УПП

Цитата момента



Если все прочитают книги Козлова, то все станут эгоистами. И тогда мне ничего не достанется.
Одна сердитая мама

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Молодым людям нельзя сообщать какую-либо информацию, связанную с сексом; необходимо следить за тем, чтобы в их разговорах между собой не возникала эта тема; что же касается взрослых, то они должны делать вид, что никакого секса не существует. С помощью такого воспитания можно будет держать девушек в неведении вплоть до брачной ночи, когда они получат такой шок от реальности, что станут относиться к сексу именно так, как хотелось бы моралистам – как к чему-то гадкому, тому, чего нужно стыдится.

Бертран Рассел. «Брак и мораль»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/s374/
Мещера

Виктор дочитал последнюю страницу, закурил и поглядел на листок, заправленный в машинку. Там было всего полторы строчки: "Выйдя из редакции, журналист Б. Хотел было взять такси, но передумал и спустился в подземку". Виктор совершенно точно знал, что случилось затем с журналистом Б. но писать больше не мог. Часы показывали без четверти три. Виктор поднялся и распахнул окно. На улице черным-черно, и в черноте сверкал дождь. Виктор докурил у окна сигарету, выбросил окурок в мокрую ночь и позвонил портье. Виктор осведомился, какой сегодня день недели. Незнакомый голос, помедлив, сообщил, что сейчас ночь с пятницы на субботу. Виктор поморгал, положил трубку и решительно выдернул листок из машинки. Хватит. Двое суток подряд, не разгибаясь, никого не видя, ни с кем не разговаривая, выключив телефон, не отвечая на стук, без Дианы, без выпивки, кажется, даже без еды, только время от времени забираясь на кровать, чтобы увидеть во сне королеву клопов, как она сидит у притолки и шевелит черными усиками… Хватит. Журналист Б. подождет на платформе, пока подойдет поезд с надписью "Посадки нет". Ничего с ним не сделается. А мы пока закусим, мы это заслужили, ей богу… Виктор убрал машинку, спрятал в стол рукопись и пошарил в пустом баре. Потом он жевал черствую булку с джемом и горько сетовал на то, что вылил полбутылки бренди в раковину во избежание соблазна, и радовался, что цикл "За кулисами большого города" все-таки начат, и начат неплохо, прекрасно начат, вполне удовлетворительно. Хотя, наверное, придется все переписать. Странно все-таки, подумал он, почему эти рассказы пошли именно сейчас? Почему не год назад, не два года назад, когда я их придумал? Сейчас я должен был бы писать о ханурике, вообразившем себя суперменом, вот о чем. Я ведь начал с этого. Впрочем, такое со мной не в первый раз. А если подумать и хорошенько вспомнить, то так бывает всегда. И именно поэтому невозможно писать по заказу. Начинаешь писать роман о юных годах господина президента, а получается про необитаемый остров, где живут странные обезьяны, которые питаются не бананами, а мыслями потерпевших кораблекрушение… Ну, здесь, положим, связь на поверхности. Э, да чего там, всегда она есть. Надо только покопаться, а кому охота копаться, если хочется выпить после двухдневного воздержания. Спущусь-ка я сейчас вниз, у портье всегда найдется выпить. Дожую вот сейчас и спущусь…

Виктор вздрогнул и перестал жевать. Из черного провала за окном сквозь плеск дождя донесся звук: как будто ударили молотком по доске. Стреляют, с удивлением подумал Виктор. Некоторое время он напряженно прислушивался.

… Ну, хорошо, а что автор хотел сказать этим своим сочинением? Зачем ему понадобилось воскрешать тяжелые послевоенные времена, когда кое-где еще встречались клопы и легкомысленные женщины? Может быть, автор хотел показать героизм и стойкость столицы, которая под предводительством его высокопревосходительства… Не выйдет, господин Банев! Не позволим! Весь мир знает, что по прямому указанию господина президента на владельцев химических предприятий, загрязняющих воздух только в столице наложен штраф в размере… Что благодаря личной и неусыпной заботе господина президента более ста тысяч детей столицы ежегодно выезжают в загородные лагеря… Что согласно табелю о рангах чины ниже надворных советников не имеют права собирать подписи под петициями…

Тут свет погас. "Ага!" - Сказал Виктор вслух, и лампа загорелась снова, но в полнакала. "Эт-то еще что?" - Произнес Виктор, однако светлей не стало. Виктор подождал немного, потом позвонил портье. Никто не отозвался. Можно позвонить на электростанцию, но для этого надо найти телефонную книгу, а где ее искать, и все равно пора ложиться. Только сначала надо выпить. Виктор поднялся и вдруг услышал какой-то шорох. Кто-то возил по двери руками. Потом в дверь начали толкаться. "Кто там?" - Спросил Виктор, но ему не ответили, слышно было только, как толкаются и сопят. Виктору стало жутко. Озаренные красноватым полусветом стены казались чужими и непривычными, в углах сгустилось слишком много тени, а за дверью возилось что-то большое, тупое и бессмысленное… "Чем бы его?" - Подумал Виктор, озираясь, но тут за дверью сказали сиплым шепотом: "Банев, эй, Банев, ты здесь?" Отпустив вполголоса "идиот", Виктор вышел в прихожую и повернул ключ. В номер ввалился Р. Квадрига. Он был в халате, волосы у него были всклочены, глаза бегали.

- Слава богу, что хоть ты на месте, - сразу же заговорил он.- А то я совсем со страху спятил… Слушай, Банев, надо удирать… Пойдем, а? Пойдем отсюда, Банев… - Он схватил Виктора за рубашку и потянул в коридор. - Пойдем, невозможно больше…

- Обалдел, - сказал Виктор, вырываясь. - Иди спать, рамолик. Три часа.

Но Квадрига снова ловко ухватил его за рубашку, и Виктор с удивлением обнаружил, что доктор гонорис кауза совершенно трезв, от него даже не пахло.

- Нельзя спать, - сказал Квадрига. - Из этого проклятого дома надо удирать. Видишь, что со светом? Мы здесь погибнем… И вообще из города надо удирать. У меня на вилле машина. Пошли. Я бы один уехал, да боюсь выйти…

- Погоди, не хватайся, - сказал Виктор. - Успокойся сначала.

