УПП

Цитата момента



Было: Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой.
Стало: Поступай с другими так, как они поступили бы с тобой. Только делай это раньше.
Золотое правило нравственности в современной формулировке

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



«– А-а-а! Нынче такие детки пошли, что лучше без них!» - Что скрывается за этой фразой? Действительная ли нелюбовь к детям и нежелание их иметь? Или ею прикрывается боль от собственной неполноценности, стремление оправдать себя в том, что они не смогли дать обществу новых членов?

Нефедова Нина Васильевна. «Дневник матери»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/d542/
Сахалин и Камчатка

Глава 28

— БОГОХУЛЬСТВО!

Фостер поднял глаза.

— Кто тебя укусил, Младшенький?

Эту пристройку делали второпях, и кое-какие создания умудрялись сюда проникнуть — обычно это были целые тучи почти невидимых бесенят… в общем-то безвредных, но укусы их щекотали «эго».

— Да вот… чтобы поверить, надо увидеть собственными глазами… Минуточку, я прокручу сейчас в обратную сторону аппарат Всевиденья…

— Ты бы удивился, если б знал, чему я только могу поверить, Младшенький. — Тем не менее начальник Дигби все же уделил ему ничтожную часть своего внимания… Трое «преходящих» — это были люди — как он понял, мужчина и две женщины, болтающие о вечности. Ничего особенного.

— И что же?

— Вы слышали, что она сказала?! «Архангел Михаил»! Это надо же!

— И что же?

— Как что?! Боже! Боже!

— И очень может быть.

Нимб Дигби затрясся.

— Фостер, вы, наверное, плохо смотрели! Она имела в виду этого идиота-переростка, который нагло вышвырнул меня прямо под космические ливни. Посмотрите-ка еще раз.

Фостер увеличил изображение, убедился, что ангел-ученик сказал правду, заметил еще кое-что и улыбнулся своей ангельской улыбкой.

— А откуда тебе известно, что он не архангел, Младшенький?

— А?!

— Я не встречал Майкла последнее время в клубе, а его имя внесено в списки Тысячелетнего Турнира Солипсистов — это знак того, что, вернее всего, он послан на задание. Майкл — один из самых азартных игроков в солипсизм в нашем секторе.

— Даже сама подобная мысль непристойна!

— Если б ты только знал, как много самых лучших идей нашего босса назывались непристойными в разных отделах… Вернее, ты не должен удивляться, учитывая твой богатый опыт оперативника. Но «непристойность»!.. Это ж нулевая концепция, она не имеет теологического смысла… «Для чистого — нет нечистого».

— Но…

— Я все еще говорю, Младшенький. В дополнение к тому факту, что наш брат Михаил, по-видимому, отсутствует в данный микромиг… а я не могу проследить за ним… поскольку мы с ним состоим в разных списках дежурств… Так вот, татуированная леди, которая назвала его архангелом, вряд ли ошибается — ведь она одна из самых святых среди «преходящих».

— Кто это говорит?

— Я говорю. И при этом я знаю, о чем говорю. — Фостер снова изобразил сладкую ангельскую улыбку.

Милая крошка Патриция! Зубы у нее чересчур выдаются вперед, а все же она по-земному привлекательна и к тому же сияет внутренним светом, что делает ее похожей на церковный витраж.  н отметил не без земной гордыни, что Джордж закончил свое великое начинание с тех пор, как он последний раз видел Патрицию. Картина его вознесения на небо совсем недурна, даже очень недурна — в самом высшем смысле. Обязательно надо будет повидаться с Джорджем, поздравить его и сказать, что видел Патрицию… Хм… А где же находится сейчас Джордж? Насколько он помнил, тот был художником-творцом в секции разработки дизайна Вселенной и трудился под непосредственным руководством самого Архитектора… неважно… Главный регистр вытащит его оттуда за ничтожную долю тысячелетия.

Какой же очаровательной пышечкой была Патриция! И какое священное неистовство было свойственно ей! Еще бы чуточку напористости и чуть меньше скромности, и он сделал бы ее своей жрицей. Однако Патриция могла воспринять бога лишь в соответствии с собственной натурой. А потому ее место было только среди лингаятов3… где в ней как раз не нуждались.

