УПП

Цитата момента



Если ты не знаешь, что ты хочешь сам, поинтересуйся, что хотят от тебя другие.
Очень полезно!

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Она сходила к хорошему мастеру, подстриглась и выкрасила волосы в рыжий цвет. Когда она, вся такая красивая, пришла домой, муж устроил ей истерику. Понял, что если она станет чуть менее незаметной и чуть более независимой, то сразу же уйдет от него. Она его такая серая и невзрачная куда больше устраивала.

Наталья Маркович. «Flutter. Круто, блин! Хроники одного тренинга»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/d542/
Сахалин и Камчатка

В домах по сторонам улицы многие окна были освещены, однако большею частью только в верхних этажах, выше второго. Очередей возле запертых магазинов и лавок не было, но Андрей заметил, что в некоторых подворотнях и подъездах стоит народ - осторожно выглядывают, снова прячутся, а самые отчаянные выходят на тротуар и смотрят туда, где мерцает и трещит в тумане. Кое-где на мостовой неподвижно лежали какие-то словно бы темные мешки, Андрей не сразу понял, что это, и только через некоторое время с удивлением убедился, что это мертвые павианы. В скверике возле темной школы паслась одинокая лошадь.

Телега грохотала и тряслась, все молчали. Сельма тихонько нащупала руку Андрея, и он, отдавшись боли и усталости, совсем привалился к ее теплому свитеру и закрыл глаза. «Плохо мне, - думал он. - Ох и плохо… Что это Кэнси там горячку порет, какой там еще фашистский переворот?.. Просто остервенели все от страха, от злости, от безнадежности… Эксперимент есть Эксперимент».

Тут вдруг телегу дернуло, и сквозь грохот колес послышался такой дикий и пронзительный визг, что Андрей тут же очнулся, мгновенно весь покрывшись потом, выпрямился и очумело завертел головой.

Дядя Юра ожесточенно матерился, изо всех сил натягивая вожжи, чтобы удержать лошадь, рвущуюся куда-то вбок, а слева по тротуару, испуская нечеловеческие и в то же время совсем человеческие, полные боли и ужаса визги, неслось что-то горящее, какой-то комок пламени, оставляя за собой брызги огня, и прежде, чем Андрей успел опомниться, понять, Стась ловко соскочил с телеги и от живота, в две коротких очереди срезал из автомата этот живой факел - только стекла зазвенели в какой-то витрине. Огненный комок, кувыркаясь, прокатился по тротуару, жалобно пискнул в последний раз и замер.

- Отмучился, бедняга, - сказал Стась хрипло, и Андрей наконец понял, что это был павиан, горящий павиан. Чушь какая-то… Теперь он лежал, свесившись с тротуара, продолжая медленно гореть, и тяжелый смрад распространялся от него по улице.

Дяди Юра снова тронул лошадь, телега покатилась, и Стась пошел рядом, положив руку на дощатый борт. Андрей, вытягивая шею, смотрел вперед, в мерцающий, сделавшийся очень светлым и розовым туман. Да, что-то там происходило, что-то совершенно непонятное - какой-то вой доносился оттуда, стрельба, рокот моторов, и время от времени яркие малиновые вспышки возникали там и сейчас же гасли.

- Слышь, Стась, - сказал вдруг дядя Юра, не оборачиваясь. - Сбегай-ка, браток, вперед, глянь, что там делается. А я за тобой потихонечку-полегонечку…

- Ладно, - сказал Стась и, взяв свой чудо-автомат под мышку, трусцой побежал вперед, держась стены дома. Очень скоро его не стало видно в мерцающем тумане, а дядя Юра все придерживал и придерживал лошадь, пока она совсем не остановилась.

- Сядь поудобнее, - шепнула Сельма.

Андрей дернул плечом.

- Да ничего такого не было, - продолжала шептать Сельма. - Это же управляющий был, он по всем квартирам ходил, спрашивал, не прячет ли кто оружие…

- Замолчи, - сказал Андрей сквозь зубы.

