которой остались одни астероиды. — Что ты на это скажешь, Джубал?

— Мне это напоминает миф о потопе.

— Нет, Джубал. Насчет потопа твердой уверенности ведь не существует. А вот как насчет разрушения Геркуланума и Помпеи?

— О да. Это твердо установленные факты.

— Джубал, уничтожение Пятой планеты Старейшими так же достоверно, как извержение Везувия, — оно записано куда с большими подробностями. Это не миф. Это факт.

— Ладно, предположим. Верно ли я понимаю, что ты боишься, чтоб Старейшие не обошлись с Землей так же, как они поступили с той планетой? Извини меня, но я скажу, что такую версию проглотить весьма затруднительно.

— Джубал, да тут и Старейших не нужно. Тут необходимо лишь знание физики и представление о том, как связана материя, да еще тот контроль, которым я многократно пользовался на твоих глазах. Необходимо лишь сначала грокк то, чего ты хочешь добиться. Я мог бы показать тебе это хоть сейчас. Берем, скажем, участок Земли вблизи ее ядра, диаметром так миль в сто — это значительно больше того, что нужно, но мы же хотим, чтобы все прошло быстро и безболезненно, хотя бы ради того, чтобы Джилл осталась довольна. Почувствуем его размер и местоположение, тщательно грокк, как там организована материя и… — Его лицо потеряло прежнее выражение, глаза начали закатываться.

— Эй! — закричал Джубал. — Перестань! Не знаю, можешь ли ты это сделать или нет, но я не хочу, чтоб ты даже пробовал.

— Я никогда этого не сделаю! Для меня такое дело было бы скверной — я же человек!

— А для них — не так?

— Конечно, нет. Старейшие могут грокк, что в этом есть красота. Не знаю. О, знания есть и у меня… а вот желания нет никакого. Джилл тоже могла бы, вернее, она может представить себе нужную методику. Но пожелать сделать — никогда. Она тоже человек, это ее планета. Весь смысл нашего учения в этом — сначала самопознание, потом самоконтроль. К тому времени, когда человек научится тому, как уничтожить эту планету таким путем, а не грубым орудием вроде кобальтовых бомб, он не сможет, как я, грокк во всей полноте — пожелать этого. Скорее он умрет во плоти. Так что всякая угроза исчезнет. Наши Старейшие тут ведь не суют нос во все щели, как они делают это на Марсе.

— Ммм… сынок, уж если мы проверяем, не спятил ли ты, так давай выясним заодно еще одну штуку. Ты всегда говорил о Старейших так же просто, как я о соседской собаке, но мне, например, весьма затруднительно поверить в существование привидений. Скажи мне, как выглядят Старейшие?

— Да так же, как и все марсиане.

— Тогда как же ты узнаешь, что он не просто взрослый марсианин? Он что — проходит через стены, или что?

— Это может любой марсианин. Я ведь сам вчера прошел сквозь них.

— Тогда что… может, они светятся? Или еще что-нибудь в таком роде?

— Нет. Ты их видишь, слышишь, их можно пощупать — все, что угодно. Похоже на изображение в стерео- визоре, только доведенное до совершенства и спроецированное прямо в твой мозг. Но… послушай, Джубал, такие вопросы на Марсе сочли бы просто глупостью, хотя я понимаю — здесь все иначе. Если бы ты присутствовал на церемонии смерти во плоти, — по-вашему, просто смерти, — своего друга, потом отведал бы его тело, а уж после этого увидел бы его призрак, побеседовал бы с ним, коснулся бы его и так далее, ты поверил бы в существование привидений?

— Или поверил бы, или решил бы, что безнадежно спятил.

— Отлично. Здесь это может быть галлюцинацией… насколько я грокк, мы на Земле не болтаемся среди людей после того, как лишимся плоти. Но в случае Марса надо или признать, что все население планеты подвержено массовым галлюцинациям, или, что самое простое, — верно… то самое объяснение, которому меня научили и правильрность которого доказана моим личным опытом. Ибо на Марсе «привидения» — самая многочисленная и самая могущественная часть населения. Те, что еще живы, — то есть пока еще во плоти, — работают дровосеками и водоносами, прислуживая Старейшим.

Джубал кивнул.

— О'кей. Я не дрогну, когда надо будет пустить в ход Бритву Оккама. Хотя эта история противоречит моему опыту, но он обретен лишь на одной-единственной планете, а потому — провинциален. Ладно, сынок, значит, ты боишься, что они нас уничтожат?

Майк отрицательно покачал головой.

— Не очень. Я думаю — не грокк, а скорее догадываюсь, — что они могут решиться на одно из двух: либо уничтожат нас вообще, либо попытаются подчинить нас в культурном плане, то есть станут переделывать нас в их собственные подобия.

— Значит, ты не опасаешься, что они взорвут нашу планету? Надо сознаться, ты говоришь так спокойно, будто тебя это не касается ни в малейшей степени.

— Нет. Они, понятно, могут решиться и на это. Видишь ли, по их меркам, мы — глубоко больны и искалечены, стоит только посмотреть, что мы творим друг с другом, как не способны понять друг друга, как полностью лишены возможности грокк друг друга, посмотреть на наши войны, эпидемии, голод, жестокость — для них все это проявление безумия. Я это знаю по собственному опыту. Поэтому я думаю, что они могут пойти на наше уничтожение просто из чувства жалости. Но, Джубал, если они и решатся, произойдет это, — Майк подумал, — минимум лет через пятьсот, а вернее, что прежде, чем что-то будет сделано, пройдет тысяч пять лет.

— Долгонько же будут заседать их присяжные.

— Джубал, главная разница между нашими расами заключается в том, что марсиане никогда не спешат, а люди вечно торопятся. Они предпочтут подумать лишнее столетие, а то и полдюжины столетий, лишь бы увериться, что они грокк во всей полноте.

— В таком случае, сынок, не волнуйся. Если через пятьсот или тысячу лет люди не научатся жить в ладу с соседями, им никто не поможет — ни ты, ни я. Однако я подозреваю, что они справятся с этим делом.

— Я грокк так же, но не во всей полноте. Поэтому и сказал, что не это меня тревожит. Гораздо больше меня волнует вторая возможность — что они вторгнутся сюда и овладеют нами. Джубал, этого допустить нельзя! Попытка заставить нас вести себя подобно марсианам погубит нас наверняка, но уже далеко не безболезненно. Это будет великая скверна.

Джубал думал долго, прежде чем ответить Майку:

— Но, сынок, разве это не то же самое, что пытаешься сделать ты?

Лицо Майка стало совсем несчастным.

— Я начал именно с этого. Но сейчас я делаю нечто совершенно иное! Отец, я знаю, что ты был разочарован во мне, когда я принялся за эти дела…

— Это твое личное дело, сын.

— Да. Мое. Я должен грокк каждый «касп», каждую критическую точку сам… И ты тоже… и каждый другой… Ты есть бог.

— Я же отказался от такого титула.