Он втащил Квадригу в номер, усадил в кресле, а сам побежал в ванную за стаканом воды. Квадрига сейчас же вскочил и побежал за ним.

- Мы здесь с тобой одни, никого не осталось, - сказал он. - Голема нет, швейцара нет, директора нет…

Виктор открутил кран. В трубах заворчало, вылилось несколько капель.

- Тебе что, сказал Квадрига, - воды нужно? Пойдем, у меня есть целая бутылка. Только быстрее. И вместе.

Виктор потряс кран. Вылилось еще несколько капель, и ворчание прекратилось.

- В чем дело? - Спросил Виктор, холодея. - Война? - Квадрига махнул рукой.

- Да какая война… Удирать надо, пока не поздно, а он война.

- Почему - удирать?

- По дороге, - сказал Квадрига, идиотски хихикнув.

Виктор отодвинул его локтем, вышел из номера и направился вниз, к портье. Квадрига семенил следом.

- Слушай, - бормотал он. - Давай через черный ход… Только бы уйти, а там у меня машина. Уже заправлена, погружена… Я как чувствовал, ей-богу… Водочки выпьем и поедем, а то здесь водочки не осталось…

В коридоре тускло, как красные карлики, светились плафоны, на лестнице света не было вообще, в вестибюле - тоже, только над конторкой портье тлела лампочка. Там кто-то сидел, но это был не портье.

- Пойдем, пойдем, - сказал Квадрига и потянул Виктора к выходу. - Туда не надо, там нехорошо…

Виктор высвободился и подошел к конторке.

- Что у вас тут за безобразие… - Начал он и замолчал.

За конторкой сидел Зурзмансор и быстро писал в толстой тетради.

- Банев, - сказал он не поднимая головы. - Вот и все, Банев. Прощайте. И не забывайте наш разговор.

- А я не собираюсь уезжать, - возразил Виктор. Голос у него сорвался. - Я намерен узнать, что делается с электричеством и водой. Это ваша работа?

Зурзмансор поднял желтое лицо.

- Нет, - сказал он. - Больше мы не работаем. Прощайте, Банев. - Он протянул через конторку руку в перчатке. Виктор машинально взял эту руку, ощутил пожатие и пожал сам. - Такова жизнь, - сказал Зурзмансор. - Будущее создается тобой, но не для тебя. Вы, кажется, это уже поняли. Или скоро поймете. Это Вас касается больше, чем нас. Прощайте.

Он кивнул и снова принялся писать.

- Пойдем! - Прошипел над ухом Квадрига.

- Ничего не понимаю, - громко, на весь вестибюль произнес Виктор. - Что здесь происходит?

Он не желал, чтобы в вестибюле было тихо. Он не желал ощущать себя здесь посторонним. Не он здесь посторонний, и нечего Зурзмансору сидеть в три часа ночи за конторкой портье. И нечего меня запугивать, я вам не Квадрига… Но Зурзмансор не услышал или не захотел услышать. Тогда Виктор демонстративно пожал плечами и направился в ресторан. В дверях он остановился.

В зале тускло светились торшеры, тускло светилась люстра, тускло светились рожки на стенах, и зал был полон. За столиками сидели мокрецы. Они все были одинаковые, только сидели в разных позах. Одни читали, другие спали, а многие, словно окоченев, неподвижно смотрели в пространство. Светлели голые черепа, пахло сыростью и медикаментами. Окна были распахнуты, на полу темнела вода. Не было слышно ни звука, только плеск дождя доносился снаружи…

Потом перед Виктором появился Голем, напряженный, озабоченный, совсем старый.

- Почему Вы еще здесь? - Спросил он вполголоса. - Уходите, здесь нельзя.

- Что значит - нельзя? - Сказал Виктор, снова раздражаясь. - Я хочу выпить.

- Тише, - сказал Голем. - Я думал, Вы уже уехали. Я стучал к вам. Куда Вы сейчас?

- К себе в номер. Возьму бутылку и пойду к себе в номер.

- Здесь нет спиртного, - сказал Голем.

Виктор молча показал пальцем на бар, где тускло блестели ряды бутылок. Голем оглянулся.

- Нет, - сказал он. - Увы.

- Я хочу пить! - Повторил Виктор упрямым голосом.

Но он не ощущал в себе упрямства. Он хорохорился. Мокрецы смотрели на него. Читающие опустили книги, окаменевшие повернули черепа, и только спавшие продолжали спать. Десятки блестевших глаз словно бы повисших в красноватом сумраке, смотрели на него.

- Не ходите в номер, - сказал Голем. Уходите из гостиницы. К Лоле… Или к доктору на виллу… Только чтобы я знал, где Вы сейчас находитесь. Я за Вами заеду… Слушайте, Виктор, не ерепеньтесь, делайте, как я говорю. Рассказывать сейчас некогда и непристойно. Жалко, Дианы нет, она бы подтвердила…

- А где Диана?

Голем опять оглянулся и посмотрел на часы.

- В четыре часа… Или в пять… Она будет на автостанции у солнечных ворот.

- А где она сейчас?

- Сейчас она занята.

- Так, - сказал Виктор и тоже посмотрел на часы. - В четыре или в пять у солнечных ворот. - Ему очень хотелось уйти. Невыносимо было стоять вот так, в фокусе внимания этого тихого сборища.

- Может быть, в шесть, - сказал Голем.

- У солнечных ворот… - Повторил Виктор. - Это там, где вилла вашего доктора.

- Вот-вот, - сказал Голем. - Отправляйтесь на виллу и там ждите.

- По-моему, Вы просто хотите меня выпроводить, - сказал Виктор.

- Да, - сказал Голем. Он вдруг с интересом уставился Виктору в лицо. - Виктуар, неужели Вам совсем-совсем не хочется отсюда убраться?

- Мне хочется спать, - небрежно сказал Виктор. - Я две ночи не спал. - Он взял Голема за пуговицу и вывел в вестибюль. - Ладно, я уеду, - сказал он. - Но что это за паноптикум? У Вас здесь съезд?

- Да, - сказал Голем.