- Честное слово, - шептала Сельма. - Он же только на одну минутку зашел, он уже уходить собирался…

- Так без штанов и собирался? - холодно осведомился Андрей, отчаянно пытаясь отогнать отвратительное воспоминание: он, обессиленно вися на дяде Юре и на Стасе, смотрит в прихожей собственной квартиры на какого-то белоглазого коротышку, воровато запахивающего халат, из-под которого виднеются фланелевые кальсоны. И отвратительно невинное, пьяное лицо Сельмы из-за плеча коротышки. И как выражение невинности сменяется на этом лице испугом, а потом - отчаянием.

- Но он же так и ходил по квартирам - в халате! - шептала Сельма.

- Слушай, заткнись, - сказал Андрей. - Заткнись, ради бога. Я тебе не муж, ты мне не жена, какое мне до всего этого дело?..

- Но я же тебя люблю, хороший мой! - шептала Сельма с отчаянием. - Только одного тебя…

Дядя Юра гулко закашлялся.

- Едет кто-то, - произнес он.

В тумане впереди возник огромный темный силуэт, надвинулся, приближаясь, вспыхнули фары - это был грузовик, мощный самосвал. Клокоча мотором, он остановился шагах в двадцати от телеги. Послышался крикливый голос, подающий команды, какие-то люди полезли через борта и понуро разбрелись по мостовой. Хлопнула дверца, еще одна темная фигура отделилась от грузовика, постояла немного, а потом неторопливо направилась прямо к телеге.

- Сюда идет, - сообщил дядя Юра. - Ты, это, Андрей… ты в разговоры не ввязывайся. Я говорить буду.

Человек подошел к телеге. Это был, видимо, так называемый милиционер в кургузом пальтишке с белыми повязками на рукавах. На плече у него, дулом вниз, висела винтовка.

- А, фермеры, - сказал милиционер. - Здорово, ребята.

- Здорово, если не шутишь, - откликнулся дядя Юра, помолчав.

Милиционер помялся, покрутил головой, как бы в нерешительности, потом сказал стеснительно:

- Хлебца на продажу нету?

- Хлебца тебе, - сказал дядя Юра.

- Ну, может, мясо есть, картошечка…

- Картошки тебе, - сказал дядя Юра.

Милиционер совсем застеснялся, шмыгнул носом, вздохнул, посмотрел в сторону своего грузовика и вдруг с каким-то облегчением заорал: «Да вон, вон еще валяется! Задницы слепые! Вон горелое лежит!», после чего сорвался с места и, шумно топая плоскостопыми ногами, убежал по мостовой. Видно было, как он размахивает руками и распоряжается, а понурые люди, слабо и невнятно огрызаясь, волокут что-то темное, с натугой раскачивают и швыряют в ковш самосвала.

- Картошки ему, - ворчал дядя Юра. - Мяса!..

Грузовик тронулся и проехал мимо, совсем рядом. От него ужасно понесло паленой шерстью и горелым мясом. Ковш был загружен доверху, жуткие скрюченные силуэты проплыли на фоне слабо освещенной стены дома, и вдруг Андрей почувствовал, что у него мороз пошел по коже: из этой жуткой груды, явственно белея, торчала человеческая рука с растопыренными пальцами. Понурые люди в ковше, хватаясь друг за друга и за борта, толпились возле кабины. Их было человек пять-шесть, какие-то приличного вида люди в шляпах.

- Похоронная команда, - сказал дядя Юра. - Это правильно. Сейчас их на свалку, и - вася-кот… Эге, а вон и Стась нам машет! Н-но!

В освещенном тумане впереди виднелась длинная нескладная фигура Стася. Когда телега поравнялась с ним, дядя Юра вдруг наклонился с передка, вглядываясь, и почти с испугом спросил:

- Ты что это, браток? Что это с тобой?