_______________

3Шиваистская секта, возникшая в Индии в XII в.

Фостер подумал было, не подвернуть ли еще окуляр Всевиденья, чтобы увидеть ее такой, какой она была в прежние времена, но отказался от этого с ангельским самообладанием. Надо работать.

— Оставь в покое Всевиденье, Младшенький, мне надо поговорить с тобой. — Дигби повиновался и стал покорно ждать продолжения. Фостер щелкнул по нимбу — была у него такая привычка, когда он впадал в медитацию. — Младшенький, ты очень медленно обретаешь ангельское достоинство.

— Мне очень жаль.

— Сожаления — это не для Вечности. Вся беда в том, что ты слишком много времени уделяешь тому молодому человеку, который может быть (а может и не быть) нашим братом Михаилом. Подожди! Во-первых, не твое дело судить об инструменте, использованном для того, чтобы вызвать тебя сюда с пышных пастбищ. Во-вторых, тебе досаждает даже не он, ты ведь его не знал вовсе, а мысль о той маленькой брюнеточке, что работала у тебя секретаршей. Она получила мой поцелуй всего лишь за краткий миг земного времени до того, как тебя призвали сюда. Разве не так?

— Мне еще предстояло проверить ее.

— Тогда, без сомнения, тебе должно доставить ангельскую радость то, что архиепископ Шорт после того, как он подверг ее тщательному экзамену… о, очень тщательному — я уже говорил тебе, что он подрастет, — повысил ее, и теперь она наслаждается более глубоким счастьем… вполне, впрочем, заслуженным… Ммм… да… Пастырь должен находить радость в самой работе… а когда его повышают, он обязан радоваться и этому. Случилось так, что открылось место Хранителя-Стажера в только что открывшемся новом секторе, — работа немного не соответствует рангу, который тебе номинально присвоен, я согласен, но очень интересная с точки зрения обретения ангельского опыта.

Эта планета… да, ее можно считать планетой… ты увидишь сам… она населена расой не двуполых, а трехполых существ, и мне сказали в высших инстанциях, что сам Дон Жуан не выразил ни малейшего интереса ни к одному из этих трех полов… Это не просто догадка: его вызывали на время проведения испытаний. Он орал и молил вернуть его в тот маленький индивидуальный ад, который он для себя создал.

— Значит, хотите меня сослать в провинцию, да? Чтоб я не мешал… не крутился под ногами?

— Ну, ну… как же ты можешь помешать? Кроме этой невозможности, все остальное возможно. Я пытался разъяснить тебе это, когда ты прибыл.

Но пусть тебя это не волнует. Тебе разрешено совершать попытки вечно. В твое командировочное предписание включена «петля», позволяющая перемещаться из «здесь» и «сейчас» туда и обратно без потери времени. Ну теперь давай, лети и начинай вкалывать. Мне надо работать.

Фостер вернулся к тому мгновению, на котором его прервали.

Ох, да! Бедная душа, временно назначенная быть Агнес Дуглас и служить своеобразным стрекалом для мужа — эту тяжелую работенку она выполняла с неослабевающим рвением… Теперь ее работа завершена, и Агнес нуждалась в отдыхе и в реабилитации после невыносимого истощения… Иначе она начнет брыкаться, вопить и разбрызгивать клочья эктоплазмы из всех отверстий… О, после такой тяжелой работы она, безусловно, нуждается в экзорцизме. Впрочем, любая работа тяжела, да и как может быть иначе? «Агнес Дуглас» была безотказно надежным полевым оперативником. Она готова принять любое, самое сомнительное поручение, лишь бы быть уверенной в его «непорочности». Тогда хоть жги ее на костре, хоть определяй в монастырь — она все равно добьется успеха.

В общем-то Фостеру «непорочность» мало импонировала, хотя он испытывал профессиональное уважение ко всем, кто делал свою работу добросовестно. Он бросил последний взгляд на миссис Пайвонски. Вот это соратник, который ему по душе! Милая крошка Патриция! Такая пылкая, такая благословенная…

Глава 29

Как только за Патрицией закрылась дверь, Джилл спросила:

— А что будет теперь, Майк?