- Или Вы подняли восстание?

- Да, - сказал Голем.

- А может быть, война началась?

- Да, - сказал Голем. - Да, да, да, да. Убирайтесь отсюда.

- Ладно, - сказал Виктор. Он повернулся, чтобы идти, но остановился. - А Диана? - Спросил он.

- Ей ничего не грозит, - сказал Голем. - И мне тоже. Никому из нас ничего не грозит. Во всяком случае, до шести. Может быть, до семи.

- Вы мне отвечаете за Диану, - сказал Виктор тихо. Голем вынул носовой платок и вытер шею.

- Я отвечаю за все, - сказал он.

- Да? Я бы предпочел, чтобы Вы отвечали только за Диану.

- Вы мне надоели, - сказал Голем. - Ох, как Вы мне надоели, прекрасный утенок. Диана с детьми. Диане абсолютно ничего не грозит. И уходите. Мне надо работать.

Виктор повернулся и пошел к лестнице. Зурзмансора за конторкой не было, только тлела лампочка над толстой клеенчатой тетрадью.

- Банев, - позвал Р. Квадрига из какого-то темного угла. - Куда ты? Пойдем!

- Не могу же я тащиться под дождем в шлепанцах? - Сердито отозвался Виктор, не оборачиваясь. Выперли, думал он. Из гостиницы они нас выперли. А может быть, из ратуши они нас тоже выперли. И может быть, из города… А дальше что? У себя в номере он быстро переоделся и натянул плащ. Квадрига неотступно путался под ногами.

- Так и пойдешь в халате? - Спросил Виктор.

- Он теплый, - сказал Квадрига. - А дома еще есть.

- Болван, иди оденься.

- Не пойду, - твердо сказал Квадрига.

- Пойдем вместе, - предложил Виктор.

- Нет. И вместе не надо. Да ты не бойся, я так… Я привык…

Квадрига был как пудель, рвущийся гулять. Он подпрыгнул, заглядывая в глаза, громко дышал, тянул за одежду, подбегал к двери и возвращался. Убеждать его было бесполезно. Виктор сунул ему свой старый плащ и задумался. Он вынул из стола документы и деньги, рассовал их по карманам, закрыл окно и погасил свет. Затем он отдался на волю Квадриге.

Доктор гонорис кауза, нагнув голову, стремительно протащил его через коридор, по служебной лестнице, мимо темной холодной кухни, выпихнул его в дверь под проливной дождь в кромешную темноту и выскочил следом.

- Слава богу, выбрались, - сказал он. - Бежим!

Но бегать он не умел. Его одолевала одышка, да и темно было так, что идти приходилось почти наощупь, держась за стены. Разве только общее направление можно было угадывать по уличным фонарям, горевшим вполнакала, да кое-где сквозь щели в занавесках просачивался красноватый свет. Дождь сыпал без передышки, но улицы не были совершенно пустынны; кто-то переговаривался вполголоса, мяукал грудной младенец, пару раз проезжали тяжелые грузовики, какая - то телега прогремела железными ободьями по асфальту. "Все бегут, - бормотал Квадрига. - Все удирают. Одни мы тащимся. "Виктор молчал. Под ногами хлюпало, туфли промокли, по лицу ползла мутноватая вода. Квадрига цеплялся как клещ, все это было гадко, бездарно, и тащиться предстояло через весь город, и конца этому не было видно. Он налетел на водосточную трубу, что-то хрустнуло, Квадрига оторвался и сейчас же плачуще заорал на весь город: "Банев! Где ты?" Пока они шарили в мокрой темноте, ища друг друга, над головами хлопнуло окошко, придушенный голос осведомился: "Ну, что слышно?" "Темно, так и не так…" - Ответил Виктор. "Точно! - С энтузиазмом подхватил голос. - И воды нет… Хорошо, мы корыто успели набрать." "А что будет?" - Спросил Виктор, придерживая Квадригу, рвущегося вперед. После некоторого молчания голос произнес: "Эвакуацию объявят, не иначе… Эх, жизнь!" И окошко захлопнулось. Потащились дальше. Квадрига, держась за Виктора обеими руками, принялся сбивчиво рассказывать, как он проснулся от ужаса, спустился вниз и увидел там этот шабаш… Налетели впотьмах на грузовик, ощупью обогнули его и налетели на человека с каким-то грузом. Квадрига опять заорал. "В чем дело?" - Свирепо спросил Виктор. "Дерется, - обиженно сообщил Квадрига. - Прямо по печени. Ящиком". На тротуарах оказывались наперекосяк поставленные автомобили, холодильники, буфеты, целые заросли растений в горшках, Квадригу занесло в открытый зеркальный шкаф, потом он запутался в велосипеде. Виктор медленно стервенел. На каком-то углу их остановили, осветив фонариком. Блеснули мокрые солдатские каски, грубый голос с южным выговором объявил: "Военный патруль. Предъявите документы." У Квадриги документов, естественно, не было, и он немедленно стал кричать, что он доктор, что он лауреат, что он лично знаком… Грубый голос презрительно сказал: "Шпаки. Пропустите". Пересекли городскую площадь. Перед полицейским управлением сгрудились автомобили с зажженными фарами. Бессмысленно метались золоторубашники, сверкая медью своих пожарных шлемов, раздавались зычные неразборчивые команды. Видно было, что центр паники здесь. Отсветы фар еще некоторое время озаряли дорогу, затем снова стало темно.

Квадрига больше не бормотал, а только пыхтел и постанывал. Несколько раз он падал, увлекая за собой Виктора. Они извозились как свиньи. Виктор совершенно отупел и больше не ругался, пелена покорной апатии обволокла мозг, надо было идти, отпихивать невидимых встречных, снова и снова поднимать Квадригу за ворот разбухшего халата, нельзя было только останавливаться и ни в коем случае нельзя было идти назад. Что-то вспомнилось ему, что-то давно бывшее, позорное, горькое, неправдоподобное, только тогда было зарево и людская каша на улицах, и вдали дома с окнами, заклеенные крест-накрест, и в лицо летел пепел, и вонь горелой бумаги, а на крыльцо красивого особняка с огромным национальным флагом вышел высокий полковник в роскошной лейб-гусарской форме, снял фуражку и застрелился, а мы ободранные, окровавленные, проданные, преданные, тоже в гусарской форме, но уже не гусары, а почти дезертиры, засвистели, заржали, заулюкали, и кто-то запустил в труп полковника обломок своей сабли…

- А ну, стой! - Шепотом сказали из темноты и уперлись в грудь чем-то знакомым. Виктор машинально поднял руки.