Стась, не отвечая, попытался вспрыгнуть на телегу боком, сорвался, громко скрипнул зубами, потом взялся обеими руками за борт и принялся что-то бормотать сдавленным голосом.

- Что он? - спросила Сельма шепотом.

Телега медленно катилась туда, где все громче рокотали моторы и хлопали выстрелы, а Стась, держась руками за телегу, шел рядом, словно не в силах взобраться, пока дядя Юра, наклонившись, не втащил его на передок.

- Да ты что? - в голос, громко спросил дядя Юра. - Ехать-то можно? Да говори ты толком, что ты болбочешь?

- Матерь божия, - сказал Стась ясным голосом. - Да зачем же они это делают? Это кто же такое приказал?

- Тпр-р-р! - сказал дядя Юра на весь город.

- Нет, ты ехай, ехай, - сказал Стась. - Ехать можно. Смотреть только не надо… Пани, - он повернулся к Сельме, - вам смотреть совсем не надо, отвернитесь, вон туда смотрите… а лучше вообще не смотрите.

У Андрея перехватило горло, он поглядел на Сельму и увидел ее расширенные на все лицо глаза.

- Давай, Юра, давай… - бормотал Стась. - Да гони ты ее, стерву, что ты плетешься! Быстро ехай! - заорал он. - Вскачь! Вскачь!..

Лошадь помчалась вскачь, дома слева кончились, туман вдруг отступил, рассеялся, и открылся Павианий бульвар - источник шума, несомненно, находился здесь. Шеренга грузовиков с двигателями, работающими вхолостую, охватывала бульвар полукольцом. В грузовиках и между грузовиками стояли люди с белыми повязками, а по бульвару среди горящих деревьев и кустов бегали с воплями и визгами люди в полосатых пижамах и совершенно обезумевшие павианы. Все они спотыкались, падали, карабкались на деревья, срывались с ветвей, пытались спрятаться в кустах, а люди с белыми повязками стреляли, не переставая, из винтовок и пулеметов. Множество неподвижных тел усеивало бульвар, некоторые дымились и тлели. С одного из грузовиков с длинным шипением излилась огненная струя, клубящаяся черным дымом, и еще одно дерево, облепленное черными гроздьями обезьян, вспыхнуло огромным факелом. И кто-то завопил нестерпимо высоким фальцетом, перекрывая все шумы: «Я здоровый! Это ошибка! Я нормальный! Это ошибка!..»

Все это, трясясь и подпрыгивая, отдаваясь острой болью в ребрах, опалив жаром и обдав вонью, оглушив и ударив по глазам, пронеслось мимо и через минуту осталось позади, мерцающий туман вновь сомкнулся, но дядя Юра еще долго гнал лошадь, отчаянно гикая и размахивая вожжами. «Это черт знает что, - тупо твердил про себя Андрей, обессиленно привалившись к Сельме. - Это же черт знает что такое! Они же сумасшедшие, они ополоумели от крови… Безумцы овладели городом, кровавые безумцы овладели, теперь всему конец, они же не остановятся, они же потом возьмутся за нас…»

Телега вдруг остановилась.

- Ну нет, - сказал дядя Юра, поворачиваясь всем телом. - Это дело надо того… - Он пошарил в телеге среди мешков, достал большую бутылку, зубами вытащил пробку, сплюнул и принялся глотать прямо из горлышка. Потом он передал бутылку Стасю, вытер рот и сказал: - Истребляете, значит… Эксперимент… Ладно. - Он достал из нагрудного кармана свернутую газету, аккуратно оторвал угол и полез за табаком. - Круто берете. Ох, круто! Крутенько!..

Стась протянул бутылку Андрею, Андрей помотал головой. Сельма взяла бутылку, отхлебнула два раза и вернула Стасю. Все молчали. Дядя Юра дымил и трещал цигаркой, бурчал горлом, как огромный пес, потом вдруг повернулся и разобрал вожжи.

