IV
Наутро Альфред, отощавший и изнуренный, вышел из комнаты, когда майор вытребовал его к раннему завтраку. Они накормили своих стражей, закурили сигары, майор развязал язык и пустил его в работу. И под его магическим воздействием Альфред с благодарностью почувствовал, что к нему мало-помалу возвращается надежда, некая умеренная доля бодрости и что он снова почти счастлив.
Но выходить из гостиницы он не захотел. Сибирь, мрачная и угрожающая, нависла над ним, и вся его жажда зрелищ испарилась. Осматривать улицы, галереи, церкви под конвоем двух солдат, чтобы все встречные останавливались, пялили на него глаза и перешептывались?.. Нет, он бы не снес такого позора. Он будет сидеть в гостинице и дожидаться берлинской почты и решения своей участи. Майор весь день самоотверженно провел в его комнате, у порога которой застыл солдат с ружьем на плече, в то время как другой дремал на стуле в коридоре. Весь день честный служака с энергией, поистине неистощимой, плел небылицы о военных походах, описывал сражения, сыпал фейерверками анекдотов и своей непоколебимой твердостью и остроумием поддерживал жизнь в перепуганном студенте и заставлял кое-как биться его пульс. Томительно долгий день близился к концу. Наши друзья, сопровождаемые стражей, спустились в ресторан и заняли свои места.
— Теперь уже не долго оставаться в неизвестности, — вздохнул бедный Альфред.
В эту минуту мимо них прошли двое англичан, и один из них сказал:
— Значит, сегодня вечером мы не получим писем из Берлина?
У Пэрриша перехватило дыхание. Англичане сели за столик неподалеку от них, и второй ответил:
— Нет, дело не так плохо. — Пэрриш перевел дух. — Была еще одна телеграмма. Катастрофа лишь сильно задержала поезд, только и всего. Он опоздает на три часа и прибудет ночью.
На этот раз Пэрриш не успел добраться до пола, ибо майор подскочил к нему вовремя. Он прислушивался к разговору и предвосхитил события. Ласково похлопав Пэрриша по спине, он стащил его со стула и весело проговорил:
— Пойдемте, мой мальчик, не вешайте нос, беспокоиться решительно не о чем. Я знаю, как выйти из положения. Наплевать нам на паспорт, пусть запаздывает хоть на неделю, если угодно. Без него обойдемся!
Пэрриш так дурно себя чувствовал, что вряд ли слышал хоть слово. Надежда исчезла, перед ним расстилалась Сибирь. Он с трудом переставлял ноги, словно налитые свинцом, повиснув на майоре, который тащил его в американскую миссию, ободряя по пути заверениями, что по его рекомендации посланник без колебаний тотчас же вручит ему новый паспорт.
— Этот козырь я придерживал с самого начала, — говорил он. — Посланник знает меня… мы с ним близкие друзья… не один час проболтали мы, лежа под грудой других раненных у Колд-Харбор, и с тех пор на всю жизнь остались закадычными друзьями, — духовно, конечно, ибо встречались мы не часто. Перестаньте киснуть, голубчик, все идет блестяще! Клянусь богом! Я полон задора, готов горы своротить. Вот мы и пришли, и все наши печали остались позади. Да и были ли они у нас?
Возле дверей была приколочена торговая марка богатейшей, свободнейшей и могущественнейшей республики, когда-либо существовавшей в веках: деревянный круг с распростертым на нем орлом, голова и плечи которого парят под звездами, а когти полны разного старомодного военного хлама. При этом зрелище слезы выступили на глазах Альфреда, в сердце поднялась волна гордости за свою родину, в груди загремели звуки «Привет, Колумбия!"; и все его страхи и печали сразу улетучились, потому что здесь он был в безопасности. Да, в безопасности! Никакие силы на свете не осмелились бы переступить этот порог, чтобы наложить на него свою руку.