— Мы уезжаем. Джилл, ты читала кое-что об извращенной психологии?

— Да, но меньше, чем ты.

— Тебе знакома символика татуировки? И то, что означают змеи?

— Конечно. Я узнала о Патти все в первую встречу. И надеялась, что ты ей поможешь.

— Я не мог, пока мы не стали братьями по воде. Секс, конечно, помогает, но только тогда, когда полностью делишь друг друга, когда растешь ближе. Я грокк, что если бы попытался сделать это без сближения, то… в общем, не уверен…

— А я грокк, что ты не мог бы, Майк. В этом-то и причина — одна из многих, что я люблю тебя.

— Я еще не грокк любовь. Джилл, я не грокк людей. Но мне очень не хотелось, чтобы Пат ушла.

— Тогда останови ее. Пусть останется с нами.

(— Джилл, ожидание длится!

— Я знаю.)

Сомневаюсь, — продолжал Майк, — что мы можем дать ей все то, в чем она нуждается. Она должна отдавать себя всю и всегда. Сборища Радости, змеи, дурачье — всего этого Пат мало. Она хотела бы возложить себя на алтарь ради счастья всего человечества и каждого отдельного человека. Вот это и есть Новое Откровение… Я грокк, что разные люди вкладывают в него разный смысл. Пат — вот такой.

— Да, Майк! Милый мой Майк!

— Время ехать. Выбери платье и возьми свою сумочку. Весь остальной мусор я выкину.

Джилл с некоторой грустью подумала, что две-три вещички ей все же пригодились бы. Майк всегда переезжал с места на место, имея на себе только костюм, и, видимо, грокк, что ей тоже так больше нравится.

— Я надену то миленькое голубое.

Платье подплыло к ней, наделось на поднятые руки, щелкнула «молния». Туфли сами зашагали к Джилл, и она сунула в них ноги.

— Я готова.

Майк уловил не смысл ее мыслей, а их окраску, — суть была чужда марсианскому сознанию.

— Джилл? Хочешь, мы задержимся и поженимся?

Она задумалась.

— Сегодня воскресенье, лицензии на брак не выдаются.

— Тогда завтра. Я грокк — ты бы хотела.

— Нет, Майк.

— Почему нет, Джилл?

— Ближе, чем мы есть, стать невозможно — мы ведь разделили воду. Это одинаково верно и на марс— ианском, и на английском.

— Ты права.

— Другая причина — чисто английская. Я не хочу, чтобы Доркас, Анни, Мириам, а теперь и Патти думали, будто я их вытесняю.

— Джилл, но ведь никто из них так не подумает.

— Не хочу рисковать, потому что мне свадьба не нужна. Я давно вышла за тебя замуж — еще там, в больничной палате, сотни лет назад. — Она помолчала. — Но есть одна вещь, которую ты мог бы сделать для меня.

— Какая, Джилл?

— Ты мог бы называть меня какими-нибудь ласковыми именами. Вот как я зову тебя.

— Да, Джилл. А какими ласковыми?

— Ох! — Она быстро поцеловала его. — Майк, ты самый милый, самый славный из всех виденных мной людей, но, надо думать, на обеих планетах нет никого, кто бы так выводил меня из себя! Ладно, не напрягайся! Просто время от времени зови меня Маленьким Братом… У меня от этого все внутри тает.

— Да, Маленький Брат.

— О боже! Пошли отсюда, а то я опять затащу тебя в постель. Встретимся внизу; я пойду платить по счетам. — Она быстро вышла.

Они сели в первый попавшийся «Грейхаунд», даже не спрашивая, куда он отправляется. Неделей позже они объявились дома, несколько дней разделяли воду с братьями, а потом уехали, даже не попрощавшись. Прощание было тем человеческим обычаем, которого Майк не любил; он говорил «до свидания» только незнакомцам.

Вскоре они появились в Лас-Вегасе, где остановились в отеле, расположенном в некотором удалении от Стрипа. Майк развлекался в игорных домах, Джилл убивала время, работая шоу-герл. Петь и танцевать она не умела, но выходила на сцену в колоссальной шляпе, улыбаясь, чуть прикрытая кусочками осыпанной блестками материи, — такая работа в современном Вавилоне Запада ее вполне устраивала. Она предпочитала работать в те часы, когда Майк был занят, и каким-то образом Майк всегда устраивал ее на те места, которые она выбирала. Поскольку казино открыты круглые сутки, то и Майк был занят непрерывно.