- Как вы смеете! - Взвизгнул Квадрига у него за спиной.

- А, ну, тихо, - сказал голос.

- Караул! - Заорал Квадрига.

- Тише, дурак, - сказал ему Виктор. - Сдаюсь, сдаюсь, - сказал он в темноту, откуда упирались в грудь стволом автомата и тяжело дышали.

- Стрелять буду! - Испуганно предупредил голос.

- Не надо, - сказал Виктор. - Мы же сдаемся. - В горле у него пересохло.

- А ну, раздевайся! - Скомандовал голос.

- То есть как?

- Ботинки снимай, плащ снимай, штаны…

- Зачем?

- Быстро, быстро! - Прошипел голос.

Виктор присмотрелся, опустил руки, шагнул в сторону и, ухватившись за автомат, задрал ствол вверх. Грабитель пискнул, рванулся, но почему-то не выстрелил. Оба натужно кряхтели, выворачивая друг у друга оружие. "Банев! Где ты?" - В отчаянии вопил Квадрига. Наощупь и по запаху человек с автоматом был солдат. Некоторое время он рыпался, но Виктор был гораздо сильнее.

- Все, - сказал Виктор сквозь зубы. - Все… Не дергайся, а то по морде получишь.

- А Вы пустите! - Прошипел солдат, слабо сопротивляясь.

- Тебе зачем мои штаны? Ты кто такой?

Солдат только пыхтел. "Виктор! - Вопил Квадрига уже где-то вдалеке. - А-а-а!" Из-за угла вывернула машина, осветила на секунду фарами знакомое веснушчатое лицо, круглые от страха глаза под каской и умчалась.

- Э, а я ведь тебя знаю, - сказал Виктор. - Ты что же людей грабишь? Отдай автомат.

Солдат, цепляясь каской, покорно вылез из ремня.

- Так зачем тебе мои штаны? - Спросил Виктор. - Дезертируешь?

Солдат сопел. Симпатичный такой солдатик, веснушчатый.

- Ну, чего молчишь?

Солдатик заплакал - тоненько с подвыванием.

- Все равно мне теперь… - Забормотал он. - Все равно расстрел. С поста я ушел. Убежал я с поста, пост бросил, куда мне теперь деваться… Отпустили бы меня, сударь, а? Я же не со зла, не злодей ведь я какой-нибудь, не выдавайте, а?

Он хлюпал и сморкался, и в темноте, вероятно, утирал сопли рукавом шинели, жалкий, как все дезертиры, напуганный, как все дезертиры, готовый на все.

- Ладно, сказал Виктор. - Пойдешь с нами. Не выдадим. Одежда найдется. Пошли, только не отставай.

Он пошел вперед, а солдатик потащился за ним, все еще всхлипывая.

По собачьему вою нашли Квадригу. Теперь у Виктора на шее висел автомат, за левую его руку судорожно цеплялся всхлипывающий солдатик, за правую - тихо завывающий Квадрига. Бред какой-то. Можно, конечно, вернуть разряженный автомат этому мальчишке и дать сопляку пинка. Нет, жалко. Сопляка жалко, и автомат, возможно, еще пригодится… Мы тут посоветовались с народом, и есть мнение, что разоружаться преждевременно. Автомат еще может пригодиться в грядущих боях…

- Перестаньте ныть, вы, оба, - сказал Виктор. - Патрули сбегутся. Они притихли, а через пять минут, когда впереди забрезжили тусклые огни автостанции, Квадрига потянул Виктора направо, радостно бормоча: "Пришли, слава тебе, господи…"

Ключ от калитки Квадрига, конечно, забыл в гостинице, в брюках. Чертыхаясь перелезли через ограду, чертыхаясь путались некоторое время в мокрой сирени, чуть не упали в фонтан, добрались, наконец, до подъезда. Вышибли дверь и ввалились в холл. Щелкнул выключатель и холл озарился багровым полусветом. Виктор повалился в ближайшее кресло. Пока Квадрига бегал по дому в поисках полотенец и сухой одежды, солдатик живо разделся до белья, смотал обмундирование в узел и засунул его под диван. После этого он несколько успокоился и перестал всхлипывать. Потом вернулся Квадрига, и они долго и ожесточенно растирались полотенцами и переодевались.

В холле царил хаос. Все было перевернуто, разбросано, заслякощено. Книги валялись вперемешку с пыльным бельем и свернутыми холстами. Под ногами хрустело стекло, валялись сморщенные тюбики из-под красок, телевизор смотрел пустым прямоугольником экрана, а стол был заставлен грязной посудой с тухлыми объедками. В общем, только что не было навалено в углах, а может быть и было навалено - в темноте не разберешь. Запах в доме стоял такой, что Виктор не вытерпел и распахнул окно.

Квадрига принялся хозяйничать. Сначала он взялся за край стола, наклонил его и с дребезгом ссыпал все на пол. Затем он вытер стол мокрым халатом, сбегал куда-то, принес три хрустальных бокала антикварной красоты и две квадратных бутылки. Подмигивая от нетерпения, он вытащил пробки и наполнил бокалы.

- Будем здоровы, - неразборчиво пробормотал он, схватил свой бокал и жадно приник к нему, заранее закатывая глаза от наслаждения.

Виктор, снисходительно усмехаясь, смотрел на него, разминая сигарету. На лице Квадриги изобразилось вдруг неописуемое изумление пополам с обидой.

- И здесь тоже… - проговорил он с отвращением.

- Что такое? - спросил Виктор.

- Вода, - робко подал голос солдатик. - Как есть вода. Холодная.

Виктор отхлебнул из своего бокала. Да, это была вода, чистая, холодная, возможно даже дистиллированная.

- Ты чем нас поишь, Квадрига? - Спросил он.