До поворота на Стульчаковую остался всего один квартал, когда туман впереди снова озарился светом и послышался нестройный шум многих голосов. На перекрестке, прямо посредине улицы, освещенная прожекторными лампами, кишела, гудела и колыхалась огромная толпа. Перекресток был забит, проехать было невозможно.

- Митинг какой-то, - сказал дядя Юра, обернувшись.

- Это уж как водится… - уныло согласился Стась. - Если уж взялись расстреливать, значит, тут же и митинги… Объехать никак нельзя?

- Погоди, браток, а зачем нам объезжать? - сказал дядя Юра. - Надо послушать, что людям говорят. Может, насчет солнца чего скажут… Гляди, здесь наших полно.

Гул затих, и над толпой, усиленный микрофонами, раздался надсадный яростный голос:

- …И еще раз повторяю: беспощадно! Мы очистим Город!.. От грязи!.. От нечисти!.. От всех и всяческих тунеядцев!.. Воров - на фонарь!..

- А-а-а! - проревела толпа.

- Взяточников - на фонарь!..

- А-а-а!

- Кто выступает против народа, будет висеть на фонаре!

- А-а-а!

Теперь Андрей разглядел говорившего. В самом центре толпы возвышался клепаный борт какой-то военной машины, а над бортом, вцепившись в него обеими руками, озаренный голубым светом прожектора, качался взад-вперед всем своим длинным, затянутым в черное туловищем и разевал в крике запекшийся рот бывший унтер-офицер вермахта, а ныне руководитель партии Радикального возрождения Фридрих Гейгер.

- И это будет только начало! Мы установим в городе наш, истинно народный, истинно человеческий порядок! Нам нет дела до всяких там Экспериментов! Мы не морские свинки! Мы не кролики! Мы - люди! Наше оружие

- разум и совесть! Мы никому не позволим! Распоряжаться нашей судьбой! Мы сами распорядимся нашей судьбой! Судьба народа - в руках народа! Судьба людей - в руках людей! Народ доверил свою судьбу мне! Свои права! Свое будущее! И я клянусь! Я оправдаю это доверие!..

- А-а-а!

- Я буду беспощаден! Во имя народа! Я буду жесток! Во имя народа! Я не допущу никакой розни! Хватит борьбы между людьми! Никаких коммунистов! Никаких социалистов! Никаких капиталистов! Никаких фашистов! Хватит бороться друг с другом! Будем бороться друг за друга!..

- А-а-а!

- Никаких партий! Никаких национальностей! Никаких классов! Каждого, кто проповедует рознь, - на фонарь!

- А-а-а!

- Если бедные будут продолжать драться против богатых! Если коммунисты будут продолжать драться против капиталистов! Если черные будут продолжать драться против белых! Нас растопчут! Нас уничтожат!.. Но если мы! Встанем плечом к плечу! Сжимая в руках оружие! Или отбойный молоток! Или рукоятки плуга! Тогда не найдется такой силы, которая могла бы нас сокрушить! Наше оружие - единство! Наше оружие - правда! Какой бы тяжелой она ни была! Да, нас заманили в ловушку! Но, клянусь богом, зверь слишком велик для этой ловушки!..

- А! - рявкнула было толпа и ошеломленно смолкла. Вспыхнуло солнце.

Впервые за двенадцать дней вспыхнуло солнце, запылало золотым диском на своем обычном мосте, ослепило, обожгло серые выцветшие лица, нестерпимо засверкало в стеклах окон, оживило и зажгло миллионы красок - и черные дымы над дальними крышами, и пожухлую зелень деревьев, и красный кирпич под обвалившейся штукатуркой…

Толпа дико взревела, и Андрей завопил вместе со всеми. Творилось что-то невообразимое. Летели в воздух шапки, люди обнимались, плакали, кто-то принялся палить в воздух, кто-то в диком восторге швырял кирпичами в прожектора, а Фриц Гейгер, возвышаясь над всем этим, как господь Бог, сказавший «да будет свет», длинной черной рукой указывал на солнце, выкатив глаза и гордо задрав подбородок. Потом голос его снова возник над толпой.