Из соображений экономии европейские миссии могущественнейшей республики ютятся в полутора комнатушках на девятом этаже, поскольку на десятом не оказалось места, а обстановка миссии состоит из посланника, или посла, на жалованье тормозного кондуктора; секретаря, который, чтобы заработать себе на пропитание, торгует спичками и склеивает фаянсовую посуду; наемной барышни, исполняющей обязанности переводчика, а заодно и всей прислуги; нескольких снимков американских пароходов; хромолитографии с изображением ныне царствующего президента; письменного стола, трех стульев, керосиновой лампы, кошки, стенных часов и плевательницы, на которой начертан девиз: «На господа уповаем».
Наши путешественники в сопровождении конвоя вскарабкались наверх. За письменным столом сидел некто и составлял деловое письмо, царапая гвоздиком по оберточной бумаге. Он встал и сделал «поворот кругом»; кошка соскочила на пол и спряталась под стулом, наемная барышня протиснулась в угол за кувшин с водкой, чтобы освободить место; солдаты прижались к стене рядом с ней, держа ружья «на плечо»; Альфред сиял от счастья и ощущения безопасности.
Майор обменялся с чиновником сердечным рукопожатием, непринужденно и бойко отбарабанил ему обстоятельства дела и попросил выдать желаемый паспорт.
Чиновник усадил своих посетителей и сказал:
— Хм, видите ли, я всего-навсего секретарь миссии, и мне бы не хотелось выдавать паспорт, когда сам посланник находится в России. Это слишком большая ответственность.
— Чудесно, так пошлите за ним.
Секретарь улыбнулся и ответил:
— Легко сказать! Он сейчас в отпуске, где-то в лесах, на охоте.
— Ч-черт подери! — воскликнул майор.
Альфред застонал, румянец сбежал с его щек, и он начал медленно проваливаться во внутрь своего костюма. Секретарь с удивлением проговорил:
— Для чего же чертыхаться, майор? Князь дал вам двадцать четыре часа. Взгляните на часы. Вам незачем беспокоиться, в вашем распоряжении еще полчаса. Поезд вот-вот придет, ваш паспорт будет здесь вовремя.
— Вы не знаете новостей, дорогой мой! Поезд опаздывает на три часа. Жизнь и свобода этого мальчика убывают с каждой минутой, а их осталось всего тридцать. Через полчаса я не дам и ломаного гроша за его жизнь. Клянусь богом, нам необходимо получить паспорт!
— О, я умираю, я знаю это! — возопил несчастный и, закрыв лицо руками, уронил голову на стол.
С секретарем произошла мгновенная перемена. Его безмятежность исчезла без следа, глаза и все лицо его оживились, и он вскричал:
— Я понимаю весь ужас вашего положения, но, право же, я не в силах вам помочь. Вы можете что-нибудь предложить?
— Кой черт, дайте ему паспорт, и дело с концом!
— Невозможно! Абсолютно невозможно! Вы о нем ничего не знаете; три дня тому назад вы даже не подозревали о его существовании. Установить его личность нет ни малейшей возможности. Он погиб, погиб, погиб безвозвратно!
Юноша опять застонал и, рыдая, воскликнул:
— О боже, боже! Дни Альфреда Пэрриша сочтены.
Тут с секретарем произошла новая перемена.
Прилив самого горячего сострадания, досады, растерянности неожиданно сменился полным спокойствием, и он спросил тем безразличным тоном, каким заговаривают о погоде, когда говорить уже не о чем:
— Это ваше имя?
Обливаясь слезами, юноша выдавил из себя «да».
— А откуда вы?
— Из Бриджпорта.
Секретарь покачал головой, еще раз покачал головой и что-то пробормотал. Затем спустя минуту спросил:
— И родились там?
— Нет, в Нью-Хейвене.
— А! — секретарь взглянул на озадаченного майора, который с бессмысленным выражением лица напряженно прислушивался к разговору, и как бы вскользь заметил:
— Если солдаты хотят промочить горло, здесь есть водка.
Майор вскочил, налил солдатам по стакану, и те приняли их с благодарностью.
Допрос продолжался.