— Ты не можешь от него отказаться. Ты есть бог, и я есть бог, и все, что грокк, есть бог, а я есть все, что когда- либо видел, или слышал, или чувствовал, или испытал. Я есть все, что я грокк. Отец мой, я увидел, в каком жутком виде находится эта планета, и я грокк, хотя и не во всей полноте, что могу на ней многое изменить. То, чему я должен был для этого научить людей, нельзя было преподать в школах. Мне пришлось эти знания передавать контрабандой, под видом религии, которой они вовсе не являются, и завлекать олухов, играя на их чувстве любопытства. Частично это сработало, на что я и расчитывал. Учение доступно другим точно так же, как оно оказалось доступным мне — воспитаннику марсианского Гнезда. Наши братья прекрасно живут вместе — ты видел, ты сам разделял с ними воду, — живут в мире и счастье, не зная ни горечи, ни ревности.

Это одно уже было триумфом. Мы обладаем величайшим даром — делением на мужчин и женщин: возможно, что романтическая физическая любовь уникально присуща только этой планете. Если это так, то Вселенная — куда более скучна, чем могла бы быть… и я смутно грокк, что мы — кто есть Бог — спасем это бесценное изобретение и распространим его. Соединение тел одновременно со слиянием душ в едином экстазе, принятие дара и его передача другому, и обретение наслаждения друг в друге — ничего даже отдаленно похожего нет на Марсе, и это источник, как я грокк в полноте, всего, что делает нашу планету богатой и прекрасной. И, Джубал, до тех пор, пока человек — мужчина или женщина, безразлично — не насладится этим сокровищем, не омоется во взаимном блаженстве слияния душ и тел, этот человек останется столь же девственным, как если бы он никогда не участвовал в совокуплении. Но я грокк, ты давно это познал, твое нежелание удовлетвориться меньшим — лучшее доказательство того… да, кроме того, мне это известно лично. Ты грокк. Даже не зная того, как надо грокк. Дон сказала нам, что ты проник в ее ум так же глубоко, как в ее тело.

— Э-э-э… эта леди несколько преувеличивает.

— Дон в этом отношении не может ошибаться. И — прости меня, — но мы все были свидетелями. Мы читали в ее уме… не в твоем… но вы были с нами, вы поделились с нами всем.

Джубал еле удержался, чтобы не сказать, что единственный раз, когда он чувствовал себя способным читать в умах, была именно вчерашняя ситуация… и то вернее было бы говорить не о мыслях, а об эмоциях. Он просто пожалел, даже без особой горечи, что нельзя сбросить хотя бы полстолетия, ибо в этом случае Дон пришлось бы распроститься с титулом «мисс», а он смело бросился бы в пучины нового брака, насмотря на несмываемые шрамы первого. А еще он подумал, что с радостью обменял бы все годы, которые ему, может быть, еще предстоит прожить, на вчерашнюю ночь. В основе Майк был прав.

— Продолжайте, сэр.

— Вот таким и должен быть сексуальный союз. Но я постепенно грокк, что таким он бывает исключительно редко. Чаще встречаются безразличные и механически выполняемые половые акты, и насилие, и совращение, превратившееся в своебразную игру, вроде рулетки, только еще более бесчестную, и проституция, и целомудрие — истинное и притворное, и страх, и вина, и ненависть, и жестокость, и дети, которых воспитывают в убеждении, что секс — это постыдное и животное чувство, которое следует скрывать и которому никогда не следует доверяться. Дивная, совершенная вещь — разделение на женский и мужской пол — вывернута наизнанку, поставлена с ног на голову, превращена в нечто пугающее и омерзительное.

И каждое из этих отвратительных явлений берет начало в ревности. Джубал, сначала я никак не мог в это поверить. Я и до сих пор не грокк ревность во всей полноте, мне она кажется безумием. Когда я впервые познал экстаз сближения, первым моим побуждением было желание немедленно поделиться им с моими братьями по воде — напрямую с другими женщинами и косвенно, призвав к участию всех братьев мужского пола. Мысль о том, чтобы удержать этот неиссякаемый источник радости только для себя, ужаснула бы меня, если бы и пришла мне в голову. Но она не могла в ней зародиться. И, как естественное следствие, у меня не было ни малейшего желания повторить это чудо с теми, кого я не взлелеял и кому неверю от всего сердца. Джубал, я физически не способен вступить в связь с женщиной, с которой не разделил воду. И так — все в нашем Гнезде. Психологическая импотенция возникает в том случае, если дух не сливается так же, как сливается плоть.

Джубал подумал, что эта система великолепна, но годится лишь для ангелов… но как раз в это мгновение воздушная машина приземлилась на частной площадке — точно напротив Джубала. Он повернулся, чтобы лучше видеть, но не успели ее колеса коснуться крыши, как машина исчезла.

— Опасность? — спросил он.

— Нет. — Майк покачал головой. — Они начали подозревать, что мы нашли убежище здесь — во всяком случае — я. Они полагают, что все остальные погибли. Я имею в виду тех, кто был в это время в Сокровенном Храме. Участников других Кругов они даже беспокоить не стали… — Он усмехнулся. — Мы могли бы сколотить целое состояние на гостиничных номерах — в город прибывают штурмовики епископа Шорта.

— А не пора ли перевести всю семью в другое место?

— Джубал, не надо волноваться. У этой машины даже не было времени связаться со своими по радио. Я охраняю вас. Теперь обороняться проще, так как Джилл наконец преодолела свои предрассудки насчет того, что якобы недопустимо лишать людей плоти, даже если в них такая скверна. Раньше мне приходилось прибегать к более сложным приемам защиты, но теперь Джилл знает, что я действую лишь тогда, когда грокк во всей полноте. — «Человек с Марса» мальчишески улыбнулся. — Прошлой ночью она сама приняла участие в истреблении… и это было уже не в первый раз.

— А что вы делали?

— Пришлось подчистить кое-какие последствия разрушения тюрьмы. Там было несколько человек, которых я не должен был выпускать… они смертельно опасны. Поэтому я отделался от них, прежде чем начал разрушать ворота. Но я месяцами, от случая к случаю, грокк этот город… и понял, что многие из самых худших в тюрьму так и не попадали. Я ждал, составлял списки и в каждом отдельном случае добивался уверенности во всей полноте. Теперь, когда мы покидаем этот город… они здесь больше не живут. Их всех лишили плоти и отправили обратно, чтобы они могли заняти место в очереди на право совершить новую попытку. Именно этот случай изменил отношение Джилл, и брезгливая жалость уступила место горячему одобрению: она наконец грокк во всей полноте, что человека убить невозможно и что мы делаем то же самое, что судья на поле, удаляя игроков за «чрезмерную грубость».

— А ты не боишься играть роль бога, сынок?

В улыбке Майка не было ни капли сомнения — одна радость.

— Я и есть бог. Ты есть бог, и каждый мерзавец, которого я удаляю, — тоже есть бог. Джубал, существует поговорка, что бог замечает смерть каждого воробья. Так оно и есть. Но на английском надо бы для точности говорить, что бог не может не заметить смерти каждого воробья, ибо воробей — он тоже бог. И когда кот крадется к воробью, то каждый из них есть бог, выполняющий божий промысел.

Еще одна машина сделала попытку сесть на крышу, но тут же исчезла. Джубал даже не стал комментировать это событие.