Майк играл осторожно, старался выигрывать понемногу, придерживаясь тех границ, которые установила для него Джилл. После того как он выдоил из каждого казино по нескольку тысяч долларов, он все там же спустил, чтобы не прослыть удачливым крупным игроком. Затем он нашел себе место крупье, причем никак не вмешивался в бег маленького шарика, а изучал людей, стараясь грокк, что влечет их к игре. Он грокк наличие мощной побудительной силы, которая сродни сексуальности, но в то же время грош в ней ощутимую скверну.

Джилл сначала думала, что посетители роскошного ресторана-театра, в котором она выступала, были обычным дурачьем, и, следовательно, с ними можно было не церемониться. Но, к ее удивлению, выяснилось, что ей в самом деле было приятно выставлять себя перед ними. С усиленной знанием марсианского языка честностью она попыталась проанализировать свои чувства. Ей всегда нравились восхищенные взгляды мужчин, которых она находила достаточно интересными, чтобы желать их прикосновения. Ее раздражало, что вид ее прекрасного тела не вызывал у Майка никакой реакции, хотя он был предан этому телу так, как может лишь мечтать любая женщина…

…если он не был слишком занят. Впрочем, и в этом случае он был щедр — разрешал ей вызывать его из транса, менял без всяких жалоб скорость своего метаболизма, становился веселым, внимательным, любящим.

Тем не менее у Майка была такая странность — одна из многих, чем-то сходная с его неспособностью смеяться. Поступив в шоу-герлс, Джилл обнаружила, что ей приятно зрительное обожание чужих мужчин, поскольку этого ей Майк дать не мог.

Однако ее крепнущая беспощадная честность в отношении себя самой вскоре разрушила и эту теорию. В зале было полным-полно людей пожилых, весьма упитанных и совершенно лысых, что вряд ли могло понравиться Джилл, которой всегда внушали отвращение «похотливые старые кобели», хотя подобное определение относилось не ко всем старикам. Джубал, например, мог сколько угодно смотреть на нее, мог даже пользоваться весьма вольной лексикой, но это никогда не вызывало у нее ощущения, будто он только и ждет подходящего случая, чтобы ее потискать.

Теперь же она убедилась, что «похотливые старые кобели» не вызывали в ней былого отвращения. Когда она ловила их восторженные взгляды или исходивший от них запах похоти, — а она его чувствовала и даже могла определить, от кого именно он исходит, — ей не было противно. Больше того, это согревало ее, вызывало чувство тайного удовлетворения.

«Эксгибиционизм» ранее был для нее лишь медицинским термином — слабостью, к которой она относилась с презрением. Теперь, обнаружив его в себе и анализируя его, она решила, что эта форма нарциссизма нормальна, либо ненормальна сама Джилл. Но она не чувствовала себя ненормальной. Она была здорова — здоровее, чем когда-либо раньше. Здоровье у нее всегда было отличное — медсестрам оно необходимо, но теперь у нее не случалось ни насморка, ни расстройства желудка; она не могла даже вспомнить, когда у нее в последний раз отекали ноги.

О'кей, если здоровой женщине приятно, что ею любуются, то ясно как день, что здоровым мужчинам нравится смотреть на нее — иначе во всем этом нет никакого смысла! И тут она с чисто интеллектуальных позиций наконец поняла Дьюка с его фотографиями.