— Сколько вы прожили в Нью-Хейвене?
— До четырнадцати лет. А два года назад вернулся туда, чтобы поступить в Йельский университет.
— На какой улице вы жили?
— На Паркер-стрит.
Майор, в глазах которого забрезжила смутная догадка, вопросительно взглянул на секретаря. Секретарь кивнул, и майор опять налил солдатам водки.
— Номер дома?
— Номера не было.
Юноша выпрямился и устремил на секретаря жалобный взгляд, который, казалось, говорил: «К чему терзать меня всей этой ерундой? Я и так уже достаточно несчастен!»
Секретарь продолжал, как будто ничего не замечая:
— Опишите дом.
— Кирпичный… два этажа.
— Выходит прямо на тротуар?
— Нет, перед домом палисадник.
— Ограда железная?
— Деревянная.
Майор еще раз налил водки, на сей раз не дожидаясь указаний, налил до самых краев. Лицо его просветлело и оживилось.
— Что вы видите, когда входите в дом?
— Узенькую прихожую. В конце — дверь. Справа еще одна дверь.
— Что еще?
— Вешалка для шляп.
— Комната направо?
— Гостиная.
— Есть ковер?
— Да.
— Какой?
— Старинный уилтоновский.
— С рисунком?
— Да. Соколиная охота на лошадях.
Майор покосился на часы. Оставалось всего шесть минут! Он сделал «налево кругом», повернулся к кувшину с водкой и, наполняя стаканы, бросил вопросительный взгляд сперва на секретаря, потом на часы. Секретарь кивнул. Майор на мгновение загородил часы своим телом и перевел стрелки на полчаса назад. Затем снова поднес солдатам — двойную порцию.
— Комната за прихожей и вешалкой?
— Столовая.
— Есть печка?
— Камин.
— Дом принадлежал вашим родителям?
— Да.
— Принадлежит им и сейчас?
— Нет, продан накануне переезда в Бриджпорт.
Секретарь помолчал и затем спросил:
— У вас было какое-нибудь прозвище в детстве?
Бледные щеки юноши медленно окрасились румянцем, и он потупил взгляд. Минуты две он, казалось, боролся с собой, потом жалобно проговорил:
— Ребята дразнили меня «мисс Нэнси».
Секретарь задумался, потом изобрел следующий вопрос:
— В столовой были какие-нибудь украшения?
— Да… Э-э… Нет.
— Нет? Никаких украшений?
— Никаких.
— А, чтоб вас! Вам не кажется, что это странно? Подумайте!
Юноша добросовестно задумался; секретарь, волнуясь, ждал. Наконец бедняга поднял на него унылый взор и отрицательно покачал головой.
— Думайте!.. Думайте же! — вскричал майор в неописуемом волнении и вновь наполнил стаканы.
— Как же так, — сказал секретарь, — даже картины не было?
— О, разумеется! Но ведь вы сказали «украшение».
— Уф! А что говорил ваш отец об этой картине?
Вновь лицо юноши залил румянец. Он молчал.
— Говорите же, — сказал секретарь.
— Говорите! — вскричал майор и дрожащей рукой пролил больше водки на пол, чем налил в стаканы.
— Я… я не могу повторить его слова, — запинаясь, произнес юноша.
— Скорее! Скорее! — воскликнул секретарь. — Ну же… не теряйте времени! Родина и свобода — или Сибирь и смерть, вот что зависит от вашего ответа!
— О, сжальтесь! Ведь он священник, и…
— Пустое! Выкладывайте поскорей, не то…
— Он говорил, что такой распродьявольской мазни и в страшном сне не увидишь.
— Спасен! — вскричал секретарь, хватая свой гвоздик и паспортный бланк. — Я удостоверяю вашу личность. Я жил в этом доме и сам написал эту картину!
— Ты спасен, мой бедный мальчик! Приди же в мои объятия! — воскликнул майор. — И будем до конца своих дней благодарны богу за то, что он создал этого художника, если только это дело Его рук!
- 1
- 2