— И скольких же вы отправили прошлой ночью?

— Что-то около четырехсот пятидесяти, я не считал. Это больной город. Однако на некоторое время он станет исключительно порядочным. Это, конечно, его не излечит полностью, ибо без учения не может быть излечения. — Майк снова нахмурился. — И именно об этом я хочу с тобой посоветоваться, отец. Я боюсь, что ввел своих братьев в заблуждение.

Они настроены слишком оптимистично. Они видят, что пока события разворачиваются в нашу пользу, знают, что они счастливы, что сильны и здоровы, что глубоко познают мир, что глубоко и искренне любят друг друга. А теперь им кажется, что они грокк, будто требуется всего лишь какое-то время, дабы весь человеческий род достиг такой же благодати. Нет, нет, это наступит не завтра… некоторые из них считают, что на это уйдет тысячи две лет, что даже двух тысяч, возможно, мало для такого огромного дела. И тем не менее они уверены — это сбудется.

И я так думал одно время, Джубал. И заставил их поверить в это. Но я упустил главное: люди — не марсиане.

Я повторял эту ошибку вновь и вновь, каждый раз пытаясь внести поправки и снова ошибаясь. То, что хорошо для марсиан, не обязательно хорошо для людей. О, концептуальная логика, которая может быть выражена лишь на марсианском языке, срабатывает для обоих народов. Логика — неизменна… но исходные данные различны. А потому и результаты получаются разные…

Я не мог понять, почему, например, если люди голодают, никто из них не предлагает себя на заклание добровольно, чтобы напитать остальных… на Марсе такой поступок очевиден и расценивается как наивысшая честь. Я не понимал, почему здесь так ценятся дети — на Марсе наших малышек обеих выкинули бы за дверь — пусть живут как знают, ведь девять нимф из десяти погибают в первый же сезон. Моя логика верна, но я неверно истолковывал исходные данные, — здесь между собой конкурируют не дети, а взрослые. На Марсе среди взрослых нет конкуренции — всех непригодных «выпалывают» еще в детском возрасте. Но так или иначе, конкуренция и «выпалывание» должны иметь место, иначе народ обречен на деградацию.

И прав я был или не прав, пытаясь устранить конкуренцию из жизни людей, я впоследствии стал понимать, что человечество не позволит мне достигнуть цели, несмотря на все мои старания.

В дверь просунул голову Дьюк.

— Майк! Ты знаешь, что происходит снаружи? Вокруг отеля собираются толпы.

— Я знаю, — ответил Майк, — скажи нашим, что ожидание еще не свершилось. — Он повернулся к Джубалу. — «Ты есть бог» — это не послание надежды и ободрения. Это вызов и бесстрашное, ничем не прикрытое принятие на себя всей полноты личной ответственности. — Теперь Майк был печален. — Я слишком редко и мало внушал им это. Только немногие, преимущественно те, что сейчас с нами, — поняли меня и приняли горечь вместе со сладостью, встали и испили их — и грокк их. Другие же — сотни и тысячи других — или настаивают на том, чтобы рассматривать это как приз, выдаваемый без всяких соревнований, как «обращение», или совсем игнорируют сказанное. Что бы я ни говорил, они стоят на своем — понимают бога как нечто, находящееся вне их самих. Как нечто, только и ждущее случая прижать любого ленивого кретина к своей груди и утешить его. Мысль о том, что усилие обязательно должно быть совершено ими самими… и что все их беды — это дело их собственных рук, эту мысль они либо не хотят, либо не могут уяснить. — «Человек с Марса» покачал головой. — Мои неудачи настолько перевешивают мой успех, что мне кажется, будто если придет время грокк во всей полноте, то окажется — я стою на ложном пути, и эта раса пребудет всегда раздробленной, ненавидящей друг друга, воюющей, вечно несчастной, вечно в разладе даже с собственным «я»… и она обречена быть такой ради «выпалывания» непригодных, как это положено каждой расе. Скажи мне, отец, неужели это так? Ты должен наставить меня.

— Майк! Какого черта! Ты что же, считаешь меня всезнающим и непогрешимым?

— Может быть, и нет. Но каждый раз, когда мне надо было что-то понять, ты всегда находил объяснение, и если я грокк во всей полноте, то оказывалось, что ты говорил верно.

— Черт побери, но я категорически отказываюсь от подобного обожествления! И я не понимаю одного — ты же всегда убеждал всех во вреде торопливости: ожидание покажет, говорил ты.

— Это так.

— А сейчас ты грубо нарушаешь собственное правило. Ты ждал так недолго — по марсианским понятиям вообще ничтожно малое время — и уже готов сдаться, бросить полотенце на ринге. Ты доказал, что твоя система отлично сработала в условиях небольшой группы, и я рад, что могу это подтвердить. Я никогда еще не видел таких счастливых, здоровых и жизнерадостных людей. Этого вполне достаточно для того короткого времени, которое истекло. Возвращайся, когда у тебя будет в тысячу раз больше последователей — трудолюбивых, счастливых, не ведающих ревности, и мы тогда снова поговорим. Годится?

— Ты говоришь верно, отец.

— Подожди, я еще не закончил. Ты сдрейфил и решил, что, если тебе не удалось поймать на крючок девяносто пять из ста, значит, вся наша раса не может существовать без своих пороков, и эти девяносто пять процентов надо будет просто «выполоть». Но, черт возьми, парень, ты же именно и делаешь «прополку», вернее, это делают за тебя те «неудачники», которые тебя не поняли. Ты хотел уничтожить деньги и частную собственность?

— О нет! Внутри Гнезда они нам не нужны, но…

— В любой здоровой семье они тоже ни к чечу. Но вне семьи они необходимы, чтобы общаться с другими людьми. Сэм говорил мне, что некоторые братья вместо того, чтобы уходить от мирских забот, занялись бизнесом куда ловчее, чем раньше.

— О да! Делать деньги просто, если ты грокк как.

— Что ж, можешь добавить еще одно благо — «Блаженны богатые духом, ибо они туго набивают свою мошну». А как наши показывают себя в других областях деятельности? Выше или ниже среднего уровня?

— Конечно, выше. Видишь ли, Джубал, тут дело не в вере. Учение — просто метод, как эффективнее функционировать в любой области.

— Вот ты сам и ответил на свой вопрос, сынок. Если все, что ты сказал, правда — тут я не судья, я просто спрашиваю, а ты отвечаешь, — тогда конкуренция не исчезает, она становится даже более жесткой, чем раньше. Если лишь только одна десятая процента населения готова воспринять новое, значит, все, что нужно, — это показать им путь, а глупцы сами вымрут в течение нескольких последующих поколений… и Землю унаследуют поборники твоего учения. Когда это свершится — через десять тысяч лет или через тысячу, но времени хватит на то, чтобы придумать еще какую-нибудь хитрость, которая заставит их прыгать еще выше. И не следует терять мужество из-за того, что в ангелов тебе удалось превратить за один вечер всего лишь малую кучку людей. Я не думаю, что это вообще кому-нибудь под силу. Я думал, что ты просто валяешь дурака, притворяясь проповедником.