- Вы видите?! Они уже испугались! Они дрожат перед вами! Перед нами! Поздно, господа! Поздно! Вы снова хотите захлопнуть ловушку? Но люди уже вырвались из нее! Никакой пощады врагам человечества! Спекулянтам! Тунеядцам! Расхитителям народного добра! Солнце снова с нами! Мы вырвали его из черных лап! Врагов человечества! И мы больше никогда! Не отдадим его! Никогда! И никому!..

- А-а-а!

Андрей опомнился. Стася в телеге не было. Дядя Юра, широко расставив ноги, стоял на передке, потрясал пулеметом и, судя по налившемуся кровью затылку, тоже ревел нечленораздельное. Сельма плакала, колотя Андрея кулачками по спине.

«Ловко, - холодно подумал Андрей. - Тем хуже для нас. Чего я тут сижу? Мне бежать надо, а я сижу…» Преодолевая боль в боку, он поднялся и выпрыгнул из телеги. Вокруг ревела и шевелилась толпа. Андрей полез напролом. Первое время он еще берегся, пытался защититься локтями, да разве в такой каше убережешься!.. Покрытый потом от боли и подступающей тошноты, он лез, толкался, наступал на ноги, даже бодался и, наконец, выбрался-таки в Стульчаковый переулок. И все это время вдогонку ему гремел голос Гейгера:

- Ненависть! Ненависть поведет нас! Хватит фальшивой любви! Хватит иудиных поцелуев! Предателей человечества! Я сам подаю пример святой ненависти! Я взорвал броневик кровавых жандармов! У вас на глазах! Я приказал повесить воров и гангстеров! У вас на глазах! Я железной метлой выметаю нечисть и нелюдей из нашего города! У вас на глазах! Я не жалел себя! И я получил священное право не жалеть других!..

Андрей ткнулся в подъезд редакции. Дверь была заперта. Он злобно ударил в нее ногой, задребезжали стекла. Он принялся стучать изо всех сил, шепча ужасные ругательства. Дверь отворилась. На пороге стоял Наставник.

- Входи, - сказал он, посторонившись.

Андрей вошел. Наставник запер за ним дверь на засов и повернулся. Лицо у него было мучнисто-бледное с темными кругами под глазами, и он то и дело облизывал губы. У Андрея сжалось сердце - никогда раньше он не видел Наставника в таком подавленном состоянии.

- Неужели все так плохо? - спросил Андрей упавшим голосом.

- Да уж… - Наставник бледно улыбнулся. - Уж чего тут хорошего.

- А солнце? - сказал Андрей. - Зачем вы его выключили?

Наставник стиснул руки и прошелся взад-вперед по вестибюлю.

- Да не выключали мы его! - проговорил он с тоской. - Авария. Вне всякого плана. Никто не ожидал.

- Никто не ожидал… - повторил Андрей с горечью. Он стянул плащ и бросил его на пыльный диван. - Если б не выключилось солнце, ничего бы этого не было…

- Эксперимент вышел из-под контроля, - пробормотал Наставник, отвернувшись.

- Вышел из-под контроля… - снова повторил Андрей. - Вот уж никогда не думал, что Эксперимент может выйти из-под контроля.

Наставник посмотрел на него исподлобья.

- Н-ну… В известном смысле ты прав… Можно смотреть на это и таким образом… Вышедший из-под контроля Эксперимент - это тоже Эксперимент. Возможно, кое-что придется несколько изменить… заново откорректировать. Так что ретроспективно - ретроспективно! - эта тьма египетская будет рассматриваться уже как неотъемлемая, запрограммированная часть Эксперимента.

- Ретроспективно… - еще раз повторил Андрей. Глухая злоба охватила его. - А что вы теперь прикажете делать нам? Спасаться?

- Да. Спасаться. И спасать.

- Кого спасать?

- Всех, кого можно спасти. Все, что еще можно спасти. Ведь не может же быть, чтобы некого и нечего было спасать!