Квадрига, не говоря ни слова, схватил вторую бутылку и сделал глоток. Лицо его исказилось. Он сплюнул, сказал: "Боже мой!", пригнулся и на цыпочках вышел из комнаты. Солдатик опять всхлипнул. Виктор посмотрел на бутылочные этикетки: ром, виски. Он снова отхлебнул из бокала: вода. Запахло обыкновенной чертовщиной, сами собой скрипнули где-то половицы, кожа на спине съежилась под пристальным взглядом чьих-то глаз. Солдатик ушел с головой в воротник огромного Квадригиного свитера и засунул руки глубоко в рукава. Глаза у него были круглые, он не отрываясь смотрел на Виктора.

Виктор спросил хрипло:

- Ну, чего уставился?

- А Вы чего? - шепотом спросил солдатик.

- Я-то ничего, а ты вот что таращишься?

- Так, а чего Вы… Страшно как-то, не надо так…

Спокойствие, - сказал себе Виктор. - Ничего страшного. Это же суперы. Суперы еще и не то могут. Они, брат, все могут. Воду в вино, а вино в воду. Сидят себе в ресторане и превращают. Основу подрывают, краеугольный камень… Трезвенники, мать их…

- Струсил? - сказал он солдатику. - Засранец ты.

- Так страшно! - сказал солдатик, оживившись. - Вам то что, а я там натерпелся… Стоишь на посту ночью, а он вылетит из зоны, глянет на тебя сверху вниз и дальше… Капитан у нас один даже запачкался… Капитан все говорил: привыкнете, мол, служба, мол, присяга, мол… Ни фига не возможно привыкнуть. Давеча вот один приятель сел на крышу караулки и смотрит… А глаза-то ведь не человечьи, красные, светятся, и серой от него ну прямо так и несет… - Солдатик вынул руки из рукавов и перекрестился.

Из недр виллы вновь появился Квадрига, все так же пригнувшись и на цыпочках.

- Одна вода, - сказал он. - Виктор, давай удирать. Машина стоит в гараже, заправленная, сядем и - ах! А?

- Не паникуй, - сказал Виктор. - Удрать всегда успеем… А впрочем, как хочешь. Я сейчас не поеду, а ты валяй, и парнишку прихватишь.

- Нет, - сказал Квадрига. - Без тебя я не поеду.

- А тогда перестань трястись и принеси что-нибудь пожрать. - Приказал Виктор. - Хлеб у тебя в камень еще не превратился?

Хлеб в камень не превратился. Консервы тоже остались консервами, и неплохими консервами. Они ели, и солдатик рассказывал, какого страха он натерпелся за последние два дня, про летающих мокрецов, про нашествие дождевых червей, про ребятишек, которые за два дня стали взрослыми, про друга своего, рядового Крупмана, парнишечку двадцати лет, который со страху сделал себе самострел… И еще как обед в караулку принесли, поставили разогревать, два часа обед на плите стоял, так и не разогрелся, холодным съели… А нынче заступил на пост, в восемь часов вечера, дождь кромешный с градом, над зоной - неположенные огни, музыка раздается нечеловеческая, и какой-то голос все говорит и говорит, говорит и говорит, а что говорит - не понять ни слова. А потом из степи крутящиеся вышки, столбы - в зону. И только они в зону зашли, как отворяются ворота, и вылетает из зоны господин капитан на своей машине. Я на караул не успел взять, вижу только, что господин капитан - на заднем сидении, без фуражки, без плаща - лупит шофера в шею и орет: "Давай, сукин сын! - Орет. - Давай!" Оторвалось что-то внутри у меня, и словно мне кто сказал: беги, говорит, рви когти, а то костей не соберешь. Ну, я и рванул. Да не по дороге, а напрямик, через степь, через овраги, чуть в болоте не завяз, накидку где-то оставил, новую, вчера выдали, но к городу вышел, а в городе патрули. Раз я от них еле ушел, второй раз еще ушел, добрался до сюда вот, до автостанции, смотрю гражданских там пускают, а нашего брата - шиш, пропуск требуют. Ну, я и решился…

Рассказав свою историю, солдатик свернулся в кресле и тут же заснул. Мучительно трезвый Квадрига снова принялся твердить, что надо удирать и немедленно. "Вот же человек, - твердил он, тыча вилкой в сторону заснувшего воина. - Понимает же человек… А ты дубина, Банев, непробиваемый дубина. Как ты не чувствуешь, я просто физически ощущаю, как на меня с севера давит… Ты поверь мне… Я знаю, ты мне не веришь, но сейчас поверь, я ведь давно вам говорю: нельзя здесь оставаться… Голем тебе голову заморочил, пьяница носатая… Ты пойми, сейчас дорога свободная, все ждут рассвета, а потом все мосты забьют, как в сороковом… Дубина ты упрямая, Банев, и всегда был такой, и в гимназии ты такой был…" Виктор велел ему спать или убираться к черту. Квадрига надулся, доел консервы и забрался на диван, закутавшись в махровое одеяло. Некоторое время он ворочался, кряхтел, бормотал апокалиптические предупреждения, потом затих. Было четыре часа.

В четыре десять свет мигнул и погас совсем. Виктор вытянулся на кресле, укрылся каким-то сухим тряпьем и лежал тихо, глядя в темное окно и прислушиваясь. Постанывал солдатик во сне, всхлипывал намаявшийся доктор гонорис кауза. Где-то, наверное на автостанции, взрывали двигатели, неразборчиво кричали голоса. Виктор попытался разобраться в происходящем и пришел к выводу, что мокрецы рассорились-таки с генералом Пфердом, выперли его из лепрозория, легкомысленно перенесли свою резиденцию в город и воображают, что раз умеют превращать вино в воду и наводить на людей ужас, то смогут продержаться против современной армии… Да что там - против современной полиции. Идиоты. Разрушат город, сами погибнут, людей оставят без крова. И дети… Детей же загубят, сволочи! А зачем? Что им надо? Неужели опять драка за власть? Эх, вы, а еще суперы. Тоже мне - умные, талантливые… Та же дрянь, что и мы. Еще один новый порядок, а чем порядок новее, тем хуже, это уж известно. Ирма, Диана… Он встрепенулся, нащупал в темноте телефон, снял трубку. Телефон молчал.