Она обсудила эту проблему с Майком, но Майк никак не мог взять в толк, почему Джилл когда-то терпеть не могла, чтобы на нее смотрели. Он прекрасно понимал, что можно старательно избегать прикосновений. Майк сам не терпел рукопожатий, он хотел, чтобы к нему прикасались лишь собратья по воде. Джилл не была уверена в том, как далеко заходит это чувство. Она объяснила ему, что такое гомосексуализм, после того как Майк прочел статью о нем и не смог его грокк; она научила его, как избегать мужских приставаний, — ей было известно, что такой красивый мальчик, как Майк, их обязательно привлечет. Он последовал ее совету, сделал свое лицо более мужественным, что почти уничтожило былую гермафродитную прелесть его черт. Но Джилл не была уверена, что Майк отверг бы предложение, исходи оно, скажем, от Дьюка; к сожалению, все братья по воде мужского пола отличались явной мужественностью, точно так же, как братья противоположного пола — женственностью. Джилл подозревала, что Майк обязательно почувствует скверну в жалком сексе однополых — и с ними никогда не разделит воду.

Не мог Майк понять и того, почему теперь ей нравилось, когда на нее глазеют. Их отношение к данной проблеме совпало только раз, — когда они работали в цирке, и Джилл была совершенно равнодушна к масленым взглядам зрителей. Сейчас Джилл понимала, что ее нынешнее самосознание в те времена уже начало зарождаться, и по-настоящему она вовсе не относилась равнодушно к мужским взглядам. Под влиянием стресса, вызванного необходимостью приспособиться к «Человеку с Марса», ей пришлось сбросить с себя часть навыков, порожденных культурой воспитания, в том числе и таких, как жеманность, которую иногда сохраняют медсестры, чья профессия, вообще говоря, не терпит подобной чепухи.

Джилл даже не подозревала, что в ней сидит это жеманство, пока не потеряла его совсем. И теперь смогла признаться себе, в ней есть нечто такое счастливо-бесстыдное, чем, возможно, обладают кошки «в поре».

Джилл попробовала объяснить это Майку, развив мысль о взаимодополняющих функциях нарциссизма и интереса к созерцанию эротических сцен.

— Истина в том, Майк, что я получаю наслаждение от того, что мужчины разглядывают меня… множество мужчин… почти каждый. Поэтому теперь я грокк, почему Дьюк так любит фотографии женщин, и чем они сексуальнее, тем лучше. Это не значит, что я хочу лечь в постель с этими мужчинами, во всяком случае, не больше, чем Дьюк — забраться туда со своими фотографиями. Но когда они смотрят на меня… говорят обо мне… думают обо мне, о том, как я желанна, у меня возникает ощущение теплоты — там внутри. — Она слегка нахмурилась. — Мне следовало бы сняться в неприличнейшем виде и послать фотографию Дьюку… чтобы сказать, как я сожалею, что не сумела грокк то, что мне казалось тогда его слабинот. Если это слабина, то она присутствует и во мне… только в женском варианте… Конечно, если это слабина, а я грокк, что это не так.

— Что ж, похвально. Мы найдем фотографа.

Она покачала головой.

— Лучше уж я просто извинюсь. Такое фото я не пошлю — Дьюк никогда не пытался приударить за мной, и я совсем не хочу, чтоб у него возникали подобные идеи.

— Джилл, а ты не хочешь Дьюка?

Она услышала, как в его уме прозвучало эхо понятия «брат по воде».

— Об этом я никогда не думала. Полагаю, что была верна тебе. Но грокк, что ты прав. Сейчас бы я не отвергла Дьюка, и наверняка мне было бы с ним хорошо. А что ты думаешь об этом, дорогой?

— Я грокк, это благо, — серьезно ответил Майк.

— Мой галантный марсианин, бывают такие времена, когда женщина отдала бы все, лишь бы увидеть хоть тень ревности, но полагаю, нет ни единого шанса, чтоб ты грокк «ревность». Дорогой, а что бы ты грокк, если б один из этих олухов набросился на меня?

Майк даже не улыбнулся.

— Я грокк, что его бы тут же не стало.

— И я грокк, что так случилось бы. Но Майк, выслушай меня, дорогой. Ты ведь обещал не делать ничего подобного, кроме как в крайней ситуации. Если ты услышишь, что я кричу, и, проникнув в мой мозг, поймешь, что я действительно в беде, то это одно. Но мне приходилось иметь дело с «кобелями» еще тогда, когда ты был на Марсе. В девяти случаях из десяти, когда девушку насилуют, это частично ее собственная вина. Так что не надо торопиться.

— Я запомню. Хотел бы, чтоб ты послала Дьюку эту фотографию.