- Мы будем спасаться, а Фриц Гейгер будет проводить Эксперимент?

- Эксперимент остался Экспериментом, - возразил Наставник.

- Ну да, - сказал Андрей. - От павианов до Фрица Гейгера.

- Да. До Фрица Гейгера и через Фрица Гейгера, и невзирая на Фрица Гейгера. Не пускать же из-за Фрица Гейгера пулю в лоб! Эксперимент должен продолжаться… Жизнь ведь продолжается, несмотря ни на какого Фрица Гейгера. Если ты разочаровался в Эксперименте, то подумай о борьбе за жизнь…

- О борьбе за существование, - криво усмехнувшись, проговорил Андрей. - Какая уж теперь жизнь!

- Это будет зависеть от вас.

- А от вас?

- От нас мало что зависит. Вас много, вы все здесь решаете, а не мы.

- Раньше вы говорили по-другому, - сказал Андрей.

- Раньше и ты был другой! - возразил Наставник. - И тоже говорил по-другому!

- Боюсь, что я свалял дурака, - медленно проговорил Андрей. - Боюсь, что я был просто глуп.

- Боишься ты не только этого, - с каким-то лукавством заметил Наставник.

У Андрея замерло сердце, как это бывает, когда падаешь во сне. И он грубо сказал:

- Да, боюсь. Всего боюсь. Пуганая ворона. Вас когда-нибудь били сапогом в промежность?.. - Новая мысль пришла ему в голову. - Да вы ведь и сами побаиваетесь? А?

- Конечно! Я же говорю тебе, что Эксперимент вышел из-под контроля…

- Э, бросьте! Эксперимент, Эксперимент… Не в Эксперименте дело. Сначала павианов, потом - нас, а потом и вас, так ведь?..

Наставник ничего не ответил. Самое ужасное заключалось в том, что Наставник не сказал на это ни слова. Андрей все ждал, но Наставник только молча бродил по вестибюлю, бессмысленно передвигал с места на место кресла, стирал рукавом пыль со столиков и даже не глядел на Андрея.

В дверь постучали - сначала кулаком, а потом сразу стали бить ногой. Андрей отодвинул засов - перед ним стояла Сельма.

- Ты меня бросил! - сказала она возмущенно. - Я еле пробилась!

Андрей стесненно оглянулся. Наставник исчез.

- Извини, - проговорил Андрей. - Мне было не до тебя.

Ему было трудно говорить. Он старался подавить в себе ужас от одиночества и ощущения беззащитности. Он с дребезгом захлопнул дверь и торопливо задвинул засов.

Редакция была пуста. Видимо, сотрудники разбежались, когда началась пальба около мэрии. Андрей проходил по комнатам, равнодушно оглядывая разбросанные бумаги, опрокинутые стулья, неопрятную посуду с остатками бутербродов и чашки с остатками кофе. Из глубины редакции доносилась громкая бравурная музыка, это было странно. Сельма тащилась следом, держа его за рукав. Она все говорила что-то, что-то сварливое, но Андрей ее не слушал. «Зачем я сюда приперся, - думал он. - Все уже удрали, дружно, как один, и правильно сделали, сидел бы сейчас дома, лежал бы в постели, гладил бы свой несчастный бок и дремал, и наплевать на все…»

Он вошел в отдел городской хроники и увидел Изю.

Сначала он не понял, что это Изя. За дальним, в углу, столом, согнувшись над раскрытой подшивкой, стоял, упираясь широко расставленными руками, неряшливо, ступеньками, остриженный посторонний человек в подозрительной серой хламиде без пуговиц, и только через мгновение, когда человек этот вдруг знакомо осклабился и принялся знакомым жестом щипать себя за бородавку на шее, Андрей понял, что перед ним Изя.

