2. Глава вторая
- Может быть, конечно, и хулиганы, - сказал Виктор, - только в мое время никакой хулиган не стал бы связываться с очкариком. Запустить в него камнем - это еще куда ни шло, но хватать, тащить и вообще прикасаться… Мы их все боялись, как заразы.
- Я же говорю вам: это генетическая болезнь, - сказал Голем. - Она абсолютно не заразная.
- Как же не заразная, - возразил Виктор, - когда от нее бородавки, как от жабы! Это все знают.
- От жаб не бывает бородавок, - благодушно сказал Голем. - От мокрецов тоже. Стыдно, господин писатель. Впрочем, писатели - народ серый как всякий народ. Народ сер, но мудр. И если народ утверждает, что от жаб и от очкариков бывают бородавки…
- А вот приближается мой инспектор, - сказал Голем.
Подошел Павор в мокром плаще, прямо с улицы.
- Добрый вечер, - сказал он. - Весь промок, хочу выпить.
- Опять от него тиной воняет, - с негодованием произнес доктор Р. Квадрига, пробудившись от алкогольного транса. - Вечно от него воняет тиной. Как в пруду. Ряска.
- Что вы пьете? - Спросил Павор.
- Кто - мы? - Осведомился Голем. - Я, например, как всегда пью коньяк. Виктор пьет джин. А доктор - все поочередно.
- Срам! - Сказал доктор Р. Квадрига с негодованием. - Чешуя! И головы.
- Двойной коньяк! - Крикнул Павор официанту. Лицо у него было мокрое от дождя, густые волосы слиплись, и от висков по бритым щекам стекали блестящие струйки. Тоже твердое лицо, многие, наверное, завидуют. Откуда у санитарного инспектора такое лицо? Твердое лицо - это: сыплет дождь, прожектора, тени на мокрых вагонах мечутся, ломаются… Все черное и блестящее, и только черное и блестящее, и никаких разговоров, никакой болтовни только команды, и все повинуются… Не обязательно вагоны, может быть, самолеты, аэродром, и потом никто не знает, где он был и откуда взялся… Девочка падает навзничь, а мужчина хочет сделать что-нибудь мужественное, например, расправить плечи и втянуть брюхо. Вот Голему не мешало бы втянуть брюхо, только занято у него там все куда его там втянешь. Доктор Р. Квадрига - да, но зато ему не расправить плечи, вот уже много дней и навсегда он согбен. Вечерами он согбен над столом, по утрам - над тазиком, а днем - от больной печени. И, значит, только я здесь способен расправить плечи и втянуть брюхо, но я лучше мужественно хлопну стаканчик джину.
- Нимфоман, - грустно сказал Павору доктор Р. Квадрига. - Русалкоман. И водоросли.
- Заткнитесь, доктор - сказал Павор. Он вытирал лицо бумажными салфетками, комкая их и бросая на пол. Потом он стал вытирать руки.
- С кем это вы подрались? - Спросил Виктор.
- Изнасилован мокрецом, - произнес доктор Р. Квадрига, мучительно стараясь развести по местам глаза, которые съехались у него к переносице.
- Пока ни с кем, - ответил Павор и пристально посмотрел на доктора, но Р. Квадрига этого не заметил.
Официант принес рюмку. Павор медленно выцедил коньяк и поднялся.
- Пойду-ка я умоюсь, - сказал он ровным голосом, - за городом грязно, весь в дерьме. - И ушел, задевая по дороге стулья.
- Что-то происходит с моим инспектором, - произнес Голем. Он щелчком сбросил со стола мятую салфетку. - Что-то мировых масштабов. Вы, случайно, не знаете, что именно?
- Вам лучше знать, - сказал Виктор. - Он инспектирует Вас, а не меня. И потом, Вы же все знаете. Кстати, Голем, откуда Вы все знаете?
- Никто ничего не знает, - возразил Голем. - Пока только догадываются. Очень многие - кому хочется. Но нельзя спросить, откуда они догадываются, - это насилие над языком. Куда идет дождь? Чем встает солнце? Вы бы простили Шекспира, если бы он написал что-нибудь в этом роде? Впрочем, Шекспиру, вы бы простили. Шекспиру мы многое прощаем, не то что Баневу. Слушайте, господин беллетрист, у меня есть идея.