— Что, милый? Если я решу приударить за Дьюком, а я могу, раз ты навел меня на такую мысль, я лучше трону его за плечо и скажу: «Дьюк, а не стоит ли нам?.. Я — готова». Начинать же с посылки похабных фотографий, подобных тем, что посылали те грязные бабы тебе, я не согласна. Однако если тебе этого хочется — о'кей!

Майк наморщил лоб.

— Если хочешь послать Дьюку такую карточку — пошли, не хочешь — не надо. Мне просто было интересно посмотреть, как снимают «грязные» картинки. Джилл, а что это такое?

Майк никак не мог понять изменившихся взглядов Джилл, равно как и разрешить давнюю загадку художественного собрания Дьюка. Бледное марсианское отражение бурной человеческой сексуальности не давало ему опоры, для того чтобы грокк нарциссизм, извращенное наслаждение от любования женским телом, стыдливость или, наоборот, стремление выставить свое тело на всеобщее обозрение.

Он сказал:

— Понятие «неприличное» содержит небольшую скверну, но я грокк, что ты видишь в нем не зло, а скорее благо.

— Видишь ли, неприличная картинка может быть еще и тем и другим. Это зависит от того, к кому она попадет, — так я считаю теперь, когда преодолела свои предрассудки. Но… Майк, мне придется показать тебе, рассказать трудно… Прикрой жалюзи, ладно?

Венецианские жалюзи закрылись сами собой.

— Вот смотри, — сказала Джилл, — эта поза лишь слегка неприлична, и любой шоу-герл приходится прибегать к ней в профессиональных целях… эта — чуть больше, но и ее принимают немало наших девушек… а вот эта — безусловно непристойна… а такая — уже более чем… Что же касается этой, то она настолько грязна, что я не рискнула бы позировать в ней даже с лицом, прикрытым полотенцем; разве уж, если бы ты сам упросил меня.

— Если твое лицо будет закрыто, то зачем мне эти позы?

— Спроси у Дьюка, вот все, что я могу тебе предложить.

— Я не грокк скверны, я не грокк блага. Я грокк лишь… — и он произнес марсианское слово, обозначающее нулевой уровень эмоций.

Поскольку Майк так ничего и не понял, они продолжали обсуждать эту проблему, пользуясь то марсианским языком, ибо он позволял скрупулезно точно определять оттенки эмоций и нравственные ценности, то английским, поскольку марсианский не имел аналогов некоторых концепций. Чтобы раскрыть тайну, Майк вечером занял в ресторане боковой столик, а Джилл научила его, как дать на чай метрдотелю.

Джилл гордо вышла первой; ее улыбка предназначалась всем, а еле заметное подмигивание — одному Майку. Она внезапно поняла, что в присутствии Майка то радостное греющее чувство, которое она испытывала каждый вечер, неизменно возросло, — она не удивилась бы, что светится в темноте.

Когда все девушки вышли на сцену и расположились на ней живописной группой, Майк оказался футах в десяти от Джилл. Она к тому времени получила повышение — ее ставили в самый центр. Режиссер передвинул ее туда уже на четвертый день, сказав: «Не знаю, в чем тут дело, детка, у нас тут есть девушки, сложенные вдвое лучше, но в тебе есть что-то такое, что не дает зрителям оторвать глаз от твоей фигурки».

Пока она принимала разнообразные позы, между ней и Майком шел мысленный разговор.

(— Что-нибудь чувствуешь?

Я грокк, но не во всей полноте.

Погляди туда, куда смотрю я, мой брат. Вон тот коротышка, видишь, как его корчит ? Он жаждет меня.

Я грокк его жажду.

Ты хорошо видишь его 7)

Джилл не сводила взгляда с глаз зрителя: и для того, чтобы разжечь его интерес, и для того, чтобы Майк мог видеть ее глазами. Теперь она все лучше грокк марсианский образ мышления, и по мере того, как они с Майком росли ближе, им все чаще случалось прибегать к этому новому, чисто марсианскому способу общения. Джилл пока еще не достигла в нем совершенства, а Майку было достаточно просто окликнуть ее, чтобы воспользоваться ее зрением, тогда как она всецело зависела от помощи Майка.