Майк вздохнул и улыбнулся.

— Я сам начал опасаться, не глуп ли я, но еще больше того, что обманул ожидания своих братьев.

— Хорошо бы, конечно, твоему учению подобрать какое-нибудь название помудреней — например, «Космический халитозис» (Дурной запах изо рта (мед. термин)), что ли. Впрочем, это не так уж важно. Если ты владеешь истиной, ты ее легко можешь доказать. Только одной болтовней тут ничего не докажешь… ее надо показать наглядно.

Майк молчал долго. Веки его опустились, лицо оцепенело. Джубалу стало неловко — он боялся, что сказал слишком много и заставил мальчугана искать убежища в самосозерцании.

Вдруг глаза Майка раскрылись, и он весело улыбнулся.

— Ты указал мне верный путь, отец. Теперь я готов им показать — я грокк во всей полноте. — «Человек с Марса» встал во весь рост. — Ожидание исполнилось.

Глава 37

Джубал и «Человек с Марса» вошли в комнату, где стоял большой стереовизор. Вокруг него собралось все Гнездо. «Ящик» показывал густую бушующую толпу, которую полиция сдерживала с большим трудом. Майк взглянул на нее и улыбнулся спокойно и радостно.

— Они пришли. Наступил момент истины.

То ощущение экстатического ожидания, которое возникло у Джубала сразу по приезде и непрерывно возрастало, теперь, казалось, достигло апогея, хотя никто даже не шевельнулся.

— Сигнал, по-моему, совершенно отчетлив, любимый, — согласилась Джилл.

— Его нельзя упустить, — добавила Патти.

— Мне надо одеться соответственно, — заметил Майк. — В этом кабаке найдется какая-никакая одежонка, а, Патти?

— Сейчас найду, Майкл.

— Сынок, мне не нравится эта толпа, — сказал Джубал. — Ты уверен, что-сейчас стоит связываться с ними?

— О, конечно, — ответил Майк, — они пришли, чтобы увидеть меня… Значит, я должен спуститься и встретиться с ними.

Он замолчал, и тут же неизвестно откуда возникла одежда, которую он просил. Она окутывала его с бешеной скоростью, хотя несколько женщин и пытались приложить к делу свои руки. Каждая деталь одежды, казалось, знала сама, куда и как ей надо приспособиться, как должны лечь складки.

— Наша работа дает не только привилегии, но накладывает и обязательства — «Звезда эстрады» должна на эстраде сиять… грокк меня? Олухи ждут этого.

— Майк знает, что делает, босс, — отозвался Дьюк.

— Что ж… но я не доверяю толпам.

— Толпа-то, как видите, состоит главным образом из зевак. О, конечно, там есть и фостериты, и кое-кто из тех, что накопили на нас обиду… но Майк справится с любой толпой… Вы увидите… Верно, Майк?

— Ты прав, Каннибал. Если твой выход, иди на сцену и работай. Где моя шляпа? Разве можно выйти на полуденное солнце без шляпы? — Дорогая панама с яркой щегольской лентой спланировала откуда-то и опустилась ему на голову. Он лихо сдвинул ее набекрень. — Ну вот и готово. Как я выгляжу?

Он был одет в свой обычный, предназначенный для внешних служений белый деловой костюм, безупречно сшитый и отлично отглаженный, туфли под цвет костюма, белоснежную рубашку и богато расшитый шейный платок.

— Тебе недостает только кейса, — сказал Бен.

— Ты грокк, он мне нужен? Патти, у нас найдется кейс?

Джилл подошла к Майку.

— Он шутит, милый. Ты выглядишь превосходно. — Она поправила ему платок и поцеловала. (Джубалу показалось, что он тоже ощутил поцелуй на своих губах.) — Иди, говори с ними.

— Да. Мой выход. Анни! Дьюк!

— Мы готовы, Майк.

Анни была одета в тогу Честного Свидетеля, которая облегала ее фигуру, придавая ей особую стать. Дьюк, наоборот, был одет неряшливо, изо рта свисала изжеванная горящая сигарета, потрепанная шляпа сдвинута на затылок, а за ее лентой торчала карточка «Пресса». Весь он был увешан камерами и футлярами.

Они вышли в фойе, общее для всех четырех номеров этажа. Провожал их один Джубал; остальные — их было человек тридцать или около того — стояли вокруг стерео-визора. Майк остановился у двери. Около нее был столик, а на нем графин с водой и стаканы, ваза с фруктами и фруктовый нож.

— Тебе лучше дальше не ходить, — посоветовал он Джубалу, — иначе Патти придется провожать тебя обратно мимо своих любимцев. — Майк налил себе стакан воды и отпил из него. — Чтение проповедей возбуждает жажду. — Он передал стакан Анни, потом взял фруктовый нож и отрезал кусок яблока.

Джубалу показалось, что Майк отхватил себе палец… но его внимание отвлек стакан, переданный ему Дьюком. Кровь у Майка не текла, а Джубал уже успел привыкнуть к здешним фокусам. Он взял стакан, сделал глоток, так как в горле у него совсем пересохло.

Майк крепко взял его за руку и улыбнулся.

— Не бойся. Все займет лишь несколько минут. Мы еще увидимся, отец.

Они прошли мимо караульных кобр, и дверь закрылась.

Джубал вернулся в комнату, где находились все остальные, продолжая нести в руке стакан. Кто-то взял стакан из его рук, он даже не заметил — кто, так как было поглощен изображением в большом «ящике».

Толпа, казалось, стала еще больше, она колыхалась, оттесняемая от отеля полицией, вооруженной лишь дубинками. Были слышны отдельные выкрики, заглушаемые неразборчивым гулом толпы.

— Где они, Патти? — спросил кто-то.

— Спустились на лифте. Майк впереди, Дьюк остановился, чтобы подождать Анни. Вышли в холл. Майка увидели. Его фотографируют.

Сцена в стереовизоре сменилась переданным крупным планом изображением головы и плеч чрезвычайно возбужденного комментатора.

«Говорит мобильная группа Ну-Ну — «Нью Уорлд-Нетуоркс». Мы, как всегда, передаем из горячей точки. У микрофона ваш добрый знакомый — обозреватель Хэп-пи Холидей. Нам только что стало известно, что лжемессия, иногда именуемый также «Человеком с Марса», наконец-то выполз из своего убежища в номере отеля в очаровательном городке Сент-Питерсберге — где есть все, чтобы заставить вас распевать во все горло. Видимо, Смит собрался сдаться властям. Вчера он бежал из тюрьмы, воспользовавшись взрывчаткой невиданной силы, переданной ему фанатичными приверженцами.'

Но крепкий кордон, которым обложен город, оказался, судя по всему, ему не по силам. Пока мы еще не располагаем, повторяю, пока мы еще не располагаем более свежими новостями, а потому следите за нашими передачами… а сейчас я передам слово местному спонсору, благодаря которому мы смогли, так сказать, отодвинув задвижки, взглянуть на местные делишки…»

«Спасибо Хэппи Холидей, спасибо и вам, добрые люди, что смотрят передачи Ну-Ну! Какова цена рая? Она удивительсо низка. Приезжайте к нам на Елисейские поля, только что открытые для застройки весьма ограниченному кругу клиентуры! Эта земля только что поднята из-под теплых вод знаменитого Галфа (Мексиканский залив), и каждому участку гарантировано по меньшей мере восемнадцать дюймов суши поверх среднего приливного уровня… Требуется лишь небольшой задаток… Ой, ой, я появлюсь позже, друзья, а пока звоните по телефону:

Галф, десять, две восьмерки, еще две восьмерки».