Я выпью коньяк, а вы покончите с этим джином. Или вы уже готовы?
- Голем, - сказал Виктор, - вы знаете, что я - железный человек?
- Я догадываюсь.
- А что из этого следует?
- Что вы боитесь заржаветь.
- Предположим, - сказал Виктор. - Но я имею в виду не это. Я имею в виду, что могу пить много и долго, не теряя нравственного равновесия.
- Ах, вот в чем дело, - сказал Голем, наливая себе из графинчика. Ну хорошо, мы еще вернемся к этой теме.
- Я не помню, - сказал вдруг ясным голосом доктор Р. Квадрига. - Я вам представлялся, господа, или нет? Рем Квадрига, живописец, доктор гонорис кауза, почетный член… Тебя я помню, - сказал он Виктору. - Мы с тобой учились и еще что-то… Вы вот, простите…
- Меня зовут Юм Голем, - небрежно сказал Голем.
- Очень рад. Скульптор?
- Нет, врач.
- Хирург?
- Я - главный врач лепрозория, - терпеливо объяснил Голем.
- Ах, да! - Сказал доктор Р. Квадрига, по домашнему мотая головой. Конечно. Простите меня, Юм… Только почему вы скрываете? Какой же вы там врач? Вы же разводите мокрецов… Я вас представлю. Такие люди нам нужны… Простите, - сказал он неожиданно. - Я сейчас. Он устремился к выходу, блуждая между пустыми столиками. К нему подскочил официант, и доктор Р. Квадрига обнял его за шею.
- Это все дожди, - сказал Голем. - Мы дышим водой. Но мы не рыбы, мы либо умрем, либо уйдем отсюда. - Он серьезно и печально глядел на Виктора.
- А дождь будет падать на пустой город, размывая мостовые, сочиться сквозь гнилые крыши… Потом смоет все, растворит город в первобытной земле, но не остановится, а будет падать и падать…
- Апокалипсис, - проговорил Виктор, чтобы что-нибудь сказать.
- Да, апокалипсис… Будет падать и падать, а потом земля напитается, и взойдет новый посев, каких раньше не бывало, и не будет плевел среди сплошных злаков. Но не будет и нас, чтобы насладиться новой вселенной.
Если бы не синие мешки под глазами, если бы не кислое студенистое брюхо, если бы этот семитский великолепный нос не был так похож на топографическую карту… Хотя, ежели подумать, все пророки были пьяницами, потому что уж очень тоскливо: ты все знаешь, а тебе никто не верит. Если бы в департаментах ввели штатную должность пророка, то им следовало присваивать не ниже тайного советника - для укрепления авторитета. И все равно, наверно, не помогло бы…
- За систематический пессимизм, - сказал Виктор вслух, - ведущий к подрыву служебной дисциплины и веры в разумное будущее, приказываю тайного советника Голема побить камнями в экзекуторской.
Голем хмыкнул.
- Я всего лишь коллежский советник, - сообщил он. - И потом, какие пророки в наше время? Я не знаю ни одного. Множество лжепророков и ни одного пророка. В наше время нельзя предвидеть будущее - это насилие над языком. Чтобы вы сказали, прочитав у Шекспира: предвидеть настоящее? Разве можно предвидеть шкаф в собственной комнате… А вот идет мой инспектор. Как вы себя чувствуете, инспектор?
- Прекрасно, - сказал Павор, усаживаясь. - Официант, двойной коньяк! Там, в вестибюле, нашего живописца держат четверо, - сообщил он.
--Объясняют ему, где вход в ресторан. Я решил не вмешиваться, потому что он никому не верит и дерется… О каких шкафах идет речь?
Он был сух, элегантен, свеж, от него пахло одеколоном.
- Мы говорили о будущем, - сказал Голем.
- Какой смысл говорить о будущем? - Возразил Павор. - О будущем не говорят, будущее делают. Вот рюмка коньяка. Она полная. Я сделаю ее пустой. Вот так. Один умный человек сказал, что будущее нельзя предвидеть, но можно изобрести.
- Другой умный человек сказал, - заметил Виктор, - что будущего нет вообще, есть только настоящее.
- Я не люблю классической философии, - сказал Павор. - Эти люди ничего не умели и ничего не хотели. Им просто нравилось рассуждать, как Голему пить. Будущее - это тщательно обезвреженное настоящее.