Опять они что-то не поделили, а мы, которым не надо ни тех, ни других, а надо, чтобы нас оставили в покое, мы опять должны срываться с места, топтать друг друга, бежать, спасаться, или тем хуже - выбирать свою сторону, ничего не понимая, ничего не зная, веря на слово, и даже не на слово, а черт знает на что… Стрелять друг в друга, грызть друг друга…

Привычные мысли в привычном русле. Тысячу раз я уже так думал. Приучены-с. Сызмальства приучены-с. Либо ура-ура, либо пошли вы все к черту, никому не верю. Думать не умеете, господин Банев, вот что. А потому упрощаете. Какое бы сложное социальное движение не встретилось вам на пути, вы прежде всего стремитесь его упростить. Либо верой, либо неверием. И если уж верите, то аж до обомления, до преданнейшего щенячьего визга. А если не верите, то со сладострастием харкаете растравленной желчью на все идеалы и на ложные, и на истинные. Перри Мэйсон говаривал: улики сами по себе не страшны, страшна неправильная интерпретация. То же с политикой жулье интерпретирует так, как ему выгодно, а мы, простаки, подхватываем готовую интерпретацию. Потому что ее умеем, не можем и не хотим подумать сами. А когда простак Банев никогда в жизни ничего, кроме политического жулья, не видевший, начинает интерпретировать сам, то опять же садится в лужу, потому что неграмотен, думать по-настоящему не обучен и потому, естественно, ни в какой другой терминологии, кроме как в жульнической, разбираться не способен. Новый мир, старый мир… И сразу ассоциации… Ну, ладно, но ведь простак Банев существует не первый день, кое-что понимает, кое-чему научился. Не полный же он маразматик. Есть же Диана, Зурзмансор, Голем. Почему я должен верить этому фашисту Павору, или этому сопливому деревенскому недорослю, или трезвому Квадриге? Почему обязательно кровь, гной, грязь? Почему? Мокрецы выступили против Пферда? Прекрасно! Гнать его в шею. Давно пора… И детей они не дадут в обиду, непохоже на них… И не рвут они на себе жилеток, не взывают к национальному самосознанию, не развязывают дремучих инстинктов… То что наиболее естественно, то наименее приличествует человеку - правильно, Бол-Кунац, молодец… И вполне может быть, что это новый мир без нового порядка. Страшно? Неуютно? Но так и должно быть. Будущее создается тобою но не для тебя. Ишь, как я взвился, когда меня покрыло пятнами будущего! Как запросился назад, к миногам, к водке… Вспоминать противно, а ведь так и должно было быть… Да, ненавижу старый мир. Глупость его ненавижу, равнодушие, коварство, фашизм… А что я без всего этого? Это хлеб мой и вода моя. Очистите вокруг меня мир, сделайте его таким, каким я хочу его видеть, и мне конец. Восхвалять я не умею, ненавижу восхваление, а ругать будет нечего, ненавидеть будет нечего - тоска, смерть… Новый мир - строгий справедливый, умный, стерильно чистый - я ему не нужен, я в нем нуль. Я был ему нужен, когда боролся за него… А раз я ему не нужен, то и он мне не нужен, но если он мне не нужен, то зачем я за него дерусь? Эх, старые добрые времена, когда можно было отдать свою жизнь за построение нового мира, а умереть в старом. Акселерация, везде акселерация… Но нельзя не бороться против, не борясь за! Ну что же, значит, когда ты рубишь лес, больше всего достанется тому самому суку, на котором ты сидишь.

… Где-то в огромном пустом мире плакала девочка, жалобно повторяя: не хочу, не хочу, несправедливо, жестоко, мало ли что будет лучше, тогда пускай не будет лучше, пускай они останутся, пускай они будут, неужели нельзя сделать так, чтобы они остались с нами, как глупо, как бессмысленно… Это же Ирма, подумал он. "Ирма!" - Крикнул Виктор и проснулся.

Храпел Квадрига. Дождь за окном прекратился, и стало как-будто светлее. Виктор поднес к глазам часы. Светящиеся стрелки показывали без четверти пять. Тянуло промозглым холодом, надо было встать и закрыть окно, но он угрелся, шевелиться не хотелось, и веки сами собой наползли на глаза. Не то во сне, не то наяву, где - то рядом проходили машины, тащились по грязной дороге машины, через бесконечное грязное поле, под серым грязным небом, мимо раздавленной пушки с задранным стволом, мимо обгорелой печной трубы, на которой сидели сытые вороны, и промозглая сырость проникла под брезент, под шинель, и страшно хотелось спать, но спать было нельзя, потому что должна была проехать Диана, а калитка заперта, в окнах темно, она подумала, что меня здесь нет, и поехала дальше, а он выскочил из окна и изо всех сил погнался за машиной и кричал так, что лопались жилы, но тут как раз шли танки, грохотали и гремели, он не слышал самого себя, и Диана укатила туда, к переправе, где все горело, где ее убьют, и он останется один, и тут возник свирепый пронзительный визг бомбы прямо в темя, прямо в мозг… Виктор бросился в кювет и вывалился из кресла.

Визжал Р. Квадрига. Он раскорячился перед открытым окном, глядел в небо и визжал, как бомба. Было светло, но это не был дневной свет. На захламленном полу лежали разные ясные прямоугольники. Виктор подбежал к окну и выглянул. Это была луна - ледяная, маленькая, ослепительно яркая. В ней было что-то невыносимо страшное. Виктор не сразу понял - что. Небо было по-прежнему затянуто тучами, но в этих тучах кто-то вырезал ровный аккуратный квадратик и в центре квадрата была луна.

Квадрига уже не визжал. Он зашелся от визга и издавал только слабые скрипучие звуки. Виктор с трудом перевел дыхание и вдруг почувствовал злость. Да что им здесь - цирк, что ли? За кого они меня принимают? Квадрига все скрипел.

- Перестань! - Рявкнул Виктор с ненавистью. - Квадратов не видел? Живописец дерьмовый! Холуй!

