Впервые после пятисотого километра Андрей видел настолько хорошо сохранившийся дом. После многих километров выгоревших дотла кварталов, превратившихся в черную обугленную пустыню; после многих километров сплошных руин, поросших бурой колючкой, среди которых нелепо возвышались дрожащие от ветхости пустые многоэтажные коробки с давно уже обрушившимися перекрытиями; после многих и многих километров пустырей, усаженных сгнившими срубами без крыш, где весь уступ просматривался с дороги от Желтой стены на востоке и до края обрыва на западе - после всего этого здесь снова начинались почти целые кварталы, выложенная булыжником дорога, и может быть, где-то здесь были люди - во всяком случае, полковник приказал удвоить караулы.
Интересно, как там полковник. Старик что-то сдал за последнее время. Впрочем, за последнее время все сдали. Очень кстати, что именно сейчас, впервые за двенадцать суток, ночевка будет под крышей, а не под голым небом. Воду бы здесь найти - можно было бы сделать большой привал. Только воды здесь, кажется, снова не будет. Во всяком случае, Изя говорят, что на воду здесь рассчитывать не стоит. Во всем этом стаде только от Изи да от полковника и есть толк…
В дверь постучали, еле слышно за треском двигателя. Андрей поспешно вернулся на место, накинул куртку и, раскрывая журнал, гаркнул:
- Да!
Это был всего лишь Даган - сухой, старый, под стать своему полковнику, гладко выбритый, опрятный, застегнутый на все пуговицы.
- Разрешите прибрать, сэр? - прокричал он.
Андрей кивнул. Господи, подумал. Это же сколько сил надо потратить, чтобы так соблюдать себя в этом кабаке… А ведь он не офицер, он даже не сержант - всего-навсего денщик. Холуй.
- Как там полковник? - спросил он.
- Виноват, сэр! - Даган с грязной посудой в руках замер, повернув к Андрею длинное хрящеватое ухо.
- Как себя чувствует полковник?! - заорал Андрей, и в ту же самую секунду двигатель за окном замолчал.
- Полковник пьет чай! - заорал Даган в наступившей тишине и сейчас же сконфуженно добавил, понизив голос: - Виноват, сэр. Полковник чувствует себя удовлетворительно. Поужинал и теперь пьет чай.
Андрей рассеянно кивнул и перебросил несколько страниц журнала.
- Будут какие-нибудь приказания, сэр? - осведомился Даган.
- Нет, спасибо, - сказал Андрей.
Когда Даган вышел, Андрей взялся, наконец, за вчерашние рапорты. Вчера он так ничего я не записал. Его так несло, что он едва досидел до конца вечернего рапорта, а потом маялся полночи - торчал на корточках посреди дороги голым гузном в сторону лагеря, напряженно вглядываясь и вслушиваясь в ночной мрак, с пистолетом в одной руке и с фонариком в другой.
«День 28-й», - вывел он на чистой странице и подчеркнул написанное двумя жирными линиями. Затем он взял рапорт Кехады.
«Пройдено 28 км, - записал он. - Высота солнца 63 51' 13». 2 (979-й км). Средняя температура: в тени +23 «С, на солнце +31 «С. Ветер 2.5 м/сек, влажность 0.42. Гравитация 0.998. Проводилось бурение - 979-й, 981-й, 986-й км. Воды нет. Расход топлива…»
Он взял рапорт Эллизауэра, захватанный испачканными пальцами, и долго разбирал куриный почерк.
«Расход топлива 1.32 нормы. Остаток на конец 28-го дня - 3200 кг. Состояние двигателей: N 1 - удовлетворительное; N 2 - изношены пальцы и что-то с цилиндрами…»
Что именно случилось с цилиндрами, Андрей так и не разобрал, хотя подносил листок к самому огню лампы.
«Состояние личного состава: физическое состояние - почти у всех потертости ног, не прекращается поголовный понос, у Пермяка и Палотти усиливается сыпь на плечах. Особых происшествий не произошло. Дважды показывались акульи волки, отогнаны выстрелами. Расход боепитания 12 патронов. Расход воды 40 л. Остаток на конец 28-го дня 1100 кг. Расход продовольствия 20 норм. Остаток на конец 28-то дня 730 норм…»
За окном пронзительно заверещала Мымра, густо заржали прокуренные глотки. Андрей поднял голову, прислушиваясь. А, черт его знает, подумал он. Может, это и неплохо, что она с нами увязалась. Все-таки какое ни есть для ребят развлечение… Драться вот только из-за нее что-то стали последнее время.