- У меня всегда возникает странное ощущение, - сказал Голем, - когда при мне штатский человек рассуждает как военный.
- Военные вообще не рассуждают, - возразил Павор. - У военных только рефлексы и немного эмоций.
- У большинства штатских тоже, - сказал Виктор, ощупывая свой затылок.
- Сейчас ни у кого нет времени рассуждать, - сказал Павор, - ни у военных, ни у штатских. Сейчас надо успевать поворачиваться. Если тебя интересует будущее, изобретай его быстро, на ходу, в соответствии с рефлексами и эмоциями.
- К чертям изобретателей, - сказал Виктор. Он чувствовал себя пьяным и веселым. Все стояло на своих местах. Не хотелось никуда идти, хотелось оставаться здесь, в этом пустом полутемном зале, еще совсем не ветхом но уже с потеками на стенах, с расхлябанными половицами, с запахом кухни, особенно если вспомнить, что снаружи во всем мире идет дождь над островерхими крышами - дождь, и дождь заливает горы и равнину, и когда-нибудь он все это смоет, но это случится очень не скоро… Хотя, если подумать, сейчас ни о чем нельзя говорить, что это случится не скоро. Да, милые мои, давно оно прошло, время, когда будущее было повторением настоящего, а все перемены маячили где-то за далеким горизонтом. Голем прав, нет на свете никакого будущего, оно слилось с настоящим, и теперь не разобрать, где что.
- Изнасилован мокрецом! - Сказал Павор злорадно. В дверях ресторана показался доктор Р. Квадрига. Несколько секунд он стоял, с тяжелым вниманием обозревая ряды пустых столиков, затем лицо его прояснилось, и он, резко качнувшись вперед, устремился к своему месту.
- Почему вы их называете мокрецами? - Спросил Виктор. - Что они - мокрыми у вас стали от дождя?
- А почему - нет? - Сказал Павор. - Как их по-вашему называть?
- Очкариками, - сказал Виктор. - Доброе старое слово. Спокон веков называли их очкариками.
Доктор Р. Квадрига приближался. Спереди он был весь мокрый, вероятно, его отмывали над раковиной. Выглядел он утомленным и разочарованным.
- Черт знает что, - брезгливо сказал он еще издали, - никогда со мной такого не бывало - нет входа! Куда ни ткнусь - везде сплошные окна… Кажется, я заставил вас ждать, господа. - Он упал в свое кресло и узрел Павора. - Опять он здесь, - сообщил он Голему доверительным шепотом. - Надеюсь, он вам не мешает… А со мной, знаете ли, произошла удивительная история. Всего облили…
Голем налил ему коньяку.
- Благодарю вас, - сказал доктор Р. Квадрига, - но я, пожалуй пропущу пару кругов. Надо обсохнуть.
- Я вообще за все старое доброе, - объявил Виктор. - Пусть очкарики остаются очкариками. И вообще пусть все остается без изменений. Я - консерватор… Внимание! - Сказал он громко. - Предлагаю тост за консерватизм. Минуточку… - Он налил себе джину, встал и оперся рукой на спинку кресла. - Я - консерватор, - сказал он. - И с каждым годом становлюсь все консервативнее, но не потому что ощущаю в этом потребность…
Трезвый Павор с рюмкой наготове глядел на него снизу вверх с подчеркнутым вниманием. Голем медленно ел миногу, а доктор Р. Квадрига, казалось, тщился понять, откуда до него доносится голос и чей. Все было очень хорошо.
- Люди обожают критиковать правительства за консерватизм, - продолжал Виктор. - Люди обожают превозносить прогресс. Это новое веяние и оно глупо, как все новое. Людям надлежало бы молить бога, чтобы он давал им самое косное, самое заскорузлое и конформистское правительство.
Теперь и Голем поднял глаза и смотрел на него, и Тэдди за своей стойкой тоже перестал перетирать бутылки и прислушался, только вот затылок вдруг заломило, и пришлось поставить рюмку и погладить желвак.
- Государственный аппарат, господа, во все времена почитал своей главной задачей сохранение статус-кво. Не знаю, насколько это было оправдано раньше, но сейчас такая функция государства просто необходима. Я бы определил ее так: всячески препятствовать будущему, запускать свои щупальца в наше время, обрубать эти щупальца, прижигая их каленым железом… Мешать изобретателям, поощрять схоластиков и болтунов. В гимназиях повсеместно ввести исключительно классическое образование. На высшие государственные посты-старцев, обремененных семьями и долгами, не меньше пятидесяти лет, чтобы спали на заседаниях и брали взятки.