Он схватил Квадригу за махровое одеяло и тряхнул изо всех сил. Квадрига повалился на пол и замер.

- Хорошо, - сказал он вдруг неожиданно ясным и отчетливым голосом. - С меня хватит.

Он поднялся на четвереньки и прямо с четверенек, как спринтер, кинулся вон. Виктор снова посмотрел в окно. В глубине души он надеялся, что ему привиделось, но все оставалось по-прежнему, и он даже разглядел в правом нижнем углу квадрата крошечную звездочку. Прекрасно были видны мокрые кусты сирени и бездействующий фонтан с аллегорической рыбой из мрамора, и узорные ворота, а за воротами - черная лента шоссе. Виктор сел на подоконник и, следя за тем, чтобы не дрожали пальцы, закурил. Мельком он заметил, что солдатика в холле нет - то ли удрал солдатик, то ли спрятался под диван и помер от страха. Автомат, во всяком случае, лежал на прежнем месте, и Виктор истерически хихикнул сопоставляя эту несчастную железяку с силами, которые проделали квадратный колодец в тучах. Ну и фокусники. Не-ет, если новый мир и погибнет, то старому тоже достанется на орехи… А все-таки хорошо, что под рукой автомат. Глупо, но с ним как-то спокойнее. И подумавши - неглупо вовсе. Ведь ясно же - ожидается великий драп, это же в воздухе висит, а когда идет великий драп, всегда лучше держаться в сторонке и иметь при себе оружие…

Во дворе взревел мотор, из-за угла вынесся огромный, бесконечно длинный лимузин Квадриги (личный подарок господина президента за бескорыстную службу преданной кистью), и не разбирая дороги, устремился к воротам, вышиб их с треском, вылетел на шоссе, повернулся и скрылся из виду.

- Удрал-таки, скотина, - пробормотал Виктор, не без зависти. Он слез с подоконника, повесил на плечо автомат, сверху накинул плащ и окликнул солдатика. Солдатик не откликнулся. Виктор заглянул под диван, но там был только серый узел с обмундированием. Виктор закурил еще одну сигарету и вышел во двор. В кустах сирени рядом с выбитыми воротами он нашел скамейку странной формы, но очень удобную, а главное - с хорошим видом на шоссе, уселся, положив ногу на ногу, и поплотнее закутался в плащ. Сначала на шоссе было пусто, но потом прошла машина, другая, третья - и он понял, что драп начался.

Город прорвало, как нарыв. Впереди драпали избранные, драпали магистратура и полиция, драпали промышленность и торговля, драпали суд и акциз, финансы и народное просвещение, почта и телеграф, драпали золотые рубашки - все, все в облаках бензиновой вони, в трескотне выхлопов, встрепанные, агрессивные, злобные, тупые, лихоимцы, стяжатели, слуги народа, в вое автомобильных сирен, в истерическом стоне сигналов - рев стоял на шоссе, а гигантский фурункул все выдавливался и выдавливался, и когда схлынул гной, потекла кровь: собственно народ - на битком набитых грузовиках, в перекошенных автобусах, в навьюченных малолитражках, на мотоциклах, на велосипедах, на повозках, пешком, толкая ручные тележки, пешком, сгибаясь под тяжестью узлов, пешком с пустыми руками, угрюмые, молчаливые, потерявшиеся, оставляя позади себя дома, своих клопов, свое нехитрое счастье, налаженную жизнь, свое прошлое и свое будущее. За народом отступала армия. Медленно прополз вездеход с офицерами, бронетранспортер, проехали два грузовика с солдатами и наши лучшие в мире походные кухни, а последним двигался полугусеничный броневик с пулеметами, развернутыми назад.

Светало, побледнела луна, страшный квадрат расплылся, тучи таяли: наступало утро. Виктор подождал минут пятнадцать, никого больше не дождался и вышел за ворота. На асфальте валялись грязные тряпки, чей-то раздавленный чемодан - хороший чемодан, по всему видно - начальство обронило, колесо от телеги, на обочине, немного поодаль, и сама телега, со старым продранным диваном и фикусом. На середине шоссе прямо напротив ворот - одинокая голова. Вокруг было пусто. Виктор посмотрел в сторону автостанции. Там тоже больше не было ни одной машины, ни одного человека. В садах засвистели птицы, поднималось солнце, которого Виктор не видел уже полмесяца, а город - несколько лет. Но теперь на него здесь некому было смотреть. Снова раздалось жужжание мотора и из-за поворота вынырнул автобус. Виктор сошел на обочину. Это были "братья по разуму" - они проплыли мимо, одинаково повернув к нему равнодушные бессмысленные лица. Вот и все, подумал Виктор. Выпить бы. Где же Диана?

Он медленно пошел обратно в город. Солнце было справа, оно то пряталось за крышами особняков, то выглядывало в промежутках, то брызгало теплым светом сквозь ветви полусгнивших деревьев. Тучи исчезли, и небо было удивительно чистое. От земли поднимался легкий туман. Было совершенно тихо, и Виктор обратил внимание на странные, едва слышные звуки, доносившиеся словно бы из-под земли. Но потом он привык и забыл о них. Удивительное чувство покоя и безопасности охватило его. Он шел, как пьяный, и почти все время смотрел на небо. На проспекте президента возле него остановился джип.

- Садись, - сказал Голем.

Голем был серый от усталости и какой-то придавленный, а рядом с ним сидела Диана, тоже усталая, но все равно красивая, самая красивая из всех уставших женщин.

- Солнце, - сказал Виктор, улыбаясь ей. - Поглядите, какое солнце!

- Он не поедет, - сказала Диана. - Я Вас предупреждала, Голем.

- Почему не поеду? - Удивился Виктор. - Поеду. Только зачем торопиться? - Он не удержался и снова посмотрел на небо. Потом посмотрел назад, на пустую улицу. Все было залито солнцем. Где-то в поле тащились беженцы, отступающая армия, драпало начальство, там были пробки, там висела ругань, орали бессмысленные команды и угрозы, а с севера на город надвигались победители, и здесь была пустая полоса покоя и безопасности, несколько километров пустоты, и в пустоте машина и три человека.

- Голем, это идет новый мир?