Некоторое время Андрей стоял в дверях и смотрел на него. Изя не слышал, как он вошел, Изя вообще ничего не слышал и не замечал - во-первых, он читал, а во-вторых, прямо у него над головой висел репродуктор, и оттуда неслись громовые бряцания победного марша. Потом Сельма ужасно завопила: «Да ведь это же Изя!» - и ринулась вперед, оттолкнув Андрея.

Изя быстро поднял голову и, осклабившись еще шире, распахнул руки.

- Ага! - заорал он радостно. - Явились!..

Пока он обнимался с Сельмой, пока звучно и с аппетитом чмокал ее в щеки и в губы, пока Сельма вопила что-то неразборчивое и восторженное и ерошила его уродливые волосы, Андрей приблизился к ним, стараясь побороть в себе острую мучительную неловкость. Режущее ощущение вины и предательства, которое едва не свалило его с ног в то утро в подвале, за последний год притупилось и почти забылось, но сейчас снова пронзило его, и он, приблизившись, несколько секунд колебался, прежде чем рискнул протянуть руку. Он нашел бы совершенно естественным, если бы Изя не заметил этой его руки или даже сказал бы что-нибудь презрительное и уничтожающее - сам он наверняка поступил бы именно так. Но Изя, освободившись от объятий Сельмы, с жаром схватил его руку, пожал и с огромным интересом спросил:

- Где это тебя разукрасили?

- Побили, - кратко ответил Андрей. Изя поразил его. Хотелось очень много ему сказать, но он спросил только: - А ты откуда здесь взялся?

Вместо ответа Изя перебросил несколько страниц подшивки и, преувеличенно жестикулируя, прочел с пафосом:

- …»Никакими доводами разума невозможно объяснить ту ярость, с которой правительственная пресса нападает на партию Радикального возрождения. Но если мы вспомним, что именно эрвисты - эта крошечная молодая организация - наиболее бескомпромиссно выступают против каждого случая коррупции…»

- Брось, - сморщившись сказал Андрей, но Изя только повысил голос:

- «…беззакония, административной глупости и беспомощности; если мы вспомним, что именно эрвисты подняли «дело вдовы Баттон»; если мы вспомним, что эрвисты первыми предупредили правительство о бесперспективности болотного налога…» Белинский! Писарев! Плеханов! Ты сам это сочинил или твои идиотики?

- Ладно, ладно… - сказал Андрей, уже раздражаясь, и попытался отобрать у Изи подшивку.

- Нет, погоди! - кричал Изя, грозя пальцем и таща подшивку к себе. - Вот тут еще один перл!.. Где это? Вот. «Наш город богат честными людьми, как и всякий город, населенный тружениками. Однако, если говорить о политических группировках, то разве что лишь Фридрих Гейгер может сейчас претендовать на высокое звание…»

- Хватит! - заорал Андрей, но Изя вырвал у него подшивку, забежал за ликующую Сельму и, шипя и брызгаясь, продолжал оттуда:

- «…Не будем говорить о речах, будем говорить о делах! Фридрих Гейгер отказался от поста министра информации; Фридрих Гейгер голосовал против закона, предусматривающего крупные льготы для заслуженных деятелей прокуратуры; Фридрих Гейгер был единственным видным деятелем, возражавшим против создания регулярной армии, в которой ему предлагалась высокая должность…» - Изя зашвырнул подшивку под стол и принялся потирать руки.

- Ты всегда был потрясающим ослом в политике! Но за эти последние месяцы ты поглупел просто катастрофически. Поделом тебе начистили чайник! Глаз-то хоть цел?

- Глаз цел, - медленно сказал Андрей. Он только сейчас заметил, что Изя как-то неловко двигает левой рукой и три пальца на этой руке у него не сгибаются вовсе.

- Да выключи ты его к чертовой матери! - заорал Кэнси, появляясь в дверях. - А, Андрей, ты уже здесь… Это хорошо. Здравствуй, Сельма, - он стремительно пересек комнату и вырвал вилку репродуктора на розетки.



Страница сформирована за 0.72 сек
SQL запросов: 171