В дверь опять постучали.
- Войдите, - сказал Андрей недовольно.
Вошел сержант Фогель - громадный, красномордый, с широкими черными пятнами пота, расплывшимися на-под мышек френча.
- Сержант Фогель просит разрешения обратиться к господину советнику! - гаркнул он, прижав ладони к бедрам и растопырив локти.
- Слушаю вас, сержант, - сказал Андрей.
Сержант покосился на окно.
- Прошу разрешения говорить конфиденциально, - сказал он, понизив голос.
Это что-то новенькое, подумал Андрей с неприятным ощущением.
- Проходите, садитесь, - сказал он.
Сержант на цыпочках приблизился к столу, присел на краешек кресла и нагнулся к Андрею.
- Люди не хотят идти дальше, - произнес он вполголоса.
Андрей откинулся на спинку стула. Так. Вот, значит, до чего дожили… Прелестно… Поздравляю, господин советник…
- Что значит - не хотят? - сказал он. - Кто их спрашивает?
- Измотаны, господин советник, - сказал Фогель доверительно. - Курево кончается, поносы замучили. А главное - боятся. Страшно, господин советник.
Андрей молча смотрел на него. Надо было что-то делать. Срочно. Немедленно. Но он не знал, что именно.
- Одиннадцать дней идем по безлюдью, господин советник, - продолжал Фогель почти шепотом. - Господин советник помнит, как нас предупреждали, что будет тринадцать дней безлюдья, а потом - всем конец. Два дня всего осталось, господин советник…
Андрей облизал губы.
- Сержант, - сказал он. - Стыдно. Старый вояка, а верите бабьим слухам. Не ожидал!
Фогель криво ухмыльнулся, двинув огромной нижней челюстью.
- Никак нет, господин советник. Меня не испугаешь. Будь у меня там, - он ткнул большим корявым пальцем за окно, - будь у меня там одни немцы или хотя бы япошки, такого разговора у нас бы не было, господин советник. Но у меня там сброд. Итальяшки, армяне какие-то…
- Отставить, сержант! - возвысив голос, сказал Андрей. - Стыдно. Устава не знаете! Почему обращаетесь не по команде? Что за распущенность, сержант? Встать!
Фогель тяжело поднялся и принял стойку «смирно».
- Сядьте, - сказал Андрей, выдержав паузу.
Фогель так же тяжело сел, и некоторое время они молчали.
- Почему обратились ко мне, а не к полковнику?
- Виноват, господин советник. Я обращался к господину полковнику. Вчера.
- Ну и что?
Фогель замялся и отвел глаза.
- Господину полковнику было не угодно принять мое донесение к сведению, господин советник.
Андрей усмехнулся.
- Вот именно! Какой же вы, к чертовой матери, сержант, если не умеете держать своих людей в порядке? Страшно им, видите ли! Дети малые… Они вас должны бояться, сержант! - заорал он. - Вас! А не тринадцатого дня!
- Если бы это были немцы… - снова начал Фогель угрюмо.
- Это что же такое? - вкрадчиво сказал Андрей. - Я, начальник экспедиции, должен учить вас, как распоследнего сопляка, что надо делать, когда подчиненные бунтуют? Стыдно, Фогель! Если не знаете, почитайте устав. Насколько мне известно, там все это предусмотрено.
Фогель опять ухмыльнулся, двинув нижней челюстью. По-видимому, в уставе такие случаи, все-таки, не предусматривались.
- Я был о вас лучшего мнения, Фогель, - резко сказал Андрей. - Гораздо лучшего! Зарубите себе на носу, хотят ваши люди идти или не хотят
- никого здесь не интересует. Все мы хотели бы сейчас сидеть дома, а не шляться по этому пеклу. Всем хочется пить, и все измотаны. И тем не менее, все выполняют свой долг, Фогель. Ясно?
- Слушаюсь, господин советник, - проворчал Фогель. - Разрешите идти?
- Ступайте.
Сержант удалился, беспощадно попирая сапогами рассохшийся паркет.