«А я благодарю вас, Джек Моррис и застройщики Елисейских полей! Кажется, есть новости, друзья! Да, кажется, есть».

(— Они выходят из главного входа, — тихо сказала Патти. — Пока еще толпа не видит Майка.)

«Пока еще нет… но каждую секунду… а сейчас вы видите главный вход величественного отеля «Сан-Суси» — жемчужины Галфа, администрация которого ни в коей мере не отвечает за разыскиваемого преступника и сотрудничала с властями все время, согласно заявлению начальника полиции Девиса. И пока мы наблюдаем за происходящим, ожидая развития событий, мы покажем несколько кадров, относящихся к странной карьере этого получеловека, получудовища, взращенного на Марсе…»

Передача с места действия сменилась кадрами, взятыми из архивов: «Посланец», с ревом взлетающий с Земли многие годы назад, «Победитель», в полной тишине поднимающийся ввысь на генераторах «Лайл», марсиане, триумфальное возвращение «Победителя», отрывок из первого фальшивого интервью с «Человеком с Марса» («Что вы скажете о девушках Земли?» — «Ги-и-и!»), несколько кадров, снятых на конференции во Дворце правительства, и хорошо известная пленка, запечатлевшая присвоение звания доктора философии, сопровождаемая пулеметной очередью комментариев.

— Ты что-нибудь видишь, Патти?

— Майкл стоит на верхней ступеньке, толпа от него ярдах в ста, ее оттеснили с территории, принадлежавшей отелю. Дьюк сделал снимок, Майк ждет, чтобы тот сменил объектив. Все спокойны.

Хэппи Холидей продолжал репортаж; в «ящике» снова появилась толпа, камера приблизилась к ней, выхватывая лица в первом ряду.

«Вы, конечно, понимаете, друзья, что этот очаровательный городок находится сегодня в уникальной ситуации. Здесь творятся очень странные дела, и люди больше не желают мириться с этим. Их законы поруганы, над их силами безопасности издевались, народ разъярен, что вполне естественно, фанатичные приверженцы новоявленного антихриста ни перед чем не останавливались в своем стремлении вызвать переполох, пользуясь которым их главарь мог бы ускользнуть из готовой захлопнуться западни, расставленной ему Законом. Так что сейчас может случиться все… все, что угодно! — Голос обозревателя поднялся нотой выше. — Да… вот он выходит… он идет к толпе!»

Камера сделала поворот на сто восемьдесят градусов. Майк шел прямо на нее. Анни и Дьюк отстали, и теперь расстояние между ними все увеличивалось.

«Вот оно! Вот оно! Развязка уже близка!»

Майк продолжал не торопясь идти к толпе, пока его изображение не заняло весь «ящик». Теперь оно было почти в натуральную величину, казалось, он находится в комнате вместе со своими братьями по воде. Он остановился на краю газона, принадлежащего отелю, всего в нескольких футах от толпы.

«Вы звали меня?»

В ответ рокочущее ворчанье толпы.

По небу плыли редкие облака, и в это мгновение солнце вышло из-за одного из них, яркий столб света высветил Майка.

Его одежды исчезли. Он стоял перед толпой, облитый жидким золотом прекрасный юноша, облаченный лишь в собственную красоту — красоту, от которой зашлось сердце Джубала; он подумал, что сам престарелый Микеланджело спустился бы со своих церковных подмостков, чтобы запечатлеть эту красоту для еще не рожденных поколений.

Майк мягко произнес:

«Поглядите на меня. Я — Сын Человеческий».

Сцену прервал десятисекундный клип — шеренга танцовщиц, пляшущих канкан и распевающих:

Дамы, дамы, лапочки!
Мойте пеной тряпочки!
Наша пена мыльная
Самая обильная.

«Ящик» наполнился шипящей мыльной пеной, из которой раздавался серебристый девичий смех… Камера снова показала толпу.

«БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ!!» — Кто-то врезал половинкой кирпича прямо Майку по ребрам.

Он повернулся лицом к хулигану.

«Но ты сам бог. И проклинаешь ты тоже только самого себя… и тебе никуда не уйти от себя».

«БОГОХУЛЬНИК!» — Еще один камень — он попал прямо в левый глаз Майка. Хлынула кровь.

Майк сказал спокойно:

«Убивая меня, ты убиваешь себя… ибо ты есть бог… и я есть бог… иного не дано…»

И снова несколько камней достигли своей цели, и кровь полилась из новых ран.

«Внемлите же слову Истины. Нет нужды ненавидеть, нет нужды враждовать друг с другом, нет нужды страшиться чего-либо. Я предлагаю вам Воду Жизни… — Внезапно в руке Майка появился бокал с водой, сверкающий в лучах солнца. — Разделите ее друг с другом, когда того пожелаете… идите в мире, в любви, в счастье… все вместе…»

Камень точно попал в бокал и вдребезги разбил его. Другой камень влетел прямо в рот Майка.

Разбитыми кровоточащими губами он улыбнулся толпе, глядя прямо в объектив камеры с выражением всепоглощающей нежности на лице. Скорее всего благодаря случайному наложению солнечного света и отблеска объективов, вокруг головы Майка возник золотой нимб.

«О мои братья, я так любил вас. Пейте же глубоко! Делитесь всем и растите ближе, пока не сольетесь друг с другом. Ты есть бог!»

Джубал шепотом повторил его слова.

Снова пятисекундный клип: «Пещера Кахуенга»! Ночной клуб с настоящим лос-анджелесским смогом, который завозится сюда ежедневно! Шесть экзотических танцовщиц!»

«Линчевать его! Повесить проклятого подонка!»

Охотничье ружье крупного калибра грянуло где-то совсем рядом, правую руку Майка оторвало у самого локтя. Рука медленно спланировала на газон и легла на прохладную траву, ладонь раскрыта в жесте призыва.

«Дай ему из другого ствола, Шорти, да целься получше!»

Толпа ржала и аплодировала. Брошенный камень размозжил Майку нос, другие попали в голову, создав вокруг нее как бы кровавый венец.

«Истина проста, но путь человека тяжел. Прежде всего вы должны научиться управлять собой. Все остальное приложится. Благословен тот, кто познал себя и умеет управлять собой, ибо ему принадлежит весь мир, и счастье и радость будут следовать за ним по пятам».

Снова громкий выстрел из охотничьего ружья, за ним еще два. Пуля попала Майку прямо в грудь над самым сердцем, разбив шестое ребро возле грудины и образовав глубокую рваную рану. Картечь и другие пули разбили левую голень в пяти дюймах ниже коленной чашечки, так что малая берцовая кость вылезла под углом, торча из красно-желтой раны.