- Что вы такое несете, Виктор? - Сказал Павор укоризненно.
- Нет отчего же, - сказал Голем, - необычайно приятно слышать такие умеренные, лояльные речи.
- Я еще не кончил, господа!… Талантливых ученых назначать администраторами с большими окладами. Все без исключения изобретения принимать, плохо оплачивать и класть под сукно. Ввести драконовские налоги на каждую товарную и производственную новинку. "А чего я, собственно стою?" - Подумал Виктор и сел. - "Ну как вам это понравилось?" - Спросил он Голема.
- Вы совершенно правы, - сказал Голем. - А то у нас нынче все радикалы. Даже директор гимназии. Консерватизм - это наше спасение.
Виктор хлебнул джину и сказал горестно:
- Не будет никакого спасения. Потому, что все дураки-радикалы не только верят в прогресс, они еще и любят прогресс, они воображают, что не могут без прогресса. Потому что прогресс - это, кроме всего прочего, дешевые автомобили, бытовая электроника и вообще возможность делать поменьше а получать побольше. И потому каждое правительство вынуждено одной рукой… То есть, не рукой, конечно… Одной ногой нажимать на тормоза а другой на акселератор. Как гонщик на повороте. На тормоза - чтобы не потерять управление. А на акселератор - чтобы не потерять скорости, а то ведь какой-нибудь демагог, поборник прогресса, обязательно скинет с водительского места.
- С вами трудно спорить, - вежливо сказал Павор.
- А вы не спорьте, - сказал Виктор. - Не надо спорить: в спорах рождается истина, пропади она пропадом, - он нежно погладил желвак и добавил: - впрочем, у меня это, наверное от невежества. Все ученые - поборники прогресса, а я не ученый. Я просто небезызвестный куплетист.
- Что это вы все время хватаетесь за затылок? - Спросил Павор.
- Какая-то сволочь долбанула, - сказал Виктор. - Кастетом… Правильно я говорю, Голем? Кастетом?
- По-моему, кастетом, - сказал Голем. - А может быть и кирпичом.
- Что вы такое говорите? - Удивился Павор. - Каким кастетом? В этом захолустье?
- Вот видите, - наставительно сказал Виктор. - Прогресс! Давайте выпьем за консерватизм.
Позвали официанта, выпили еще раз за консерватизм. Пробило девять и в зале появилась известная пара - молодой человек в мощных очках и его долговязый спутник. Усевшись за свой столик, они включили торшер, смиренно огляделись и принялись изучать меню. Молодой человек опять пришел с портфелем, портфель поставил на свободное место, рядом с собой. Он всегда был очень добр к своему портфелю. Продиктовав заказ официанту, они стали молча глядеть в пространство. "Странная пара - думал Виктор. - Удивительное несоответствие. Они выглядят, как в попорченном бинокле: один в фокусе, другой расплывается, и наоборот. Полнейшая несовместимость. С молодым человеком в очках можно было бы поговорить о прогрессе, а с долговязым - нет. Долговязый мог бы меня двинуть кастетом, а молодой в очках - нет… Но я вас сейчас совмещу. Как бы мне это вас совместить? Ну, например, вот… Какой-нибудь государственный банк, подвалы… Цемент, бетон, сигнализация, долговязый набирает номер на диске, стальная балка поворачивается, открывается вход в сокровищницу, оба входят, долговязый набирает другой номер на другом диске дверца сейфа открывается, и молодой по локоть погружается в бриллианты".
Доктор Р. Квадрига вдруг расплакался и схватил Виктора за руку. - Ночевать, - сказал он. - Ко мне. А?
Виктор немедленно налил ему джину. Р. Квадрига выпил, вытер под носом и продолжал:
- Ко мне. Вилла. Фонтан есть. А?
- Фонтан, - это у тебя хорошо придумано, - заметил Виктор уклончиво. - А что еще есть?
- Подвал, - печально сказал Квадрига. - Следы. Боюсь. Страшно. Хочешь - продам?
- Лучше подари, - предложил Виктор. Р. Квадрига заморгал.