Андрей сбросил куртку и снова подошел к окну. Публика вроде бы угомонилась. В круге света возвышался невыносимо длинный Эллизауэр и, наклонившись, рассматривал какую-то бумагу, кажется, карту, которую держал пород ним широкий грузный Кехада. Вынырнув из темноты, мимо них прошел и скрылся в доме какой-то солдат - босой, полуголый, встрепанный, держа автомат за ремень. Там, откуда он шел, чей-то голос воззвал в темноте:
- Носатый! Эй, Тевосян!
- Чего тебе? - откликнулись с невидимой волокуши, где красными светляками разгорались и гасли огоньки сигарет.
- Фару поверни! Не видно здесь ни хрена…
- Да зачем тебе? В темноте не можешь?
- Загадили тут уже все… не знаю, куда ступить…
- Часовому не положено, - вмешался новый голос с волокуши. - Вали, где стоишь!
- Да посветите, мать вашу в душу! Задницу трудно вам поднять, что ли?
Длинный Эллизауэр распрямился, в два шага оказался около трактора и повернул прожектор вдоль улицы. Андрей увидел часового. Придерживая спущенные штаны, часовой неуверенно топтался на полусогнутых ногах возле той здоровенной железной статуи, которую какие-то чудаки умудрились возвести прямо на тротуаре у ближайшего перекрестка. Статуя изображала коренастого типа в чем-то вроде тоги, наголо обритого, с неприятной жабьей физиономией. Сейчас, в свете прожектора, она казалась черной. Левая рука показывала в небеса, а правая с растопыренными пальцами простиралась над землей. Сейчас на этой руке висел автомат.
- Порядок, спасибочки вам! - обрадованно заорал часовой и прочно утвердился па корточках. - Можно гасить!
- Давай, давай, работай! - поощрили его с волокуши. - Мы тебя огнем прикроем в случае чего.
- Да свет-то уберите, ребята! - взмолился капризный часовой.
- Не убирайте, господин инженер, - посоветовали с волокуши. - Это он шутит. И по уставу не положено…
Но Эллизауэр все-таки убрал свет. Слышно было, как на волокуше возятся и похохатывают. Потом там засвистели дуэтом какой-то марш.
Все как всегда, подумал Андрей. Даже, пожалуй, они сегодня повеселее, чем обычно. Ни вчера, ни позавчера я этих шуточек не слыхал. Жилые дома, может быть?.. Да, очень может быть. Все пустыня, пустыня, а теперь все-таки дома. Можно хоть спокойно выспаться, волки не потревожат… А только Фогель - не паникер. Не-ет, он не из таких… Андрей вдруг представил себе, как завтра он отдаст приказ выступать, а они сбиваются в кучу, ощетиниваются автоматами и говорят: «Не пойдем!» Может быть, они потому и веселые сейчас - обо всем договорились между собой, решили завтра повернуть назад («…а что он нам сделает, мозгляк, чиновник задрипанный?..»), и теперь им хоть трава не расти, сам черт не брат, и все на свете они видели в гробу… И Кехада, сволочь, с ними. Он уже сколько дней ноет, что дальше идти бессмысленно… волком на меня смотрит на вечерних рапортах… ему же одно удовольствие будет, если я вернусь к Гейгеру как мокрая курица…
Андрей зябко передернул плечами. Сам виноват, слюнтяй, распустил вожжи, демократ вшивый, народолюбец… Надо было тогда этого рыжего Хнойпека разом поставить к стенке, мерзавца, разом всю эту банду взять за глотку - они бы у меня сейчас по струночке ходили! Главное, случай-то какой был! Групповое изнасилование, причем зверское, причем туземки, причем несовершеннолетней туземки… И как этот Хнойпек нагло ухмылялся - нагло, сыто, отвратно, - когда я орал на них… и как они все позеленели, когда я вытащил пистолет… Ах, полковник, полковник! Либерал вы, а не боевой офицер! «Ну, зачем же сразу расстреливать, советник? Существуют же и иные методы воздействия!..» Не-ет, полковник, на этих Хнойпеков иными методами, как видно, не воздействуешь… А после этого все пошло сикось-накось. Девчонка увязалась за отрядом, я это обстоятельство позорно проморгал (от удивления, что ли?), а потом начались из-за нее драки и свары… И опять же, надо было к первой же драке привязаться, поставить кого-нибудь к стенке, а девку выпороть и вышвырнуть из лагеря вон… А только - куда ее вышвырнешь? Начались горелые кварталы, безводье, появились волки…
Внизу вдруг яростно зарычали, заматерились, что-то упало и покатилось с грохотом, и в круг света из подъезда, спиной вперед, вылетела совершенно голая обезьяна, шлепнулась на задницу, поднявши клуб пыли, и еще не успела подобрать ноги, как на нее из того же подъезда тигром сиганула вторая обезьяна, тоже голая, и они сцепились, покатились по булыжной мостовой, завывая и рыча, хрипя и плюясь, изо всех сил метеля друг друга.