Майк слегка покачнулся и, засмеявшись, продолжал речь. Голос его звучал чисто и неторопливо.

«Ты есть бог. Запомни это, и перед тобой откроется Путь…»

«Проклятие! Да заставьте его заткнуться, пусть не поминает всуе имя Господне! Вперед, ребята, прикончим его!!!»

Толпа рванулась вперед, вслед за громилой, размахивающим тяжелой палицей. Они набросились на Майка с камнями, с кулаками, потом, когда он упал, стали бить его ногами.

Он продолжал говорить все время, пока они крушили ему ребра, издевались над его золотистым телом, ломали ему кости и отрывали уши.

Наконец кто-то заорал:

«Назад! Мы сейчас обольем его бензином!»

Получив предупреждение, толпа немного отступила, и камера приблизилась, крупным планом показав лицо и плечи Майка. «Человек с Марса» улыбнулся своим братьям и в последний раз сказал чисто и ясно:

«Я люблю вас».

Беззаботный кузнечик, стрекоча, взлетел на травинку в нескольких дюймах от лица Майка. Он повернул голову, увидел кузнечика, казалось, глядевшего ему прямо в глаза.

«Ты есть бог», — сказал он и покинул свою плоть.

Глава 38

Языки пламени и клубы дыма заполнили «ящик».

— Вот это да! — воскликнула почти с благоговением Патти. — Самый эффектный финал, который я видела когда-либо.

— Да, — со знанием дела согласилась Бекки, — лучшего не смог бы придумать и мой муж-профессор.

Капитан Ван Тромп сказал тихо, как будто обращаясь к самому себе:

— Эффектно. Очень лихо и очень эффектно. Мальчик сумел уйти как надо.

Джубал оглядел своих братьев. Неужели он единственный, кто несет в себе боль? Джилл и Дон сидели рядом, обняв друг друга за талии, как они сидели всегда, когда им случалось встретиться. Ни одна из них не казалась взволнованной. Даже у Доркас глаза были сухи, лицо спокойно.

Адское пламя в «ящике» сменилось улыбающимся лицом Хэппи Холидея, который сказал:

«А теперь, друзья, предоставим еще несколько минут нашим приятелям с Елисейских полей, которые так щедро уделили нам…» — Патти выключила стереовизор.

— Анни и Дьюк возвращаются, — сказала она, — я проведу их через фойе. А потом будет ленч. — Она пошла к дверям.

Джубал задержал ее.

— Патти! Ты, конечно, знала, что задумал Майк?

Она удивилась.

— Что? Ну, разумеется, нет, Джубал. Надо было дождаться, пока наступит время свершения. Никто из нас не знал. — Она повернулась и вышла.

— Джубал, — на него смотрела Джилл, — Джубал, наш возлюбленный отец, пожалуйста, подумай и постарайся грокк во всей полноте. Майк не умер. Разве он может умереть, если человека убить нельзя. И он не может покинуть нас, раз уж мы грокк его. Ты есть бог.

— Ты есть бог, — подтвердил он тупо.

— Так-то лучше. Иди и присядь сюда — между мной и Дон.

— Нет. Я хочу побыть один.

Как слепой, он ощупью добрался до своей комнаты, закрыл дверь на засов и тяжело рухнул, вцепившись обеими руками в изножье постели. Мой сын, о мой мальчик! Лучше бы я умер вместо тебя! Перед тобой лежала вся жизнь… а старый дурень, которого ты так почитал, раскрыл варежку и наболтал бог знает что, внушив тебе дурацкую идею никому не нужного мученичества. Ах, если б Майк принес им нечто полезное, что-нибудь вроде стерео или бинго, а он принес им Истину. Или, во всяком случае, часть Истины. А кому она нужна, Истина?! И Джубал засмеялся сквозь рыдания.

Наконец ему удалось победить их — и рвущие сердце всхлипывания, и горький смех, и он начал лихорадочно рыться в своем дорожном саквояже. То, что ему было нужно, он захватил с собой. Он всегда держал запас таблеток в своем несессере, держал с тех самых пор, как Джо Дуглас свалился от инсульта и тем напомнил ему, что плоть — всего лишь трава.

Вот и пришла его очередь «держать удар», да только сил держать уже нет. Он отсыпал три таблетки, чтобы закончить дело быстро и без промашки, запил их водой и лег в постель. Боль ушла почти тут же.

Откуда-то издалека до него долетел голос:

— Джубал.

— Отдыхаю. Оставьте меня в покое.

— Джубал! Отец! Ну, пожалуйста!

— Хм… Это ты, Майк? Что случилось?

— Проснись! Еще Свершение не наступило. Позволь, я помогу тебе.

Джубал вздохнул.

— Ладно, Майк.

Он разрешил помочь ему встать с постели и добраться до туалета. Позволил, чтобы ему подержали голову, пока его рвало, принял стакан воды и прополоскал рот.

— Теперь все о'кей?

— О'кей, сынок. Спасибо.

— Тогда я пойду? У меня еще остались кой-какие делишки. Я люблю тебя, отец. Ты есть бог.

— Я люблю тебя, Майк. Ты есть бог.

Джубал повозился еще немного в своей комнате, стараясь придать себе достаточно презентабельный вид, переоделся, выпил немного бренди, чтобы избавиться от горечи во рту и в желудке, а затем вышел, рассчитывая присоединиться к остальным.

В комнате была только Патти — она сидела около выключенного стереовизора. Патти подняла взгляд.

— Будете завтракать, Джубал?

— Спасибо.

Она подошла к нему.

— Вот и хорошо. Боюсь, что большинство остальных уже поели и разбежались, но каждый из них велел передать вам свой поцелуй. Вот они — все в одном.

Ей, кажется, действительно удалось вложить в него всю любовь, доверенную ей остальными, плюс собственную. Джубал почувствовал, что он стал куда сильнее, разделив с Патти ее непоколебимое спокойствие. Горечь ушла.

— Пойдем на кухню, — сказала она. — Тони уехал, поэтому большинство собрались там, хотя его ворчанье и раньше-то не очень их разгоняло. — Патти остановилась и попыталась краешком глаза взглянуть через плечо на свою спину. — Вам не кажется, что финальная сцена немножко изменилась? Дымка какая-то появилась, что ли?

Джубал с невозмутимым видом согласился с ней. Ему тоже так кажется. Правда, никаких изменений он не видел, но спорить с идиосинкразией (Идиосинкразия (спец. термин) — повышенная болезненная чувствительность организма к определенным веществам или воздействиям) Патти тоже не собирался.

Она кивнула.

— Так я и думала. Вообще-то у меня круговой обзор, но себя я почему-то со спины не вижу. Приходится, как и раньше, пользоваться двумя зеркалами. Майк обещает, что вскоре я смогу обходиться без них. Впрочем, все это пустяки.

В кухне, кто вокруг стола, кто подальше, собралось около десятка братьев. Дьюк стоял у плиты, что-то помешивая в небольшой кастрюльке для приготовления соусов.

— Привет, босс. Я заказал аэробус на двадцать мест. Это самый большой из всех, что могут сесть на нашу площадку… В меньшем нам не разместиться, особенно учитывая команду писунов и любимчиков Патти. Годится?