- Жалко, - сказал он.
- Скупердяй, - сказал Виктор с упреком. - Это у тебя с детства. Ну и подавись своей виллой. Виллы ему жалко!
- Ты меня не любишь, - горько констатировал доктор Р. Квадрига. - И никто.
- А господин президент? - Агрессивно спросил Виктор.
- "Президент - отец народа" - оживляясь, сказал Р. Квадрига. - Эскиз в золотых тонах… "Президент на позициях". Фрагмент картины: "Президент на обстреливаемых позициях".
- А еще? - Поинтересовался Виктор.
- "Президент с плащом" - Сказал Р. Квадрига с готовностью. - Панно. Панорама.
Виктор, соскучившись, отрезал кусочек миноги и стал слушать Голема.
- Вот что, Павор, - говорил тот. - Отстаньте вы от меня. Что я еще могу. Отчетность я вам представил. Рапорт вам готов подписать. Хотите жаловаться на военных - жалуйтесь. Хотите жаловаться на меня…
- Не хочу я на вас жаловаться, - отвечал Павор, прижимая руки к груди.
- Тогда не жалуйтесь.
- Ну посоветуйте мне что-нибудь! Неужели вы ничего мне не можете мне посоветовать?
- Господа, - сказал Виктор. - Скучища. Я пойду.
На него не обратили внимания. Он отодвинул стул, поднялся и, чувствуя себя очень пьяным, направился к стойке. Лысый Тэдди перетирал бутылки и смотрел на него без любопытства.
- Как всегда? - Спросил он.
- Подожди, - сказал Виктор. - Что это я у тебя хотел спросить? Да! Как дела, Тэдди?
- Дождь, - коротко сказал Тэдди и налил ему очищенной.
- Проклятая погода стала у нас в городе, - сказал Виктор и оперся на стойку. - Что там на твоем барометре? - Тэдди сунул руку под стойку и достал "погодник". Все три шипа плотно прилегали к блестящему, словно отполированному стволику.
- Без просвета, - сказал Тэдди, внимательно разглядывая "погодник".
- Дьявольская выдумка. - Подумав, добавил: - а вообще-то бог его знает, может быть, он давно уже сломался - который год уже дождь, как проверить?
- Можно съездить в Сахару, - сказал Виктор.
Тэдди усмехнулся.
- Смешно, - сказал он. - Господин этот ваш, Павор, смешное дело, двести крон предлагает за эту штуку.
- Спьяну, наверное, - сказал Виктор. - Зачем она ему…
- Я ему так и сказал, - Тэдди повернул "погодник" поднес его к правому глазу. - Не дам, - заявил он решительно. - Пусть сам поищет. - Он сунул "погодник" под стойку, посмотрел, как Виктор крутит в пальцах рюмку и сообщил:
- Диана твоя приезжала.
- Давно? - Небрежно спросил Виктор.
- Да, часов в пять, примерно. Выдал ей ящик коньяку. Росшепер все гоняет, никак не остановится. Гоняет персонал за коньяком, жирная морда. Тоже мне - член парламента… Ты за нее не опасаешься?
Виктор пожал плечами. Он вдруг увидел Диану рядом с собой. Она возникла возле стойки в мокром дождевике с откинутым капюшоном. Она не смотрела в его сторону, он видел только ее профиль и думал, что из всех женщин, которых он раньше знал, она - самая красивая и что такой у него больше, наверное, никогда не будет. Она стояла, опершись на стойку, и лицо ее было очень бледным и очень равнодушным, и она была самой красивой - у нее все было красиво. И всегда. И когда она плакала и когда она смеялась, и когда злилась, и когда ей было наплевать, и даже когда мерзла, а особенно - когда на нее находило… Ох и пьян же я, подумал Виктор, и разит, наверное, как от Р. Квадриги. Он вытянул нижнюю губу и подышал себе в нос. Ничего не разобрать.
- Дороги мокрые, скользкие, - говорил Тэдди. - Туман… А потом, я тебе скажу, что Росшепер это - наверняка бабник, старый козел.
- Росшепер - импотент, - возразил Виктор, машинально проглотив очищенную.
- Это она тебе рассказала?
- Брось, Тэдди, - сказал Виктор. - Перестань.