Андрей, вцепившись одной рукой в подоконник, другою бестолково шарил у пояса, забыв, что кобура валяется в кресле, но тут из темноты вынырнул сержант Фогель, налетел как черная потная туча, гонимая ураганом, навис над мерзавцами, и вот уже ухватил одного за волосы, другого за бороду, оторвал от земли, с сухим треском ударил друг о друга и отшвырнул от себя в разные стороны, как щенков.
- Очень хорошо, сержант! - раздался слабый, но твердый голос полковника. - Привязать негодяев на ночь к койкам, а завтра - на весь день в авангард вне очереди.
- Слушаюсь, господин полковник, - тяжело дыша, отозвался сержант. Он глянул направо, где копошилась на булыжнике, силясь подняться, голая обезьяна, и неуверенно добавил: - Осмелюсь доложить, господин полковник, один - не наш. Картограф Рулье.
Андрей замотал головой, освобождая место в глотке, и не своим голосом проревел:
- Картографа Рулье в авангард на три дня, с полной солдатской выкладкой! При повторении драки расстрелять обоих на месте! - в горле у него что-то болезненно сорвалось. - Расстреливать на месте всех мерзавцев, которые осмеливаются драться! - просипел он.
Он пришел в себя уже за столом. Поздно, пожалуй, думал он, тупо разглядывая свои подрагивающие пальцы. Поздно. Надо было раньше… Но вы у меня пойдете! Вы у меня будете делать, что вам приказывают! Половину я велю перестрелять… сам перестреляю… но другая половина у меня пойдет по струночке. Хватит… Хватит! А Хнойпеку - первая пуля при любых обстоятельствах. Первая!..
Он пошарил за спиной, вытянул кобуру с ремнем и достал пистолет. Ствол был забит грязью. Он потянул затвор. Затвор пошел туго, оттянулся до половины и застрял в таком положении. Ч-черт, все завязло, все в грязи… За окном было очень тихо, только позвякивали в отдалении подковки часовых по булыжнику, да еще кто-то сморкался в нижнем этаже и громко шипел сквозь зубы.
Андрей подошел к двери и выглянул в коридор.
- Даган! - позвал он вполголоса.
В углу что-то шевельнулось. Вздрогнув, Андрей присмотрелся: это был Немой. Он сидел в своей обычной позе, скрестив и каким-то очень сложным образом переплетя ноги. Глаза его влажно поблескивали в полутьме.
- Даган! - позвал Андрей громче.
- Иду, сэр! - откликнулись из глубины дома. Послышались шаги.
- Чего ты здесь сидишь? - сказал Андрей Немому. - Зайди в комнату.
Немой, не шевелясь, смотрел на него, подняв широкое лицо.
Андрей вернулся к столу и, когда Даган, постучав, заглянул в комнату, сказал ему:
- Приведите в порядок мой пистолет, пожалуйста.
- Слушаюсь, сэр, - почтительно сказал Даган, взял пистолет и у дверей посторонился, пропуская в комнату Изю.
- Ага, лампа! - сказал Изя, устремляясь прямо к столу. - Слушай, Андрей, а больше у нас нет такой лампы? Надоело мне с фонариком, глаза уже болят…
За последние дни Изя здорово похудел. Все на нем висело, и все на нем было рваное. И разило от него, как от старого козла. Впрочем, и от всех так разило. Кроме полковника.
Андрей смотрел, как Изя, ни на что не обращая внимания, подхватил стул, уселся и придвинул к себе лампу. Потом он принялся доставать из-за пазухи пачки каких-то мятых старых бумаг и раскладывать их перед собой. При этом он по обыкновению слегка подпрыгивал на стуле, шарил по бумагам глазами, словно бы пытаясь прочесть все их сразу, и время от времени пощипывал бородавку. До этой бородавки ему теперь было трудненько добираться по причине густейшей курчавой волосни, покрывавшей щеки, шею и даже, кажется, уши.