- Да, - сказал Голем. Он вглядывался в Виктора из-под опухших век.

- А где Ваши мокрецы? Идут пешком?

- Мокрецов нет, - сказал Голем.

- Как так нет? - Спросил Виктор. Он поглядел на Диану. Диана молча отвернулась.

- Мокрецов нет, - повторил Голем. Голос у него был сдавленный, и Виктору показалось, что он вот-вот заплачет. - Можете считать, что их и не было. И не будет.

- Прекрасно, - сказал Виктор. - Пойдемте прогуляемся.

- Вы поедете или нет? - Вяло спросил Голем.

- Я бы поехал, - сказал Виктор, улыбаясь, - но мне надо зайти в гостиницу, забрать рукопись… И вообще посмотреть… Вы знаете, Голем, мне здесь нравится.

- Я тоже остаюсь, - сказала вдруг Диана и вылезла из машины. - Что мне там делать?

- А что вам здесь делать? - спросил Голем.

- Не знаю, - сказала Диана. - У меня же нет никого больше, кроме этого человека.

- Ну хорошо, - сказал Голем. - Он не понимает. Но вы же понимаете…

- Но он должен посмотреть, - возразила Диана. - Не может же он уехать, не посмотрев…

- Вот именно, - подхватил Виктор. - На кой черт я нужен, если я не посмотрю? Это же моя обязанность - смотреть.

- Слушайте, дети, - сказал Голем. - Вы соображаете, на что Вы идете? Виктор, Вам же говорили: оставайтесь на своей стороне, если хотите, чтобы от Вас была польза. На своей!

- Я всю жизнь на своей стороне, - сказал Виктор.

- Здесь это будет невозможно.

- Посмотрим, - сказал Виктор.

- Господи, - сказал Голем. - Как-будто мне не хочется остаться! Но нужно же немножко думать головой! Нужно же разбираться, черт побери, что хочется и что должно… - Он словно убеждал самого себя. - Эх вы… Ну и оставайтесь. Желаю вам приятно провести время. - Он включил скорость. - Где тетрадь, Диана? А, вот она. Так я беру ее себе. Вам она не понадобится.

- Да, - сказала Диана. - Он так и хотел.

- Голем, - сказал Виктор. - А Вы почему бежите? Вы же хотели этот мир.

- Я не бегу, - строго сказал Голем. - Я еду. Оттуда, где я больше не нужен, туда, где я еще нужен. Не в пример Вам. Прощайте.

И он уехал. Диана и Виктор взялись за руки и пошли вверх по проспекту господина президента в пустой город, навстречу наступающему победителю. Они не разговаривали, они полной грудью вдыхали непривычно чистый свежий воздух, жмурились на солнце, улыбались друг другу и ничего не боялись. Город смотрел на них пустыми окнами, он был удивителен, этот город - покрытый плесенью, скользкий, трухлявый, весь в каких-то злокачественных пятнах, словно изъеденный экземой, словно он пробыл много лет на дне моря, и вот, наконец, его вытащили на поверхность на посмешище солнцу, и солнце, насмеявшись вдоволь, принялось его разрушать.

Таяли и испарялись крыши, жесть и черепица дымились рыхлым паром и исчезали на глазах. В стенах росли проталины, расползались, открывая обшарпанные обои, облупленные кровати, колченогую мебель и выцветшие фотографии. Мягко подламывались уличные фонари, растворялись в воздухе киоски и рекламные тумбы - все вокруг потрескивало, тихонько шипело, шелестело, делалось пористым, прозрачным, превращалось в сугробы грязи и пропадало. Вдали башня ратуши изменила очертания, сделалась зыбкой и слилась с синевой неба. Некоторое время в небе, отдельно от всего, висели старинные башенные часы, потом исчезли и они…

Пропали мои рукописи, весело подумал Виктор. Вокруг уже не было города - торчал кое-где чахлый кустарник, и остались больные деревья, и пятна зеленой травы, только вдалеке за туманом еще угадывались какие-то здания, остатки зданий, а недалеко от бывшей мостовой, на каменном крылечке, которое никуда не вело, сидел Тэдди, вытянув раненую ногу и положив рядом с собой костыли.

- Привет, Тэдди! - Сказал Виктор. - Остался?

- Ага, - сказал Тэдди.

- Что так?

- Да ну их, - сказал Тэдди. - Набились, как сельди в бочку, ногу некуда вытянуть, я говорю снохе, ну зачем тебе, дура, сервант? А она меня кроет… Плюнул я на них и остался.

- Пойдешь с нами?

- Да нет, идите, - сказал Тэдди. - Я уж посижу. Ходок я теперь никудышный, а мое меня не минует…

Они пошли дальше. Становилось жарко, и Виктор сбросил на землю плащ, стряхнул с себя ржавые остатки автомата и засмеялся от облегчения. Диана поцеловала его и сказала: "Хорошо!" Он не возражал. Они шли и шли под синим небом, под горячими лучами солнца, по земле, которая уже зазеленела молодой травой, и пришли к тому месту, где была гостиница. Гостиница не исчезла вовсе - она стала огромным серым кубом из грубого шершавого бетона - пограничный знак между старым и новым миром. И едва он это подумал, как из-за глыбы бетона беззвучно выскользнул реактивный истребитель со щитом легиона на фюзеляже, беззвучно промелькнул над головой, все еще беззвучно вошел в разворот где-то возле солнца и исчез, и только тогда налетел адский, свистящий рев, ударил в уши, в лицо, в душу, но навстречу уже шел Бол-Кунац, повзрослевший, с выгоревшими усиками на загорелом лице, а поодаль шла Ирма, тоже почти взрослая, босая, в простом легком платье, с прутиком в руке. Она посмотрела вслед истребителю, подняла прутик, словно прицеливаясь и сказала: "Кх-х!"

Диана рассмеялась. Виктор посмотрел на нее и увидел, что это еще одна Диана, совсем новая, какой она никогда прежде не была, он и не предполагал даже, что такая Диана возможна - Диана счастливая. И тогда он погрозил себе пальцем и подумал: "Все это прекрасно, но вот что, не забыть бы мне вернуться."



Страница сформирована за 0.79 сек
SQL запросов: 171