Тэдди пристально на него посмотрел, потом вздохнул, крякнул, присел на корточки, покопался под стойкой и выставил перед Виктором пузырек с нашатырным спиртом и начатую пачку чая. Виктор глянул на часы и стал смотреть, как Тэдди неторопливо достает чистый бокал, наливает в него содовую, капает из пузырька и все так же неторопливо мешает стеклянной палочкой. Потом он придвинул бокал Виктору . Виктор выпил и зажмурился, задерживая дыхание. Свежая и отвратительная, отвратительно-свежая струя нашатырного спирта ударила в мозг и разлилась где-то за глазами. Виктор потянул носом воздух, сделавшийся нестерпимо холодным, запустил пальцы в пачку с чаем.
- Ладно, Тэдди, - сказал он. - Спасибо. Запиши на меня, что полагается они тебе скажут, что полагается. Пойду. Старательно жуя чай, он вернулся к своему столику. Очкастый молодой человек со своим долговязым спутником торопливо поглощали ужин. Перед ними стояла единственная бутылка - с местной минеральной водой. Павор и Голем, освободив место на скатерти, играли в кости, а доктор Р. Квадрига, схватив нечесаную голову, монотонно бубнил:
- "Легион свободы - опора президента". Мозаика… В счастливый день имени вашего превосходительства… "Президент - отец детей". Аллегорическая картина…
- Я пошел, - сказал Виктор.
- Жаль, сказал Голем. - Впрочем, желаю удачи.
- Привет Росшеперу, - сказал Павор, подмигнув.
- "Член парламента Росшепер Кант", - оживился Р. Квадрига. - Портрет. Недорого. Поясной…
Виктор взял свою зажигалку и пачку сигарет и пошел к выходу. Позади доктор Р. Квадрига ясным голосом произнес: "Я полагаю, господа, что нам пора познакомиться. Я - Рэм Квадрига, доктор гонорис кауза, а вот вас, сударь, я не припоминаю…" В дверях Виктор столкнулся с толстым тренером футбольной команды "Братья по разуму" тренер был очень озабочен, очень мокр и уступил Виктору дорогу.
3. Глава третья
Автобус остановился, и шофер сказал:
- Приехали.
- Санаторий? - Спросил Виктор. Снаружи был туман, плотный, молочный. Свет фар рассеивался в нем и ничего не было видно.
- Санаторий, санаторий, - проворчал шофер, раскуривая сигарету.
Виктор подошел к двери и, спустившись с подножки, сказал:
- Ну и туманище. Ничего не вижу.
- Разберетесь, - равнодушно пообещал шофер. Он сплюнул в окошко. - Нашли место, где санаторий устраивать. Днем туман, вечером туман.
- Счастливого пути, - сказал Виктор.
Шофер не ответил. Взвыл двигатель, захлопнулись двери, и огромный пустой автобус, весь стеклянный и освещенный изнутри, как закрытый на ночь универмаг, развернулся, сразу превратившись в мутное пятно света, и укатил обратно в город. Виктор с трудом, перебирая руками решетчатую изгородь, нашел ворота и ощупью двинулся по аллее. Теперь, когда глаза привыкли к темноте, он смутно различал впереди освещенные окна правого крыла и какую-то особенно глубокую тьму на месте левого, где сейчас спали намотавшиеся за день "Братья по разуму". В тумане, словно сквозь вату, слышались обычные звуки - играла радиола дребезжала посуда, кто-то хрипло орал. Виктор продвигался, стараясь держаться середины песчаной аллеи, чтобы не налететь ненароком на какую-нибудь гипсовую вазу. Бутылку с джином он бережно прижимал к груди и был очень осторожен, но тем не менее вскоре споткнулся о что-то мягкое и прошелся на четвереньках. Позади вяло и сонно выругались в том смысле, что надо, мол, зажигать свет. Виктор нашарил в сумраке упавшую бутылку, снова прижал ее к груди и пошел дальше, выставив свободную руку. Скоро он столкнулся с автомобилем, ощупью обошел его и столкнулся с другим. Дьявол, здесь оказалась целая куча автомобилей Виктор, ругаясь, блуждал среди них, как в лабиринте и долго не мог выбраться к смутному сиянию, означавшему вход в вестибюль. Гладкие бока автомобилей были влажными от осевшего тумана. Где-то рядом хихикали и отбивались.