- Слушай, ты бы побрился, все-таки, - сказал Андрей.
- Зачем это? - рассеянно осведомился Изя.
- Весь командный состав бреется, - сказал Андрей сердито. - Один ты ходишь как чучело.
Изя поднял голову и некоторое время смотрел на Андрея, обнажив среди волосни желтоватые, давно не чищенные зубы.
- Да? - сказал он. - А ты знаешь, я - человек непрестижный. Смотри, какая на мне курточка.
Андрей посмотрел.
- Тоже, между прочим, мог бы заштопать. Сам не умеешь - Дагану отдай.
- По-моему, у Дагана и без меня дел хватает… Кстати, в кого это ты собираешься стрелять?
- В кого надо, - сказал Андрей мрачно.
- Ну-ну, - сказал Изя и погрузился в чтение.
Андрей глянул на часы. Было уже без десяти. Андрей со вздохом полез под стол, нашарил там башмаки, вынул из них уже затвердевшие носки, понюхал украдкой, потом задрал правую ногу к свету и осмотрел стертую пятку. Ссадина немножко подзатянулась, но было еще больно. Заранее сморщившись, он осторожно натянул задубевший носок и подвигал ступней. Совсем сморщился и потянулся за ботинком. Обувшись, он опоясался ремнем с пустой кобурой, оправил и застегнул куртку.
- На, - сказал Изя и толкнул ему через стол пачку исписанных бумаг.
- Это что? - без всякого интереса спросил Андрей.
- Бумага.
- А-а… - Андрей собрал листки и спрятал в карман куртки. - Спасибо.
Изя уже снова читал. Быстро, как машина.
Андрей вспомнил, как ему не хотелось брать Изю в эту экспедицию - с его нелепым видом огородного чучела, с его вызывающе еврейской физиономией, с его наглым хихиканьем, с его самоочевидной непригодностью к тяжелым физическим нагрузкам. Было совершенно ясно, что Изя будет доставлять массу хлопот, а толку от архивариуса в походных условиях, приближенных к боевым, будет чуть. И все оказалось не так.
То есть, так тоже оказалось. Изя первый стер ноги. Сразу обе. Изя был невыносим на вечерних рапортах со своими идиотскими неуместными шуточками и непрошенной фамильярностью. На третий день пути он ухитрился провалиться в какой-то погреб, и его пришлось вытаскивать. На пятый день он потерялся и задержал выступление на несколько часов. Во время стычки на триста сороковом километре он вел себя как последний кретин и только чудом остался жив. Солдаты издевались над ним, а Кехада с ним постоянно ссорился. Эллизауэр оказался принципиальным юдофобом, и ему пришлось делать по поводу Изи специальное внушение… Было. Все было.
И при всем при том довольно скоро получилось так, что Изя сделался самой популярной в экспедиции фигурой, не считая, может быть, полковника. А в известном смысле и более популярной.
Во-первых, он находил воду. Геологи много и тщетно искали источники, сверлили скалы, потели, совершали изнурительные походы во время общих привалов. Изя просто сидел в волокуше под уродливым самодельным зонтиком и копался в старых бумагах, которых у него набралось уже несколько ящиков. И он четыре раза предсказал, где искать подземные цистерны. Правда, одна цистерна оказалась пересохшей, а в другой вода порядочно протухла, но дважды экспедиция получила прекрасную воду, благодаря Изе и только Изе.
Во-вторых, он нашел склад солярки, после чего антисемитизм Эллизауэра сделался в значительной степени абстрактным. «Я ненавижу жидов, - объяснялся он своему главному мотористу. - Нет ничего на свете хуже жида. Однако я никогда ничего не имел против евреев! Возьми, скажем, Кацмана…»
Далее, Изя всех снабжал бумагой. Запасы пипифакса кончились после первого же взрыва желудочных заболеваний, и вот тут популярность Изи - единственного обладателя и хранителя бумажных богатств в стране, где не то что лопуха, пучка травы не отыщешь, - тут уж популярность Изи достигла наивозможнейшего предела.