— Разумеется. Все едут с нами домой?

Если не хватит спален, то девочкам придется организовать ночлежки в гостиной и еще где-нибудь… Ведь все равно, количество гостей наверняка вырастет раза в два, если не больше. Очень вероятно, что ему самому вряд ли позволят спать в одиночку. И он тут же решил не сопротивляться. Приятно чувствовать рядом с собой чье-то теплое тело, даже если у тебя нет намерений перейти к активным действиям. Господи! Да он почти забыл, как это чудесно! Расти ближе…

— Не все. Повезет нас Тим. Потом ему придется доставить аэробус обратно и на время уехать в Техас. Шкипера, Беатрикс и Свена мы собираемся высадить в Нью-Джерси.

Сэм поднял взгляд от столешницы.

— Рут и я едем к своим ребятишкам. С нами поедет и Саул.

— А может, сначала денек-другой проведете дома?

— Что ж, может быть. Я поговорю с Рут.

— Босс, — вмешался Дьюк, — как скоро можно будет заполнить бассейн?

— Прежде мы его никогда не заполняли раньше апреля. Но с новыми обогревателями, я думаю, в любое время. — Джубал помолчал. — Однако нам предстоит немало ненастных дней — вчера снег еще лежал на земле.

— Босс, вот что я вам скажу — эта банда способна прошагать по колено в снегу и, подобно жирафу, ничего не заметить, лишь бы им поплавать. Кроме того, есть куда более дешевые способы не дать воде замерзнуть, чем эти обогреватели, что работают на нефти.

— Джубал!

— Что, Рут?

— Мы остановимся на денек или даже больше. Ребятишки без меня не скучают, да и я не рвусь принять на себя роль мамаши, особенно теперь, когда не будет Патти, чтобы поддерживать дисциплину. Джубал, если вы меня никогда не видели в воде со струящимися по ней волосами, как у сказочной принцессы, считайте, вы меня вообще не видели.

— Договорились. Послушайте, а где эти Квадратноголовый и Голландец? Тем более что Беатрикс еще никогда не бывала у меня дома. Так куда им спешить?

— Я скажу им, босс.

— Патти, твои змеи могут пожить в теплом сухом подвале? Пока мы что-нибудь не придумаем? Я не говорю о Хони Буне, разумеется. Он — человек. Но мне кажется, что кобрам не стоит ползать по всему дому.

— Конечно, Джубал.

— Так… — Джубал огляделся. — Дон, ты знаешь стенографию?

— А зачем ей она нужна? — вмешалась Анни. — Я же обхожусь без стенографии.

— Мог бы и сам догадаться. А печатать на машинке умеешь?

— Выучусь, если вы того пожелаете, — ответила Дон.

— Стало быть, считай себя в штате, пока где-нибудь не откроется вакансия верховной жрицы. Джилл, мы кого- нибудь забыли?

— Нет, босс. Разве что остальные, которые разъехались, захотят отдохнуть у нас. От этого никуда не денешься.

— Учтено. Дом — это Гнездо номер два, открытое для всех и в любое время. — Он подошел к плите и заглянул в кастрюлю, в которой Дьюк что-то помешивал. Там на донышке было немного бульона. — Хм… Это Майк?

— Да, — Дьюк зачерпнул ложку и попробовал. — Надо подсолить.

— Точно, Майк всегда любил приправы. — Джубал тоже взял ложку и попробовал бульон. Дьюк был прав — бульон чуть сладковат и немножко соли не помешало бы. — И все-таки лучше грокк его таким, каким он был. Остался кто-нибудь из тех, кто не разделил его?

— Только вы, босс. Тони строго-настрого приказал мне все время помешивать бульон, если нужно, добавить в него воды и ждать вас. И смотреть, чтобы не пригорело.

— Тогда давай сюда пару чашек. Мы поделимся и грокк вместе.

— Слушаюсь, босс. — Тут же с полки слетели две чашки и, спланировав, сели около кастрюльки. — Вот ведь какая штука — Майк всегда спорил, что переживет меня и сервирует из меня блюдо на День Благодарения. Впрочем, может быть, в дураках остался все же я, — мы ведь с ним заключили пари, а денежки с него я вряд ли получу.

— Это не выигрыш — просто игрока удалили с поля. Наливай поровну.

Дьюк повиновался. Джубал поднял чашку.

— Поделимся.

— Чтобы всегда расти ближе.

Они не торопясь выпили бульон, растягивая удовольствие, смакуя каждый глоток, восхваляя, лелея и стараясь грокк во всей полноте своего благодетеля. К своему удивлению, Джубал нашел, что, хотя он и переполнен эмоциями, они дают ему ощущение спокойного счастья и не вызывают слез. Каким смешным и неуклюжим, похожим на юного щенка, был его сын, когда они встретились впервые… как хотелось ему всех порадовать, какие смешные ошибки он делал… и каким гордым и сильным стал, так и не утеряв своей ангельской невинности… «Наконец-то я грокк тебя, сынок… и ни слова не изменил бы в твоем прошлом».

Патти приготовила ему ленч. Он сел за стол и стал есть, чувствуя такой голод, как будто после ужина прошло несколько дней.

— Я сказал Саулу, — говорил Сэм, — что грокк отсутствие необходимости что-либо менять в наших планах. Будем продолжать делать то, что делали раньше. Если товар, которым вы торгуете, хорош, — дело пойдет, даже если основатель фирмы скончался.

— А я и не спорю, — возразил Саул. — Ты и Рут построите новый храм, а мы — другие. Однако нам нужно время, чтобы собрать необходимые для этого деньги. Такие дела не делаются ни на углах улиц, ни в первой попавшейся лавчонке. Тут требуются и сцена, и реквизит, а значит — нужен капитал, не говоря уж о средствах для отправки на год или два Стинки и Мириам на Марс. Это ведь не менее важно.

— Деньги не проблема, — неожиданно вмешался Джубал.

— Что вы этим хотите сказать, Джубал?

— Как адвокат, я должен был бы промолчать… но, как брат по воде, я говорю, что грокк. Минуточку… Анни!

— Да, босс.

— Выкупи то место. То, где был забит камнями Майк. Примерно в радиусе ста футов.

— Босс, это место — часть общественного бульвара. Если взять стофутовый радиус, то придется захватить и отрезок шоссе, и кусок участка, принадлежащего отелю.

— Не спорь.

— Я не спорю. Я сообщаю факты.

— Извини. Они продадут. Участок шоссе перенесут. Черт, да если им выкрутить руки как следует — они подарят нам эту землю, особенно если мы станем выкручивать руки с помощью Джо Дугласа. И пусть Дуглас распорядится, чтобы нам выдали из морга все, что осталось от Майка, после того как эта шваль с ним покончила… Мы похороним его на этой земле, скажем, через год… и весь город будет оплакивать его… А полиция, которая не защитила его сегодня, вытянется по стойке «смирно». Какой памятник мы поставим ему? «Упавшую кариатиду»? Нет. Майк был могуч. Он не уронил свой камень. «Русалочка» подошла бы больше, но заложенный в ней смысл поймут немногие. Тогда, может быть, изображение самого Майка? Такого, каким он был, когда обратился к толпе: «Смотрите на меня. Я - СЫН ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ…» Если Дьюк не успел его снять в этот момент, то у «Новостей» наверняка найдутся нужные кадры… И, может быть, сейчас или в будущем у нас появится брат, в душе которого вспыхнет искра Родена, и он изваяет Майка вот таким, без всяких выдумок… Мы похороним его там, — продолжал Джубал, — пока без всяких надгробий, и пусть земляные черви и ласковый тихий дождь грокк его. Я грокк, что Майк бы это одобрил. Анни, я хотел бы поговорить с Джо Дугласом сразу же, как приедем домой.

— Хорошо, босс. Мы грокк так же, как вы.

— Теперь о другом. — И он рассказал о завещании Майка. — Вы видите, что каждый из вас стал по меньшей мере миллионером. Нет, гораздо больше, чем миллионером. А насколько больше, я еще не подсчитал. Но намного — даже после уплаты налогов. И никаких обязательств… Хотя, я думаю, вы все будете тратить свои деньги на нужды храмов и прочего такого. Однако если кто-то захочет яхту — пожалуйста. Кстати, Джо Дуглас останется управляющим за ту же плату для тех, кто пожелает не забирать свой капитал из дела… Но я грокк, что Джо долго не протянет. И тогда управление перейдет к Бену Какстону. Что скажешь, Бен?

Какстон пожал плечами.

— Буду числиться. Я грокк, что найму себе настоящего бизнесмена по имени Саул.

— Значит, заметано. Придется обождать немного, но никто не осмелится оспорить завещание. Майк отлично все предусмотрел. Когда мы сможем убраться отсюда? Оплачены ли счета?

— Джубал, — мягко подсказал Бен, — отель принадлежит нам.

Вскоре они уже были в воздухе. Полиция не чинила препятствий. Город успокоился так же быстро, как взбунтовался. Джубал сел впереди вместе со Стинки Махмудом и позволил себе расслабиться… Он чувствовал, что нисколько не устал, что его не грызет тоска и что он даже не очень стремится поскорее укрыться в своем убежище.

Они обсудили планы Махмуда отправиться на Марс, чтобы поглубже изучить язык. Джубал с удовольствием услышал, что это произойдет сразу после того, как завершится работа над словарем; по мнению Махмуда, ему только на сверку фонетики и транскрипции потребуется не меньше года.

Джубал проворчал:

— Полагаю, мне самому придется учить всю эту чертовщину, чтобы понимать вашу болтовню.

— Как ты грокк, брат.

— Но, черт побери, я не желаю иметь ничего общего со всякими расписаниями, уроками и прочим идиотством. Я буду заниматься, как и когда хочу.

Махмуд помолчал.

— Джубал, классы и расписание в храме были необходимы, так как мы работали целыми группами. Однако были и отдельные исключения.

— Вот это мне и нужно!

— Анни, например, продвинулась очень, очень далеко, только помалкивает об этом. С ее исключительной памятью она необычайно быстро выучила марсианский язык, чему, разумеется, помогла и постоянная внутренняя связь с Майком.

— Ну у меня, во-первых, память совсем другая, а во-вторых, Майка с нами нет.

— Зато есть Анни. И даже такого упрямца, как вы, Дон может соединить напрямик с Анни… если вы, конечно, ей разрешите. Впрочем, уже для второго занятия Дон вам не будет нужна. Анни сможет обойтись и без нее. Не пройдет и нескольких дней, как вы начнете думать по-марсиански, — это по календарному времени, по субъективному будет подольше, но кого это волнует? — Махмуд ухмыльнулся. — А сопутствующие согревательные телодвижения вам придутся по душе.

Джубал так и взвился.

— Ах, вы подлый, злобный, похотливый араб, умыкнувший вдобавок одну из самых лучших моих секретарш!

— За что вечно пребуду у вас в долгу. Но вы же ее не навсегда потеряли. Она тоже будет давать вам уроки… Уж она-то своего не упустит!

— Убирайтесь! Поищите себе другое место! Не мешайте мне предаваться размышлениям!.. — Чуть позже Джубал завопил: — Первая!

К нему подошла Доркас и села рядом, держа в руках все нужное для стенографирования.

Джубал взглянул на нее, прежде чем начать диктовку.

— Детка, ты выглядишь куда счастливее, чем раньше. По-моему, ты прямо светишься.

Доркас мечтательно сказала:

— Я назову его Денисом (Божественный из Нисы (греч.)).

Джубал кивнул.

— Недурно. Очень даже недурно! (Подойдет даже в том случае, если вопрос о настоящем отце спорен.) Как ты насчет того, чтобы поработать?

— Я готова. Чувствую себя отлично.

— Начнем. Пьеса для стереовидения. Черновой вариант. Предварительное название — «Марсианин по имени Смит». Пролог. Камера надвигается на Марс, используются кадры из архивов. Крупный план переходит в мелкий, изображающий место посадки «Посланца». Вдали стоит космический корабль. Марсиане — съемка либо архивная, либо новая… Крупным планом — каюта внутри корабля. Женщина лежит на…

Глава 39

Вердикт в отношении Третьей от Солнца планеты сомнений никогда не вызывал. Старейшие Четвертой планеты не только не были всезнающими, но в некоторых отношениях по провинциализму не уступали землянам. Они грокк, исходя из своей местной системы ценностей, и с помощью марсианской высшей логики со временем неизбежно должны были ощутить неизлечимую скверну в вечно спешащих, беспокойных, склочных обитателях Третьей планеты, скверну, которая обязательно требовала «выпалывания», раз они ее уже грокк, взлелеяли и возненавидели.

Однако к тому времени, когда марсиане не торопясь доберутся до такого решения, в высшей степени вероятно и даже почти неизбежно, что Старейшим будет не под силу уничтожить эту странную и причудливую расу. Реальная опасность уничтожения была столь мала, что те, кому надлежало курировать Третью планету, не стали тратить на нее даже ничтожной частицы вечности.

Во всяком случае, Фостер.

— Дигби!

Помощник поднял взор.

— На несколько тысячелетий я отлучусь по особому заданию. Познакомься со своим новым начальником. — Фостер обернулся и сказал: — Майк, это архангел Дигби, твой помощник. Он знает, что и где в студии у нас лежит, и ты найдешь в нем неплохого исполнителя для тех дел, которые задумаешь.

— О, мы с ним поладим, — заверил его архангел Михаил и, обратясь к Дигби, спросил: — Мы с вами встречались?

— Разве упомнишь, — ответил Дигби, — особенно, когда все время приходится скакать из одного «где-когда» в другое…

— Неважно. Ты есть бог.

— Ты есть бог, — отозвался Дигби.

— Бросьте вы эти церемонии! — прикрикнул Фостер. — Я тут оставил вам кучу работы, не вздумайте возиться с ней целую вечность. Разумеется, «Ты есть бог», — а кто не бог?

Он исчез. А Майк, сдвинув на затылок нимб, принялся за работу. Он уже присмотрелся и видел множество вещей, требующих переделки…