(— Мы грокк его вместе, согласился Майк. — Большая жажда к Маленькому Брату.

— !!!

Да. Какая прекрасная агония.)

Музыка требовала возвращения к прежнему медленному ритму. Джилл подчинилась музыке, двигаясь с горделивой чувственностью и каждой клеточкой своего тела ощущая закипавшую в ней страсть, порожденную взглядами Майка и неизвестного. По ходу она должна была идти прямо на коренастенького незнакомца. Взгляды их цепко удерживали друг друга.

Вдруг случилось нечто, для нее совершенно неожиданное, ибо Майк никогда не говорил ей о такой возможноети. Она по-прежнему ловила эмоции зрителя, продолжая дразнить его взглядами и движениями тела и одновременно транслируя Майку свои ощущения…

…и вдруг увидела себя чужими глазами и почувствовала всю примитивность потребности, сквозь призму которой видел ее незнакомец.

Она споткнулась и упала бы, не поддержи ее Майк, который телепатически подхватил ее и удерживал до тех пор, пока она не смогла двигаться самостоятельно; ее второе зрение исчезло.

Парад красоток продолжался, пока все они не исчезли за кулисами. Когда они уже были за сценой, девушка, которая шла сразу же после Джилл, спросила:

— В чем дело, Джилл?

— Каблук попал в щель.

— Как тебе удалось удержаться на ногах? Никогда не видела ничего подобного! Ты двигалась точно марионетка на ниточках.

(Так оно и было, милочка!)

— Надо будет попросить менеджера поглядеть, что там такое. Похоже — отстала половица.

Все время, пока шла вторая часть шоу, Майк транслировал ей, как она выглядит в представлении разных зрителей, стараясь, однако, не вызвать у Джилл нового шока. Ее страшно удивило, как варьировали эти изображения: один видел только ноги, другого завораживали плавные движения торса, третий не мог оторвать глаз от высокой груди. Майк дал ей возможность посмотреть, как видит он остальных девушек ее труппы. Джилл радовалась, что Майк воспринимает их так же, как и она, только контрастнее.

Что ее удивило, так это то, что ее чувства обостряются, если она смотрит на девушек глазами Майка.

Майк ушел, не дожидаясь финала, чтобы избежать того момента, когда толпа хлынет к выходу. Джилл не думала, что увидится с ним вечером, — он взял отгул только на время ее выступления. Однако когда она вернулась в гостиницу, то почувствовала, что он дома, еще не дойдя до их номера. Дверь открылась сама собой и закрылась за ней.

— Хелло, дорогой, — окликнула она, — как я рада, что ты дома…

Он ласково улыбнулся ей.

— Теперь я грокк неприличные картинки. — Ее платье внезапно исчезло. — Можешь показать мне еще одну?

— Что? О господи, конечно же!

И она показала ему несколько позиций из тех, что уже демонстрировала недавно. И каждый раз Майк давал ей возможность увидеть себя его глазами. Она смотрела… она ощущала его эмоции… она чувствовала, как поднимается в ней волна желания, как усиливается оно эхом от столкновения импульсов, посылаемых ею и Майком… Наконец она приняла позу — самую откровенную из тех, что могло подсказать ей воображение.

— «Гадкие» картинки — великое благо, — сказал Майк серьезно.

— Да. Теперь и я это понимаю. Так чего же ты ждешь?

Они отказались от работы и стали посещать подряд все ревю на Стрипе. Джилл поняла, что она грокк непристойные картинки лишь тогда, когда они пропущены сквозь мужское восприятие. Если Майк смотрел внимательно, она разделяла весь его настрой — от чувственной робости до грубого желания, но если внимание Майка отвлекалось, то «модель» — танцовщица или «ню» — становились для нее обыкновенными женщинами. Джилл решила, что это хорошо, ибо обнаружить в себе еще лесбийские наклонности было бы, пожалуй, уже перебором.

Но вообще забавно: оказалось, что наблюдать девушек глазами Майка было «великим благом», а еще большим благом была радость оттого, что он наконец смотрел на нее с тем же чувством, что и другие мужчины.



Страница сформирована за 1.12 сек
SQL запросов: 172