Не прошло и двух недель, как Андрей с некоторой даже ревностью обнаружил, что Изю любят. Все. Даже солдаты, что было совершенно уже невероятно. Во время привалов они толклись около него и раскрывши рты слушали его трепотню. Они по собственному почину и с удовольствием перетаскивали с места на место его железные ящики с документацией. Они жаловались ему и выпендривались перед ним, как школьники перед любимым учителем. Фогеля они ненавидели, полковника - трепетали, с научниками дрались, а с Изей - смеялись. Не над ним уже - с ним!.. «Вы знаете, Кацман, - сказал однажды полковник. - Я никогда не понимал, зачем в армии нужны комиссары. У меня никогда не было комиссара, но вас бы я, пожалуй, взял…»
Изя кончил разбирать одну пачку бумаг и извлек из-за пазухи вторую.
- Есть что-нибудь интересное? - спросил Андрей. Спросил не потому, что ему было на самом деле любопытно, а просто захотелось как-то выразить нежность, которую он вдруг испытал к этому неуклюжему, нелепому, даже неприятному на вид человеку.
Изя не успел ответить - успел только головой помотать. Дверь распахнулась, и в комнату шагнул полковник Сент-Джеймс.
- Разрешите, советник? - произнес он.
- Прошу вас, полковник, - сказал Андрей, поднимаясь. - Добрый вечер.
Изя вскочил и пододвинул полковнику кресло.
- Вы очень любезны, комиссар, - сказал полковник и медленно, в два разделения, уселся. Выглядел он как обычно - подтянутый, свежий, пахнущий одеколоном и хорошим табаком - только вот щеки у него последнее время малость ввалились, и необычайно глубоко запали глаза. И ходил он теперь уже не со своим обычным стеком, а с длинной черной тростью, на которую заметно опирался, когда приходилось стоять.
- Эта безобразная драка под окнами… - сказал полковник. - Я приношу вам свои извинения, советник, за моего солдата.
- Будем надеяться, что это была последняя драка, - сказал Андрей угрюмо. - Я больше не намерен этого терпеть.
Полковник рассеянно покивал.
- Солдаты всегда дерутся, - заметил он небрежно. - В британской армии это, собственно, поощряется. Боевой дух, здоровая агрессивность и так далее… Но вы, разумеется, правы. В таких тяжелых походных условиях это нетерпимо. - Он откинулся в кресле, достал и принялся набивать трубку. - А ведь потенциального противника все не видно, советник! - сказал он юмористически. - Я предвижу в связи с этим большие осложнения для моего бедного генерального штаба. Да и для господ политиков - тоже, если быть откровенным…
- Наоборот! - воскликнул Изя. - Вот теперь-то для всех нас и начнутся самые горячие денечки! Поскольку настоящего противника не существует, необходимо его придумать. А как показывает мировой опыт, самый страшный противник - это противник придуманный. Уверяю вас, это будет невероятно жуткое чудовище. Армию придется удвоить.
- Вот как? - сказал полковник по-прежнему юмористически. - Интересно, кто же будет его придумывать? Уж не вы ли, мой комиссар?
- Вы! - сказал Изя торжественно. - Вы в первую очередь. - Он принялся загибать пальцы. - Во-первых, вам придется создать при генеральном штабе отдел политической пропаганды…
В дверь постучали, и прежде чем Андрей успел ответить, вошли Кехада и Эллизауэр. Кехада был мрачен, Эллизауэр неопределенно улыбался откуда-то из-под самого потолка.
- Прошу садиться, господа, - холодно предложил им Андрей. Он постучал по столу костяшками пальцев и сказал Изе: - Кацман, мы начинаем.
Изя оборвал себя на полуслове и с готовностью повернулся лицом к Андрею, перекинув руку через спинку кресла. Полковник снова выпрямился и сложил ладони на набалдашнике трости.
- Ваше слово, Кехада, - сказал Андрей.
Начальник научной части сидел прямо перед ним, широко расставив толстые, как у штангиста, ноги, чтобы не мокло в шагу, а Эллизауэр, как всегда, устроился у него за спиной, сильно там ссутулившись, чтобы не слишком торчать.
- По геологии ничего нового, - мрачно сказал Кехада. - По-прежнему глина, песок. Никаких следов воды. Здешний водопровод давно пересох. Может быть, именно поэтому они и ушли отсюда, не знаю… Данные по солнцу, ветру и так далее… - Он достал из нагрудного кармана листок бумаги, перебросил Андрею. - У меня пока все.
Андрею очень не понравилось это «пока», но он только кивнул и стал смотреть из Эллизауэра.
- Транспортная часть?
Эллизауэр распрямился и заговорил поверх головы Кехады:
